"Багровый город" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Сергей)Глава 4. Внизу. (21–22.01.1990)Когда Максим наконец смог открыть глаза, он еще не мог соображать, и просто тупо смотрел вперед, не понимая того, что перед ним чья-то спина, и что этот человек идет, а он, соответственно, идет за ним, и идет, кстати, очень долго. Они шли по пустырю. Вокруг — все тот же багрово-зловещий закат. Темно-красное небо с угольно-черными пятнами туч, темно-красная земля с черными пятнами неровностей почвы и кустарников. Кроме их двоих были еще люди. Он спиной чувствовал чей-то такой же тупой взгляд, обернуться только не мог, и вообще, не мог оторвать взгляда от спины впереди идущего, словно был привязан чем-то. Одних, что впереди, он видел краем глаза на поворотах — длинная цепочка покорных людей, которая терялась в строении все того же, кроваво-красного цвета. "Как крематорий" — подумал, то ли он сам, то ли кто-то сказал ему по-дружески прямо в мозг. "Все там будем" — опять помимо его воли возникла очередная мысль. "Разумеется" — это уже, судя по интонациям, мысль первого. Максима стал раздражать этот разговор внутри его головы, но как заставить их замолчать, он не знал. Посмотрел краем глаза на дом и уже самостоятельно подумал — "Крематорий… Забавно…". "Вот болван то…" — отозвался первый. "Не-а, ты не прав", — с готовностью подхватил второй. Максим мотнул головой с силой — что за ерунда. Наверху, на небе, увидел вдруг очертания огромного человеческого глаза. Присмотрелся. Оказалась — голова врача. Она склонилась прямо над ним. Рядом, словно облачная дымка, появилась вторая. — Есть, — раздался далекий голос, словно из под подушки. — Добавь еще пару кубиков. Подошли к дому и Максим отвлекся от этого небесного явления. Здание оказалось старое и полуразрушенное. Они долго шли по его пустым коридорам, шурша под ногами битым кирпичом. Судя по шуму все они дружно шли в ногу. Потом стали спускаться в подвал. И тут он подумал, что, наверное, он сильно пьян и идет на автопилоте, иначе как объяснить, как он находит дорогу в этой кромешной темноте. Наконец вышли в большую комнату, или, точнее, в огромный зал, потолок которого терялся в вышине. То же и со стенами — их тоже видно не было. Но он кожей чувствовал ограниченную замкнутость этого пространства. То и дело гуськом сновали молчаливые толпы людей. Все было заставлено белыми ширмами чуть выше роста человека, огородившими в этом зале отдельные кабинеты и закутки. Он направился в ближайший закуток к сидящей за столом девушке в строгой униформе темно-серого цвета. Кожа у нее была черная, но черты лица — европейские. Только волосы черные и кучерявые. Подсел. — Ду ю спик инглиш? — небрежно выговорил он. — Но, — и еще что-то добавила по своему. Переварить это он не смог и спросил просто так: — А по-русски ты говоришь? — Русский? — чисто, без акцента, переспросила она. — Ноу. Русский я больше не кушаю. Внезапно обозлясь, он стукнул кулаком по столу. — Да как, черт возьми, с тобой изъясняться? — Вы же видите, — сказала наставительным тоном рядом стоявшая строгая женщина. — Она уже объелась и есть русский больше не будет. "Дурдом какой-то", — подумал он, стараясь разобраться в этом хаосе беспорядочно наставленных ширм. Он откинул одну из ширм и сразу же уперся в женские голые тела. Вопреки всему девчонки не закричали и не завизжали. — Здравствуйте, — очень вежливо сказала самая ближняя девушка и очень очаровательно ему улыбнулась. — Заходите пожалуйста. — Да нет, что вы, — пробормотал он глупо. — Как-нибудь в другой раз. В узком проходе между серыми ширмами Максим столкнулся со здоровым мужиком в потной и засаленной фуфайке, над левым карманом которого грязными когда-то белыми нитками было коряво вышито — Люцифер. Вокруг него столпился грустно-покорный народ. — Палехин, — сказал он радостно, как старому знакомому. — Ты с нами идешь. — А ты это точно знаешь? — не удивляясь, что его окликнули по фамилии, спросил Максим. — На все сто, — сказал тот и противно подмигнул. Они выстроились цепочкой друг за другом и пошли за мужиком. Навстречу появилась другая цепочка, впереди которой шел забавный толстый мужичонка в белой простыне. Над головой у него, закрепленный на проволочке, покачивался картонный нимб желтого цвета. Максим шел последним и сам неожиданно для себя пристроился к этой группе. Прошли мимо длинных рядов умывальников и вышли в другой огромный зал, весь заставленный ровными рядами кроватей, аккуратно застеленными ярко белыми, хорошо наглаженными простынями. Справа на стульчике сидела толстая добродушная нянечка в белом халате. А где-то высоко в небе огромные расплывчатые головы врачей тихо переговаривались между собой — Пульс? — Нет пульса. — Ну что, — ласковым тихим голосом сказал толстячек няне. — Принимай, Матреновна, пополнение. — После чего он повернулся и важно удалился. Нянечка оглядела их добрыми предобрыми глазами, близоруко щурясь. — Родненькие, — ласково сказала она, — разбирайте свободные кроватки, одевайте пижамки и укладывайтесь поудобнее. Максим кое-как нашел свободную кровать в этом бесконечном ряду теряющихся вдали одинаково резко белых коек. С отвращением переоделся в тщательно отутюженную и еще теплую полосатую пижаму. Лег хмуро, укрывшись прохладным свежехрустнувшим покрывалом. Огляделся по сторонам. Слева, чему-то глупо улыбаясь, расположился этакий божий одуванчик, пролежавший на этой койке уже не одну сотню лет. Справа нетерпеливо ерзал и крутился совсем молодой еще паренек, у которого под пижамой проглядывала тельняшка. — Слушай, новенький, — не выдержав, позвал он хриплым шепотом. — Это вы мне? — повернулся к нему Максим, зевая. — К тебе, конечно, к кому же еще? — удивился сосед. — Давай, как толстая уснет, сбегаем к девчонкам, а? Там, внизу, к соседям партия новеньких поступила. — А может, темноты дождемся? — рассудительно предложил Максим. Сосед посмотрел на него с плохо скрываемым сожалением. — Салага, — протянул он. — Это же верх, темнота. Здесь никогда не темнеет. С этими словами паренек отвернулся и надолго затих. Максима тоже разморило, глаза сами собой стали слипаться, и он уснул. Разбудили его осторожные толчки в плечо. — Что? Где? — метнулся Максим. — Который час? — Тише ты, — прошипел парень, прижимая его к кровати, — разбудишь местных обормотов — достанут своими проповедями. Давай аккуратненько за мной, пока смена караула. И он, пригибаясь и прячась за кроватями, зачем-то устремился за пареньком. И вот уже они понуро бредут по коридору из светлых ширм, конвоируемые тремя девушками в легких воздушных покрывалах. — Что же вы так? — сочувственно произнесла одна из них. — Своих вам что ли мало? Простаиваем же ведь. — Да скучно с вами, девчонки, — горячась, словно на суде, оправдывался парень. — Чем же они вас берут? — стыдливо покраснев, спросила вторая. — Да я вам уже сто раз объяснял… — начал было паренек, но тут коридор кончился и они вошли в просторный светлый зал. девушки вывели пленников на середину и молча и неслышно удалились. Только кто-то из них украдкой вздохнул. На одиночной лавочке сидели толстячок и нянечка. В сторонке прогуливался серьезный дядечка в белой простыне, на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито — Апостол Петр. — Простим их, батюшка, — увещевала нянечка толстячка. — Ну с кем не бывает. Ну пошалили. Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, раскрыл верхнюю. — Так, так, так… — протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки. — Что же ты, морячок? Уже 127 ходок. И это только в этом библейском году. — Так получилось, — вяло пробормотал тот и потупился раскаянно, осторожно шоркая правой тапочкою по гладкому полу. — Сколько тебя можно предупреждать? — Да ладно, Петрович, — устало махнул толстячек с лавки. — Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни. Петр хотел было возразить. Но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом воздух. Потом, наконец, передал папку толстячку и решительно подошел к Максиму. — Что же это вы, Палехин? — сурово спросил он. — На халяву хотели прокатиться? Максим ничего не понимал. Тут заполошились и на скамейке. И он услышал в свой адрес такие слова… Теперь он шел один, конвоируемый здоровенным молчаливым дядькой. Дошли до шлагбаума. — О, неужто диверсанта поймали, — радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой униформе и холодно кивнули ему — следуйте за нами. И опять они шли вдоль ширм — только теперь уже темных. В своих конвоирах он с трудом узнал своих недавних знакомых, только тогда они были более чем легко одеты, глаза их сумасшедше сверкали и они… А как они смеялись!.. Да что теперь вспоминать. — Привет, девчонки, — прошептал он. Они промолчали. — Не узнаете что ли? — Узнаем, — чуть слышно и как бы нехотя ответила одна из них. — Так может это… — замялся он, — в сторону отойдем. Девушки неожиданно засмеялись. — Все, голубок, отстрелялся, — недобро сказала одна, а вторая серьезно добавила: — Со своими здесь нельзя. — Почему это? — удивился он. Но тут из-за поворота выскочили двое по пояс раздетых мужиков, тащивших тяжелый бидон с надписью — "масло" и девушки замолчали. — Со своими, — снисходительно принялась объяснять первая, когда шум от бидона стих вдали, — это серьезное производственное нарушение, и карается оно со всей строгостью. А с чужими — это просто пикантная история, к тому же часто поощряемая начальством. — Да? — произнес он. — А наверху все иначе. — Ну конечно, — в один голос возмутились девчонки. — Недавно вон от шефа троих в белых простынках вели тайными тропами, чтобы их охрана не засекла. — Ну и как? — поинтересовался Максим. — Засекли, сволочи, — обиженно высказала светленькая. Суровый, толстый, так же по пояс раздетый мужик принял его в темной подсобке. — Новенький, — неодобрительно сказал он. — Сегодня пойдешь в наряд на уголь. — И он протянул ему пару верхонок. — Кругом сплошной бардак, — недовольно ворчал напарник. — Пишут — масло, а привозят уголь. А недавно с одним случай произошел — ему на сковороде процедуры принимать предписано было, а он три календарных года в подсобниках ходил, в старшие стал выдвигаться. Случайно разоблачили. — И он махнул рукой. — Бардак — он и в Африке бардак. А в это время где-то в небе смутно вырисовывалось лицо Оли. И ее протянутая рука. А в ней — стеклянный шарик. Две черные молчаливые девицы отвели его к Люциферу. Тот сидел все в той же мятой фуфайке за грязным столом, на котором стояла неполная бутылка водки, один засаленный стакан и на обрывке газеты — вяленая рыба, судя по запаху — протухшая. Напротив сидел этакий элегантный пижон в черном фраке, ослепительно белой рубашке с черным галстуком-бабочкой, ногу небрежно закинул на другую, выставив на обозрение свои ярко-черные лакированные туфли. И сам он был весь прилизанный и лоснился от избытка кремов. (Черная полоска аккуратных усиков). Шеф обернулся, махнул Палехину рукой. — Садись, Макся, — и указал на покосившийся табурет. Максим сел. Шеф налил в единственный стакан водки и протянул ему. — На, выпей. Максим неуверенно взял стакан, посмотрел на соседей по столу. — Давай быстрее, — поторопил шеф. — Стакан-то один. — Ну ладно, мужики, — сказал Максим, кашлянув. — Будем здоровы, — и залпом выпил водку. Зажмурился. Резко поставил стакан на стол и с шумом выдохнул воздух. — Ну и гадость же вы пьете. Чернявый тонко улыбнулся. — Это же спирт, — обиделся Максим. — Что же вы сразу то не сказали? Я его чистым не пью. — Ничего, — шеф добродушно постучал ему по плечу, снова наливая в стакан, и передавая его чернявому, — научишься… Чернявый доставал из дипломата уже неизвестно какую по счету бутылку. Незаметно нализались. Шеф по пьянке обнимал Максима за плечи и говорил прямо в лицо: — Ты же мужик, Макся. Настоящий мужик. Во… — и он попытался сжать кулак, чтобы показать, какой он, Максим, мужик. Но это у него не получилось и он махнул рукой и продолжал. — А с кем ты связался? С кем, а? — С кем? — тупо переспросил Максим. — Вот и я говорю, с кем? — пьяно качаясь, развивал свою мысль шеф. — С этими… — Он с минуту шевелил губами, словно пытался подобрать подходящие слова, потом снова махнул рукой. — Не-е-ет, — замотал он пьяно головой. — Не пара они тебе. — Не пара, — икнув, подтвердил Максим. Чернявый нетвердо поманил Максима пальцем, и когда они, пьяно покачиваясь, вышли за ширму, сказал вдруг трезвым голосом: — А я, собственно, за тобой приехал. Ведь ты то не их. — И он почему-то подмигнул ему. Они сели в роскошную черную "чайку", где водителем был разбитной парень в "адидасе". И поехали. По дороге Максима укачало, и дальше он уже не помнил, только потом смутно вспоминалось, что он шел по какой-то дороге уже один с твердой целью — прийти домой — включился автопилот. Проснулся в странной комнате со множеством коек и одинокой тусклой синей лампочкой с сильной тошнотой и головной болью. Замерз. "Надо же так было нажраться" — было его первой мыслью. Встал, не соображая. Сказал ни к кому не обращаясь: — Мужики, водка есть? А то замерз, зараза. — Откуда? — раздались голоса из темноты. — А у тебя закурить не найдется? — Да нет, — Максим провел рукой по голому телу и из нее выпал стеклянный шарик и, тихо звякнув и не разбившись, блеснул в темноте и укатился куда-то. — Где это мы, а? — спросил он. Но тут прямо из стенки вдруг выглянула знакомая рожа, помахала здоровенным волосатым кулаком и хрипло выдохнула: — Я вам тут побалую. И когда это видение исчезло, Максим вдруг остро ощутил, что он находится в морге, а кругом лежат уже давно окоченевшие холодно-неподвижные синие трупы людей. |
|
|