Note1Note2Note3Note4Note5Note6Note7Note8Note9Note10Note11Note12Note13Note14Note15Note16Note17Note18Note19Note20Note21Note22Note23Note24Note25Note26Note27Note28Note29Note30Note31Note32Note33Note34Note35Note36Note37Note38Note39Note40Note41Note42Note43Note44Note45Note46Note47Note48Note49Note50Note51Note52Note53Note54Note55Note56Note57Note58Note59Note60Note61Note62Note63Note64Note65Note66Note67Note68Note69Note70Note71Note72Note73Note74Note75Note76Note77Note78Note79Note80Note81Note82Note83Note84Note85Note86Note87Note88Note89Note90Note91Note92Note93Note94Note95Note96Note97Note98Note99Note100Note101Note102Note103Note104Note105Note106Note107Note108

На этот вопрос следует ответить отрицательно. Посадничья усадьба «Д» не выделяется среди других дворов, открытых на Неревском конце, своими размерами. Ее площадь (около 2 тыс. кв. м) примерно равна площади любой другой здешней усадьбы. Стоящие на ней постройки своими размерами не отличаются от сотен других построек, находящихся на соседних усадьбах. Имея дело лишь с их нижними венцами, археологи лишены возможности прослеживать наличие каких-либо особенностей в декоре построек. Разумеется, каменный терем усадьбы «Д» принадлежит к числу ярчайших признаков социального характера и выделяет эту усадьбу, но указанная постройка возникла только на рубеже XIV–XV вв. Не позволяет обнаружить сколько-нибудь ярких отличительных признаков и инвентарь усадеб. Несомненно, в быту крупного феодала было больше предметов роскоши, но пока таких предметов найдено немного, и они не могут служить объектом статистического изучения и сопоставления.

Открытие берестяных грамот и их привлечение к характеристике городской усадьбы крупного новгородского боярского рода позволяют, как мне кажется, установить, в чем состоят объективные признаки городского землевладения этой категории феодалов. Дело заключается в том, что крупный боярский род владел не одной городской усадьбой, а целым комплексом дворов, составляющим значительную часть кончанской территории.

В самом деле, во второй половине XIV в. Онцифоро-вичам на исследованном участке Неревского конца принадлежали по крайней мере три усадьбы. На усадьбе «Д», выделившейся в начале XV в. своей каменной постройкой, найдены 12 грамот с именами Варфоломея (№ 391), Луки (№ 389), Онцифора (№ 98—101, 180, 358, 385), Юрия (№ 94, 97, 167) и ложка с именем Ивана Варфоломеевича. На соседней с ней усадьбе «И» найдены 14 грамот с именами Онцифора (№ 354). Юрия (№ 362), Юрия и Максима (№ 370), Максима (№ 177), Михаила Юрьевича (№ 157, 297, 300, 301, 306, 308, 311, 313), Андреяна, Микиты и Настасьи (№ 307) и Андреяна (№ 303). С усадьбы «Е», примыкающей к усадьбе «Д» с востока, происходят 7 грамот с именами Максима (№ 91, 253, 271, 272, 279), Максима и Юрия (№ 290), Юрия и Афанасия (№ 273) и печать Афанасия Онцифоровича. Расположение грамот с определенными именами отли-

Сводный план расположения берестяных грамот и предметов с имamp;нами членов семьи Мишиничей — Онцифоровичей:

1 — грамота; 2 — печать; 3 —ложка; 4 — каменный терем. Чается достаточной последовательностью, для того чтобы утверждать, что Юрий Онцифорович жил на усадьбе «Д», его брат Максим — на усадьбе «Е», а дети и наследники Юрия — на усадьбе «И». Грамота № 300, упоминающая особый «Максимов хором», свидетельствует о том, что Максим жил на отдельной усадьбе. Внимательно знакомясь с полными комплексами грамот, найденных на этих трех усадьбах в соответствующих слоях, мы обнаружим, что они отличаются несомненной чистотой. На усадьбе «Д» в слоях 5—11-го ярусов (1299–1422 гг.) нет ни одного документа с именем адресата, который не входил бы в число членов семьи Мишиничей — Онцифоровичей. На усадьбе «И» комплекс не так чист, однако грамоты, адресованные Онцифоровичам, и здесь резко преобладают. Наконец, на усадьбе «Е» грамоты Максима встречаются вместе с письмами, адресованными Григорию и Сидору или написанными ими. Отношение этих лиц к Максиму Онцифоровичу нам не известно, однако следует вспомнить, что имя Григория имеется в списке строителей Колмова монастыря в Клоп-ском синодике. Иными словами, Григорий назван там среди родственников Юрия Онцифоровича. Формирование этого комплекса усадеб теоретически можно представить двояким способом. Боярская семья могла расширять свое городское землевладение, постепенно прикупая новые дворы по мере расширения семьи и ее богатств. Но она могла и изначально владеть обширным участком кончанской территории, многими усадьбами, часть которых была заселена зависимыми от нее людьми, и только по мере необходимости осваивать эти усадьбы для личных нужд членов семьи, когда ее состав увеличивался. Для решения этого в высшей степени интересного и важного вопроса мы не располагаем пока достаточно убедительными материалами. Однако кое-что, как мне кажется, дают наблюдения над комплексом берестяных грамот из слоев XIV в. на усадьбе «И». Здесь древнейшие грамоты с именами Мишиничей обнаружены в слоях середины XIV в. и датируются временем Онцифора Jly-кинича. В более раннее время на усадьбе «И» жили духовные лица. В 12—13-м ярусах (1268–1299 гг.) найдены берестяной ярлык с надписью «Марии цnote 2рнnote 3» (№gt; 323), а также обрывок грамоты с текстом церковно-литератур-ного характера (№ 331) 46. Из слоев 12-го яруса (1281–1299 гг.) извлечен серебряный сосуд литургического назначения с надписями «мюро» и «масло»47. В слое 11-го яруса (1299–1313 гг.) найдена грамота со словами «Еванове попове» (№ 319) 48. Наконец, в слоях 9-го яруса (1340–1369 гг.) обнаружены три грамоты подобного характера. Грамота № 317 проникнута церковной фразеологией 49; обрывок грамоты № 368 содержит обращение к попу Максиму50; грамота № 177 также адресована попу 51. Однако эта последняя написана Максимом Онци-форовичем. В ее тексте содержатся хозяйственные распоряжения боярина попу, что, на мой взгляд, свидетельствует о существовании определенной зависимости жительствующих на усадьбе «И» священнослужителей от семьи Онцифоровичей. Еще до водворения здесь самих членов этой семьи они уже имели возможность распоряжаться живущими на усадьбе «И» лицами. Замечу также, что все материалы, связанные с духовенством, концентрируются в восточной части усадьбы «И», выгороженной частоколом, что говорит о том, что клиру одной из ближайших церквей была выделена часть этой усадьбы. Сознавая недостаточность привлеченного аргумента для обоснования вывода об изначальной принадлежности усадьбы «И» предкам Онцифоровичей, мы, однако, вовсе не находим аргументов для подкрепления противоположной версии о постепенном расширении городского землевладения боярской семьи путем последовательных прикупок новых усадеб. На усадьбе «Д» древнейшим документом посадничьей семьи оказывается грамота № 391, найденная в 11-м ярусе (1299–1313 гг.), написанная Варфоломеем Юрьевичем и положившая начало формированию исключительно чистого по своему составу комплекса грамот посадничьей семьи этой усадьбы. Однако присутствия Мишиничей на усадьбе «Д» в более раннее время не наблюдается. Здесь нет ни одного документа с именем Юрия Мишинича, хотя деятельность этого посадника охватывает значительный хронологический отрезок с 1291 по 1316 г. Нет здесь грамот и отца Юрия — Миши. Напротив, в слоях второй половины XIII в. собраны грамоты, сохранившие совсем другие имена. Уже в 11-м ярусе, кроме грамоты Варфоломея, найдена грамота с именем Кузьмы (№ 393); то же имя читается в грамоте из слоя 11 — 12-го ярусов (1281–1313 гг.): «От Петра к Кузьме» (№ 344). В слоях 11—12-го ярусов обнаружены также две грамоты с именем Никифора (№ 346 и 412) и грамота с именем Ксении (№ 411) 52. Между тем можно решительно утверждать, что род Мишиничей не был для данной территории пришлым и водворившимся здесь только при Варфоломее. Он тесно связан с Великой улицей уже в последней четверти XIII в., на что указывает политическая деятельность Юрия Мишинича, который с 1291 г. был в новгородском посадничестве представителем Неревского конца 53. На связь его с-раскопанной на Неревском конце территорией указывает и место его погребения в церкви Сорока мучеников, расположенной вблизи раскопанных усадеб. За пределами раскопа, но поблизости от него находилась усадьба Лукьяна Онцифоровича, грамот которого на раскопе не найдено: здесь стояла построенная им церковь Спаса. Несомненно, что тремя раскопанными в 1951–1962 гг. усадьбами не исчерпывается комплекс принадлежавших семье Мишиничей — Онцифоровичей усадеб. Он продолжался за пределы изученного участка, — по-видимому, на юг от него, в район церкви Сорока мучеников, и на запад, в район церквей Спаса на Разваже и Козмы и Демьяна на Козмодемьянской улице. Более того, относительно этой предполагаемой территории городского землевладения Мишиничей раскопанные усадьбы занимают окраинное положение. В этой связи необходимо еще раз вернуться к вопросу о предках Мишиничей, поскольку существующее в литературе этого вопроса решение способно породить некоторые сомнения в исконности связи Мишиничей — Онцифоровичей с Неревским концом. Арциховский в родоначальнике Онцифоровичей видит Мишу, героя Невской битвы 1240 г. «Никто больше в летописи такого имени не носит, — пишет Арциховский, — хотя новгородцев Михаилов там больше тридцати. Эта форма имени настолько связана была в XIII в. с этим человеком, что в конце века два боярина, явно его сыновья, носили отчество Мишинич, никогда больше не встречаемое. Выводить этот род от другого Миши невозможно. Остальные летописные Михаилы были, вероятно, Мишами для родных и друзей, но это уменьшительное имя на страницах летописи встречается лишь под 1228–1257 гг. Оно было для всего Новгорода связано только с одним популярным человеком и отличало его от многочисленных тезок. Своеобразие отчества Мишиничей это подчеркивает» 54. Сведения о потомках Миши, героя Невской битвы, содержатся в родословных книгах XVI в. и в синодике новгородской Вознесенской церкви55. В этих родословцах, куда внесены ссылки на подвиги Миши на Неве, указывается место его погребения в Новгороде — «у Михаила святого на Прусской улице» (Родословная книга) или в церкви Вознесения на Прусской улице (Вознесенский синодик). Если правы и родословцы, и синодик, и Арци-ховский, то придется предположить, что Мишиничи во второй половине XIII в. переселились с Прусской улицы в Неревский конец. Оценивая достоверность сведений родословия происходящих от Миши Морозовых, Арциховский писал: «Но оно не заслуживает никакого доверия. Подобные позднейшие родословия вообще любили связывать свои генеалогии с летописными именами, примеров чему много. Можно предположить, что Морозовы произошли от Михаила Мишинича, но и это доказать нельзя, а ветвь Юрия Мишинича бесспорна» 56. Однако указанные родословцы перечисляют и потомков Миши. Вот эти имена: «А у Михаила сын Терентей, а у Терентья сын Михайло ж, а у Михаила сын Семен, а у Семена сын Иван Мороз». Как видим, ни Михаила Мишинича, ни Юрия Мишинича в приведенном списке нет, хотя их летописные имена могли бы быть достаточно выигрышными для придания родословцу черт большей достоверности. Зато названный в нем Иван Мороз упоминается в летописи под 1413 г. как строитель церкви Зачатия Иоанна Предтечи на Десятине, в Людином конце, в непосредственной близости к Прусской улице Вознесенский синодик, называющий те же имена, не только сообщает генеалогические сведения; он пользуется более древним источником, описывающим ктиторские фрески и надгробия перечисленных в родословии лиц, которые все были похоронены на Прусской улице. Мы видим, что цепочка перечисленных имен прочно прикреплена обоими концами к Прусской улице, но это не те имена, которые знакомы нам по берестяным грамотам Неревского раскопа. Разумеется, эти материалы не исключают предположения о том, что род Миши мог разделиться, один из его сыновей остался на Прусской улице, а два других перешли в Неревский конец, однако вполне очевидна искусственность подобного поедполо-жения. Отсутствие прямых указаний на действительных предков неревских Мишиничей ведет к попытке искать их косвенным путем. В этой связи определенные возможности открывает знакомство с историей церкви Сорока мучеников, в которой Мишиничи хоронили членов своей семьи до того момента, когда с основанием Колмова монастыря в 1392 г. Юрий Онцифорович создал там новую семейную усыпальницу. Церковь Сорока мучеников была заложена в 1200 г. Инициатором ее постройки летопись называет Прокшу Малышевича, а под 1213 г. она так рассказывает об окончании ее строительства: «Того же лета, волею божиею, сьверши церковь камяну Вячеслав Прокшиниць, вънук Малышев, Святых 40; а дай бог ему в спасение молитвами святых 40». В 1227 г. церковь была расписана тем же Вячеславом, Малышевым внуком 58. О Вячеславе Прокшиниче летописец знает не только как о строителе церкви Сорока мучеников. В 1224 г. он был членом новгородского посольства к князю Юрию Всеволодовичу. В 1228 г. летопись титулует его тысяцким, а под 1243 г. сообщает о его смерти 4 мая в монашеском чине под именем Варлаам в Хутынском монастыре59. Летописцу известен и большой круг его родственников. В 1247 г. в том же Хутынском монастыре и тоже в монашеском чине под именем Анкидии умер сын Вячеслава Костянтин Вячеславич. В 1219 г. во время очередного столкновения в Новгороде был убит брат Вячеслава Костянтин Прокшинич, которого летопись называет жителем Неревского конца. Под 1228 г. упоминается другой брат Вячеслава — Богуслав. Хорошо известен и отец Вячеслава — Прокша Малышев, судьба которого стала образцом для его сына и внука. Летопись под 1207 г. сообщает: «В то же лето преставися раб божии Парфу-рии, а мирьскы Прокша Малышевиць, постригся у святого Спаса на Хутине, при игумене Варламе; а покои, господи, душу его» 60. У нас нет возможности сомкнуть Малышевичей и Мишиничей в одну цепь генеалогических связей из-за отсутствия сообщений второй половины XIII в. Но мы уверенно можем утверждать, что на рубеже XII–XIII вв. комплекс усадеб, хозяевами по крайней мере части которого спустя сто лет были Мишиничи, принадлежал Малыше-вичам. Еще в 1954 г. во время раскопок усадеб «А» и «Г», расположенных к северу от Холопьей улицы, были найдены две грамоты —№ 114 и 115 61. Первая обнаружена в слоях 16-го яруса (1197–1224 гг.), вторая — в слоях 17-го яруса (1177–1197 гг.). Автором первой грамоты был Богош, т. е. Богуслав, автором второй — Прокош, т. е. Прокша. Если идентификация Прокши и Богоша соответственно с Прокшей Малышевичем и Богуславом Прокшиничем верна, то, даже не решая вопроса о связи Малышевичей и Мишиничей, мы имеем основание утверждать, что Ма-лышевичи на рубеже XII–XIII вв. распространяли свое влияние на значительный район Новгорода, от церкви Сорока мучеников до усадеб на Холопьей улице, тогда как в XIV–XV вв. по крайней мере значительный участок этой территории принадлежал Мишиничам. Иными словами, картина городского землевладения новгородских бояр, установленная для XIV–XV вв., обретает характер традиционности. Резюмируя изложенные наблюдения, возможно утверждать, что при любом решении вопроса о путях сложения такого порядка городское землевладение крупного боярства в Новгороде осуществлялось в специфических формах, при которых в руках одного боярского рода находилось много усадеб. Крупные боярские семьи владели не мелкой ячейкой городской территории — усадьбой, а целыми районами в своих концах. Эти районы составляли основу объединения под властью или влиянием владевших ими боярских семей тех отрядов зависимого от бояр населения, которое поддерживало их в политической борьбе. Устойчивость внутрикончанских связей, столь характерная для Новгорода на всем протяжении его независимости, уходит корнями в эту особенность кончан-ской организации. Полагаю, что сама традиционность таких связей могла бы служить существенным ар1умен-том в пользу изначальности установленных форм городского боярского землевладения. Для дальнейшего изучения обозначившейся таким образом проблемы несомненный интерес представляют наблюдения П. И. Засурцева, который, анализируя особенности застройки исследованной на Неревском раскопе территории, пришел к выводу, что усадьбы южной части раскопа, т. с. как раз те дворы, где в XIV в. жила посад — 33 2 В. Л. Янин ничья семья, во второй половине X в. составляли часть уходящего в основном за южную границу раскопа первоначального поселка. Противопоставляя этот поселок остальной раскопанной площади, исследователь писал: «Поселение, открытое в южной части раскопа (и датируемое серединой X в. — 953 г.), по-видимому, было уже городом» 62. Изложенные наблюдения не расходятся с выводами Б. Д. Грекова, который собрал любопытные материалы, свидетельствующие о том, что концы Новгорода были не только формой членения города на административные районы, не только частями городской территории, но и формой объединения ее более дробных элементов. Предполагая, что кончанская организация могла быть не только исконной, но и догородской, Б. Д. Греков сопоставлял ее с кончанским делением новгородских волостей, в системе которых концами именовались административные совокупности деревень 63. Эта мысль находит теперь подтверждение. По-видимому, концы в Новгороде возникли как объединение нескольких боярских поселков, сохранивших свою зависимость от боярских семей вплоть до последнего этапа существования Новгородской боярской республики. и В грамоте № 339 нет имени, но адресат назван посадником, н в стратиграфических условиях 7-го яруса (1382–1396 гг.) она может соответствовать лишь Онцифору (Юрий Ондифорович был избран па посадничество в 1409 г.). 1 1  НПЛ, с. 58, 259, 355. 13  Воробьев А. В. Некоторые сведения по топографии Новгорода по архивным документам XVII в. — В кн.: Новгородский исторический сборник. Новгород, 1961, вып. 10, с. 237. 1 2  Макарий. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. М., 1860, ч. 1, с. 218; ГИМ, Син. № 240, приписка на последнем листе. Остатки Козмодемьянской церкви на Козмодемьянской улице были обнаружены в 1960 г. (Полубояри-нова М. Д. Раскопки церкви Саввы Освященного в Новгороде. — Советская археология, 1965, № 1, с. 303). 15  Остатки церкви Спаса на Разваже были обнаружены в 1959 г. (Орлов С. Н. К топографии древнего Новгорода. — Советская археология, 1961, № 4). 16  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1955 г.), с. 40. 1 3  НПЛ, с. 361–362, 366, 371, 391, 400, 401. 18  Там же, с. 400. 19  Хорошев А. С. Боярское строительство в новгородском Аркаже монастыре. — Вестник Московского университета. Сер. IX. История, 1966, № 2, с. 77–82. / 20 Новгородские летописи. СПб., 1879, с. 230. В действительности цитированное место является искаженным и анахронистическим парафразом рассказа той же летописи под 1375 г.: «Соверши Юрьи посадник в Новегороде церковь каменну Иоанна Златоустаго в каменном городе Детинце, в Околотке. А на Холопьи улицы совер-шиша церковь каменну Козмы и Дамиана» (там же, с. 240). Из этого рассказа следует, что Юрий отношения к строительству церкви Козмы и Демьяна на Холопьей улице Неревского конца не имел. Храм Иоанна Златоуста находился в той части Детинца, к которой примыкает Загородский конец. Название этой церкви сохранилось в имени стоявшей рядом и существующей ныне Зла-тоустовской башни Детинца. 21  Арциховский А. В. Изображение и надпись на ложке из Новгорода. — В кн.: Новое в советской археологии. М., 1965, с. 266–270. 22  Макарий. Археологическое описание, ч. 1, с. 588; Корецкий В. И. Вновь открытые новгородские и псковские грамоты XIV–XV вв.— В кн.: Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969, с. 285, № 3. После слов «на Паше и на Табале землю, и воды, и ловища, и пожни» Корецкий вводит конъектуру: «и поволховские сельца у Петра святаго на другой стороне Волхова, в Сийне и на Пидьбе, сельца и воды и пожни», основанную на изложении духовной в грамоте 1538–1539 гг. (там же, с. 280). 23  Корецкий В. И. Вновь открытые новгородские и псковские грамоты, с. 280. 24  Макарий. Археологическое описание, ч. 1, с. 588. Колмов монастырь с 1686 по 1764 г. был приписан к Архиерейскому дому, а затем его церковь стала больничной (там же, с. 589–590). Корецкий ошибается, считая, что Колмов монастырь в XVIII в. был приписан к Клопскому монастырю. 25  Эту ошибку вслед за Макарием повторил П. М. Строев (Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския 2 36 церкви. СПб., 1877, с. 97). Она же допущена в «Указателе к первым осьми томам ПСРЛ» (СПб., 1898, отдел 1, ч. 2, с. 118), в «Указателе географическом к первым осьми томам ПСРЛ» (СПб., 1907, отдел 2, с. 213), в указателе к изданию Новгородской I летописи (НПЛ. М.; Л., 1950, с. 608), в таких книгах, как: Строков А., Богу-севич В. Новгород Великий. Л., 1939, с. 85; Каргер М. К. Новгород Великий. Л.; М., 1961, с. 283. Ясность в названия этих двух урочищ была внесена еще В. С. Передольским (Передольский В. С. Новгородские древности: Записка для местных изысканий. Новгород, 1898, с. 91–92). 26  Новгородские летописи, с. 214. 27  Состояние Коломецкого монастыря после щведской оккупации в Описи Новгорода 1617 г. изображено следующим образом: «Монастырь живоначальные Троицы на Коломце. Церковь и паперть каменная, в церкви окна и тябла и чепь все розломано. А келей на монастыре и иных никаких хором и около монастыря ограды нет ничево…, а старцов того монастыря один старец» (ЦГАДА, ф. 96, Сношения России со Швецией, on. 1, 1617 г., д. 7, л. 241–243). 28  ПСРЛ. Л., 1925, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 346; СПб., 1851, т. 5, с. 241; М„1959, т. 26, с. 154. 29  Исторические разговоры о древностях Великого Новагорода. М., 1808, с. 82. Новгородская III летопись уточняет наименование этой церкви, называя ее храмом Чуда архистратига Михаила (Новгородские летописи, с. 261), т. е. Чуда в Хонех, а перечень новгородских ружных церквей 80-х годов XVI в. уточняет ее местоположение: «на Колмове, что в Королеве» (Временник ОИДР, М., 1856, кн. 24, Смесь, с. 37). ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 372. 31  Корецкий В. И. Вновь открытые новгородские и псковские грамоты, с. 285, № 1. 32  Новгородские летописи, с. 247–248. 33  НПЛ, с. 387. 34  Новгородские летописи, с. 256. 35  НПЛ, с. 412; ср.: ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 426; Новгородские летописи, с. 261. 36  НПЛ, с. 414. 37  ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 431; т. 30, с. 166. 38  Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938, с. 309, примеч. 1. 39  НПЛ, с. 413; ср.: ГВНиП, с. 99—100, № 60. 40  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1956–1957 гг.), с. 131–132. 41  Там же, с. 80–81. 42  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1955 г.), с. 61–62. 43  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1956–1957 гг.), с. 119. 44  Там же, с. 99—100. 45  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1955 г.), с. 62–64. 46  Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1958–1961 гг.), с. 13, 18–20. 47  Седова М. В. Серебряный сосуд ХШ в. из Новгорода, — Советская археология, 1964, № 1, с. 334. 48  Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1958—19–61 гг.), с. 9. 49  Арциховский А. В.} Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1956–1957 гг.), с. 151. 50  Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1958–1961 гг.), с. 66–67. 51  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты нг бересте: (из раскопок 1955 г.), с. 61–62. 52  Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1958–1961 гг.), с. 96, 32, 33–35; Арциховский А. В., Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1962–1976 гг.). М., 1978, с. 16–17. 53  Янин В. Л. Новгородские посадники, с. 169–170. 54  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1956–1957 гг.), с. 147. 55  Янин В. Л. К вопросу о происхождении Морозовых. — В кн.: История и генеалогия. М., 1977; Он же. Очерки комплексного источниковедения: Средневековый Новгород. М., 1977, с. 204–212. 56  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1956–1957 гг.), с. 147. 57  НПЛ, с. 404. 58  Там же, с. 44, 52, 65, 238, 249–250, 270. 59  Там же, с. 64, 66–67, 79, 268, 271, 273, 279. 60  Там же, с. 50, 59, 67, 79, 247, 259, 273, 304. 61  Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте: (из раскопок 1953—Г954 гг.), с. 47–48. 62  Засурцев П. И. Усадьбы и постройки древнего Новгорода, с. 86. 63  Греков Б. Д. Новгородский дом св. Софии. — В кн.: Греков Б. Д. Избранные труды. М., 1960, т. IV, с. 185. Как показано в первой главе, изучение топографии найденных на Неревском раскопе берестяных грамот позволило установить, что расположенные на западной стороне Великой улицы у ее перекрестка с Козмодемьянской усадьбы «Д» и «И» в XIV в. и первой половине XV в. были собственностью боярской семьи Мишиничей — Онцифоровичей. Здесь концентрировались письма, адресованные членам шести поколений этой семьи, начиная от Варфоломея и кончая Андреяном и Микитой — внуками Юрия Онцифоровича. Усадьба «Д», где при Юрии был построен каменный терем, находится на северной стороне, а усадьба «И» — на южной стороне Козмодемьянской улицы. Принадлежала Онцифоровичам и усадьба «Е» на северной стороне Козмодемьянской улицы за перекрестком ее с Великой; на ней обнаружены берестяные грамоты, адресованные братьям Юрия — Максиму и Афанасию Онцифоровичам. Что касается усадьбы «К», расположенной на том же перекрестке в его юго-восточном секторе, и едва тронутого раскопками двора к югу от усадьбы «И», тяготеющего уже не к Козмодемьянской, а к Разваже улице, то их конкретная принадлежность остается совершенно неясной. Между тем этот вопрос имеет принципиальное значение. Неустановленные владельцы самых южных усадеб Неревского раскопа могут принадлежать к числу тех же Онцифоровичей, но они также могут оказаться представителями совершенно иных боярских родов вопреки высказанному выше предположению о том, что массив городских усадеб Мишиничей простирался на юг до церкви Сорока мучеников. В первом случае уже исследованные усадьбы Онцифоровичей окажутся только частью значительного родового комплекса единого боярского городского землевладения. Во втором — объем такого землевладения ограничится сравнительно небольшим числом усадеб. Иными словами, от правильного ответа на этот вопрос зависит и представление об особенностях структуры родового боярского гнезда, этой немаловажной ячейки средневекового города. Попытаемся поэтому выяснить принадлежность указанных усадеб в XIV–XV вв. Глава II РОДСТВЕННИКИ И СОСЕДИ ОНЦИФОРОВИЧЕЙ БОЯРЕ МИШИНИЧИ — МАТФЕЕВИЧИ В 1955 г. на усадьбе «К» в слоях 7-го яруса (1382–1396 гг.) была найдена берестяная грамота № 178 со следующим текстом: «Поклонъ от Синофонта ко брату моему Офоносу. Буди тоби сведомо, купиле есомъ перво Максима Ещерски уезд и Замолмовсови и свое сироти в Симовли, а на Хвоини. А Максиме, Иване Широки ту же быле» \ Издавший эту грамоту Арциховский локализовал упомянутое в ней земельное владение в Никольском Буд-ковском погосте Водской пятины, где расположены река Ещера (Ящера) на всем протяжении ее течения и озеро Хвойно. Хвойно находится в нижнем течении Оредежа — правого притока Луги. Ящера — также правый приток Луги, следующий за Оредежем вниз по ее течению. Топонимы «Замолмовсови» и «в Симовли» Арцихов-ским идентифицированы не были, и это побудило А. В. Кузу и А. А. Медынцеву предложить иную разбивку грамоты № 178 на слова: «…И замолви слово свое. Сироти, вси, молви, а на Хвойни…» Столь очевидное насилие над текстом привело в недоумение самих авторов новой интерпретации. «Не совсем понятно, — пишут они, — почему Офонос должен сказать о том, что все «сироти» — крестьяне находятся на озере Хвойне и где были Максим и Иван Широкий — на озере или при заключении сделки» 2. Между тем вопрос о значении слова «Замолмовсови» решается достаточно просто обращением к материалам по Никольскому Будковскому погосту в писцовой книге 1500 г., в которой имеется следующее суммарное описание интересующей нас волости: «А угодья тое волостки озеро Хвойно, а сквозе его течет река Аредеж, а ловят в нем всякую рыбу белую неводом; да в Моллосове озере половина, а ловля в нем неводная ж» 3. Очевидно, что «Замолмовсови» — слово, которое следовало бы читать «за Молмовсови», является искажением правильного «за Моллосовом», т. е. за озером Моллосовом. Сложнее обстоит дело с истолкованием слов «в Симовли». Такого селения писцовая книга не знает, хотя описание Никольского Будковского погоста в ней отличается редкостной полнотой. Разумеется, речь здесь могла бы идти о какой-то деревне, исчезнувшей к моменту составления старого письма. Однако, оказывается, Симовло случайно пропущено писцами. Деревня с таким названием имеется на 10-верстной карте Генштаба съемки 1868 г. в 6 верстах к северо-востоку от озера Хвойно, т. е. на территории того же Никольского Будковского погоста, в котором находятся остальные упомянутые в грамоте пункты. Существенным представляется рассмотрение самих купленных Ксенофонтом волосток и их дальнейшей судьбы. В эти владения, как уже было отмечено, входят Ещерский уезд, пространство за Моллосовом озером и озеро Хвойно. Все эти места подробно описаны в писцовой книге 1500 г., которая сообщает имена не только новых владельцев, московских помещиков, но и всех тамошних вотчинников времен новгородской независимости. Ещерский уезд в этой книге описан как единая «великого князя волостка Олександровская Самсонова, да Ивановская Петрова, да Яковльская Коробова» со следующим распределением по владельцам. Александру Самсонову в ней принадлежали деревни: Ещера на речке Ещере (с Погорельской на Луге пожней), Кушкино над озером Кущинским (половина деревни числилась за Кузьмой Фефилатовым) — на Александровой половине этой деревни жил «ключник Александров, а пахал на со-бя», Василева на Ещере, Заполье на Ещере, Заречье на Ещере (с пустошью Ихвини), Долгое на Ещере, Деревик на Ещере, Пелеш на Ещере, Максимов Пихинец на Ещере, Каменка, Пелково, Остров. В общей сложности объем этого владения исчислялся в 22,5 обжи; кроме того, в деревне Ещера в доход шло половье из хлеба. В уезде имелись «вопчие» деревни Александра Самсонова и Ивана Петрова: Болото на Ещере и Надозерье. Совладельцам Александру и Ивану принадлежало по половине каждой деревни, другие их половины соответственно числились за Никольским Вяжищским монастырем и за Кузьмой Фефилатовым. Общий объем владений Александра Самсонова и Ивана Петрова равен здесь 5,5 обжи. Наконец, Ивану Петрову и Якову Коробову в том же уезде принадлежала деревня Порлово на Ещере объемом в 1 обжу 4. Хвойнинские владения — также единая «великого князя волостка на Хабалине горе Олександровская Сам-сонова, да Фомы да Юшка Степановых детей Клепални-цына, да Дмитреевская, да Васильевская, да Онфимов-ская Фофановых детей, да Федотовская Базина». Александру Самсонову в ней принадлежали «село Ха-балина гора над озером над Хвойном; а в нем церковь Покров Пречистые, да двор болшой с садом…, да под гем же селом озеро Хвойно, а всквозе его течет река Аре-деж, а в нем ловля неводная, а ловят всякую рыбу белую лете и зиме», а также деревни Замостье, Илово, Крюко-вичи на Оредеже, Точища, Закражье на Оредеже, Хвойно над озером Хвойном. Общий объем этих владений — 13,5 обжи. Кроме того, ряд деревень здесь — «вопчие Олександ-ровские»: Гора (другая ее половина принадлежала Ивану Язжинскому и своеземцам Кошелковым), Горица (половина — Василия Есипова), Банково (две трети — Савелия Микитина и Алексея Юрьева), Моллосово над озером Моллосовом («а в озере ему половина»), Щербина, Милятево (последние три в других половинах — Василия Есипова), Ивановка (три четверти ее — Ивана Язжинского и Кошелковых). Общий объем владений Александра Самсонова в этих «вопчих» деревнях — 12,5 обжи. Клепалницыным в той же волостке принадлежали деревни Любино, Дора и Горка объемом в 13 обеж. Фофановым и Базину — четверть деревни Пантелеевичи (4 обжи); остальными тремя четвертями владели Михей Огафонов, Домант Иванов, Дементий и Александр Ко-шелковы, Костя Павлов, Фома Якимов, Олферий Пшон-кин и своеземцы Федка Юрьев, Остафьевская жена Ва-сиса и ее сын Наумко 5. Мы видим, что основным землевладельцем в обеих во-лостках был Александр Самсонов, который и оказывается наследником земель, приобретенных в конце XIV в. Ксенофонтом. Возникает вопрос, был ли Александр Самсонов потомком Ксенофонта или эти участки приобретены им (или его ближайшими предками) у Ксенофонта или прямых наследников последнего. Принципиальный ответ на этот вопрос дают показания Лавочных книг Леонтия Аксакова и Алексея Малахова 1582–1583 гг., в которых содержатся реликтовые сведения о некоторых дворовладельцах Козмодемьянской улицы Неревского конца периода новгородской независимости. Напомню, что усадьба «К», с которой происходит берестяная грамота № 178, находилась на Козмодемьянской улице. Описывая садовые места Неревского конца, Лавочные книги отмечают: «На Кузмодемьяне ж улицы: сад Олек-сандровской Самсонова, да Михайловской Селезнева, да Олферьевской Пшонкина, да Степановской Мошенника, да Сидоровской Иванова, да Марковской Панфилова, да Ивановской Клайдовского спущен вместо, а мера тем садком 7 садком длина 70 саж., а 5 саж. подошло под Новую улицу, а поперек от Кудашова огорода Секири-на до Яковлеви улици 10 саж., длина 9,5 саж. — за игуменом за Илинархом з братьею Духова монастыря»6. Таким образом, Александр Самсонов был жителем Козмодемьянской улицы Неревского конца, т. е. наследником не только земель в Никольском Будковском погосте, но и городских владений того комплекса, где найдена берестяная грамота Ксенофонта. Александр Самсонович как новгородский посадник упомянут летописями под 1472 г., когда он сопровождал в Москву избранного в архиепископы Феофила, под 1475 г., когда он участвовал во встрече Ивана III во время «мирного похода», и под 1476 г., когда он давал пир в честь великого князя 7. Замечу, что культурные напластования столь позднего времени на Неревском раскопе не сохранились. Редкое для Новгорода отчество облегчает поиски отца Александра Самсоновича. Под 1417 г. Новгородская I летопись сообщает следующее: «…с Вятки, из князя великого отчине, княжь боярин Юрьев Глеб Семенович с новгородчкыми беглице с Семеоном Жадовьскым и с Михаилою с Росхохиным, и с устюжаны, и с вятцаны изъехаша в насадех без вести в Заволочьскую землю и повоеваша волость Борок Ивановых детей Васильевича, и Емцю и Колмогоры взем и пожгли, и бояр новгородч-кых изымаша: Юрья Ивановича и брата его Самсона. Иван Федорович и брат его Офонос, Гаврила Кирило-вич, Исак Ондреевич, сугнав их под Моржом на острове, братью свою Самсона и Юрья отъяша и полон весь и с животы, а их отпустиша. А Василии Юрьевич, сын по-садниць, Самсон Иванович, Гаврила Кюрилович, брат его Григореи с заволочаны идоша за разбоиникы в погоню и пограбиша Устьюг» 8. В 1434 г. Самсон Иванович был посадником 9. Занимал он этот пост и в 1448 г., когда принял участие в заключении Наровского мира 10. Цитированный летописный рассказ 1417 г. называет имя отца Самсона Ивановича — новгородского боярина Ивана Васильевича, который около 1421 г. был избран в посадники и. Прямых сведений о происхождении Ивана Васильевича не имеется 12. Однако, если уже изложенные сопоставления справедливы, к проблеме его предков возможно подойти иным путем. В 1958 г. на усадьбе «И», т. е. в усадебном комплексе Мишиничей, была найдена берестяная грамота № 352 — фрагмент крестьянского письма, адресованного «…андровичю сnote 4ну посадничю»13. Грамота обнаружена в слое 4-го яруса (1422–1429 гг.) и может быть связана с сыном одного из двух существовавших в Новгороде в близкое время посадников — Александра Фоминича (умершего в 1421 г.) 14 или Александра Игнатьевича, который до 1416 г. был тысяцким, а в 1416 г. или годом позже избран на посадничество15. Но принадлежность Александра Фоминича к Прусской улице, т. е. к другому району Новгорода, несомненна, тогда как место жительства Александра Игнатьевича остается неизвестным. В 1962 г. я высказал предположение о том, что он мог быть скорее всего жителем Неревского конца 16. Это предположение подтверждается находкой не только грамоты № 352, адресованной его остающемуся нам не известным по имени сыну, но и другой берестяной грамоты, адресованной ему самому. Имею в виду грамоту № 314, которая была найдена на усадьбе «И» в 1957 г. в слое 7—8-го ярусов (1369–1396 гг.): «note 5ло-бетье от Олоферья къ Олексnote 6ндру. Велелъ есе его съгнате… чюлъ есмь от людьи, Мекефорко хъцьтъ оу тьбе прошатеся на Лунену. А на Лунене человекъ добръ. А ссбродну … не име» 17. Замечу, что в Передольском погосте на Луге рядом с бывшей деревней Александра Сам-соновича Новое писцовая книга отмечает деревню Лу-нец18. Я подробно остановился на материалах, связанных с Александром Игнатьевичем, потому, что у него был родной брат Василий. Оба брата известны по сохранившимся свинцовым печатям, на которых они титулованы новгородскими тысяцкими1Э, а имя Василия Игнатьевича фигурирует и в известных летописных списках тысяцких20. В 1411 г. Василий Игнатьевич вместе с неким Андреем Ивановичем (оба они в документе называются «добрыми людьми») принимал посредническое участие в ликвидации тяжбы между юрьевским купцом Гансом Вреде и новгородцем Иваном Кочериным 21. Предположив, что именно Василий Игнатьевич был отцом Ивана Васильевича и дедом Самсона Ивановича, мы получим подтверждение в берестяной грамоте № 135, найденной при случайных обстоятельствах еще в 1954 г. Эта грамота была обнаружена при наблюдениях над работами по благоустройству улицы Горького (б. Садовая) в выбросе из траншеи городских коммуникаций. Место находки отстоит от южного края раскопа 1954 г. на 60 м, а от Великой улицы — на 40 м к западу, что соответствует соседнему с усадьбой «И» и расположенному к югу от нее двору, который своей восточной границей выходил на Великую улицу, а южной — на Разва-жу. Грамота № 135, датируемая по палеографическим признакам рубежом XIV–XV вв., содержит следующий текст: «Целобетье от Иева къ Василью Игнатьву. Цо еси посла детину да седла да выжля, по тому опознав да отадеели, а цо было живота твоего и моего, то все взяли, а самого смертью казнили. А нонеце, осподин, пецалесь детьме моими»22. Имя отца Александра и Василия Игнатьевичей — Игната, по-видимому, также проявляется в берестяных грамотах Неревского раскопа. Имею в виду грамоту № 363, найденную в слое конца XIV в. на усадьбе «И», — письмо Семена к невестке, кончающееся словами: «А цто рубль дать Игнату, и ты дай» 23. Однако интересующий нас Игнат известен летописцу и в гораздо более раннее время, когда был еще мальчиком. Под 1342 г. в рассказе о сильнейшем политическом столкновении в Новгороде содержится упоминание Игната, бывшего, как выясняется, сыном Матфея Коски. Личность этого Матфея оказывается для нас наиболее интересной. Матфей Коска возникает на страницах летописи впервые под 1332 г.: «в том же лете отъяша посадничьство у Захарьи и даша Матфею Коске» 24–25. Летописный рассказ устанавливает его связь с Онцифо-ром Лукиничем. Уже упомянутое политическое столкновение этого года произошло после гибели в Заволочье Луки Варфоломеевича, виновниками которой Онцифор объявил посадника Федора и Ондрешку — «те заслаша моего отца убити». «И Онцифор с Матфеем созвони веце у святей Софеи, а Федор и Ондрешко другое созвониша на Ярославля дворе. И после Онцифор с Матфеем владыку на веце и, не дождавше владыце с того веца, и удариша на Ярослаль двор, и яша ту Матфея Коску и сына его Игната, и всадиша в церковь, а Онцифор убежа с своими пособникы; то же бысть в утре, а по обеде доспеша всь город, сия страна собе, а сиа собе; и владыка Василии с наместником Борисом доконцаша мир межи ими» 26. Активное участие Матфея Коски в демарше Онцифора Лукинича становится особенно понятным, если учесть, что летописные списки посадников именуют Коску Матфеем Варфоломеевичем27. С этим полным именем он фи-гурирует в самом летописном рассказе еще дважды: когда в 1340 г. руководил взятием Торжка во время раз-мирья с Семеном Гордым и когда в 1345 г. снова был избран в посадники после свержения Остафьи Дворя-нинца 28. Его отчество указывает на то, что он был сыном Варфоломея Юрьевича, а единство действий с Онцифо-ром Лукиничем естественно, так как убитый в Заволочье Лука Варфоломеевич оказывается его родным братом. Отрицая в работе 1962 г. это родство, я ссылался на отсутствие в летописи прямых указаний29. Ошибочность такого подхода теперь очевидна. Не исключено, что именно Матфею Коске адресована берестяная грамота № 5 из находок 1951 г., обнаруженная на усадьбе «Б» в слое 8—9-го ярусов (1340–1382 гг.): «note 7но note 8 Давыnote 9 Есифа к Матфею. Постои за нашего сироту. Молви дворянину Павлу Петрову брату дать грамоте. Не дасть на него» 30. Игнат был не единственным сыном Матфея Коски. Летописный список посадников содержит следующий текст: «Матфеи Валфромеевич, сын его Микита»31. О получении посадничества Микитой Матфеевичем летопись сообщает под 1360 г., в дальнейшем уже не упоминая его32. Между тем дети Микиты оказываются тесно связанными с Козмодемьянской улицей. Имя Дмитрия Ми-китинича фигурирует в приписке 1400 г. к новгородскому Прологу среди имен «боголюбивых бояр» «улици Коз-модемьяне» (Пролог был уличанским вкладом в Козмо-демьянскую церковь) 33. На усадьбе «К» в слое 3-го яруса (1429–1446 гг.) в 1955 г. была найдена костяная прикладная печать Василия Микитинича, т. е. предмет, находившийся в его личном пользовании34. Как посадник Василий Микигинич известен в документах 1420–1423 гг.35 Как мы уже знаем, у Варфоломея Юрьевича, кроме Луки и Матфея, был еще сын Иван, о существовании которого стало известно из владельческой надписи на деревянной богато орнаментированной ложке, найденной в 1961 г. на усадьбе «Д» в слоях начала XIV в. Следует отметить изящество, с которым Варфоломей называл своих сыновей. Все они носят имена евангелистов: Матфей, Лука, Иоанн. Не было ли у него еще и Марка? В очередности евангельских книг Марк был вторым. Какой-то Марк — явный землевладелец — упоминается в найденных на усадьбе «Б» в слоях 1299–1340 гг. берестяных грамотах № 140 и 142 36. Он жил на одной улице с владельцем усадьбы «Б» Давыдом, поскольку в свидетели его денежного расчета с Давыдом грамота № 140 призывает «уличан»37. Изложенные материалы дают возможность составить генеалогическую таблицу (схема 3). схема 3 Юрий Мишинич I Варфоломей II II Юрий Самсон Андреян Никита I I? I? Александр Орина Орина Как видим, обе ветви семьи восходят к общему предку и наследуют разные части одной и той же городской боярской вотчины. Можно заметить также, что отдельные усадьбы этой вотчины время от времени перераспределяются в кругу боярского рода. В частности, на усадьбе «И» к 8—9-му ярусам тяготеют берестяные грамоты, адресованные Онцифору, Юрию и Максиму, к 6— 8-му ярусам — грамоты, связанные с Александровичем,