"Красный сердолик" - читать интересную книгу автора (Уитни Филлис)

Глава 3

Я устала. Устала до боли. Пока я разговаривала с Биллом, казалось, что все приходит в норму, но теперь напряженность снова дала о себе знать; возобновилось странное ощущение, будто каждый момент приближает меня к какому-то рубежу. Развязка не наступила. Это еще не конец.

Жуткий зеленовато-желтый цвет все мерцал окном, но вот снова полил дождь, и серая пелена почти полностью скрыла блеклое марево. Вернувшись к столу, я заметила, что Кейт опять украдкой наблюдает за мной, и огрызнулась:

— Перепечатай вон те письма и забудь обо мне. Я положила перед собой чистый лист бумаги и стала его разглядывать. Нужно было сочинить девизы для витрин, выходивших на Стейт-стрит. Согласно задумке Тони, там будет ряд красных окон. Он очень увлекся разработкой этого плана, Сондо расписывала задники и выдвигала собственные идеи. Тони мечтал сделать в отсутствие Монти нечто из ряда вон выходящее, чтобы все увидели, кто есть кто. Теперь, независимо от исхода их свары, идея красных окон должна быть воплощена в жизнь.

Я без всякого интереса перечитала слова, которые написала на бумаге.

Цвет года — красный

Красный — это цвет дерзания

Красный — это цвет храбрости

Красный — …

— Красный — это цвет чего? — спросила я у Кейта.

Он оторвался от пишущей машинки.

— Может быть, крови, — мрачно предположил он.

— Иди-ка ты лучше домой, — сказала я. — До конца рабочего дня осталось всего полчаса, а я общением с людьми сыта на сегодня по горло.

Я знала, что оскорблю его лучшие чувства.

— Завтра все будет по-другому! — крикнула я ему вдогонку, но он вышел из комнаты, оставив мою реплику без внимания.

В этом состоит неудобство большого универсального магазина. Ты всегда окружена людьми. У каждого свой темперамент, свои склонности и чувства. Так же, как и у тебя самой. Мне это, в общем, нравилась спешка, возбуждение и непочатый край работы. В моей работе всегда присутствует какой-нибудь лейтмотив, как это бывает в газете. В течение нескольких недель главной темой будет весна. Потом мы с ней покончим и перейдем к жаркой погоде. И пора примериваться к хлопчатобумажным тканям, хотя ты еще хлюпаешь по апрельским лужам.

Но на сегодня лейтмотив — красный цвет. Я должна найти нужное слово. Хотя бы еще одно слово, прежде чем уйду из этого кабинета.

Я еще раз скользнула взглядом по цветным картинкам, развешанным на стенах; вдохновение на меня не снизошло. Алое и золотое на афише "Золотого Петушка"; глянцевая реклама лака для ногтей: руки с кроваво-красными ногтями раскладывают на черном столе нежно окрашенные морские ракушки; бордовое пальто на знаменитой манекенщице. Красное везде, но где найти для него подходящее слово? Как заронить искру в мою усталую башку?

Ладно, Бог с ним, этим словом. Найду его завтра. Сейчас забегу к Тони — и домой.

На восьмом этаже, в секции, ведущей к отделу оформления оконных витрин, не было ни души. Я прошла по длинному коридору мимо складских помещений, отзывавшихся эхом на каждый мой шаг, мимо ряда запертых дверей; коридор заканчивался площадкой, служившей как бы переходным мостиком между лестницей и грузовым лифтом. Дальше располагались комнаты отдела витрин.

Был один из тех дней, когда работники отдела приходят рано, чтобы завершить смену экспозиции до открытия магазина. А сейчас почти все уже ушли домой после обеда, кругом было пусто и тихо.

Отдел витрин состоял из ряда комнат различие го размера, образованных при помощи серых стальных перегородок, высотой достигавших середины стены большого холла. Кабинеты Монти и Тони находились с правой стороны; их разделяла маленькая приемная, где обычно сидела секретарша Монти. В тот день там никого не было; поскольку брат девушки серьезно заболел, она взяла отпуск и поехала его навестить домой, в Южный Иллинойс.

Слева, вдоль окон, располагалось множество комнатушек, открытых как сверху — отдельных потолков над перегородками не было, — так и со стороны холла. Одна из них служила Сондо рабочим кабинетом, в другой хранились манекены, остальные были приспособлены для различных нужд: отведены под склады, мастерские, подсобные помещения.

Кабинет Тони был пуст, и я поначалу решила, что он уже ушел. Я постояла там некоторое время, не зная, что делать, и тут меня снова охватило ощущение некоего предопределения, словно я должна была поступить так, а не иначе.

Я медленно пошла по коридору мимо комнат со старым хламом, мимо полок, набитых рулонами Различной материи и роликами бумаги; миновала кабинет Сондо, не заглядывая в него. Над моей головой, как ветки в лесу, свисали искусственные елки с длинными зелеными иглами и чешуйчатыми шишками — реквизит для оформления витрин к Рождеству. В этой обстановке было что-то фантастическое. Словно в Зазеркалье, где можно обнаружить что угодно и где может произойти все, что угодно.

И тут я услышала голос Тони и так испугалась, что на мгновение замерла. В звучании голоса, внезапно прорезавшего тишину, отчетливо слышались больные, почти безумные интонации. Казалось, Тони Сальвадор громко разговаривает с самим собой.

Но он к кому-то обращался. Я еще больше удивилась, когда до меня дошел смысл произносимых слов.

— Дорогая, — говорил Тони. — Я не знаю, что буду делать без тебя. Ты единственная, кто всегда готов меня выслушать. Ты знаешь, что я хороший человек, моя родная. Ты знаешь, что я лучший оформитель этих чертовых витрин на всей нашей улице. И я должен склонить голову перед таким ничтожеством, как Монти. Ты знаешь, почему он не дает мне развернуться, моя сладкая? Потому что понимает: я талантливее его.

Я взяла себя в руки и быстро вошла в помещение, где хранились манекены. Тони вел себя крайне неосмотрительно, и я должна остановить его словоизлияния, независимо от того, к кому он обращался. Если Монти хотя бы краем уха услышит что-нибудь подобное. Тони тут же вылетит с работы, хочет он того или не хочет.

Посередине комнаты, в которой царил невообразимый беспорядок, стоял Тони; разговаривая, он отчаянно жестикулировал, размахивая пластмассовой женской рукой. Тони был высок и черноволос, он обладал той присущей латиноамериканцам красотой, которая способна пробудить романтические чувства у самых холодных женщин. Но меня больше интересовала девушка, сидевшая на стуле спиной к двери.

На ней был алый плащ с капюшоном, кружевная черная юбка обтягивала колени и спускалась до носков серебристых сандалий.

— Входи, — пригласил меня Тони. — Долорес нам не помешает, у меня нет от нее секретов

Это был один из оконных манекенов, изготовленных столь искусно, что даже я на мгновение вообразила, что передо мной живая девушка.

— Тони! — воскликнула я с нескрываемым раздражением. — Ну можно ли быть таким дураком? Твой голос раздается по всему холлу. Что, если Монти войдет и услышит то, что сейчас слышала я?

— А что это изменит? — Тони жестикулировал гротескно и мелодраматично. — Все равно я увольняюсь. — И он чмокнул манекен в подбородок. — Отныне я всего себя посвящаю тебе, моя великолепная.

— Ты достаточно трезв, чтобы связно объяснить, что произошло? — спросила я.

Он подмигнул Долорес.

— Она думает, что я пьян. Посмотрела бы она на меня через час — вот тогда уж я действительно напьюсь. Ну да ладно… Я ей сейчас расскажу. Все из-за этого чертова граммофона, Лайнел. Билл Зорн подвел провода, говорящая птичка и все такое. Это отличная идея, и она могла заработать уже завтра, в окне для гольфа, которое выходит на Стейт-стрит. И как ты думаешь, чем кончилось дело?

— Попробую угадать, — сказала я. — Монти это не понравилось.

Он прислонился к встроенному шкафу с надписью "Бюсты" и глубокомысленно кивнул головой.

— Ты сообразительная девочка. Он сказал, что не позволит, чтобы окна Каннингхема были оформлены на уровне дешевой забегаловки. И он сказал, чтобы я возвращался обратно на ферму. Представляешь?

— Насколько я поняла, ты решил так и поступить?

Он туповато уставился на меня:

— Нет, ты поняла меня неправильно. Но мы еще посмотрим, как он без меня обойдется. Хватит ему жить за счет моих идей.

Тони мне уже изрядно надоел, я его почти не слушала. Комната манекенов всегда казалась мне самым необычным и пленительным местом во всем магазине. Я никогда не упускала случая порыться в ней в надежде отыскать что-нибудь особенное.

В стенах комнаты располагалось множество встроенных шкафов, за дверцами которых хранились различные виды манекенов. В одном углу размешались раздетые фигуры, приготовленные для ближайшей новой экспозиции, в другом — отложенные до лучших времен. Посередине комнаты стоял длинный стол, на который были навалены кучи пластмассовых рук и ног, несколько париков, заплетенные косы, искусственные цветы и что-то вроде детского игрушечного ружья. Я с любопытством взяла его в руки.

— Мухи не беспокоят? — спросила я и ради эксперимента выстрелила из ружья. Зеленая струйка взметнулась вверх и наполнила комнату едким запахом хвои.

— И это тоже, — обрадовался Тони, — одна из моих идей. Вспомни последнее Рождество, когда на первом этаже пахло как в еловом бору. А почему? Потому что я предложил, чтобы его опрыскивали каждое утро. Теперь пусть думают сами, без меня.

Я положила ружье на место.

— Ладно, если ты ищешь приключений на свою голову, то ты их получишь. Лучше скажи мне, закончено ли оформление витрины в том окне для гольфа, конечно, не считая птички на ветке? Не могу ли я помочь навести последний глянец?

Монти считал, что у меня неплохой вкус и чутье: на аксессуары и мелкие детали, поэтому в последнее время участие в оформлении витрин, особенно на заключительной стадии их подготовки, вошло в число моих профессиональных обязанностей.

Поразмыслив, Тони сказал:

— Была идея использовать дешевые ювелирные изделия для спортивных костюмов. Недавно завезли новую партию украшений, и там должно найтись что-нибудь подходящее. Булавки для лацканов и все такое прочее. Подыщи нужные аксессуары у ювелиров, если хочешь. А я умываю руки.

— Я об этом позабочусь, — пообещала я. — И вот что еще, Тони: выспись как следует, прежде чем принимать окончательное решение. Что бы там ни думал Монти, мы тебя высоко ценим.

Тони наконец положил женскую руку на стол и торжественно обнял меня за плечи.

— Благодарю вас, леди. Но я сыт по горло этой парочкой, Монти и Сондо.

— Хорошо, — сказала я. — Пока.

В кабинете Сондо горел свет, но я прошла мимо, не останавливаясь и не заглядывая в него. Приближалось время закрытия магазина, задерживаться мне в этот день не хотелось. Много позже я задумалась над вопросом: могла ли я что-нибудь изменить, если бы заглянула тогда в этот чертов кабинет?

Я поднялась к себе и взяла халат, чтобы не замерзнуть в оконной витрине, затем спустилась вниз.

На нижнем этаже толпились люди, которых наши продавцы называют "покупателями последней минуты". Особенно многолюдно было в отделе бижутерии. Реклама, придуманная Крис, оказалась поразительно эффективной. Это было последнее, что она сделала для Каннингхема, ее, так сказать, лебединая песня.

Я протиснулась к прилавку и поймала на себе Елены Фарнхем.

— Мне нужно что-нибудь для окна с гольфом, — объяснила я ей. — Возможно, коричневое, чтобы сочеталось с зеленым. Пара булавок или что-то в этом роде. Чтобы не свисало и не болталось.

У Елены сегодня выдался напряженный день; внешне она держалась — ее не так легко было выбить из колеи, — но вокруг глаз образовались предательские морщинки; когда она поставила передо мной поднос с булавками, ее руки слегка дрожали.

— У меня появилось заветное желание, — доверительно сообщила она, — прожить остаток жизни в мире, где не существует ювелирных изделий. — И, помолчав, добавила: — Что меня доконает, так это ноги, за весь день ни разу не присела.

— Мы обе завалимся спать, как только придем домой, — размечталась я. — Возьму, пожалуй, вот этого коричневого морского конька с красной головой. И может быть, золотой якорь.

Я заполнила соответствующий бланк и отдала его Елене. Затем, держа булавки в руках, пересекла боковое крыло здания и подошла к ряду средних окон. В этом месте лестничный пролет ведет вниз, в полуподвальное помещение. Поэтому размещать прилавки здесь нельзя, и ряд средних окон остается ничем не заслоненным.

Все двери, ведущие к оконным витринам, снабжены замками, но никто не потрудился их запереться. Я положила руку на дверь, которая с виду ничем не отличалась от обычной стенной панели, и почему-то застыла, не в силах сделать следующий шаг.

Я медлила, потому что испытывала острое нежелание открывать эту дверь, меня охватила постыдная слабость.

Но я не могла себе позволить поддаться ей. Дверь под моей рукой открылась легко и бесшумно, и я очутилась на территории окна. Здесь было холодно, и я дрожала, пробираясь между внутренней стенкой и рамкой задника, расписанного Сондо.

На лицевой площадке, «сцене», предназначенной для обозрения, все было в порядке: по крайней мере, я не заметила ничего необычного. Тяжелые шторы из льняной материи задернуты, так что с улицы витрину сейчас не видно. Я решила взглянуть, какая там погода, и приподняла край шторы.

Желтый свет заката уже погас, дождь усилился. Было темно и ветрено. Уличные фонари освещали прохожих, торопливо сновавших мимо моего окна. Немногие счастливцы были с зонтиками, остальные пригибали головы, неуклюже защищаясь от дождя.

Я опустила штору и отвернулась от окна, возвращаясь в мирок витринной сцены. Прожектор, прикрепленный над моей головой, освещал группу из четырех манекенов, расположившуюся на островке "земли", изготовленной из торфяного мха.

Идея сцены состояла в том, чтобы противопоставить старый и новый стиль костюмов и снаряжения для игры в гольф. Два "современных" манекена одеты по последнему слову моды и экипированы клюшками новейшего образца с металлическими рукоятками. Они с чувством превосходства взирают на две смешные фигурки с неуклюжими сумками в длинных мешковатых костюмах, со старыми деревянными клюшками.

Торфяной мох "сцены" незаметно переходил в живописную имитацию травы на заднике, изображавшую холмистую сельскую местность с расположенным в отдалении гольф-клубом. Украшением сцены служило искусно сконструированное фанерное дерево, на одной из его веток восседала крупная — больше натуральной величины — птичка. За деревом скрывались провода, которые, по замыслу Тони, должны были подсоединяться к граммофону.

Я улыбнулась. Бедный Тони с его неосуществленной "весной-красной".

В окне было холодно, я не могла долго там оставаться. Температура в окнах не регулировалась. Летом там жарко, как в бане, зимой температура практически такая же, как на улице. Но никому, кроме оформителей, нет до этого дела.

На одном из манекенов был великолепный алый спортивный жакет, и один вид этого цвета выбил меня из колеи. Выбор у меня небогатый: или я выкидываю навязчивые мысли из головы, или нахожу наконец-то заветное слово, изысканное и вызывающее. Что сказал Кейт? "Кровь". Слово настолько вызывающее, что дальше некуда.

Я прикрепила морского конька к зеленому лацкану спортивного костюма и отступила назад, чтобы оценить эффект. Хорошо. А золотой якорь отлично будет смотреться на этом алом жакете. Я двигалась осторожно, чтобы не наступить на торфяной мох и не оставить на нем следов. Хотя кто-то здесь уже немного наследил. Наверное, Тони: он в последнее время стал невменяемым. Завтра утром, до открытия магазина, надо будет здесь пропылесосить. Тут я заметила какой-то осколок, темным пятнышком выделявшийся на фоне ковра; похоже, это отбитый кусочек какого-то ювелирного изделия. Я положила свою находку в карман халата, намереваясь выбросить ее потом в мусорную корзину. В витрине не должно находиться посторонних предметов.

Но это оказалась не последняя моя находка. У ноги манекена лежала палка. Неужели Тони стал работать настолько небрежно? Палку просто бросили на торфяной мох, и никто не потрудился ее поднять. Я нагнулась и взяла ее в руки.

Это была отломанная часть деревянной рукоятки клюшки для игры в гольф. И Монти мог увидеть такое! Мальчики из отдела витрин, как известно, любят иногда повозиться, но они редко что-нибудь ломают. Ну и черт с ними, в конце концов, это не моя забота. Я засунула палку в сумку, висевшую на одном из манекенов, и быстро повернулась.

Я повернулась, и по моей коже побежали мурашки, но не от холода, это еще было бы полбеды. Ужас охватил меня оттого, что я внезапно почувствовала на себе чей-то взгляд, как будто за мной наблюдали. Как будто кто-то стоял за гофрированной портьерой и следил за мной.

Кажется, там, за левой портьерой, кто-то пошевелился? Или это просто игра света?

— Кто там? — тихо спросила я.

Но слова канули в пустоту: ни отзвука, ни ответа; только манекены смотрели в пространство безжизненными, пустыми глазами. Что-то нервы у меня расшатались, подумала я с беспокойством. Этот день оказался слишком тяжелым, и чем скорее он кончится, тем лучше.

Я заставила себя немного успокоиться, встала спиной к окну и напоследок окинула взглядом всю "сцену", чтобы убедиться в отсутствии других оплошностей. Что-то было не так с освещением; присмотревшись, я поняла: отключилась дополнительная подсветка. Значит, необходимо добраться до коробки переключателей, находившейся за портьерами и устранить неполадку. И тогда можно будет спокойно пойти домой.

Я осторожно проскользнула между портьерами и задником, стараясь с честью выполнить хотя и сложную, но привычную задачу: сделать все как надо и при этом ничего не задеть. "За кулисами" открывался узкий проход, ведущий к закутку, в котором находилась коробка.

Оформители витрин имеют привычку оставлять за сценой всякий хлам, и мне пришлось переступить через голый пластмассовый бюст, потом нагнуться, чтобы не зацепиться за пару шелковых чулок, свисавших с крючка, небрежно прибитого к рамке задника. Я достигла места назначения — закутка с коробкой переключателей — и застыла в немом ужасе.

Настал тот самый момент, к которому я с неотвратимой последовательностью весь день приближалась. Невидимые нити, которыми я была опутана по рукам и ногам, теперь натянулись так сильно, что мне достаточно было вскрикнуть, чтобы их оборвать.

Но я не могла кричать. Я стояла, глядя на человека, лежащего у моих ног, под электрощитом. Он распростерся на полу лицом книзу, рядом с ним валялась другая половина сломанной клюшки.

Не обошлось тут, разумеется, и без преследовавшего меня красного цвета. Кровь замутнила блеск стальной головки клюшки, запачкала пол и светлые волосы обмякшего, застывшего в неестественной позе человека.

Это был Майкл Монтгомери, и я сразу поняла, что он мертв.

У меня хватило сил только на то, чтобы стоять там, бессмысленно фиксируя детали: тщательно начищенные ботинки Монти, его правую руку, сжатую в кулак. И холод, от которого не защищает оконное стекло со шторами. Как часто потом вспоминала все эти детали, вплоть до самых незначительных; они снились мне по ночам и непроизвольно всплывали в памяти днем, когда я бодрствовала.

Монти — Майкла Монтгомери с его жестокостью, обаянием, жизнелюбием и множеством других свойств — больше не было на свете. Кто-то взял на себя свершение правосудия. Кто-то… кто-то. Задумавшись над смыслом этого слова, я вернулась к действительности.

Судя по тому, что мне известно, убийца может прятаться сейчас в этом самом окне. Мне надо было поскорее отсюда выбираться. Надо вернуться в безопасную сутолоку магазина, позвать на помощь, поднять тревогу.

Но в тот самый миг, когда я устремилась к двери, ведущей в магазин — единственному пути к спасению, — послышался звук, страшнее которого я в жизни не слыхала. Звук был слабым: кто-то неуклюже ощупывал дверь, потом щелкнул замком и, наконец, появился на пороге.