"Время перемен" - читать интересную книгу автора (Куксон Кэтрин)

Глава 2

Шел 1888 год. В тот весенний день сразу после Пасхи, время для Майкла будто потекло вспять. В эту знаменательную среду его жизнь круто изменилась. Он словно перенесся в прошлое на семь лет назад… Его юношеские мечтания обрели силу желаний взрослого мужчины. И ему стало до боли очевидно, что любовь к Барбаре Моллен не умерла, а продолжала расти и крепнуть в потаенном уголке его души, и все эти годы в глубине сознания хранилась память о ней.

День для Майкла начался рано. Уже в пять часов он зажег свечу и медленно стал выбираться из кровати, стараясь не разбудить Сару, но она не спала. Не успел Майкл подняться, как послышался ее голос:

– Ты возьмешь меня с собой?

– Мы уже обо всем договорились вчера, – ответил Майкл со скрытой досадой.

– Я еще ни разу не была в Ньюкасле. Мама говорит, что ты должен меня взять.

– Я высказал свое мнение вам обеим, – бесстрастно откликнулся он.

– А Ханну ты бы взял.

– Да, Ханну я бы взял, – со вздохом согласился Майкл.

– А все потому, что она может ходить. У нее же две ноги.

Он резко повернулся к жене, как внезапно распрямившаяся тугая пружина.

– Ну хорошо, – начал Майкл свистящим шепотом, вплотную приблизившись к ее лицу. – Ты хочешь правду? Да, я взял бы Ханну, потому что у нее здоровые ноги, а еще потому, что она умеет улыбаться и не изводит меня придирками. Ты получила правду, которую хотела. Теперь довольна?

Они молча смотрели друг на друга, озаренные светом свечи. В шестнадцать лет лицо Сары было нежным и милым, хотя в ее облике проскальзывала некоторая развязность. Но теперь, в свои двадцать четыре года, она выглядела вдвое старше из-за резких морщин, избороздивших лицо.

– Я расскажу все дяде Джиму, пусть он поговорит с тобой, – пригрозила она, глядя на мужа злыми сухими глазами.

Грозный вид Майкла заставил Сару отшатнуться и испуганно вжаться в постель. В мерцающем свете его лицо казалось неестественно темным, полные губы растянула ядовитая усмешка, она явственно слышала, как он злобно скрипел зубами.

– Слушай, Сара, и заруби себе на носу, – медленно с угрозой заговорил он. – Эта ферма принадлежит мне. Одно мое слово и твоему дяде Джиму, его матери, сестре, да и всем остальным придется подыскивать другую работу. Хочу заметить, ты заставляешь меня заходить слишком далеко, но не забывай то, что я тебе скажу. Это моя ферма, моя по закону, и я еду в Ньюкасл, потому что никто, слышишь, никто кроме меня не имеет права подписать эту бумагу о покупке земли. Не мать, а только я могу это сделать! И с этой минуты всегда имей это в виду. Можешь доложить своему дяде и всем, кому хочешь. И еще вот что передай своему дяде Джиму: если он будет продолжать строить из себя хозяина, я позабочусь о том, чтобы больше никто не сомневался, кто здесь первый. Обязательно скажи ему об этом. – Майкл поднялся и прошел за ширму в углу комнаты. Он с раздражением сорвал с себя ночную рубаху и быстро оделся.

Вскоре после свадьбы он стал переодеваться за ширмой, и так продолжалось все время. Вид его обнаженных ног огорчал Сару, заставляя думать о собственной ущербности. Однако его ноги совсем не смущали ее в постели, где она вела себя очень свободно, даже слишком свободно. Потеря ноги не умерила ее желаний. Именно страстность жены заставила Майкла задуматься о своем безразличии к ней. Сначала он объяснял это боязнью причинить жене боль, но вскоре понял, что не испытывает к ней никакого влечения. Потребности его тела возбуждались не любовью. Стремление к близости с его стороны было всего лишь данью инстинкту. Но Сара оставалась женщиной, и очень искушенной в таких делах. Конечно, у нее были весьма сведущие в подобных тонкостях учителя: тетя, которую она называла матерью, двоюродная сестра Лили, ее она звала тетей, да и мать Майкла тоже потрудилась на славу. Сара не могла не чувствовать, что в их отношениях недостает огня, и это еще больше, чем увечье, ожесточало ее. Она хотела было еще что-то сказать, но Майкл стремительно вышел из комнаты.

Внизу на кухне стол, как обычно, был накрыт для завтрака. В камине сквозь насыпанный с вечера горкой мелкий уголь, пробивался огонь. Медные сковороды слабо поблескивали, словно потускневшее золото. Пользовавшийся привилегией спать у камина кот, развернулся, скосил на Майкла глаза и, лениво потянувшись, снова свернулся в клубок. Со двора доносились приглушенные звуки, издаваемые скотом, громко кричали петухи.

Майкл заварил себе крепкий чай. Выпив чашку, он вышел во двор. Быстро светало. Утро выдалось великолепным. Воздух щекотал горло, как крепкое вино. Майкл остановился и вдохнул полной грудью так, что расстегнутый жилет распахнулся еще шире. Он прошел мимо маслобойни, заглянул в амбар, где на соломе спали две пастушьи собаки. Майкл позвал их свистом, и они, не спеша, потрусили за ним в хлев.

Несмотря на ранний час, Джим Уэйт был уже на ногах. Приди Майклу фантазия подняться в три утра, Джим все равно бы его опередил, Майкл в этом ничуть не сомневался.

Джим появился на ферме мальчишкой. Вместе с отцом, матерью и сестрой они пришли сюда в поисках работы и крова. Хозяин фермы Дональд Радлет дал им приют. Великодушие его определялось желанием насолить жене, так как Гарри Уэйт был лакеем у Томаса Моллена, в доме которого воспитывалась Констанция Радлет. И Уэйты служили своему благодетелю верой и правдой. После его смерти они продолжали исправно трудиться для его жены. Шло время, Уэйты постепенно укрепляли свое положение на ферме, так что в результате Джим, после кончины отца стал считать себя не только помощником Констанции, но чуть ли не хозяином фермы.

В глазах Джима Майкл до недавнего времени оставался не более чем хозяйским сыном. Со временем ситуация начала меняться. Уэйт замечал, что Майкл все увереннее берет бразды правления в свои руки, оттесняя Джима на вторые роли. Конечно, это не могло радовать Уэйта, но он был далеко не глуп и хорошо понимал, что другого такого выгодного места ему не найти. У него был свой дом, кроме того, бесплатные продукты – молоко, масло, яйца, свинина, баранина и овощи. Покупать приходилось только крупу. Ссориться с молодым Радлетом было не в интересах Уэйта. То, что они с Майклом состояли теперь в родстве, не меняло дела, Джим все равно остался бы в проигрыше. А потому предпочитал помалкивать. Но за пазухой он припас кое-какие камешки, так что мистеру Майклу не так просто будет выбить его из седла.

– Отличное утро, правда? – сказал вместо приветствия Джим. Обращение «мистер Майкл» было у него не в ходу.

– Да, утро превосходное. Слава Богу, зиме конец. – Майкл по-хозяйски оглядел хлев и вошел в помещение, где хранилась упряжь. Там на плите постоянно кипел котел, в котором варился корм для свиней.

Через некоторое время в дверях появился Джим Уэйт.

– Думаю с утра пройтись посмотреть, много ли родилось ягнят.

Майкл обернулся к нему, продолжая сматывать вожжи.

– Важно не сколько родилось, а скольких украдут.

– Эти мерзавцы вряд ли станут соваться так далеко. В последний раз они появились за Кил-дер-Мур, в нескольких милях отсюда.

– Все равно, надо быть начеку. Что такое каких-то сорок миль для хорошо организованной шайки. Они хвастались, что перерезали весь скот у Роджера Мардена и никто не смог им помешать. Так что я бы не стал их недооценивать.

– Мы не потеряли еще ни одной овцы, разве не так? – Джим с вызовом вздернул подбородок. – Кстати, вчера я заглянул в «Лисицу» и мне рассказали много новостей. Мистер Ферье решил завести новое стадо. Он выложил за быка сотню гиней[3]. Кому сказать, целую сотню! Поговаривают, что он хочет отвлечься от своих бед, вот и занялся фермерством. А у него есть от чего голове болеть. Сын – идиот, хуже и не придумаешь. Хотел наследника, вот и получил. Господи Боже, вот так наследник.

Майкл замер с упряжью в руках, потом резко повернулся к Джиму.

– Что ты говоришь? У него сын-идиот?

– Об этом ходят слухи. Те, кто видел ребенка, рассказывают: глаза у него – щелочки, вечно открытый рот и туго натянутая кожа. Они, конечно, держат все в секрете. Тед Ханнисетт говорит, что из слуг слова не вытянешь. Сам он отвозил туда крупу и муку, ну и видел мать ребенка, это мисс Беншем, помните ее? Она поддерживала ребенка за руки, помогая идти. Тед там оказался случайно. Ему приспичило, ну он и зашел за дом, а там поодаль такой красивый куст, весь в цвету. Цветы розовые, похожи на колокольчики, Тед таких никогда не видывал, вот и решил отломить веточку. А куст этот рост на краю площадки, и внизу был скрытый от посторонних глаз садик. Там на лужайке Тед и увидел мисс Беншем, то есть, миссис Ферье… Он, наверное, зацепился за ветки, и они закачались. Миссис Ферье взглянула на него и поняла, что это – чужой. Она подхватила ребенка на руки и ушла. Верно говорят: Бог все видит и все знает, и кара его неотвратима.

– Ты это о чем? – Майкл испытующе смотрел на Джима.

– Он поступил с хозяйкой по-свински, – взволнованно и немного сбивчиво заговорил Джим. – А я… да… помню, он одно время зачастил сюда.

– Хватит Уэйт, хватит.

Замечание прозвучало еще резче, от того, что Майкл в первый раз вместо «Джим», сказал «Уэйт».

– Прошу извинить, если позволил себе вольность. – В голосе Джима Уэйта сквозило явное недовольство.

– Я рад, что ты это понял.

Они стояли и напряженно смотрели друг на друга сквозь тонкую завесу поднимавшегося из котла пара.

– Времена изменились.

– Да, теперь все будет течь по нужному руслу.

– Вы считаете, я забылся?

– Можно сказать и так.

– Теперь я должен знать свое место?

– Да, ты должен его знать.

– Это меняет многое.

– В этом твоя вина.

– Я знаю вас с пеленок. Может быть, поздновато строить из себя хозяина?

– Твоя главная ошибка в том, что ты не признавал во мне хозяина.

– Хозяйкой была ваша мать.

– Она больше не командует.

– Думаю, она удивится, когда это услышит.

– Так пойди и доложи ей. Ты же любишь приносить новости, сколько лет этим занимаешься. Поди уже привык. Да, и получается у тебя неплохо.

Они опять обменялись злыми взглядами.

– После этого все уже не может идти по-старому, – отворачиваясь, нарушил паузу Джим.

– Все зависит от тебя, только от тебя. Ты оставайся на своем месте, а мне верни мое. И, может быть, внешне все сохранится, как и было. А если тебя это не устраивает, последствия известны. – Прижимая к груди упряжь, Майкл вышел из сарая и отправился в конюшню запрягать лошадь в двуколку, чтобы отправиться на станцию. В дом он вернулся в семь часов. Мать и Сара были на кухне. По их лицам он сразу понял: Джим Уэйт в очередной раз опередил его.

– Это правда, то, что я услышала? – спросила Майкла мать, когда он мыл руки.

– И что же именно ты услышала? – не оборачиваясь, задал он ей вопрос.

– Ты резко разговаривал с Джимом.

– Называй это как хочешь, но я всего лишь показал ему, кто здесь хозяин.

– Хозяин? – Брови Констанции Радлет поползли вверх. В свои сорок четыре года она выглядела значительно старше. От былой красоты не осталось и следа. Даже морщины не тронули плотно обтянутое кожей худое лицо. Его худобу еще больше подчеркивала суровость черт. Ничто не напоминало в ней милую хохотушку, на которой женился Дональд Радлет. Ничего в ней не осталось и от доброй миловидной женщины, какой она была, уже став его вдовой.

События последних лет Констанция восприняла как личные оскорбления. Три года назад ее особенно уязвила новость о женитьбе Пэта Ферье и Кэти Беншем.

Это известие принес ей Джим Уэйт. Констанция не поддерживала отношений с мисс Бригмор, или миссис Беншем в замужестве. Поэтому единственным источником новостей о семействе Беншемов являлся Джим. После разговора с ним, Констанция поднялась в свою комнату. В душе ее все кипело. Стиснув зубы и сжав кулаки, женщина села перед зеркалом, глядя на свое отражение, вспоминала прошлое. Если бы мысль могла убить, этот день стал бы последним для Пэта Ферье. Да и Кэти Беншем тоже пришлось бы не сладко.

Глаза Констанции оставались сухими. Обида и гнев слились в ней и смешались с горечью от непролитых слез, которой и без того была полна ее душа.

В это утро она слушала Джима, не чувствуя ни жалости, ни печали. Жизнь очень сильно изменила ее. Единственное, о чем Констанция подумала: Бог все видит и кара его неотвратима. То же самое мог бы сказать и любой другой из семейства Уэйтов. Да, теперь она еще раз убедилась в справедливости этих слов. Она была отмщена. Божья кара настигла Пэта за то, что он предпочел ей молодую. Бог наказал его сыном-идиотом.

– Довольна?

– Что ты сказал?

– Я спросил, ты довольна?

Слова сына заставили ее вздрогнуть. Мать внимательно посмотрела на него. Перед ней стоял молодой, светловолосый мужчина со здоровым румянцем на лице. В эту минуту Констанция почувствовала, что в ее жизни наступил еще один поворотный момент. Когда-то она любила сына всем своим существом, и теперь еще отголоски прежней любви продолжали жить в ее сердце. Но сейчас ей стало понятно, что она боится его. Чувство это было не ново. Оно закралось в ее душу в тот далекий день, когда она застала Майкла в мансарде, рассматривающим старые фотографии. Но даже теперь Констанцию тянуло обнять его и излить душу. Ей хотелось сказать: «Майкл, Майкл, попытайся понять, что я пережила. С самой юности мне пришлось терпеть душевные муки, Пэт Ферье был третьим мужчиной, отвергшим меня. Тебе не осознать, что чувствует трижды отвергнутая женщина. Будь я глупой и некрасивой, это можно было бы понять. Но я была обаятельной, да, обаятельной молодой женщиной. Настолько обаятельной, что из-за меня твой отец решился на убийство. А теперь взгляни, как обошлась со мной жизнь. На кого я стала похожа? Смотри, смотри…». Но она не поддалась порыву.

– Почему я должна радоваться? – спросила она вместо этого.

– Мне показалось, ты обрадовалась, услышав о сыне Ферье.

Они смотрели друг на друга молча, теперь уже с неприкрытой враждой.

– Каждый мужчина в итоге получает то, что заслуживает, – медленно проговорила мать. – И я хочу, чтобы ты об этом не забывал…Сара, нарежь хлеб, – обратилась она к невестке, которая стояла у стола, опираясь на свой костыль.

Качая головой, Сара бросила на мужа жесткий взгляд. Заученным движением она повернулась, поддерживая себя костылем, и захромала к буфету. Одной рукой взяла доску, положила на нее хлеб и вернулась к столу. Сара отодвинула стул и села, прислонив костыль к краю стола. Отрезав два куска, она перевела взгляд на мужа, сидевшего на противоположном конце.

– Мама говорит, что ты можешь высадить меня в Хексеме. Она хочет, чтобы я для нее кое-что купила, правда, ма? – Так как стоявшая у плиты Констанция не повернулась и не проронила ни слова, Сара продолжала: – А обратно меня кто-нибудь подвезет.

Майкл медленно опустил в миску полную ложку каши, не донеся ее до рта.

– Я, кажется, ясно сказал, что еду один. Если что-то нужно, сделаешь это в пятницу.

– А мне надо поехать сегодня.

– Нет, не надо, – медленно качая головой, возразил Майкл. – Все, что тебе надо, это устроить сцену, чтобы вынудить меня взять тебя в Ньюкасл. Разве не так?

– Почему ты так упорно хочешь ехать один?

Глядя на жену, Майкл почувствовал на себе взгляд матери. Обе женщины смотрели на него злыми глазами. Они видели его уже в новом свете, как до этого Джим Уэйт. И чтобы закрепить в их сознании, что пришло время перемен, Майкл решительно поднялся из-за стола и заявил:

– Я сейчас еду в Ньюкасл один. Это только начало. И я говорю вам обеим… – Он взглянул сначала на одну, потом на другую. – …Если мне нужен выходной, я его возьму и проведу его один, или с дочкой, если захочу. Примите это к сведению. – С этими словами, твердо ступая, он вышел из комнаты.

Женщины переглянулись, не нарушая молчания. Как всегда в подобных случаях у Сары задрожали губы, но глаза остались сухими. Констанция все также молча вернулась к плите и задумчиво уставилась в широкое закопченное отверстие дымохода. Будущее представлялось ей не светлее сажи, плотно облепившей дымоход.

Уже одетый в дорогу, Майкл зашел в спальню дочери и склонился над спящей девочкой, чтобы поцеловать.

Она открыла глаза, обвила руками его шею и сонно пробормотала:

– Здравствуй, папочка.

– Здравствуй, моя любимая, – он обращался к ней так, только когда они были одни.

– Ты куда-то уезжаешь?

– Да.

– А куда?

– Далеко, в Ньюкасл.

– Нью-касл, – повторила она нараспев.

Он кивнул.

– А меня не берешь?

– В этот раз – нет, а в следующий – возьму обязательно. Что тебе привезти?

Глазки у нее заблестели.

– Я хочу обезьянку на палочке. В прошлом году у меня была такая, но я ее разбила. А еще привези морских ракушек.

– Договорились, будут тебе обезьянки и ракушки, а теперь до свидания. – Он снова поцеловал ее. – Будь умницей.

– Хорошо, папочка.

В дверях Майкл обернулся и посмотрел на дочь: милое нежное дитя… и такое невинное. В ее чертах ни злобы, ни упрека. Но очень скоро Сара с его матерью постараются заразить ее своей озлобленностью и ожесточенностью.

Майкл вышел из здания железнодорожного вокзала в Ньюкасле и оглянулся. Каждый раз, приезжая сюда, он любовался массивным фасадом здания. Ему вновь стало жаль, что такая красота – сплошь покрыта копотью и загажена птицами. Майкл перешел дорогу и направился к дальнему концу вокзала, где со стены взирало на мир вырезанное из камня, крылатое существо. Выражение его лица навевало Майклу покой и доброту. Какая досада, что таким мастерским работам суждено оставаться не замеченными на здании какого-то железнодорожного вокзала! Он осуждающе покачал головой.

Мужчина прошелся вдоль пристани и вышел в город. Картины шумной городской жизни волновали Майкла, хотя он не находил в них красоты. Проходя по одной из узких улочек, он миновал ночлежку, успев заметить лежавших на полу мужчин. Одни что-то лениво жевали, другие спали. Горевший в печи огонь немного смягчал это жалкое зрелище, но исходившее из комнаты зловоние заставило Майкла брезгливо поморщиться. Навозный дух был ничто, по сравнению с этим смрадом… Несколько раз женщины легкого поведения пытались навязать ему свои услуги. Майкл внезапно ощутил в себе потребность воспользоваться их предложением, но подавил искушение, поскольку был в этих делах очень щепетильным.

На его пути встретился собор. Внутрь Майкл не заходил никогда. Церкви оставляли его равнодушным. Но эта каменная громада впечатляла своей мощью.

На Пилгрим-стрит Майкл с большим аппетитом поел. Затем прогулялся по Коллингвуд-стрит, любуясь роскошными витринами магазинов. Он пожалел, что не взял с собой Ханну, ей бы здесь понравилось. Майкл запретил себе думать, что Сара тоже не прочь была бы взглянуть на такое великолепие.

Адвокатские конторы размещались на Перси-стрит. Вся процедура подписания документа, удостоверяющего право Майкла на владение десятью акрами плодородных пастбищ, прилегающих к южной границе его фермы, заняла не более получаса. Еще один документ, о покупке земли за тридцать фунтов у лорда Алвина, был заверен клерком.

Когда Майкл поинтересовался у адвоката, сколько он должен заплатить, тот ответил, что счет будет выслан. Майкл возразил, объяснив, что предпочитает расплатиться на месте. Адвокат сделал недовольное лицо и вызвал клерка. Через несколько минут тот положил на стол хозяину листок с расчетами. Адвокат повернул бумагу к Майклу. «Три гинеи», – прочитал тот вслух, достал деньги и расплатился. Затем, пожав адвокату руку на прощание, вышел на улицу.

Территория фермы увеличилась на десять акров, но факт этот не заставил его сердце радостно забиться. Майкл не питал особой любви к земле, как и ко всему прочему, что касалось фермы. Жизнь представлялась ему чередой обязанностей и обязательств, которые следовало в определенном порядке выполнять. Однако с этого дня он стал смотреть на жизнь с несколько иных позиций. Майкл сказал себе, что в дальнейшем будет не только формально считаться хозяином фермы, но и добьется того, чтобы все признали это. И какая разница, что он внебрачный сын собственного дяди, а не мужа матери. Ферма принадлежит ему, и он намерен втолковать это всем, начиная от матери и кончая самым младшим из Уэйтов.

У него в запасе осталось еще полтора часа. Майкл не спеша направился к реке, глядя на мосты и кипевшую вокруг них работу. Большие и маленькие суда, лодки нескончаемым потоком двигались вверх и вниз по течению. Самому новому разводному мосту было лет двенадцать. От реки Майкл снова направился в город. Он прошел сквозь рынок, углубившись в элитную часть города, где вдоль широких улиц выстроились большие и красивые дома.

Он пересек Ловейнскую площадь, вошел в узкий переулок и вдруг увидел, как с противоположной стороны к нему приближается высокая женщина с тремя детьми. Детям было не более трех лет. Двоих женщина вела за руки, а третий, выглядевший немного старше, весело приплясывая, бежал впереди. Майкл сначала не мог определить, мальчик это или девочка. И понял, когда мальчуган поравнялся с ним, и Майкл остановившись, коснулся черных кудряшек, выбившихся из-под соломенной шляпки. А малыш рассмеялся и сказал: «Здравствуйте».

Майкл поднял глаза на женщину, ожидая, когда та подойдет, но она замерла на месте. В ту же секунду впервые за много лет Майкл почувствовал, что у него есть сердце. Оно неистово заколотилось, и стук его превратился в оглушающий грохот. Сквозь застилающую глаза пелену лицо и фигура женщины сначала виделись смутно, но затем очертания стали проясняться. Майкл несколько раз моргнул и наконец смог как следует ее разглядеть. Это была не та Барбара, чей образ сохранился в его памяти. Ничто не напоминало прежнюю Барбару. Перед ним была взрослая женщина и такая красивая, что он почувствовал даже легкое головокружение. Она стояла, словно в ожидании чего-то, но чего? В ушах Майкла зазвучал голос Сары: «Я хочу поехать с тобой, почему ты так настойчиво хочешь ехать один?».

Он знал, что должен подойти и заговорить с ней. Это же Барбара, конечно Барбара. Но что, если об этом узнают? Ему обязательно скажут: «Мы догадывались, что у тебя что-то на уме». Мысли путались в его голове. Что с ним происходит? Он должен с ней поговорить, но надо сначала посмотреть на нее поближе. Он должен сказать ей… Что же он должен ей сказать? Дескать, слишком поздно понял, что его любовь к ней была такой же сильной, как и ее чувство к нему? И к чему это все приведет?

– Мама, мама, пойдем, – позвал стоящий рядом с Майклом ребенок. Двое других малышей тоже нетерпеливо тянули ее за руки. Но она не двигалась и продолжала ждать. Ждать какого-то знака, что он не забыл ее. И дождалась.

Майкл развернулся и бегом помчался прочь. Он изо всех сил старался умерить шаги. Вот и главная улица, Майкл поспешно пересек ее, затем свернул в переулок и прошел его из конца в конец. Там он остановился и в изнеможении прислонился к стене. Он обернулся назад, откуда пришел, в надежде еще хоть одним глазком увидеть Барбару, если она пройдет мимо, но она так и не появилась.

Внезапно Майкл выпрямился: мысли в лихорадочной спешке сменяли одна другую. Какую он сделал глупость! Зачем было убегать? Что она подумает? А что она могла подумать тогда в лесу, когда он бросил ей в лицо: «Я до конца жизни не желаю тебя видеть!». Но именно с того дня (Майкл сознавал это теперь особенно четко) самым страстным его желанием было хотя бы раз увидеться с ней.

С этой мыслью Майкл, как безумный, ринулся обратно. Он вновь оказался на центральной улице и заглянул в переулок, где произошла встреча. Но Барбары там не было. Майкл поспешно миновал переулок и снова вышел на Ловейнскую площадь. И не нашел их и там. Он бросил взгляд на часы. Ему следовало поторопиться, иначе может опоздать на вечерний поезд. Но он не двигался с места.

С противоположной стороны площади к Майклу приближалась пара. Он подождал, пока мужчина и женщина не поровняются с ним.

– Извините, вы не встретили по пути женщину с тремя детьми?

Прохожие переглянулись и недоуменно посмотрели на Майкла.

– Нет, – ответил мужчина, в его голосе отчетливо звучали высокомерные нотки, – никакой женщины с детьми мы не видели…

Они шли, а Майкл чувствовал себя последним глупцом.

«Ее имя миссис Беншем, – размышлял он. – Он может обойти площадь и в каждом доме спрашивать, не живет ли там семейство Беншемов. А если дома окажется Дэн? Что он, Майкл, скажет ему: „Я пришел, чтобы посмотреть на твою жену"».

Надо ехать домой. И словно подчиняясь неслышимому приказу, Майкл повернулся и заторопился на вокзал. Он успел на поезд в последнюю минуту.

Уже садясь в свою двуколку, чтобы проделать оставшуюся часть пути, Майкл вспомнил, что он так и не купил Ханне ни обезьянку, ни ракушки.