"Загадки первых русских князей" - читать интересную книгу автора (Королев Александр Сергеевич)

Глава 6 Мать и сын

Из предыдущей главы следует, что Ольга стала киевской княгиней вовсе не потому, что у нее на руках остался малолетний сын Игоря Святослав. Повесть временных лет, правда, сообщает, что именно Святослав начал сражение с древлянами, бросив копье. То есть он, согласно этому преданию, был номинальным предводителем киевской дружины, которому подчинялись воеводы Свенельд и Асмуд. Следовательно, Святослав являлся киевским князем. В историографии достаточно распространена точка зрения, согласно которой Ольга была всего лишь регентшей при малолетнем сыне Игоря. Но не порождено ли сообщение летописи о малолетстве Святослава и регентстве Ольги все тем же стремлением построить «четкую» родовую историю княжения «Рюриковичей» на Руси: Рюрик, Игорь, Святослав, Владимир и т. д.? Ведь сама летопись проговаривается, что статус Ольги был довольно высок. Например, древляне, убив Игоря, рассуждают следующим образом: «Вот убили мы князя русского, возьмем жену его за князя нашего Мала, и Святослава возьмем и сделаем с ним, что захотим». Что могли захотеть сделать древляне с сыном ненавистного им Игоря? Вероятно, убить. Но если бы Ольга держалась в Киеве только именем Святослава, то зачем тогда древлянам, которые хотели Ольгу выдать замуж за своего князя, выбивать опору у нее из-под ног? С другой стороны, если бы она была не регентшей, а киевской княгиней, то уничтожение Святослава в случае женитьбы Мала на Ольге было бы логичным. Зачем было оставлять в живых наследника династии Рюриковичей? Судя по летописному рассказу, древлян интересовала именно Ольга, а не ее сын. Что же касается заголовка, сделанного летописцем перед описанием событий 6454 (946) года: «Начало княжения Святослава, сына Игоря», то он является поздней вставкой^{164}.

Сколько было лет Святославу в момент гибели отца? Повесть временных лет в составе Ипатьевской летописи сообщает, что Святослав родился в 6450 (942) году^{165}. Летописи сообщают о браке Игоря и Ольги под 6411 (903) годом, получается, что 39 лет у них не было детей. В предыдущей главе, рассуждая о реальности летописного возраста русских князей, мы пришли к выводу о том, что свадьба Игоря и Ольги произошла позднее, а приурочивание ее к 903 году связано со стремлением летописца доказать, что Игорь был сыном Рюрика. Кроме того, Игорь, как и все русские князья X века, был женат не один раз. Вероятно, сын Игоря Глеб, о котором упоминается в Иоакимовской летописи, появился от одного из этих браков^{166}. Летописец же, стремясь поднять престиж святой Ольги, умолчал о наличии у Игоря других жен и детей и превратил жизнь Игоря в историю о его многолетней любви только к Ольге.

Предположение о более позднем времени заключения брака Игоря и Ольги и их относительной молодости на момент гибели Игоря снимает все противоречия и, как может показаться, делает рождение Святослава в 942 году вполне вероятным. Б. А. Рыбаков считает, что к этому же времени относится и брак Игоря с Ольгой. Исходя из этого, он следующим образом определяет дату рождения Ольги: «Замуж в Древней Руси выходили обычно в 16–18 лет. Ольга по этим расчетам родилась в 924–927 гг. В момент бесед с Константином (Багрянородным. — А.К.) ей должно было быть 28–32 года»^{167}. Это предположение действительно позволяет объяснить, почему Ольга в 945 году имела трехлетнего сына, а в 50-х годах X века все еще оставалась молодой и красивой. Считать 942 год датой рождения Святослава согласны многие историки, как признающие 903 год датой женитьбы Игоря на Ольге, так и не признающие. На Руси княжича на коня впервые сажали в три года, да и из летописного текста следует, что Святослав был совсем маленьким.

Однако еще при жизни отца Святослав управлял Новгородом^{168}. Он участвовал в заключении договора с греками на равных с другими князьями, от него в Византию ездил особый представитель, что свидетельствует о наличии у сына Игоря своей дружины, своих людей. Кроме того, в 970 году у Святослава, родившегося якобы в 942 году и дожившего, следовательно, до 28 лет, было, по меньшей мере, три взрослых сына. Если учесть, что в условиях нестабильного X века на самостоятельное княжение они могли быть определены не раньше достижения 15–16 лет, то окажется, что их отцом Святослав стал уже к 12 годам. То, что «мальчики» Святослава были взрослыми мужчинами, видно из того, что самое позднее в 969 году Святослав привел старшему из них Ярополку в жены плененную «грекиню», которая позднее родила Святополка Окаянного. Не менее зрелым «мужем» оказывается и самый «младшенький» из Святославичей — Владимир, получивший в управление Новгород. Согласно скандинавским сагам об Олаве Трюггвасоне, оказавшемся в Новгороде в начале или, самое позднее, в середине 70-х годов X века, Владимир уже был женат. Что же касается его возраста, то саги дают ему прозвище «Старый», что говорит о многом^{169}. Не менее интересно и сообщение немецкого автора XI века Титмара Мерзербургского о том, что Владимир Святой умер в глубокой старости^{170}. Получается, что не Святослав, а Владимир должен был родиться в 40-е годы X века, чтобы соответствовать всем этим характеристикам. В связи с этим нельзя не вспомнить сообщение «Летописца Переяславля Суздальского» о том, что Владимир умер в возрасте 73 лет, то есть родился он в 942 году^{171}.

В. Н. Татищев, опираясь на имевшиеся у него «Новгородский и Ростовский манускрипты», полагал, что Святослав родился в 6428 (920) году^{172}. О. М. Рапов обратил внимание на то, что в Повести временных лет по Ипатьевской летописи рождение Святослава произошло в один год со смертью царя Болгарии Симеона. Учитывая относительность дат раннего летописания, О. М. Рапов пришел к выводу, что Святослав родился не в 942, а в 927 году, когда, как известно, и умер Симеон Болгарский^{173}. Таким образом, рождение Святослава произошло в 20-е годы X века и, следовательно, в середине 40-х годов ему опекуны уже были не нужны. Правда, летописи сообщают, что при Святославе находился кормилец Асмуд, но не следует видеть в «кормильце» только некое подобие «дядьки». Кормильцы были не только наставниками, но и руководителями, советчиками, воеводами князей даже в зрелом возрасте, оставаясь при них, по существу, всю жизнь. Таким образом, Святослав не обязательно должен был быть ребенком, чтобы иметь кормильца.

Что же касается рассказа об участии малолетнего Святослава в битве с древлянами и метании им копья, то у многих народов был известен древний обычай начинать бой с того, что вождь первым бросает копье в противника. Этот знак объявления войны принадлежит к числу древнейших и весьма распространенных. В скандинавских сагах «вождь первый бросает копье в противника, тем самым посвящая этого последнего Одину и обеспечивая себе победу; такое объяснение в большинстве случаев дают нам саги. Обычай этот несомненно более древний, чем сам Один и его культ в том виде, в каком мы его знаем по сагам, Эдде и т. д. Но известен он не только у скандинавов и вообще германцев. В Древнем Риме при объявлении войны жрец-фециал, стоя на границе вражеской территории, бросал туда окровавленное копье. По Аммиану Марцеллину, вождь хионитов, северных соседей Ирана, «по обычаю своего народа и наших фециалов», начинает битву с того же самого действия. По Генриху Латвийскому, литовцы под Кукенойсом [Кокнесе] кидают копье в Двину в знак отказа от мира с немцами. Вероятно, о пережиточном обрядовом действии сообщается и в рассказе Ипатьевской летописи под 1245 г. о войне галицко-волынских князей с Польшей: дойдя до Вислы, Василько Романович «стрели… чересъ… Вислу, не могоша бо переехати си рекы понеже наводнилася бяше». Невольно напрашивается сопоставление с легендами о Карле Великом в старофранцузских хрониках, где Карл, овладев Испанией, бросает копье в море, преграждающее ему путь к дальнейшим завоеваниям, а также с весьма близким рассказом об императоре Оттоне II в Дании в 975 г. в исландской саге об Олаве, сыне Трюггви»^{174}. Отголоском этого обычая являются, вероятно, слова князя Игоря Святославича в «Слове о полку Игореве»: «Хочу копье преломить на границе поля Половецкого».

Итак, метание копья в противника у разных народов, в том числе и у русов, имело ритуальное, символическое значение: с него обычно начинался любой бой. Возникает вопрос, а не был ли рассказ о метании копья Святослава шаблоном, употреблявшемся в эпосе? Ведь о Святославе существовал цикл устных сказаний, впоследствии внесенных в летопись. В подобных циклах героический путь богатыря начинается обычно с раннего детства. Здесь можно привести многочисленные параллели с эпосами разных народов. В «гиперболически раннем возрасте вступают на воинский путь герои-малолетки в различных эпосах: Михайло Игнатьевич и Саур в русских былинах, киргизский Манас, калмыцкий Джангар и его сын со своими сверстниками, узбекский Алпамыш, казахский Кобланди и его сын. Батыры-малолетки есть и в огузеком, и в алтайском эпосах и в других»^{175}. Вряд ли эпизод с метанием копья Святославом стоит вне подобной традиции. В целом же, как отмечалось выше, вся история воспитания Ольгой Святослава находит себе параллели в русских былинах. Летописец так старательно подчеркивает, что Святослав в момент гибели отца «был мал», что складывается впечатление о существовании в его время иных точек зрения на этот счет, с которыми он спорит.

Итак, у нас есть все основания считать, что Ольга заняла киевский стол как княгиня, а не как воспитательница сына. Об этом же свидетельствует наличие многочисленных памятных мест и преданий об Ольге. В народе помнили и уважали эту княгиню. Все предания об Ольге связаны с ее устроительной деятельностью на благо Руси, в то время как предания о Святославе рассказывают о его походах в дальние земли, которые летописцы считали бессмысленными. Правил же Святослав в каком-то другом месте. Возможно, в Новгороде, о чем сообщает Константин Багрянородный и некоторые поздние летописи^{176}. Какой бы город не занимал Святослав, ясно, что не он, а Ольга сидела в Киеве. Святослав же был в положении одного из союзных князей.

Как же складывались отношения матери и сына в последующем? Судить об этом трудно из-за недостатка источников. Впрочем, мы можем с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, до середины 50-х годов X века никаких изменений в их отношениях, да и в системе управления Русью не произошло. Доказательством тому служит описание визита Ольги в Царьград, сохранившееся в труде императора Константина Багрянородного — «О церемониях византийского двора»^{177}.

Среди историков нет единого мнения по поводу датировки этой поездки Ольги. Дело в том, что Повесть временных лет относит визит Ольги к 6463 (955) году, а современник событий, император Константин Багрянородный, сообщает, не указывая года, что он принимал Ольгу в Константинополе в среду 9 сентября и в воскресенье 18 октября. По наиболее распространенной в литературе версии, приемы состоялись в 957 году, так как в этом году 9 сентября было средой, а 18 октября — воскресеньем. Однако Г. Г. Литаврин пришел к выводу, что Константин принимал Ольгу в 946 году. В этом году дни недели и числа месяцев также совпадают указанным образом. Исследователь выдвинул ряд аргументов в пользу своего утверждения, основываясь на описании визита, а также на сообщении византийского хрониста XI века Иоанна Скилицы о поездке Ольги в Константинополь после смерти ее мужа^{178}.

Хотя вывод Г. Г. Литаврина встретил поддержку среди части историков, аргументы сторонников версии о 957 годе, как о времени посещения Ольгой Константинополя, в частности аргументы А. В. Назаренко, кажутся нам более убедительными^{179}, поскольку довольно трудно допустить, что Константин Багрянородный, встретившись с Ольгой в 946 году, назвал ее, согласно трактату «О церемониях византийского двора», архонтиссой русов, а спустя еще 3–5 лет позволил внести в другой свой труд «Об управлении империей», который редактировался в 949–952 годах, сообщение о том, что архонтом «Росии» является Игорь^{180}. Значит, визит Ольги состоялся после 952 года, то есть в 957 году. Что же касается сообщения Скилицы, то оно может служить аргументом в пользу версии Г. Г. Литаврина только в случае, если бы Игорь умер не позднее 945 года, что, как уже было сказано ранее, вызывает сомнения. Да и из самого сообщения Скилицы вовсе не следует, что Ольга отправилась в Царьград сразу же после смерти мужа. Если князь погиб во второй половине 40-х годов X века, то поездка Ольги даже спустя 10 лет после смерти Игоря не противоречит сообщению византийского хрониста.

Итак, Ольга встречалась с Константином в 957 году. В поездке ее сопровождала большая свита, в том числе 22 посла^{181}. Занятно, что число послов, указанное в договоре 944 года (25 человек), и число послов, прибывших в Константинополь с Ольгой в 957 году, почти совпадает. Можно согласиться с исследователями, считающими, что Ольгу сопровождали в поездке послы от князей, которые ранее участвовали и в заключении договора с греками. Отнюдь не случайно и то, что Ольга носила титул архонтиссы «Росии», то есть, по византийской системе титулования, — титул киевской княгини. Получается, что в 957 году управление Русью было организовано так же, как и в 944 году. Власть к Святославу еще не перешла.

Следует обратить внимание на распределение даров, переданных греческой стороной русам, внутри русского посольства. Во время приема 9 сентября после обеда «получили: анепсий ее (Ольги. — А.К.) 30 милиарисиев, 8 ее людей — по 20 милиарисиев, 20 послов — по 12 милиарисиев, 43 купца — по 12 милиарисиев, священник Григорий — 8 милиарисиев, 2 переводчика — по 12 милиарисиев, люди Святослава — по 5 милиарисиев, б людей послов — по 3, переводчик архонтиссы — 15милиарисиев»^{182}. После обеда был подан десерт, за которым «было вручено: архонтиссе в золотой, украшенной драгоценными камнями чаше — 500 милиарисиев, б ее женщинам — по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам — по 8 милиарисиев»^{183}. Во время приема 18 октября «было выдано: архонтиссе — 200 милиарисиев, ее анепсию — 20 милиарисиев, священнику Григорию — 8 милиарисиев, 16 ее женщинам — по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням — по 6 милиарисиев, 22 послам — по 12 милиарисиев, 44 купцам — по 6 милиарисиев, двум переводчикам — по 12 милиарисиев»^{184}.

Г. Г. Литаврин, проанализировав состав посольства Ольги и «дары» императора, разделил окружение Ольги во время визита в Царьград по положению, в зависимости от величины «даров», на семь ступеней: (1) племянник княгини; 2) 8 «людей» княгини и 6 архонтисс — ее родственниц; 3) личный переводчик Ольги; 4) 20 послов, 43 купца и 2 переводчика; 5) священник Григорий и 18 наиболее видных служанок Ольги; 6) 5 людей Святослава; 7) б послов. «Особого внимания заслуживает, — по мнению Г. Г. Литаврина, — место в семиразрядной табели о рангах, отведенное «людям Святослава», юного сына Игоря и Ольги, законного наследника киевского престола. Оно (это место) неожиданно низко: представители Святослава поставлены на четыре ранга ниже людей Ольги, во столько же раз меньше сумма денег, им выплаченная, их социальный статус уступает даже статусу «отборных служанок» и священника Григория… Предположить, что так захотел Константин VII и его вельможи (то есть принизить статус Святослава), тем более трудно, что в самой империи наследник императора, его соправитель, как бы мал он ни был, являлся священной особой и ни один сановник не мог не только превзойти, но и сравняться с ним по статусу. Скорее, византийцы могли быть сами удивлены подобной оценкой ранга людей Святослава со стороны его матери…»^{185}. Даже если считать, что в 6453 (945) году Святослав был малолетним, то к 957 году он должен был стать взрослым, а регентство Ольги — прекратиться. Низкий статус «людей Святослава» и, следовательно, самого князя, отсутствие его послов на приеме 18 октября является еще одним доказательством того, что Ольга была не регентшей, а полновластной правительницей Киева.

Г. Г. Литаврин совершенно справедливо обратил внимание и на то, что статус Святослава низок даже для положения наследника Ольги. Напомню, что в составе посольства 957 года наиболее важной особой, разумеется, после Ольги, являлся ее «анепсий». Об этом свидетельствуют и полученные им денежные дары. Будучи вторым человеком в русском посольстве, он, вполне вероятно, был вторым человеком после Ольги и в княжеском союзе. Получается, нельзя говорить не только о переходе власти к Святославу в 957 году, но даже и о наличии предпосылок для подобных изменений.

Несмотря на то что из описания визита Ольги видно, что ее высокое положение на Руси было более чем стабильно, некоторые историки считают, что ее крещение и заигрывание с христианской Византией привели к недовольству языческой партии во главе со Святославом, свержению Ольги около 957 года и приходу к власти ее сына-язычника (В. А. Пархоменко, И. Лебедев и др.).

В «Продолжении хроники Регинона Прюмского» под 959 годом сказано: «Послы Елены (княгиня Ольга после крещения приняла христианское имя Елена. — А.К.), королевы ругов (русов. — А.К.), крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников». Под 960 годом следует продолжение о том же: «Король отпраздновал Рождество Господне во Франкфурте, где Либуций из обители святого Альбана посвящается в епископы для народа ругов достопочтенным архиепископом Адальдагом». Под 961 годом сообщается: «Либуций, отправлению которого в прошлом году помешали какие-то задержки, умер 15 февраля сего года. На должности его сменил, по совету и ходатайству архиепископа Вильгельма, Адальберт из обители святого Максимина, который, хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправляться на чужбину. С почестями назначив его епископом народу ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался». И, наконец, в 962 году: «В это же лето Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся»^{186}.

Сообщение о неудачной миссии Адальберта, о которой он сам и сделал запись в указанной хронике, имеется в более сокращенном виде в «Хронике» Титмара Мерзербургского, который несколько изменяет его окончание, сообщая, что Адальберта изгнали язычники^{187}. «Кведлинбургские анналы» отмечают, что Адальберт «не избежал смертельной опасности от их (русов. — А.К.) козней»^{188}. Схожие краткие сообщения о миссии Адальберта содержатся и в некоторых германских хрониках^{189}.

Из этих сообщений видно, что еще в начале 60-х годов X века Ольга по-прежнему оставалась киевской княгиней, «королевой ругов», и, следовательно, поездка в 957 году в Константинополь не принесла ей вреда. Однако из рассказа Адальберта следует, что на Руси он подвергся каким-то опасностям, многие его спутники погибли, а сам он едва спасся. Причину бегства Адальберта большинство историков видит все в том же перевороте, совершенном «языческой партией», который они относят уже к 962 году (М. Д. Приселков, М. С. Грушевский, В. А. Мошин, В. В. Мавродин, В. Я. Рамм, Б. А. Рыбаков, М. Б. Свердлов, А. П. Новосельцев и др.).

Действительно, вскоре после изгнания Адальберта Святослав начал свои знаменитые походы. Но из рассказа Адальберта вовсе не следует, что епископ не сумел преуспеть ни в чем из-за переворота в Киеве. Судя по сообщению его хроники, Адальберта обманули те же люди, что и пригласили. Сам епископ воспринял свое назначение к русам как наказание, отправился в свою миссию неохотно и поэтому еще мог потерпеть неудачу. Не случайно Адальберт скромно умалчивает о причинах провала и ничего не говорит ни о каком насильственном изгнании. Из рассказа хроники можно сделать вывод, что он сам уехал, потерпев неудачу. Ситуация на Руси действительно могла измениться за то время, которое прошло с момента приглашения епископа до момента его изгнания, но это не означает, что в Киеве произошел переворот. Отметим, что мотив изгнания Адальберта русами появился в источниках гораздо позднее поездки, когда возникла необходимость чем-нибудь оправдать неудачу Адальберта и его отъезд, чтобы он мог продолжать делать карьеру^{190}. Что же касается известия о гибели спутников Адальберта, то он не связывает эти события с действиями русских властей. Лишения и гибель товарищей Адальберт пережил «на обратном пути», то есть речь скорее всего идет о дорожном происшествии. Отметим, что если бы в Киеве произошел перевороту то вряд ли Ольга осталась бы там жить и даже управлять городом в отсутствие Святослава, что явно следует из летописного рассказа о 6476–6477 (968–969) годах. Таким образом, мы не можем точно ответить на вопрос, пришел ли Святослав к власти в начале 60-х годов X века или нет. Из летописного текста следует, что, несмотря на расхождения в вере, Ольга любила своего «непутевого» сына. Расхождения у них были только по вопросу о том, каким богам молиться и как управлять Русью. По существу отношения между Ольгой и Святославом представляли собой столкновение двух «концепций» развития Руси.

Какова же была «концепция» Ольги? Летописи считают центральным событием внешней политики Ольги — поездку княгини в Царьград и ее крещение там. Действительно, интерес Ольги к христианству был велик. Кроме рассказа о крещении княгини, летописи знают только о ее замужестве с Игорем, мести древлянам и смерти. По летописям получается, что Ольга в своей внутренней политике занималась только пропагандой христианского учения. Повесть временных лет считает Ольгу одной из первых русских христианок, которая светилась среди язычников, «аки бисер в кале».

Встречала ли проповедь Ольги понимание в русском обществе? Много ли было христиан в Киеве? Играли ли они какую-нибудь роль в управлении Русью? Среди историков нет единого мнения на этот счет. С одной стороны, большинство исследователей признает, что влияние христиан было велико в Киеве уже в середине X века. Об этом свидетельствуют упоминания в источниках о «крещении» русов до Ольги, наличие в Киеве христианской церкви, участие русов-христиан в заключении договора с греками в 944 году. Причем, согласно договору, христиане и язычники представляли в то время в Киеве равные силы. Однако не меньше историков, напротив, уверены в том, что в первой половине X века влияние христиан было еще слабым. Ольгу не поддерживал даже сын. Ведь Повесть временных лет сообщает, что «жила же Ольга с сыном своим Святославом, и учила его мать креститься, но он пренебрегал этим и не принимал в уши. Но если кто желал креститься, то не запрещал, а насмехался над ним… Ольга часто говорила: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь, если и ты познаешь — будешь радоваться». Он же не внимал этому, отговариваясь: «Как мне одному принять новую веру, а дружина моя станет над этим смеяться?» Она же сказала: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». Он же не послушался матери, следуя обычаям языческим, не ведая, что кто матери не послушает — в беду попадет… Он же за это гневался на мать… Но Ольга любила своего сына Святослава и говорила: «Да будет воля Божья. Если захочет помиловать Бог род мой и народ русский, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». И так говоря, молилась за сына и за людей каждую ночь и каждый день, воспитывая сына до его возмужания и совершеннолетия». Обращают эти исследователи внимание и на то, что после смерти княгини ее похороны по христианскому обряду были совершены втайне. Ольга даже побаивалась, что ее некому будет похоронить так, как ей хочется.

Из этих двух точек зрения нам кажется более обоснованной первая. Еще А. А. Шахматов обратил внимание на то, что рассказ Повести временных лет о тайном погребении Ольги явно тенденциозен и составлен из разных источников: «Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее и внуки ее, и все люди. И понесли, и похоронили ее на открытом месте. Ольга же завещала не творить по ней тризны, ибо имела при себе священника, который и похоронил блаженную Ольгу». Как видим, сначала летописец говорит, что Ольгу хоронили всем Киевом, а чуть ниже сказано, что ее похоронил священник. Скорее всего, мы здесь имеем дело с особым рассказом о крещении и погребении Ольги. Летописцу было важно доказать, что святая Ольга жила и умерла как христианка, окруженная язычниками и потому страдающая и одинокая^{191}. Рассказ же летописи о том, что Ольга уговаривала сына креститься, можно понимать и в том смысле, что княгиня не видела никаких препятствий для распространения христианства на Руси и предлагала креститься Святославу и его дружине.

В целом распространение христианства на Руси происходило достаточно быстро, можно сказать революционно, что возможно только в случае проведения целенаправленной политики христианизации. Если в договоре 911 года русов с греками еще нет и намека на появление на Руси христиан, то из договора 944 года следует, что уже к 40-м годам X века христиане обладали большим влиянием в Киеве, имели свою церковь Св. Ильи и входили в правящую верхушку. А в начале XI века уже упоминавшийся Титмар Мерзербургский писал о наличии в Киеве около 400 церквей. Вряд ли столько мог построить Владимир Святой за 20 лет, прошедших с момента его крещения. Церкви на Руси в это время строились весьма медленно. Загадочное увеличение числа церквей в Киеве можно объяснить, если вспомнить о сообщениях ряда летописных источников и житийной литературы о том, что еще Ольга начала насаждать христианство, сокрушать кумиры и возводить церкви на Руси^{192}. Получается, что по размаху своей просветительской деятельности Ольга не уступала Владимиру Святому. Не случайно летописный рассказ о крещении Ольги перекликается с рассказом о крещении Владимира. О широком распространении христианства среди русов, заставившем их «вложить мечи в ножны» еще до прихода к власти Владимира, сообщается в «Сборнике анекдотов и собрании блестящих рассказов» Мухаммеда аль-Ауфи^{193}. Об этом же свидетельствуют и данные археологии (смена погребального обряда и т. д.).

Из всего вышесказанного следует, что Ольга не была «тайной» христианкой, а, напротив, проводила активную политику христианизации Руси. Да и чего ей было «таиться», если ее стремление к сближению Руси с христианскими странами поддерживали князья, входившие в союз. Не случайно, повторяю, во время визита Ольги в Царьград в 957 году ее сопровождали послы от 22 князей, оставшихся на Руси, что свидетельствует об одобрении ими действий главы союза.

Теперь становится понятно, почему послы язычника Святослава подверглись в Константинополе такому унижению. Сам Святослав, как следует из Повести временных лет, отличался достаточной веротерпимостью (не преследовал, а лишь смеялся над христианами). Преследования христиан начались лишь после смерти Ольги. Но даже и в этот период в его окружении встречались христиане, что, по мнению А. А. Шахматова, следует из договора 971 года Святослава с византийцами, в котором люди Святослава клянутся Богом, Перуном и Волосом, а под Богом разумеется, вероятно, христианский Бог^{194}. Как уже было сказано, Святослав не рассматривался русами и греками как потенциальный преемник Ольги, которым, вероятно, являлся загадочный «анепсий», второй человек в посольстве Ольги во» время посещения Константинополя. В этом тоже нет ничего удивительного. Князья-христиане не хотели видеть своим главой язычника. У многих народов известны случаи, когда язычник-сын лишался права наследства христианином-отцом. Например, болгарский каган Борис-Михаил, крестивший Дунайскую Болгарию, отрекся в старости от престола в пользу своего старшего сына Владимира и удалился в монастырь. Когда же Владимир обнаружил намерение восстановить старое язычество, Борис-Михаил вернулся в столицу, арестовал Владимира, ослепил его и заключил в тюрьму, посадив на престол младшего сына Симеона. Пример в целом характерный для Средневековья. Разумеется, не вое русские князья были христианами, но, как видно, большинство из них разделяло во внешней политике ориентацию Ольги на христианские страны.

Какие же причины привели к увлечению Ольги и других русских князей христианством? Раздумывая над этим, ученые быстро «переросли» наивные размышления о неожиданно снизошедшем на Ольгу вследствие проповеди какого-нибудь отважного подвижника веры озарении, заставившем ее мгновенно убедиться в ложности язычества и истинности христианства и превратившем кровожадную киевскую княгиню в смиренную «честную вдову», терпеливо сносившую насмешки сына-язычника и уговаривавшую его креститься. Как правило, за обращением варварских королей и князей в христианскую веру стоял трезвый политический расчет. В частности, болгарский каган Борис-Михаил, о котором мы только что упоминали, обратился к византийцам с просьбой о крещении из-за постигшего Болгарию страшного голода, рассчитывая получить от греков хлеб. Впоследствии он еще достаточно долгое время метался между Римом и Константинополем, выбирая более щедрого «просветителя». Схожие колебания правителей пережила и Великая Моравия. Интерес сразу всех русских князей к соседям-христианам также может объясняться только какими-то политическими расчетами союза русских князей, расчетами, которые никого из них не могли оставить равнодушным. Стараясь разгадать цели визита Ольги в Царьград, историки выдвигали в качестве причины такого ажиотажа вокруг христианства то стремление укрепить мир с Византией, то торговые, то культурные, то военные задачи Руси, то желание Ольги получить царский титул или даже женить Святослава на византийской принцессе и др.

Разумеется, контакты с Византией, крещение русских князей способствовали их выделению среди славянской знати и возвышению над подчиненными славянскими племенами. Однако все эти задачи были поставлены перед русами гораздо раньше середины X века и не могут служить объяснением столь быстрой христианизации Руси. Необходимо искать более конкретную и в то же время более простую причину.

В источниках имеется несколько версий крещения княгини Ольги в Византии. Повесть временных лет сообщает, что Ольга крестилась в Царьграде в 6463 (955) году и приняла имя Елена. Летописный рассказ о ее визите в столицу Византии, как мы уже отмечали, полон всевозможных сказочных деталей. Летопись перепутала даже византийских императоров, назвав императора, встречавшегося с Ольгой, Иоанном Цимисхием, хотя на самом деле это был Константин Багрянородный. В труде самого Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» сохранилось известие о визите Ольги в Константинополь в 957 году. А в «Продолжении хроники Регинона Прюмского» сообщается, что Ольга-Елена крестилась в Константинополе, при императоре Романе (959–963). Поскольку само известие об этом помещено в хронике под 959 годом, то и визит Ольги в Константинополь следовало бы отнести к этому же времени. Сообщение это по сей день не получило достаточно обоснованного объяснения в науке. Наконец, древнерусский книжник Иаков Мних (XI век) сообщает, что Ольга крестилась в Царьграде и прожила в святом крещении 15 лет^{195}. Получается, что Ольга крестилась в 954 году. По сей день ученые не пришли к согласованному мнению о времени крещения Ольги. Появилась версия о нескольких поездках Ольги в Царьград. Так или иначе, но мнение о том, что Ольга крестилась в Константинополе, остается наиболее популярным в историографии.

Церемония приема иностранных посольств императором Византии была очень сложна и производила на «варваров» неизгладимое впечатление: «При приеме в наиболее роскошном, главном тронном зале дворца — Христориклине Магнавры, когда император восседал на троне Соломона, получавший аудиенцию вводился в зал после того, как участвующие в церемонии византийцы-носители почетных титулов «встанут на свои места» в должном порядке. Иноземца вводил остиарий (привратник). Впереди шествовал логофет дрома. На определенном расстоянии от трона иноземец падал ниц, совершая проскинесис. Именно в этот момент играли органы и совершал под воздействием скрытых внизу механизмов движение трон Соломона, возносившийся вверх, а затем опускавшийся в прежнее положение. Встав с колен, иноземец делал несколько шагов к трону. Следовавшая за послом его свита делала то же самое одновременно с ним и расходилась по двум сторонам от прохода к трону. Когда иноземец вставал на положенном расстоянии, логофет от имени императора задавал ему этикетные вопросы (о здоровье его государя, его вельмож и о благоденствии народа). Затем протонотарий дрома (начальник канцелярии ведомства внешних сношений) вносил дары иноземца. Когда их подношение завершалось, посол вновь совершал проскинесис и выходил из зала. Если приема ожидали послы других стран, то по выходу первого по точно такому же ритуалу вводился второй, затем третий и т. д. После выхода последнего иноземца покидали зал и придворные. Лишь после ухода всех императоры вставали, снимали парадные короны и одеяния и по царским переходам возвращались в жилую часть дворца. Прием был завершен. Практические цели посольства обсуждались с послом сановниками и самим императором в другое время, в деловой обстановке.

В описаниях указывается, как специально для приемов были украшены помещения дворца, площади и улицы близ него, кто из чиновников отвечал за украшение того или иного объекта, чем он был украшен и за какой счет (цветные ткани, золотые и серебряные вещи брали в это время из церквей, богаделен, лавок ювелиров), как и где были размещены в парадных одеяниях отряды дворцовой гвардии… и носители всех титулов, «вплоть до последнего», а также члены цирковых партий, певцы и музыканты»^{196}.

А. Н. Сахаров, проанализировав описание приема Ольги, данное в труде императора Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», пришел к выводу, что в случае с Ольгой византийский двор пошел на значительные отступления от привычного церемониала: «Она без сопровождения подошла к трону и не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, хотя в дальнейшем и беседовала с ним стоя. Кроме того, Ольгу отдельно приняла императрица, которую она также приветствовала лишь легким наклоном головы. В ее честь был устроен торжественный выход придворных дам; беседа русской княгини с императрицей проходила через препозита.

После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов дворца, состоялась встреча княгини с императорской семьей, что… не имело аналогий в ходе приемов обычных послов… Здесь, в узком кругу, и состоялся разговор, ради которого Ольга и явилась в Константинополь. Такую практику также не предусматривал дворцовый церемониал — обычно послы беседовали с императором стоя. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь коронованным особам, но и тем ставились низкие сиденья.

В тот же день состоялся парадный обед, перед которым Ольга опять вошла в зал, где на троне восседала императрица, и вновь приветствовала ее легким поклоном. За обедом Ольга сидела за «усеченным столом» вместе с зостами — придворными дамами высшего ранга, которые пользовались правом сидеть за одним столом с членами императорской семьи, то есть такое право было предоставлено и русской княгине… Мужчины из русской свиты обедали вместе с императором. За десертом Ольга вновь оказалась за одним столом с императором Константином, его сыном Романом и другими членами императорской семьи. И во время парадного обеда 18 октября Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались.

И еще одна характерная деталь отличает прием русского посольства и 9 сентября, и 18 октября — на этих встречах не было ни одного другого иностранного посольства. Между тем в практике византийского двора существовал обычай давать торжественный прием одновременно нескольким иностранным миссиям»^{197}.

Любопытно, что, подробно рассказывая о визите Ольги, Константин Багрянородный не упоминает о ее крещении. Разумеется, император описывал лишь приемы Ольги, а программа ее визита не ограничивалась встречами с императором. Из других источников известно, что Ольга посещала ипподром. Однако император вряд ли не отметил бы такое событие, как крещение «архонтиссы Росии» во время визита в Царьград. Но Константин об этом событии молчит, более того, он называет Ольгу не ее христианским именем Елена, а Эльгой, как язычницу, подчеркивая тем самым, что он не считает русскую княгиню христианкой. Во время поездки в Царьград Ольгу сопровождал некий священник Григорий, с которым при византийском дворе обошлись не слишком почтительно, вручив едва ли не самые маленькие «дары». Все это может свидетельствовать о том, что Ольга познакомилась с христианством до посещения Константинополя и, как видно, независимо от него, что очень раздражало греков.

Поскольку в «византийской» истории крещения Ольги есть слабые места, в науке начали возникать альтернативные версии. В XIX веке появилась «болгарская» версия крещения Ольги (ее отстаивали М. А. Оболенский, архимандрит Леонид, Д. И. Иловайский и др.). В советское время эта версия была косвенно подкреплена работами, доказывающими существование неизменно дружественных отношений между Киевской Русью и Болгарией уже в первой половине X века, наличие активных культурных контактов и даже заключение неких союзных договоров в правление Вещего Олега и Игоря. Особенно усердно развивал эту идею А. Н. Сахаров. Из шаблонного замечания летописца о том, что Вещий Олег двинулся в поход на Константинополь «на конях и на кораблях», автор делает вывод, что на это нужно было получить разрешение могущественной тогда Болгарии. А раз так, то болгары, «перманентно» боролись с Византией, должны были стать союзниками русов. Позднее, при Игоре, отношения двух братских славянских держав испортились, но «в 907 г. не было ничего похожего» и между Русью и Болгарией было даже заключено некое «тайное соглашение», «хотя необходимо отметить гипотетичность данного вывода»^{198}.

Никто не ставит под сомнение наличие болгарского культурного влияния на Русь. Доказать же наличие союзного договора Вещего Олега и болгарского царя Симеона сложнее. Более того, у нас имеются данные, свидетельствующие о заключении в этот период союза греков и русов против (!) Симеона^{199}. От версии же о том, что Ольга приняла крещение из Болгарии, следует отказаться, так как отношения Руси и Болгарии в 40–50-х годах X века, как это признает, кстати, и А. Н. Сахаров, были скорее враждебными, чем дружественными. Повесть временных лет сообщает, что в 6449 (941) году, когда Игорь отправился в поход на Византию, о приближении русов греков известили именно болгары, а в 6452 (944) году Игорь направил печенегов грабить Болгарию. Источники разного характера сообщают о столкновениях русов и их союзников с болгарами и о разорении Добруджи. О большой войне Киевской Руси и Болгарии в 40–50-х годах X века свидетельствуют и данные археологии. Согласно Повести временных лет, в походе 6415 (907) года Вещего Олега на Царьград участвовали в числе других племен тиверцы, правда, на положении союзников. Позже, в походе Игоря на греков, тиверцы участвовали уже как составная часть войска. Покорив тиверцев, русские князья включили, таким образом, в состав зависимых от Руси территорий земли между Днестром и Прутом. «Однако на южную часть Пруто-Днестровского междуречья, по всей вероятности, претендовала в этот период и Болгария. Источники не содержат данных о том, была ли в это время завоевана Русью именно эта, южная часть. По всей видимости, ее завоевание было ко времени русско-византийской войны начала 40-х гг. X века лишь начато и продолжалось в 40–50-х гг. Так, на одном из городских центров на данной территории, археологически связанном с Первым Болгарским царством — Калфе, следы разрушений оборонительных сооружений относятся к середине X века»^{200}. Разумеется, борьба шла с перерывами, так как столкновения с болгарами наносили ущерб русской торговле. Вражда продолжалась и в 960-е годы, что особенно проявилось во время балканской войны Святослава. Отрицательное отношение русского общества к болгарам сохранялось и позднее, что отразилось в летописании. О дунайских болгарах говорится преимущественно в начальной части Повести временных лет, примерно в 15 местах, и всюду летописец не жаловал болгар, хотя не проявлял это открыто. Сообщениям о них древнерусский книжник при помощи, казалось бы, мелких фактов неизменно придавал уничижительный оттенок. В ряде случаев он прямо выражал свое отрицательное отношение к болгарам. Рассказывая о походах Игоря на Византию, летопись особо отмечает, что именно болгарами была послана грекам упреждающая стратегическая информация о величине русского войска. Роковую роль, как показано в Повести временных лет, сыграли болгары в судьбе князя Святослава^{201}.

Таким образом, в 40–50-х годах X века русы находились во враждебных отношениях с Болгарией и, следовательно, Киев не поддерживал с болгарской церковью никаких отношений.

Кроме «византийской» и «болгарской» версий крещения Ольги в русской историографии имеются «варяжская» и даже «хазарская» версии крещения русов, которые, по сути, примыкают к версии о том, что Ольга крестилась в Киеве у местных христиан. Интерес вызывает также упоминавшееся уже сообщение об обращении Ольги к Оттону I с просьбой прислать священников на Русь и неудачная миссия Адальберта.

Неоднократно в нашей историографии высказывалось и предположение о возможном участии Великой Моравии в христианизации Руси. Предположение весьма вероятное и весьма интересное. Имеет смысл остановиться на нем подробнее, тем более что, как увидим ниже, это приведет нас к любопытным результатам, имеющим отношение к нашей теме.