"Беспокойство" - читать интересную книгу автора (Стругацкий Аркадий Натанович, Стругацкий...)1С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир, рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и поросло грубым мохом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел. Леонид Андреевич сбросил шлепанцы и сел, свесив босые ноги в пропасть. Ему показалось, что пятки сразу стали влажными, словно он и в самом деле погрузил их в теплый лиловатый туман, скопившийся в тени под утесом. Он достал из кармана камешки и аккуратно разложил их возле себя, а потом выбрал самый маленький и тихонько бросил его вниз, в живое и молчаливое, в спящее, в равнодушное и глотающее навсегда, и белая искра погасла, и ничего не произошло — никакие глаза не приоткрылись, чтобы взглянуть на него. Тогда он бросил второй камешек. — Так это вы гремели у меня сегодня под окнами, — сказал Турнен. Леонид Андреевич скосил глаз и увидел ноги Турнера в мягких сандалиях. — Доброе утро, Тойво, — сказал он. — Да, это был я. Очень твердый камень попался. Я вас разбудил? Турнен придвинулся к обрыву, осторожно заглянул вниз и сейчас же отступил. — Кошмар, — сказал он. — Как вы можете так сидеть? — Как? — Да вот так. Здесь два километра, — Турнен присел на корточки. — Даже дух захватило, — сказал он. Леонид Андреевич нагнулся и посмотрел через раздвинутые колени. — Не знаю, — сказал он. — Понимаете, Тойво, я человек вообще боязливый, но вот чего не боюсь, того не боюсь… Неужели я вас разбудил? По-моему, вы уже не спали, я даже немножко надеялся, что вы выйдете… — А босиком почему? — спросил Турнен. — Так надо? — Иначе нельзя. Я вчера уронил туда правую туфлю и решил, что впредь всегда буду сидеть босиком, — он снова поглядел вниз. — Вон она лежит. Сейчас я в нее камушком… Он бросил камушек и сел по-турецки. — Да не шевелитесь вы ради бога, — сказал Турнен нервно. — И лучше вообще отодвиньтесь. На вас смотреть страшно. Леонид Андреевич послушно отодвинулся. — Ровно в семь, — сообщил он, — под утесом выступает туман. А ровно в семь часов сорок минут туман исчезает. Я заметил по часам. Интересно, правда? — Это не туман, — сказал Турнен сквозь зубы. — Я знаю, — сказал Леонид Андреевич. — Вы скоро уезжаете? — Нет, — сказал Турнен сквозь зубы. — Мы уезжаем не скоро. Мы уезжаем через два дня. Через — два — дня… — сказал он с расстановкой. — Повторить? — Сегодня я спросил вас в первый раз, — кротко сказал Леонид Андреевич. — И больше не спрашивайте, — сказал Турнен. — Хотя бы сегодня. — Не буду, — сказал Леонид Андреевич. Турнен посмотрел на него. — Я надеюсь, вы не обиделись? — Ну что вы, Тойво… — А вы тоже не любите охоту? — Терпеть я ее не могу. Турнен опустил глаза. — Что бы вы делали на моем месте? — спросил он. — На вашем месте? Ну что бы я делал… Ходил бы за женой по лесу и носил бы ее… этот… ружье… и разные огнеприпасы. — А вам не кажется, что это было бы глупо? — Зато спокойно. Мне нравится, когда спокойно. Турнен поджал губы и покачал головой. — Она не выносит, когда я таскаюсь следом. Она раздражается, нервничает, все время промахивается. И егеря злятся… Так что я предпочитаю оставаться. В конце концов можно представить себе, что это даже полезн о… Здоровое волнение, этакое взбадривание… — Действительно, — сказал Леонид Андреевич, — как это мне сразу не пришло в голову? Все наши страхи — просто нормальная функция застоявшегося воображения… Ведь что такое этот лес? А? — Да, — сказал Турнен. — Что он собственно такое? — Ну, тахорги… Ну, туман, который, правда, не туман… Смешно! — Какие-то там блуждающие болота, — проговорил Турнен, усмехаясь. — Насекомые! — сказал Леонид Андреевич и поднял палец. — Вот насекомые — это действительно неприятно. — Ну, разве что насекомые… — Да. Так что, я думаю, мы совершенно напрасно беспокоимся. — Слушайте, Горбовский, — сказал Турнен, — почему-то, когда я разговариваю с вами, мне всегда кажется, что вы надо мной издеваетесь. Леонид Андреевич поднял брови. — Странно, — сказал он. — Честное слово, я действительно думаю, что мы с вами напрасно беспокоимся. Они помолчали. — Я беспокоюсь о своей жене, — сказал Турнен. — А вот о чем беспокоитесь вы, Горбовский? — Я? Кто вам сказал, что я беспокоюсь? — Вы все время говорите «мы с вами»… — А-а… Ну, это просто… Вы только не подумайте, что я тоже беспокоюсь за вашу жену. Если бы вы видели, как она на двести шагов… — Я видел, — сказал Турнен. — И я тоже видел. Поэтому я нисколько за нее не беспокоюсь. Он замолчал. Турнен подождал немного и спросил: — Все? — Что — все? — Больше вы ничего мне не скажете? — Н-ничего. — Тогда пойдемте завтракать, — сказал Турнен, поднимаясь. Леонид Андреевич тоже поднялся и запрыгал на одной ноге, натягивая шлепанец. — Ох, — сказал Турнен. — Да отойдите же вы от края! — Уже все, — сказал Леонид Андреевич, притопывая. — Сейчас отойду. Он последний раз посмотрел на лес, на плоские пористые пласты его у самого горизонта, на его застывшее грозовое кипение, на липкую паутину тумана в тени утеса. — Хотите бросить камушек? — сказал он, не оборачиваясь. — Что? — Бросьте туда камушек. — Зачем? — Я хочу посмотреть. Турнен открыл рот, но ничего не сказал. Он подобрал камень и, размахнувшись, швырнул его в пропасть. Потом он поглядел на Горбовского. — Я еще мог бы напомнить вам, — сказал Леонид Андреевич, — что с нею Вадим Сартаков, а это самый опытный егерь на базе. Турнен все смотрел на него. — А ищейку настраивал сам Поль, а это значит… — Все это я помню, — сказал Турнен. — Я спрашивал вас совсем не об этом. — Правда? — сказал Горбовский. — Значит, я вас неправильно понял. Алик Кутнов пил томатный сок, держа стакан двумя толстыми красными пальцами. На месте Риты почему-то расположился тот молодой человек с громким голосом, что прибыл вчера на спортивном корабле, и Турнен сидел, нахохлившись, не поднимая глаз от своей тарелки, и резал на тарелке кусочек сухого хлеба — пополам и еще раз пополам, и еще раз пополам… — Или, например, Ларни, — сказал Алик, взбалтывая стакан сока. — Он видел треугольный пруд, в котором купались русалки. — Русалки! — сказал новичок с восторгом. — Превосходно! — Да-да, самые обыкновенные русалки. Вы не смейтесь, Марио. Я же вам говорю, что наш лес немножечко не похож на ваши сады. Русалки были зеленые и необычайно красивые, они плескались в воде… Только у Ларни не было времени ими заниматься, у него истекал срок биоблокады, но он говорит, что запомнил их смех на всю жизнь. Он говорит, что это было как громкий комариный звон. — А может быть, это и был комариный звон? — предположил Марио. — У нас все может быть, — сказал Алик. — И может быть биоблокада к тому времени у него уже ослабела? — Может быть, — охотно согласился Алик. — Он вернулся совсем больной. Но вот, скажем, скачущие деревья я видел сам и неоднократно. Это выглядит так. Огромное дерево срывается с места и перепрыгивает шагов на двадцать. — И не падает при этом? — Один раз упало, но сейчас же поднялось, — сказал Алик. — Великолепно! Вы просто прелесть! Ну а зачем же они скачут? — Этого, к сожалению, никто не знает. О деревьях в нашем лесу вообще мало что известно. Одни деревья скачут, другие деревья плюют едким соком пополам с семенами, третьи еще что-нибудь… Вот в километре от Базы есть, например, такое дерево. Я, например, остаюсь возле него, а вы отправляетесь точно на восток и в трех километрах трехстах семидесяти двух метрах находите второе такое же дерево. И вот когда я режу ножом свое дерево, ваше дерево вздрагивает и начинает топорщиться. Вот так. — Алик показал руками, как топорщится дерево. — Понимаю! — воскликнул Марио. — Они растут из одного корня. — Нет, — сказал Алик, — просто они чувствуют друг друга на расстоянии. Фитотелепатия. Слыхали? — А как же, — сказал Марио. — Да, — сказал Алик лениво, — кто об этом не слыхал… Но вот чего вы, наверное, не слыхали, так это что в лесу есть еще люди кроме нас. Их видел Курода. Он искал Сидорова и видел, как они прошли в тумане. Маленькие и чешуйчатые, как ящеры. — У него тоже кончалась биоблокада? — Нет, просто он любит приврать. Не то что я, скажем, или вы. Правда, Тойво? — Нет, — сказал Турнен, не поднимая глаз. — Вранья вообще не бывает. Все, что выдумано — возможно. — В том числе и русалки? — спросил Марио. Видимо, он подумал, что его мрачный сосед тоже наконец решил пошутить. Турнен посмотрел на него. По лицу его было видно, что шутить он не собирается. — Я их вижу, — сказал он. — И треугольный пруд. И туман, и зеленую луну. Все это я вижу так отчетливо, что могу описать во всех подробностях. Для меня это и есть критерий реальности, и он не хуже любого другого. Марио неуверенно улыбнулся. Он все еще надеялся, что Турнен шутит. — Превосходная мысль, — сказал он. — Отныне нам не нужны лаборатории. Субэлектронные структуры? Я вижу их. Могу описать, если хотите. Они так и переливаются. И треугольно-зеленые. — Мне лаборатории не нужны уже давно, — произнес Турнен. — Они, по-моему, вообще никому не нужны. Вряд ли они помогут вам представить субэлектронные структуры. Лицо Марио утратило готовность к веселью. Обнаружилось, что глаза у него совсем не детские. — Я — физик, — сказал он. — Я легко представляю себе субэлектронные структуры без фигур и цветов. — И что же дальше? — сказал Турнен. — Ведь я тоже могу представить себе эти структуры. И еще многое такое, для чего вы пока не придумали закорючек, значков и греческих букв. — Ваши представления, может быть, и годятся для вашего личного употребления, но беда в том, что на них далеко не уедешь. — На представлениях давно уже никто не ездит. Не вижу, чем мои представления хуже ваших. — На представлениях физики вы приехали сюда и уедете отсюда, а ваши представления годятся только для застольных парадоксов. — Я мог бы вам напомнить, что идея деритринитации возникла тоже из застольного парадокса. Да и все идеи возникли из застольных парадоксов. Все фундаментальные идеи выдумываются, и вы это прекрасно знаете. Они не висят на концах логических цепочек. Но дело ведь даже не в этом. Что дальше? Ну не смог бы я прилететь сюда. И что? Ведь я не увидел здесь ничего такого, чего не мог бы представить себе, сидя дома. Леонид Андреевич не стал слушать, что там отвечает физик. Он посмотрел на Алика. Инженер-водитель тосковал. Просто встать и уйти ему, наверное, было неловко, наверное, он боялся, что это будет выглядеть демонстративно. Спор же ему был до одурения скучен. Сначала он порывался встрянуть и направить беседу в другое русло и даже сказал: «Между прочим, в прошлом году…» Потом съел кусочек маринованной миноги. Потом сотворил из салфетки кораблик. Потом с надеждой взглянул на часы, но нужное ему время еще, по-видимому, не приспело. И не то, чтобы спор ему был непонятен, он слышал тысячи таких споров — и когда сидел, обливаясь потом, за рулем вездехода, идущего через заросли, и здесь в столовой, и в мастерских Базы, и даже на танцевальной веранде. Просто все это было ему бесконечно чуждо. Он любил конкретности своего времени: ощущение микронных зазоров на кончиках пальцев, спокойный и правильный гул могучих двигателей, блеск приборов в качающейся кабине. И он всю жизнь с кротким недоумением следил, как эти конкретности теряют смысл на Земле, оттесняются на периферию Большой Жизни, уходят на далекие планеты, и он отступал и уходил вместе с ними, любя их по-прежнему, но постепенно теряя уверенность в их (и своей) нужности, потому что, если на этих диких мирах и нельзя обойтись без его искусства и его вездеходов, то люди, кажется намереваются обойтись без самих этих миров. Таких, как инженер-водитель Алик Кутнов, было много, гарнизоны инопланетных баз комплектовались в основном из них. Это были очень способные люди (неспособных людей вообще не бывает), но области приложения их способностей неумолимо уходили в прошлое, и большинству Аликов еще предстояло понять это и искать выход. — Вы безобразно самоуверенны, — говорил Турнен. — Вы воображаете, что оседлали наконец историю человечества. Но вы никак не можете понять, что не нужны никому, кроме самих себя, и не нужны уже давно… — Человечество тоже никому не нужно, кроме самого себя. Вы ничего не утверждаете, вы только отрицаете… Алик Кутнов мастерил второй кораблик. С мачтой. В том-то и беда. Человечество никогда никому не было нужно, кроме самого себя. Да и самому себе оно стало нужным не так уж давно. А дальше? Дальше была равнина, и по равнине пролегали широкие дороги, и петляли едва заметные тропинки, и все они вели за горизонт, а горизонт скрывала мгла, и не видно было, что в этой мгле. Может быть, все та же равнина, может быть, гора. А может быть, и наоборот. И не видно было, какие дороги сузятся в тропинки, и какие тропинки расширятся в дороги… — Алик, — сказал Леонид Андреевич, — что вы делаете, когда по незнакомой дороге вы подъезжаете к незнакомому лесу? — Снижаю скорость и повышаю внимание, — ответил Алик, не задумываясь. Леонид Андреевич посмотрел на него с восхищением. — Вы молодец, — сказал он. — Все бы так. — Да, — оживился Алик. — Вот в прошлом году… Снизить скорость и повысить внимание. Очень точно сказано. А за рулем восседает молодой широкоплечий парень, ему весело мчаться по прямой дороге, а лес все ближе, и парню кажется, что вот там-то и есть самое интересное, и он влетает в лес на полной скорости, не потрудившись узнать, по-прежнему ли прямая дорога в лесу, или она обернулась там тропинкой или оборвалась болотом. — …И после этого, — сказал Алик, — мы больше туда никогда не ездили. — Он посмотрел на часы. — Вот теперь я пойду, — сказал он. — И я тоже, — сказал Леонид Андреевич. Физик посмотрел на них незрячими глазами, не переставая говорить. Турнен опять резал хлеб. Когда они вышли из столовой, Леонид Андреевич спросил Алика: — Неужели все, что вы говорили этому физику — выдумка? — А что я ему говорил? — Про русалок, про чешуйчатых людей… Алик ухмыльнулся. — Да как вам сказать… По-моему, все это вранье. Куроде никто не верит, а Ларни болел… Да вы сами, Леонид Андреевич, бывали в лесу. Ну какие там могут быть люди? И тем более русалки… — Я так и подумал, — сказал Леонид Андреевич. Кабинет Поля Гнедых, директора Базы и начальника службы индивидуальной безопасности, находился на самом верхнем ярусе Базы. Леонид Андреевич поднялся к нему на эскалаторе. Кабинет Поля с экранами и селекторами межзвездной, планетной и внутренней связи, с фильмотеками, с информарием, с планетографическими картами олицетворял на Пандоре то же, что здание Мирового Совета на Земле: здесь было сосредоточено управление планетой. Но в отличие от Мирового Совета директор Базы реально мог управлять только ничтожным кусочком территории своей планеты, крошечным каменным архипелагом в океане леса, покрывавшего континент. Лес не только не подчинялся Базе, он противостоял ей со всеми ее миллионами лошадиных сил, с ее вездеходами, дирижаблями и вертолетами, с ее вирусофобами и дезинтеграторами. Собственно, он даже не противостоял. Он просто не замечал Базы. — Иногда мне хочется взорвать там что-нибудь, — сказал Поль, глядя в окно. — Где именно? — сейчас же спросил Леонид Андреевич. — В самой середине. — Тогда бы мы даже не увидели взрыва, — сказал Леонид Андреевич. — А уехать вам отсюда иногда не хочется? — Иногда хочется, — сказал Поль. — Когда много туристов. Когда на всех не хватает егерей и они начинают бунтовать и требовать права на самообслуживание. — Вы им не разрешайте, — попросил Леонид Андреевич. — Я вот тут пошел без егеря, чуть не заблудился. — Знаю, — мрачно сказал Поль. — А почему вы не берете с собой карабина, когда выходите, Леонид Андреевич? — Какого карабина? — Любого! Леонид Андреевич поморгал. — Боюсь, — сказал он. — Не понимаю. — Боюсь, — пояснил Леонид Андреевич. — Вдруг выстрелит. — Ну? — Ну и попадет в кого-нибудь… Некоторое время Поль смотрел на него. Потом вынул из шкафа свой карабин и подошел к Леониду Андреевичу. — Вот здесь в прикладе, — сказал он терпеливо, — встроен маленький радиопередатчик. Где бы вы ни находились… — Да нет, я это знаю… — сказал Леонид Андреевич. — Так в чем же дело? — Хорошо. — Леонид Андреевич отсоединил приклад. — Так? — спросил он. — Теперь я буду брать эту деревяшку с собой. Буду носить ее в свое м… ядг… ягд… в охотничьей сумке. — Он вставил приклад на место и вернул карабин Полю. — Вы довольны, Поль? Поль пожал плечами. — Не понимаю. Вы что — кокетничаете? — Нет, — сказал Леонид Андреевич. — Я капризничаю. — Когда мы с Атосом писали о вас сочинение… это было очень много лет назад… мы изображали вас совсем не таким. — А каким же? — спросил польщенный Леонид Андреевич. — Вы были велик. У вас горели глаза… — Всегда? — Практически всегда. — А когда я спал? — В наших сочинениях вы никогда не спали. Вы вели корабль сквозь магнитные бури, сквозь бешеные атмосферы. Руки у вас были, как сталь, и вы были стремительны… — Так я и сейчас такой! — вскричал Леонид Андреевич. — Где здесь корабль? Он вскочил, выхватил у Поля карабин, приложился, прищурив один глаз, и закричал: — Тра-та-та-та!.. Потом он опустил карабин и спросил: — Ну как? — Не то, — сказал Поль, безнадежно махнув рукой. — Интеллекта нет. — Очень мне нужен интеллект, — обиженно сказал Леонид Андреевич. Он снова лег в кресло и спросил: — Я вам не мешаю? — Нет, — сказал Поль, пряча карабин в шкаф. — Я только все удивляюсь: что вы у нас на Базе делаете? — А вы никому не расскажете? — спросил Леонид Андреевич. — Если не хотите, нет, не расскажу. — Я ухаживаю, — сказал Леонид Андреевич. Поль сел. — Это за кем же? — спросил он. — Неужели за Ритой Сергеевной? — А что, заметно? — Да есть такое мнение. — Так вот я не за ней ухаживаю, — оскорбленно сказал Леонид Андреевич. — Я ухаживаю совершенно за другой женщиной. Она уже давно улетела. — Ага, — сказал Поль. — А вы, значит, остались на медовый месяц. — Вы циничны, — сказал Леонид Андреевич. — Мы никогда не поймем друг друга. Расскажите лучше, что сегодня новенького? — Рита Сергеевна застрелила тахорга, — сказал Поль значительно. — Молодец. А еще? — На вверенной мне Базе за истекшие сутки ничего не случилось, все в порядке, недостатка ни в чем не испытываем, — сказал Поль. — А на базах, которые вам не вверены? — Какие имеются в виду? — Земля, например. Или, скажем, Радуга. — На Земле тоже недостатка ни в чем не испытывают. Испытывают избыток. А на Радуге… Знаете что, Леонид Андреевич, сводки уже в типографии, через полчаса прочтете сами. — Нет, — сказал Леонид Андреевич. — Я хочу узнать что-нибудь первым. Ведь вы же про меня сочинение писали, Поль. Расскажите мне что-нибудь особенное. Чего нет в сводках. — Вас интересуют сплетни? — осведомился Поль. — Очень, — сказал Леонид Андреевич. — Жаль. Сплетен у меня нет. По Д-связи сплетен не передают. По Д-связи нынче передают черт знает что. Леонид Андреевич сейчас же вытащил записную книжку и приготовил авторучку. — Нет, серьезно, — продолжал Поль. — Сегодня ночью вдруг прервали передачу ядерного прогноза и выдали нам какую-то шифровку на имя Мостепаненко. Без имени адресанта. Это уже третий случай. На прошлой неделе была шифровка некоему Герострату, а на позапрошлой — Пеккелису. На мой запрос не ответили. Идиотство какое-то. — Да, — сказал Леонид Андреевич. — Но зато интересно. Он нарисовал в записной книжке женскую головку и написал под ней печатными буквами: ИДИОТСТВО; ИДИОТСТВО; ИДИОТСТВО… — Герострат… — сказал он. — Какой же это Герострат? Не тот ли? Вообще в свете современной физической теории вполне можно предположить… — Кто-то идет, — сказал Поль, и Леонид Андреевич замолчал. В кабинет вбежал человек. Леонид Андреевич не знал его, но было видно, что этот человек из леса и что он взволнован, и Леонид Андреевич сел прямо и сунул книжку в карман. — Связь! — сказал человек, задыхаясь. — Когда будет связь, Поль? Он был в комбинезоне, отстегнутый капюшон болтался у него на груди на шнурке рации. От башмаков до пояса комбинезон щетинился бледно-розовыми стрелками молодых побегов, правая нога была опутана оранжевой плетью лианы, волочащейся по полу, и казалось, что это щупальце самого леса, что оно сейчас напряжется и потянет человека обратно, через коридоры управления, вниз по эскалатору, и через аэродром, к обрыву, к башне лифта, но не в лифт, а мимо, вниз… — Выйди отсюда, — сердито сказал Поль. — Ты ничего не понимаешь, — задыхаясь сказал человек. Лицо его было в красных и белых пятнах, глаза выкачены. — Когда будет связь? — Курода! — железным голосом сказал Поль. — Выйдите вон и приведите себя в порядок! Курода остановился. — Поль, — сказал он и сделал странное движение головой, словно у него чесалась шея. — Честное слово, мне срочно нужно! Леонид Андреевич снова лег. Поль подошел к Куроде, взял его за плечи и повернул лицом к двери. — Формалист, — сказал Курода плаксиво. — Бюрократ. — Стой, не двигайся, — сказал Поль. — Шляпа! Дай пакет. Курода сделал странное движение головой, и Леонид Андреевич увидел на его тощей подбритой шее, в самой ямочке под затылком коротенький бледно-розовый побег, тоненький, острый, уже завивающийся спиралью, дрожащий, как от жадности. — Что там, опять подхватил? — спросил Курода и полез в нагрудный карман. — Нет у меня пакета… Слушай, Поль, ты мне можешь сказать, когда будет связь? Поль что-то делал с его шеей, что-то уминал и массировал длинными пальцами, брезгливо оскалившись и бормоча что-то неласковое. — Стой смирно, — прикрикнул он. — Не дергайся! Ну что ты за шляпа! — Вы поймали чешуйчатого человека? — спросил Леонид Андреевич. — Чепуха! — сказал Курода. — Я не говорил, что эти люди были чешуйчатые… Поль, ты скоро? Это надо послать им в первую очередь! Ай! — Все, — сказал Поль. Он отошел от Куроды и бросил что-то полуживое, корчащееся, окровавленное в диспенсер. — Немедленно к врачу. Связь в семь часов вечера. Лицо Куроды вытянулось. — Попроси экстренный сеанс! — сказал он. — Ну что это такое — ждать до семи вечера? — Хорошо, хорошо, иди, потом поговорим. Курода неохотно пошел к двери, демонстративно волоча ноги. Розовые побеги на его комбинезоне уже увядали, сморщивались и осыпались на пол. Когда он вышел, Поль сказал: — Обнаглели. Вы представить себе не можете, Леонид Андреевич, до чего мы все обнаглели. Никто ничего не боится. Как дома. Поиграл в садике — и к маме на коленки, прямо как есть, в земле и песочке. Мама вымоет… — Да обнаглели немножко, — негромко проговорил Леонид Андреевич. — Я рад, что вы это замечаете. Поль Гнедых не слушал. Он смотрел в окно, как Курода сбегает по эскалатору, волоча за собой обрывок лианы. — Похож на Атоса, — сказал он вдруг. — Только Атос, конечно, никогда не пришел бы в таком виде. Вы помните Атоса, Леонид Андреевич? Он писал мне, что когда-то работал с вами. — Да, на Владиславе. Атос-Сидоров. — Он погиб, — сказал Поль, не оборачиваясь. — Давно уже. Где-то вон там… Жалко, что он вам не понравился. Леонид Андреевич промолчал. |
||
|