"Адская кухня" - читать интересную книгу автора (Дивер Джеффри)

11

Хатейк Имахам верховодила сборищем в женском отделении центра предварительного содержания под стражей.

— Так, слушайте внимательно, — сказала она молодым женщинам, собравшимся вокруг нее. — Не покупайтесь на эту бредятину. Корень Благословенного Иоанна-Завоевателя? Кровь черной летучей мыши, природный магнит, свеча Бичона, притягивающая сердца? Все это чушь несусветная. Годится только на то, чтобы выуживать у человека денежки. Вы-то должны это понимать.

Этти Вашингтон, лежавшая на койке в противоположном углу камеры, слушала в пол-уха. Сегодня боль мучила ее больше, чем сразу после пожара. Рука ныла, посылая болезненные разряды прямо в нижнюю челюсть. Лодыжка тоже болела. А голова просто раскалывалась. Этти снова попыталась достать у охранниц болеутоляющее, но те лишь посмотрели на нее таким взглядом, каким смотрели на снующих по полу мышей.

— Но я знаю, что это тоже помогает, — возразила одна тощая женщина. — Однажды мой муженек вздумал меня обмануть, и я…

— Слушайте сюда. Если у человека есть магическая сила, ему не нужны ни кровь, ни свечи, ни коренья. Ну а если ее нет, тут уж ничего не поможет. Когда люди обращаются за помощью и советом ко мне, я прошу их лишь оставить несколько грошей Дамбалле. Только и всего. Но большинство знахарей и заклинателей в Нью-Йорке думают только о деньгах. — Хатейк повысила голос. — Ну а вы что скажете, миссис Вашингтон? Вы верите в Дамбаллу?

— В кого?

— В богиню-змею? В Сантерию, в вуду?

— Если честно, не очень, — призналась Этти.

Ей не хотелось вдаваться в разъяснения, что бабушка Ледбеттер, благослови господи ее душу, вытравила из Этти всю религиозность своими пламенными проповедями, в которых сочетались католичество и истовый баптизм. Что, если хорошенько задуматься, мало чем отличалось от сумасшедшего бреда, которым сейчас потчевала своих слушательниц Хатейк Имахам. Вместо корня Благословенного Иоанна-Завоевателя — ладан и святая вода.

Подергав себя за проколотую мочку уха без серьги, Хатейк продолжила подробно растолковывать бесполезность приворотных заговоров и зелья, оберегающего от сглаза и порчи. Главное — это то, что находится в сердце. Мысли Этти унеслись куда-то далеко и наконец остановились на Джоне Пеллэме. Ей захотелось узнать, когда он навестит ее снова. Если вообще когда-либо навестит. Да он уже должен быть за многие сотни миль отсюда. Черт возьми, ну зачем он ей помогает? Этти с ужасом подумала о том, что Пеллэм чуть не погиб в пожаре. Затем она подумала про Хуана Торреса. Мысленно помолилась за мальчишку, хотя и ни во что не верила.

Послышался шум. Металлический лязг. Заключенные закричали, встречая новоприбывшую.

— Ого, девочка, кажется, ты и дня не пробыла на воле? Тебя так быстро загребли снова?

— Проклятие, Данетта, ты приносишь несчастье. Девочка, я буду держаться от тебя подальше.

Этти проследила за тем, как молодая негритянка с рябым лицом и красивой фигурой неуверенно прошла в большую камеру. Она узнала в ней одну из проституток, которых выпустили лишь вчера. Она вернулась так скоро? Этти улыбнулась новоприбывшей, но та ей не ответила.

Данетта подошла к женщинам, сидящим вокруг Хатейк Имахам. Та ей кивнула.

— Привет, девочка. Рада тебя видеть.

Ее слова показались Этти какими-то странными. Хатейк как будто ожидала возвращения Данетты.

Молодая негритянка заняла место в кругу, и Хатейк продолжила читать лекцию об оккультизме, перейдя теперь к Дамбалле, самой могущественной в пантеоне вуду. Этти знала это от своей сестры, которая несколько лет назад увлекалась этой чертовщиной. Затем Хатейк понизила голос, и женщины стали о чем-то тихо шептаться. Время от времени то одна, то другая оборачивались на Этти, но ее они в свой разговор больше не включали. Что было и к лучшему. Пожилая негритянка была благодарна им за тишину, за возможность отдохнуть несколько минут. Ей предстояло еще так много обдумать, а, видит бог — или Дамбалла, мысленно рассмеялась Этти, — здесь несколько минут спокойствия были большой редкостью.

Опять это чувство. Кто-то за ним следит.

Пеллэм стоял на тротуаре перед домом, в котором жила Этти, и терял время впустую, расспрашивая строителей, словно пораженных амнезией, не было ли кого-нибудь из них в переулке в тот момент, когда начался пожар, и не знают ли они, кто мог здесь находиться.

Он резко обернулся. Да, точно. Футах в пятидесяти застыл сверкающий черный лимузин. Машина стояла на строительной площадке, под большим стендом, на котором художник проникновенно изобразил законченное здание. Пеллэм уже видел подобные стенды в Вест-Сайде: тем, кто их рисовал, удавалось изобразить небоскребы такими же привлекательными и насквозь фальшивыми, как рисунки женщин в нижнем белье на рекламных объявлениях дорогих универмагов «Лорд энд Тейлор» в газетах.

Пеллэм внимательно посмотрел на лимузин. Стекла были тонированными, но он смог разглядеть, что на заднем сиденье кто-то сидел — предположительно, мужчина, — и пристально смотрел на него.

Резко вскинув видеокамеру к плечу, Пеллэм направил ее на лимузин.

Через мгновение на заднем сиденье произошло какое-то движение. Водитель нажал на газ, и длинный лимузин, выехав на улицу, быстро затерялся в потоке машин, направляющихся к свинцово-серой полосе Гудзона.

Пеллэм сошел с тротуара на проезжую часть, следя видеокамерой за уехавшим лимузином, и поэтому не увидел вторую машину, которая едва не налетела на него.

Услышав визг тормозов, Пеллэм резко обернулся и отскочил в сторону. Запрыгивая обратно на тротуар, он не удержал равновесие и упал на четвереньки. При этом он содрал локти, спасая видеокамеру, — которая в данный момент стоила больше, чем его жизнь.

К нему тотчас же подскочил мужчина — огромного роста, широкоплечий. Твердые как клещи руки схватили Пеллэма за плечи, рывком подняли на ноги, вырвали камеру. Не успев выразить вслух свое возмущение, Пеллэм очутился на заднем сиденье седана. Сперва у него мелькнула мысль, что это Джимми Коркоран, узнав, что он расспрашивает о его банде, прислал за ним своих людей.

Ножовка… Пеллэм отчетливо представил себе эту жуткую картину.

Но затем он понял, что его схватили не бандиты. Этим людям было уже лет под сорок, а то и больше. И они были в костюмах. Потом Пеллэм вспомнил, где видел верзилу, который его схватил, — с гладкой как у младенца кожей и горами мускулов. Поэтому он нисколько не удивился, увидев того, кто сидел на переднем сиденье рядом с водителем.

— Добрый день, офицер Ломакс, — сказал Пеллэм.

Гигант-помощник забрался за руль и включил передачу.

— Я не из полиции, — поправил Ломакс.

— Вот как?

— Угу.

— В таком случае, как вас называть? Инспектором? Брандмейстером? Похитителем?

— Ха. Наверное, мне следует называть вас мистером Шутником. Вместо мистера Везунчика. Так и искрит своим остроумием, ты не находишь? — обратился Ломакс к своему помощнику.

Борец-тяжеловес ничего не ответил.

Молчал и мужчина, сидевший рядом с Пеллэмом, тощий полицейский или пожарный, который мог бы выступать в наилегчайшем весе. Не обращая на Пеллэма никакого внимания, он сидел, отвернувшись и уставившись в окно.

— Как идут ваши дела? — спросил Ломакс.

У него на шее висел на цепочке полицейский значок. На золотом фоне — злобный орел, восседающий на щите.

— Ничего, помаленьку.

Брандмейстер повернулся к своему помощнику.

— Отвези его туда, где мы только что были. — Помолчав, он добавил: — Только так, чтобы нас никто не увидел.

— Переулок сзади?

— Да, это будет как раз то, что нужно.

Судя по всему, все это было отрепетировано заранее. Но Пеллэм не собирался подыгрывать Ломаксу. Нисколько не испугавшись, он закатил глаза. Трое полицейских — или пожарных, Пеллэм не знал, как их называть, — не пристрелят его в глухом переулке.

— Мы хотим узнать одну вещь, — продолжал Ломакс, глядя в окно на недавно сгоревший магазин. — Лишь одну вещь. Где мы сможем найти того подонка, которого наняла старуха? Только и всего. И больше ничего. Помогите нам, и вы даже не представляете себе, как гуманно мы обойдемся с вашей знакомой.

— Мисс Вашингтон никого не нанимала. Она непричастна к поджогу здания. Чем дольше вы будете пребывать в заблуждении, что она имеет какое-то отношение к пожару, тем дольше настоящий преступник будет разгуливать на свободе.

Это была еще одна перефразированная реплика из неснятого фильма Пеллэма. На бумаге она выглядела лучше, чем озвученная вслух. Впрочем, быть может, все дело было в обстоятельствах.

Какое-то время Ломакс молчал.

— Хочешь узнать, чем женщины отличаются от мужчин? — наконец спросил он. — Женщины ломаются очень легко. Мужчина может держаться несколько дней. Но сто́ит хорошенько наорать на женщину, и она сразу же начнет причитать: «Да-да, это я все сделала, только не делайте мне больно, только не делайте мне больно. Я это ненарочно!» Или: «Я не думала, что кто-нибудь пострадает.» Или: «Меня заставил мой ухажер.» Одним словом, женщины ломаются очень легко.

— Когда я следующий раз увижусь с Глорией Штайнем,[39] я обязательно ей это передам.

— Опять глупые шутки. Приятно видеть, что ты можешь шутить в таком положении. Но, быть может, тебе все же лучше послушать то, что я скажу. Я обязательно сломаю твою знакомую — тем или иным способом. Мне наплевать, как именно. Томми, я это говорил?

Здоровенный верзила бесстрастно произнес:

— Нет, я ничего не слышал.

Тощий молчаливый полицейский, сидящий рядом с Пеллэмом, внимательно смотрел в окно на подростков, играющих с пожарным гидрантом. Он, несомненно, тоже ничего не слышал.

Ломакс продолжал:

— Я обязательно остановлю этого психопата, и в твоих силах облегчить участь Вашингтон и попутно спасти уйму невиновных. Поговори с ней по душам — ай-ай-ай, ни слова больше, мистер Везунчик. Тони, расскажи ему о том, что произошло сегодня утром.

— Пожар в метро на станции «Восьмая авеню».

Ломакс снова обернулся к Пеллэму.

— Томми, и много пострадавших?

— Шестнадцать, — ответил помощник.

— Так серьезно?

— Да, босс. Четверо в критическом состоянии. Один, если верить врачам, не вытянет.

Взглянув на улицу, Ломакс повернулся к водителю.

— Заезжай сзади. Я не хочу, чтобы нас увидели.

Все трое оставались серьезными и мрачными — из них двое весили больше Пеллэма фунтов на пятьдесят каждый. И тут до него стало доходить, что хотя они его не пристрелят, его могут избить до полусмерти. Причем, вероятно, сделают они это с превеликим удовольствием. А заодно разобьют видеокамеру стоимостью сорок тысяч долларов — чужую.

— Знаешь, какое дело мы называем простым? — спросил Ломакс. — То, в котором есть убедительные улики и свидетели?

— Верняком, — подсказал Томми.

Свесившись к Пеллэму, Ломакс продолжал:

— А как мы называем дело, которое нам никак не удается распутать?

— Глухарем? — высказал догадку Пеллэм.

— Мы называем его загадкой, мистер Везунчик. Так вот, именно с этим мы сейчас и столкнулись. С неразрешимой загадкой, твою мать. Мы знаем, что твоя дамочка наняла этого ублюдка, но не можем найти никаких следов. И я просто не знаю, что делать дальше. Так что у меня нет выбора. Мне не приходит в голову ничего кроме того, чтобы начать выбивать дурь из нашей дамочки. Томми, я это говорил?

— Вы ничего не говорили.

— А если и это не поможет, мистер Везунчик, я начну выбивать дурь из тебя.

— Из меня.

— Из тебя. В момент возникновения пожара ты находился в здании — а может быть, ты должен был обеспечить Вашингтон алиби? А сейчас ты слоняешься по району, задаешь вопросы, сбиваешь с толку свидетелей своей долбанной камерой. У тебя уже было тесное знакомство с полицией — я это нутром чую. И если хочешь знать мое мнение, тебе это знакомство совсем не понравилось. Так что перед тем, как начать вытрясать душу из Вашингтон и из тебя, я хочу задать тебе прямой вопрос: каков твой интерес во всем этом деле?

— Очень простой. Вы арестовали невиновного. Заставить вас как можно скорее это понять — вот мой интерес.

— И ты хочешь добиться этого, уничтожая улики? Запугивая свидетелей? Мешая следствию, твою мать?

Пеллэм взглянул на тощего полицейского, который сидел рядом с ним. Тусклая, бесцветная личность. Такого можно было бы принять за бухгалтера. Или, если уж он обязательно должен был быть полицейским, за сотрудника отдела собственной безопасности.

— Позвольте и мне, в свою очередь, задать вам несколько вопросов, — сказал Пеллэм. Брандмейстер поморщился, но Пеллэм продолжал: — Зачем Этти Вашингтон было поджигать весь дом, если у нее страховка только на собственную квартиру?

— Потому что она наняла долбанного психопата, который не может держать себя в руках.

— Да, кстати, а зачем ей вообще кого бы то ни было нанимать? Разве она не могла устроить у себя в квартире пожар?

— Слишком подозрительно.

— Но у вас ведь все равно возникли подозрения.

— Все равно это не так подозрительно, как если бы она просто сожгла свою квартиру. К тому же, Вашингтон не знала о базе данных мошенничеств со страховками.

— Во время пожара Этти лишилась всего своего имущества.

— Какого всего имущества? Старой мебели и прочей рухляди на общую сумму тысяча долларов?

Пеллэм не сдавался.

— Ну а ее отпечатки пальцев? Это вы как объясните? Вы хотите сказать, Этти наняла сумасшедшего поджигателя и вручила ему бутылку со своими отпечатками пальцев? И вам не кажется странным, что именно этот осколок с ее отпечатками при пожаре не расплавился, превратившись в лужицу стекла?

— Томми, какой вопрос я должен задать сейчас этому типу? — устало спросил своего помощника Ломакс.

Тот, задумавшись, ответил:

— Лично мне захотелось бы узнать, откуда он узнал про отпечатки Вашингтон на осколках бутылки.

— Ну? — вопросительно поднял бровь Ломакс.

— Удачная догадка, — ответил Пеллэм. — Под стать прозвищу, которое вы мне дали.

— Сверни здесь, — обратился к водителю Ломакс.

Машина сделала резкий поворот. И остановилась.

— Томми, — многозначительно произнес брандмейстер.

Помощник обернулся, и Пеллэм внезапно обнаружил у своего виска дуло огромного пистолета.

— Господи…

— Пеллэм, придется объяснить тебе парочку прописных истин. Мы, брандмейстеры, не имеем никакого отношения к полиции. Следовательно, нас не волнуют порядки и правила, установленные для департамента полиции. Мы можем носить любое оружие, какое нам только вздумается. Томми, что за пистолет у тебя в руке?

— Тридцать восьмого калибра, под патрон «магнум». Я предпочитаю с более тяжелой пулей.

— Для того, чтобы более эффективно запугивать невиновных, так? — уточнил Пеллэм. — Вы к этому ведете?

Помощник убрал пистолет. Рассмеявшись, Пеллэм покачал головой. Он знал, что бить его никто не будет. Этим ребятам меньше всего на свете были нужны наглядные свидетельства нанесения телесных повреждений. Томми посмотрел на Ломакса; тот пожал плечами.

Пистолет исчез в кармане верзилы. Ломакс и его помощник выбрались из машины. Огляделись по сторонам.

Пеллэм уже начал думать о том, чтобы высмеять вслух их неуклюжую попытку блефа, но тут его тощий сосед вонзил ему за ухо свой костлявый кулак с зажатой стопкой десятицентовых монет. У Пеллэма в голове взорвалась вспышка боли.

— Господи… боже мой…

Еще один удар. Пеллэм налетел лицом на стекло. Ломакс и Томми сосредоточенно рассматривали мусорные баки, задумчиво кивая.

Прежде чем Пеллэм успел поднять руки, защищаясь, тощий полицейский нанес ему еще один жестокий удар. Вспышка желтоватого света перед глазами, оглушающая боль. У Пеллэма мелькнула мысль, что рассмотреть ссадину и опухоль под волосами будет практически невозможно.

О наглядных свидетельствах можно забыть.

Бросив завернутую в бумагу стопку монет в карман, тощий полицейский откинулся назад. Вытерев слезы боли, Пеллэм повернулся к нему, но прежде чем он успел что-либо сказать — или замахнуться и сломать ему челюсть, — дверь открылась, и Ломакс вместе с Томми вытащили его из машины и швырнули на мостовую.

Пеллэм ощупал голову. Крови не было.

— Я это не забуду, Ломакс.

— Что не забудешь?

Томми потащил Пеллэма в пустынный переулок.

«И никаких свидетелей», — только и успел подумать Пеллэм.

Ломакс прошел следом за ними футов тридцать. Подал знак Томми, и тот прижал Пеллэма к стене, в точности так же, как уже делал это в больнице у палаты Этти.

Пеллэм пытался вырваться, но тщетно. Ломакс сунул руки в карманы и произнес тихим голосом:

— Я уже десять лет работаю старшим брандмейстером. Мне довелось повидать много поджигателей, но я никогда не встречал никого похожего на этого ублюдка. Он просто сумасшедший. Совершенно неуправляемый, и дальше становится только хуже. Мы должны его поймать. Итак, ты будешь нам помогать?

— Этти его не нанимала.

— Хорошо. Раз ты так хочешь.

Пеллэм стиснул кулаки. Без драки он не сдастся. В этом случае его арестуют за сопротивление сотрудникам правоохранительных органов, но, похоже, арестуют его в любом случае. Сначала Томми, надо будет попытаться сломать ему нос.

Но тут Ломакс кивнул Томми, и тот отпустил Пеллэма. Верзила вернулся к машине, где тощий полицейский со стопкой монет читал «Пост».

Ломакс повернулся к Пеллэму. Тот переминался с ноги на ногу, готовый к схватке.

Но брандмейстер лишь указал на серую дверь без вывески.

— Войдешь в эту дверь и поднимешься на третий этаж. Комната триста тринадцать. Понял?

— Что все это значит?

— Войдешь в эту дверь. — Ломакс кивнул на дверь. — Комната триста тринадцать. Поднимись, загляни. А теперь убирайся с глаз моих. Меня тошнит от одного твоего вида.

Войдя в кабину лифта, Пеллэм нажал белый пластмассовый кружочек с цифрой «3».

Это здание принадлежало больнице, той самой, где лечили после пожара его самого и где арестовали Этти Вашингтон.

Пройдя по длинному коридору, Пеллэм нашел маленькую палату, про которую ему говорил Ломакс.

Остановившись в дверях, он даже не посмотрел на супружескую пару, стоявшую в палате. Не заметил сложное медицинское оборудование. Не взглянул на медсестру в белом халате, которая мельком оглядела его. Нет, Джон Пеллэм видел лишь сплошные бинты, покрывавшие двенадцатилетнего мальчика. Маленького Хуана Торреса, больше всех пострадавшего при пожаре дома 458 по Тридцать шестой западной улице.

Сына человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.

Пеллэм обвел взглядом палату, гадая, зачем Ломакс направил его сюда.

Он ничего не понимал.

Сердце Пеллэма наполняла уравновешенная жалость — которую он в равных количествах испытывал к ребенку и к Этти Вашингтон. (Впрочем, мелькнула у него мысль, почему эти чувства должны быть взаимоисключающими? Пеллэму пришлось пережить тяжелый момент. Да, если Этти Вашингтон виновна, одно исключает другое.)

«Даже не думай об этом, — строго одернул он себя. — Она невиновна. Я уверен в этом.»

И снова недоумение: зачем Ломакс направил его сюда?

— La iglesia,[40] — безучастным тоном произнесла медсестра. — El cura.[41]

В комнату быстро вошла вторая медсестра. Довольно резко оттолкнув Пеллэма, она даже не извинилась. Медсестра предложила матери маленький белый стаканчик. Судя по всему, той тоже было плохо. Сначала Пеллэм подумал было, что мать также пострадала во время пожара. Но затем он вспомнил, как сам выводил ее из горящего дома, следом за пожарным, который нес на руках ее сына. Тогда с ней все было в порядке, однако сейчас у нее дрожали руки. Две маленькие желтые таблетки, вывалившись из стаканчика, упали на пол. Только сейчас до Пеллэма дошло, что эта палата чем-то отличается от остальных, мимо которых он только что прошел.

Чем же?

Здесь явно происходило что-то странное.

Да, вот в чем дело…

Закрепленный над кроватью монитор был отключен. От руки мальчика отсоединили капельницы. С крючка, приваренного к спинке, исчезла история болезни.

El cura. Достаточно пожив в Южной Калифорнии, Пеллэм нахватался испанского. Он вспомнил, что это слово означает священника.

Ребенок умер.

Вот что хотел показать ему Ломакс.

Мать мальчика, не замечая упавшие таблетки, беспомощно прижалась к своему спутнику. Тот, высокий мужчина с коротко остриженными мелкими кудрями на голове, обернулся и молча посмотрел на Пеллэма.

«Мой папа, так вот, он знаком с самим Хосе Кансеко. Нет-нет, честное слово, правда, знаком!»

Медсестра снова прошла мимо Пеллэма, на этот раз тихо пробормотав: «Прошу прощения.»

В палате наступила полная тишина, нарушаемая лишь белым шумом, неразборчивым шипением, напоминающим звуковую дорожку ленты с запечатленными последними мгновениями жизни Отиса Балма или с пустым креслом Этти после того, как она пошла открывать входную дверь — этими кадрами закончился последний сеанс съемки. Пеллэм стоял оцепенев посреди палаты, не в силах выдавить слова соболезнования, не в силах думать и анализировать.

Прошло какое-то время, прежде чем до него наконец дошло другое следствие этого скорбного события: теперь Этти Вашингтон будет предъявлено обвинение в убийстве.