"Багровый город" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Сергей)

Глава 4. Внизу. (21–22.01.1990)

Когда Максим наконец смог открыть глаза, он еще не мог соображать, и просто тупо смотрел вперед, не понимая того, что перед ним чья-то спина, и что этот человек идет, а он, соответственно, идет за ним, и идет, кстати, очень долго.

Они шли по пустырю. Вокруг — все тот же багрово-зловещий закат. Темно-красное небо с угольно-черными пятнами туч, темно-красная земля с черными пятнами неровностей почвы и кустарников.

Кроме их двоих были еще люди. Он спиной чувствовал чей-то такой же тупой взгляд, обернуться только не мог, и вообще, не мог оторвать взгляда от спины впереди идущего, словно был привязан чем-то. Одних, что впереди, он видел краем глаза на поворотах — длинная цепочка покорных людей, которая терялась в строении все того же, кроваво-красного цвета.

"Как крематорий" — подумал, то ли он сам, то ли кто-то сказал ему по-дружески прямо в мозг. "Все там будем" — опять помимо его воли возникла очередная мысль. "Разумеется" — это уже, судя по интонациям, мысль первого.

Максима стал раздражать этот разговор внутри его головы, но как заставить их замолчать, он не знал. Посмотрел краем глаза на дом и уже самостоятельно подумал — "Крематорий… Забавно…". "Вот болван то…" — отозвался первый. "Не-а, ты не прав", — с готовностью подхватил второй.

Максим мотнул головой с силой — что за ерунда.

Наверху, на небе, увидел вдруг очертания огромного человеческого глаза. Присмотрелся. Оказалась — голова врача. Она склонилась прямо над ним. Рядом, словно облачная дымка, появилась вторая. — Есть, — раздался далекий голос, словно из под подушки. — Добавь еще пару кубиков.

Подошли к дому и Максим отвлекся от этого небесного явления. Здание оказалось старое и полуразрушенное. Они долго шли по его пустым коридорам, шурша под ногами битым кирпичом. Судя по шуму все они дружно шли в ногу.

Потом стали спускаться в подвал. И тут он подумал, что, наверное, он сильно пьян и идет на автопилоте, иначе как объяснить, как он находит дорогу в этой кромешной темноте.

Наконец вышли в большую комнату, или, точнее, в огромный зал, потолок которого терялся в вышине. То же и со стенами — их тоже видно не было. Но он кожей чувствовал ограниченную замкнутость этого пространства. То и дело гуськом сновали молчаливые толпы людей. Все было заставлено белыми ширмами чуть выше роста человека, огородившими в этом зале отдельные кабинеты и закутки.

Он направился в ближайший закуток к сидящей за столом девушке в строгой униформе темно-серого цвета. Кожа у нее была черная, но черты лица — европейские. Только волосы черные и кучерявые.

Подсел.

— Ду ю спик инглиш? — небрежно выговорил он.

— Но, — и еще что-то добавила по своему.

Переварить это он не смог и спросил просто так:

— А по-русски ты говоришь?

— Русский? — чисто, без акцента, переспросила она. — Ноу. Русский я больше не кушаю.

Внезапно обозлясь, он стукнул кулаком по столу.

— Да как, черт возьми, с тобой изъясняться?

— Вы же видите, — сказала наставительным тоном рядом стоявшая строгая женщина. — Она уже объелась и есть русский больше не будет.

"Дурдом какой-то", — подумал он, стараясь разобраться в этом хаосе беспорядочно наставленных ширм.

Он откинул одну из ширм и сразу же уперся в женские голые тела. Вопреки всему девчонки не закричали и не завизжали.

— Здравствуйте, — очень вежливо сказала самая ближняя девушка и очень очаровательно ему улыбнулась. — Заходите пожалуйста.

— Да нет, что вы, — пробормотал он глупо. — Как-нибудь в другой раз.


В узком проходе между серыми ширмами Максим столкнулся со здоровым мужиком в потной и засаленной фуфайке, над левым карманом которого грязными когда-то белыми нитками было коряво вышито — Люцифер. Вокруг него столпился грустно-покорный народ.

— Палехин, — сказал он радостно, как старому знакомому. — Ты с нами идешь.

— А ты это точно знаешь? — не удивляясь, что его окликнули по фамилии, спросил Максим.

— На все сто, — сказал тот и противно подмигнул.

Они выстроились цепочкой друг за другом и пошли за мужиком.

Навстречу появилась другая цепочка, впереди которой шел забавный толстый мужичонка в белой простыне. Над головой у него, закрепленный на проволочке, покачивался картонный нимб желтого цвета.

Максим шел последним и сам неожиданно для себя пристроился к этой группе.

Прошли мимо длинных рядов умывальников и вышли в другой огромный зал, весь заставленный ровными рядами кроватей, аккуратно застеленными ярко белыми, хорошо наглаженными простынями. Справа на стульчике сидела толстая добродушная нянечка в белом халате.

А где-то высоко в небе огромные расплывчатые головы врачей тихо переговаривались между собой — Пульс? — Нет пульса.

— Ну что, — ласковым тихим голосом сказал толстячек няне. — Принимай, Матреновна, пополнение. — После чего он повернулся и важно удалился.

Нянечка оглядела их добрыми предобрыми глазами, близоруко щурясь.

— Родненькие, — ласково сказала она, — разбирайте свободные кроватки, одевайте пижамки и укладывайтесь поудобнее.

Максим кое-как нашел свободную кровать в этом бесконечном ряду теряющихся вдали одинаково резко белых коек. С отвращением переоделся в тщательно отутюженную и еще теплую полосатую пижаму. Лег хмуро, укрывшись прохладным свежехрустнувшим покрывалом.

Огляделся по сторонам. Слева, чему-то глупо улыбаясь, расположился этакий божий одуванчик, пролежавший на этой койке уже не одну сотню лет. Справа нетерпеливо ерзал и крутился совсем молодой еще паренек, у которого под пижамой проглядывала тельняшка.

— Слушай, новенький, — не выдержав, позвал он хриплым шепотом.

— Это вы мне? — повернулся к нему Максим, зевая.

— К тебе, конечно, к кому же еще? — удивился сосед. — Давай, как толстая уснет, сбегаем к девчонкам, а? Там, внизу, к соседям партия новеньких поступила.

— А может, темноты дождемся? — рассудительно предложил Максим.

Сосед посмотрел на него с плохо скрываемым сожалением.

— Салага, — протянул он. — Это же верх, темнота. Здесь никогда не темнеет.

С этими словами паренек отвернулся и надолго затих.

Максима тоже разморило, глаза сами собой стали слипаться, и он уснул. Разбудили его осторожные толчки в плечо.

— Что? Где? — метнулся Максим. — Который час?

— Тише ты, — прошипел парень, прижимая его к кровати, — разбудишь местных обормотов — достанут своими проповедями. Давай аккуратненько за мной, пока смена караула.

И он, пригибаясь и прячась за кроватями, зачем-то устремился за пареньком.


И вот уже они понуро бредут по коридору из светлых ширм, конвоируемые тремя девушками в легких воздушных покрывалах.

— Что же вы так? — сочувственно произнесла одна из них. — Своих вам что ли мало? Простаиваем же ведь.

— Да скучно с вами, девчонки, — горячась, словно на суде, оправдывался парень.

— Чем же они вас берут? — стыдливо покраснев, спросила вторая.

— Да я вам уже сто раз объяснял… — начал было паренек, но тут коридор кончился и они вошли в просторный светлый зал. девушки вывели пленников на середину и молча и неслышно удалились. Только кто-то из них украдкой вздохнул.

На одиночной лавочке сидели толстячок и нянечка. В сторонке прогуливался серьезный дядечка в белой простыне, на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито — Апостол Петр.

— Простим их, батюшка, — увещевала нянечка толстячка. — Ну с кем не бывает. Ну пошалили.

Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, раскрыл верхнюю.

— Так, так, так… — протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки. — Что же ты, морячок? Уже 127 ходок. И это только в этом библейском году.

— Так получилось, — вяло пробормотал тот и потупился раскаянно, осторожно шоркая правой тапочкою по гладкому полу.

— Сколько тебя можно предупреждать?

— Да ладно, Петрович, — устало махнул толстячек с лавки. — Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни.

Петр хотел было возразить. Но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом воздух. Потом, наконец, передал папку толстячку и решительно подошел к Максиму.

— Что же это вы, Палехин? — сурово спросил он. — На халяву хотели прокатиться?

Максим ничего не понимал.

Тут заполошились и на скамейке. И он услышал в свой адрес такие слова…


Теперь он шел один, конвоируемый здоровенным молчаливым дядькой. Дошли до шлагбаума.

— О, неужто диверсанта поймали, — радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой униформе и холодно кивнули ему — следуйте за нами.

И опять они шли вдоль ширм — только теперь уже темных.

В своих конвоирах он с трудом узнал своих недавних знакомых, только тогда они были более чем легко одеты, глаза их сумасшедше сверкали и они… А как они смеялись!.. Да что теперь вспоминать.

— Привет, девчонки, — прошептал он.

Они промолчали.

— Не узнаете что ли?

— Узнаем, — чуть слышно и как бы нехотя ответила одна из них.

— Так может это… — замялся он, — в сторону отойдем.

Девушки неожиданно засмеялись.

— Все, голубок, отстрелялся, — недобро сказала одна, а вторая серьезно добавила:

— Со своими здесь нельзя.

— Почему это? — удивился он.

Но тут из-за поворота выскочили двое по пояс раздетых мужиков, тащивших тяжелый бидон с надписью — "масло" и девушки замолчали.

— Со своими, — снисходительно принялась объяснять первая, когда шум от бидона стих вдали, — это серьезное производственное нарушение, и карается оно со всей строгостью. А с чужими — это просто пикантная история, к тому же часто поощряемая начальством.

— Да? — произнес он. — А наверху все иначе.

— Ну конечно, — в один голос возмутились девчонки. — Недавно вон от шефа троих в белых простынках вели тайными тропами, чтобы их охрана не засекла.

— Ну и как? — поинтересовался Максим.

— Засекли, сволочи, — обиженно высказала светленькая.


Суровый, толстый, так же по пояс раздетый мужик принял его в темной подсобке.

— Новенький, — неодобрительно сказал он. — Сегодня пойдешь в наряд на уголь. — И он протянул ему пару верхонок.


— Кругом сплошной бардак, — недовольно ворчал напарник. — Пишут — масло, а привозят уголь. А недавно с одним случай произошел — ему на сковороде процедуры принимать предписано было, а он три календарных года в подсобниках ходил, в старшие стал выдвигаться. Случайно разоблачили. — И он махнул рукой. — Бардак — он и в Африке бардак.


А в это время где-то в небе смутно вырисовывалось лицо Оли. И ее протянутая рука. А в ней — стеклянный шарик.


Две черные молчаливые девицы отвели его к Люциферу.

Тот сидел все в той же мятой фуфайке за грязным столом, на котором стояла неполная бутылка водки, один засаленный стакан и на обрывке газеты — вяленая рыба, судя по запаху — протухшая. Напротив сидел этакий элегантный пижон в черном фраке, ослепительно белой рубашке с черным галстуком-бабочкой, ногу небрежно закинул на другую, выставив на обозрение свои ярко-черные лакированные туфли. И сам он был весь прилизанный и лоснился от избытка кремов. (Черная полоска аккуратных усиков).


Шеф обернулся, махнул Палехину рукой.

— Садись, Макся, — и указал на покосившийся табурет.

Максим сел.

Шеф налил в единственный стакан водки и протянул ему.

— На, выпей.

Максим неуверенно взял стакан, посмотрел на соседей по столу.

— Давай быстрее, — поторопил шеф. — Стакан-то один.

— Ну ладно, мужики, — сказал Максим, кашлянув. — Будем здоровы, — и залпом выпил водку.

Зажмурился. Резко поставил стакан на стол и с шумом выдохнул воздух.

— Ну и гадость же вы пьете.

Чернявый тонко улыбнулся.

— Это же спирт, — обиделся Максим. — Что же вы сразу то не сказали? Я его чистым не пью.

— Ничего, — шеф добродушно постучал ему по плечу, снова наливая в стакан, и передавая его чернявому, — научишься…


Чернявый доставал из дипломата уже неизвестно какую по счету бутылку. Незаметно нализались.

Шеф по пьянке обнимал Максима за плечи и говорил прямо в лицо:

— Ты же мужик, Макся. Настоящий мужик. Во… — и он попытался сжать кулак, чтобы показать, какой он, Максим, мужик. Но это у него не получилось и он махнул рукой и продолжал. — А с кем ты связался? С кем, а?

— С кем? — тупо переспросил Максим.

— Вот и я говорю, с кем? — пьяно качаясь, развивал свою мысль шеф. — С этими… — Он с минуту шевелил губами, словно пытался подобрать подходящие слова, потом снова махнул рукой. — Не-е-ет, — замотал он пьяно головой. — Не пара они тебе.

— Не пара, — икнув, подтвердил Максим.


Чернявый нетвердо поманил Максима пальцем, и когда они, пьяно покачиваясь, вышли за ширму, сказал вдруг трезвым голосом:

— А я, собственно, за тобой приехал. Ведь ты то не их. — И он почему-то подмигнул ему.

Они сели в роскошную черную "чайку", где водителем был разбитной парень в "адидасе". И поехали. По дороге Максима укачало, и дальше он уже не помнил, только потом смутно вспоминалось, что он шел по какой-то дороге уже один с твердой целью — прийти домой — включился автопилот.

Проснулся в странной комнате со множеством коек и одинокой тусклой синей лампочкой с сильной тошнотой и головной болью. Замерз. "Надо же так было нажраться" — было его первой мыслью. Встал, не соображая. Сказал ни к кому не обращаясь:

— Мужики, водка есть? А то замерз, зараза.

— Откуда? — раздались голоса из темноты. — А у тебя закурить не найдется?

— Да нет, — Максим провел рукой по голому телу и из нее выпал стеклянный шарик и, тихо звякнув и не разбившись, блеснул в темноте и укатился куда-то. — Где это мы, а? — спросил он.

Но тут прямо из стенки вдруг выглянула знакомая рожа, помахала здоровенным волосатым кулаком и хрипло выдохнула:

— Я вам тут побалую.

И когда это видение исчезло, Максим вдруг остро ощутил, что он находится в морге, а кругом лежат уже давно окоченевшие холодно-неподвижные синие трупы людей.