"Немецкий детектив" - читать интересную книгу автора (Кирст Ханс Хельмут, Бозецкий Хорст, Тёльке...)

Глава V

Мюнхен воскресным вечером. Зима понемногу идет к концу, мороз стоит уже только в горах, над городом нависли тяжелые серые тучи. Идет снег с дождем.

Тихо и спокойно в Швабинге. Кажется, всех утомил безудержный ночной разгул. С вокзала постепенно расползлись последние пьяницы, закрытые забегаловки выдыхают на улицу тяжелый перегар.

На масленицу в воскресенье приличные граждане отсыпаются. Кто-то уехал в горы и там теперь зевает в очередях на подъемник. Редкие ханжи выбрались на раннюю мессу в полупустых кирхах.

Центр города словно вымер — на улицах ни души, только тысячи припаркованных машин (один бывший мюнхенский бургомистр сдержанно назвал их «жестяными священными коровами нашей цивилизации»). Впечатление вымершего города усиливается тем, что, кроме священников, мусорщиков, нескольких торговцев съестным и аварийных служб, никто не работает. В полной боевой готовности только полиция, особенно криминальная.

В здании полицай-президиума, в одном из множества кабинетов третьего этажа, завершал свои дела комиссар Циммерман. Ровно в девять он встретился с ближайшим помощником инспектором Фельдером, чтобы обсудить достигнутые результаты в расследовании смерти Хорстмана. Фельдер к этой встрече приготовил все бумаги. В папке «А» — рапорты с места происшествия, материалы о жертве, свидетелях и собранных на тот момент вещественных доказательствах. Папка «В» предназначалась для грядущих следственных действий: протоколов обысков, списков конфискованных вещей, ордеров на арест. Но пока что она была пуста. В папке «С» — список подозреваемых и план дальнейших действий. После двадцати четырех часов работы в папке лежало с полсотни листов. В папке «Д», предназначенной для материалов вспомогательных расследований, тоже почти ничего не было. И, наконец, папка «Е», где должны были храниться материалы средств массовой информации, телефонограммы и прочая текущая корреспонденция, тоже оставалась пустой.

Фельдер заметил:

— Мне кажется, пока мы чертовски мало знаем.

Полицай-президиум, 9.38. Разговор советника Хедриха с комиссаром Циммерманом:

Хедрих: Ночь прошла относительно спокойно.

Циммерман: Да, ничего существенного не произошло.

Хедрих: Как продвигается дело Хорстмана?

Циммерман: Не очень. Но одно мне ясно: искать нужно в таких местах, где кишат фраки и белые бабочки.

Хедрих: Значит, в ближайшее время вам понадобятся люди.

Циммерман: Пока еще нет, постараемся справиться сами. Но вот в таких случаях всегда предпочтительно обойтись без лишней спешки. Или на нас кто-то давит?

Хедрих: Угадали. И не кто иной, как генеральный прокурор доктор Гляйхер. И от него не избавиться.

Циммерман: Переправьте его на меня.

Хедрих: Милый Циммерман, я давно это сделал. Но когда он до вас доберется, вам или кому вы там поручите, придется рассказать все, что он захочет. А вы знаете — хочет он всегда слишком многого.

Циммерман (без особого восторга): Как-нибудь справлюсь.

Разговор комиссара Кребса с инспектором Михельсдорфом. 9.57:

Михельсдорф: Вот данные по Хелен Фоглер, частично — из нашей картотеки, но с новыми дополнениями. Хотите послушать?

Кребс: Будьте любезны.

Михельсдорф: Хелен Фоглер, двадцать пять лет, отец — чиновник управления шоссейных дорог в Мюнхене, мать умерла при родах. Воспитывалась у тетки, сестры отца. Закончила частную церковную школу с приличными оценками почти по всем предметам, кроме математики, физики и химии. В шестнадцать забеременела. И повела себя довольно необычно. Отказалась назвать отца ребенка, как ее ни уговаривали, — ведь было подозрение на изнасилование. Вкупе со слабым здоровьем это было бы достаточным основанием для оправданного и вполне легального аборта. Но она оставила ребенка, настаивая, что вырастит Сабину одна. Попыталась подыскать работу на неполный день. Отец помогал ей по мере сил. До сих пор она получает от него каждый месяц полторы-две сотни марок. Работала продавщицей в универмаге, билетершей в кино, официанткой в нескольких ресторанах и ночных клубах. И при случае подрабатывала проституцией.

Кребс: Вам не кажется, что ей от жизни и так досталось и нам следует ее поберечь?

Михельсдорф: Нет, не кажется. Вы же лучше меня знаете, что у нас не бывает особой мороки с профессиональными преступниками и рецидивистами — их мы всегда сумеем обезвредить. Но зато сколько проблем с людьми, нарушающими закон от случая к случаю, непредсказуемыми в поступках и от того гораздо более опасными. Вроде этой Фоглер, которая не желает нам помочь и упорно молчит.

Кребс: Понимаю, чего вы боитесь. Нападение на Фоглер для преступника закончилось неудачей, и он не успокоится, пока все не повторит и не доведет до конца. Такое случается не впервые.

Михельсдорф (охотно подтверждая): В том-то все и дело! И не только. Мой опыт подсказывает, что такому насильнику важно только повторить и завершить нападение, а на ком — неважно, хоть на ком угодно. Так что под угрозой не только Фоглер. Но она — ниточка, ведущая к преступнику. Она его знает и должна заговорить. Ну так что, нажмем?

Кребс: Попытаемся.

Полицай-президиум, 10.18. Разговор комиссара Крамер-Марайна, дорожная полиция, с комиссаром Циммерманом и инспектором Фельдером:

Циммерман: Принесли что-нибудь новенькое? Такое, чтоб дух перехватило?

Крамер-Марайн: Ничего подобного. Напротив, должен признаться, что одна вещь, на которую я очень рассчитывал, не вышла. Автомобиль, которым переехали Хорстмана, был поврежден. Я надеялся, что кто-нибудь позвонит — из гаража, с бензоколонки или из мастерской. Но в радиусе ста километров — ни-че-го!

Циммерман: А что если хозяин машины — сам владелец бензоколонки или гаража или один из сотрудников?

Крамер-Марайн: Да, это вполне возможно и заслуживает внимания. Но есть и еще одна надежда. Наш эксперт Вайнгартнер занялся кусочками лака с кузова. Он считает, что это совершенно новый специальный вид покрытия. Если это подтвердится, число подозрительных машин в районе Мюнхена ограничится лишь парой дюжин.

Циммерман: Знаете, в нашей работе мне больше всего нравится, когда эксперт в какой-нибудь тихой лаборатории своими штучками способен доказать вину преступника, которого он в жизни не видел и не увидит. Причем настолько доказательно, чтобы убедить и суд. В сравнении с ним я сам себе кажусь неотесанным болваном, который роется в навозной куче.

Комиссар Кребс без особого воодушевления копался в бумагах. Порой он что-то записывал, засовывая листок в карман. Для этого была своя система. В левый боковой карман пиджака он клал заметки по делам, которыми он сам занимался, в правый — по другим, не столь важным. В левый нагрудный — выписки из своей собственной картотеки, а в правый — всякие статистические данные, в основном закрытого характера.

Свою секретаршу фрау Ризи он попросил принести собранный в отделе материал о «непрофессиональной проституции». Через минуту первая папка уже лежала у него на столе. Заметив удивление комиссара, фрау Ризи пояснила:

— Михельсдорф предупредил меня, что вам наверняка понадобятся эти бумаги. Потом я принесу следующие.

Кребс благодарно улыбнулся. Годами он боролся за то, чтобы в криминальной полиции работали такие женщины, и к себе в отдел брал их на все более-менее подходящие должности. И результаты были удивительные. Интересно, что сам Кребс совершенно не умел общаться с женщинами и был с ними совершенно беспомощен.

— Есть для меня еще что-нибудь? Фрау Ризи замялась.

— Да, но не знаю, как вам сказать. На моей памяти такого еще не было. К вам посетитель.

— Ко мне? — удивился Кребс. — Кто-то пришел ко мне по делу?

— В том-то и дело, что нет, — подчеркнула секретарша. — В приемной ждет какая-то девочка, на вид лет восьми. Я попыталась расспросить ее — впустую. Узнала только, как ее зовут.

— Сабина? — Комиссар заметно обрадовался.

— Да.

— Пусть войдет!

Сабина Фоглер вошла в кабинет, подошла к вскочившему Кребсу, с интересом оглядела его и подала руку.

— Вы меня помните?

— Ну разумеется, Сабина. Проходи и садись поближе. Я рад, что ты пришла!

— Правда? — серьезно спросила девочка.

— Правда, очень рад! — заверил ее Кребс, не слишком опытный в общении с детьми. — Тебя прислала мама, Сабина?

— Нет, — энергично затрясла она головой. — Мама не знает, что я здесь. Но я подумала, что ей нехорошо, а я никого не знаю, кто мог бы помочь. Кроме вас.

Из протокола совещания группы по расследованию убийства Хайнца Хорстмана. Полицай-президиум, отдел убийств. Присутствуют: комиссар Циммерман, инспектор Фельдер, фройляйн Дрейер, ассистент фон Гота, инспектор Денглер, обычно занимающийся особыми поручениями начальника полиции, а теперь с пятью другими оперативниками выделенный в помощь Циммерману:

Циммерман: Все, что нам удалось установить до сего времени, только укрепляет во мнении, что речь идет не о несчастном случае, а о том, что Хорстман был убит умышленно. Поскольку на экспертизу уйдет еще пара дней, займемся пока людьми из окружения убитого. У Фельдера есть план.

Фельдер: Хорстман был человеком, так сказать, с большим радиусом действия, и предстоит проверить массу людей. И в их числе сотрудники редакции, те, кем он занимался как репортер, соседи по дому и множество других, с которыми он регулярно встречался: торговцы, кельнеры, дантисты, владельцы гаражей и так далее. Всего девяносто три адреса. Первые сорок семь мы уже проверили.

Циммерман: Нашли кого-нибудь, заслуживающего особого внимания?

Фельдер: Да, по крайней мере троих: Хельгу Хорстман, Вальдемара Вольриха и еще некоего редактора Лотара, который, похоже, был единственным близким другом покойного.

Циммерман: Все девяносто три адреса с этой минуты переходят к коллеге Денглеру и его людям. Только прошу вас, информируйте меня, как только что-то обнаружите.

Денглер: Будет сделано!

Фельдер: Хотел бы еще напомнить, что фрау Хорстман вместе с Вольрихом до сих пор не имеют алиби на критическое время — время убийства.

Циммерман: На это особо не рассчитывайте. Вольрих может быть кем угодно, только не импульсивным психом. Он никогда ничего не сделает, не просчитав все наперед и не обезопасив себя. Это не значит, что рано или поздно мы не припрем его к стене. О нем я позабочусь сам. А вы, Фельдер, пожалуй, займитесь Лотаром. А как дела у вас, коллега Дрейер?

Дрейер: Я предложила бы обратить внимание на трех женщин из окружения Хорстмана. Имею в виду Сузанну Вардайнер, Генриетту Шмельц и Ингеборг Файнер. То, что я выяснила о них, есть в деле. Теперь две группы наших следят за Сузанной Вардайнер и Генриеттой Шмельц. А Файнер я займусь сама.

Циммерман: Согласен.

Фон Гота: А чем заняться мне?

Циммерман: Вы, дорогой друг, наше секретное оружие, которое мы используем в так называемом высшем свете. Вот ваша главная роль.

Денглер (новый член команды, человек с большим опытом и способностями в сыскном деле): Хотел бы обратить внимание еще на одну задачу, стоящую перед нами. Речь о месте происшествия — этой чертовой Нойемюлештрассе. Что там делал Хорстман? К кому направлялся? С кем там встретился перед смертью или хотел встретиться, но не успел?!

Циммерман: Согласен, это важно, и нужно выяснить. Вы проверьте адреса в том квартале и не забудьте сокращения «Фри» из блокнота Хорстмана.

Денглер: Я уже начал над этим работать. Это «Фри» могло быть сокращением от имени или названия улицы в том районе.

Циммерман: Так что займитесь этим, и побыстрее. И с этой минуты, дорогие коллеги, для нас не существует никаких плановых сроков, графиков совещаний и субординации. Все, что только найдете, немедленно сообщайте мне.

Да, с этой минуты Циммерман начал сплетать из нитей сеть, в которую должен попасться убийца.

Комиссар Кребс вышел на улицу, держа малышку Сабину за руку. Остановив такси, назвал адрес на Унгерштрассе. Заплатил и не напомнил о квитанции — не счел поездку служебной.

Сабина открыла дверь ключом, болтавшимся на цепочке вокруг шеи, и вбежала в квартиру:

— У нас гость, мамуля!

Хелен Фоглер лежала в постели и выглядела неважно. Кребс, приоткрыв дверь спальни, сказал негромко:

— Меня привела Сабина. Она считает, что вам плохо. Хелен села.

— Невозможный ребенок! — И Сабине — нежно: — Прошу тебя, оставь нас одних.

— На четверть часа, — с необычайно серьезным видом согласилась Сабина. — Я пока порисую. А потом я тоже хотела бы поговорить с комиссаром. — Увидев, что Кребс кивнул, успокоилась и вышла.

— Вы на самом деле пришли только из-за нее? — недоверчиво спросила Хелен.

— Рад вам помочь, если вы не против.

— Значит, вы собираетесь продолжать вчерашний допрос?

— Нет, — дружелюбно улыбнулся Кребс, — надеюсь, вы все расскажете сами.

Хелен покачала головой и решительно заявила:

— Вам я верю, а себе — нет. Не верю, что есть смысл жить дальше.

— Вы боитесь?

— И это тоже, — тихо созналась она. — Вчера вечером боялась смертельно. А сегодня испытываю только безнадежность, безысходность и унижение. И одно-единственное я знаю точно: я не могу так больше. Хочу покончить с этим и стереть все из памяти.

— Знаете, по-человечески я вас понимаю, — задумчиво произнес Кребс, — но я-то полицейский. И потому не могу оставаться в стороне. Я должен вам помочь — даже если вы этого не хотите.

Из рапорта генерального прокурора доктора юриспруденции Гляйхера:

«Взаимодействие между прокуратурой и полицией можно оценить как вполне удовлетворительное. Это в первую очередь заслуга прокуратуры, оказывающей полиции полное доверие на основании убеждения, что та в своей повседневной деятельности полностью чтит требования закона и действует в интересах порядка и закона.

Полагаю, однако, и на основе своего богатого опыта сотрудничества с полицией имею на это право, что это взаимодействие было бы гораздо эффективнее, будь расследование важнейших дел в большей степени сосредоточено в одних руках. Чтобы не случилось, как в случае смерти журналиста Хорстмана, где расследование вели параллельно несколько групп, и только позднее, в этом случае даже слишком поздно, дошло до координации их деятельности. Это привело в результате к прискорбным последствиям».

Анатоль Шмельц в то утро вернулся в «Гранд-отель», сказав портье:

— Кто бы меня ни спрашивал, меня нет. И вы не знаете, где я. Но если захотят что-то передать — пожалуйста, только все запишите.

Как следует отоспавшись, он уже за полдень заказал в номер обильный завтрак: овсянку, яичницу с ветчиной, жареные колбаски, тушеные почки, джем, печеные груши, тосты и чай. Обслуживал его Хансик Хесслер.

Шмельц, накинув длинный халат из черного шелка, в тишине и покое отдал завтраку должное. Лицо его дышало покоем. Приступая к почкам, он вдруг заявил:

— Разумеется, его смерть потрясла меня. Но, с другой стороны, кто бы мог подумать, что именно он, для кого я столько сделал, отблагодарит меня тем, что начнет собирать компрометирующие меня материалы?

— Ничего страшного, людям свойственна неблагодарность, — констатировал Хансик, преданно взирая на Шмельца. — Но, по счастью, он вовремя умер. Я считаю, он это заслужил. Вам не кажется?

Мартин Циммерман добрался домой в половине первого. Он всегда по мере сил пытался хотя бы два часа воскресного обеда проводить с семьей. Часто это удавалось при весьма драматических обстоятельствах, иногда — ив интервале между двумя убийствами.

Жена его Маргот и сын Манфред поздоровались с ним довольно холодно. Циммерман сделал вид, что не замечает этого, старательно пытаясь играть роль главы семьи. Он даже изобразил удивление, когда из кухни вынесли жаровню со свиной печенкой, хотя и ел ее по очереди с клецками дважды в месяц.

— Ты что-то неважно выглядишь, — с отцовской заботой заметил он сыну.

— Ну ты тоже не похож на отдыхающего, — ответил тем же Манфред.

— Работы выше головы, — пояснил Циммерман. — А как у тебя дела? Ты, видно, очень занят, раз дома почти не показываешься? Завел подружку?

— Дружка.

— Тоже неплохо, — не поперхнулся Циммерман. — У вас общие интересы?

— Я же сказал, — подчеркнул Манфред, — что завел друга.

— А я все слышал и понял, — все еще сдерживал себя Циммерман. — И чем вы заняты еще, кроме вашей дружбы?

— Стараемся по мере сил не упустить ничего.

— Что именно?

— Все, что следует пережить в нашем возрасте, — сказал Манфред. — Знаешь, отец, мы поняли, что темп жизни изменился, что изменилось все на свете, что жить, как вчера, сегодня не годится.

— Ну тут я с тобой не согласен! — возразил Циммерман, наливая пиво себе и сыну. — Вполне возможно, что мир меняется снаружи, что шар земной еще гуще зарастает сплетениями дорог, что башни из бетона и стекла совсем закроют горизонт, что полчища автомобилей заполнят все уголки планеты. Но разве изменится человек? Станет ли он другим? Что будет с ним, со всеми его сильными и слабыми сторонами?

— Придется тоже измениться, научиться иначе мыслить и действовать, если захочет выжить — придется без разговоров подчиняться прогрессу, и вообще…

— Люди не меняются, — грустно заметил Циммерман. — Их не изменили три тысячелетия нашей цивилизации. По своей работе я знаю одно: в любые времена люди убивали друг друга по все тем же причинам и все с той же жестокостью.

— Ты мыслишь только с точки зрения преступлений и трупов и иначе уже не способен. — Сын сказал это почти сочувственно.

— Трупы, мой милый, — это та реальность, которая больше всего доказывает абсурдность жизни в нашем мире. Ведь убийства — результат поступков людей, живущих среди нас.

— Это мнение полицейского, — презрительно и непреклонно заявил Манфред, — которое я не могу принять, хотя этот полицейский — мой отец.

Петер Вардайнер поглощал устрицы, поставленные фирмой «Боттнер», — отборные экземпляры, не слишком крупные, но чудные на вкус. Не то чтобы он слишком наслаждался лакомством — его меню составляла фрау Сузанна, следившая, чтобы он не растолстел и не перегружал сердце. А устрицы, она считала, прекрасно усваиваются, содержат много фосфора и улучшают кровообращение.

— Иногда я себя спрашиваю, почему ты со мной так позишься? Особенно последнее время?

— Можешь выбрать любое объяснение, например, что я тебя люблю.

— Если бы я мог все объяснить этим… — с некоторым усилием усмехнулся Вардайнер. — Только что-то мне мешает. Был же некий Хайнц Хорстман…

— Но, Петер, он-то тут при чем?

— При том, что смог собрать множество материалов, Сузи, и о тебе тоже. В связи со Шмельцем. Ты об этом не знала?

Воскресным утром редактор Лотар никак не мог расстаться с секретаршей Марией Антонией Бауэр. Весьма скудно одетые, они сидели, прижавшись друг к другу, в огромном кресле, наслаждаясь завтраком, который любовно приготовил Лотар.

Мария Антония, она же Тони, попивала убийственной крепости кофе.

— Боюсь, он наделает нам неприятностей.

— Ну, тут и мы можем задать им жару. Они даже понятия не имеют как!

— Но у них больше возможностей!

— Это только так кажется, — беззаботно махнул рукой Лотар. — Просто они воспользуются тем, что мы на них работаем. Но выгнать нас можно только раз, да и то вряд ли они решатся.

— Ну да, надейся, — скептически фыркнула Тони.

— Знаешь, этот Вольрих, как охотничий пес, должен был пронюхать, где бумаги, которые собрал Хорстман. Думали, они у меня. Но где они на самом деле — моя забота. Что касается тебя, стой на своем: Хорстмана ты практически не знала, его у меня никогда не видела и даже не знала, что мы были друзьями. Ты просто спишь со мной — и все. Ни слова больше. Остальное я беру на себя.

Беседа ассистента фон Готы с греческим журналистом Василисом В., происшедшая во время командировки фон Готы в Афины:

Василис В.: Я говорю немного по-немецки, поэтому время от времени подрабатываю гидом с немецкими туристами. Одним из них был и Хорстман. Но он оставил неприятное впечатление. Совсем не интересовался, как остальные, нашими памятниками истории и культуры, не замечал успехов, которых наши власти добились в последнее время. Зато с удовольствием раскапывал отдельные недостатки, хотя, понятно, это были единичные и нетипичные явления. Поскольку я в известной мере отвечал за его поведение, меня, конечно, беспокоил его подход к изучению Греции.

Фон Гота: Вы сообщали об этом куда-нибудь?

Василис В.: Ну что вы! Я только предупреждал Хорстмана. Еще я высказал свое беспокойство доктору Шмельцу, начальнику Хорстмана, который в то время совершенно случайно тоже оказался в Афинах. Но он, в отличие от Хорстмана, находился у нас по чисто личным мотивам.

Фон Гота: Таким мотивом, очевидно, была Мария К.?

Василис В.: На это и вам ответить не могу. Но уверяю, Хорстман сумел за короткий срок устроить жуткий скандал.

Фон Гота: Хорстмана арестовала ваша полиция… Кто ее вызвал?

Василис В.: Во всяком случае, не я.

Фон Гота: А кто тогда? Мария К. или сам доктор Шмельц?

Василис В.: Не знаю.

Фон Гота: Но вы не исключаете, что тут замешан доктор Шмельц и что ему удалось с помощью греческой полиции обезвредить Хорстмана в Афинах?

Василис В.: Послушайте, я не сумасшедший. Жить мне еще не надоело, и корчить из себя героя не хочу. Так что не ждите от меня ответов на подобные вопросы.

Вначале комиссару Кребсу пришлось помочь Сабине с уроками. Только потом она позволила ему, и то в знак благодарности, нарисовать флюоресцентной краской несколько кругов в альбоме для рисования.

— Хорошо у вас получается, — признала Сабина.

— Я рад, что тебе нравится.

— Я люблю, когда кто-нибудь со мной занимается, — неожиданно серьезно сказала Сабина, — только у мамы для меня вечно нет времени.

Хелен Фоглер тем временем встала, вымыла лицо холодной водой, причесалась и надела простое платье. Теперь она выглядела приличной и привлекательной молодой матерью, живущей в нормальном ухоженном доме.

— Оставляю вас одних, — заявила Сабина, когда мать вошла в комнату, — а я пока нарисую что-нибудь для комиссара Кребса. Наверное, деревенский домик с садиком, с коровой и собачкой. — И она исчезла.

Хелен подсела к Кребсу.

— Поймите меня правильно. Я никогда не приводила домой никого из… из клиентов. Из-за Сабины.

— Я вас об этом не спрашиваю, — возразил Кребс.

— Неважно, я все равно думала о ваших словах. Вам нужно одно: чтобы я вам рассказала все подробности о человеке, напавшем на меня.

— Вы правы, мне хотелось бы этого.

— Но тем самым я дала бы вам в руки улики на человека, который способен на все. Могу себе представить: вначале меня допрашивают в полиции, потом я — свидетель в суде… Это уничтожит меня, и Сабине тоже ничего хорошего не сулит. Или считаете, я не права?

— Нет, так я не думаю, — возразил Кребс. — Но могу обещать вам: мы сделаем все, чтобы этот человек не причинил вам вреда.

Она задумчиво взглянула на него.

— Но я-то смотрю вперед. Я обвиню этого человека, он попадет вначале к вам в руки, потом в суд и, вероятно, будет осужден. Но через некоторое время он снова выйдет на свободу — и сведет со мной счеты.

— Не исключаю, — открыто признал Кребс, — однако…

— Поймите, — тактично, но решительно перебила Хелен, — мы с дочерью хотим жить спокойно. И ничего больше мне не надо.

По воскресеньям во второй половине дня редакторы всех мюнхенских газет являлись на работу, чтобы готовить номер на понедельник.

Оба завзятых конкурента — и «Мюнхенский утренний курьер», и «Мюнхенские вечерние вести» — все место на первой полосе отдали некрологам Хорстману.

В «Мюнхенском утреннем курьере» Тириш распорядился подготовить прочувствованную статью, пестревшую оборотами вроде «невосполнимая утрата», «глубочайшее сочувствие», «безмерная печаль», «прискорбное несчастье».

— Этим заняться должен Лотар, такое по его части! Петер Вардайнер думал так же. В статье следовало высоко

оценить журналистский талант Хорстмана, упомянуть о развитом чувстве долга и поставить вопрос, не стал ли он жертвой сил, которым его принципиальность стала поперек горла.

— Этим пусть займется Фюрст — и с чувством!

После обеда комиссар Циммерман сделал еще одну попытку найти с сыном общий язык.

— Значит, ты думаешь, отец тебя совсем не понимает?

— Нет, — сказал Манфред, — ты полицейский бюрократ и не в состоянии понять думающих иначе.

— Не хочешь все-таки еще разок попробовать? — примирительно спросил Циммерман.

— К чему? — воскликнул Манфред. — Мы слишком разные люди. Ты консерватор и диктатор, я за свободу и прогресс.

И тут Манфред встал и удалился. Циммерман вдруг почувствовал страшную усталость, его клонило в сон.

— Прилягу на часок…

— Вот так всегда. Я тебя вижу, только когда тебе надо поесть и выспаться, — заметила жена. — Тебе не кажется, что для семьи этого недостаточно?

Но Циммерман уже заснул. Он буквально рухнул на диван и спал как убитый. Жена успела вымыть и убрать посуду, и тут в дверь позвонила Ханнелора Дрейер, приехавшая в служебной машине за шефом.

Уже в машине Циммерман решил, что Дрейер будет сопровождать его к Хельге Хорстман, которую он уже предупредил по телефону.

Вдова вышла к ним в легком облегающем брючном костюме. Ханнелору Дрейер она решительно не замечала.

— Почему вы не пришли один? — спросила она с многозначительной и многообещающей улыбкой. — Мы чувствовали бы себя гораздо свободнее.

— Вот именно поэтому я хотел уберечь себя и вас от напрасной траты сил, — спокойно пояснил Циммерман.

Проигнорировав жест, приглашавший его сесть рядом с хозяйкой на диван, Циммерман опустился в кресло. Дрейер осталась в дверях, стараясь казаться незаметной, но Циммерман был уверен, что она ничего не упустит.

— Я рад, — комиссар внимательно оглядел Хельгу, — что вы так быстро примирились со смертью супруга. Выглядите вы отлично.

— А для чего мне прикидываться? — с улыбкой заявила она. — Вы же прекрасно понимаете, убитая горем вдова из меня не получится. Разумеется, Хорстмана мне жалко. Но мужем он мне уже давно не был, и сегодня я чувствую себя совершенно свободно.

— Так что мы можем совершенно свободно поговорить о тех полутора часах вашего отсутствия на балу.

— Мне это не интересно, — решительно заявила она. — Вам нужно — сами и разбирайтесь.

Сжав зубы, комиссар спросил:

— Могу я осмотреть вещи вашего покойного мужа, его одежду, книги, бумаги?

— Не можете, комиссар, пока не обзаведетесь ордером на обыск. А его у вас нет, — с нескрываемой язвительностью заявила Хельга. — Мне очень жаль, но ничем не могу помочь.

— Тогда позвольте сообщить вам кое-что, о чем вы, видимо, не знаете. Если вы будете укрывать от следственных органов улики, которые могли бы помочь раскрытию преступления, то совершите уголовно наказуемый поступок. Это относится и к сокрытию необходимых документов.

— Если я правильно поняла, вы собираетесь прийти снова, — констатировала Хельга. — Только приходите один.

И поскорее, ладно? Сегодня у меня уйма свободного времени. Ведь я не смогу воспользоваться приглашением на Бал наций. Для опечаленной вдовы это неприлично. А люди нынче не так терпимы, как полицейское начальство.

Разговор комиссара Циммермана с ассистентом Дрейер в служебной машине после визита к Хельге Хорстман:

Циммерман: Есть что-то новое?

Дрейер: Я только убедилась, что моя оценка верна. Фрау Хорстман, по-моему, существо весьма ограниченное. Нет, не то чтобы ей недостает интеллигентности, но явно не хватает сил держать себя в руках, и часто она поступает спонтанно, по настроению.

Циммерман: Я бы сказал иначе. Эта дама — явная нимфоманка, которой пора бы обратиться к врачу, скорее всего — к психиатру. Ведь иногда трудно провести грань между необузданной чувственностью и уголовно наказуемыми деяниями. Но, чтобы было ясно, я не подозреваю ее в соучастии в убийстве мужа, хотя и не вижу алиби на те полтора часа. По-моему, она использовала это время, чтоб развлечься по-своему.

Дрейер: Мне почему-то показалось, что реагировала она слишком спокойно, я сказала бы, отрепетированно.

Циммерман: О, здесь, конечно, рука Вольриха — я им еще займусь. А как ваши успехи?

Дрейер: Я сейчас занимаюсь Ингеборг Файнер. Такая миниатюрная, прехорошенькая девушка. Но пока не могу сказать, какова ее роль в нашем деле. И неясно, как она оказалась в записной книжке Хорстмана.

Циммерман: Все равно не упускайте ее из виду. Уже бывало так, что совершенно незначительные фигуры играли на самом деле ключевую роль. А Хорстман ничего не делал зря. И его блокнот — тому свидетельство.

Секретарша Петера Вардайнера за каких-нибудь полчаса перепечатала вступительную статью шефа, озаглавленную «Взгляд в пропасть»: первая копия Вардайнеру, вторая — в архив редакции. Оригинал по пневмопочте — в типографию, где он попал в руки Себастьяну Иннигеру.

Иннигер пользовался репутацией идеально старательного сотрудника, готового выполнить любое задание, невзирая на время. Но была одна мелочь, о которой знали только двое. У Себастьяна Иннигера были два источника доходов: такую же сумму, как в «Мюнхенских вечерних вестях», он регулярно получал и от директора конкурента — «Мюнхенского утреннего курьера» — Вольриха.

За этот не облагаемый налогами доход он был обязан ежедневно по телефону сообщать Вольриху, что именно готовится к печати. И в этот вечер ему пришлось не раз посидеть на телефоне.

— Мы открываем только в шесть, — крикнул сквозь запертые двери Рикки, хозяин дискотеки «Зеро». Его возмущенный тон объяснялся тем, что он понятия не имел, кто стоит под дверью.

— Вы ищете неприятностей на свою голову, — раздался голос снаружи.

И моментально двери открылись, поскольку на крыльце стоял инспектор Михельсдорф. Рикки и смотреть не стал его удостоверение:

— Что вы, что вы, инспектор, я вас сразу узнал. Вы в Швабинге человек известный.

— Что вы говорите? — ухмыльнулся Михельсдорф. — Это может пригодиться, если попрут из полиции. Ну ладно. — Он сунул Рикки под нос фотографию. — Некая Фоглер — ты ее знаешь?

Сложив руки на животе, Рикки попытался сделать вид, что рад бы помочь, но вот беда — ничего не помнит.

— А я ее должен знать?

Михельсдорф отреагировал неожиданно резко:

— Ты что, собираешься со мной дурака валять? Смотри, а то я как следует проветрю твой паршивый курятник, где курят марихуану, а так называемая концертная программа больше похожа на турецкую баню.

— Ну если речь о Фоглер, с той я немного знаком, — заторопился Рикки. — Что вы о ней хотите знать?

— Всего две вещи, — четко потребовал Михельсдорф. — Какие заведения обычно посещает эта особа, кроме твоего? И мне нужны имена ее клиентов, и случайных тоже! Сделаешь список. И не советую о ком-нибудь забыть. Даю тебе пять минут!

Отрывки из трех телефонных разговоров, состоявшихся в воскресенье с 16.05 до 16.15

1. Звонок фрау Циммерман комиссару Циммерману:

Она: Прости, что беспокою. Я хотела только спросить, есть надежда, что ты вечером придешь домой?

Он: К сожалению, нет. Так что вечер планируй сама. Ты ведь это хотела услышать? И насколько я тебя знаю, теперь скажешь, что у тебя на уме.

Она: Звонил Тони (адвокат Энтони Шлоссер, их общий друг детства; на вилле его матери все трое провели золотые годы юности, и это обязывало). Из Аугсбурга приехала его мать и хотела провести со мной вечер. Тони передал тебе сердечный привет.

Он: Передай привет от меня Тони и его матери. Разумеется, ты должна пойти с ними. Куда собираетесь?

Она: На Бал наций, это какой-то чемпионат по танцам в Фолькс-театре. Ты не возражаешь?

Он: Ни в коем случае. Тебе нужно встряхнуться. Вполне возможно, мы там увидимся. Не исключено, что мне придется зайти туда по служебным делам. Желаю хорошо провести вечер!

2. Звонок ассистента фон Готы Генриетте Шмельц:

Фон Гота: Не хочу надоедать, но Гольднер заверил, что вы передумали и согласны меня принять.

Фрау Шмельц: Да, я не возражаю. Вот только не уверена, заинтересует ли вас то, что я скажу. Касается это моего сына Амадея.

Фон Гота: Если позволите, я к вам приеду, и только вам решать, о чем пойдет речь. Сейчас буду.

3. Звонок фрау Сузанны Петеру Вардайнеру:

Сузанна: Ну как дела? Хорошо себя чувствуешь?

Петер: Отлично! На совещании в редакции мне удалось отстоять все свои предложения.

Сузанна: И что, никто не возражал? Тебе это не кажется подозрительным?

Петер: Напротив, Бургхаузен предоставил мне полную свободу. Ему хватает хлопот и без этого — он в отъезде.

Сузанна: Петер, тут нечему радоваться, скорее, надо быть настороже. Боюсь, они сознательно заставляют тебя сунуть голову в петлю.

Петер: Господи Боже, Сузанна, я рад, что ты волнуешься из-за меня, но это уже чересчур. Твоя забота начинает меня утомлять. Займись-ка чем-нибудь другим.

Сузанна: Как хочешь. Меня приглашал в гости Бендер, ну помнишь, тот актер. Что скажешь?

Петер: Опять эти женские штучки? Но я решил, и тебе меня не сбить!

Сузанна: И все же я тебе советую как следует все взвесить. Я буду у Бендера, можешь туда позвонить, но смотри, чтобы не оказалось слишком поздно.

Шмельц решил навестить одну из своих приятельниц на Тегернзее. Ему захотелось выпить кофе с доктором медицины Марианной Ольмюллер, хозяйкой частного санатория.

Марианна приняла его более чем сердечно. Она относилась к тем двум десяткам женщин, что хранили стопки его лирических любовных писем. Кроме того, Шмельц много лет помогал ей основать и содержать санаторий, который в свое время она создала лишь благодаря ему.

— У тебя усталый вид. — Марианна нежно взяла его за руку, словно щупая пульс.

— Да с женой проблемы, — пояснил он, и казалось, в самом деле для него нет ничего важнее.

— Ну разумеется! — И приятельница поспешила с профессиональной оценкой: — Генриетта — существо нервное, слабое, болезненно истеричное и психически неустойчивое. У нее явно заметны суицидные тенденции.

— Ты могла бы дать такое медицинское заключение, Марианна? — умоляюще взглянул он. — Ведь ты не раз ее обследовала. Особенно последние пару лет, когда у нее появилась тяжелая депрессия на почве климакса. Изложить все это письменно, если понадобится?

— Ну почему же нет, Анатоль? Если нужно тебе помочь, придумаю что-нибудь. — Она нежно и понимающе улыбнулась. — Я человек благодарный и никогда не забуду, сколько хорошего ты для меня сделал и сколько дивных минут пережили мы вместе. Если у тебя есть время, я хотела бы показать тебе кое-какие планы по расширению санатория. Есть возможность сделать это на выгодных условиях, и было бы здорово, если бы ты опять вошел в долю.

Цепная реакция:

1. Из тайной беседы Себастьяна Иннигера, заведующего типографией «Мюнхенских вечерних вестей», и директора «Мюнхенского утреннего курьера» Вольриха:

Иннигер: Я только что просмотрел верстку завтрашнего номера. Большой некролог о Хорстмане написал Фюрст. На первой полосе еще речь американского президента и Генерального секретаря КПСС. Но главный шлягер номера — статья Вардайнера. На третьей полосе — огромный материал с подробными фактическими данными. В основном, о спекуляциях земельными участками, несколько раз там упомянут Шрейфогель: Это вам важно, да?

Вольрих: Это чертовски важно! Постарайтесь раздобыть оттиски, особенно той статьи, где речь о Шрейфогеле. И некролог по Хорстману — тоже. Получите по сто марок за каждый.

2. Из разговора Вольриха с директором Тиришем:

Вольрих: Вардайнер решился-таки и раскручивает на полные обороты. Оттиски уже на пути сюда.

Тириш: Знаете, меня это не удивляет. Только я не ожидал этого так скоро. Но тем скорее он окажется по уши в дерьме. И мы ему поможем.

(Тириш срочно потребовал к телефону Шмельца, но тот, как всегда, был недосягаем. Тириш без обиняков назвал все это бардаком и попытался выйти напрямую на Бургхау-зена, своего коллегу-конкурента. Хотел откровенно посоветоваться, что в интересах обеих сторон еще можно предпринять по этому делу. Но в издательстве секретарша с извинениями сообщила, что Бургхаузен — в Гармиш-Партенкирхен, где с премьер-министром Баварии участвует в заседании Кредитного союза землевладельцев. Собирался вернуться только вечером.

Но вечером типографские машины наберут обороты, и их не остановишь…)

Тириш: Дайте срочно Шлоссера, это наша последняя надежда. Потом останется только уповать на Господа!

3. Из телефонного разговора директора Тириша с доктором Шлоссером:

Тириш: Надеюсь, все готово к бою? Началось!

Шлоссер: Не волнуйтесь! Я готов к различным вариантам. Хотите послушать?

Тириш: Нет, спасибо, некогда. К вам приедет Вольрих, ознакомит вас со всем, что удалось раздобыть. Потом наступает ваша очередь выходить на ринг.

Шлоссер: Я готов! Вы еще удивитесь!

— Я не вовремя? — спросил от дверей комиссар Кребс. Но Хелен Фоглер сердечно приветствовала его, примчалась Сабина, сияя от радости.

— Вы за мной?

— Ну, собственно, да… Хотел прогуляться с тобой немного, если мама не возражает и если ты уже сделала уроки.

— Еще вчера, — уверяла его Сабина. — Я их сделала сразу, как вернулась из школы.

— Отлично. — Кребс повернулся к Хелен. — Знаете, у меня как раз есть время, и я хочу встретиться с одним старым коллегой, который ходит гулять в парк замка со своим псом.

— А что у него за пес? — нетерпеливо переспросила Сабина.

— Как бы тебе сказать, — попытался сообразить Кребс. — Нечто среднее между пуделем и терьером или между ньюфаундлендом и овчаркой. Пес просто отличный, и видела бы ты, какой умный…

— Мама, пожалуйста, разреши мне пойти взглянуть на этого песика!

— Ну беги, — Хелен Фоглер взглянула на Кребса. Подождала, пока Сабина исчезнет в прихожей, чтобы взять куртку, шапку и перчатки, потом сказала: — Думаете, я не знаю, зачем вам Сабина? Хотите расспросить ее обо мне. Ну что ж, я не имею ничего против.

— У вас есть причины для недоверия. И это оправданно. Но в отношении меня эти опасения можете отбросить, — перебил ее Кребс. — Поверьте, если бы я хотел узнать что-то важное, то прямо и открыто обратился бы к вам.

— Ну тогда я рада. Из-за Сабины, конечно, — с неуверенной усмешкой ответила Хелен.

Кребс, искушенный знаток человеческой натуры, видел в этом первый признак доверия.

— Не помешаю? — спросил инспектор Фельдер, входя в кабинет редактора Лотара. — Мне нужно с вами поговорить. Знаю, многие не любят, когда их отрывают от работы… — добавил он, кладя на стол свое удостоверение.

— Не беспокойтесь. — Лотар небрежно взглянул на удостоверение. — Ведь я редактор воскресного приложения, а оно давно готово. Так что сегодня я здесь случайно. Нужно написать некролог.

— Некролог Хорстману? Он был вашим другом?

— Что это значит — быть другом? Что вообще есть дружба? — начал разглагольствовать Лотар, как обычно, без особого успеха пытаясь привести в порядок свои светло-льняные волосы. — Где ее начало и конец? Как ее распознать? По тому, что вы ходите вместе поесть и выпить и по девушкам? Или по высоким словам, которыми мы вечно злоупотребляем в нашей газете? Дорогой мой, все это только иллюзии, в настоящей жизни они стоят не больше прошлогоднего снега.

— Но вы все же были с Хорстманом близкими приятелями? — не отставал Фельдер.

— А если и так — ну и что?

— Я один из тех, кто пытается разгадать загадку его смерти. И думаю, вы мне можете помочь.

— Но я не знаю, как и почему он умер, — осторожничал Лотар.

— Разве вас не радует возможность раскрыть убийство?

— А к чему? Его-то не воскресишь!

— Послушайте, Лотар, мы выяснили, что у него дома не было пишущей машинки. И в редакции он ею почти не пользовался. Но частенько работал у вас — или здесь, в этом кабинете, или у вас на квартире.

— Не отрицаю, — неохотно согласился Лотар. — Но чем он занимался, не знаю. И никогда не интересовался.

— Еще я хотел бы напомнить вам, прежде чем вы решите, что говорить мне, что нет: нам не составит труда убедиться, что статьи Хорстмана были напечатаны на вашей машинке.

— Ну ладно, чего вы хотите? — сдался Лотар.

— Чтобы вы дали мне возможность просмотреть все рукописи, оставшиеся после Хорстмана, которые вы прячете.

— Прямо сейчас?

— Спешить не надо. Позвоните мне, когда как следует все обдумаете. У вас есть время до завтра.

Около пяти вечера доктор Антони Шлоссер добрался до «Мюнхенских вечерних вестей». Прежде всего, соблюдая формальности, заглянул в издательство, но застал там только секретаршу. Только потом отправился в редакцию. Там его принял Петер Вардайнер. Правда, минут двадцать заставил ждать. Встреча проходила в ледяной атмосфере и без формальностей.

— Герр Вардайнер, обращаюсь к вам как к единственному ответственному руководителю, которого смог найти, — заявил Шлоссер, заняв предложенное кресло. — Я пришел, чтобы предупредить вас, — в ваших статьях использованы материалы, являющиеся собственностью стороны, которую я представляю, и на эти материалы мы намерены предъявить свои права.

— Но позвольте, откуда вы знаете содержание статьи? — Вардайнер казался даже довольным. — Наша газета поступит в продажу только в понедельник.

— У меня надежная информация. По закону я не обязан указывать ее источники. — Шлоссер прекрасно знал, о чем говорил. — Я только констатирую факт, что вы использовали данные, информацию и заметки Хорстмана, которые являются исключительной собственностью представляемого мною «Мюнхенского утреннего курьера».

— Вначале вы попробуйте это доказать. — Вардайнер старался казаться уверенным в себе, но заметно было, что начинал нервничать. — Дело в том, что Хорстман уже несколько недель работал на меня. Собирался перейти в мою газету, я ему платил.

— Это неслыханно! — воскликнул Шлоссер с хорошо разыгранным возмущением. — Ваше поведение противоречит всем основам корректных и коллегиальных отношений в мире прессы. Это просто бесстыдное сманивание людей. То, что Хорстман с вами сотрудничал, с юридической точки зрения ничуть не уменьшает вашу вину. Вы же знаете: чтобы заключить новое трудовое соглашение, нужно разорвать договор с прежним местом работы. Но такого не было, поэтому Хорстман…

— Знаете что? Убирайтесь отсюда! — взорвался Вардайнер. Проглотил две таблетки, запил их водой и продолжил: — Журналистика, доктор, не торговля. Поймите, тут решают не договора и счета, а журналистская совесть.

— Можете оправдываться как угодно, но это не отменяет факта, что с правовой точки зрения ваш поступок может вам очень дорого обойтись. Но я готов договориться с вами по-хорошему, найти джентльменское соглашение. Что вы на это скажете?

— Ничего! — Вардайнер ощутил резкую боль в сердце, но в то же время его охватило ощущение победы. Ему казалось, что адвокат перешел в оборону. — Обратитесь к моему юристу, герр Шлоссер.

— Слишком поздно, — отрезал Шлоссер. — Решать должны вы сами, и немедленно. В противном случае я намерен использовать все законные средства, чтобы запретить публикацию этих материалов.

— Доктор, вы мешаете мне работать, — заявил Вардайнер. — Прощайте!

Ассистент фон Гота сидел с Генриеттой Шмельц на ее вилле у озера Аммер и попивал сухое шерри. Разговор шел пока что ни о чем: о мягкой зиме, преимуществах деревенской жизни, живописи барокко и музыке романтизма.

Через некоторое время фон Гота осторожно заметил:

— Вашего сына зовут Амадей, это имя выбрано явно не случайно. Вы, конечно, воспитали его так, чтобы он мог разделить с вами любовь к прекрасному?

— До недавнего времени я верила в это, но сегодня сомневаюсь, — грустно признала фрау Генриетта. — Хотя немногое, что я о нем знаю, дает надежду, что его все же больше тянет ко мне и моим интересам. Но есть еще его отец. Тот по-своему тоже его любит. Но при этом старается отдалить сына от меня и пользуется самым эффективным средством — деньгами.

Фон Гота разглядывал медово-золотистое шерри в бокале.

— А вы не можете сделать так, чтобы ваш сын жил вместе с вами? Изолировать его от дурного влияния отца?

— Это возможно, но тогда — окончательный разрыв с мужем. Для меня это значило бы только бесконечные склоки и волокиту.

— А это слишком высокая цена, если речь идет о сыне? — Он заглянул хозяйке в глаза.

— Как вам такое пришло в голову? — удивленно спросила она.

— Я пережил нечто подобное. Когда мне было десять, отец развелся с матерью. Отцу не важно было, что мать за все годы совместной жизни так и не попыталась его понять и даже то, что иногда изменяла. Главное — он не хотел, чтобы она меня воспитывала. Вначале я очень страдал. Но сейчас понимаю, что всем хорошим во мне я обязан тому отцову решению. С той поры я научился думать, решать и отвечать за себя сам.

— И я уже поняла, — призналась фрау Генриетта, лицо которой озарили розовые лучи заходящего солнца, — что решительный развод с мужем — единственная возможность удержать сына. Но тут вдруг погиб единственный человек, который мог помочь мне с разводом. Хорстман.

— Рад, рад вас видеть, — сказал отставной комиссар Келлер. Навстречу ему по дорожке шел Конрад Кребс, ведя за руку Сабину.

— У меня милая спутница, — сообщил Кребс, подталкивая вперед девчушку.

— Меня зовут Сабина Фоглер. — Малышка протянула руку Келлеру. — Где же ваш пес?

— Сейчас будет тут, — засмеялся Келлер и удивительно звонким голосом позвал пса, который тут же вылетел из ближайших кустов.

Лохматый клубок черной шерсти с влажным носом и умными глазками дружелюбно вертел хвостом, обнюхивая всех по очереди, начиная с Келлера и кончая Сабиной.

Она восторженно уставилась на лохматое чудо, присела и стала гладить его.

— Ой, какая прелесть!

Псу это явно понравилось, он дружелюбно лизнул ей лицо. И Сабина тут же попросила разрешения погулять с ним по парку.

Келлер проводил их испытующим взглядом.

— Чудный ребенок. Доверчивый и дружелюбный. Но ей нужны внимание и ласка. Только для своего возраста она мне кажется слишком уж серьезной и как будто настороженной. Она вам кем-нибудь доводится?

— Нет, скорее можно сказать, что оказалась на пути следствия.

— Понимаю, это едва ли не самая сложная проблема в нашей работе, — задумчиво констатировал Келлер. — К сожалению, избежать этого не удается. Время от времени попадаешь в ситуации, которые вызывают в тебе конфликт между служебными обязанностями и обычными человеческими чувствами.

— Думаю, вы правы, — признал Кребс. — И нужно было такому случиться именно со мной… После тридцати лет службы…

— Поверьте, я вам немного завидую. Ну а теперь рассказывайте!

— Начальство принимает? — спросил Гольднер, влетая в кабинет К Вардайнеру. — Прибыл по вашему приказанию! Я твой верный оруженосец, и мое оружие — острое перо — к твоим услугам!

— Перестань дурака валять, — сердито бросил Вардайнер. — У меня не то настроение. Только что я вынужден был выслушать не слишком приятные упражнения в красноречии адвоката Шлоссера.

— Упражнения в красноречии? — усомнился Гольднер. — Не обольщайся, Шлоссер не из болтунов. Это не юрист, а бульдог какой-то, хватка у него мертвая!

— Пожалуй, ты прав, у меня сложилось такое же впечатление. Уж больно он мне действовал на нервы. Ну не надо так смотреть, до инфаркта он меня не довел. Лучше прочти этот некролог Хорстману — Фюрст порезвился. Тебе это понравится.

Карл Гольднер взял оттиск первой полосы, упал в самое удобное кресло и привычно погрузился в чтение. Через пару минут он сказал:

— Роскошно! Настоящая ода на смерть героя, аж слезы наворачиваются. Фюрст занят не своим делом, ему бы стихи писать.

— А больше тебе сказать нечего? Хорстман был ведь твоим другом.

— Но при чем тут дружба, — защищался Гольднер. — Что я мог поделать, если он давал понять, что знает обо мне столько всего…

— Не расстраивайся, со мной было то же самое. — Вардайнер даже прикрыл глаза. — Представляешь, он мне как-то мимоходом выдал такую информацию о моей личной жизни, что я чуть со стула не упал. И о Сузанне тоже. И не думай, что это были сплетни или так, слухи. Четкие факты, все точно, с именами, адресами и точным временем.

— Он что, хотел на тебя нажать?

— Ни в коем случае. Он только продемонстрировал свои возможности. Хотел любой ценой попасть в нашу редакцию. Он очень нас ценил, особенно меня и тебя. А я, естественно, не хотел упускать такого ценного сотрудника.

— Только теперь он погиб. И меня это убивает. Где же был его пресловутый нюх, если он не заметил, что дело запахло керосином? Как это могло случиться, что он прямо на улице дал раздавить себя в лепешку?

— Перестань, пожалуйста, мне и так нехорошо, — устало остановил его Вардайнер. — Как вспомню, так с сердцем плохо.

— Тебе бы, Петер, хоть немного отдохнуть. И вообще разрядка нужна.

— Ты прав, но не могу, пока все это не останется позади!

— Нет, тебе явно нужно переключиться! — заботливо настаивал Гольднер. — Не хочешь расслабиться? Ингеборг тебя ждет, она мне говорила, а моя квартира всегда в твоем распоряжении.

— Да, Ингеборг, — нерешительно протянул Вардайнер, словно сам вслушиваясь в свои слова. — Конечно, она ужасно милая… И с ней было прекрасно. Но продолжать я не хочу.

— Ты хочешь сказать, что уже не можешь?

— Не в этом дело. — Вардайнер говорил тихо, словно убеждая сам себя. — Но вот Сузанна… Какая бы ни была она жена, в эти тяжелые дни она со мной… Я это знаю и не хочу ее потерять.

— Тогда тебе лучше сказать все Ингеборг прямо. Поговори, она девушка умная. Ключ для нее я оставил у портье, наверное, она уже ждет.

Поверенный в делах Шлоссер сказал во время частного визита к генеральному прокурору доктору Гляйхеру:

— Уверяю, я не стал бы вас беспокоить, не знай о вашей самоотверженной борьбе с нарушениями законности. И на этом весьма настаивали мои клиенты, господа Тириш и Шмельц. Дело не терпит отлагательства.

И доктор Шлоссер предложил доктору Гляйхеру фотокопии оттисков полос завтрашнего номера «Мюнхенских вечерних вестей». На первой — статья Вардайнера, на второй — некролог Хорстману, на третьей — статья с документальной информацией, дополнявшей первую. К ним адвокат присовокупил заявление хозяев «Мюнхенского утреннего курьера», что по закону они являются владельцами использованных материалов. И, наконец, свое собственное обращение к генеральному прокурору, в котором требовал принять меры, чтобы до окончательного решения вопроса о принадлежности спорных документов использование их нынешним владельцам было запрещено.

Тщательно проштудировав документы, Гляйхер заметил:

— Да, выглядит неважно. Уже даже сам образ действий. Провокационный удар, который противоречит самим основам корректного поведения и совершенно чужд всем принципам, на которых основано наше свободное демократическое общество. Но с другой стороны, есть некоторое несоответствие… Вы представили мне страницы газеты, которая еще не вышла. Кто гарантирует мне, что статьи выйдут в свет именно в этом виде? И еще, коллега, требование принять меры против использования материалов, принадлежность которых еще предстоит установить суду, в первую очередь касается лица, против которого материал направлен, то есть Шрейфогеля. Вы имеете полномочия действовать и от его имени?

— К сожалению, нет, — признал Шлоссер, несколько выведенный из себя юридической педантичностью Гляйхера. — Но, полагаю…

— Ну ладно, попробуем немножко на них поднажать. — Прокурор потянулся к телефону. — Думаю, кое-чего мы добиться сумеем.

Решительно набрав номер «Мюнхенских вечерних вестей», он велел соединить себя с руководством. Поскольку Бургхаузен был в отъезде, а Вардайнер «вышел по служебным делам», Гляйхеру пришлось удовольствоваться заместителем шеф-редактора Замхабером.

— Герр Замхабер, я случайно узнал, что в вашей газете должен появиться некролог Хайнцу Хорстману. И он содержит несколько, по-моему мнению, недопустимых формулировок, особенно в отношении возможных причин его гибели. Я вас предупреждаю, что следствие продолжается и результатов пока что нет. Вашу статью в этих обстоятельствах можно расценивать как вмешательство в деятельность правоохранительных органов.

— Герр прокурор, некролог Хорстману, хотя вы с ним успели ознакомиться, пока что не отредактирован. Мы благодарим вас за звонок, и уверяю вас, что его окончательная редакция будет полностью выверена, чтобы исключить положения, допускающие неверные толкования. Нет ли у вас еще каких-нибудь претензий?

Шлоссер мрачно взглянул на Гляйхера.

— Видно, ничего тут больше не сделать!

— Все это мне очень не нравится, — сердито ответил Гляйхер. — Такое впечатление, что кто-то испытывает терпение наших правоохранительных органов. Я поручу одному из наших лучших работников, прокурору Штайнеру, заняться этим делом. На него можно положиться. К счастью, именно сегодня он дежурит.

Карл Гольднер чуть позже, но, к сожалению, уже слишком поздно, в беседе со своим новым приятелем фон Готой рассказал:

— Петер Вардайнер мне симпатизировал о самого начала. Мы с Зоммером были, пожалуй, самыми популярными и одними из самых высокооплачиваемых журналистов в Мюнхене. Вардайнер мне говаривал: «Ты-то еще можешь жить как угодно и с кем угодно. Не представляешь, как я тебе завидую. Я со всеми своими миллионами при всем желании этого позволить не могу».

Отчасти это было правдой, но он все же преувеличивал. Ведь и я не живу так просто и беззаботно, как некоторые думают. Знали бы они, к примеру, сколько времени и нервов я потратил, чтобы избавиться наконец от своей последней приятельницы.

Вардайнер вообще жил иллюзиями. Например, вечно мечтал о простом и естественном сексе. Верил, что существует мир чистой и бескорыстной любви, где женщины отдаются мужчинам только из радости и удовольствия. И был несколько наивен, что свой возвышенный идеал искал среди продавщиц, официанток и прочей прислуги.

Я помог ему найти одну девушку, которая соответствовала его представлениям. Понятия не имел, какие из этого возникнут проблемы. У меня просто фантазии не хватило. Верьте мне, дружище, эти нежные и с виду неопытные юные дамы могут усложнить жизнь до того, что и жить не захочется.

Из донесения о наблюдении за парой Вардайнер — Ингеборг Файнер:

«Объект наблюдения: здание редакции «Мюнхенских вечерних вестей».

Место, откуда велось наблюдение: французский винный подвальчик напротив редакции.

Время наблюдения: 16.00–24.00.

Отслеживаемая особа — Ингеборг Файнер, чья личность подтверждена по имевшемуся фотоснимку, — покинула здание редакции в 17.05. В 18.05 за ней последовал Петер Вардайнер, чья личность тоже была подтверждена. Оба направились пешком в дом на Унгерштрассе, где находились в квартире, расположенной в мансарде четвертого этажа.

Хозяин квартиры — Карл Гольднер.

Донесение составила ассистент Ханнелора Дрейер и передала инспектору Фельдеру».

— Ты меня не любишь, — хорошо поставленным голосом пожаловался Александр Бендер. — Но тогда зачем ты пришла?

Лежа на постели, Сузанна задумчиво смотрела на него.

— Я сама не знаю, почему здесь. Видимо, мне нужно разобраться в себе, понять, что со мной происходит.

— Ну спасибо! Значит, я тебе подопытный кролик!

Бендер, знаменитый, захваленный критиками и обожаемый публикой артист, был возмущен. Его самомнение дало серьезную трещину, когда он понял, что Сузанна не принимает его всерьез.

— Я тебя чем-то обидел? — не отставал он. — Слушай, мужчины вроде меня на улице не валяются. Что тебе, собственно, надо?

— Человека, который преодолеет свой эгоизм и будет просто нежен со мной, — прошептала она. — Человека, который даст мне утешение, забытье и искупление. Пусть даже на миг.

— Это фантазии, годные для девицы-подростка, — поморщился Бендер.

— Но ведь должен же быть на свете такой, — настаивала Сузанна. — Я ищу его всю жизнь.

— И никогда не найдешь, во всяком случае это не твой муж. Вся эта идеальная любовь — так, пустой звук.

— Ты уверен? — Она села, лицо озарила нежная улыбка. — А если я уже встретила когда-то мужчину, который мог мне дать все это?

Говорила она об Анатоле Шмельце.

Из воспоминаний об Анатоле Шмельце пятидесятых годов

1. Аннабелла Шурланд, супруга издателя художественной литературы Зигфрида Самуэля Шурланда из Франк-фурта-на-Майне:

— …Мне так повезло провести вместе с ним отпуск в окрестностях Берхтесгадена. Он был очаровательным партнером, сердечным другом, настоящим рыцарем, внимательным, но ненавязчивым. И полным заразительного оптимизма. Его жизнелюбие поражало. Он был так поэтичен! Нет, то лето с Анатолем было незабываемым. Но, тогда же записала в дневнике, слишком коротким.

2. Фелиция Вайснер, редактор «Мюнхенского утреннего курьера»:

— Однажды я удостоилась чести с ним переспать. И навсегда зареклась. Не потому, что он оказался несостоятелен, а в основном потому, что он жутко уделал мне простыни. Пришлось тут же менять все белье. А у меня в то время было его всего два комплекта, на большее в его заведении я заработать не могла. А потом стало еще хуже. И этот сукин сын вел себя так, словно ничего не случилось! Увидев меня, начинал: «Как я рад тебя видеть, Фелиция!» или «Замечательно, что мы встретились! Надо бы нам поговорить!» И так без конца. А поскольку я не собиралась больше спать с ним, постарался отравить мне жизнь: тайком натравливал на меня моего начальника, чтобы тот придирался.

3. Доктор медицины Марианна Ольмюллер:

— …И его руки, его нежные, ласковые руки, которые так умели ласкать, которые словно открывали неслыханную прелесть и обнимали обожающим жестом…

Это было нечто большее, чем простое мужское желание. Кстати, в то время у Анатоля с потенцией уже было неважно. Я-то знаю, я врач.

— Ну и что, герр Вольрих, вы подумали над моими вопросами? — спросил комиссар Циммерман.

Вальдемар Вольрих, принимавший Циммермана в своем кабинете, выглядел крайне нервозно.

— Поймите, я сейчас очень занят. В любую минуту я жду звонка от генерального прокурора доктора Гляйхера, если вам это имя о чем-то говорит. Кроме того, сегодня вечером на балу будет министр экономики, и я отвечаю за его встречу. Не могли бы мы встретиться завтра?

— Разумеется, — сдержанно подтвердил Циммерман. — На допросе в полицай-президиуме в десять, одиннадцать или двенадцать, как вам будет угодно, герр Вольрих.

— Я буду в вашем распоряжении.

— Отлично. Но позвольте мне еще один формальный вопрос. Где вы были те полтора часа во время бала прессы? Спрашиваю я только для того, чтобы исключить этот пункт из своего плана расследования. Ответ я и так знаю.

— Но комиссар! — едва ли не гордо начал Вольрих. — Вы, конечно, понимаете, все мы люди…

— Разумеется, герр Вольрих, — кивнул Циммерман. — Потому что все мы люди, мы и не остаемся без куска хлеба. Одни молятся, другие убивают, здесь совокупляются, там умирают, то, что сегодня — большое чувство, завтра будет мотивом убийства. Нас ничто не может удивить.

— Ну ладно-ладно, — с нескрываемым облегчением согласился Вольрих. — Если вы уж так хотите знать, в критическое время с десяти до двенадцати мы с фрау Хорстман находились в отеле «У трех медведей» на Гетештрассе. В номере тридцать шесть. Надеюсь, вам не нужны подробности, чем мы там занимались.

— Четкая и правдоподобная информация, — удовлетворенно констатировал Циммерман. — Разумеется, мы ее проверим, но лично я верю вам.

— Ну и что дальше? — спросил удивленный Вольрих. — Вы даже не собираетесь заявить, что осуждаете мое аморальное поведение?

— Знаете, вопросы морали — это не моя специальность, — сухо отрезал Циммерман. — Оставим это, если хотим добиться хоть каких-то результатов.

Инспектор Михельсдорф из полиции нравов появился в дискотеке «Зеро» одним из первых. Сел он за маленький столик возле бара, где обычно сиживал Рикки — хозяин заведения. Безжалостным нажимом он добился, что Рикки согласился помочь чем угодно. Потому он так многозначительно кивнул Михельсдорфу, когда в заведение вошел юноша буквально ангельской наружности. Он направился к столу в правом дальнем углу и расселся там, как дома.

Наклонившись к инспектору, Рикки показал на имя под номером семь в его списке.

— Это он!

Приглашенный хозяином юноша подошел к бару, с нескрываемым любопытством оглядел Михельсдорфа и с усмешкой констатировал:

— Криминальная полиция, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — подтвердил Михельсдорф. — Кажется, у вас по этой части уже есть опыт.

— Больший, чем вы полагаете, и отнюдь не из приятных. Михельсдорф представился, юноша тоже назвал свою

фамилию — Циммерман. Михельсдорфу это ничего не говорило: только в Мюнхене с такой фамилией числится две тысячи восемьсот шестьдесят человек.

— Знаете вы некую Хелен Фоглер? — спросил Михельсдорф.

— Знаю-знаю. — Казалось, юного Циммермана это развеселило. — Что, адресок дать?

— Советую не обращать нашу беседу в шутку, — предупредил инспектор. — Я здесь официально, по делам следствия.

— Но я-то ни при чем? — небрежно и агрессивно бросил молодой человек. — Насколько я понимаю, я не подозреваемый и не свидетель и вообще не чувствую за собой никакой вины. Вы в лучшем случае можете просить меня сообщить вам интересующую вас информацию. А я могу ее вам дать — но исключительно добровольно.

— Вы, судя по всему, неплохо разбираетесь в работе полиции. — Михельсдорф вдохнул поглубже, чтобы сдержать себя, и продолжал: — Тогда что ж, поделитесь информацией о Хелен Фоглер.

— Ее тут знает почти каждый. Она весьма популярна.

— И вы с ней…

— Ну и что, разве это наказуемо?

— И как вы ее отблагодарили?

— Вы имеете в виду оплату известных услуг? Ну, это как водится. Ведь за катание на машине надо платить — за бензин, за износ, а иногда и за чистку. И здесь то же самое. Прежде чем приступить к делу, нужно заплатить за ужин и за выпивку. Да и за номер в отеле… Глядишь, двухсот марок как не бывало. По сравнению с этим у Хелен запросы гораздо скромнее.

— Премного благодарен за исчерпывающую информацию, — в тон ему ответил Михельсдорф. — Приму ее к сведению. Но у меня еще не меньше дюжины фамилий клиентов Хелен Фоглер. Надеюсь, от них я узнаю больше.

— Не сомневаюсь, засранцев хватает всегда и везде, — отрезал Циммерман-младший.

Из рапорта инспектора Кребса, начальника отдела полиции нравов:

«Инспектор Михельсдорф действовал в полном соответствии с предписаниями закона, и его поступки полностью соответствовали искомой цели. Он собирался доказать Хелен Фоглер, что ее образ жизни можно с точки зрения закона классифицировать как проституцию. Для этого необходимо иметь доказательства «регулярно вознаграждаемых половых отношений». Это весьма скользкая вещь. При желании в ней можно уличить немало дам из так называемого приличного общества. Но вот решающий момент — если Фоглер сама требовала оплату, да еще вперед.

Я убежден, Михельсдорф не собирался заносить Фоглер в реестр профессиональных проституток. Но ему нужно было припереть ее к стене, чтобы получить информацию о человеке, напавшем на нее».

— Вижу, вам не хочется продолжать разговор. Но это ничего, у нас в полиции нравов нервы крепкие, — заметил Михельсдорф.

— Это я слишком хорошо знаю, — подтвердил Циммерман-младший.

— Прошу уточнить ваши данные. Имя, фамилия, дата и место рождения, адрес, род занятий…

— Может, вам еще сообщить род занятий моего отца? — довольно ухмыльнулся юноша.

— Хорошо, и кто же ваш отец?

— Старший комиссар криминальной полиции.

Инспектор Михельсдорф взглянул на него с нескрываемым удивлением. Допрашивать сына знаменитого криминалиста — такое с ним за двадцать лет службы случилось впервые.