"Иприт" - читать интересную книгу автора (Иванов Всеволод Вячеславович, Шкловский...)

ГЛАВА 6 О Гамбурге, плавучих доках, Медхенштрассе, ИСПУГАННОМ ПРИЕЗЖЕМ ИЗ СССР и Гансе-Амалии Кюрре

Мы побывали уже с тобою в Лондоне, читатель, потом мы плыли с тобой в трюме парохода «Ботт», потом мы вернулись в Актюбинск и выяснили обстоятельства, которые принудили Павла Словохотова покинуть свою родину.

Теперь действие переходит в Гамбург.

Гамбург — второй по величине порт в мире. Сюда привозят океанские пароходы со всего света товары. Товары эти идут не на одну Германию: на территории порта, на его островах есть склады. Завезенные в эти склады товары не облагаются пошлиной. Товары здесь перегружаются, сортируются, иногда даже подвергаются переработке и отправляются дальше.

Германия может сказать про многие товары Гамбурга: «по усам текло, в рот не попало».

А какое море в Гамбурге? Там совсем нет моря. Гамбург стоит почти в ста верстах от моря, на реке Эльбе. Пароходы заходят в Гамбург. В гавани, при помощи шлюзов, глубина поддерживается всегда такая, что ее достаточно для самого крупного корабля. В Гамбурге всегда стоит целая толпа пароходов. Дым от этих пароходов стоит над рейдом низкой тучей. Пароходов много, но есть и парусники — особенные парусники из стали, со стальными плетеными мачтами. На этих стальных парусниках возят товары, с которыми можно не спешить и перевозка которых должна стоить как можно дешевле.

Как в лесу между хвоею и побегами травы бегают быстрые муравьи, так в Гамбургской гавани между подъемными кранами, железные фермы которых выше самых высоких церквей, и между длинными пароходами бегают тысячи быстрых маленьких катеров. Если пароход надо починить, то его ведут в сухой док: в помещение, из которого можно выкачать воду. Там пароходы осматривают со всех сторон.

Если сухие доки заняты, то починка происходит в плавучих доках. Это большие плоты с двумя толстыми, пустыми внутри стенами по бокам. Пустоты наполняют водой, и плот так глубоко садится в воду, что им можно поддеть пароход, как совком. Теперь надо только выкачать воду из боковых стен. Тогда плот становится легче и выплывает вместе с пароходом. Пароход стоит на нем, как на подносе.

Таких плавучих доков, и элеваторов, сосущих зерно из трюмов в склады, и подъемных кранов, которые могут вытащить из воды самый большой пароход, и всяких других усовершенствований в Гамбурге очень много. И пароходы поэтому со всех сторон идут туда. Только принадлежат эти пароходы сейчас не немцам и не европейцам вообще, а американцам.

Для американцев Гамбург строит новые пароходы и отдает старые в счет процентов за долг, потому что Европа посажена Америкой на паек. И только две силы есть сейчас в мире: Америка и Советы. Поэтому Гамбург работает на хозяина. Город все же богатый.

Но, конечно, богатых людей в нем мало. Богатый Гамбург живет в больших домах, на широких улицах, вокруг ратуши, на которой стоят мачты с позолоченными кораблями — гербом города.

Бедный Гамбург живет не там, а в старом городе, где даже дома не каменные, а из деревянных переплетов, забранных кирпичом. Улицы здесь такие узкие, что даже велосипедисту не проехать, потому что земля дорога. А больше здесь не улиц, а каналов, чтобы удобнее было подъехать к складам. В старом городе так тесно, что верхние этажи домов выступают над нижними. Просторно в Гамбурге только богатым людям и чайкам, которые летают над каналом. Остальным тесно и скучно. Хотя в городе есть целый квартал, в котором на версту идут кабаки. Это для приезжих. В этом квартале есть узкая улица, которая с обеих сторон застроена публичными домами.

Зовется она Медхенштрассе, что значит — «улица Девушек».

Раз во время тайного кутежа в одном из этих домов умер датский король. Хотели его вынести потихоньку, но женщины улицы устроили ему такие необыкновенные проводы, такой скандал, что бедный мертвый король прославился на весь свет не меньше Вильгельма II.

Коренные гамбургцы по Медхенштрассе не ходят, а если и ходят, то потом не хвастаются.

Утро было совсем раннее, даже трамваи спали в своих депо.

Хлопнула дверь, и стройный молодой человек, со свежим шрамом на щеке, вышел из одного дома.

Он постоял минуту. Окно верхнего этажа открылось.

— Прощай, сокровище, — произнесла женщина, высовываясь на улицу. — Приходи, только не будь скупым, как пастор.

— Не напоминай мне о пасторах, — ответил молодой человек. — Я и так боюсь за опоздание. — И почти бегом он пустился к центру города.

Вот дощечка «Хоспиц».

Заспанный служитель открыл дверь.

— Пастор принимает?

— Уже спрашивал вас.

Хватаясь за перила и прыгая через ступени, молодой человек взбежал по лестнице, остановился на минуту, перевел дух и постучался в дубовую дверь.

— Прошу, — раздался сухой голос.

Рек вошел и остановился перед сидящим в кресле человеком, одетым, как типичный американец. Только воротничок, застегивающийся сзади, и широкий галстук показывали, что это был пастор.

— Можете не лгать, — услышал Рек. — Мы знаем, что вы приехали вчера и не явились прямо к нам, соблазнившись дешевизной одного предложения. Это будет записано в ваш формуляр… Сейчас же рассказывайте о Советах, да, кстати, что это у вас за шрам на щеке?

— Это результат встречи с одним медведем, — ответил Рек.

— Думаю, что вы опять врете. Ну, говорите в порядке поставленных вам при отъезде заданий.

— Состояние предприятий хорошее, нагрузка полная. Состояние сельского хозяйства более чем удовлетворительно. Крестьянство, благодаря изменению условий сельскохозяйственной культуры и работе машинами, приблизилось по своему быту и мировоззрению к рабочим и почти не отличается от них. Химическая промышленность развивается. Добыча фосфатов уже удовлетворяет нужды крестьянского хозяйства. С каждым годом мы должны ждать все большего возрастания русского экспорта.

— Довольно рекламы. Вывод! — вскричал пастор.

— Какой прикажете, — робко ответил Рек.

— А как армия? — спросил старик.

— Ее почти не видать; я думаю, что она немногочисленна и наступление возможно.

— Вы не знаете этой страны, — возразил пастор. — Я был в ней много лет тому назад во время оккупации Сибири; там есть странная болезнь — красная плесень. Она заводится на ваших людях, и они перестают исполнять ваши приказания. Она как будто покрывает механизм ваших пушек, и они не стреляют. Армия, вошедшая в Россию, съедается красной плесенью почти без остатка, тает в ней, как сахар в чае. Вы умный человек, Рек, хотя и авантюрист. Вы нравитесь мне больше, чем ваш богомольный двоюродный братец, и вы недавно из Страны Советов. Скажите мне, нельзя ли придумать для наступления на Россию какое-нибудь противодействие этой плесени.

— Новую религию, может быть, — робко сказал Рек. — По моим наблюдениям, русские чрезвычайно фанатичны и склонны к разным странностям. Мне кажется даже, что они обожествляют животных и возят их с собой, потому что невероятно предположить, чтобы взрослый человек вез с собой в вагоне медведя без каких-нибудь тайных намерений или религиозных целей…

Но мы должны здесь оставить наших героев, как оставили когда-то Словохотова в трюме в самый разгар его приключений. Нас ждет новый герой, двоюродный брат Река, Ганс-Амалия Кюрре, коммивояжер гребеночной фабрики, который сейчас собирается в Россию.

Ганс-Амалия Кюрре, коммивояжер гамбургских универсальных гребенок великой фирмы Эдгард и К°, был пухленький молодой человек. Он, конечно, занимался спортом час с четвертью в день, что не мешало ему с великой опаской ходить еженедельно на весы, потому что каждую седмицу он прибавлял в весе на две трети фунта.

Он злился, он — смелый человек (от университета, от корпорантской забиячной жизни у него и по сие время остались на щеке следы ударов эспадронов), но что сделаешь с собственным телом, когда оно раздувается со скоростью автомобильной камеры, которую накачивает во время состязания нервничающий и ругающийся шофер.

Кюрре — член правления Христианского Союза Молодежи, он любит читать в тяжелые моменты своей жизни книжки в шагреневом переплете, и ему становится легче.

Вчера Ганса призвал сам великий Эдгард, владеющий восемнадцатью фабриками гребенок в Европе, и спросил его, говоря с сильным американским акцентом:

— Вы знаете, Ганс Кюрре, что такое Ипатьевск?

— Знаю.

— Объясните.

Но объяснения не понравились великому Эдгарду.

— Вы еще очень мало знаете, Ганс Кюрре. Известно ли вам, что в Ипатьевске инженером Альбертом Ши открыт способ несгораемой и неломкой целлюлозы? На вас лежит обязанность ехать в Россию и купить секрет у изобретателя.

— А если он не продаст?

Тогда украдите.

— А если я не смогу?

— Тогда ищите себе другого места, — спокойно ответил патрон.

Ганс не стал разговаривать дальше и, почтительно откланявшись, побежал домой укладывать вещи и образцы гребенок для поездки в таинственную Россию.

И вот мы уже видим его при посадке на аэроплан.

Родные и знакомые провожали Ганса.

Не пришел проводить его только Рек, только что вернувшийся из России.

— Клара, почему не пришел Рек? — спросил Ганс свою сестру.

— Ганс, Рек приехал вчера, но не ночевал дома. Утром он позвонил из правления союза, но сам не вернулся. Вместо него пришли какие-то американцы, они пришли прямо к дяде и сказали ему: «Осанна». Дядя был очень доволен. Они у него оставили чек, и он говорит, что он теперь вроде Иосифа.

Но Гансу было не до разговоров.

Конечно, завидно, что у Река есть какие-то дела с американцами и что ему не надо ехать в Россию. Но пропеллер уже гудел, и ветер от него сбивал котелки с провожающих. Ганс вскочил в аэроплан.

И вот земля под глазами Ганса — словно хорошая скатерть доброй немецкой работы. Вот лежит тарелка с хлебом, подле солонка и какие-то судки — это Берлин. Вон дымящийся суп — это свежевспаханное пастбище. Вон, как ложки, сверкают реки и озера, — все чисто, вымыто, блестит. Приятно иметь такое хозяйство. Жалко только, что обедать приходится одним американцам.

Но вот хозяйство кончилось. Пошли какие-то куски и обрывки.

Это Ганс пролетал над Польшей.

…………………………………

В номере московской гостиницы Ганс взял телефонную трубку, чтобы поговорить с местным представителем фирмы, но через четверть часа он, бледный, без шапки, бежал на телеграф и отправил в Гамбург следующую телеграмму:

На что был немедленно получен ответ:

На что Кюрре ответил:

Обмен телеграммами произошел после следующего разговора. Кюрре звонил своему приятелю. Московская телефонная станция была к этому времени уже целиком оборудована автоматами. Случайно именно в этот день тот автомат, который обслуживал телефон Ганса, был испорчен.

И Ганс попал в чужой разговор.

Хотя он и плохо знал русский язык, но ясно разобрался в следующем:

— Вы говорите, шпион, проехавший под видом экскурсанта в район Ипатьевска, снова вернулся в Россию под видом коммивояжера гребеночной фабрики? Проверьте приметы. Он среднего роста, пухлый, и у него шрам на щеке. Но почему телефон трещит?

— Ай…

Это про него. Его спутали с Реком. Проклятое сходство, и эти шрамы. Ведь у Река же не было шрамов. Но разве здесь, в Советах, это понимают? Его поймают… Сошлют… Национализируют… О, если можно было бы вернуться! Но все же нужно было ехать в Ипатьевск. И ведь он не Рек, он — Кюрре. И наконец, может помочь консул… На всякий случай нужно будет отпустить бороду, чтобы закрыть проклятый шрам.

Паника Ганса была бы еще больше, если бы он знал, что автомат присоединил к разговору еще четвертого — Син-Бинь-У, случайно приехавшего в тот день в Москву по делам подшефной Ипатьевскому институту деревни.

Целый рой мыслей охватил китайца.

«Немец под видом экскурсанта. В районе Ипатьевска. И шрамы на щеке. Я, кажется, знаю происхождение этих шрамов. Любопытно было бы встретиться с этим знакомым. В конце же концов, дело не мое».

На этом и кончились размышления Син-Бинь-У.