"Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций]" - читать интересную книгу автора (Ключевский Василий Осипович)

ВЗАИМНЫЕ ОТНОШЕНИЯ МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ

Начав изучать историю Московского княжества в XIV и в первой половине XV в., мы проследили территориальные приобретения и рост политического и национального значения его князей. Но это был лишь один из процессов, создавших силу Москвы, — процесс, которым обозначались внешние успехи московских князей, распространение их владений и их влияние за первоначальные пределы их вотчины. Но территориальный и национальный рост Московского княжества сопровождался еще политическим подъемом одного из его князей — того, который носил звание великого и был признаваем старшим в московской княжеской семье. В то время когда Московское княжество вбирало в себя разъединенные части Русской земли, этот фактически или фиктивно старший князь собирал в своих руках раздробленные элементы верховной власти, и как первый процесс превратил Московское княжество в национальное Русское государство, так результатом второго было превращение московского великого князя, только старшего по званию из удельных, в единственного, т. е. единодержавного, русского государя. В то время когда Москва поднималась, поглощая другие русские княжества, ее великий князь возвышался, подчиняя себе свою ближайшую братию, удельных московских князей. Это подчинение становилось возможно потому, что внешние успехи, достигнутые Московским княжеством, наибольшей долей своей доставались великому князю, который со своим московским уделом соединял обладание и Владимирской великокняжеской областью. Этот второй процесс, которым обозначались внутренние политические успехи Московского княжества, нам и предстоит изучить. Чтобы лучше понять его, надо еще раз представить себе порядок княжеского владения, действовавший в Московском, как и в других княжествах.

Следя за возвышением Москвы, мы видим на первом плане деятельность московского великого князя; но московский великий князь был не единственным, а только старшим из московских князей. Вотчина московских Даниловичей не была цельной, владельческой единицей: подобно вотчинам других княжеских линий, она представляла группу независимых удельных княжеств. В то время когда начиналась объединительная роль Москвы, в семье ее князей еще вполне действовали старые удельные отношения. Но по мере того как расширялись владения и внешнее значение Москвы, изменялись и внутренние отношения между московским великим князем и его младшими удельными родичами, и изменялись в пользу первого. Чтобы изучить ход этого изменения, мы рассмотрим сначала порядок наследования, действовавший в семье московских князей до половины XV в., и потом взаимные отношения князей-сонаследников по владению.

Порядок наследования. Порядок наследования, действовавший в линии московских князей XIV и XV вв., открывается из длинного ряда дошедших до нас их духовных грамот. Начиная с Калиты и кончая Иваном III, почти каждый московский князь оставлял после себя духовную; от некоторых осталось даже по две и по три духовных, так что за изучаемое время их сохранилось всего до 16. Это довольно обильный материал для изучения московского порядка наследования. Самое появление этих грамот уже достаточно его характеризует. Как вам известно, есть два порядка наследования: по закону или обычаю и по завещанию. Первый состоит из правил, устанавливающих однообразный и обязательный переход имуществ независимо от усмотрения наследователя, хотя бы и вопреки его воле. Если у московских князей наследование всякий раз определялось завещанием, значит, не существовало таких обязательных обычных правил или устанавливались новые правила, не согласные с обычаем.

Итак, воля завещателя — вот юридическое основание порядка наследования, действовавшего в московском княжеском доме, как и в других линиях Всеволодова племени. Это основание вполне отвечало юридической сущности удельного владения, которая заключалась в понятии о княжестве как личной собственности князя-владельца. Если князь — личный собственник владеемого им удела, то и преемство владения могло определяться только личной волей владельца. Такой порядок простирался лишь на вотчину и примыслы московских князей, делившиеся на уделы, но не на Владимирскую великокняжескую волость, которая по старому обычаю доставалась старшему князю, а старшим теперь был тот, кого признавал таким хан.

Наследниками по московским духовным грамотам являются прежде всего сыновья завещателя, за отсутствием сыновей его братья, наконец, жена, одна или с дочерьми, даже при сыновьях и братьях. Великий князь Иван Калита разделил свою вотчину на четыре части, из которых три отдал трем своим сыновьям, а четвертую второй своей жене с дочерьми; из них одна и по смерти матери продолжала владеть долей завещанного им совместного удела. Сын Калиты великий князь Семен, умирая бездетным, завещал весь свой удел жене помимо братьев.

Княгини-вдовы постоянно по завещанию участвуют в наследстве, хотя неодинаково с прямыми наследниками. Они получают от князей-завещателей, мужей своих, владения двоякого рода: 1) опричнины, т. е. владения, принадлежавшие им вполне, и 2) прожитки, которыми они пользовались лишь «до своего живота», пожизненно. Это постоянное участие княгинь-вдов в наследстве в силу завещания составляло вторую черту юридического характера удельного княжеского владения как частной собственности владельца.

Еще яснее вскрывается этот частно-правовой характер удельного княжества в завещательном распорядке его частей между наследниками. Вотчина завещателя не делилась по завещанию на сплошные пространства; в разделе господствовала чрезвычайная чересполосность. Причиною этого был самый способ раздела. Московское княжество состояло из нескольких пластов или разрядов владений, различавшихся между собою по своему хозяйственному значению или историческому происхождению. Эти разряды великий князь Димитрий Донской в своей духовной перечисляет в таком порядке: город Москва, дворцовые села подмосковные, дворцовые села в чужих, не московских уделах и в великокняжеской области Владимирской, затем остальные владения, города и сельские волости, притом сначала владения московские старинные и, наконец, позднейшие внемосковские приобретения. Каждый наследник получал особую долю в каждом из этих разрядов московских владений, точно так же, как он получал особую долю в каждом разряде движимого имущества завещателя. Как всякому сыну отец-завещатель назначал из своей домашней рухляди особую шапку, шубу и кафтан с кушаком, так каждый наследник получал особый жеребий в городе Москве и в подмосковных дворцовых селах, особую долю в старинных московских владениях и в новых примыслах. Отсюда и происходила чересполосица княжеского владения. Безразличие в разделе движимого имущества, домашней рухляди и вотчинных владений составляет третью черту в юридическом характере, с каким является удельное владение в московских духовных.

Князь-завещатель делил так чересполосно свою вотчину, очевидно, по хозяйственным, а не по государственным соображениям, по расчету своих семейных, а не общественных интересов. Он смотрел на свои владения только как на различные статьи своего хозяйства, а не как на целое общество, управляемое им во имя общего блага. Даже по своей форме духовные грамоты московских князей совершенно походили на завещания частных лиц того времени. Раскроем, например, первую духовную грамоту второго московского великого князя Ивана Калиты, составленную около 1327 г., когда он собирался ехать в Орду. Грамота эта начинается такими словами:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, се аз грешный, худый раб Божий Иван пишу душевную грамоту, идя в Орду, никим не нужен (никем не принуждаемый), целым своим умом, в своем здоровьи. Аже Бог что розгадает о моем животе, даю ряд сыном своим и княгине своей. Приказываю сыном своим отчину свою Москву, я се есмь им раздел учинил (т. е. город Москву я отдаю всем сыновьям вместе, а сверх того вот что даю им каждому в отдельности)». Затем перечисляются города, села и волости, составлявшие удел каждого сына. Как завещания частных лиц совершались при свидетелях и скреплялись церковной властью, так и духовные грамоты московских великих князей писались при «послухах», которыми обыкновенно были их бояре, и подписывались московским митрополитом. Итак, основными чертами господствовавшего среди московских князей порядка наследования были: личная воля завещателя, как единственное основание этого порядка, участие в разделе наследства всех членов семьи князя-завещателя, не исключая жены и дочерей, и видимое юридическое безразличие движимого и недвижимого имущества, домашней рухляди и территориальных владений.

Движимое и вотчина в завещаниях. Из всех этих черт вас может смутить преимущественно это безразличие, как признак грубости общественного сознания. Но необходимо осторожно всматриваться в изучаемые старинные документы, чтобы не ошибиться в понимании людей, их составлявших. И Калита, конечно, понимал, что владеть Москвой с ее населением далеко не то же, что владеть своим сундуком с его содержимым. Понимание этого так просто само по себе, что трудно отказать в нем кому-либо, даже людям XIV в. Калита различал в своем лице владельца и властелина, собственника и правителя. Он считал своей личной собственностью землю под городом Москвой с ее угодьями, право возводить на этой земле постройки, промышлять и торговать или за все это брать пошлины. Всем этим он и распоряжается в своих духовных наравне с платьем и посудой. Но он еще судил и наказывал обывателей Москвы за преступления и проступки, разбирал их иски, издавал обязательные для них распоряжения с целью поддержания общественного порядка, облагал их сборами на общественные нужды, например данью для уплаты ордынского выхода. Все он считал не своей собственностью, а делом властелина, от Бога поставленного «люди своя уймати от лихого обычая», как писал потом преп. Кирилл Белозерский одному из удельных московских князей. Потому Калита ничего и не говорит об этих державных правах в своих духовных: эти грамоты — частные завещательные распоряжения, а не земские уставы. И великого княжения Владимирского, где московские князья были только правителями, они не вносили в свои духовные, пока с Димитрия Донского не стали присвоять его себе на вотчинном праве. Наследовались по завещанию вещи, хозяйства, а не лица и не общества как политические союзы, которые и тогда отличались от хозяйственных статей.

И все-таки московского князя по рассматриваемым духовным грамотам нельзя признать государем в настоящем политическом смысле слова по двум причинам: пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей, а не государственной территорией; державные права их, составляющие содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной, наравне с хозяйственными статьями. У этих князей нельзя отвергать присутствия государственных понятий, но понятий, еще не успевших получить форм и средств действия, которые соответствовали бы их природе. Итак, указанное безразличие движимого и недвижимого имущества в завещаниях московских князей характеризует не столько их общественное сознание, сколько их владельческие привычки, еще не освободившиеся от удельного смешения владения с управлением.

Княжеское наследование и обычай. Если в московском князе XIV–XV вв., даже великом князе, было так много частного владельца, закрывавшего в нем собою государя, то можно спросить: как относился устанавливаемый в московских княжеских завещаниях порядок наследования к юридическому обычаю, действовавшему в частном общежитии Древней Руси, в ее гражданском обороте? Об этом всего удобнее было бы судить по случаям законного наследования; но такого случая с достаточно выясненными обстоятельствами не встречаем в московском княжеском доме изучаемого времени. В духовных грамотах видим и сходства, и отступления от этого обычая. Княгини сверх назначаемой их мужьями-завещателями опричнины получают еще в пожизненное владение доли из уделов своих сыновей вполне согласно с Русской Правдой, по которой вдове «у своих детей взяти часть», подразумевается, «до живота», а что ей дал муж, тому она «госпожа», т. е. полная собственница. Точно так же не встречаем в московских духовных случая участия в наследстве братьев при детях, как вообще не было обычно в Древней Руси призывать боковых наследников, когда есть прямые. Но в тех же духовных жены и дочери являются наследницами, притом иногда на праве полной собственности, при сыновьях и братьях вопреки древнерусскому обычаю. Значит, наследование по завещанию у московских князей не вполне совпадало с наследованием по закону. Это разногласие можно объяснить семейными соображениями, подобными тем, какие побуждали московских князей вопреки удельному началу строгой раздельности владения завещать город Москву не одному, именно старшему, а всем сыновьям, однако с разделением на отдельные участки. При общем стремлении удельных князей к обособлению и взаимному отчуждению отцы хотели, чтобы сыновья чаще встречались в общем фамильном гнезде, у могил родителей, и не забывали, что они дети одного отца и одной матери.

Отношения князей по родству и владению. Теперь посмотрим, какие отношения устанавливались между князьями-сонаследниками, когда закрывал глаза их отец-завещатель и они вступали во владение доставшимися им участками отцовой вотчины. Эти отношения можно изучить по договорным грамотам московских князей, которых также дошло до нас несколько десятков от XIV и XV вв. По этим грамотам каждый князь-сонаследник является полным хозяином доставшегося ему удела; он владеет им вполне независимо, как владел своей отчиной его отец. Формулой этой независимости можно признать слова великого князя Димитрия Донского в договорной его грамоте 1388 г. с двоюродным братом, удельным князем серпуховским Владимиром Андреевичем: «тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». На основании этой формулы и определяются взаимные отношения князей-сонаследников по владению. Каждый князь обязывался не вмешиваться в удельные дела другого, не мог без разрешения владельца приобретать земли в чужом уделе, не мог даже без позволения местного владельца проехать через его владения «на свою утеху», т. е. на охоту. Но при изложенном порядке раздела княжеских вотчин между наследниками и при частных способах приобретения земель князьями обыкновенно бывало так, что один князь владел селами и деревнями в уделе другого. У таких владений являлось два владельца, как бы сказать, территориальный и личный. Положение таких сел определялось условием договорных грамот, которое имело характер обычного правила: «судом и данью тянуть по земле и по воде», т. е. такие села были подсудны и платили дань, прямой поземельный налог, местному территориальному владельцу, в уделе которого они находились, а не своему князю-собственнику, который довольствовался получением с них частного владельческого оброка. Впрочем, и это правило допускало исключение; иногда села князя, находившиеся в чужом уделе, только данью тянули к местному территориальному владельцу, а по суду зависели от своего князя-собственника. Итак, каждый удельный князь был независимым владельцем своего удела.

Но легко понять, что удельные князья известной княжеской линии не могли стать вполне чуждыми друг другу владельцами потому уже, что были близкие родственники друг другу. Обыкновенно это были родные или двоюродные братья, либо дяди с племянниками. Родственная близость устанавливала между князьями известные невольные связи. Подчиняясь этой близости, они в договорных грамотах обыкновенно обязывались «быть всем за один до живота». Согласно с заветом отца, приказывавшего старшему сыну молодшую его братию, чтобы он по Бозе был ей «печальник», попечитель, младшие удельные князья обязывались чтить старшего вместо отца, старший обязывался держать младших братьев в братстве без обиды и заботиться о детях их, если они осиротеют. При торжестве семейных отношений над родовыми между удельными князьями особенно важное значение в княжеской семье получала вдова-мать. Завещатели приказывали детям слушаться во всем своей матери, ни в чем не выступать из ее воли, чтить ее вместо отца. Но легко видеть, что все это родственные, а не владельческие отношения, скорее нравственные заветы или благодушные обещания, чем действительные политические обязательства. Родство завязывало и владельческие отношения: пожизненные владения вдовы по смерти ее делились между ее сыновьями или внуками; свекрови обыкновенно завещали свои опричнины снохам, матери сыновьям и т. п. Но это были частные гражданские и не всегда обязательные отношения.

Существовали ли какие-либо обязательные отношения по владению с характером политических связей? По договорным грамотам московских князей XIV и первой половины XV в. старший великий князь в силу только своего старшинства не имел постоянного обязательного, т. е. политического авторитета для младших своих родичей, не наделял, не судил их, как прежде, если это не были его дети. Притом тогда не существовало уже на Руси и единого великого князя. С развитием удельного порядка владения разделилось и великокняжеское достоинство. Князья, владетели тогдашней северной Руси, принадлежали к различным княжеским линиям, большая часть которых шла от Всеволода III суздальского. Каждая обособившаяся княжеская линия заводила своего великого князя: у князей тверских был свой великий князь, свой у ростовских, ярославских, рязанских и в других линиях. Правда, первым из этих великих князей, старейшим из старших, можно было считать великого князя московского, потому что с Ивана Калиты он владел непрерывно и великокняжеской Владимирской областью, которая в XIII в. была общим достоянием Всеволодова племени и которою по очереди владели старшие из Всеволодовичей. Но в XIV в. под влиянием начал, на которых был построен удельный порядок владения, и Владимирское великое княжество утратило свой прежний родовой характер. В духовной своей 1389 г. великий князь Димитрий Донской благословил своего старшего сына этим княжением, как своею отчиной, а внук его Василий Темный включил Владимирскую область в состав своей наследственной московской вотчины. Так исчез последний остаток прежнего нераздельного княжеского владения.

Постоянных политических связей по владению между князьями старшими и младшими в каждой линии, как и между князьями разных линий, не существовало, судя по договорным московским грамотам; завязывались лишь связи временные, семейные, как пожизненное обеспечение матери и т. п. Димитрий Донской в своей духовной впервые установил некоторую солидарность по владению между своими сыновьями, но случайного характера, стеснив право бездетного сына распоряжаться своим уделом на случай смерти: выморочный удел делится между остальными братьями умершего по усмотрению княгини-матери; только удел старшего брата, великого князя, в таком случае безраздельно переходит к следующему брату, а удел последнего мать делит между наличными сыновьями. Такие же временные и случайные связи возникали из потребностей внешней обороны и из отношений к Орде. В интересах внешней безопасности князья-родственники, обыкновенно ближайшие, составляли наступательный и оборонительный союз друг с другом. В договорных грамотах младшие удельные князья говорили своему старшему «быти тобе с нами, а нам с тобою». Великий князь обязывался не заключать договоров без ведома младших и наоборот. Великий князь и младшие его родичи обязывались иметь общих друзей и общих врагов. Старший говорил в грамоте младшим: «Сяду я на коня (пойду в поход), и вам садиться на коней; когда я сам не пойду, а вас пошлю, вам итти без ослушания». Но это были временные соглашения, какие заключаются между независимыми владельцами по международному праву. Потому условия эти изменялись с каждым поколением князей, даже с каждой переменой в наличном составе княжеского союза или просто с изменением обстоятельств. Благодаря этой изменчивости княжеских отношений до нас и дошло такое множество договорных грамот. Великий князь Василий Темный только с двоюродными братьями своими, удельными князьями можайскими Иваном и Михаилом Андреевичами, заключил в продолжение своего княжения 17 договоров; еще более договоров пришлось заключить тому же великому князю со своим дядей Юрием галицким и его сыновьями Василием Косым и Димитрием Красным.

Другой ряд владельческих отношений между князьями завязывался под влиянием их зависимости от Орды. Ордынский хан, как я уже говорил, сначала собирал дань с Русской земли посредством своих агентов, потом нашел более удобным поручать сбор этой дани великим князьям русским. Каждый великий князь собирал татарскую контрибуцию, выход, с удельных князей своей линии и доставлял ее в Орду; Калите поручено было собирать дань даже с князей других линий. Этим преимуществом, которое давало великим князьям возможность держать в зависимости князей удельных, первые очень дорожили и старались не допускать младших родичей до непосредственных сношений с Ордой. Это стремление выражалось в договорных княжеских грамотах словами великого князя, обращенными к удельным: «мне знать Орду, а тобе Орды не знать». Финансовая зависимость удельных князей от великого со временем могла превратиться в зависимость политическую. Но князья очень хорошо помнили, что эта связь навязана им извне, и твердо стояли на той мысли, что она должна исчезнуть с исчезновением этой сторонней силы. Вот почему в упомянутом договоре Димитрия Донского с серпуховским удельным князем мы встречаем условие: «оже ны Бог избавит, ослобит от Орды, ино мне два жеребья дани, а тобе треть», т. е. великий князь будет удерживать свои две трети ордынской дани в своих руках, а удельный свою треть в своих. Значит, московские князья предполагали, что как скоро спадет татарское иго, должна исчезнуть и финансовая зависимость удельных князей от великого.

Таким образом, рассматривая договорные грамоты XIV и XV вв., мы не находим никакой постоянной политической связи, которая подчиняла бы удельных князей великому. При таких отношениях каким же способом могла завязаться политическая зависимость удельных князей от великого? Вот вопрос, разрешением которого вскрывается процесс образования верховной государственной власти в Московском княжестве.

Договорные грамоты не отвечают действительности. Для изучающего взаимные отношения московских князей XIV и XV вв. их договорные грамоты — довольно коварный источник. Изложенные условия их уже не соответствовали современной им действительности. С этой стороны московские договорные грамоты представляют в некотором смысле исторический анахронизм: они воспроизводят княжеские отношения, несомненно действовавшие некогда, именно в первую пору удельного порядка, в XIII и разве в начале XIV в., не позднее. С тех пор как Москва начала приобретать решительный перевес над другими княжествами, эти условия скоро устарели и повторялись в договорных грамотах, как затверженные формулы, по старой памяти, вследствие обычной неповоротливости мышления канцелярий, их неуменья поспевать за жизнью. Этот недостаток разделяли со своими дьяками и сами князья. Вот опасность, которая грозит исследователю договорных грамот. Эта отсталость понятий от действительности выступает в княжеских договорах особенно явственно. Здесь северные князья XIV в. продолжают говорить языком родства, каким их южные предки XI–XII вв. определяли свои взаимные отношения. Но родственные выражения имеют чисто условный смысл. Удельный дядя, старший, но слабейший князь, обязуется считать младшего родича, племянника, но великого князя, своим старшим братом; степенями родства измеряется неравенство силы и власти. Для новых отношений еще не были найдены подходящие слова, и эти отношения ушли от ходячих понятий, значит, были созданы условиями, действовавшими помимо сознания людей, захваченных их действием.

Усиление старшего наследника. Действительные отношения московских князей с Димитрия Донского или даже при ближайших его предшественниках становились уже на другие основания. Под прикрытием терминологии условного родства и началось постепенное превращение удельных князей из самостоятельных владельцев в слуг своего условно или действительно старшего родича, великого князя. Великий князь московский, как мы видели, приобретал все большее преобладание над удельными младшими родичами. Любопытно, что это преобладание старшего великого князя, разрушившее потом удельный порядок, создавалось из условий этого же самого порядка.

Мы видели из московских духовных грамот, что порядок наследования в среде московских князей определялся исключительно личной волей завещателя. Но эти завещатели постепенно выработали и усвоили себе известные постоянные правила, которыми они руководились в разделе своей вотчины между наследниками. Так уже с первой московской духовной грамоты, написанной Иваном Калитой, мы замечаем стремление московских князей-завещателей делить свою вотчину на неравные части: размеры каждой части соответствовали степени старшинства получавшего ее наследника. Чем старше был наследник, тем большая доля наследства доставалась ему. В этом неравенстве раздела, очевидно, сказывалось смутное воспоминание о некогда действовавшем между князьями порядке владения по очереди старшинства. Но и в этом случае старое предание припомнилось, потому что отвечало семейным соображениям: старший сын после отца становился для младших своих братьев вместо отца, а потому должен быть сильнее их. Благодаря этому обычаю, усвоенному московскими завещателями, старший наследник, т. е. старший сын завещателя, получал из отцовского наследства большую долю сравнительно с младшими братьями-сонаследниками. Этот излишек давался ему «на старейший путь», т. е. по праву старшинства. Сначала он является очень малозначительным, состоит из немногих лишних городов или сел, из нескольких лишних доходов; но с завещания Димитрия Донского этот излишек на старейший путь получает все большие размеры.

По духовной Димитрия Донского владения его были разделены между пятью его сыновьями; в духовной определяется и доходность каждого удела. Завещатель указывает, сколько должен вносить каждый из его наследников в состав каждой тысячи рублей ордынской дани. Очевидно, взнос каждого наследника соразмерялся с доходностью его удела. Старший сын, великий князь Василий, должен был вносить в состав тысячи не пятую часть, а 342 рубля, т. е. больше трети всей суммы. После Димитрия Донского с каждым поколением излишек старшего наследника на старейший путь растет все более. Возьмем духовную великого князя Василия Темного, составленную в 1462 г. Василий также разделил свою вотчину между пятью сыновьями. Старшему, великому князю Ивану, он дал одному 14 городов с уездами, притом самых значительных, а остальным сыновьям всем вместе только 11 или 12.

Чтобы еще яснее представить себе этот процесс, мы перейдем за пределы изучаемого периода и перелистаем духовную грамоту великого князя Ивана III, составленную около 1504 г. Иван III разделил свою вотчину также между пятью сыновьями. Старшему из наследников, великому князю Василию, он отказал одному 66 городов с уездами, а всем остальным вместе только 30. И этот завещатель определяет долю каждого наследника в составе каждой тысячи рублей на ордынские расходы. Великий князь, старший наследник, один должен был вносить в тысячу 717 рублей, т. е. около ³/₄ всей суммы, почти втрое больше, чем все младшие братья вместе. К такому результату привел рано усвоенный московскими завещателями обычай нарушать равенство раздела вотчины между наследниками в пользу старшего из них.

Излишек на старейший путь, сначала столь мало заметный, в начале XV в. достиг таких размеров, которые давали старшему наследнику решительное материальное преобладание над младшими. Князья-завещатели не давали старшим сыновьям никаких лишних политических прав, не ставили их младших братьев в прямую политическую от них зависимость; но они постепенно сосредоточивали в руках старшего наследника такую массу владельческих средств, которая давала им возможность подчинить себе младших удельных родичей и без лишних политических прав. Таким чисто материальным, имущественным преобладанием и положено было основание политической власти московского великого князя, старшего наследника. Посредством такого вотчинного фактического преобладания, без политических преимуществ, этот великий князь и превратился в государя не только для простых обывателей московских уделов, но и для самих удельных князей. Значит, политическая власть великого князя московского, уничтожившая потом удельный порядок владения, создавалась из условий этого же самого порядка, при помощи права князей-завещателей располагать своими вотчинами по личному усмотрению.

Формы подчинения младших князей. Усиление старшего наследника посредством старейшего пути сопровождалось в Москве, как и в Твери, стремлением сильнейших подчинять себе слабейших удельных князей.

Это подчинение по обстоятельствам принимало различные формы, достигало неодинаковых степеней зависимости. Простейшую форму представляла личная служба удельного князя великому по договору. Эту форму встречаем в договоре Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром серпуховским 1362 г.: здесь удельный князь, оставаясь независимым в своем уделе, обязывается служить великому без ослушания «по згадце», по обоюдному договору, а великий князь «кормить», вознаграждать слугу по его службе. Здесь служебное обязательство нисколько не связывается с удельным владением слуги.

Другую форму представляло положение окупных князей, у которых великий князь покупал их уделы, оставляя за ними пользование их бывшими вотчинами с известными служебными обязательствами. Так поступил Калита с князьями белозерским и галицким, Василий Темный с ростовскими: здесь владельческая зависимость была источником служебных обязательств. В подобном положении находились и князья, у которых великий князь отнимал уделы, но самих принимал на свою службу, возвращая под ее условием отнятые вотчины или части их в виде пожалования. В такое положение стали князья стародубские при Донском, тарусские и муромские при его сыне Василии.

Наконец, великие князья стремились подчинить себе удельных в силу общего принципиального требования, чтобы удельные князья повиновались великому именно потому, что они удельные, — повиновались, обеспечивая повиновение своими вотчинами. Самое решительное выражение этого требования встречаем в договоре великого князя тверского Бориса Александровича с Витовтом 1427 г.: все князья тверские, дяди, братья, племянники великого князя обязаны быть у него в послушании; он волен кого жаловать, кого казнить; кто из них вступит в службу к другому князю, лишается своей вотчины. На подобных условиях с некоторыми изменениями подчинились Василию Темному князья суздальские. Здесь вотчины удельных князей не отнимались и не покупались, а князья сами по договору отказывались от них и получали их обратно как пожалование; в отличие от второй формы подчинения здесь служебные обязательства становились источником владельческой зависимости; но в отличие от первой формы служебный договор обеспечивался уделом, служебные отношения связывались с владельческими.

В Московском княжестве две последние формы зависимости удельных князей нашли особенно успешное применение, и Василий Темный в конце своего княжения мог с некоторым преувеличением сказать новгородскому владыке, что ему дана власть над всеми князьями русскими.

Мы проследили два процесса, которыми создавалось политическое и национальное значение Московского княжества и его старшего князя. Один процесс расширял территорию и внешнее влияние этого княжества, другой собирал элементы верховной власти в лице старшего из московских князей. Эти успехи были закреплены встречей благоприятных условий, выпавших на долю этих князей и поддержавших действие первоначальных причин усиления Москвы.

Влияние татарского ига. Прежде всего татары стали в отношение к порабощенной ими Руси, устранявшее или облегчавшее многие затруднения, какие создавали себе и своей стране севернорусские князья. Ордынские ханы не навязывали Руси каких-либо своих порядков, довольствуясь данью, даже плохо вникали в порядок, там действовавший. Да и трудно было вникнуть в него, потому что в отношениях между тамошними князьями нельзя было усмотреть никакого порядка. С этой стороны верхневолжские Всеволодовичи стояли гораздо ниже своих предков, днепровских Ярославичей. У тех мелькали в головах хоть шаткие идеи старшинства и земского долга; эти идеи иногда направляли их отношения и сообщали им хотя бы тень права. Всеволодовичи XIII в. в большинстве плохо помнили старое родовое и земское предание и еще меньше чтили его, были свободны от чувства родства и общественного долга. Юрий московский в Орде возмутил даже татар своим родственным бесчувствием при виде изуродованного трупа Михаила тверского, валявшегося нагим у палатки. В опустошенном общественном сознании оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата. Только образ Александра Невского несколько прикрывал ужас одичания и братского озлобления, слишком часто прорывавшегося в среде русских правителей, родных или двоюродных братьев, дядей и племянников. Если бы они были предоставлены вполне самим себе, они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собою удельные лоскутья.

Но княжества тогдашней северной Руси были не самостоятельные владения, а даннические «улусы» татар; их князья звались холопами «вольного царя», как величали у нас ордынского хана. Власть этого хана давала хотя призрак единства мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей. Правда, и в волжском Сарае напрасно было искать права. Великокняжеский владимирский стол был там предметом торга и переторжки; покупной ханский ярлык покрывал всякую неправду. Но обижаемый не всегда тотчас хватался за оружие, а ехал искать защиты у хана, и не всегда безуспешно. Гроза ханского гнева сдерживала забияк; милостью, т. е. произволом, хана не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица. Власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода III запутывать дела своей земли. Русские летописцы не напрасно называли поганых агарян батогом Божиим, вразумляющим грешников, чтобы привести их на путь покаяния. Всех удачнее пользовались этим батогом великие князья московские против своей братии. Особенно явственно обнаружилось это во время единственной московской усобицы, разыгравшейся в княжение Василия Темного. Эта усобица произошла вследствие притязания князя Юрия галицкого, дяди Василиева, занять великокняжеский стол мимо племянника. Этот дядя, опираясь на свое старшинство и ссылаясь на духовную своего отца Димитрия Донского, не хотел признать старшим десятилетнего племянника и в 1431 г. поехал в Орду тягаться с ним. Успех Юрьева притязания перенес бы великое княжение в другую линию московского княжеского дома, расстроил бы порядки, заводившиеся Москвой целое столетие, и грозил бесконечной усобицей. Хан рассек узел: отуманенный льстиво-насмешливою речью ловкого московского боярина Всеволожского, доказывавшего, что источник права — его ханская милость, а не старые летописцы и не мертвые грамоты (т. е. духовная Донского), хан решил дело в пользу Василия.

Преемство в прямой нисходящей линии. Другое благоприятное условие заключалось в новом порядке преемства великокняжеской власти. Значение, какое приобретало Московское княжество своими успехами, все доставалось великому князю, старшему из московских князей, который сверх своего московского удела владел еще великокняжеской Владимирской областью. С Ивана Калиты в продолжение ста лет таким великим князем становился почти всегда старший сын предшествовавшего великого князя, у которого в минуту смерти обыкновенно не оказывалось налицо младших братьев.

Случилось так, что московский княжеский дом не разрастался в боковые ветви, младшие дяди вовремя уходили со сцены, не становясь поперек дороги старшим племянникам. Потому переход великокняжеского достоинства в нисходящей линии до смерти Калитина правнука великого князя Василия Димитриевича не вызывал спора среди московских князей, а князьям других линий, соперничавшим с московскими, ни суздальским, ни тверским, не удалось перебить у них великого княжения.

Случайность, повторяясь, становится прецедентом, который силой привычки превращается в обязательное требование, в правило. Неоспариваемый переход великокняжеской власти от отца к сыну, повторявшийся в продолжение нескольких поколений, стал, по выражению летописи, «отчеством и дедством», обычаем, освященным примерами отцов и дедов, на который общество начало смотреть как на правильный порядок, забывая о прежнем порядке преемства по старшинству. И это условие резко вскрылось в той же московской усобице. Продолженная по смерти Юрия его сыновьями, она взволновала все русское общество, руководящие классы которого, духовенство, князья, бояре и другие служилые люди, решительно стали за Василия.

Галицкие князья встречены были в Москве как чужие и как похитители чужого и чувствовали себя здесь одиноко, окруженные недоверием и недоброжелательством. Когда сын Юрия Шемяка, по смерти отца наследник его притязаний, нарушил свой договор с Василием, последний отдал дело на суд духовенства. Духовный собор из пяти епископов с несколькими архимандритами (тогда не было митрополита на Руси) в 1447 г. обратился к нарушителю договора с грозным посланием, и здесь иерархи высказали свой взгляд на политический порядок, какой должен существовать на Руси. Духовенство решительно восстало против притязаний Шемякина отца на великокняжеский стол, признавая исключительное право на него за племянником, старшим сыном предшествовавшего великого князя. Притязание Юрия, помыслившего беззаконно о великом княжении, послание сравнивает с грехом праотца Адама, возымевшего желание «равнобожества», внушенное сатаной. «Сколько трудов понес отец твой, — писали владыки, — сколько истомы потерпело от него христианство, но великокняжеского стола он все-таки не получил, чего ему не дано Богом, ни земскою изначала пошлиной».

Итак, духовенство считало единственно правильным порядком преемство великокняжеского стола в нисходящей линии, а не по очереди старшинства, и даже наперекор истории признавало такой порядок исконной земской пошлиной, т. е. старинным обычаем Русской земли. Этот новый порядок пролагал дорогу к установлению единовластия, усиливая одну прямую старшую линию московского княжеского дома, устраняя и ослабляя боковые младшие. И усобица еще не кончилась, а глава русской иерархии уже провозглашал единовластие законного московского великого князя совершившимся фактом, пред которым обязано преклониться все русское общество, и князья, и простые люди. Новопосвященный митрополит Иона в известительном окружном послании 1448 г. о своем посвящении призывает князей, панов, бояр, воевод и все христоименитое «людство» бить челом своему господарю великому князю Василию, отдаться в его волю; если же они этого не сделают и допустят Шемяку возобновить усобицу, с них взыщется вся пролитая кровь христианская, в земле их никто не будет больше зваться христианином, ни один священник не будет священствовать, все церкви Божии будут затворены.

Московские князья и Великороссия. В деятельной поддержке, оказанной обществом во время усобицы новому порядку преемства великокняжеской власти, сказалось самое важное условие, упрочившее политические и национальные успехи Московского княжества. Как скоро из среды удельных князей поднялся один с такими средствами, какими обладал, со стремлениями, какие проводил преемственный ряд великих князей московских, вокруг него начали сосредоточиваться политические помыслы и народные интересы всего севернорусского населения. Это население ждало такого вождя, и это ожидание шумно проявилось в усобице. Здесь фамильные усилия московских великих князей встретились с народными нуждами и стремлениями. Первоначальной движущей пружиной деятельности этих князей был династический интерес, во имя которого шло и внешнее усиление их княжества, и внутреннее сосредоточение власти в одном лице. Но этот фамильный своекорыстный интерес был живо поддержан всем населением северной Руси с духовенством во главе, лишь только почувствовали здесь, что он совпадает с «общим добром всего нашего православного христианства», как писал в одном послании тот же митрополит Иона. Эта поддержка объясняется фактом, незаметно совершившимся в северной Руси под шум княжеских усобиц и татарских погромов.

Мы знаем, какие обстоятельства заставили массу русского населения передвинуться из старой днепровской Руси в область верхней Волги. Это передвижение сопровождалось раздроблением народных сил, выразившимся в удельном дроблении верхневолжской Руси. Очутившись в новых условиях, в непривычной обстановке, среди чуждого им туземного населения, пришельцы с юга не могли ни восстановить старого, ни скоро установить нового общего порядка и рассыпались по многочисленным все мельчавшим уделам. Но они не смыкались в замкнутые удельные миры, отчужденные друг от друга, как были отчуждены удельные князья. Народное брожение продолжалось, и сами князья поддерживали его своими усобицами: летописи прямо говорят, что ссоры тверских и других князей заставляли обывателей их княжеств уходить в более спокойные края.

А с конца XIV в. поднялось усиленное переселенческое движение из междуречья на север за Волгу. Размещаясь мелкими поселками, ведя более двух веков дробную работу по местам, но при сходных экономических и юридических условиях, переселенцы со временем сложились всюду в сходные общественные типы, освоились между собою, выработали на значительных пространствах известные взаимные связи и отношения, юридический быт и хозяйственный оборот, нравы, ассимилировали окрестных инородцев, и из всех этих этнографических элементов, прежде рассыпанных и разъединенных, к половине XV в. среди политического раздробления сложилась новая национальная формация.

Так завязалась и окрепла в составе русского населения целая плотная народность — великорусское племя. Оно складывалось тяжело и терпеливо. В продолжение 234 лет (1228–1462) северная Русь вынесла 90 внутренних усобиц и до 160 внешних войн при частых поветриях, неурожаях и неисчислимых пожарах. Выросши среди внешних гроз и внутренних бед, быстро уничтожавших плоды многолетней кропотливой работы, оно чувствовало потребность в политическом сосредоточении своих неустроенных сил, в твердом государственном порядке, чтобы выйти из удельной неурядицы и татарского порабощения. Эта потребность и была новой скрытой, но могущественной причиной успехов великого князя московского, присоединившейся к первоначальным и основным, какими были: экономические выгоды географического положения города Москвы и Московского княжества, церковное значение, приобретенное Москвой при содействии того же условия, и согласованный с обстоятельствами времени образ действий московских князей, внушенный их генеалогическим положением.

Значение московской усобицы. Той же потребностью объясняется неожиданный и чрезвычайно важный для северной Руси исход московской усобицы. Начав княжение чуть не ребенком, мягкий и благодушный Василий, казалось, совсем не годился для боевой роли, какая ему была суждена. Не раз побитый, ограбленный и заточенный, наконец, ослепленный, он, однако, вышел из 19-летней борьбы с приобретениями, которые далеко оставили за собою все, что заработали продолжительными усилиями его отец и дед. Когда он вступал на спорный великокняжеский стол, московская вотчина была разделена на целый десяток уделов, а когда он писал свою духовную, вся эта вотчина была в его руках, кроме половины одного из прежних уделов (верейская половина Можайского княжества). Сверх того ему принадлежало Суздальское княжество, вотчичи которого служили ему или бегали по чужим странам, московские наместники сидели по рязанским городам, Новгород Великий и Вятка были во всей его воле. Наконец, он не только благословил своего старшего сына великим княжением, что еще колебался сделать его отец, но и прямо включил великокняжескую область в состав своей наследственной вотчины.

Такие успехи достались Темному потому, что все влиятельное, мыслящее и благонамеренное в русском обществе стало за него, за преемство великокняжеской власти в нисходящей линии. Приверженцы Василия не давали покоя его соперникам, донимали их жалобами, протестами и происками, брали на свою душу его клятвы, пустили в дело на его защиту все материальные и нравственные средства, какими располагали. Внук Донского попал в такое счастливое положение, не им созданное, а им только унаследованное, в котором цели и способы действия были достаточно выяснены, силы направлены, средства заготовлены, орудия приспособлены и установлены, — и машина могла уже работать автоматически, независимо от главного механика.

Как скоро население северной Руси почувствовало, что Москва способна стать политическим центром, около которого оно могло собрать свои силы для борьбы с внешними врагами, что московский князь может быть народным вождем в этой борьбе, в умах и отношениях удельной Руси совершился перелом, решивший судьбу удельного порядка: все дотоле затаенные или дремавшие национальные и политические ожидания и сочувствия великорусского племени, долго и безуспешно искавшие надежного пункта прикрепления, тогда сошлись с династическими усилиями московского великого князя и понесли его на высоту национального государя Великороссии. Так можно обозначить главные моменты политического роста Московского княжества.

Характер московских князей. Часто дают преобладающее значение в ходе возвышения Московского княжества личным качествам его князей. Окончив обзор политического роста Москвы, мы можем оценить и значение этих качеств в ее истории. Нет надобности преувеличивать это значение, считать политическое и национальное могущество Московского княжества исключительно делом его князей, созданием их личного творчества, их талантов. Исторические памятники XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий. В их деятельности заметны некоторые индивидуальные особенности; но они объясняются различием возраста князей или исключительными внешними обстоятельствами, в какие попадали иные из них; эти особенности не идут далее того, насколько изменяется деятельность одного и того же лица от таких условий. Следя за преемственной сменой московских князей, можем уловить в их обликах только типические фамильные черты. Наблюдателю они представляются не живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю.

Прежде всего московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой посредственностью — не выше и не ниже среднего уровня. Племя Всеволода Большое Гнездо вообще не блестело избытком выдающихся талантов, за исключением разве одного Александра Невского. Московские Даниловичи даже среди этого племени не шли в передовом ряду по личным качествам. Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия. Во-первых, это очень мирные люди; они неохотно вступают в битвы, а вступая в них, чаще проигрывают их; они умеют отсиживаться от неприятеля за дубовыми, а с Димитрия Донского — за каменными стенами московского Кремля, но еще охотнее при нападении врага уезжают в Переяславль или куда-нибудь подальше, на Волгу, собирать полки, оставляя в Москве для ее защиты владыку митрополита да жену с детьми. Не блестя ни крупными талантами, ни яркими доблестями, эти князья равно не отличались и крупными пороками или страстями. Это делало их во многих отношениях образцами умеренности и аккуратности; даже их наклонность выпить лишнее за обедом не возвышалась до столь известной страсти древнерусского человека, высказанной устами Владимира Святого[11]. Это средние люди Древней Руси, как бы сказать, больше хронологические знаки, чем исторические лица. Лучшей их фамильной характеристикой могут служить черты, какими характеризует великого князя Семена Гордого один из позднейших летописных сводов: «Великий князь Симеон был прозван Гордым, потому что не любил неправды и крамолы и всех виновных сам наказывал, пил мед и вино, но не напивался допьяна и терпеть не мог пьяных, не любил войны, но войско держал наготове».

В шести поколениях один Димитрий Донской далеко выдался вперед из строго выровненного ряда своих предшественников и преемников. Молодость (умер 39 лет), исключительные обстоятельства, с 11 лет посадившие его на боевого коня, четырехсторонняя борьба с Тверью, Литвой, Рязанью и Ордой, наполнившая шумом и тревогами его 30-летнее княжение, и более всего великое побоище на Дону положили на него яркий отблеск Александра Невского, и летопись с заметным подъемом духа говорит о нем, что он был «крепок и мужествен и взором дивен зело». Биограф-современник отметил и другие, мирные качества Димитрия — набожность, семейные добродетели, — прибавив: «аще книгам не учен сый добре, но духовные книги в сердце своем имяше». При этом единственном исключении художнику высокого стиля вообще мало дела с московскими князьями.

Но не блистая особыми доблестями, эти князья совмещали в себе много менее дорогих, но более доходных качеств, отличались обилием дарований, какими обыкновенно наделяются недаровитые люди. Прежде всего эти князья дружно живут друг с другом. Они крепко держатся завета отцов: «жити за один». В продолжение четырех поколений, со смерти Данила до смерти Василия Димитриевича, Московское княжество было, может быть, единственным в северной Руси, не страдавшим от усобиц собственных князей. Потом московские князья — очень почтительные сыновья: они свято почитают память и завет своих родителей. Поэтому среди них рано складывается наследственный запас понятий, привычек и приемов княжения, образуется фамильный обычай, отцовское и дедовское предание, которое заменяло им личный разум, как нам школьная выучка нередко заменяет самодеятельность мысли. Отсюда твердость поступи у московских князей, ровность движения, последовательность действий; они действуют более по памяти, по затверженному завету отцов, чем по личному замыслу, и потому действуют наверняка, без капризных перерывов и с постоянным успехом, как недаровитому ученику крепкая память позволяет тверже отвечать урок сравнительно с бойким мальчиком, привыкшим говорить своими словами. Работа у московских князей идет ровной и непрерывной нитью, как шла пряжа в руках их жен, повинуясь движению веретена. Сын цепко хватается за дело отца и по мере сил ведет его дальше. Уважение к отцовскому завету в их холодных духовных грамотах порой согревается до степени теплого набожного чувства. «А пишу вам се слово, — так Семен Гордый заканчивает свое завещание младшим братьям, — того деля, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не погасла».

В чем же состояло это фамильное предание, эта наследственная политика московских князей? Они хорошие хозяева-скопидомы по мелочам, понемногу. Недаром первый из них, добившийся успеха в невзрачной с нравственной стороны борьбе, перешел в память потомства с прозванием Калиты, денежного кошеля. Готовясь предстать пред престолом Всевышнего Судии и диктуя дьяку духовную грамоту, как эти князья внимательны ко всем подробностям своего хозяйства, как хорошо помнят всякую мелочь в нем! Не забудут ни шубки, ни стадца, ни пояса золотого, ни коробки сердоликовой, все запишут, всему найдут место и наследника. Сберечь отцовское стяжание и прибавить к нему что-нибудь новое, новую шубку прикупить, новое сельцо построить — вот на что, по-видимому, были обращены их правительственные помыслы, как они обнаруживаются в их духовных грамотах. Эти свойства и помогли их политическим успехам.

У каждого времени свои герои, ему подходящие, — а XIII и XIV века были порой всеобщего упадка на Руси, временем узких чувств и мелких интересов, мелких, ничтожных характеров. Среди внешних и внутренних бедствий люди становились робки и малодушны, впадали в уныние, покидали высокие помыслы и стремления; в летописи XIII–XIV вв. не услышим прежних речей о Русской земле, о необходимости оберегать ее от поганых, о том, что не сходило с языка южнорусских князей и летописцев XI–XII вв. Люди замыкались в кругу своих частных интересов и выходили оттуда только для того, чтобы попользоваться на счет других. Когда в обществе падают общие интересы и помыслы его руководителей замыкаются в сердоликовую коробку, положением дел обыкновенно овладевают те, кто энергичнее других действует во имя интересов личных, а такими чаще всего бывают не наиболее даровитые, а наиболее угрожаемые, те, кому наиболее грозит это падение общих интересов. Московские князья были именно в таком положении: по своему генеалогическому значению это были наиболее бесправные, приниженные князья, а условия их экономического положения давали им обильные средства действовать во имя личной выгоды. Потому они лучше других умели приноровиться к характеру и условиям своего времени и решительнее стали действовать ради личного интереса. С ними было то же, что бывает с промышленниками, у которых ремесло усиленно развивает сметливость и находчивость на счет других высших качеств и стремлений. Купец чем энергичнее входит в свое купеческое дело, забывая другие интересы, тем успешнее ведет его. Я хочу сказать, что фамильный характер московских князей не принадлежал к числу коренных условий их успехов, а был сам произведением тех же условий: их фамильные свойства не создали политического и национального могущества Москвы, а сами были делом исторических сил и условий, создавших это могущество, были такой же второстепенной, производной причиной возвышения Московского княжества, какою, например, было содействие плотного московского боярства, привлеченного в Москву удобным ее положением, — боярства, которое не раз и выручало своих князей в трудные минуты. Условия жизни нередко складываются так своенравно, что крупные люди размениваются на мелкие дела подобно князю Андрею Боголюбскому, а людям некрупным приходится делать большие дела подобно князьям московским.