"Государь всея Руси" - читать интересную книгу автора (Алексеев Юрий Георгиевич)

На московском столе

Воскресенье, 28 марта 1462 г. Первый день самостоятельного великокняжения Ивана Васильевича.

Несмотря на относительный мир, время нельзя назвать спокойным.

В Большой Орде к власти пришел энергичный, честолюбивый Ахмат, мечтающий возродить былой блеск державы Чингизидов, грезящий о походах в Среднюю Азию и на Русь, в Крым и на Северный Кавказ. Над восточным рубежом нависает новое Казанское ханство, держава сыновей Улу-Мухаммеда. Обостряется конфликт с Великим Новгородом — январское посольство боярина Федора Андреевича Челяднина не привело ни к чему. Новгородские бояре назвали требования великого князя Василия «злоумышлением». Переговоры сорвались. Архиепископ Иона не захотел поехать в Москву для смягчения ситуации.

Неспокойно в Пскове. Еще недавно псковичи с радостью приняли первого великокняжеского наместника, князя Ивана Васильевича Стригу Оболенского. Опытный воин, он много помог псковичам в обороне от орденских немцев. Не раз вспоминали его потом псковичи, не раз просили снова к себе на наместничество. Но второй наместник, ростовский князь Владимир Андреевич, не сошелся с псковичами. На вече произошла бурная сцена. Наместника «спихнули» со степени. Оскорбленный князь поехал жаловаться в Москву. Назначавший его Василий Васильевич не успел разобраться в этом серьезном конфликте. Решать сложный вопрос приходилось его преемнику.

Неспокойно и в самой Москве. Новый митрополит Феодосии, жесткий, суровый аскет, не был похож на своего предшественника — умного, дипломатичного Иону. Руководствуясь требованиями церковной дисциплины, он вздумал приструнить московских посадских священников. Каждую неделю он собирал их у себя, читал им наставления, а нарушителей церковных правил «мучаше без милости, и священьство снимая с них и продаваше их». Митрополита возмущало, что «церквей много наставлено, а ноны не хотеше делати рукоделиа, но всякой в попы [хочет поступить]...».[44] Рос столичный посад с его торгово-ремесленным населением. Росло количество церквей, возникала нужда в священнослужителях, а они не всегда отвечали строгим каноническим требованиям. С канонической точки зрения митрополит был прав. Но он не понимал другого — за спиной попов стояли их прихожане, посадские люди столицы, основная масса населения Москвы. Церкви стояли без попов, отрешенных от службы. Посад роптал...

Во всей этой сложной обстановке необходимо было разобраться, выделить главное, первоочередное, наметить линию поведения с учетом реальных возможностей.

Зловещий Ахмат был пока не опасен. Ему нужно было время, чтобы окончательно укрепиться у власти. К большому походу на Русь он был еще не готов, а мелкие ордынские набеги русские теперь умели отражать — уже был опыт похода 1459 г., опыт отражения Ахмата от стен Рязани в 1460 г.

Впервые за 220 лет, со времен прихода Батыя, не поспешил русский великий князь в Орду за ярлыком. Ничего не слышно и о приезде ордынских послов «сажать» его на великокняжеский стол. Привычного изъявления покорности Ахмат не дождался. В отношениях Руси с Ордой начался принципиально новый этап.

Подрос воспитанный в Москве Василий Иванович Рязанский и был отпущен в свою столицу. Опека над ним кончилась, но московское влияние осталось. В январе 1464 г. он снова приехал в Москву, чтобы жениться на сестре нового великого князя, Анне, и вернуться с ней в свой стольный Переяславль Рязанский. Вольно или невольно, сознательно или бессознательно Анна Васильевна стала проводником московского влияния в Рязанском княжестве. Она часто приезжала и подолгу живала в Москве, здесь и родился ее сын Иван, будущий великий князь Рязанский. Об отношениях с Рязанью Иван Васильевич мог не беспокоиться.

А другие, мелкие княжества, осколки старых удельных систем? Их князья давно потеряли подлинную политическую самостоятельность. Многие из них уже служили Москве, но еще сохраняли суверенные права в своих мельчающих уделах.

Еще покойному Василию Васильевичу «печаловался» дьяк Алексей Полуектов о Ярославском княжестве и его князьях, «чтобы отчина та за ними не была». Старый великий князь не решался или не успел последовать совету своего дьяка. Теперь дни Ярославского княжества были сочтены. Тщетно последний ярославский «великий» князь Александр Федорович пытался поднять авторитет своего княжества, используя открытие мощей первых ярославских князей. Они были причислены к лику святых, но Ярославское княжество исчезло. Ярославские князья «простились со своими отчинами навек, подавали их великому князю Ивану Васильевичу. А князь великий против их отчины подавал им волости и села». Владетельные князья превратились в обыкновенных светских вотчинников Московской земли. В Ярославль прибыл великокняжеский наместник князь Иван Васильевич Стрига Оболенский. «У кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял, да отписал на великого князя. А кто будет сам добр, боярин или сын боярский, ин его самого записал».[45] Князь Иван Стрига произвел полный пересмотр всей структуры феодального землевладения Ярославской земли. Бояре и дети боярские прежних ярославских князей превратились в служилых людей великого князя. И хоть кое-где еще остались родовые гнезда княжат, Ярославская земля была теперь прочно и окончательно присоединена к Москве.

Но не только феодалами интересовался московский наместник, действуя, очевидно, по инструкции великого князя. Его внимание привлекали и крестьяне. Из грамоты Троицкого монастыря выясняется, что князь Иван Стрига и его «люди» (представители наместничьего аппарата управления) практиковали перезыв крестьян из феодальных вотчин на «земли великого князя», т. е. на черные государственные земли.[46] Переход на черные земли давал крестьянам свободу от власти вотчинной администрации, от выплаты ренты в пользу землевладельца. Хотя на черных землях крестьяне несли все повинности в пользу феодального государства и выплачивали налоги, а в вотчине пользовались в этом отношении льготами, в XV в., как правило, они стремились жить именно на черных землях, отстаивая свою относительную свободу.

Не удивительно, что Ярославское княжество, а через несколько лет и Ростовское кончили свое существование мирно и сравнительно безболезненно. Время их независимости прошло, возможности самостоятельного политического бытия были полностью исчерпаны. Ни большая часть феодалов, ни — что еще более важно — основное население княжеств, крестьяне, не имели резонов отстаивать особность отживших уделов.

В отличие от того, что было раньше, в конце XIV — первой половине XV в., когда удел просто переходил от одного князя к другому, не меняя своей структуры, теперь прежде всего менялась именно структура феодального землевладения, организация господствующего класса. Политика Ивана Васильевича по отношению к мелким уделам существенно отличалась от политики его отца и деда... Удельные княжества не просто меняют своих повелителей. Они исчезают, вливаясь в состав нового государства.

Конфликт с псковичами по поводу оскорбления князя Владимира Андреевича удалось решить безболезненно. Иван Васильевич принял псковское челобитье и «отчину свою жаловал Пскова добровольных людей по старине», сформулировав принцип: «которого князя хощете, и яз вам того дам».[47] Псковичи захотели князя Ивана Александровича Звенигородского. Как наместник он оказался на высоте и заслужил хорошее отношение Господина Пскова. В поддержке псковичей Иван Васильевич мог теперь не сомневаться.

Однако конфликт с Новгородом продолжал разгораться. Когда в марте 1463 г. орденские немцы в очередной раз напали на псковские земли, Господин Великий Новгород не только ничем не помог «младшему брату», но и занял откровенно враждебную позицию. Только московским войскам, присланным во Псков во главе с князем Федором Юрьевичем Шуйским, удалось отбить нападение ливонцев и принудить их к миру.[48] Новгородцы в этом походе не участвовали. Более того, они тогда же отправили посла к королю Казимиру «о княжя возмущении еже на Великий на Новгород Ивана Васильевича». Обратились они и к бежавшим в Литву русским князьям — Ивану Можайскому и Ивану Щемячичу, призывая их «побороть по Великий Новгород от князя великого». И оба князя «имашася побороть, како Бог изволи». Новгородское боярство открыто призывало врагов Русской земли к выступлению.[49] Псковичи в ответ на враждебные действия новгородцев отняли «земли и воды» новгородского архиепископа, считавшегося церковным главой Пскова, и обратились к великому князю с просьбой о создании самостоятельной псковской епархии.

Но' Иван Васильевич не поддержал требования псковичей — эти требования вели к разрыву с Новгородом. Конфликт по поводу владычных земель удалось уладить. Гибкая московская политика принесла свои плоды — зимой 1463/64 г. отношения между Новгородом и Москвой заметно улучшилась. На Северо-Западе удалось сохранить мир.

В переговорах зимой 1463/64 г. с Новгородом и Псковом Иван Васильевич впервые выступает в качестве главы всей Русской земли. И Новгород, и Псков — его «отчина». В спорах между ними он играет роль властного арбитра, слово которого — закон. В летописном изложении впервые, хоть и не очень явственно, формулируется основа политической доктрины складывающегося единого Русского государства.[50]

Решился и вопрос с митрополитом. «И встужиша людие, многи бо церкви без попов, и начаша его проклинати». И в 1464 г., «сентября 13, Федосей митрополит остави митрополью, сниде в монастырь». Это был беспрецедентный случай в истории русской митрополии. Такое смирение сильного и активного митрополита можно объяснить прежде всего тем, что он не получил поддержки великого князя,— в конфликте с посадскими попами великий князь оказался не на его стороне. Собрался церковный собор, на котором впервые упоминаются «протопопи и прочие священици»— представители белого духовенства, близкого к широким слоям городского населения. Митрополитом был избран суздальский епископ Филипп. 13 ноября он был официально «поставлен» в свой сан.[51]

Главные события назревали на восточных рубежах Русской земли. Мир с Казанью, заключенный Василием Васильевичем в 1461 г., оказался непрочным. Уже в следующем году начинаются порубежные конфликты, приобретающие все больший размах. Прочный мир с Казанью мог бы быть достигнут, если бы на ханском престоле оказался дружественный царевич Касым, старший сын Улу-Мухаммеда. В Казани были сторонники Касыма — они-то, по словам летописи, и пригласили его на царство. В 1467 г. Касым вместе с русскими попытался вступить в Казань. Но поход был неудачен. Хан Ибрагим (Обреим русских летописей) не дал Касыму и его русским союзникам переправиться через Волгу.

Русским и татарам пришлось отступать в трудных условиях: «Истомен же бе путь им, понеже бо осень студена бе и дождеве, а корму начат не оставати». Кони мерли от бескормицы, благочестивым христианам пришлось в постные дни питаться кониной, с содроганием отмечает летописец.[52]

Началась большая война, длившаяся около двух лет («первая Казань»), Два года упорная борьба шла с переменным успехом.

К походу 1469 г. русские готовились особенно тщательно. В апреле начался сбор войск к Нижнему Новгороду. Это была судовая рать — пехота, посаженная в большие гребные суда — насады. Под начальством воеводы Константина Александровича Беззубцева собиралось ополчение из Коломны, Мурома, Владимира, Суздаля, Дмитрова, Можайска, Углича, Ярославля, Ростова, Костромы. Из Москвы шел полк горожан во главе с князем Петром Васильевичем Оболенским, сыном победителя Шемяки под Галичем. Все эти силы, двигаясь по рекам, должны были сосредоточиться у Нижнего в точно назначенный срок — в начале мая.

Другая рать собиралась у Устюга. Сюда были посланы сильный отряд из двора великого князя и вологжане князя Андрея Меньшого. Соединившись с местным Устюжским полком, эта рать двинулась на судах к Вятке.

Летописец впервые так детально описывает сбор войск, перечисляет полки, их маршруты, называет имена воевод. Чувствуется влияние официального документа — первой известной нам разрядной записи, дошедшей в пересказе летописца. Военное ведомство Русского государства впервые оставило документальный след своей деятельности.[53]

Летний поход 1469 г. изобиловал красочными эпизодами. Директива великого князя предписывала воеводе Беззубцеву отправить часть сил — добровольцев, «охочих людей» — для набега на Казань, а самому с главными силами оставаться в Нижнем. Но воевода потерял управление войсками. Идти под Казань вызвались чуть ли не все. Там, в Казани, годами томились русские пленники, которым угрожала продажа на рынках Востока. Стремление освободить своих соотечественников, а может быть родных и друзей, вызывало единодушный порыв воинов как можно скорее двинуться к столице хана.

Подойдя к Казани на рассвете 21 мая, воевода Иван Руно, выбранный «охочими людьми», внезапным ударом захватил посад и освободил множество пленников. Но вместо того, чтобы быстро отойти, он ввязался в бои с главными силами хана. Замысел похода был нарушен. Для взятия Казани у русских не хватило сил. Пришлось с боями отходить назад.

Северная рать тем временем шла по Вятке и Каме, не имея связи с войсками Беззубцева. Она подошла к Казани, когда волжские отряды уже отступили. Казанцы перегородили своими судами выход из Камы в Волгу. Началась жестокая сеча. Князь Василий Ухтомский, размахивая ослопом, перескакивал с судна на судно. В тяжелом бою, понеся крупные потери, русские пробились к Волге и ушли к Нижнему Новгороду.[54] Поход фактически закончился неудачей.

Но в августе последовал новый. На этот раз вместе с судовой ратыо шла по берегу конница князя Юрия Васильевича, брата великого князя. Казань была обложена со всех сторон. Хан вынужден был просить мира. 1 сентября был заключен договор, согласно которому получили свободу все русские пленники, находившиеся в Казани.[55] В мирном договоре, текст которого не сохранился, содержались, несомненно, и другие условия. Над Казанью была одержана большая победа — первая крупная победа Руси со времен Дмитрия Донского, первая победа над страной Джучиева улуса. На какое-то время восточная граница Русской земли была в относительной безопасности.

Война с Казанью — первое военное предприятие нового великого князя. Впервые проявились черты повой военной организации Русского государства, первые черты характерного стратегического почерка Ивана Васильевича.

Прошли времена, когда воины шли в поход одной колонной во главе с князем, который лично вел войска, сражаясь в первых рядах. Тактическое руководство на поле боя теперь перешло к воеводам. На долю великого князя выпадало политическое и стратегическое руководство на театре войны. План кампании теперь продумывается заранее, назначаются воеводы, проводится мобилизация, назначаются места сбора войск, определяются маршруты движения. Находясь в Москве или во Владимире, за многие сотни верст от полей сражений, великий князь управляет воеводами с помощью директив, указывая общие цели и задачи похода. Он получает донесения воевод и шлет им новые директивы, предоставляя самостоятельность в решении частных вопросов. Вся эта работа по руководству ратями на огромном театре войны не под силу одному человеку. Складывается военное ведомство, зародыш будущего Разрядного приказа.

Настойчиво, преодолевая неудачи и трудности, ведет великий князь линию своего стратегического руководства. Его цель — не частные успехи, а полное поражение противника. Война кончается, когда враг побежден, когда он принимает предложенные ему условия. Для стратегии Ивана Васильевича характерно стремление действовать на разных направлениях, на широком фронте с конечной целью выхода к главному политическому центру противника. С таким размахом военных действий, с такой постановкой задач, с таким упорством в их достижении мы встречаемся в русской военной истории впервые.

В русско-казанских отношениях произошел коренной перелом. От пассивной обороны Русь перешла к стратегическому наступлению. Общая обстановка в Восточной Европе начала меняться.

В конце апреля 1467 г., находясь в Коломне, одной из важнейших приграничных крепостей, Иван Васильевич получил печальное известие: 22 апреля около полуночи «преставися благоверная и христолюбивая, добрая и смиренная великая княгиня Марья, дщи великого князя Тверского Бориса Александровича».[56]

Великой княгине было 25 лет. По Москве ходили слухи об ее отравлении. Великий князь, видимо, отчасти верил этим слухам. Он наложил опалу на дьяка Алексея Полуектова: его жена Наталья подозревалась в связях с бабой-ворожеей, колдуньей, отравившей пояс молодой княгини.[57] При дворах сильных мира сего и пятьсот лет назад процветали зависть, интриги и недоброжелательство...

В разгар подготовки к новому, решительному походу на Казань великий князь впервые принимает посла из далекой Италии. 11 февраля 1469 г. в Москву из Рима прибыл грек Юрий с важной миссией от кардинала Виссариона. Кардинал в своем «листе» предложил великому князю проект брака с византийской царевной Зоей Палеолог.

Не спас Византийскую империю отказ от собственных вековых идеологических и культурных традиций. 29 мая 1453 г. Константинополь был взят штурмом османами. Под ударами завоевателей с карты Европы исчезло древнейшее государство, последний осколок и носитель античной цивилизации и культуры. Император Константин XI Палеолог пал при защите своей столицы, храбро сражаясь как простой воин. Его брат Фома, деспот (правитель) провинции Морей, вынужден был бежать в Италию, где вскоре умер. В Италии же, на скромной пенсии от римского папы и под опекой униата-кардинала Виссариона, оказались дети Фокы Палеолога — сыновья Андрей и Мануил и младшая дочь Зоя (старшая Елена была выдана замуж за сербского короля Лазаря). Проекты выдачи Зои замуж за кипрского короля и за знатного итальянского феодала последовательно провалились — женитьба на сироте-бесприданнице не была привлекательной перспективой.[58] Тогда у папской курии возникла идея устроить брак Зои с русским великим князем.

Проект «русского брака» отвечал извечной жажде римского престола к расширению сферы своего идеологического влияния, стремлению подчинить себе русскую церковь, повлечь Русское государство в свои политические комбинации, и прежде всего в главную из них — войну с Османской империей.

В Италии знали кое-что о России. Генуэзские купцы через Сурож (Судак) и Кафу (Феодосию) поддерживали некоторую торговлю с Русью. На Москве жили итальянские мастера серебряных дел — «денежники», сохранявшие связи с далекой родиной. Известны имена Джанбатиста Вольпе, уроженца Вичепцы, авантюриста и предпринимателя, и его родича Антонио Джисларди, обладавшего познаниями в инженерном деле. Еще великий князь Василий Васильевич отправлял посла, грека Николая Рали, в Милан и Рим. Правда, тогда эти отношения не получили развития. Теперь же события повернулись по-другому.

В Рим было отправлено официальное посольство. Не нашлось русского человека для выполнения столь ответственного поручения, требовавшего знания языков, дипломатических обычаев, ориентировки в международной обстановке при неукоснительном соблюдении интересов своей страны. Послом в Рим поехал Джанбатиста Вольпе («Иван Фрязин»). Он успешно выполнил возложенную на него миссию, заключив предварительное соглашение с папой о выдаче Зои Палеолог за русского великого князя. Дипломатические отношения России с Италией начались.[59]

5 ноября 1470 г. умер новгородский архиепископ Иона — опытный и тонкий политик, старавшийся избегать открытого конфликта с Москвой. Л уже через три дня в Новгороде появился князь Михаил Олелькович, очевидно задолго до этого приглашенный господой. Михаил Олелькович — сын киевского князя Александра Владимировича, потомка Ольгерда, и русской княжны Анастасии, тетки великого князя Ивана Васильевича. Но дело не в родственных связях Олельковича. По оценке русских современников, он был «князем из королевы руки». Зависимый от Литвы киевский князь не мог, конечно, сесть на новгородский стол без согласия своего сюзерена — короля Казимира. Приглашение его в Новгород — серьезный, принципиальный шаг господы к соглашению с Казимиром против Москвы.

Волновалось новгородское вече. В ноябре 1470 г. произошло открытое столкновение «литовской» и «московской» партий. Дело доходило до рукопашной, что, впрочем, далеко не редко случалось на вечевых собраниях. Сторонники Москвы оказались в меньшинстве или были терроризированы «шильниками», нанятыми «литовской» партией. Олелькович укрепился на новгородском столе.

Правда, новым архиепископом был избран умеренный по своим взглядам Феофил, а не воинствующий Пимен, решительно и активно настроенный против Москвы и готовый признать власть литовского митрополита, униата Григория. Но поехать в Москву к митрополиту Филиппу на официальное поставление в архиепископы Феофилу так и не удалось. Страсти продолжали разгораться. Душой аитимосковской агитации были бояре Борецкие — вдова и дети покойного посадника Исаака Андреевича. Они и их сторонники (а таковых было немало) стремились не только к союзу с Казимиром, но и к признанию его князем Новгородским. Даже на кандидатуру Михаила Олельковича не соглашались антимосковские экстремисты. В марте 1471 г. он поссорился с Борецкими и вынужден был уехать из Новгорода под тем предлогом, что в Киеве умер его старший брат Семен (хотя отлично знал, что это случилось еще осенью). Недобрым для русского народа оказался князь «из королевы руки» — на обратном пути его свита занималась безудержным грабежом, о чем с сокрушением пишет псковский летописец.[60]

Переговоры с Казимиром продолжались. Уже было готово докончание, по которому Господин Великий Новгород переходил под власть великого князя Литовского.[61] Правда, при этом было оговорено сохранение православия (и, конечно, боярских привилегий). Но что означало это «православие» под властью митрополита-униата и католика-короля? Другое дело — боярские привилегии. Бояре знали — под рукой короля магнатам живется вольготно. Оставалось только ратифицировать докончание королем. Мечта боярства о сохранении своей власти, своих вотчин, хотя бы ценой отделения от Русской земли, была как никогда близка к осуществлению.

Бояре понимали, что отделение возможно только через войну, и они к этой войне готовились. В марте 1471 г. ливонский магистр Вольтус фон Герзе неожиданно для псковичей предъявил им территориальные претензии. Псковичи отвергли их, но были обеспокоены. Еще больше встревожило псковичей обострение внимания к пограничным вопросам, которое тогда же проявил король Казимир.[62] Это было далеко не случайно. Накануне войны новгородское боярство стремилось нейтрализовать Господин Псков, верный Русской земле и ее государю.

Кончалась зима — самое благоприятное и традиционное время для похода великокняжеских войск на Новгород. Можно было надеяться, что до следующего сапного пути Новгород, окруженный озерами и болотными топями, будет в безопасности. А к этому времени будет ратифицирован договор с Казимиром, укреплен союз с Орденом против Пскова.

Король тоже готовился к войне, В Большую Орду к хану Ахмату прибыл королевский посол Кирей Кривой, как его называют наши летописи. Это был бежавший из Москвы татарин, внук пленника, выкупленного в свое время великим князем Василием Дмитриевичем у его тестя Витовта. Посол Кирей Амуратович явился с дарами от короля хану и его ближайшим советникам.

По данным Московской летописи, посол передал хану слова короля, «чтобы волной царь пожаловал, пошел на Московского на великого князя Ордою своею, а яз отселе со всею землею своею». И советники хана, и главный из них — князь Темир — поддержали со своей стороны предложения короля.[63] Конфликт с Новгородом мог перерасти в большую войну с Литвой, Орденом и Ордой. Над Русской землей сгущались грозные тучи.

Как же реагировало на эту критическую ситуацию московское правительство во главе с великим князем?

В ноябре 1470 г. в Москву прибыл новгородский посол Никита Ларионов с извещением об избрании архиепископа и с просьбой о разрешении («опасе») Феофилу приехать в Москву для официального поставления. Великий князь принял посла, «почтив его», и дал согласие на приезд архиепископа, отметив при этом традиционность своего отношения к Новгороду: «Как было при отце моем... и при деде, и при прадеде моем, и при преже бывших всех великих князей». При этом Иван Васильевич счел нужным особо подчеркнуть, что власть великих князей носит общерусский характер: «Их же род есми Володимерских и Новгорода Великого и всея Руси».[64]

Именно этот ответ великого князя вызвал, по словам московского летописца, бурю на новгородском вече. Тут-то Борецкие и их сторонники и заявили открыто: «Московский князь многие обиды и неправды над нами чинит, хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимира».

Московское правительство, видимо, не теряло еще надежды на мирное разрешение конфликта. В Новгород был отправлен посол Иван Федорович Товарков. Товарковы-Пушкины, из рода которых вышел впоследствии величайший русский поэт,— потомки Гаврилы Алексича, одного из героев Невской битвы.

Великий князь призывал новгородцев не отступать от «старины», возводя ее к Рюрику и Владимиру Святому. «Старина» в глазах Ивана Васильевича — исконное единство Русской земли под властью великого князя. Это — принципиально важный момент, который необходимо отметить особо. Впервые мы встречаемся с историческим обоснованием повой политической доктрины. Иван Васильевич стремится мыслить в широких исторических и политических категориях, в масштабах истории всей Русской земли. Осмысление Русской земли как единого политического целого (а не как совокупности княжеств и отдельных земель) в принципе исключает удельную традицию — оплот новгородского сепаратизма.[65]

Прежде таких рассуждений летописи не знали. Конфликты с Новгородом объяснялись конкретными причинами: рассказывая, например, о походе 1456 г., летописец ограничивается лапидарным оборотом; «Князь великий Василий Васильевич за неисправление новгородцев поиде на них ратью». И Дмитрий Донской совершил зимой 1386/87 г. свой грозный поход на Новгород, «волости и села воюючи и жгучи», потому, что держал «гнев... и нелюбие велико про волжан, что взяли новгородские [ушкуйники. — Ю. А.] разбоем Кострому и Новгород Нижний». Никаких требований и претензий принципиального характера Донской — по летописи — не предъявлял.[66]

В марте 1471 г. с посланием к новгородцам обратился и митрополит Филипп. Он увещевал не отступаться «от благочестия, от православия, и от великие старины» и не «приложитися» «к тии латинские прелести». Обращаясь к новгородцам, митрополит подчеркивает, что они поручены «под крепкую руку благоверного и благочестивого Русских земель государя великого князя» Ивана Васильевича «всея Руси, вашего отчича и дедича».[67]

Но ни посольство великого князя, ни послание митрополита не привели к желаемым результатам. Новгородские власти отнюдь не стремились к соглашению — они хотели только выиграть время. Отвергли новгородцы и предложение Пскова о мирном посредничестве. Более того, они потребовали от псковичей, чтобы те «против великого князя потягли».

К весне 1471 г. в Москве поняли, что разрыв неизбежен. На совещании у великого князя с участием его братьев, епископов, бояр и воевод было принято принципиальное решение о немедленном, до зимнего времени, начале военных действий. Это было весьма смелое стратегическое решение. «Прежние великие князья на новгородцев летом не хаживали, а кто хаживал, тот люди многие истерял», замечает по этому поводу московский летописец. Но другого выхода но было — к осени могла оформиться мощная антирусская коалиция с участием Литвы, Ордена и Орды. Приходилось идти на риск.

Весна в 1471 г. была поздней — еще в конце мая по утрам были сильные морозы, «дубье младое и ясень и папороть вся мраз призноби». Тем не менее 6 июня, в четверг на Троицыной неделе, начался поход первого отряда московских войск. В этот день великий князь «отпустил... с Москвы воевод своих, князя Даниила Дмитриевича Холмского да Федора Давыдовича (Хромого) со многим воинством» (до 10 тыс. чел.). Ближайшая задача этого отряда — выход к Русе. Ровно через неделю из Москвы во главе с князем Стригой Оболенским отправилась вторая группа войск, имея в своем составе отряд касимовских татар. Маршрут движения — «на Волочек да по Мсте». Наконец еще через неделю, 20 июня, оставив в столице сына Ивана и князя Андрея Меньшого, из Москвы выступает сам великий князь с главными силами своего двора и с отрядом касимовского царевича Данияра.[68]

Началась последняя на Руси феодальная война — война за единство Русской земли.

Быстро двигались по Новгородской земле три колонны московских войск. 24 июня войска левой колония князя Холмского и Федора Хромого взяли и сожгли Русу. Судовая рать новгородцев, пересекшая Ильмень, была дважды разбита и потеряла, по сведениям москвичей, до 4 тыс. чел. Новгородская пехота оказалась бессильна против московской конницы.

Страшная картина феодальной войны, войны русских против русских. Воеводы «распустиша воя своя на многи места жетди и пленити» новгородцев «за их неисправление». Только татарам «князь великий не повеле людей пленити»: из Касимовского царства русский полой мог легко перейти на восточные работорговые рынки.

Новгородские воины, захваченные в плен в первых боях, подвергаются жестокой экзекуции: воеводы «повелеша носы, уши и губы резати». Эти картины не удивляют летописца. Подобное обращение с пленниками практиковалось повсюду в Европе. Герцог Бургундский, например, не щадил и мирных жителей: «многим отрубили кисти рук»,— замечает очевидец расправы с жителями города Ноэль. В представлении русского летописца война идет против изменников и вероотступников, оказавшихся как бы вне закона. Отсюда эпически спокойный тон с оттенком высокомерной гордости по поводу успехов москвичей: они захваченные у новгородцев доспехи «в воду метаху, а инии огню предаша, не бяху бо им требы, но своим довольно». Новые легкие доспехи москвичей были удобнее, чем старинные тяжелые новгородцев.

Великий князь шел в средней колонне. 24 июня ой прибыл в Волок Ламский, 29 июня — в Торжок. Здесь он соединился с тверскими полками — против Новгорода шли объединенные силы всей Русской земли. Иван Васильевич непрерывно следит по донесениям за действиями других колонн и отдает им распоряжения. Находясь 9 июля на озере Коломно, он получает известие о второй победе князя Холмского и Федора Хромого. Воеводы предполагали заняться осадой городка Демон, но великий князь понимает, что это — второстепенная задача. Своей директивой он поворачивает войска на запад, за Шелонь, на соединение с псковичами, а под Демоном оставляет только Верейско-Белозерский полк. Это распоряжение приводит к Шелонской битве.

12 июля десятитысячное войско псковичей «начата воевати Новгородскую волость и жечи». Новгородцы не остались в долгу — они напали на псковскую Навережскую губу и выжгли ее, уничтожив при этом архитектурный шедевр — церковь св. Николы, «вельми преудивлену и чюдну, такове не было во всей Псковской волости, о полтретью десяти углах». В огне феодальной войны погибла двадцатипятиугольная церковь, которая, вероятно, могла бы поспорить со знаменитым в наше время храмом в Кижах.

Новгородцы послали против псковичей войско во главе с посадниками Василием Казимиром и Дмитрием Борецким — «всей новгородской силе наиболее 40 тысящи», по оценке псковичей. Псковичам угрожал неминуемый разгром. Но это войско «наехоше на Шелони силу московского князя Данилы Холмского», двинутую на помощь псковичам великим князем.

В воскресенье, 14 июля, на Шелони произошло сражение, решившее участь феодальной республики. Московская, псковская и новгородская летописи, расходясь в деталях, единодушны в одном: войска Господина Великого Новгорода были разбиты наголову. Многие тысячи воинов пали на поле сражения, две тысячи были взяты в плен. В плену оказалась верхушка новгородского боярства, наиболее враждебная Москве.

Сражение, по-видимому, было решено мощным ударом московской конницы, которая неожиданно для новгородцев переправилась через Шелонь. Новгородский летописец рассказывает о распрях в стане новгородцев: «меньшие», утомленные походом, стали «вопить» против «больших», требуя немедленной атаки. Полк архиепископа вообще отказался принять участие в сражении — он будто бы был послан только против псковичей. О том, что среди новгородцев далеко не было единодушия, говорит и московский летописец, описывая насильственную мобилизацию в Новгороде: «Которым бо не хотети пойти к бою тому, и... тех разграбляху и избиваху, а иных в реку в Волхов метаху».[69]

Рыхлое, разношерстное новгородское войско, лишенное боевого воодушевления и твердой организации, не могло противостоять московской коннице с ее богатым боевым опытом и хорошими воеводами во главе. Вся старая военная система вечевой республики потерпела крах.

По распоряжению великого князя главные силы псковичей, оставив отряд с шестью пушками для осады Порхова, двинулись к самому Новгороду и остановились в 20 верстах от него. Кампания была фактически окончена.

24 июля, прибыв в Русу, великий князь распорядился участью пленных. Четверо бояр, в том числе Дмитрий Исакович Борецкий, один из послов, подписавших договор с Казимиром, были обезглавлены. Десятки других бояр посланы в заточение. С «людей добрых новгородцев» был взят откуп. «Мелких людей» великий князь «велел отпущати к Новгороду».[70]

События в Русе имели не меньшее значение, чем Шелонская битва. Впервые за всю долгую историю новгородско-великокняжеских отношений с взятыми в плен боярами поступили не как с почетными пленниками, подлежащими обмену или выкупу, а как с государственными изменниками. Великий князь продемонстрировал принципиально новый подход к «новгородской проблеме» — в его глазах Господин Великий Новгород не равноправная договаривающаяся сторона, а его «отчина», часть Русской земли, составляющей единое государство.

Отпуск на волю «меньших людей», основной массы новгородского войска, показал и другую сторону великокняжеской политики. Рядовые горожане, выступившие с оружием в руках, не рассматриваются как преступники. Они — те самые насильно мобилизованные «плотницы и гончары и прочий... на мысли которым того и не бывало, чтобы руки подняти противу великого князя». Великий князь — не против них, не против основной массы новгородцев, а только против бояр-изменников, перешедших на сторону короля.

Социальная политика Ивана Васильевича в Новгороде определилась на много десятков лет вперед.

27 июля в Коростыни начались переговоры о мире с новгородской депутацией, во главе которой стоял нареченный архиепископ Феофил. В этот же день произошло еще одно важное событие. На Двине, при устье рч. Шиленги, северная группа московских войск во главе с Василием Федоровичем Образцом разбила рать новгородского князя Василия Гребенки-Шуйского и воеводы Василия Никифоровича. По словам новгородского летописца, «двиняне не потягнуша по князе Василии Васильевича и по воеводе его». Жители колониальной окраины не захотели сражаться за интересы новгородских олигархов.

Против Новгорода выступили все его «пригороды», выставив пешие рати. В самом городе обострились социальные и политические противоречия: пошла «молва» на «лучших людей», что они начали войну с Москвой и тем самым привели великого князя на Новгород. Вскрылось, что некий Упадыш со своими «единомысленниками» «перевет держал» и «хотел зла Великому Новгороду»: они заколотили железом пять пушек на городской стене.[71] Кто был Упадыш — наемник, взявший «мзду» от «злоначального беса», как считает новгородский летописец, или просто человек, не желавший сражаться за интересы польского короля, трудно сказать. Ясно одно — в Новгороде не было ни воодушевления, ни порядка.

Между тем в Коростыни архиепископ Феофил и возглавляемая им депутация «начаша бита челом о своем преступлении». Новгородцы обещали выкуп — 16 тыс. руб., вдвое больше того, что они дали пятнадцать лет назад в Яжелбицах. Великий князь приказал Прекратить военные действия: «повеле престати жещи и пленити, и плен... отпустити». Последняя феодальная война на Руси закончилась.

Кампания 1471 г. заслуживает особого внимания. Смелое стратегическое решение было тщательно обдумано. Основной замысел кампании — одновременный удар по Новгороду на нескольких направлениях — был успешно осуществлен. Маршруты войск намечались заранее, график их движения (до соприкосновения с противником) был рассчитан буквально по дням. Войска двигались отдельными колоннами, но во всем чувствовалось твердое управление. Великий князь впервые за двенадцать лет шел в поход со своими войсками. Находясь в средней колонне, он получал донесения и отдавал директивы, определяющие действия воевод. Главное внимание Иван Васильевич обращал на решение основной задачи — разгром живой силы противника и скорейший выход к его жизненно важному центру. Осада крепостей его не интересовала — для этого предназначались вспомогательные силы. И стратегический план, и его реализация отвечали основной военно-политической цели — разгрому боярского Новгорода в кратчайший срок, до того, как смогут выступить с ним вместе Литва, Орден и Орда.

«Деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего»,— учил впоследствии великий Суворов. В кампании 1471 г. фактор времени был учтен полностью. Правильная постановка цели и умелое руководство войсками сделали эту кампанию одним из высоких образцов стратегического искусства. Великий князь Иван Васильевич оказался достойным главнокомандующим войсками нового Русского государства.

Нужно упомянуть и еще один важный факт. В начале лета 1471 г. вятчане во главе со своим воеводой Костей Юрьевым, пройдя на гребных судах вниз по Волге, неожиданным ударом захватили столицу ордынской державы — Сарай. Татары Большой Орды находились на кочевье и не сумели ни защитить свой город, ни перехватить на обратном пути удалую вольницу.[72] Сами ли вятчане решились на это отчаянно смелое предприятие или действовали по указанию Москвы? Несомненно одно: нападение на Сарай было совершено в самый удобный для великого князя момент, так что Ахмат вынужден был отказаться от немедленного похода на Русь.

Победа Москвы над Новгородом в 1471 г. — это прежде всего победа новых, центростремительных тенденций общественно-политического развития Руси над старыми, центробежными. Решительное поражение Новгорода означало разгром наиболее вещественного остатка старой политической системы феодальной раздробленности страны. В этом плане падение феодальной республики — факт огромного политического значения, один из наиболее существенных этапов в создании единого Русского централизованного государства.

Перед нами — один из величественных и трагических исторических феноменов. Конечно, романтические представления о новгородской «вольности», свойственные многим писателям и публицистам XIX—XX вв., весьма далеки от реальности. Господин Великий Новгород был феодальной республикой и ничем иным. В нем не было никаких признаков буржуазного уклада, поэтому сравнение его с Флоренцией, Миланом и т. д., нередко встречающееся в литературе, совершенно неправомерно. Напротив, и в экономике, и в социальных отношениях республики преобладали архаические черты. Не изделия высокоразвитого цехового ремесла, а продукты промыслов, прежде всего пушнина, своего рода «колониальные товары», были основной статьей новгородского экспорта и источником обогащения бояр и «житьих людей». Тем не менее на протяжении долгих веков Новгородская республика играла выдающуюся роль в истории Русской земли.

Мореплаватель и землепроходец, купец и воин, ремесленник и мыслитель, Новгород имел свои героические традиции, бережно сохранявшиеся в течение веков и наложившие глубокий отпечаток на духовный облик его сыновей.

Но вторая половина XV в. застает Новгородскую республику на вечерней заре ее долгой и яркой истории, когда особенности общественного строя, способствовавшие расцвету республики, в ходе исторического развития обратились в свою противоположность. Еще живые в сознании тысяч новгородцев традиции вечевой вольности, лишенные уже реального содержания, превратились в тормоз для дальнейшего развития и самого Новгорода, и всей Русской земли. Столкновение старой традиции с реальными потребностями и задачами новой эпохи, разрушение старых морально-политических ценностей, сопровождаемое к тому же огромными людскими и материальными жертвами в ходе жестокой феодальной войны, не могло не вызвать болезненного слома общественного сознания. Блестящая и заслуженная, исторически оправданная и необходимая победа Москвы над Новгородом, победа, выводящая страну и сам Новгород на новые широкие пути исторического бытия, неразрывно связана с трагедией уходящей в прошлое когда-то героической и плодотворной старой вечевой традиции.

Непосредственные политические результаты похода 1471 г. зафиксированы в Коростынском мирном докончании 11 августа 1471 г.[73] Новгород сохранил почти всю территорию республики, отказавшись формально только от Волока и Вологды (давно уже фактически перешедших в руки Москвы); великий князь согласился держать Новгород «в старине, по пошлине, без обиды», вернул перешедшие на его сторону Торжок и Демон, сложив с них крестное целование, и т. п. На первый взгляд все осталось почти по-старому. Но это только на первый взгляд. На самом деле все изменилось коренным образом — от процедуры заключения договора до его важнейших статей. Новгородские делегаты уже не назывались «послами», как в 1456 г. Они не просто «докончали мир», как бывало раньше, а прежде всего «добили челом своей господе великим князем». Новгородцы не только признали великого князя своим господином, но и подчеркнули, что они его «отчина», приняв ту самую терминологию, которую они гневно отвергали еще совсем недавно. Они торжественно поклялись «не отдатися никоторою хитростью» ни за какого короля или великого князя, «хто... на Литве не буди», не просить и не принимать у себя на пригородах князей из Литвы, не принимать у себя никаких недругов великого князя. Они приняли обязательство не обращаться к литовскому митрополиту, а ставить своего архиепископа только «в дому Пречистые... на Москве». Со внешнеполитической самостоятельностью Новгорода было покончено.

Но этого мало. Согласно новому договору, у «грамоты докончалыюй», устанавливающей судебное устройство республики, отныне «бытя имени и печати великих князей». По справедливому мнению исследователей, эта статья устанавливала верховный контроль великого князя над судом новгородской господы. Одновременно устанавливается обязательное участие представителей великого князя во всей судебной деятельности новгородских властей.

Политические институты и традиции вечевого города сохраняют теперь только номинальное значение. «Его свобода стала отныне только призраком»,— метко заметил по этому поводу К. Маркс.