"С.С.С.М." - читать интересную книгу автора (Чепурина Мария)

1

«Ну, где она, в конце концов?!»

Краслен Кирпичников десятый раз нетерпеливо прошагал между двух рядов квадратных металлических колонн, от одного конца платформы до другого, уперся в статую Свободного рабочего, потом пошел обратно. Полдесятого! Куда это годится?! Ведь они решили в девять, твердо ведь решили, и она пообещала! А теперь уже и смысла нет, места все заняты. Уму непостижимо! Почему в стране, где коммунизм, все крестьянство самоколлективизировалось, полностью изжиты мракобесие и неграмотность, построено метро, а Партия рабочих бдительно следит за выполнением пятилетки, несознательные девушки до сих пор позволяют себе запросто опаздывать на свидания с пролетариями?!

Раздосадованный, злой, Краслен уселся на скамейку, посмотрел на светлый потолок с рядами круглых электрических светильников, похожих на планеты, опоясанные кольцами. Подумал про себя: «Коли не будет ее в следующем поезде – уйду. Точно, больше ждать не буду! Надо проучить ее, в конце концов!»

Раздался приветственный грохот, народные массы подтянулись к краю платформы. Новенький, блестящий, обтекаемый, как ракета, красный поезд вырвался из туннеля, встал и гостеприимно открыл двери для пассажиров. Краслен взволнованно вглядывался в толпу. В море юнгштурмовок, шляп, картузов, тюбетеек и футболок в крупную полоску часто попадались серебристые спецовки пролетариев. Краслен и сам пришел в рабочем комбинезоне. На заводе их выдавали бесплатно. Многие рабочие – его подруга в том числе – носили прозодежду ежедневно. Красота и удобство спецовок были всем очевидны, почетность подчеркиваемого ими производственного труда не вызывала сомнений, а пользу пролетарского костюма для здоровья доказали доктора.

– Краслен! – раздался голос справа.

Пролетарий обернулся. Девушка стояла рядом с ним, смотрела виновато, но кокетливо. Две косички, из русых неожиданно сделавшиеся черными, тщательно подведенные глаза и кирпичного цвета губы не оставляли никаких вопросов относительно причины опоздания.

– Бензина!.. – гневно начал парень.

– Знаю, знаю, двадцать две минуты! Я недостойна звания авангардовки! Мне стыдно! В наше время, а тем более в день тридцатипятилетия Революции, это поведение недостойно и нелепо! Ты из-за меня пропустишь весь парад! Но, милый, это в последний раз! Даю честное слово!.. И потом, разве бесплатные парикмахерские, дарящие работницам красоту, не являются важнейшим коммунистическим завоеванием?..

Краслен что-то буркнул. Бензина взяла его за руку, и вместе они побежали к выходу. На эскалаторе девушка, как обычно, встала на ступеньку выше, так что влюбленные почти сравнялись ростом. Обниматься тут было особенно удобно.

Оказавшись на поверхности, Бензина и Краслен ужаснулись. До площади Индустрии – центральной площади Правдогорска – осталось еще двести-триста метров, но и здесь, на подступах, было не протолкнуться.

– Я же говорил, что надо быть за час, не позже! – не сдержался парень. – Ладно, постараемся просочиться.

Они бросились в толпу, пытаясь проскользнуть поближе к площади, найти такое место, где хоть что-нибудь увидят. Безрезультатно.

– Обежим вот этот дом, – сказал Краслен, кивнув направо, на кубическое здание из бетона и стекла. – Хотя не знаю, есть ли там дорога. Но надеюсь, что отыщем. Выйдем к улице Свободы. Колонны по ней будут уходить. И то хлеб.

Побежали вокруг дома. Оказались в каких-то запутанных двориках, десять минут плутали по ним вместе с другими гражданами, которым тоже пришла в голову эта идея. В конце концов наткнулись на дружинников, которые сказали: здесь проход закрыт. Пришлось бежать обратно и огибать другое здание, слева от метро, – большое, белое и круглое в сечении. Там вышло лучше: добрались без приключений. Но народу с этой стороны толкалось даже больше, чем у станции.

– Может быть, вернемся? – предложила девушка.

Но было уже поздно. Заиграли барабаны, весело ударили литавры, бодро и призывно зазвучал голос трубы. Свежайший майский воздух – кстати, май был единственным месяцем, название которого оставили от старых, капиталистических времен, – наполнился торжественными звуками военного оркестра. «Марш новаторов» поплыл над городом, и сердце у Краслена сжалось от восторга. Он не видел площади, не видел руководов на трибуне памятника Первому вождю, но крепко сжимал теплую ладошку своей девушки, жил в самом справедливом государстве на Земле и слышал музыку, которая кружила ему голову, звала, воодушевляла, восхищала. Да, Краслен был счастлив.

– Ты не думала, – спросил он у Бензины, – как так получилось, что нам повезло родиться в С. С. С. М.? Ведь мы могли быть неграми в какой-нибудь Ангелике, а то и еще хуже, угнетенными туземцами в колонии!

– Да, – сказала она. – Я думаю об этом очень часто. Мы могли бы быть манянцами и жить при феодальных предрассудках…

С площади раздался стук копыт: районный военком открыл смотр войск.

– …а то и лошадьми! – закончила Бензина.

«Здравствуйте, товарищи спортсмены!» – громыхнуло с площади. Парад был не только военным. В нем участвовали все, кем могла гордиться страна: передовики производства, отличники учебы, красная интеллигенция и физкультурники. Ежегодно четвертого мая в каждом городе Республики по площади шли лучшие из лучших и показывали то, чего достиг народ под чутким руководством Партии рабочих.

«Здравствуйте, товарищи юнкомы!» И в ответ хор детских голосов: «Здражлатвакомандир!» – «Поздравляю вас с праздником тридцатипятилетия Великой Революции!» – «Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»

Бензина залезла на плечи Краслену.

– Что там, кто сейчас шагает? – спрашивал взволнованно пролетарий.

Она рассказывала: вот идет пехота, вот матросы, вот кавалеристы. Краслену оставалось только слушать мерный шаг и восхищаться выучкой военных, пробовать представить, стало ли их больше по сравнению с прошлым разом. Внимая звуку копыт, он высчитывал количество лошадей. Четыреста? А может быть, пятьсот? Целая армия… Целый паровой котел, если сложить вместе все лошадиные силы…

Оркестр играл «Марш пэвэошников». Краслен с полным правом держал руками Бензинины ножки, одетые в серебристую униформу и обутые в черные ботинки Центркожтреста. Настроение у него было отличное.

Краслен был штамповщиком круглых деталей, Бензина – закройщицей крыльев в текстильном цеху. Знакомы они были еще с детства, жили в одном здании, работали на одном заводе. Завод был уникальным. Некогда на месте предприятия стояли лишь избушки бедняков-единоличников, затравленных, забитых царской властью. После Революции сюда пришли строители. Трудно им было: агенты капитала не дремали, отсталые крестьянские массы как могли саботировали строительство, хлипкие времянки не спасали ни от жары, ни от холода. Но всего за пару лет ударные бригады возвели единственное в мире предприятие летатлинов (они же – махолеты) – безмоторных авиаконструкций. Такую удивительную штуку создал красностранский инженер, и теперь жители Республики одни на всей Земле могли летать как птицы. Для них, трудящихся великой страны справедливости и прогресса, не было ничего невозможного!

Бензина состояла в «Красном авангарде» – в него брали наиболее идейных, самых лучших молодых людей от 16 до 20 лет. Краслен по возрасту уже вышел из этой организации и готовился вступить в Партию рабочих. О свадьбах, клятвах верности, венчаниях и прочей лицемерной мишуре молодые люди (впрочем, как и все современные красностранцы) слыхали разве что от стариков да, может быть, из радиопередач о буржуазных режимах. С детьми они пока не торопились, подать заявку на вселение в парную комнату было все как-то недосуг. Да и так ли много значила эта комната в условиях обобществленного быта? Краслен мог ежедневно видеться с любимой и на проходной, и в клубе, и в столовой жилкомбината. Они все делали вместе: вносили деньги на постройку дирижабля «Рабинтерн», писали письма коммунистам далекой Эскериды, изучали речи руководов, обсуждали новое кино, ходили в клуб на лекции, прыгали с парашютом, добивались выполнения пятилетки за три года и читали «Армадилл».

Краслен старался помнить о тех людях, кто пока что не освободился от империалистического гнета: так он ярче ощущал свое везение, свое счастье и учился его ценить. Иногда старик Никифоров, шестидесятилетний фрезеровщик с их завода, развлекал Краслена и Бензину рассказами о прошлом: о царе, капиталистах и помещиках, предателях-народниках, никчемных болтунах-социалистах, декадентах, единоличниках, кулацких подголосках, правых уклонистах, извратителях партлинии и прочих персонажах, канувших в века. И, как ни отрадно было сознавать, что с внутренним врагом покончено навсегда, а все-таки Краслен чуть-чуть жалел, что не родился лет на сорок раньше, не увидел героического времени, не смог ни побороться за индустриализацию, ни съездить на деревню агитатором за сельские коммуны, ни разоблачать враставших в коммунизм бюрократов и попов, ни строить электрические станции… «Ну что ж ты! – говорил ему Никифоров. – Ведь наше время тоже героическое. Внешний враг не дремлет! Надо так же бодро строить и работать, как и раньше, неуклонно повышать культурный уровень, чтоб грянула скорее мировая революция!» Пожалуй, он был прав, но год сменялся годом, Труд и Капитал обменивались выпадами, рабочие угнетались и обличали, буржуи клеветали и эксплуатировали, фашизм бесновался и скалил зубы, а мирового пожара все не было видно… А ведь подвигов хотелось уже сегодня!

Краслену повезло: два человека, стоявшие в толпе прямо перед ним, решили уйти. Пролетарий смог пробраться ближе. Теперь он наконец-то видел шествие, и сердце вновь затрепетало от такого воодушевляющего зрелища.

По залитой солнцем площади, усыпанной листовками, красиво уходили местные партийцы под знаменами. Следом за ними двигались авангардовцы в красных беретах. Они махали руками, пританцовывали, подбрасывали мячи, кувыркались через голову, демонстрируя физическую подготовку: кто в рабочей спецодежде, кто в летном костюме, кто в студенческой униформе. А вдалеке уже виднелась колонна юнкомов. Ребята несли в руках собственноручно сделанные модели паровозов, аэросаней, блюмингов, думпкаров, гидроглиссеров, трамваев, тракторов. Не зря работали местная техстанция и кружок авиамоделирования! Над головой одного мальчишки вился настоящий дирижабль, который тот держал на ниточке. Девчата шли с цветами. Кое-кто нес в руках книги и журналы.

За молодежью шли колонны лучших предприятий. Первым показался коллектив фабрики-кухни: всем было известно, что нарпитовцы, кормившие город, развозившие еду по столовым, довели за этот год число пельменей до шестидесяти тысяч ежедневно. Пельмени, разумеется, лепились механическим путем. Краслену не хотелось даже думать, что бы было, если б кухонное рабство пролетарок не сменилось новым бытом и рациональным пищепромом.

А потом на площадь вышли лучшие рабочие завода махолетов. Их Краслен хотел увидеть больше всех.

– Если б ты поменьше думала о глупостях, была бы среди них, – заметил он Бензине, слезшей с его плеч.

– Подумаешь! А сам-то! – фыркнула подруга.

– Вообще-то я был в том году! А вот ты…

– Баррикадкина бригада нашу обошла в последний день! Мы были лучшими! А все из-за Абстракции… Умудрилась сделать целых три бракованных выкройки, растяпа! Без нее бы…

– Ладно, не расстраивайся! Я же не всерьез, я ж так, любя…

– Любя-шутя-нарочно!

– Главное, Зиночка, что мы с тобой даем стране летатлины! Баррикадины девчата свою честь заслужили. Не завидуй, придет и твое время.

Каждый цех выбирал лучших рабочих, достойных пройти по площади в этот знаменательный день. Краслен, конечно, не отказался бы, если бы товарищи снова отправили его. Но выбор пал на Революция – Люська, который, кроме производственной работы, был еще рабкором, сочинял статьи в «Коммунию» и в «Май», писал агитки, делал стенгазету. Вон он, кажется, шагает с транспарантом, где написано «Даешь соревнование!». Краслен махнул рукой. Люсек его не видит. Жаль. А вон Никифоров! Он даром что старик, даст фору авангардовцу. И в партии сорок два года. Кажется, так не случалось ни разу, чтоб не был Никифоров здесь, на параде, в колонне завода. С ним рядом шагает директор Непейко. А сверху, над всеми, летит, мерно махая крылами, начальник рабкома – Маратыч. Живая реклама летатлинов!

Потом шел завод «Теслэнерго». На нем выпускали устройства для передачи электроэнергии на расстояние. Краснострания уже освобождалась от унылой паутины проводов, и ЛЭП теперь остались лишь в глуши, куда пока что не успел дойти прогресс. Махолетчики парили, не боясь высоковольтных линий и столбов, так портивших ландшафт. Устройства для энергопередачи выпускали разного размера: маленькие – для соединения зданий и подстанций, а большие – в целях обороны. Буржуинам было ясно, что С. С. С. М. сумеет защитить себя и в случае агрессии, не мешкая, поразит столицу противника пучком управляемых молний. Так что людям в серебристой спецодежде, везшим на тележках образцы своей продукции, не напрасно доставались цветы, аплодисменты и восторженные взгляды.

За электриками двигались текстильщицы – все в белом, все босые, молодые и прекрасные. Их было не так много, около десятка: каждая работала на ста – двустах станках. Краслен залюбовался: шествие воздушных, сказочных волшебниц, осыпаемых листовками, как снегом, не могло его оставить равнодушным. Бензина не из ревности, конечно (это буржуазное переживание кануло в лету вместе с остальными атрибутами частной собственности), а только шутки ради закрыла ему глаза.

…Когда она открыла их, уже шла техника. Большие трактора везли орудия на платформах. Следом двигались пупырчатые клепаные танки. Девушка считала их похожими на помесь жабы с крокодилом, Краслену же были по вкусу эти чудеса инженерной мысли. Хотелось хоть разок залезть туда, увидеть, что внутри… а может быть, даже вступить в бой с силами Капитала…

За прожекторным отрядом шли машины-звукоуловители, которые могли услышать шум аэроплана на далеком расстоянии. За звукоуловителями – новые модели грузовых автомобилей. За грузовиками – мотопехотинцы. Дальше – мирные машины: рыбовозные, цементные, пожарные, автобусы…

Больше всего Бензину поразил большой-большой, размером с целый дом единоличника, шагающий экскаватор. Он ковылял неуклюже, переваливаясь с боку на бок, но всем своим видом излучал мощь и величие. На стреле сидели несколько рабочих, весело размахивающих флагами.

А потом все небо словно заволокло огромной тучей, случилось маленькое солнечное затмение. Это шел огромный цеппелин. С него бросали прокламации, цветы и конфетти.

– Эх, вот бы прокатиться! – с восхищением сказал Краслен. Он пока ни разу за свою жизнь не успел полетать на дирижабле.

Дальше были гидропланы, авиетки, геликоптеры… Поднялась в небо и пугающе зажужжала авиаистребительная пила – гигантский вертящийся диск, готовый крошить самолеты противников в воздухе. Сто аэропланов пролетели над головами, корпусами выстроив предложение «Слава красностранскому народу!».

Наконец, когда на площади остался только оркестр, раздались звуки вальса. Краслен и Бензина пошли танцевать, как и все остальные, кому повезло наблюдать это яркое зрелище – тридцать пятый триумф красностранцев.

Улицы Свободы и Труда, пересекаясь там, где находилась площадь Индустрии, и служа осями города, делили его на четыре части: две жилые, состоявше из крупных комбинатов (каждый – десять тысяч человек) и располагавшиеся по диагонали друг от друга; производственная зона, а также зона для отдыха. В эту-то, последнюю, Краслен с Бензиной и пошли после парада.

До вечера они гуляли по общественному саду, развлекались на аттракционах – разумеется, бесплатных, ели эскимо. Эскимо тоже раздавали даром, как и все продукты питания: сельхозкоммуны с самой лучшей техникой и новыми породами животных, новыми сортами зерновых и овощей давали урожаи, позволявшие кормиться и аграрным, и промышленным рабочим. Для приобретения продуктов нужно было предъявить лишь удостоверение с работы, но раздатчицы частенько не смотрели на него: бездельников и «лишних» в Краснострании давно уже не водилось. Ни очередей, ни давки не было: обычно ели дома, то есть в комбинатовской столовой, или же в общественной – тогда, когда гуляли в зоне отдыха. Поэтому на улицах и в бывших продуктовых магазинах раздавали только лакомства: ландринки, шоколадки, лимонад и тому подобное.

С колеса обозрения был виден родной завод, на центрифуге девушка до того испугалась, что всю дорогу не переставала глупо хихикать, а на паровозике Краслен с Бензиной так горячо целовались, что ехали одни в вагончике: люди не хотели им мешать и садились в следующий и предыдущий. Осуждать влюбленных никому, разумеется, и в голову не приходило.

Потом снова танцевали под оркестр в общественном саду, играли в бадминтон взятыми напрокат ракетками, брызгали друг в друга водой из фонтанов, слушали напутствия партийных руководов из радиоточки, любовались махолетчиками в небе. В пять часов пошли в кино на «Папиросницу». До дома добрались только к восьми.

В фойе жилкомбината проводились выставки искусства. Пару дней назад произведения рабочего фотографа сменились яркими полотнами известных кубофутуристов, и теперь со стен глядели рвущиеся ввысь аэропланы, полные движения спортсмены с миллионом рук и ног, летящие, ломающие хрупкий свод небес ракеты, мощные конструкции с множеством колес, винтов, турбин и люди, чьи портреты, будто бы взрываясь, разлетались на цилиндры и кубы.

Еще в фойе имелось множество колонн: прозрачных, круглых, расширяющихся кверху, словно сталактиты или капли с потолка. Внутри каждой из них застыла своя композиция: художники соединили в них кусочки дерева, газеты, шестеренки, бигуди, пружины, лампочки, чернильницы и множество других вещей – простых, но неожиданных. Бензине нравилось разглядывать объемные коллажи, у нее даже была любимая колонна. Перед тем как разойтись по своим блокам, влюбленные, как всегда, обнялись возле нее.

– А может, знаешь что? – сказал Краслен. – А может, это? Может, это самое, ага? Зайдешь ко мне? Ребят-то нету.

– Что-то мне не хочется…

– Ломаешься!

– Нет, просто не хочу. Вот, может, завтра…

– Но, Бензина, это же мещанство! Коммунисты – за свободную любовь! Что за буржазное кокетство?! Что за глупая попытка отрицать потребность человека в половом…

Бензина перебила:

– Да? А что сказал товарищ Небоскребов на последнем съезде партии о новом понимании женской свободы? Ну-ка, перескажи!

Тут пришел черед смутиться парню: да, уела так уела!

А тридцать шесть лет назад еще мало кто верил в то, что красностранскому царизму, имевшему тысячелетнюю историю, однажды придет конец. Коммунистические ячейки были немногочисленны и беспощадно преследовались. Страной, где читать и писать умел только каждый десятый, правили помещики, буржуи и попы. Пролетариат и крестьянство казались им всего лишь послушным стадом, созданным для удовлетворения их, господских, нужд.

Неизвестно, сколько бы еще продлилось угнетение народа, если б не международные дела и не феерическая глупость последнего, самого ничтожного за всю историю Краснострании царя.

Единственным и главным увлечением «государя» была карточная игра в безик. Целые дни проходили за этим занятием: прерывался царь разве что для того, чтобы посидеть за столом в компании своей матери, теток, жены и дочерей да сделать в дневнике «важную» запись: «Играл в безик, пил чай, лег во столько-то». Естественно, при такой насыщенной жизни времени на государственные дела уже не оставалось, и министры были предоставлены сами себе. Впрочем, возможно, это было и к лучшему, ведь все, за что ни брался царь, оканчивалось скверно. Торжественная коронация привела к ужасной давке, где погибло много людей. Попытки держать речь перед народом, во время которых «государь» выглядел как плохо подготовившийся школяр возле доски, раз от раза снижали его популярность. Визит в сопредельное государство Тэйкоку, где он перепутал местное святилище с туалетом, закончился хорошей трепкой, которую заезжему царю устроили местные жители.

На горизонте тем временем маячили события мирового масштаба. «Святая империя брюннов», расположившаяся в самом центре цивилизованного мира, в течение предшествующих столетий подмяла под себя множество мелких государств и окрестных народов, но со временем ослабела, долго оставалась аграрной, не успела к разделу колониального пирога и считалась второразрядной страной – до тех пор, пока очередное правительство в конце прошлого века не двинуло империю по пути прогрессивных (и агрессивных!) реформ. Спохватившиеся брюнны принялись возводить металлургические заводы, делать паровые котлы, укрощать электричество, стоить дредноуты… Вскоре они уже тянули лапы к чужим колониям и претендовали на звание первой державы мира.

Разумеется, такой поворот событий никому не пришелся по вкусу. Буржуазные республики Ангелика и Шармантия, первыми построившие у себя индустриальный капитализм и обзаведшиеся колониальным шлейфом, забыв свои противоречия, заключили союз. Вошла в этот союз – политики назвали его «Нежной Идиллией» – и Краснострания. Договор заключил еще батюшка нынешнего царя. Зачем, почему – в эти сложные вопросы любитель чая и безика не вдавался.

Инцидент в Тэйкоку между тем не прошел бесследно. Отношения с соседом год от года обострялись. И Тэйкоку, и Краснострания претендовали на земли ослабленного Маняня и господство в Восточном море. Долго дожидаться начала войны не пришлось. С самого начала она стала складываться не в пользу Краснострании. Подданные царя из кожи вон лезли, проявляя чудеса героизма, но Тэйкоку одерживала победу за победой.

Император брюннов был единственным, кто сочувственно отнесся к восточным неприятностям Краснострании: по крайней мере, так показалось царю. Поэтому когда через несколько месяцев после войны «Святая империя» как бы невзначай предложила ему военную коалицию, царь подмахнул договор, не задумываясь: брюннский государь был его родственником, а кроме того, он так замечательно играл в безик…

Испуганные Ангелика и Шармантия потребовали у царя объяснений. Их не последовало. Видя, что дело принимает опасный оборот и памятуя, что лучшая защита – это нападение, буржуазные республики объявили мобилизацию. Теперь объяснений потребовал «Священный император». Не дождавшись таковых, он сделал то, что давно собирался, – объявил войну Ангелике и Шармантии. Глупый царь, естественно, не мог не поддержать своего милого «братца». Началась Империалистическая война.

Если красностранская армия с трудом выдерживала натиск Тэйкоку, то воевать на два фронта ей было уж и вовсе не по силам. К началу следующего года страна оказалась обескровленной. Молодых и здоровых мужчин почти не осталось, стали заводы и фабрики, начался голод. Исстрадавшиеся народные массы в поисках крайнего средства спасения решили отправиться во дворец и пасть в ноги царю-батюшке. Нарядная процессия с иконами и портретами «государя» была расстреляна гвардейским полком. «Говорят, там погибло много детей и женщин. Вот так незадача! – записал царь в своем дневнике. – Вечером пил чай с маман, отличные ватрушки…»

«Государю» в тот день было невдомек, что терпению его народа пришел конец. Война обнажила все язвы красностранского общества, сделала жизнь невыносимой, создала революционную ситуацию. По стране прокатилась волна выступлений. Тут и там начали появляться народные комитеты. Вышли из подполья политические партии. Либералы вынудили царя даровать конституцию и объявить выборы в Государственную думу. Не выдержав испытания народовластием, тот отрекся. Монархия пала, власть перешла к будущему собранию депутатов. Либералы потирали руки, народу же, познавшему вкус свободы, уже было мало формальных демократических институтов. Революционное творчество масс развернулось на полную катушку: следующей зимой во втором по значению городе Краснострании начались баррикадные бои. Перепуганная таким поворотом событий буржуазия не заметила, как под шумок вернулся из эмиграции и провозгласил курс на коммунистическую революцию Вождь красностранского и мирового пролетариата.

До конца весны вынашивали друзья народа свой план. Час восстания пробил, когда собралась и чинно расселась в отведенном ему дворце буржуазная Дума. Ворвавшиеся во дворец коммунисты потребовали от болтунов-депутатов сложить с себя полномочия в пользу народного, передового правительства, пригрозив в противном случае расправой. Депутаты вызвали охрану. «Охрана устала вас охранять! – ответили буржуазным избранникам дежурившие во дворце солдаты – Убирайтесь подобру-поздорову!» Думцы разбежались как тараканы.

Получив власть, коммунисты первым делом обобществили заводы и фабрики, отдали землю крестьянам, разогнали церковников и наделили гражданскими правами женщин. Скоро дело дошло и до заключения мира. Уступив капиталистам и Тэйкоку некоторые незначительные территории (Вождь вообще не был жаден, да и скорую мировую революцию он предчувствовал), красностранцы вышли из Империалистической и завершили войну на востоке. Теперь ничто не мешало коммунистам строить жизнь в соответствии со своими дерзкими мечтаниями. Название «Краснострания», говорившее прежде о красоте их родного края, обрело новый смысл. А вскоре за первым в мире государством рабочих закрепилось еще одно название: Самая-Счастливая-Страна-в-Мире.

«Святая империя», лишившись своего единственного союзника, недолго смогла обороняться от остатков «Нежной Идиллии». К тому времени, как первый министр (император от горя успел скончаться, не оставив наследников) подписал безоговорчную капитуляцию, страна уже лежала в руинах. Правительствам Ангелики с Шармантией этого показалось мало: они унижали проигравшую как могли, наслаждаясь своей победой. Сначала у нее отобрали немногочисленные колонии и сферы влияния, потом наложили неподъемную контрибуцию, а в довершение всего объявили единственной виновницей войны. Но это было еще не самым ужасным. «Святая империя» прекратила свое существование: от нее уцелела лишь одна пятая территории, то есть собственно Брюнеция. На остальных землях образовались новые национальные государства: гордая Шпляндия, ироничная Вячеславия, неспокойная Котвасица, приморская Фратрия и другие, менее значительные республики, взявшие равнение на ангеликанский капитализм. Буржуазия торжествовала. Казалось, остается лишь дождаться, когда падет коммунистическая власть в С. С. С. М., поставить ограбление Брюнеции на поток – и можно наслаждаться жизнью!

Излишне говорить, что планам капиталистов не суждено было сбыться. «Идиллия» разладилась: Ангелика претендовала на мировое влияние, Шармантия хотела собственного пути. Экономические кризисы, гениально предсказанные основоположником научного коммунизма, один за другим сотрясали буржуазный мир. Рабочее правительство в С. С. С. М. оказалось на удивление стойким: Краснострания, несмотря даже на подлое убийство Вождя, произошедшее через двенадцать лет после падения царизма, не только не собиралась возвращаться к буржуазному строю, но и становилась год от года все красивее, богаче, веселее. А Брюнеция, оправившись от поражения, начала вновь собираться с силами и лелеять мечту о реванше. На очередных выборах брюнны отдали большинство голосов агрессивной фашистской партии. С этого момента все мыслящее человечество в один голос заговорило об опасности развязывания новой бойни. Но как распределятся силы в этой очередной войне, когда она начнется, что послужит катализатором и действительно ли нет никакой возможности избежать кровопролития – на все эти вопросы каждый отвечал по-своему…