"Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона" - читать интересную книгу автора (Ротенберг Дэвид)
Глава пятая ТРОЕ ИЗБРАННЫХ 31 декабря 1889 года
Пока Хозяин Гор и предводитель тонгов из «Праведной руки» неспешно направлялся в заведение Цзян, сама она, Резчик и Конфуцианец, собравшись в самой глубокой тайной пещере Муравейника, ожидали прибытия нового члена Троих Избранных.
Из-за каменной стены слышался шум текущих вод реки Хуанпу. Зимняя сырость пробирала Цзян до костей, и, ежась, она размышляла о том, как воспримет унаследованные от отца обязанности в отношении Договора Бивня сын старого Телохранителя. Она вспоминала о том, как ее мать впервые давала ей инструкции относительно долга, который должна была выполнить их семья для того, чтобы осуществилось Пророчество Первого императора. Мать отвела дочь в сторону за несколько часов до того, как та должна была впервые принять участие во встрече Троих Избранных, и рассказала все, что ей следовало знать про Договор. Затем старая женщина крепко поцеловала дочь в лоб и сказала:
— Отныне тебя зовут Цзян, и все, что было моим, — твое. Сделай так, чтобы я и твоя многоуважаемая сестра Сказительница гордились тобой. Пусть тебя почитают так, как почитали ее.
— И тебя, мама. Так, как до сих пор почитают тебя.
— Благодарю за похвалу.
Мать и дочь обнялись, после чего старая женщина сказала:
— А теперь уходи. Даже шлюха… Нет, черт побери, особенно шлюха имеет право на уединение в конце пути.
Эти слова продолжали звучать в мозгу Цзян в течение всего времени, пока проходила ее первая встреча Троих Избранных в одной из потайных пещер Муравейника. Это было двадцать пять лет назад, и вскоре ей предстояло передать имя Цзян одной из двух своих взрослых дочерей, а затем сказать «уходи». Потому что — и в этом она была полностью согласна со своей матерью — после жизни, прожитой в обличье шлюхи, она имела полное право умереть в тишине и уединении.
Вернувшись домой после той давней встречи участников Договора Бивня, она нашла мать с лицом, искаженным от боли и почерневшим от яда, который та проглотила. Точно такого же яда, что находился в потайном кармашке шелкового платья Цзян теперь, когда она стояла в холодной пещере предновогодней ночью нового десятилетия. Когда-то она сомневалась в том, что однажды ей хватит воли лишить себя жизни, но с тех пор сама жизнь преподнесла ей много уроков. Не последним из них был и такой: чтобы лишить себя жизни, надо эту жизнь контролировать, а контроль — главное, чем она занималась в течение двадцати пяти лет в кругах шанхайского полусвета.
Конфуцианец был моложе Цзян лет на десять. Они знали друг друга уже не один год, но знакомство это не носило интимного характера. Конфуцианец был крайне замкнутым человеком. Отец передал ему обязанности по Договору Бивня, изложив их на первых страницах пространного дневника, который, сменяя предшественника, вел каждый Конфуцианец начиная с дней Первого императора. Молодой человек нашел этот дневник под древним камнем для письма через несколько дней после кончины отца.
Ему никогда не забыть первую встречу Троих Избранных, на которой он присутствовал. Поначалу все происходящее казалось ему сущей глупостью, но он изменил мнение сразу же после того, как посмотрел в первый — открытый — портал Бивня Нарвала. В ту ночь он прочитал дневник от начала и до конца и сделал первую запись в летописи Конфуцианцев. Это было двадцать лет и сотни записей тому назад.
— Опаздывает, — заметил Резчик.
Он, хотя и был здесь самым младшим, играл главенствующую роль по отношению к другим, как и все его предшественники, начиная с того дня, когда на Священной горе был заключен Договор Бивня.
Из южного коридора донесся глухой удар. Цзян посмотрела на мужчин, и те побежали в том направлении, откуда послышался звук. Они нашли сына Телохранителя сидящим на полу. Он без сил прислонился спиной к стене тоннеля рядом с каменным выступом, служившим известной лишь немногим меткой, которая обозначала вход в потайной коридор. Они подняли его и помогли дойти до пещеры. Одежда юноши, явившегося сюда сразу же после обряда инициации, пропиталась кровью, но, оказавшись в пещере, он выпрямился и стоял уже без посторонней помощи. В его глазах Цзян увидела мудрость долгих прожитых лет — такую же, как та, что светилась во взгляде его деда, Рыбака.
Конфуцианца тревожило в этом молодом человеке нечто совсем другое. После того как на сцене в Чжэньцзяне погиб Лоа Вэй Фэнь, Телохранителем стал младший сын Рыбака. Но этот парень не был Телохранителем. Он явно был Убийцей. Телохранители применяли недюжинные познания в боевых искусствах исключительно в целях обороны. Убийцы использовали те же навыки для того, чтобы приблизить осуществление Пророчества, одним из главных условий которого было возрождение древней Гильдии убийц.
Впервые за все время существования Договора Бивня Телохранителя заменил Убийца, потенциальный лидер Гильдии убийц. Серьезное изменение. Но все они понимали: пришло время, чтобы к их тайному сообществу присоединился человек действия.
— Ты ослаб от ран? — спросила Цзян.
— Нет, они делают меня сильнее, — ответил Убийца.
Конфуцианец кивнул. В пещере глухим эхом отдавались взрывы новогодних фейерверков. Лоа Вэй Фэнь закрыл уши ладонями и стоял так до тех пор, пока взрывы не затихли. Цзян внимательно смотрела на юношу.
— Звуки причиняют тебе боль? — спросила она.
— Нет, не звуки. Мне больно оттого, что они — их, а не наши. Это их Новый год, их новое десятилетие. — Он посмотрел на остальных участников Договора Бивня и констатировал очевидное:
— Все это принадлежит им, фань куэй, а не нам.
Раздававшийся за стеной Муравейника шум волн Хуанпу заглушил отголоски салюта, и на всех снизошло успокоение. Это был звук китайской реки. Их реки.
В свете факелов Резчик кивнул и расстегнул боковые замки изумительно красивого ящика из красного дерева, в котором на двух нефритовых подставках хранилась реликвия. Трое Избранных смотрели на первый портал, где сотни фигурок ханьцев с тонкими длинными косами за спиной, зажав в зубах соломинки, исполняли причудливый танец. Избранные знали, что это за соломинки и что означает этот танец.
— Посветите мне, — приказала Цзян, склонившись над порталом в Бивне Нарвала. — Теперь посветите левее. — Резчик сделал так, как она просила, а Конфуцианец и Лоа Вэй Фэнь подались вперед, чтобы лучше видеть Бивень. — Вот, — сказала Цзян, — вы видели здесь раньше двух женщин в черном?
Резчик переместил факел, но на вопрос не ответил.
— Я никогда не видел их прежде, — заявил Конфуцианец.
— Может быть, кто-то…
— Нет, исключено. — Голос Резчика прозвучал глухо, но отчетливо. — Этого никто не мог сделать.
— Откуда же взялись эти две женщины? — спросила Цзян.
— Возможно, они были здесь раньше, но…
Цзян посмотрела на Конфуцианца таким взглядом, что тот немедленно умолк.
— Среди нас дураков нет. Мы не могли что-то просмотреть. Эти фигурки каким-то образом выдвинулись вперед.
— Что значит «выдвинулись вперед»? — осторожно осведомился Резчик.
— Не в физическом смысле. Они почему-то вдруг оказались в центре происходящего здесь.
— Действительно, — проговорил Резчик, подойдя ближе к Бивню. — Смотрите. — Он провел ладонью по поверхности священного предмета. Тень от его руки пробежала по резным фигуркам в портале.
— Что это?
— Бивень истлевает, разлагается, — сказал Резчик, — так, как с течением времени и должно происходить с любой вещью, и постепенно некоторые участки его поверхности становятся прозрачными.
— Пропуская свет туда, куда он раньше не попадал, — добавил Лоа Вэй Фэнь.
— Значит, женские фигурки уже были там, только мы их не видели, — проговорила Цзян. — Я всегда размышляла над тем, какую роль должны сыграть женщины в осуществлении Пророчества, но все эти годы, вглядываясь в портал, видела лишь неясные тени на заднем плане. Теперь, с разложением Бивня, эти женщины обрели отчетливые очертания.
— И все же я не понимаю, — покачал головой Конфуцианец.
— Что тебе непонятно? — спросил Резчик, снова проведя ладонью по Бивню.
— Этот Бивень — копия предыдущего Бивня, который, в свою очередь, являлся копией Бивня, существовавшего еще раньше. И так далее — вплоть до самого первого Бивня Нарвала, который наши предки получили от Первого императора на Священной горе.
Резчик ничего не ответил и даже не кивнул в знак согласия.
— Разве не так? — допытывался Конфуцианец.
Внезапно в пещере возникло напряжение. Убийца, сам того не замечая, положил ладонь на рукоятку ножа, Цзян, сидевшая на корточках, встала.
— С Бивня никогда не делалось копий, — тщательно подбирая слова, сказал Резчик. — Мы всегда были готовы к этому, если бы возникла необходимость, но этого так и не случилось. Бивень не копировали.
Тоненьким голоском, в котором прозвучало благоговение, Цзян спросила:
— Выходит, это тот самый Бивень, который Первый император передал нашим предкам на Священной горе?
— Да, — едва слышно ответил Резчик. Он посмотрел на реликвию и глубоко вздохнул. В пещере воцарилось глубокое, ничем не нарушаемое молчание. Наконец Резчик заговорил снова: — Эта тайна была самым тяжким бременем, которое моя семья несла все эти столетия.
— Но почему вы скрывали от нас? — спросила Цзян.
— У каждого из собравшихся здесь имеется свой секрет. Он часть силы Договора. И каждый из нас всегда ощущал, что получил этот секрет из рук самого Первого императора и нашего покровителя Чэсу Хоя.
— Но каким же образом… — начал было Конфуцианец, но Резчик только пожал плечами.
— У древних были свои соображения, которые умерли вместе с ними. Возможно, это, с их точки зрения, было своего рода страховкой. Однако происходящее с Бивнем представляет собой еще одну загадку реликвии. До последнего времени не наблюдалось никаких признаков его разложения. Как я уже сказал, каждый новый Резчик готовил себя к тому, что ему, возможно, придется изготовить копию Бивня, но этого, как видите, не потребовалось.
— Неужели Бивень, который находится перед нами, действительно тот самый? — спросил Конфуцианец. Он все еще не мог поверить в то, что ошеломляющая новость, которую они только что услышали, — правда.
— Да, тот самый, — подтвердил Резчик.
— Значит, можно предположить следующее: две с лишним тысячи лет назад Первый император хотел, чтобы мы увидели именно то, что мы видим сейчас, когда Бивень начал гнить?
— Да, очень логичное и, возможно, единственно правильное предположение, — отозвался Резчик.
Каждый из стоявших в глубокой пещере Муравейника молчал, пытаясь свыкнуться с открывшейся удивительной истиной. Теперь они видели перед собой не копию, а подлинное послание, пришедшее из глубины веков, со Священной горы. И реликвия, распадаясь, в буквальном смысле открывала им нечто новое и… говорила с ними.
— Он указывает нам путь, — произнесла Цзян. — Сначала появляются две эти женщины…
— Кстати, они как-то странно одеты, — проговорил Конфуцианец.
Замеченное им укрылось от внимания остальных. Цзян подошла к Бивню и внимательно осмотрела фигурки.
— Взгляните на их ноги! — ошеломленно проговорила она.
Крохотные ноги одной из женщин были забинтованы. Это, а также наряд в пекинском стиле, красноречиво говорило о ее благородном происхождении. Женщина явно принадлежала к маньчжурской аристократии. На второй было одеяние куртизанки с широким кушаком, какой обычно носили хозяйки привилегированных борделей. Точно таким же, какой сейчас осторожно поправила под плащом Цзян.
— Что все это значит? — осведомился Убийца.
— Это значит, что пришло время, когда на первый план должны выйти женщины, — констатировала Цзян. Она вновь присела возле Бивня, чтобы лучше рассмотреть его. Затем повернулась и взглянула на Резчика:
— Надежно ли охраняют Бивень?
Ее вопрос удивил всех, кто находился в пещере.
— Почему ты спрашиваешь об этом? — вздернул брови Резчик.
— Потому что маньчжурская женщина в пекинском платье держит в руке меч.
* * *
В летнюю полночь вдовствующая императрица стояла, опершись на свой церемониальный меч, а мимо нее проходила процессия, отдавая ей почести и принося дары.
«Какое убожество!» — думала она, вспоминая тот день, когда еще девочкой принимала почести в первый раз.
Тогда в основе церемонии лежали не только дань традиции, но и страх. В те времена династия Цин находилась в расцвете могущества, а не была высохшим скелетом, который рвут на части европейские стервятники.
Императрица кивнула, когда делегация из Аннама возложила на возвышение перед ней несколько больших бивней нарвала, и одобрила дар, едва заметно пошевелив пальцами, унизанными перстнями. Затем вперед выступил представитель Бенгалии и преподнес маньчжурской правительнице большую шкатулку с изумительной инкрустацией. Расстегнув медные застежки, он открыл крышку шкатулки. На бархатной подушечке лежали три громадных рубина. Императрица всегда была неравнодушна к рубинам, но сейчас, к собственному удивлению, не могла оторвать глаз от даров из Аннама. Подняв церемониальный меч, она прикоснулась им к тупому концу одного из бивней. Острие меча уткнулось в кость. В мозгу императрицы словно взметнулась какая-то вспышка, а из тайников памяти всплыли слова «длинный и изогнутый», и с губ ее сорвалось невнятное хриплое бульканье. В ту же секунду царедворцы метнулись к ней, озабоченно вопрошая: «Что вы сказали, ваше величество?», «Чего изволите, ваше величество?» Десятки бессмысленных вопросов преследовали только одну цель: оправдать существование в Запретном городе лизоблюдов, которые их задавали. Она отвернулась от этих дураков и приказала позвать главного евнуха Чэсу Хоя.
— Что вам угодно, госпожа? — почтительно спросил Чэсу Хой.
Императрица указала мечом на бивень и снова воткнула в него острие.
— Могу ли я чем-то помочь вам, госпожа? — непонимающе повторил Чэсу Хой.
— Не помочь, — подумав, ответила она.
— Что же тогда, госпожа?
Императрица посмотрела на мужчину, почти ее ровесника. Он был единственным старым человеком, которого она подпускала к своей августейшей особе.
— Как, по-твоему, какую историю придумал бы Сказитель об этом бивне?
Первым, что пришло в голову Чэсу Хою, была мысль о необходимости немедленно связаться с находящимся в Шанхае Резчиком.
— Я не столь сведущ в истории, как Сказитель, — отбросив опасения, проговорил он. — В этом отношении я, как вам известно, ближе к летописцам древности.
Ей это было и впрямь известно.
— Остались ли еще Сказители? Когда дело касается легенд, от Летописцев мало проку.
— Легенд, госпожа?
— Да, легенд. Легенд о резном Бивне.
* * *
— Меняют ли две эти женщины наши роли в осуществлении Пророчества? — спросил Убийца.
Подобный вопрос вертелся на языке у каждого из них. Все они знали, что Белые Птицы на Воде уже прилетели и Тьма, которую они принесли с собой, сгущалась на протяжении многих лет. Но было ясно также и то, что оставался еще один шаг, а может, даже несколько шагов, спрятанных пока в закрытом портале. Именно они отделяли Белых Птиц на Воде от строительства Семидесяти Пагод.
Под властью фань куэй Шанхай превратился в кипучий торговый центр, и каждый раз, когда в сельской местности происходили беспорядки — а случалось это с завидной регулярностью, — приток в город новых поселенцев возрастал троекратно. Теперь в городе имелось более чем достаточно рабочих рук для строительства Семидесяти Пагод, но не была построена ни одна. Вдоль Хуанпу росли массивные здания, в которых сосредоточилась власть европейцев и американцев, но вовсе не пагоды. Хотя Шанхай был фактически построен потом и кровью китайцев, им самим за пределами Старого города принадлежали лишь считаные строения. Вторым по прибыльности бизнесом в Шанхае являлась недвижимость, но ее, как и самый доходный бизнес — продажу опия, — целиком контролировали фань куэй. Зажиточные переселенцы из Нинбо и Кантона положили начало собственному архитектурному стилю, возводя дома с традиционными внутренними двориками и палисадниками, отделяющими здания от дороги. Они получили название «шикумен», или «каменные ворота», благодаря тому, что вход в такой дом обозначался воротами и каменными арками. Новые, более дешевые дома, выходившие на узкие внутренние проезды, назывались «лилуны», и очень немногие из них могли предложить своим обитателям такую роскошь, как санузлы и электричество. Но большинство неимущих китайцев в Шанхае не могли и мечтать о шикуменах и даже о лилунах. Это были бедные крестьяне, спустившиеся на лодках по Великому каналу, а затем — по Янцзы. Они бросали якорь в мутных водах Сучжоухэ и жили в своих лодках. Если лодка начинала гнить — либо от старости, либо из-за нечистот, которые в огромном количестве сбрасывались в реку, семья вытаскивала лодку на берег и… продолжала жить в ней. Когда же лодка окончательно разваливалась, из оставшихся досок бедняки сооружали хижину и поселялись там. Шанхайцы с присущим им злым сарказмом называли эти сооружения «гуньдилун», или «катящиеся по земле драконы». Суть шутки заключалась в том, что слово «лун», дракон, означало также и клетку.
Мало кому из обитателей таких «катящихся по земле клеток» удавалось вырваться из них. Лишь у самых талантливых или везучих получалось со временем перебраться в соломенные хижины, лилуны или шикумены.
Деньги идут к деньгам, поэтому зарабатывать в Шанхае могли лишь богатые, но только не китайцы.
Они жили во тьме, порожденной опием, но как было им прийти к обещанному свету, который сулили Семьдесят Пагод?
— Появятся ли здесь новые фигурки? — спросил Убийца.
— Кто знает! — ответил Резчик. — Хотя, похоже, какие-то из них уже готовы выйти на свет.
— С новыми пророчествами, — добавила Цзян. — Бивень нужно беречь как зеницу ока. Если он окажется в дурных руках…
— Бивень находится в безопасности. Так было всегда, — произнес Резчик.
Теперь этого недостаточно! — со злостью воскликнула Цзян. — Мы должны сделать все, чтобы сохранить его. Все!
Резчик кивнул, но ничего не сказал. Вновь появившиеся фигурки были, безусловно, интересны, но гораздо важнее был центральный, закрытый пока портал Бивня. Резчик в отличие от предшественников обладал пытливым умом. Ему хотелось поэкспериментировать с порталом, который, как сказал Первый император, может быть открыт только «людьми познавшими Тьму в Эпоху Белых Птиц на Воде».
Над Хуанпу снова взвились фейерверки, и пещеру наполнило эхо разрывов.
* * *
Не обращая внимания на бессмысленные, по его мнению, хлопки в небе, Ли Тянь заканчивал изготовление своей ракеты.