"Тень Галилеянина" - читать интересную книгу автора (Тайсен Герд)

Глава XVII Кто виноват?

Я пробыл в Иерусалиме еще три дня. И поскольку ни Метилий, ни Пилат больше не посылали за мной, то я счел свою миссию законченной. Сам, по доброй воле, еще раз переступить порог претории я поостерегся. Может быть, мне все-таки повезло, и я сумею выйти сухим из воды.

Я радовался, что теперь снова могу вернуться к привычным занятиям. Торговец зерном и оливками, я снова ехал по стране, находя развлечение в ежедневных сделках, в купле и продаже. Но внутреннее напряжение не оставляло меня. На мою жизнь давил груз, лишавший меня сил. И я старался чем-то заполнить часы, изнуряя себя бесконечными хлопотами.

В очередной раз оказавшись в Кесарии, я пошел там в синагогу, и на службе, к немалому своему смущению, вдруг повстречал Метилия. Я хотел потихоньку уйти, но он уже заметил меня. Я поразился, увидев, как он, судя по всему, повторяет вместе с другими «шема». По крайней мере, когда мы хором произносили нашу клятву верности единому Богу, губы его шевелились.[242]

«Слушай, Израиль, Господь Бог наш один есть Бог. И ты должен служить Господу Богу твоему всем сердцем своим, всей душой своей и всей силой своей».

Метилий внимательно слушал, когда во второй части богослужения читалась Тора: отрывок из Пятикнижия Моисеева, за которым следовало чтение из Пророков. И точно так же сосредоточенно внимал он, когда проповедник обратился с краткой речью к собранию. Кто Метилий – «боящийся Бога»? А может быть, даже прозелит?[243] Или он занимался здесь сбором информации? Завязывал знакомства среди иудеев? Оттого, что руководитель римской охранки молится в еврейской синагоге, мне стало не по себе.

Когда богослужение закончилось, Метилий дружески приветствовал меня. Пригласил к себе домой – как он сказал, не по службе. Незадолго перед тем ему сообщили о переводе в Антиохию, в Шестой Железный легион, и он был рад возможности попрощаться со мной.

Я по-прежнему держался настороже: все это могло быть придумано нарочно, чтобы вызвать меня на откровенность. Офицеру, который скоро покинет страну, всякий, конечно, больше готов рассказать, чем кому-то другому. Я пообещал себе быть осторожным, но с радостью принял его приглашение – не в последнюю очередь из-за того, что надеялся больше узнать о причинах, приведших к осуждению Иисуса.

Дом Метилия находился поблизости от кесарийского порта, который расширили по приказу Ирода. Оттуда открывался красивый вид на море и на город.[244] Гавань открывалась на север, поскольку северный ветер в тех местах самый благоприятный. При въезде в нее, слева и справа, выстроились по три статуи выше человеческого роста, поставленные на колонны. Ближайшие к гавани дома были сложены из белого камня, и городские улицы сходились к гавани, разделенные равными промежутками. Напротив въезда в порт, на холме, высился славившийся своей величиной и великолепием храм императора. В нем стояла огромная статуя императора Августа, ничем не уступавшая образцу – Зевсу Олимпийскому, и еще другая – богини Ромы. Построив город в честь императора, Ирод назвал его Кесарией.

Это был красивый вид. Как, впрочем, и вся Кесария с ее амфитеатрами, театрами и торговыми площадями. Римляне могли чувствовать себя здесь как дома.

Метилий велел рабам принести фрукты. Мы ели и беседовали. Я спросил:

– Ты что, ходишь на богослужение в нашу синагогу?

– Почему бы и нет? Я уже понимаю немного по-еврейски и по-арамейски.

– Тебе это нужно, чтобы лучше узнать нашу религию? Вроде как для расширения кругозора?

Я взял финик. Он оказался приятным на вкус. Метилий кивнул.

– С этого все началось. По роду службы я должен был разобраться в вашей вере. Я прочел Священное Писание. И кое-что мне очень понравилось. Прежде всего вера в единого Бога. Нам уже приходилось слышать о таком. Один из наших философов назвал мне как-то имя некоего Ксенофана, грека, жившего еще в те времена, когда Римом правили этруски. И вот, уже этот Ксенофан будто бы сочинил: «Есть один только бог, меж богов и людей величайший, не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем».[245] Ваше Писание еще категоричней. Во второй части книги Исайи я прочел такой оракул вашего Бога: «Я Господь и нет иного; нет Бога кроме Меня; Я препоясал тебя, хотя ты не знал Меня».[246] Ксенофан по крайней мере говорил о многих богах.

– Ты хочешь стать иудеем? – задал я провокационный вопрос.

– Не то чтобы совсем, – ответил он, – вряд ли я смог бы тогда исполнять свои обязанности солдата. Как прикажешь соблюдать субботу, если воинская служба и в субботу не отдыхает? Как отказаться от участия в жертвоприношениях?[247] Я думаю время от времени ходить в ваши синагоги и перенять от вас только то, что не вызывает сомнений – веру в единого Бога. Но даже и с этим не все гладко! – он помедлил, потом снова заговорил, – Можно мне спросить у тебя кое-что? Скоро рядом и вовсе не будет никого, с кем я смог бы поговорить о вашей религии.

– Конечно, – сказал я и добавил улыбаясь. – Только вряд ли я лучший собеседник. Без теологического образования и из семьи, где в доме прячут статую греческого божка!

– Это неважно! – заверил Метилий. – Может быть, ты даже лучше поймешь, в чем мой вопрос. Стоическая философия научила меня, что все вещи проникнуты Божественным разумом. Он повсюду, куда ни посмотри: в устройстве природы, в чередовании дня и ночи, в круговращении светил. Мы, стоики, называем этот разум Богом. Это – Бог, которого можно воспринять чувствами. Но вы говорите о том, что Бог создал мир из ничего! Как в это поверить? Ведь в момент творения рядом не могло быть никого! Никто не может о нем свидетельствовать! Никто не может свидетельствовать о нем так, как о вездесущем разуме.

– Каждый миг ты присутствуешь при акте творения: творение вещей из ничего точно так же вездесуще ощутимо, как разум в этих вещах!

– Я не понимаю.

– Это потому так сложно понять, что оно происходит совсем рядом – настолько близко, что ускользает от восприятия. Ибо захватывает тебя самого. Твое собственное зрение, восприятие, мышление, твое собственное существование.

– Я все равно ничего не понимаю!

– Каждое мгновение происходит переход из бытия в ничто. Каждый миг исчезает раньше, чем мы успели отдать себе в нем отчет. Вот он. Но пока я думал, этот миг уже сменился другим.

– Но он был.

– Того, что было, больше нет. Прошло и не вернется. Всему дорога в ничто. Наших предков, которые жили когда-то, больше нет. Нас тоже не станет. Даже эти горы когда-то перестанут быть.

– Но ведь творение – обратный процесс: переход от небытия к бытию!

– И это тоже ежесекундно происходит перед твоими глазами: ведь следующий миг еще не наступил. Мы сами еще не стали тем, чем нам предстоит стать! Каждый миг происходит переход от небытия к бытию. Вот что мы имеем в виду, когда говорим, что каждое мгновение Бог творит из ничего! И хранит сотворенное, пока оно снова не обратится в ничто!

– Получается, что в любое мгновение вещи могут стать другими. Но ведь они остаются неизменными! Именно в этом, согласно стоической философии, и являет себя Божественный разум: во всем упорядоченном, организованном, совершающемся по определенным законам, неизменном!

– Наша религия учит, что вместе со всем прочим Бог создал также и миропорядок. И каждое мгновение Он творит этот порядок заново, не давая ему обратиться в хаос.

– Но ведь Бог мог бы каждое мгновение что-то менять?

– Конечно, мог бы! Мы не считаем, что существующий миропорядок создан им раз и навсегда. Конечно, нечто, являющее себя в нем, – это Божественный разум. Но во всем мире этот порядок должен все время заново утверждаться. Он выходит за пределы теперешнего положения вещей!

Метилий глубоко вздохнул. Он наклонился к столу, у которого мы возлежали, и набрал полную ладонь темно-красных виноградин. Помолчав немного, он сказал:

– Только начинаешь думать о таких вещах, как сразу голова идет кругом! Хорошо понимаю тех, кто говорит: «Все это – отвлеченное умствование, которое не имеет никакого значения для жизни».

Я возразил:

– Для нашей жизни еще как имеет. Кто-то из стоиков однажды сказал: «Мое дело в этом мире – жить в согласии с природой». Это значит: в согласии с тем неизменным божественным порядком, который являет себя в ней. Он принимает мир таким, каков он есть. Мы, напротив, не верим в неизменный порядок. Каждый миг он созидается вновь. Каждый миг его приходится вырывать у хаоса и небытия. Мы верим в задачу жить в согласии с истинным Богом, который творит, созидая некий новый миропорядок.

– Потому-то вы каждую минуту и готовы бунтовать: Бог, который из ничего творит все, – он и побежденных может превратить в победителей, а изгнанников – в завоевателей!

– Да, именно так. В одном своем гимне мы поем:

– Сам понимаешь: римскому офицеру не так просто с этим Богом. И все же что-то в нем меня привлекает. Даже не знаю, что. Мне не хотелось бы расставаться с ним даже в другой стране.

– Может, тебе лучше будет остаться в Палестине?

– Я полюбил эту страну. Но вот в чем парадокс. Именно как человек, который проникся симпатией к иудейской вере, я хочу уехать отсюда.

Я промолчал.

– Как солдат я живу здесь в окружении людей, враждебно настроенных к евреям. Наши солдаты – не римляне. Это сирийцы и местные греки. Они ненавидят евреев. Если бы я мог давать советы императору, я бы посоветовал ему отправить их подальше отсюда, а сюда прислать римских солдат.[249]

– А среди них разве нет антисемитов?

– Есть, конечно. Но здесь антисемитизм – устойчивая традиция. Я попросил объяснить мне, откуда это идет. Мне рассказали, что последние независимые цари иудеев, Хасмонеи, завоевывали и обращали в рабство своих соседей – сирийские и греческие города. С тех пор эти города и их жители ничего так не боятся, как мощного еврейского государства. Особенное подозрение вызывают у них любые еврейские цари.

– Но ведь не осталось никаких еврейских царей!

– Так прямо – нет. Но встречаются люди, которые или сами выдают себя за долгожданных царей, или на которых возлагают надежды другие, желая видеть в них царей и мессий – вроде того Иисуса, которого мы казнили недавно.

– И таких кандидатов в цари солдаты ненавидят?

– Еще как! Чего только наши солдаты ни придумывали, издеваясь над Иисусом. После того как его уже приговорили к смерти и изуродовали пытками, они созвали всю когорту, надели на него пурпурное одеяние, сплели венок из терновника и надели ему на голову. Потом они принялись кричать: «Радуйся, царь Иудейский!» – и били его тростником по голове, плевали в него, вставали перед ним на колени и кланялись ему.[250] Они глумились над беднягой. Вся их ненависть к евреям нашла выход в этих мерзких поступках.

– А почему вы, офицеры, не вмешались?

– Не все думают так же, как и я. Сам Пилат не лучшего мнения о евреях. А Сеян, один из влиятельнейших людей в Риме, по слухам, и вовсе отъявленный антисемит.

– Но тогда в казни Иисуса виновата ненависть к евреям! – воскликнул я.

– Да, и она тоже. Но тут сыграли роль сразу несколько причин, – задумчиво сказал он, – причин, о которых ты, наверное, знаешь больше меня?

Я снова ощутил прилив недоверия. Он что, собрался расспрашивать меня об Иисусе? Римлян не могли не интересовать сведения об этом движении: возобновится ли оно с новой силой, примкнут ли к нему новые сторонники.

Но Метилий заговорил снова.

– Почему народ в Иерусалиме отдал свой голос за Варавву, а не за Иисуса?

Я пожал плечами. Я и правда не знал ответа. Он сказал:

– Я тут узнал кое-что о том странном случае в Храмовом дворе. Оказывается, Иисус произнес тогда такое прорицание о Храме: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный».[251] И то, что он прогнал менял и торговцев голубями, будто бы служило иллюстрацией к этому пророчеству. Но подобные оракулы и провокационные действия не помогли ему найти друзей в Иерусалиме. Святость Храма кормит почти весь город. Всех этих священников и первосвященников, которые имеют свою долю от податей, собираемых для Храма. Всех ремесленников, занятых на строительстве Храма. Всех содержателей гостиниц, где останавливаются паломники. Всех торговцев жертвенными животными, вплоть до кожевников, которые занимаются выделкой шкур. Покушающийся на святость Храма подрывает благосостояние жителей Иерусалима вместе с семьями. Пилат дважды столкнулся с этим, узнав на собственном горьком опыте, что это такое: первый раз, когда хотел ввезти в Иерусалим портреты Цезаря и когда собирался взять из кассы Храма деньги на постройку водопровода.

Я подумал, что учение Иисуса о чистом и нечистом тоже могло отразиться на многих: ведь если бы вдруг не стало чистых кушаний, чистой утвари, чистых товаров и чистых людей, тогда все стало бы можно покупать не только у евреев, но и у язычников – с тем же успехом. Мне вспомнилось наше доходное предприятие с продажей чистого оливкового масла в сирийские города, общинам диаспоры. Но вместо этого я заговорил о другом:

– Иисуса выдал еврейский государственный совет, Синедрион. Разве не могли они просто выслать его из страны? Зачем им это понадобилось?

По мнению Метилия, и здесь оставалось лишь строить предположения:

– Не приходится сомневаться, что многие члены Синедриона имеют с Храма. Все первосвященники испокон веку жили за счет десятины и других налогов, которые Закон определил в уплату Храму. Естественно, они заинтересованы охранять святость того и другого от любых посягательств. Иисус же критиковал Храм и не во всем исполнял букву Закона. Как было им не испугаться того, что Закон, а с ним и сама основа их благосостояния перестанут существовать?

– Но ведь казнили-то его все же из-за политики, из-за того, что он называл себя мессией?

Метилий утвердительно кивнул.

– Именно. Предсказание о Храме и взгляды Иисуса на вопросы веры в глазах Пилата не стоили выеденного яйца. Пилат признал его виновным, потому что Иисус как самозванец представлял угрозу для римского владычества. Что и сыграло главную роль.

– И когда еврейский государственный совет передал его римским властям, они обвиняли его в этом? Зачем?

– Мотивы Синедриона совершенно ясны: как всякая политическая структура, он заинтересован в укреплении своей власти. Они понимают, что власть их ограничена. Синедрион и существует-то только потому, что у него лучше получается держать страну в повиновении, чем если бы мы, римляне, взяли все в свои руки. Так что, хочешь-не хочешь, а они должны любой ценой не давать подняться смуте. Синедрион в этом кровно заинтересован, потому что, если он перестанет контролировать положение, сразу вмешаются римляне. В случае необходимости мы не остановимся перед тем, чтобы упразднить Синедрион.[252]

– Но разве в случае Иисуса страх был оправданный? Подстрекал ли он и в самом деле к беспорядкам?

– Возможно, лично он был совершенно безобиден. Но возглавляемое им движение легко могло привести к смуте. Люди, толпами валившие за ним из деревень в Иерусалим праздновать Пасху, приветствовали его как мессию.[253] Он разогнал в Храме торговцев. Он пробудил в людях ожидание чего-то важного, что должно вот-вот совершиться. Царства Божия, которое должно наступить. Складывалась напряженная ситуация!

– А его самого, значит, не считали таким уж опасным?

– Нет, опасны были огромные толпы, заполнившие на Пасху Иерусалим. У нас уже был опыт. Из-за этих толп в праздничные дни префект приводит специальную когорту для укрепления обычного гарнизона. Чтобы в зародыше пресечь беспорядки. Ты слышал историю об одном непристойном звуке, из-за которого чуть не началась война?[254]

Я отрицательно покачал головой. Метилий пустился рассказывать:

– Как-то раз тысячи людей собрались в Иерусалим на праздник Опресноков, и римская когорта выстроилась на крыше портика вокруг Храма. Как я уже сказал, по праздникам солдаты в полном вооружении патрулируют народ во избежание беспорядков. Так вот, один из солдат вдруг задрал одежду, наклонился и самым неприличным образом продемонстрировал толпе голый зад; действие сопровождалось соответствующим звуком. Народ пришел в ярость и шумно потребовал от префекта наказать солдата. Кое-кто из молодежи, плохо владевшие собой, а еще те, кто и без того был готов к бунту, затеяли драку: подняв камни, они принялись кидать ими в солдат. Префект испугался, что вся толпа сейчас кинется на него. Он отдал приказ вывести вперед еще больше тяжеловооруженных солдат. При их появлении евреев охватил непреодолимый ужас. Они развернулись и, бросившись вон из Храма, пытались найти спасение в городе. На выходе возникла страшная давка, люди шли по телам других. Три тысячи человек задавили в толпе.

Что-то подобное всегда может произойти на празднике. Люди возбуждены, хотя присутствие солдат и не дает им слишком распоясаться. С другой стороны, именно это присутствие и подогревает настроения. Особенно, если солдаты из антисемитизма позволяют себе провокации. Вот почему я считаю, что император должен отозвать этих солдат, заменив их римлянами. Тогда ненужные провокации вроде испускания ветров в толпу стали бы, конечно, случаться реже.

– Но ведь Иисус никого таким образом не провоцировал!

– Его попытки помешать торговцам жертвенными животными и менялам тоже провокация – правда, совсем иного рода. Но если из-за ветров, выпущенных хулиганом в толпу, чуть не вспыхнула война, чего же тогда ждать от провокации, устроенной против торгующих во дворе Храма! Еврейский государственный совет, Синедрион, поступил совершенно правильно, выдав Иисуса.

– Его арестовали прямо тут же, когда он опрокидывал столы торговцев?

– Нет, это было бы глупо. Вот тогда и в самом деле могли бы начаться беспорядки. Нет, мы понимали: сам по себе этот Иисус не опасен. Но если рядом – разъяренная толпа, последствия могли оказаться непредсказуемыми. Поэтому Синедрион арестовал его ночью, когда он был один в окружении ближайших единомышленников.

– Как же вы узнали место?

– Один из единомышленников, польстившись на деньги, предал его!

Я спросил Метилия:

– Ты-то сам считаешь этого Иисуса виновным? Он, по-твоему, заслужил такую смерть?

Метилий ответил не сразу:

– Мне кажется, он был невиновен! Возможно, из-за него у нас возникли бы сложности. Но это не преступление!

– И тогда как ты думаешь, на чьей совести вина за смерть Иисуса?

И снова он надолго задумался, прежде чем ответить.

– Здесь неправильно будет искать виноватого. Тут, наверное, вообще нельзя говорить о чьей-то конкретной вине. Было много причин, приведших к его смерти. Одна из них – натянутые отношения между сирийцами и евреями. Если бы не антисемитизм в римских когортах, от солдат и до префекта, все могло бы выйти иначе. Еще одна причина – трения между евреями и римлянами. Если бы не страх римлян перед беспорядками, вызванными ожиданием мессии, Иисус не был бы арестован. Далее: причина – трения между городским и деревенским населением. Жители Иерусалима, может быть, потребовали бы освободить другого, если бы не чувство недоверия ко всем пришлым пророкам, посягающим на их священный Храм. Так же точно причина – в натянутых отношениях между простым народом и верхушкой. Верхушка заботится о сохранении собственной власти, а потому выдает римлянам всех, подозревающихся в организации беспорядков. Им хочется повелевать евреями. Поэтому они ревниво оберегают Закон, в котором заключено обоснование их притязаний на власть и доходы. Тут разом сошлось все. Этот Иисус угодил между колесами. Его перемололи те жернова, от которых страдает целый народ.

– Но разве не Пилат несет основной груз ответственности? Разве это не его вина?

– Если искать одного виноватого, то да – это Пилат. Он выносил приговор. Так что в юридическом смысле ответственность на нем.

– Почему же он вынес такой приговор? Почему не отправил в изгнание как умалишенного?[255]

– Думаю, Пилат испугался, что все названные трения и конфликты раздавят его. Он предпочел казнить Иисуса, чтобы спастись самому.

– И ты думаешь, у него получилось? И он сможет дальше спокойно править?

Метилий пожал плечами.

– Чего только не происходит в этой стране. Я сам то и дело ошибался в своей оценке. Столько всего пришлось узнать! Я теперь боюсь делать прогнозы. Я даже не уверен, что история с Иисусом не будет иметь продолжения.

– О каком продолжении ты говоришь, если он мертв?

– Остались его единомышленники. Когда умер Иоанн Креститель, все тоже думали: вопрос, наконец, исчерпан. Но тут возник Иисус.

– Ты что-то знаешь о его единомышленниках?

– Они собрались в Иерусалиме. На их взгляд, Иисус не умер. Он будто бы даже являлся им – живой!

– После смерти Крестителя были такие, которые говорили: «Иисус – это восставший из мертвых Креститель».

– Чтобы потом грустный спектакль повторился снова! Но эти ученики Иисуса не считают, что он вернулся к людям: они думают, он отправился к Богу. Бог будто бы воскресил его из мертвых!

– Но это же полная чушь!

– Почему? Не большая чушь, чем вера в Бога, каждый миг творящего мир из ничего. Должен признаться тебе: о творении из ничего я спрашивал тебя не без задней мысли. Мне не дает покоя этот вопрос об Иисусе. Сотворить человека заново после смерти? Существует ли творение в настоящем? Но, может быть, с этими своими мыслями я зашел слишком далеко. Наверное, тут просто скорбь учеников, которые не могут смириться с тем, что их учитель умер! Или что-нибудь еще.

Разговор с Метилием означал для меня одну важную вещь: я надеялся, что с его отъездом я больше не буду получать от римлян новых заданий. Рано или поздно, но Пилата когда-нибудь тоже отправят в отставку. И, возможно, даже очень скоро, если он не сумеет взять верх во всех мелких и крупных конфликтах. Тогда мне, наконец, можно будет вздохнуть свободно.