"Современный чехословацкий детектив (сборник)" - читать интересную книгу автора (Стеклач Войтех, Андрушка Петер, Качиркова...)

6

Анди Арношт полагал, что слывет душой общества. Он верил сам и уверял других в том, что с ним всегда очень весело.

— Факт, — изумляясь сам себе, пожимал он плечами, — такая уж у меня слава.

Эта его слава отнюдь не была чрезмерной, но Анди целеустремленно распространял ее. Жаль, что его ни разу не осенила догадка, как одинок он в этих своих титанических усилиях. Арношт был невыносимо болтлив. Если кто и веселился в его обществе, то исключительно по адресу самого Анди. И вот он-то, обняв меня за плечи, исторгал рыдания, которые могли бы тронуть разве что пани Махачкову. Но никак не меня. И не Бубеничека.

— Их это потрясло, факт, — всхлипывал Анди, — факт, пани Махачкова.

Анди интуитивно почуял в пани Махачковой единственно возможный объект своих мелодраматических излияний.

— Вы о чем, пан Арношт?

— О том, что случилось с Зузаной, пани Махачкова… Они там бесновались, а после того, как я поставил «Аве Мария» с Черной, три минуты стояла тишина. Три минуты, факт.

— Это было очень благородно с вашей стороны, пан Арношт.

Анди великодушно махнул рукой:

— А знаете, что я им потом сказал?

Мы с Бубеничеком обменялись взглядами. Взгляд Бубеничека был даже мрачнее моего.

— Что, пан Арношт?

Глаза пани Махачковой наполнились влагой, впитанной из хранящейся за стойкой литературы.

— Слышишь, Честмир, — Анди выкатил глаза, — я сказал им: умолкло пенье соловья!

Лицо Бубеничека, этого тонко чувствующего вышибалы, искривила болезненная гримаса. А я в глубине души пожалел, что не обучен его ремеслу. Анди ничего, очевидно, не заметил и продолжал очаровывать барменшу:

— Все поняли намек, все!

— Еще бы, — не скрыл своего отвращения Бубеничек, — все читают «Подружку».

Диск-жокей Арношт, совершенно не осознавая, до какой степени раздражает он всех присутствующих, за исключением, может быть, пани Махачковой, выдержал драматическую паузу, а потом с приличествующим похоронным выражением лица обратился ко мне:

— Видел бы ты это, Честмир!

К несчастью, в зрителях у него состояли, если не считать пани Махачкову, только мы с Бубеничеком. Поэтому надежда на то, что Арношт оставит нас в покое, была ничтожной.

— Конечно, конечно, — хмуро сказал я.

— А тебя это, должно быть, свалило с ног, — горячо произнес Арношт. — Скажи?

— Да, Честик нам тут уже рассказал… — вмешалась в разговор пани Махачкова. — Страшное дело! Это была моя первая мысль… Он и Зузанка, как я их обоих любила!

Ах ты, змея подколодная, подумал я. Да первой твоей мыслью было нескрываемое разочарование, что меня не посадили…

— А уже известно, кто?… — бесцеремонно выпалил Арношт.

Я снова посмотрел на Бубеничека, и Бубеничек безразлично отвел глаза. Анди переводил взгляд с одного на другого. Потом до него дошло.

— Может, у вас был какой-то важный разговор, а я тут влез…

— Нет-нет, — быстро сказал Бубеничек, опережая меня.

— Да и что вообще не важно, — глубокомысленно бросил наш говорун. — По сути дела, важно все.

Мы могли бы беседовать так до изнеможения, если бы Анди не посмотрел на часы:

— Ну, я побежал. Нет, ребята, не то чтобы я с вами не хотел еще посидеть, но у меня свидание.

Арношт многозначительно подмигнул, и пани Махачкова шаловливо погрозила ему пальцем:

— Кто эта счастливая, пан Арношт? Может, я ее знаю?

— Девочки, — вздохнул Анди. — Да разве у меня есть на них время? У меня встреча с Томом Гертнером. Его вы наверняка знаете, пани Махачкова. Он редактор из «Подружки».

— Гертнер? — наморщила лоб пани Махачкова. — Такой маленький, худой?

Томаш Гертнер, редактор из «Подружки», мой одноклассник, был на полголовы выше Арношта.

— Да, — недовольно кивнул Анди, болезненно относящийся к своему росту.

— Его-то я знаю.

— Так я побежал, — попрощался Арношт.

— Мы еще увидимся, — со вздохом сказал Бубеничек.

— Ну, если получится, я попозже опять заскочу, — пообещал Арношт. Наши унылые лица, видимо, вызвали у него жалость. — Смотря по тому, как дело пойдет. Мы… — он вновь дал нам насладиться театральной паузой, — мы вместе пишем мюзикл!

— Помилуй вас бог, — горячо произнес я.

— Что, отбиваем у тебя хлеб? — осклабился Арношт и, поскольку сегодня вечером его просто распирало от избытка философских мыслей — хотя и в пределах его скромных возможностей, — нравоучительно заметил: — «Поделись с ближним, и воздастся тебе».

— Ступай, Анди, — сказал я ласково, — да гляди не переутомись.

— Конечно, — кивнул Анди, — все должно быть в меру. Ну, я побежал.

Я не знаю, как Анди понял мои слова, но он, безусловно, не уловил моей озабоченности его душевным равновесием.

— Идиот, — прокомментировал Вацлав Бубеничек уход диск-жокея.

— Но хороший мальчик, — заступилась за него пани Махачкова.

Бубеничеку, к счастью, отвечать не пришлось, потому что бар стала заполнять шумная публика. Мы перебрались в угол. Новые посетители меня не интересовали. Да я никого из них и не знал.

— Послушай, — сказал Бубеничек, — что ты от меня конкретно хочешь?

— То есть?

— До прихода Арношта мы друг с другом вроде бы объяснились, — напомнил Бубеничек.

— Не в моих силах убедить тебя, — медленно произнес я. — Вот и милиция тоже — верит она мне или нет, не знаю.

Бубеничек кивнул.

— Только я ее не убивал! — продолжал я, подняв руку, чтобы Бубеничек меня не прервал. — Но то, что это знаю я, не имеет никакого значения. Я боюсь, понимаешь?

Бубеничек кивнул.

— Они придут за мной еще не раз и не два. Все время будут приходить ко мне, пока не придумают ничего лучшего. А я бы очень хотел, чтобы они придумали что-нибудь получше.

— Что? — спросил Бубеничек.

— Может быть… — я повертел в руке рюмку, — то, что я тебе сейчас скажу, ты назовешь трусостью и паникерством. Но нервы у меня все-таки не железные… Я хочу им помочь.

— Да, я назову это трусостью и паникерством, — подтвердил Бубеничек. — Говоришь, нервы шалят?

Я промолчал.

— Так я тебе скажу, что невинное дитя они не обидят. Его вообще никто не обидит.

— Постараюсь поверить. И что это я, право, время у тебя отнимаю?

— А то, — задумчиво произнес Бубеничек, — что ты, видишь ли, великий Зорро-мститель.

— Я? Я — псих, свихнувшийся музыкантишка, комплексующий трус, идиот с измотанными нервами!

— Гм, — сказал Бубеничек, глядя не на меня, а на девушку, которая сидела в другом конце бара и всхлипывала. Девушка не была пьяна, но парень, загорелый пижон в кожаной куртке и нелепых темных очках, сидевший рядом, настойчиво говорил ей какие-то явные гадости. Я давненько не видал никого, кто плакал бы от радости. И винил в этом только себя. Мне, наверное, не дано встретить человека, плачущего от радости. А если даже… в общем, неизвестно, станут ли после встречи со мной его слезы слезами радости.

Однажды Зузана сказала мне:

— Когда мы едва знали друг друга, ты говорил мне, что обожаешь, когда я смеюсь. Почему же теперь мы больше не смеемся вместе; Честик?

— Что значит — теперь? — разозлился я. — Тогда мы были детьми.

— Да и вообще, — медленно проговорила Зузана, — почему мы оба только и умеем, что действовать друг другу на нервы?…»

— Ты не идиот, — тихо сказал Бубеничек, — просто слишком много болтаешь и строишь из себя невесть что. Ты ее любил. Очень любил. Что, не так, циник несчастный?