"Порабощенные сердца" - читать интересную книгу автора (Хилл Эдит)

Глава 15

Рику разбудили не звуки, а их отсутствие. Она так привыкла к ритмичному дыханию римлянина, что проснулась, не услышав его. Сев, оглядела темную хижину. После той грозовой ночи и просьбы остаться Гален устроил себе постель здесь, перед дверью.

Сначала это переселение оправдывалось целесообразностью — он должен быть близко, если понадобится его помощь. Но когда Рика оправилась после родов, Гален не вернулся в стойло. Может быть, просто оставил за ней право принять решение, или, как и она, понимал: он имел право быть здесь, право, которое пересиливало все неприличие проживания под одной крышей. Слишком многое связывало их, чтобы отношения оставались прежними.

Рика приподнялась и замерла, услышав не стук топора, а глухие ритмичные удары. Любопытствуя, она приподнялась, машинально сняла свою полосатую накидку с колышка и пошла к выходу. В дверях остановилась и накинула ее на плечи.

Прозрачный туман окутывал двор, делая еще более темными и загадочными эти короткие минуты между концом ночи и восходом солнца. Рика поежилась и взглянула налево в направлении звуков, поднявших ее с теплой постели.

Между хижиной и участком, который Гален расчистил от наступающего подлеска и где она собиралась весной разбить огород, он копал землю лопатой и киркой. Но копал не грядки для будущего огорода, а яму, назначение которой она не могла понять — яма была слишком мала для хранения урожая.

Рика постояла в дверях, наблюдая. Несмотря на пронизывающий, холодный и влажный воздух, Гален работал, раздетый до пояса. Или ему жарко от работы, или он вообще не мерзнет. Рика вспомнила другую, недавно вырытую им яму. Действительно недавно, если измерять время днями, и целую жизнь назад, если мерило — события и перемены.

Наконец она тронулась с места и подошла к Галену, который, присев на корточки, измерял глубину ямы.

— Я хотела спросить, что ты делаешь, — начала она, объявляя о своем присутствии, — но теперь ответ мне ясен. Вместо этого спрошу — зачем?

Он повернул голову и посмотрел на нее. И Рика снова удивилась напряженному выражению его лица. Вчера, после возвращения с рынка, его поведение изменилось, стало странным, отстраненным, будто он целиком был поглощен своими мыслями. Сейчас, не ответив, он снова посмотрел на яму и, видимо, удовлетворенный, выпрямился.

— Яму для столба, который послужит мишенью для обучения бою.

— Мишень? Обучение? Я не понимаю.

Он глубоко вздохнул и нетерпеливым жестом провел рукой по волосам.

— Все очень просто. Я хочу научить Дафидда искусству обращения с оружием, чего он лишен по ордовикским законам из-за своего изъяна.

Резкость ответа и его смысл заставили Рику отшатнуться. Она смогла только выдавить:

— Зачем?

Гален нахмурился. Казалось, он вообще откажется от объяснений. Но все же он кратко объяснил:

— Вчера Дафидда побила группа старших мальчиков. У него хватило смелости не убежать, даже когда они расправились с ним, но это повторится. Он должен научиться драться и защищать себя.

Рика не расслышала и половины сказанного. В ее воображении сразу возникли ужасные сцены, как маленький мальчик противостоит огромной толпе.

— Ты говоришь, что видел нападение и не сделал ничего, чтобы остановить его?

Лицо Галена напряглось.

— Это не мое дело.

Месяц назад после таких слов она, не раздумывая, бросилась бы на него в ярости. Но не сейчас. Он выиграл битву за веру в него. Рика уже знала его способность к состраданию и неподдельность чувств к мальчику, поэтому ее гнев гасила неуверенность.

— С тех пор как я тебя узнала, этот железный ошейник не означал для тебя ничего более чем неудобство. Не могу поверить, что положение раба помешало тебе прийти ему на помощь.

Гален позволил себе слегка улыбнуться.

— Конечно, я имел в виду совсем другое. — Он снова стал серьезным. — Это не мое дело потому, что вмешательство покрыло бы его еще большим позором, чем избиение.

— Лучше опозориться, чем быть избитым!

— Это женский ответ. Мужчины думают иначе.

Первый порыв был возмутиться. Но потом она поняла, что в этих словах нет ничего унизительного.

— Какое это имеет значение, — холодно возразила Рика, — женский или мужской мир. Дафидд — это ни то, ни другое. Он мальчик, хромой мальчик.

Лицо Галена исказила внезапная вспышка гнева.

— Если его и дальше будут считать таким, он никогда и не станет другим.

Рика вздрогнула от резкости его голоса. Что же все-таки случилось, что нарушило, казалось, непроницаемый заслон, скрывавший его чувства.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она снова.

— Потому что это должно быть сделано. — Вдруг он схватил ее за кисть и притянул к себе. Взгляд был почти умоляющим. — Послушай меня, Рика, и постарайся понять. Ему нельзя больше держаться за твою юбку. И ты не должна следить за ним и защищать его. Да, он еще мальчик. Но когда-нибудь он станет мужчиной. Он должен научиться сражаться… и он должен научиться убивать.

— Нет! — Крик вырвался невольно. Рика была настолько поражена, что упала бы, если бы он не держал ее. Но сколько ни старайся сопротивляться, эти слова справедливы. Она беспомощно встретила его твердый взгляд. — Но по какому праву ты решаешь за него?

Он покачал головой.

— Я не решаю. Выбор был за ним. Когда он сделал его, я просто предложил научить его.

— Но по какому праву? — снова спросила она, внезапно задрожав, но так и не почувствовав, что накидка соскользнула с плеч и лежала у ее ног на холодной, мокрой земле.

— По собственному. — Гален нагнулся и поднял накидку. Выпрямившись, он опять взглянул ей в глаза. В темном взгляде было все то же странное выражение невысказанной уверенности, смягченной безмолвной просьбой о понимании. — У него нет отца, и ни один воин племени не предъявляет своих прав на него. Пока я здесь, это сделаю я. Предъявляю свое право и использую его, чтобы научить Дафидда всему, что необходимо для мужчины.

Рика заморгала, стараясь удержать непрошеные слезы.

— Ты не ордовикский воин, римлянин. И сознаешь ты это или нет, но рабский ошейник все еще сковывает твою шею. Ты не можешь претендовать на Дафидда.

В его темных глазах зажегся огонь.

— Я уже говорил тебе… я не раб. Будучи солдатом, я предъявляю права на то, чем хочу обладать. А как мужчина, я смогу удержать то, что мне дорого и что я решил защищать.

У Рики пересохло в горле. Это было сказано с несомненным пылом. Но что ей почудилось в его взгляде и словах?

— Не думаю, что «защита» есть способ обладания, — строго произнесла Рика, пытаясь успокоиться.

Гален подошел сзади, чтобы набросить накидку ей на плечи. Она почувствовала тепло его дыхания у себя на щеке.

— Значит, об армии ты знаешь не больше, чем о мужчинах, домина.

Ее щеки запылали, и она обернулась, но вопрос застыл на устах. Что страшнее, свои вопросы или его ответы? Или же ей мешали говорить вопросы, на которые она сама себе должна дать ответ? Этот римлянин задевал что-то, чего раньше не касался ни один мужчина, о существовании чего Рика даже не подозревала. И все же оно жило в ней, где-то в самой глубине. Когда он поцеловал ее, она это почувствовала — на миг, но несомненно почувствовала — ощущение чего-то большего, чем просто желание. Рика отказывалась называть это чувство, но, несомненно, знала, что это такое.

Она отвернулась, испуганная и смущенная этими сумасшедшими мыслями.

— Скажи, — наконец прошептала она, нервно отведя распущенные волосы от лица и твердо глядя на него. Если она правильно поняла его слова, то хотела понять и его поступки. — Какой смысл или ценность в обладании без права на собственность?

Римлянин слегка приподнял брови.

— Кое-кто сказал бы, что это одно и то же.

Рика покачала головой.

— Так может полагать мужчина. Женщины совсем другие.

Его слова вернулись обратно и, казалось, это позабавило его. Но улыбка сменилась напряженным вниманием.

— В чем же?

Не задумываясь, она ответила:

— Обладание — это все лишь захват.

— А право на собственность?

— Право должно быть… — и внезапно замолкла, осознав, что собиралась сказать. Нет, еще нет. Она еще не готова признаться даже самой себе.

— Чем же должно быть право на собственность? — настаивал он.

Рика снова покачала головой, отказываясь говорить.

— Не важно… не сейчас.

Гален смотрел так напряженно, будто хотел заставить ее ответить. Но вместо этого спросил:

— Так что же с Дафиддом?

Так вот его цена. Она постаралась принять безразлично-спокойный вид, глядя мимо него на светлый ореол над горизонтом. Как только встанет солнце, откроются ворота крепости, и Дафидд начнет свой спуск по крутой глинистой тропинке.

— Ты знаешь, — медленно произнесла она, — если ему что-то придет в голову или захочется что-то сделать… Он не умеет ждать. Если он чего-либо хочет, ему нужно получить сразу все.

Внезапно она поняла, что уже приняла решение. У нее еще меньше прав отказать Дафидду, чем у Галена. Рика подобрала свою накидку, направляясь в хижину.

— Ты должен продолжать работу, — тихо сказала она. — Закончи к его приходу.

— Значит, ты согласна?

Она остановилась, обернувшись, и почувствовала слезы на глазах.

— Нет. Но я не могу отказать. Дафидд сделал выбор, и я приму его. Попрошу тебя только об одном.

Черная голова склонилась в уважительном поклоне.

— Если это будет в моих силах…

— Это в твоих силах. — Теперь уже она твердо взглянула ему в глаза. — Он единственное, что у меня есть, Гален. Если уж ему необходимо научиться этому, научи его как следует.

— Нет! Не замахивайся. Рубящий удар не только бесполезен, он еще и выдает намерение. Всегда коли… низко и прямо. Два дюйма в нужное место, и удар смертелен. И следи за тем, чтобы, выдергивая меч, оставаться позади щита, под его прикрытием. Вот так.

Сопроводив наставления примером, Гален отошел от столба и передал мальчику деревянный меч и плетеный щит, которые он изготовил специально для него.

Наблюдая за передачей оружия, Рика ощущала противоречивые чувства. С одной стороны, благоговейное почтение перед извечным ритуалом превращения мальчика в мужчину — знания и навыки отца, передаваемые сыну. С другой стороны, сожаление и чувство потери. Уже сейчас юное лицо Дафидда было по-взрослому сосредоточено. Скоро она увидит на лице мальчика выражение жестокости и холодного отчуждения.

Рика сморщилась от боли и отвернулась. Не совершила ли она ошибку? Неважно, сделано оружие из дерева или из металла. Обучаясь владеть им, мальчик учится убивать. Убить или быть убитым. В последние несколько дней эти слова постоянно преследовали ее, своей определенностью увеличивая беспокойство и неуверенность. Что же тяжелее: то, что происходило за дверью хижины или перемены внутри нее?

Среди всех недоговоренных и полуосознанных мыслей, которые в последнее время одолевали ее, одна терзала постоянно. Как могла она ради этого чувства, которое боялась даже назвать, так легко забыть, кем был этот человек до того, как вошел в их жизнь? По его собственному признанию, его жизнь была и оставалась жизнью солдата и воина. Незачем было даже царапать эту темную кожу, чтобы обнаружить под ней римского солдата. Рика видела и слышала этого солдата, наблюдая занятия с Дафиддом. В данный момент его одежда, речь и ученик могли быть ордовикскими, однако этот человек, который стал занимать столько места в их жизни, без сомнения оставался римлянином. И все-таки с каждым проходящим днем этот факт значил все меньше и меньше.

Рика снова взглянула на столб, около которого Дафидд неуклюже упражнялся в ложных выпадах и атаках.

— Ты слишком стараешься, — сделал замечание Гален, стоя позади мальчика и следя за ним.

Дафидд остановился и опустил меч. Рика увидела, как его плечи удрученно поникли.

— У меня не получится. — За горьким заявлением последовал глухой стук меча и щита о землю.

Рика затаила дыхание в беспокойном ожидании. Одна ее часть радовалась, тогда как другая ожидала ответа Галена. В эти последние несколько дней она поняла, что тот пытался решить две задачи. Недостаток Дафидда не позволял ему участвовать в обычных детских играх и забавах, которые развивали бы у него координацию и уверенность в себе. Гален старался развить в нем оба эти качества. Но он привык воспитывать солдат. А как он поступит с ребенком, который осознал свою физическую ограниченность?

Опасаясь худшего, она отошла от изгороди, откуда незаметно наблюдала за ними. Но действия Галена остановили ее.

— Знаешь, Дафидд, — сказал он спокойно, — конечно, ловкость и быстрота — большие преимущества. Но при защите самое важное — рассудительность и обдуманные действия.

Говоря это, он расшнуровал ворот кожаной туники. Через голову сняв ее, отбросил в сторону.

— Чтобы победить, не обязательно пересилить противника, — продолжал он. — Ты просто должен думать лучше. Внимательно наблюдая за атакующим и правильно предугадывая его действия, ты вовсе не должен двигаться быстрее, чем он. Ты просто должен опережать его. Причем его собственные размеры и скорость будут работать против него.

Хотя Дафидд и притворялся не слушающим, но недоверчивый жест выдал его. Рика увидела, как сузились глаза Галена.

— Подойди сюда, — приказал он, жестом подзывая мальчика. — Встань напротив.

Тут она поняла, зачем Гален разделся. Контраст был резким — полуобнаженный мужчина с атлетическим, закаленным многолетней тренировкой телом и маленький тоненький мальчик.

К чести Дафидда, он подошел без страха. Глаза измерили фигуру противника и отметили гораздо больший вес и рост с выражением осторожного пренебрежения.

— Это глупо, — заявил он.

— Смотри и слушай, — перебил его Гален. Впервые в его голосе зазвучали резкие нотки. Он встал напротив мальчика. — Когда противник нападает, у него есть один путь — прямо. У тебя же есть выбор. Ты можешь держаться стойко, чего ожидает большинство противников. Или можешь двигаться. Одно движение удваивает вероятность, что ты предотвратишь первую атаку. Но так как ты можешь двинуться и направо, и налево, твои шансы еще больше возрастают. Нападающий должен не только предвидеть твое движение, но и правильно предугадать его направление. И чем быстрее он приближается к тебе и чем он больше, тем труднее для него изменить направление на полпути.

В глазах Дафидда загорелась искра понимания и возродившегося желания.

— М… может попробуем? — спросил он.

Гален кивнул.

— Пойми только, что действовать необходимо в последний момент. И соберись. Нельзя, чтобы что-то в выражении лица или позе раскрыло противнику твои намерения.

Если бы Рика не увидела дальнейшее, она никогда бы не поверила в это. Но все произошло так, как предсказывал Гален. Он ринулся к мальчику и, когда был уже почти рядом, тот повернулся на левой ноге и сделал шаг назад. Выбор направления — налево — был еще более неожиданным потому, что, двигаясь таким образом, он должен был использовать искалеченную ногу.

Только с большим трудом, правда, немного преувеличенным, Гален сумел не упасть. Однако он действительно был доволен. Дафидд тоже улыбался.

— Отлично сделано. — Гален с любовью и гордостью потрепал русую головку.

— А можно повторить?

Гален покачал головой.

— Главное я тебе доказал. Надеюсь, теперь ты обратишь внимание намой слова и поверишь в себя. Источник силы может быть разный. Да, величина человека — источник силы, но любовь и храбрость — тоже.

Встав на одно колено, он притянул мальчика к себе.

— И если любовь имеет множество форм: любовь солдата к империи или короля к своим людям, или человека к своей семье, своим детям и своей женщине, то храбрость исходит из единственного источника. — Он положил свою большую руку на худенькую грудь мальчика. — Отсюда. Изнутри. Тот, кто не боится, не храбрый человек, а глупец. И храбрый человек боится. Но ради любви к тому, что ему дорого, он смотрит страху в лицо и борется с ним. Это, Дафидд, и есть вернейший признак храбрости… и основная доблесть мужчин.

Рика подавила рыдание и, схватившись за грудь, отвернулась. При виде этого человека, такого сильного и мужественного, стоящего на коленях перед хромым мальчиком, ее глаза заволокло слезами. Она больше не могла смотреть, потому что увидела и услышала слишком много.

Как острейшее лезвие слова Галена разрушили остатки защитной оболочки и тьму внутри ее души на тысячи обломков, состоящих из мучительной правды и сияющего счастья. Да простит ее богиня! Она любила его.

Сноп искр вылетел из очага вверх. Но никто из собравшихся воинов, даже тот, кто небрежно бросил тяжелое бревно на рассыпавшиеся угли, не обратил па вспышку огня никакого внимания. Несмотря на количество вина, выпитого за ту ночь, чувства шестерых людей не притупились. Все заметили открытое оскорбление в прозвучавшем только что бесцеремонном замечании. Глаза сосредоточились на том, кто произнес эту небрежную фразу, и на том, кто имел право обидеться на нее.

Произнесший сидел молча, готовый ко всему. Его правая рука лежала на рукоятке кинжала, висящего на поясе. Он не хотел первым обнажать оружие, но и не собирался умирать из-за своей ошибки.

Маурик взглянул на него, потом с презрением на его руку.

— Продолжай, — прорычал он медленно с вызывающей ухмылкой. — Если уж начал, то заканчивай.

Мужчина покачал головой.

— Я предпочел бы извиниться. Мне не надо было об этом говорить. Я не хотел затронуть твою честь, Маурик, лишь хотел открыть тебе глаза. Давай прекратим этот разговор.

В ответ Маурик решительно кивнул и небрежно коснулся рукоятки своего меча.

— Я предпочитаю поверить твоему слову и репутации, Ллевен, и думаю, что произнесенное тобой на устах и у других.

На округлом лице воина появилось облегчение. Все знали о его пристрастии к слухам и сплетням — здесь он был хуже женщины. Но это качество иногда приносило пользу. Мало что из происходящего в крепости ускользало от его внимания. Поэтому, если он говорил, к нему обычно прислушивались.

Маурик недобро улыбнулся.

— И я полагаю, что ты говоришь как друг. За моей спиной шепчутся те, у кого не хватает смелости сказать правду мне в лицо.

Ллевен торопливо кивнул.

— Они распространяют непристойные шутки, — сказал он. — Говорят, что твоя родственница предпочитает римское копье и что владелец этого копья с удовольствием исполняет свой долг, потому что, делая это, он метит в тебя. В конце концов, именно ты надел рабский ошейник на его гордую шею. К тому же, что бы ни говорили об этом темнокожем ублюдке, он придерживается кодекса воинской чести и выбирает самого сильного противника. Он знает, что именно ты, а не Церрикс, завоевал уважение воинов племени. Поэтому именно в тебе этот офицер римской армии видит самого опасного врага.

Он приостановился, чтобы дать утихнуть хору разгоряченных возгласов, поддержавших его слова.

Довольный этой льстивой речью и выраженной его товарищами поддержкой, Маурик, сделав очередной глоток, почувствовал облегчение после той горечи, которую вызвала у него первая часть речи Ллевена. Он кивком позволил ему продолжать, уверенный, что больше не услышит неприятного.

Но он ошибся. Следующий глоток встал поперек горла.

— Но, что касается тебя, Маурик, то ты, кажется, не желаешь ничего предпринимать в ответ на действия этого римского центуриона. Он же делает все через нее — или скорее в нее… — Ллевен остановился, довольный удачно найденным оборотом. Увидев, однако, что прочие не разделяют его веселья, вернулся к первоначальному мрачному тону. — Всякий раз, вонзая свое острие, он ранит тебя. С каждым выпадом твое мужское "я" умаляется, а его — возвышается, твоя честь ущемляется, его — утверждается. Но он выставляет на посмешище не только твои честь и престиж, но и наши.

— Ллевен прав, — раздался сердитый голос. — Этот римский раб делает из нас дураков, и это сходит ему с рук! Сначала ему разрешили разгуливать на свободе. А теперь он осмелился спать с одной из наших женщин. Чем же это кончится?

— И кто это прекратит? — Ллевен посмотрел на Маурика. — Многие считают, что это должен сделать ты. Они даже говорят, что тебе пора действовать, и не понимают, почему ты этого не делаешь. Это больше всего затрагивает тебя.

— И что же эти трусливые разносчики слухов и сплетен хотят от моего брата? — Гневный голос Балора раздался из темного угла — его любимого места. — Этот темнокожий ублюдок пользуется абсолютной поддержкой Церрикса с благословения Совета!

Ллевен пожал плечами и посмотрел в сторону сидящей в тени фигуры. Он предпочел, не возражая, снисходительно согласиться с Балором.

— Ты прав. В данный момент… вероятно… с ним нельзя ничего сделать. А с ней? — Он снова повернулся к Маурику. — Она твоя родственница и поэтому никакой другой мужчина не несет за нее ответственность. У нее есть собственность. Такая редкость — женщина, владеющая землей — привлечет многих мужчин. К тому же теперь, когда ее живот стал плоским, а ребенок родился мертвым, она достаточно привлекательна и на вид, и на ощупь. Многие удивляются, почему ты по крайней мере не отберешь ее у этого раба для себя.

— Они забывают, какой стыд лежит на ней? — Маурик с отвращением фыркнул и гордо поднял голову. — Довольствоваться объедками врага… Нет!

— Говорят, ты не делаешь этого потому, что не можешь.

Глаза Маурика сузились от ярости, пальцы ухватились за рукоятку ножа.

— Что ты сказал?

— Я не говорю ничего. Другие говорят, что, несмотря на свою трусость, твой брат в некотором отношении был более мужчина, чем ты. В конце концов, он взял себе жену и оплодотворил ее.

У Маурика перехватило дыхание. Ничто из сказанного ранее не вызвало у него такой ярости, как эта заключительная фраза. И все же хватило присутствия духа вспомнить, что это ошибочное представление об отцовстве ребенка предпочтительнее, чем правда. Но почему вообще обсуждают, что Кейр был хотя бы в чем-то более мужчиной? Как мог он допустить это?

— С каких пор воин, доказавший свою храбрость, должен защищаться против подобной болтовни? — Этот вопрос Балора вызвал всего лишь несколько вялых кивков, и Маурик понял, что сомнения посеяны. Далее для этих людей — его братьев по оружию — его мужское достоинство будет оставаться под сомнением, если он не докажет обратного.

— Что делать со своей родственницей, Маурик, решать тебе, — продолжал Ллевин. — Но как брат ее мужа и единственный родственник, ты имеешь на нее права. При наших предках мужчина всегда делил свою жену между родственниками. Возьми то, что принадлежит тебе по древнему праву. По крайней мере, ты докажешь свою дееспособность. А потом можешь отбросить ее и, отказавшись принять объедки наших врагов, продемонстрируешь свою гордость! Кроме того, поставишь этого самонадеянного римлянина на место. Пусть он посмотрит, как ты берешь то, что он считает своим. А если рискнет помешать тебе… Несмотря на обещанную Церриксом защиту или поддержку Совета, у тебя есть все права убить взбунтовавшегося раба.

Реакция на слова Ллевена была мгновенной и бурной, подобно вспышке сухого трута, поднесенного к огню. Подогретые разговорами и вином, все разом одобрительно заговорили.

— Пора ему ответить за свою наглость, — согласился Балор. Он взглянул на Маурика.

Маурик понял невысказанные мысли брата. Хотя он и поклялся не убивать римлянина, при подобных обстоятельствах клятва стала бы недействительной. Но этот план имел гораздо большие преимущества, о которых эти люди и не догадывались. Если бы May-рик смог убить посла Рима, мирный план Церрикса перестал бы существовать.

— Пора ей попробовать укол ордовикского копья, а ему — удар ордовикской стали, — послышался чей-то низкий голос. Эта мысль была на уме у всех, и Маурик почувствовал возбуждение — не от образов, навеянных пьяными предложениями, а скорее от предвкушения поражения Церрикса. Он взглянул на окружавших его людей.

За вопросительными взглядами, которыми они обменялись, чувствовалось согласие. Переспав с римлянином, родственница Маурика не только потеряла всякое право на уважение и защиту, но и совершила преступление, требующее наказания. А что до ее любовника, этого раба, чья дерзость делала посмешищем достоинство всего племени, самым подходящим наказанием для него была смерть.

Из шестерых воинов вокруг очага только один сохранял спокойствие. Лежащий слева от Маурика, Инир лениво перевернулся со спины на живот и подпер рукой подбородок. Он внимательно слушал, но не выказывал никакой реакции. Ему было все равно, с кем спал римлянин. Если он и испытывал какие-либо эмоции, то это было только вялое удивление стремлению других искать доказательства своей мужественности между ног женщины. Казалось, что за ладонью он скрывает зевок.

Маурик обратился к остальным. Для этих людей, ожидающих решения, его слова прозвучали, как сигнал боевого рога. Он оглянулся на скрытое в тени лицо Балора и усмехнулся.

— Скажи, брат, кто сегодня ночью охраняет ворота?