"Превращение" - читать интересную книгу автора (Гурова Анна)

Глава 3. Утопленница

Весь следующий день я провел, как в бреду. Ходил как робот, что-то делал, разговаривал, даже шутил с сослуживцами, а перед глазами стояла Ники. Ее тело, остывающее под невской водой…

Накануне я проторчал в парке еще часа три. Облазал оба берега, с риском для жизни спустился под мост — вдруг чудо случилось, и она зацепилась за опору? Но я не нашел никаких следов. Вымок насквозь, замерз как собака, и даже не заметил этого. Время близилось в полуночи, а я все никак не мог уйти оттуда, хотя разум подсказывал мне — все кончено, девочка-эмо давно мертва. И от меня ничего не зависит. Только когда я понял, что не чувствую ног и трясусь как в лихорадке, я поплелся домой.

По Липовой аллее мимо меня медленно проехала милицейская патрульная машина. Я не стал ее останавливать. По идее, я должен был сообщить о самоубийстве Ники в милицию. Ее наверняка будут искать. У нее есть родители. Папа—злодей — большая шишка… Жестокосердный «воспитатель» — крутой перец…

Но с ментами у меня отношения, мягко говоря, неважные. Особенно с нашим приморским РУВД. Ситуация была типичнейшая. Я пришел к ним как потерпевший — заявлять о краже кошелька. Менты отказались брать заявление да еще и нахамили, я возмутился и принялся качать права, и в итоге провел полдня в обезьяннике без шнурков и ремня, зато в компании нескольких обобранных алкашей. Менты стращали, что заведут дело или просто отобьют почки, но покуражившись, смилостивились и отпустили. Я прекрасно понимал: если скажу им, что познакомился с девушкой, которая через час при мне же бросилась с моста, то немедленно окажусь главным подозреваемым. Как поступают с потерпевшими, я уже испытал на своей шкуре; страшно предположить, что они там делают с подозреваемыми! Отбитыми почками тут, пожалуй, не отделаешься…

Домой я вернулся смертельно усталый, но полночи не мог заснуть, думая о Ники помимо собственной воли. Едва задремал под утро, и снилась мне снова она.

В общем, до конца рабочего дня я ничего не предпринял. А потом и не понадобилось. Выходя с работы, я увидел ее.

На проходной меня ждала Ники.

Выглядела она в точности как вчера. Бледная как смерть. Запавшие глаза подведены черным. Под ногами у нее натекла грязная лужа.

Возвращение живых мертвецов.

Я хотел заорать. Но вместо этого просто пошевелил губами… а звук почему-то не раздался. А утопленница робко улыбнулась и сказала:

— Ой, Леша, привет. Извини за вчерашнее. Просто нервный срыв. Я не должна была втравливать тебя в свои проблемы.

Я стоял, как столб. Ники подошла поближе и искательно взглянула на меня снизу вверх:

— Понимаешь, когда я увидела тебя в трамвае, ты прямо светился, и у тебя были такие добрые глаза…Просто в тот момент мне был нужен рядом кто-то… теплый.

Последние слова, произнесенные замогильным голосом, произвели на меня потрясающее впечатление.

— Ты простишь меня, правда, Леша?

— Эм-м…

— Ура! Ты такой лапочка! Пошли погуляем, — заявила Ники, как ни в чем не бывало. — Ты сейчас домой? Можно я с тобой пройдусь?

Я ей не возразил. Честно говоря, у меня просто не шевелился язык.

Мы вышли из института, перебежали через улицу, прошли наискось через сумрачный сквер, заросший корявыми яблонями. По дороге язык у меня наконец отмерз от нёба, и я забросал Ники вопросами.

— Как ты выбралась из воды?!

— Как-как? Обычно.

— Но там же холодно!

— А, фигня. Зато остыла, и в голове прояснилось. Нет, правда-правда! Я потом пошла к Грегу, он как раз сидел у нашего общего приятеля на Яхтенной… Обсохла там, — Ники лукаво посмотрела на меня. — Попили чайку и все спокойно обсудили. Грег извинился за резкие слова, а я пообещала, что больше не буду к нему приставать с глупостями и стану вести себя нормально. В общем, мы помирились.

— Ну вот и слава богу, — сказал я, покосившись на Ники.

У нее было такое хитрое выражение лица, что я бы на месте этого Грега не расслаблялся.

Я не знал, что думать о ее словах. Если она и не врала, то явно не договаривала. Но какое у меня право ее выспрашивать? Я ей никто. Она могла бы и вообще сегодня не приходить. Жива — и чудесно!

Сквер закончился. Мы обогнули свежепостроенный сверкающий домище для богатеев, стоящий особняком, и углубились во дворы Старой Деревни.

В этих дворах прошло мое детство. Каждая колдобина, каждый куст были мне тут знакомы. Эти деревья росли вместе со мной, эти дома на моих глазах ветшали…Про каждый магазин я мог сказать, что было в его помещении пять, десять и двадцать лет назад… Постаравшись, я мог бы вспомнить, как взбираться на крышу того или иного гаража, или как расположены ветки на каждом подходящем для лазания дереве. Что-то в этом странное есть — всю жизнь прожить в одном месте. Я с ним слишком сроднился, чтобы даже задумываться о переезде. Родители и то переехали в новую квартиру, а я остался в старой, где все напоминало о детстве. Словно намек на то, что я так и не вырос.

Ники бодро шагала рядом со мной, шлепая по асфальту подошвами на толстом протекторе. Я слышал, как она сопит и хлюпает носом — видимо, все-таки вчера простыла, купание не прошло для нее даром. Я понемногу начинал успокаиваться.

Похоже, она все-таки не пришелец с того света.

И все же. Как она умудрилась выбраться из воды, если я безвылазно проторчал на берегу три часа?

Почему я не слышал всплеска?

И что-то еще… Была еще одна мелкая странность с ее глазами. Но какая, я забыл.

Справа осталась школа, куда я ходил в младших классах. Слева — детский сад. За ним среди старых тополей прятался мой дом. Ничего примечательного в нем не было — обычная обшарпанная хрущевка. Зато когда я был маленьким, это был крайний дом в городе. За ним город заканчивался. Нынешняя Школьная улица была объездной дорогой, по которой день и ночь ехали камазы. За ней проходила железная дорога, а дальше начинались Торфянка, она же Торфяные болота. На самом деле, никакие это были не болота, а просто пустоши, заросшие осокой и чертополохом в человеческий рот. Там было круто играть в детстве. А когда я по вечерам выглядывал на улицу, то видел не окна соседних домов, а чернильную темноту.

Я зачем-то рассказал об всем этом Ники. Она слушала с интересом, одобрительно кивая.

— Мне тут нравится, — сказала она. — Люблю пограничные места! Знаешь, те, кто живет на границе чего-нибудь с чем-нибудь, по особому чувствуют мир. Они понимают, что мир может быть разным. Большинству-то кажется, что мир неизменный, и за каждым поворотом одно и то же, так что и ходить туда незачем.

— «Бывают и те, кто все рвется за край», — процитировал я «Снайперов». — Ты из них, да?

— Нет, — спокойно ответила Ники. — Чего мне рваться? Я, честно говоря, чаще бываю с той стороны, чем с этой.

Говоря это, она кивнула в темноту за гаражами.

У меня по спине пробежали мурашки, потому что в той стороне, куда она кивала, находилось не что иное, как Серафимовское кладбище. Может, оно и случайно получилось, но на фоне всего остального…

Тем временем мы незаметно дошли до моей парадной. Я обитал на пятом этаже, в маленькой двушке, оставшейся от родителей. Они, как и я, всю жизнь работали на оборонку: матушка в НИИ, отец на военном заводе. Надо сказать, в моем детстве, на закате советских времен, мы жили совсем неплохо. Ведомственный пионерский лагерь, санатории на Черном море, спецпаек, и прочие льготы и привилегии — мелкие, но приятные. В девяностые оборонка накрылась медным тазом, и мы практически нищенствовали, как впрочем, и все бюджетники. Убогое существование длилось до относительно недавних времен. Лет пять назад все внезапно изменилось: папин старый друг, более преуспевший в жизни, чем он, пригласил отца замом к себе в фирму. Платили там раз в десять больше, чем на заводе, притом каждый месяц. Вскоре родители отъелись, а там и обзавелись признаками буржуазного благополучия: начали захаживать в пиццерии и суши-бары, отпуск проводили в Греции, а не на грядках. Отец купил «форд фокус» и ощутил себя хозяином жизни. И наконец, пик преуспеяния — покупка новой квартиры по ипотеке. Куда родители и съехали, оставив мне старую двушку в полное пользование.

«Не пригласить ли Ники в гости?» — закралась в голову шальная мысль. Но я сразу ее прогнал. Честно говоря, моя квартира мало подходила для того, чтобы водить туда девушек. Одна подружка так бросила меня сразу, как ее увидела. Даже Ленка, которая была куда крепче духом, не сумела ничего поделать с моей берлогой. Не случайно она запрещала мне водить туда Ваську. Видимо, боялась, что Васька просто потеряется среди нагромождения разного хлама.

— У тебя там настоящее драконье логово, — говорила Ленка, брезгливо морщась. — Собрал огромную кучу «сокровищ», навалил на полу и спишь на них. Да еще и на гостей рычишь, чтобы ничего не трогали!

Когда родители переехали, я наконец устроил себе дом так, как всегда хотел. По— моему, там было очень уютно. Правда, немного тесновато. Если точнее, от входной двери были протоптаны три дорожки: до компа, до чайника и до туалета. Все остальное место занимало нагромождение всякого барахла.

Одно окно было занавешено простыней, другое — огромным флагом «Зенит-чемпион», подаренном мне друзьями на день рождения, а третье вообще без занавесок — за ним все равно рос тополь. Перед этим окном стоял комп, почти невидимый за нагромождением всяческого железа, проводов, деталей и пыльных компакт-дисков, скопившихся за несколько лет. Книг и журналов было так много, что не хватало стеллажей, и я складывал их стопочками прямо на пол. Стопочки росли с удивительной скоростью, превращаясь в пизанские башни. Книги были самых разных жанров, больше всего фантастики и исторических романов, и куча разных экзотических справочников: по холодному оружию, по видам акул, по татуировкам и так далее. То, что мне никогда в жизни не пригодится и не встретится — за это и ценимое.

Посреди большой комнаты росло в жестяной ведре раскидистое двухметровое авокадо (сам вырастил из косточки). Под ним пылился спортивный велосипед, к которому я уже пару лет как охладел, а продавать было жалко. В соседнем углу стояли «дрова» — горные лыжи, в середине комнаты красовалась летняя резина для Жигулей, служившая мне заодно и журнальным столиком. Был еще турник — на нем обычно сушились джинсы. Под всем этим робко скрывалась мебель времен застоя. Желтенький буфет, рассохшийся шифоньер, трюмо…Эта мебель вызывала особенную неприязнь Ленки. «Даже у старух такого хлама уже нет!» — шумела она.

На кухне было свободнее и чище исключительно потому, что я туда почти не заходил. Чайник у меня стоял в комнате, завтракал и обедал я в институте, а на ужин обычно разогревал заморозку и поедал ее перед компьютером.

Мне почему-то подумалось, что Ники воспримет мою обстановочку не так остро, как Ленка. Но здравый смысл воспротивился, и я вернулся к изначальному замыслу.

И вообще, я так обрадовался ее появлению, что захотелось гульнуть.

— Так что, пойдем пить пиво? — предложил я. — Отметим твое… гм… воскрешение!

Ники, естественно, не возражала.

Минут через двадцать мы благополучно преодолели переезд и оказались у метро «Старая деревня». Там, где относительно недавно были только заболоченные пустоши — теперь сияние огней и кипение жизни. Кольцо маршруток, метро, рынок, торгово-развлекательный центр на пять этажей. Туда-то я и повел Ники.

В подвале комплекса скрывался пафосный пивняк в стиле Старый Добрый Ирландский паб. Такой, с искусственно состаренными фотографиями в винтажных рамочках, при виде которых сразу становится ясно, что за кружку портера ты здесь переплатишь раз в десять. Я туда обычно не ходил. Буржуйское место, гнилые понты. Но сейчас мне вдруг стало как-то все равно.

Мы спустились на подземный этаж, вошли в зеленоватый полумрак паба и сели за якобы растрескавшийся от старости деревянный стол. Официантка, одетая кем-то вроде эльфа — зеленая мини-юбка, чулки в поперечную оранжевую полоску, — принесла меню в обложке из тисненой кожи. Цены были такие, что пробирала дрожь. Но я лихо заказал нам с Ники по пинте «Гиннеса», и кучу закусок, потратив все деньги, на которые собирался жить еще дней десять. Мной овладела какая-то странная беспечность — «эх, пропадать, так пропадать!» Почему-то казалось, что я приближаюсь к некой черте, за которой то, что мне надо как-то протянуть до получки, уже не будет иметь значения.

— За твое возвращение!

Мы чокнулись тяжеленными кружками. Горьковатый, почти черный «Гиннес» был роскошен. В кружке плотной шапкой стояла шелковистая пена. Выхлебнув полкружки, я с азартом принялся за закуски. Ники с любопытством вертела головой, изучая паб.

— О, смотри! — она ткнула пальцем в маленькое возвышение для живой музыки в углу. — Пианино!

Пианино было лакированное, украшенное бронзовыми подсвечниками. Ха, а подсвечники-то явно неродные, не особо аккуратно привинченные шурупами. Я сказал об этом Ники, она вгляделась и захохотала:

— Да это же «Красный октябрь!» У меня такое было в детстве. Ух, проклятый гроб с музыкой!

— И стиль не выдержан, — поддакнул я. — Какой еще «Красный октябрь» в ирландском пабе? Халтурщики! А еще пиво продают по двести рублей кружка!

Некоторое время мы с удовольствием ели и пили. Я окончательно удостоверился, что Ники не утопленница — не бывает у мертвецов такого аппетита. Народу за столиками почти не было, от силы человек десять — то ли слишком дорого, то или слишком рано. За стойкой скучал бармен в зеленой бандане.

Заиграла негромкая музыка. Я насторожил уши, но ничего специфически ирландского не услышал — просто включили радио. Но песня была приятная. Романтическая мелодия, тревожный и нежный женский голос:

— Вот точно так же мы сидели с Грегом, когда я узнала, что люблю его… — сказала Ники, глядя мечтательным взглядом поверх кружки.

Похоже, меня ждала новая порция признаний.

— Сидели мы с ним как-то зимой в пивбаре на Литейном… Нет, не с того начну. Мы начали обучение…Нет, это тоже неинтересно. Короче, мы с ним часто спорили, — начала Ники. — Все споры затевала я. Дело в том, что мне казалось, будто Грег меня подавляет.

— Как это?

— Будто он обрел надо мной слишком большую власть. Казалось, что он чересчур умный, слишком много всего умеет и знает — и я рядом с ним вообще никто… А я не привыкла к такому, понимаешь?

— Ну да, — снова поддакнул я. — Ты уже привыкла быть знаменитой рокершей, а тут какой-то Грег тебя жизни учит, да?

— Типа того. И еще, я поначалу как-то не доверяла ему. Его это сердило. Он говорил, что из-за моего сопротивления обучение идет в три раза медленнее, чем могло бы…

— Чему обучение-то?

— Не суть. Так вот сидели мы с ним после занятий в пивбаре, оба уже слегка косые, и продолжали один старый спор. Речь шла о пределах влияния и о зависимости. Насколько один человек может подчинить себе личность другого. Неожиданно Грег взял меня за руку… вот так, — Ники протянула руку и крепко взяла меня за запястье, — притянул к себе и спросил, глядя в глаза. «Ну а если бы я сказал тебе — приходи ко мне сегодня ночью, неужели бы ты согласилась?»

От прикосновения Ники меня бросило в жар. А ее мрачные черные глаза меня просто загипнотизировали.

— Да, — сипло ответил я.

Она усмехнулась и отпустила мою руку.

— Вот и я сказала — да. Неожиданно для себя. И в тот же момент поняла, что люблю его. Давно уже люблю, с первой нашей встречи. Грег не ожидал этого услышать, у него на лице было написано. Он нахмурился, помрачнел. И с тех пор стал держать дистанцию. Словно стену между нами возвел. А раньше, наоборот, пытался ее разрушить…Я честно пыталась играть по его правилам, но сломалась.

— Ага, а потом ты послала ему письмо, да? — вспомнил я.

— Угу. Идиотское письмо. В стиле Татьяны Лариной. «Я вам пишу, чего же боле…» Ничего хорошего не вышло. Но хоть на душе немного полегчало…

Ники грохнула кружкой по столу.

— Почему он так себя ведет? Неужели я уродина?!

— Нет! Ты очень красивая! — воскликнул я и попытался снова завладеть ее рукой.

Ники отняла ее, но усмехнулась мне вполне ласково.

Подошла официантка, заменила пепельницу. Я заказал еще по пинте. В голове у меня уже стоял легкий, приятный шум. Ишь какое крепкое пиво, а пьется как вода…

Давно я так душевно не проводил время, хотя Ники, конечно, весьма странная девчонка. А с другой стороны — почему бы и нет? Разговоры с друзьями про одно и то же давно надоели.

Ники задумчиво проговорила, все о своем:

— Иногда мне кажется, что Грег на самом деле — мертвец.

— Что он, зомби? — сострил я.

— Нет, он живет так, словно давно умер. Имей это в виду, когда познакомишься с ним. Он может показаться на первый взгляд симпатичным, даже добрым, но на самом деле у него вообще нет человеческих чувств. И еще — он абсолютно безжалостный, и к себе, и к другим. И еще — он ничего не боится…

Я хотел сказать, что вовсе не собираюсь с ним знакомиться. И что мне уже надоело обсуждать этого типа.

Но тут Ники добавила такое, что я совсем обалдел.

— Впрочем, даже если бы он в самом деле был мертв — мне без разницы. Я не боюсь мертвецов. И для меня нет ничего необычного в том, чтобы любить мертвеца. Мой папа был мертвым почти десять лет.

— Что? — пробормотал я.

Ответить Ники не успела.

Что-то застило мне свет. Когда я поднял голову, то обнаружил, что над нашим столом нависает байкер.