"Современный Румынский детектив" - читать интересную книгу автора (Зинкэ Хараламб, Сэлкудяну Петре, Штефэнеску...)17В кабинете я застаю Григораша, ведущего неторопливую беседу с Поварэ. — Пришло письмо от доктора Спиридона? — спрашиваю я, на ходу пожимая Григорашу руку. — Нет пока, — отвечает Поварэ. — Что нужно было от тебя генералу? — Он хочет повысить меня в чине сразу на три звездочки и просил моего согласия. Я сказал, что не против. Мои коллеги понимают, что мне не хочется говорить на эту тему. — Мне очень жаль, Ливиу, — сообщает Григораш, — но все лабораторные исследования выводят Лукрецию Будеску из игры. — Ясно, — говорю. — Кроме ее собственных признаний, которые не подошьешь к делу, поскольку это признания психически ненормальной, а значит, у нас нет ни одной улики против нее. — Остается шприц… — напоминает Григораш. — Принадлежит ли он Петронеле Ставру? Перед глазами у меня возникает госпожа Ставру, угрожающе посверкивающая золотыми сережками. — Наверняка не принадлежит. Наверняка. Петронела отыскала свой пропавший шприц. Я гляжу на задумчивые лица моих друзей. Они молчат, словно воды в рот набрали. Я считаю необходимым поделиться с ними своими намерениями: — Некоторую надежду нам оставляют отпечатки на ампуле… Нам ясен круг подозреваемых лиц: Лукреция Будеску, Тудорел Паскару, Петронела Ставру и Валериан Братеш. Лукрецию Будеску приходится исключить из их числа… Остаются трое. Чтобы точно установить, кто из этих троих настоящий преступник, нам надо получить отпечатки их пальцев. Верно? — Идея сама по себе замечательная… — отзывается Григораш. — Вопрос в том, как их раздобыть, — добавляет Поварэ. Конечно, сделать это не так-то просто, но не об этом я думаю. Я целиком в этом смысле полагаюсь на изобретательность Григораша. Мы встречаемся с ним глазами. — Надо узнать, не располагают ли уже ребята из отдела борьбы со спекуляцией отпечатками Паскару, — говорю я ему. — Да, я зайду в картотеку. Паскару Тудорел… — Кличка Виски. — Остаются двое — Петронела и Братеш, — заключает Поварэ, — не так-то уж и много… Звонок телефона. Я поднимаю трубку — дежурный по управлению сообщает, что ему только что оставили для меня запечатанный конверт от доктора Титуса Спиридона. — Пришлите его с кем-нибудь ко мне наверх. — Не с кем, товарищ капитан. — Хорошо, я спускаюсь. Доктор Спиридон оказался человеком слова. Не успел я положить трубку, как телефон зазвонил опять. — Это вы, капитан? Я узнаю голос прокурора. Кроме меня, ему некого разыскивать, но я почему-то решаю поломаться: — Какой именно капитан, нас тут двое? — Капитан Роман. — В таком случае это я. — Послушайте! Если это дело Кристиана Лукача будет еще долго на нас висеть, я сойду с ума! — плачется мне в жилетку прокурор. Я холодею в предчувствии какой-нибудь повой неожиданности. — Случилось что-нибудь?! — Все то же! Опять! Мне только что позвонили и сообщили, что с квартиры Лукача снова сорвана печать, дверь взломана… На этот раз именно взломана, а не отперта ключом. Понимаете? Я остолбенел, будто меня хватили обухом по голове. — Алло! Алло! — кричит мне прокурор в самое ухо. — Прервалась связь? — Да нет… я слушаю… — Заехать за вами? — Не надо… Я немедленно выезжаю вместе с Григорашем. Встретимся на месте. — Договорились. Сообщаю своим коллегам эту сногсшибательную новость. — Я сбегаю за своей аппаратурой и тут же спускаюсь! — ринулся было из кабинета Григораш. Поварэ, обиженный тем, что ему не предложили ехать с нами, и чтобы доказать, что и его мучает эта загадка, спешит сообщить нам свои умозаключения: — Надо непременно установить, как и где провели сегодняшнее утро все трое подозреваемых — Петронела, Паскару и Братеш. Я заверяю его, что это замечательная идея и сразу по возвращении с моста происшествия мы примемся сообща за проведение ее в жизнь. — Не будем терять времени! — тороплю я Григораша. Через пять минут мы с ним вновь встречаемся у милицейской «дачии», которая затем мчит нас на улицу Икоаней. В руке у меня конверт, полученный от доктора Спиридона. Я нетерпеливо распечатываю его и достаю оттуда визитную карточку доктора, исписанную чудовищным по неудобочитаемости почерком: «Внимание! Обычно подобные беседы с пациентами, подвергнутыми действию «пентатола», протекают гораздо сложнее и не за один раз. То, что вы найдете в моем послании, — выжимка из более обширной стенограммы. Не забудьте об идиоте в «рено». Услуга за услугу». Вслед за карточкой я извлекаю из конверта и самый документ. Забыв начисто о Григораше, о том, куда и зачем я еду, с жадностью читаю отпечатанные на машинке листки: Врач: Ты любила свою мать? Больная: Я обожала ее. В. Что за человек был твой отец, первый муж матери? Б. Отец был хороший человек, добрый. На рождество он дарил мне кукол. Он знал, что я люблю играть в куклы. Он был очень несчастен. В. Что с ним случилось? Б. Однажды он не вернулся домой. Я потом даже не могла найти ни одной его вещи. Я спросила маму: «Где папа?» Она накричала на меня: «У тебя больше нет отца!» В. Сколько лет тебе тогда было? Б. Одиннадцать. В. Ты говоришь, что обожала мать. Отчего? Б. Она была очень красивая, и я гордилась, что у меня такая красивая мама. Я сама была уродиной. В. Об отце ты так ничего и не узнала? Б. Мне рассказала о нем соседка. В. Эта соседка была добрая? Злая? Б. Очень злая. Она работала медсестрой в больнице. Она сказала, что отца выгнала из дома мама, что мама — распутная женщина. Потом она мне сказала, что Скоро у меня будет новый отец. Она не обманывала меня. В. Эта соседка была замужем? У нее была семья? Как ее звали? Б. Георгина. Нет, она не была замужем. Она, как и я, была ужасно некрасивая. В. Потом у тебя появился отчим? Б. Как сказала Георгина, так оно и случилось. Мама привела в дом другого мужа. В. Как ты относилась к своему отчиму? Б. Я ненавидела его… до смерти ненавидела. Но потом… В. Говори, не стесняйся. Б…потом, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мне стали по ночам сниться сны… Мне снилось, что он хочет забраться ко мне в постель, что он хочет меня… Мне нравились эти сны… Но всякий раз кончалось тем, что мне снилось, будто сейчас в комнату войдет мама и… От страха я просыпалась в холодном поту. В. И часто тебе это снилось? Б. Каждую ночь. Мне нравилось, но я ужасно боялась… мама появлялась как раз, когда мы… и я просыпалась от страха. В. Ты рассказывала кому-нибудь об этих снах? Б. Георгине. В. Ты рассказала ей и то, что ненавидишь своего отчима? Б. Я ей все рассказывала. У Георгины я пряталась и тогда, когда мама сердилась на меня, повсюду искала и никак не могла найти. В. Отчего ты боялась матери? Б. Мне казалось, что она знает, какие сны мне снятся. В. Кто тебя научил прятаться от нее? Б. Георгина. В. Чему тебя еще учила Георгина? Б. Она говорила: «Если ты так ненавидишь его и хочешь избавиться от этих твоих снов — убей его… Избавься от него, и от снов своих избавишься. Иначе ты тронешься в уме». В. Часто ли она тебе так говорила? Б. Всегда. Я ходила к ней каждый день… В. Она заставляла тебя рассказывать о том, что делается у вас дома? Б. Да. И всякий раз хотела, чтобы я пересказывала ей свои сны. А потом советовала: «Если хочешь избавиться от него и от своих снов — убей его». В. Она тебе советовала и как именно его убить? Б. Да. Она научила меня сделать так, чтобы никто на меня не мог подумать. Она говорила, что знает, как это сделать. В. Как? Б. Сделать отчиму укол морфия, когда он спит… а потом взять веревку и закинуть ее за крюк, чтобы люди подумали, что он сам повесился. В. Что ты ей ответила? Б. Что разве же я могу такое сделать?.. У меня не хватит на это ни смелости, ни сил… Тогда она показала мне шприц. Сказала, что это совсем не трудно — сделать укол. Потом она сказала, что если я боюсь, то она сама мне поможет. В. Что было потом? Б. Однажды вечером, когда мамы не было дома, отчим, и вправду стал приставать ко мне, ну совсем как мне во сне снилось. Я испугалась и начала кричать. Он побил меня и отпустил. Тогда я убежала к Георгине. В. Сколько тебе тогда было лет? Б. Семнадцать. Отчим сказал, что я дура дурой и что так и помру старой девой. В. Ты рассказала матери о случившемся? Б. Нет, но кто-то подкинул ей записку про это. Она спросила: «Правда?» Но я испугалась и стала кричать, как в тот раз, когда отчим полез ко мне. В. А Георгина что сказала? Б. Что это из-за него со мной приключился нервный припадок, что я должна отомстить ему, убить. И что она мне во всем поможет. В. Ты убила своего отчима? Или кто-то другой это сделал? Б. Георгина. В. Где ты была в это время? Б. Там же, на месте… Я хотела ему отомстить, но мне не хватало смелости. А Георгина мне обещала помочь. Отчим тогда как раз заболел. Мамы не было дома, она уехала в деревню. Врач велел сделать ему укол, я и позвала Георгину. — «Детка, — сказала она мне, — пришло твое время!» Но… В. Рассказывай все подряд, не торопись… Что тогда произошло? Б. Георгина вместо укола, который прописал ему врач, вколола ему морфий. А я стала вся дрожать от страха. В. Ты потеряла сознание? Б. У меня сделалось темно в глазах, и потом я будто в яму какую черную провалилась… В. Когда ты пришла в себя, кто был рядом с тобой? Б. Георгина. В. Что она делала? Б. Она обняла меня, поцеловала, стала хвалить. Сказала, что я оказалась очень смелой… в что сделала все точь-в-точь как она меня учила. И тогда я увидела, что он висит в петле… И опять я как в яму провалилась. В. Что было потом? Б. Больше я ничего не помню, а когда я очнулась, мне сказали, что я в полиции, потому что убила человека. В. Кто разговаривал с тобой в полиции? Б. Комиссар… он велел, чтоб я ему все рассказала. В. Что же ты ему рассказала? Б. Все, что узнала от Георгины. В. Тебя спрашивали, отчего ты это сделала? Б. Да. В. Что ты ответила? Б. Что я убила его из-за любви. В. Откуда ты могла знать, что именно ты его убила? Б. Мне Георгина сказала. В. Где сейчас Георгина? Б. Не знаю, с той ночи я ее больше не видела. В переводе на общедоступный человеческий язык выводы доктора Спиридона звучали бы приблизительно так: убийство совершила Георгина, с преступной изобретательностью свалив вину на душевнобольную Лукрецию Будеску. Если это было действительно так, то можно предположить, что и в нашем случае кто-то другой убил Кристиана Лукача и старается ввести следствие в заблуждение, будто это сделала все та же бывшая пациентка Титуса Спиридона. Прокурор Бериндей прибыл на место раньше и, как мы и условились, ждет нас на улице. По судорожному пожатию его руки я понимаю, как он взволнован. Он сразу вводит меня в курс событий: — До сегодняшней ночи все нити, казалось бы, сходились к Лукреции Будеску… Теперь же, черт меня побери, совсем голова идет кругом! Кто, кто на этот раз сорвал печать и взломал дверь?! И что нас ждет там, наверху?.. Я не желаю новых трупов, капитан, хоть это вам понятно?! Я отмалчиваюсь. Григораш же отвечает ему с вечной своей невозмутимостью: — Было бы здоровье, все остальное приложится. — Вам-то, конечно, море по колено! Знай щелкаете себе фотокамерой, снимаете отпечатки пальцев, делаете анализы — и все! А потом сваливаете все это на нас и умываете руки! А у меня все не идут из головы эти несколько страничек записей доктора Спиридона. Вот почему я слушаю лишь вполуха то, о чем мне взволнованно толкует прокурор. Поднимаясь по лестнице, я продолжаю мучительно размышлять о выводах, к которым пришел доктор в результате проведенного им сорок лет назад эксперимента. В наше время подобные методы никого уже не удивляют и заключения, сделанные на их основе, не подвергаются сомнению. Да и «пентатол» давно широко применяется для лечения обширного круга психических заболеваний. Но что касается правовой стороны применения таких методов, то она далека еще от официального узаконения. В ходе судебного разбирательства их результаты не могут быть приняты в качестве улики или доказательства вины. Однако мне они могут быть полезными. Каким образом? Очень просто — мне следует сопоставить заключение доктора Спиридона с результатами экспертизы, которую провел Григораш. На чем настаивает психиатр? На том, что преступление в 1940 году совершила не Лукреция Будеску. Что доказала экспертиза? Что отпечатки пальцев на ампуле также принадлежат не ей. Отводя, однако, от нее подозрения, я обязан ответить на вопрос: возможно ли, чтобы по прошествии стольких лет было совершено преступление, повторяющее один к одному способ, которым был убит отчим Лукреции Будеску? Как объяснить это более чем странное совпадение? Мы останавливаемся перед дверью мансарды Кристиана Лукача. Знакомая уже картина: печать сорвана, замок взломан, дверь полуоткрыта. Григораш первым входит в дверь со своей фотокамерой. Мы ждем по эту сторону порога. Прокурор молчит, едва сдерживая бешенство. Впрочем, и меня приводят в ярость эти бесконечные вторжения в опечатанную квартиру. — Входите! — зовет нас Григораш. Прокурор уступает мне право переступить порог первым. Входя в дверь, я вспоминаю о недавнем риторическом вопросе Бериндея: «Что нас ждет там, наверху?!» Я оглядываю с порога комнату. В тусклом свете осеннего дня я все же ясно различаю все предметы обстановки. Постель, скажем, нетронута и подушки под покрывалом, как и прежде, походят на человеческое тело. В затылок мне возбужденно дышит прокурор. На лестнице слышны шаги. — Наверное, это женщина, которая сообщила, что дверь опять взломана, — предполагает Бериндей. Так оно и есть — это домработница каких-то жильцов с первого этажа. — Пусть пока не входит! — говорю я Бериндею, он кивает головой и спускается вниз, чтобы предупредить женщину. Я нахожу выключатель, и мансарда сразу наполняется голубоватым неоновым светом, похожим на свет того же пасмурного осеннего дня. И сразу же в глаза мне бросается то, отчего я застываю на месте как вкопанный. — Магнитофон! Магнитофон на месте!.. И в следующее же мгновение замечаю возле магнитофона несколько кассет и микрофон. По-видимому, тот, кто взломал дверь, торопился и не успел положить кассеты на обычное их место — в ночной столик. Григораш и вернувшийся в мансарду прокурор поражены не меньше, чем я. — Чудеса!.. — не может прийти в себя от удивления прокурор. И, совладав с собой, пытается пошутить: — Вы уверены, что Лукреция Будеску не сбежала из больницы? Честно говоря, теперь я даже и в этом готов был бы усомниться, если бы не видел собственными глазами, как она спала глубоким сном под действием крепчайшего снотворного, если бы не видел, как Григораш взял у нее отпечатки пальцев, а она даже не почувствовала этого. Стало быть, магнитофон и кассеты не были ни украдены, ни подарены кому-то Кристианом Лукачем. И тот, кто их взял отсюда и потом возвратил, рисковал дважды. Во имя чего?! С какой целью?! — Мне надо все это зафиксировать на пленку, — напоминает Григораш. Но прежде, чем разрешить ему приступить к делу, я оборачиваюсь к двери и спрашиваю стоящую за порогом женщину: — В котором часу вы обнаружили, что дверь взломана? — Около четверти третьего, — отвечает она срывающимся от волнения голосом. — Почему вы поднялись сюда? Вы услыхали какой-нибудь шум? — Нет… Вы можете мне не поверить, но я просто так, из любопытства… Мне говорили, что дверь опечатана… вот я и решила взглянуть, как это оно бывает… — Мы с прокурором благодарим вас за то, что вы нас известили. — Это мой хозяин вам позвонил… — Прежде чем подняться сюда, на чердак, где вы были? — На кухне. — Кухня находится рядом с лестницей, так? — Да. — Вы не слышали какого-нибудь шума? Не видели никого, кто бы поднимался по лестнице? — расспрашиваю я ее, имея в виду Тудорела Паскару. Почему именно его? Да потому, что он мог сделать вывод из утренней моей беседы с ним, что меня занимает пропажа магнитофона. Разумеется, мое подозрение не имеет под собой конкретной почвы, но тем не менее оно прежде всего пришло мне в голову. — Нет, я ничего не слыхала! Я предлагаю прокурору спуститься вместе с нею вниз, в квартиру ее хозяев, и там записать но всей форме ее показания, пока Григораш будет заниматься своим делом. — Не следовало ли бы на этот раз вызвать проводника со служебной собакой? — советуюсь я с моими коллегами. Григораш отвергает мое предложение, а уж лучше него в таких делах никто не разбирается: — Ты ведь знаешь мою точку зрения: в городских условиях, да еще на такой оживленной улице едва ли собака нам что-нибудь даст. Он уже наладил свою аппаратуру. Не стану ему мешать — после того, как он сделает снимки, ему еще надо будет посмотреть, нет ли отпечатков пальцев на магнитофоне. И лишь после всего этого я смогу к чему-нибудь прикоснуться. Я закуриваю и любуюсь со стороны, с каким знанием дела, даже с известным изяществом, действует мой приятель. А в голове у меня вертится одно и то же имя: Тудорел Паскару. Он посетил своего двоюродного брата всего за два часа до его смерти. Он сказал, что застал Кристиана слушающим музыку, и, когда уходил, тот продолжал ее слушать… «Грустную, печальную музыку», — утверждает Виски. Значит, и те, кто мог прийти сюда после Паскару, должны были застать Лукача в том же душевном состоянии. Не исключено, что именно они, эти предполагаемые визитеры, и похитили магнитофон вместе с кассетами. Если это так, то с какой целью? И почему именно магнитофон и больше ничего? И во имя чего они пошли на заведомый риск, возвращая магнитофон? В чем тут логика? Но поскольку я ее не нахожу, мои подозрения возвращаются к Тудорелу Паскару. В свете документа, который предоставил в мое распоряжение доктор Спиридон, случай Лукреции Будеску выходит далеко за рамки обычного, особенно с криминалистической точки зрения. В 1942 году молодой врач поставил опыт, в результате которого ему удалось заставить заговорить подсознание Лукреции и получить ключ к разгадке преступления, которое едва ли могло быть раскрыто иным путем. Он разгадал эту загадку. Естественно полагать, что доктор мог бы и сейчас подвергнуть Лукрецию Будеску такому же воздействию, что, очень может быть, пролило бы свет на ее истинное участие в трагической гибели Кристиана Лукача. Если Лукреция Будеску невиновна, если она ни в прошлом, ни сейчас не прибегла к этому «модус операнди» — к этому способу действий, — то это говорит с несомненностью о том, что кто-то из ближайшего окружения Кристиана Лукача знал о нем, изучил, усвоил его, чтобы потом применить на деле. Кто это мог быть? Петронела? Виски? Братеш? Ведь не могла же вновь, через четыре десятилетия, объявиться из небытия Георгина?! «Не торопись, старик, с выводами, — советую я сам себе. — И действуй в тесном контакте с доктором Спиридоном, даже если он ставит это в зависимость от твоей помощи ему по части автоинспекции!» — Я недолго еще, — напоминает о себе Григораш. В это время возвращается прокурор с показаниями соседки. — Что нового? — Прокурор быстро поднялся по лестнице и с трудом переводит дух. — Кто же это нам подкидывает всякий раз новые ребусы? Кто мог похитить магнитофон? — Все! — объявляет Григораш. — Я обнаружил прелюбопытные, надо полагать, отпечатки. А магнитофон, кстати, заряжен кассетой. Может быть, проверим, в порядке ли он? Мы подходим к Григорашу. Не меняя положения магнитофона, мы обследуем его, присев на корточки: японское производство, высшего класса. Один Тудорел Паскару с его более чем сомнительными связями, над которыми ломают голову наши коллеги из соседнего отдела, и мог раздобыть его для своего двоюродного брата. Мы с прокурором садимся на край постели в ожидании, пока Григораш подключит магнитофон к сети. Затем он нажимает клавишу пуска. Аппарат в порядке, слышно, как шуршит, перематываясь, пленка, а еще через мгновение в мансарде раздается чистый и ясный детский голос. Я напрягаюсь, вслушиваясь в него. Голос умолк, и опять слышен лишь шелест перематывающейся пленки. Первым приходит в себя прокурор. — Остановите! — вопит он в диком нетерпении. — Поставьте кассету с цифрой 1! Замените кассету! Я тоже заражаюсь его нетерпением. Меня пока не интересует имя того, кто украл магнитофон, кто взломал дверь, кто просит у нас за все прощения… Григораш спрашивает взглядом моего согласия на то, чтобы заменить кассету. — Меняй! — говорю я ему охрипшим голосом. Григорашу не требуется много времени, чтобы найти нужные нам три кассеты и перезарядить магнитофон. Через несколько минут в тягостной тишине мансарды раздается негромкий голос того, кто еще вчера жил здесь, работал, мечтал, верил в свое искусство и в своих друзей. Я наклоняюсь к магнитофону и выключаю его. Прокурор и Григораш уставились на меня в недоумении. Я встаю, делаю несколько шагов по комнате, смотрю на часы и оборачиваюсь к моим коллегам: — Согласитесь, это слишком серьезно, чтобы… Три кассеты! Это наверняка не меньше чем три тетради, исписанные от первой строчки до последней. По-моему, не имеет смысла слушать это здесь. Я предлагаю взять с собой магнитофон и кассеты… — Все кассеты, а не только эти три, — подчеркивает Григораш. — Разумеется, все… Послушаем их у нас, без спешки… Кто знает, какие сюрпризы нас еще ждут? — Хоть я и умираю от любопытства, что там еще в этом «дневнике», — заявляет прокурор, — но я согласен с вами. А с мальчишкой, кстати, что будем делать? Я совершенно позабыл об этом воришке, снедаемом угрызениями совести. — Послушаем для начала эти три пленки, там решим… Даже если и прощать его, придется все-таки с ним поговорить построже… правда, для начала его надо найти! Мы покидаем мансарду, вновь опечатываем дверь. В какой же раз нам приходится этим заниматься?! |
||
|