"Юбер аллес (бета-версия)" - читать интересную книгу автора (Нестеренко Юрий, Харитонов Михаил Юрьевич)

9 сентября 1941 года, вторник. Берлин, Кёнигсаллее, 35. Раннее утро.

Вокруг был войлок, целые горы сырого войлока. Он давил на грудь, на лицо, вонял мокрой жарой. Откуда-то издалека, из-за войлочной завесы, доносилось непонятное "бу-бу", "бу-бу-бу".

Клаус попытался открыть глаза, но лучше не стало: в горячем тумане плавали какие-то белые пятна. Одно из них приблизилось, и коснулось его лба сухим и холодным. Потом войлок опять накрыл его с головой.

Постукивание серебряной ложки по зубам ненадолго привёло его в чувство. Он послушно разжал челюсти. Ложка скользнула внутрь, и во рту стало горько. Он с усилием сглотнул, и снова погрузился в беспамятство.

- Через два часа ребёнок умрёт, - сказал кто-то из-за войлока.

Клаус знал, что значит умереть. В прошлом году, летом, умерла его маленькая сестричка, Барбара. Мама сидела в гостиной и читала французскую книжку, и тут вошёл отец, высморкался, и сказал: "Господь забрал нашу малютку, Марта". Тут мама сразу начала плакать, а толстый семейный доктор, которого Клаус звал просто "дядя Вальтер", совал ей в руку флакончик с вонючей солью от обморока.

Клаус тоже плакал. Но, по правде говоря, ему не было особенно жалко сестричку: она всё равно была очень маленькая, и ничего не умела, даже говорить. Лежала себе в кроватке и кричала. Он потом спросил у отца, зачем Бог забрал её к себе - чтобы она лежала и кричала на небесах? "Это всё для нашего вразумления" - невразумительно ответил отец и дал ему конфету.

Потом Клаус долго приставал к отцу с вопросом, когда умрёт Бог. Отец сказал, что Бог никогда не умрёт, и опрометчиво добавил, что хорошие мальчики таких вопросов не задают. Клаус, конечно, начал ныть и просить папу рассказать про то, как Бог умрёт. Потом он сообразил, что если быстро-быстро говорить "Бог - сдох", то получается в рифму. И стал бегать по гостиной и кричать: "Бог сдох, Бог сдох! Бог сдох, Бог сдох, Gott ist tot, Gott ist tot" - пока отец не поймал его и не ударил. Он побежал жаловаться маме, но на этот раз ябедничество не возымело обычного действия: мама строго запретила ему говорить такие вещи. Мальчик надул губы, но замолчал, хорошо зная, что маму, в отличие от отца, надо слушаться...

- Gott ist tot, - услышал он совсем близко от себя. - Бог мёртв. Мы убили его.

На этот раз Клаус понял, кто говорит. Дядя Вальтер, вот кто.

- Это, кажется, из Ницше, - ответил отец. Клаус прислушался: да, это был отец.

- Я не читаю подобных авторов... - ответил доктор. - Но как предсмертная записка это сошло бы. Или как признание. Всё зависит от того, как угодно будет истолковать это "мы" господам из Комиссии. Скажите честно, Людвиг, - голос доктора стал масляным, просящим, - вы всегда всё знаете... ведь это же самоубийство? Это самоубийство, да?

Мальчику показалось, что войлок снова облепил его. Но это было просто молчание.

- Значит, вот как... - доктор вздохнул. Его вздох отозвался в ушах ребёнка шуршанием тысяч мягких иголок.

- Мы знаем друг друга много лет, - наконец, ответил отец, - и знаем жизнь. Есть вещи, о которых лучше не говорить.

- Мне нужно знать, Людвиг! Вы вхожи в эти сферы, а я нет. В то время как моё положение...

- Вальтер, подумайте лучше о моём мальчике, - тихо сказал отец, - давайте не будем хотя бы сейчас, у его постели, говорить о политике. Вы можете что-нибудь сделать?

- Медицина бессильна, мой дорогой друг. Давайте ждать и надеяться. Я не хочу обнадёживать, но, возможно, молодой организм...

Жар опять навалился на измученного ребёнка. Но на этот раз Клаус решил не поддаваться. Сосредоточившись, он выплыл из багрового омута бреда.

- Ничего не знаю точно, - говорил тем временем отец, - но лично я не верю в то, что доктор Гёббельс мог пойти на такое. Сейчас, когда Райх на краю пропасти... Нет, нет, нет.

- В таком случае это убийство.

- Я этого не говорил. Что мы имеем сейчас? Есть тело. Есть несомненные признаки отравления. Есть предсмертная записка.

- И есть заключение Комиссии по расследованию, не так ли?

Мальчик понял, что разговор скучный. Такие разговоры отец обычно вёл в курительной комнате. Клаус много раз спрашивал у мамы, зачем папа водит домой каких-то незнакомых людей и тратит на них время. Мама гладила его по голове, вздыхала, и говорила, что ему рано об этом думать. Как-то раз Клаус специально забрался под маленький диван, чтобы послушать, о чём же всё-таки они говорят. Оказалось - ничего интересного: обсуждались какие-то "перестановки в министерстве". В результате Клаус так и заснул под диваном, и его еле нашли...

- Везде шныряют типчики из Комиссии, - говорил отец. - Что-то вынюхивают, шпионят. Говорят, кое-кого забрали.

- Ещё до пятого?

- Когда они, наконец, объявили? Не понимаю, почему нельзя было сказать об этом дойчам сразу. Уже второго числа все были в курсе. Что знают двое - знает и свинья. А в Райхстаге было очень много свиней...

- Это правда, что там была настоящая бойня?

- Простите, друг мой. Пересказывать некоторые детали я не могу даже вам... Скажем так: погибло гораздо больше людей, чем вы думаете. Скажу больше, если вы...

Опять провал, на этот раз короткий. Клаус как будто учился плавать в жаркой темноте болезни и выплывал всё быстрее.

- ...как крыс. Я видел трупы, и поверьте мне на слово - я не хотел бы снова видеть подобное. А ведь я работал в Леверкузене и знаю о таких вещах достаточно. Это что-то новое. И я уверен, что у каких-то случайных людей такое оружие просто не могло оказаться...

Мальчик попытался пошевелиться. Лёгкое, почти невесомое тельце не слушалось, но ему удалось пошевелить пальцами. Это взяло у него все силы: он почувствовал, что ниточка, удерживающая его на этом свете, опасно натянулась.

В чувство привёл голос дяди Вальтера..

- До сих пор не могу поверить. Борман. Ламмерс. Хейдрих. Теперь Гёббельс. Кто за всем этим стоит? Кто?

- Я не говорил, что Гёббельса убили.

- Вы это уже сказали, - вздохнул доктор. - Да, в конце концов, и в наших кругах кое-что известно. Это ведь Гебхардт, не так ли?

Опять молчание.

- Людвиг, мы знакомы тридцать лет...

- Тридцать два года, если быть точным.

- Пусть тридцать два. Людвиг, я безгранично вам доверяю. Вы могли бы...

- Прошу вас, не говорите ничего. Я знал профессора Гебхардта ещё до того, как он начал пользовать Гиммлера. Что бы про него не говорили, он патриот и лично предан Фюреру, то есть был предан, - отец закашлялся.

- Мы уже привыкли к тому, что Фюрера нет, - вздохнул доктор. - А ведь прошло чуть больше недели. И как будто ничего не изменилось... Всё та же "Лили Марлен" по радио, потом сводки с фронта...

- Война, мой друг, война. На войне не до сантиментов.

- Война без Фюрера.

- Не будем лгать друг другу. Фюрер был гениальным провидцем, но посредственным полководцем...

Клаус знал, кто такой Фюрер. Фюрер - самый главный человек в Райхе. Его звали Хитлер. Взрослые на улице поднимали руку и говорили "Хайль Хитлер!", а дома говорили "гутен таг" и руки не поднимали. Клаус однажды носился по комнате и кричал "Хайль Хитлер!", пока не устал, и мама его не останавливала, только смотрела. А когда ему надоело, попросила больше так не делать. Он спросил "почему", а она сказала - "ради мамочки". Первого сентября Фюрера убили в Райхстаге, и вместе с ним поубивали ещё много важных людей. В тот день Клаус заболел.

- Простите, Людвиг, я сам не свой. Сижу у постели вашего сына, и веду этот дурацкий разговор о политике...

Голоса пропали в тонком пении подступившей к ушам крови.

Когда Клаус снова пришёл в чувство, то ощутил спиной лужицу остывающего пота, не успевшего впитаться в перину.

Взрослый разговор всё тянулся.

- ... колченогий. А профессор Гебхардт - лучший в Европе специалист по болезням коленного сустава. Это более чем естественно, что Гёббельс лечился у Гебхардта. К тому же, насколько мне известно, Комиссия сняла с него все подозрения.

- Комиссия ни с кого не снимает подозрений. Она их просто не оглашает, ради сохранения общественного спокойствия. Я уверен - головы ещё полетят. Особенно в СС. В конце концов, убийцы тоже носили чёрные формы. Во всяком случае, такова официальная версия.

Клаус приоткрыл глаза и голова тут же закружилась. Он крепко зажмурился и стало легче.

- Что вы думаете об этом новом человеке?

- Дитль? Ширма. Говорят, он не хотел покидать фронт. Его заставили прилететь в Берлин. И вручили власть. Точнее, видимость власти.

- Не забывайте, Людвиг: такие люди всему учатся очень быстро. Он ведь не просто бравый вояка, каким его изображают газеты. Он в Партии с двадцатого года.

- Это верно. Сугубо между нами: через него шла вся агентурная работа и пропаганда в армии.

- Даже так? Ну, тем более. Разумеется, сейчас он - просто кукла, которую дёргают за ниточки. Но те, кто принимают его за Хансвюрста, очень сильно ошибаются.

- Я тоже так думаю.

- Вопрос в том, кто тут кукловоды.

- Вермахт и военная разведка. И, возможно, кое-кто из партийных... Смотрите! Неужели...

Мальчик снова попробовал открыть глаза. На этот раз белых пятен не было. Он увидел блестящую спинку кровати и красную руку доктора с серебряной ложечкой между пальцами.

Во рту было сухо. Распухшее горло болело, как будто его расчесали изнутри.

- Пить, - тихонько попросил он.