"Бесноватые" - читать интересную книгу автора (Фаулер Кристофер)

Скорпионовый камзол

Розовые минареты вздымались над мечетью на пустынной городской площади, тоненькие, как кисточки. Их было восемь, и располагались они среди ста семидесяти семи куполов; говорили, что увидеть их можно было с расстояния в полторы сотни километров. Но краска уже начала облезать, и решетчатые тени внутренних дворов легли на высохшие клумбы и заросшие пылью фонтаны.

Лежащий ниже Босфор был покрыт коричневыми трупами, отпущенными на волю ветров и волн. Султан Сейфеддин Мехмет II не очень беспокоился о том, какие жертвы повлекли за собой его войны с неверными, и раздраженно жаловался, когда его пазар каик, или королевская лодка, взбиралась на волны, усеянные трупами. Его мать, валиде,[52] вдовствующая императрица, ныне контролировала город, стоящий на Золотом Роге (как это частенько делали матери в этих краях), и редко покидала Мехмета, пока длился световой день. По ночам она спала в изукрашенной комнате, устланной сусальным золотом, а охраняли ее двенадцать карликов с алебардами, которые были больше их размером.

У султана Сейфеддина было шестеро братьев, но трех из них удушили с помощью гарроты, двух выслали в Албанию, а единственный оставшийся, тот, который был разумен, молодой всеобщий любимец Баязед, находился под домашним арестом на своей половине в течение последних восьми пылающих жаром лет. Ему было суждено чахнуть в своей кафес, или клетке, до самой смерти, в компании одной лишь бесплодной наложницы.

Мягко говоря, государство было в расстройстве. Армии султана защищали границы ужасной ценой; двор был погружен в хаос, крестьяне ели кору деревьев, чтобы как-то выжить, и даже большую часть султанских лебедей переловили силками и зажарили отчаявшиеся крестьяне, чьи земли забрали, чтобы обеспечить военные лагеря.

Но жизнь — такая, какая уж есть, — должна была продолжаться. Города и деревни в стране становились спокойнее, потому что люди были слабыми, а для того чтобы передвигаться по запыленной местности, требовалось слишком много сил. Те верблюды и мулы, которых еще не сварили, чтобы съесть их плоть, работали, пока не умирали, и это было для них лучше. Отчаявшиеся матери отвергали волю Аллаха и душили новорожденных детей, чтобы не выпускать их в столь безрадостный мир.

И вот, вдовствующая султанша стала готовиться к брачному пиру. Она так увлеклась заказом всего необходимого — от рулонов тончайшей голубой камки, наполненных алыми лепестками роз, до маленьких круглых миндальных пирожных, покрытых желтой сахарной пудрой, что можно было подумать, будто она сама готовится стать невестой. Однако эта двусмысленная честь принадлежала Эйми — девушке, которую выбрали в жены султану, чтобы обеспечить союз с южными территориями государства.

Это означало, что султану Сейфеддину придется умерить внимание, оказываемое дамам сераля, наложницам-черкешенкам, которым он еженощно даровал притирания из амбры и тюльпаны. С этим ничего нельзя было сделать: султану рано или поздно все-таки предстояло сделаться отцом ребенка, а он не мог зачать наследника от девушки-рабыни. Эйми было десять лет — она была старовата для невест по меркам этой части земли (отец султана женился на девочке семи лет, когда ему было двадцать восемь), но страна не могла позволить себе дожидаться наследника слишком долго. Сейфеддин не интересовался ни любовью, ни браком, ни искусством, ни политикой, ни даже собственным народом. Он был ребенком в теле дородного тридцатипятилетнего мужчины, и больше всего ему нравилось устраивать веселые розыгрыши с людьми, которые находились в его власти.

Однажды он приказал, чтобы всех женщин в гареме одели в новые сорочки из оранжевого шелка, затем повелел привести их в султанские бани и там принялся тайно подглядывать за ними сквозь затянутое тканью окошко. Его портные вынули из сорочек нитки и склеили швы клеем, который растаял в жаре бани. Рубашки развалились на части, женщины оказались голыми, а султан, глядя на их смущение, веселился от души.

С тех самых пор вдовствующая султанша была недовольна придворными портными, а когда она была недовольна, с придворными происходили ужасные вещи. Вскоре северная стена дворца была уже покрыта паутиной кровавых потеков, которые полосками спускались от торчавших из стены крюков, а во дворце не осталось ни одного портного, которого можно было бы пытать.

Поэтому султанша призвала янычара и повелела поехать в первую же попавшуюся деревню, не опустевшую из-за холеры, и найти там портного, который смог бы сшить ей прекрасный наряд для намечавшегося бракосочетания.

Янычар опросил селян и отправился к молодому человеку по имени Абдул Пайзар, который жил с женой и дочерью в глинобитной хижине, стоявшей в конце выбеленной солнцем улочки, обочины которой были завалены скелетами умерших от голода животных. Янычар был поражен упадком и бедностью, которые увидел в городе, и подумал, как хорошо было бы, если бы портной оказался достаточно умелым и обеспечил и себя, и семью, потому что когда вдовствующей султанше служили хорошо, она умела быть щедрой.

— Как я понимаю, ты лучший портной в этих краях, — сказал янычар, пытаясь успокоить подрагивающего коня, которого остановил возле хижины портного.

— Я, конечно, говорю это сам, господин, но нет такого предмета одежды, который я бы не сшил.

— В таком случае, довольно долгое время ты никому не был нужен… или, по крайней мере, не получал вознаграждения, — заметил янычар, разглядывая драную одежду портного и его жалкое жилище. — Ты поедешь со мной во дворец и будешь служить валиде, вдовствующей султанше. Если справишься — разбогатеешь.

Так и получилось, что портной Абдул предстал перед вдовствующей султаншей, которая показала ему собственные наброски наряда, который хотела сшить: он состоял из тугого корсета, украшенного крученой золотой нитью, и из длинного шлейфа гусиных перьев, выкрашенных пурпуром. Ее царская скромность не позволила предоставить ему возможность спять с нее мерки физически, потому что руки крестьянина не могли прикасаться к плоти избранницы самого Аллаха. Поэтому портному предстояло угадать ее размер, что, с учетом склонности вдовы одеваться в многослойные костюмы, не упрощало его задачу.

Ситуация была сложной: Абдул знал, что если сделает корсет слишком свободным, мать султана покажется менее привлекательной, чем предполагаемая невеста ее сына, а за этим последует соответствующая месть портному — что-нибудь традиционное и долго длящееся, типа острых крюков. Если же, с другой стороны, он сделает платье слишком тугим, ей будет в нем неудобно, и она не будет выглядеть вполне счастливой, а результат будет тот же — внутренности незадачливого портного вскоре достанутся собакам на улице.

Но Абдул был умным человеком и придумал решение проблемы: времени у него было мало, а средств — много, поэтому он заставил дворцовых швей сделать не одно платье, но десять, каждое немного другого размера, так, чтобы вдовствующая султанша смогла выбрать тот объем, который в точности соответствовал бы ее размеру.

План оказался очень удачным, и работа над платьями закипела. Когда все десять платьев были закончены незадолго до полуночи накануне дня свадьбы, портной проверил работу швей при свете лампы, и только осмотрев каждую вещь подробнейшим образом, одобрил все платья. Он обратил внимание, что в материи одного из платьев был небольшой недостаток — вряд ли заметный, если не разглядывать его пристально, но все же это был недостаток. В любом случае, было слишком поздно затевать шитье другого платья, и, кроме того, наряд с браком имел всего один шанс из десяти, что его выберут.

К несчастью, уже спустя несколько часов портной обнаружил, что вдовствующая султанша выбрала платье с браком.

На невесту почти никто не смотрел, потому что, несмотря на то, что она была тонка и робка, с безупречной кожей ребенка, не так давно покинувшего материнское лоно, вдовствующая султанша приказала, чтобы ее лицо было спрятано за вуалью из плотного красного атласа, и запретила ей надевать хоть какие-нибудь драгоценности. Сама же она имела на ногах пятидюймовые панттоблес — туфли, поднимавшие ее над всем остальным двором, а платье ее было украшено сплетенными шнурами из золотой нити, унизанными жемчугом.

Свадьба проходила в мечети, расписанной оранжевыми и белыми полосами, под обширным навесом из светло-вишневого бархата, натянутого между четырьмя золотыми деревьями. Навес, конечно же, был расположен под углом, ибо ни один Оттоман не желал любоваться миром, состоявшим из квадратов, углов и прямых линий: подобное устройство пространства отдавало смертью. Ничто не было прямолинейным и бесхитростным в этом мире — ни любовь, ни война, ни месть.

Процессию к свадебному банкету возглавлял начальник военной полиции и его офицеры, судьи, эмиры, визири, муфтий, гобоисты, музыканты, стражи арсенала, казначей, евнухи, и только после них шла семья принцессы, чтобы знала свое место при доступе к кормушке — в соответствии с дворцовым распорядком.

Все шло хорошо, пока портной не заметил, что бракованный рукав платья вдовствующей султанши зацепился за золотое плетение на ее браслете. Этого оказалось достаточно, чтобы спинка ее корсета, который был туговат, начала расходиться, да при этом довольно быстро. Чем больше двигалась вдовствующая султанша, тем больше рвалась ткань, пока придворные у нее за спиной не начали шептаться и указывать пальцами. Мечеть постепенно погружалась в неестественное молчание, и только сама Вдовствующая Султанша не могла понять, что происходит.

Сказать, что, обнаружив происходящее, она потеряла контроль над собой, было бы большой недооценкой. Она потеряла разум, достоинство, перестала владеть собой и в результате потеряла равновесие, с грохотом сверзившись на землю со своих высоких панттоблес.

После того как ее похлопали по щекам влажными розовыми лепестками в уединенном покое спальни и она пришла в себя, она немедленно приказала казнить портного — предпочтительно через привязывание к жеребцам, которые тянут в разных направлениях.

Однако султан Сейфеддин придумал идею получше. Его страсть к практическим шуткам последнее время приняла немного более жестокую форму, как могли бы подтвердить подружки невесты, которых заставили пересечь ковер, выложенный из горящих углей. Султан заметил, что больше всего на свете портной заботится о благополучии своей прекрасной дочери Мирисы, эбонитовый портрет которой он всегда носил на шее.

— Скажи мне, — спросил султан своего Великого визиря, — кто самый уродливый человек во всем пашем царстве?

— Как же, господин, нет никого более смехотворного, чем наш собственный муэдзин, наш царский астролог, — ответил Великий визирь. Это было верно: Ибрагим, придворный астролог, получил свой дар еще ребенком, когда упал с отцовской лошади, несясь но пустыне. Бедного мальчика протащило четверть мили по горячему песку. Раскаленные солнцем песчинки обожгли его кожу, подобно миллиону огненных угольков, и вошли в его лицо, как осколки расплавленного стекла. Теперь Ибрагиму было двадцать два года. Хотя он был силен и хорош телом, говорили, что лицо его может заставить остановиться даже итальянские часы с шестью циферблатами, которые стояли в Часовом зале, за главным внутренним двором. Ни одна из наложниц (комнаты которых выходили на жилище астролога) не осмеливалась выглянуть из своего скромного окошка, когда Ибрагим работал над таблицами, потому что его рабочий стол был виден из их апартаментов.

Вот так и было решено, что дочь портного должна выйти замуж, против своей воли, за самого уродливого человека во всем царстве султана, в качестве воздаяния за ошибку ее отца, потому что в Оттоманской империи давно верили в то, что причинение страдания — искусство не менее утонченное, чем любое другое. В ночь накануне свадьбы Мириса билась в истерике, потому что чувствовала, что навлекла позор на свою семью, родившись девочкой. Свадебная церемония была скромной, присутствовали на ней только самые незначительные придворные, которые доложили султану, что когда девушка увидела лицо мужа, она не издала ни звука. Напротив, она приняла удар судьбы с огромным стоицизмом. Один из придворных рассказывал султану об этом с таким оттенком уважения, что султан велел выкинуть его из окна за предательство.

Портного же удержали при дворе и сделали личным портным султана, положив ему приличное жалованье. Чтобы месть султана была еще более изощренной, Абдул не имел права разделить свое вновь обретенное богатство ни с дочерью, которую поселили рядом с ним, ни с женой, которую принудили остаться дома без еды, в родной деревне, пораженной холерой. Вдобавок к этому, портному было запрещено разговаривать с Мирисой. Не мог он обращаться и к ее ужасному мужу.

Лишенный семьи портной чувствовал, что причин оставаться жить у него больше не было. Плохо выполненная работа приговорила их всех к убогому существованию, но если бы он покончил с собой, он бы поставил под угрозу жизнь из всех, поэтому портной с головой ушел в работу и изо всех сил пытался не думать о том ужасе, в который превратились ночи его дочери и одинокие, полные борьбы с нищетой дни его жены. Мир снова принялся за свое медленное и усыпляющее вращение, а портной шил, и наблюдал, и ждал.

Вскоре Эйми, молодая жена султана, стала взрослой настолько, что могла выносить ребенка, и так оно и произошло: она родила своему мужу здорового сына и наследника. Было назначено празднование, и султан приказал портному сшить камзол прекраснее, чем что-либо, виденное ранее. Он собирался произвести впечатление на жену в честь того, что они снова смогут проводить ночи вместе.

Утром в день-празднования Абдул преподнес султану свою работу. Аккуратно развернув шелковистый футляр, в котором лежал камзол, он достал из него действительно выдающееся произведение искусства. Он приметил этот фасон на картине, где был изображен путешественник с Запада, и с радостью отметил на лице султана улыбку одобрения. Более узкий в рукавах и приталенный, чем было обычно принято носить при дворе, камзол был сделан из единого, бесшовного куска, подобно второй коже, которая, как предположил портной, должна была вызвать у Эйми восторг. Более того, поверхность камзола состояла из ярко-оранжевых пластинок, находивших друг на друга, как чешуя на коже черепахи, и он сверкал под утренним солнцем — сначала рыжим, потом вишневым, а потом померанцевым светом, как будто отражая тысячу фосфоресцирующих закатов.

Конечно же, вещь понравилась султану, потому что темные цвета ассоциировались с окончательностью смерти, а свет солнца был совершенно противоположен этому. Сейфеддин был заворожен и возжелал примерить камзол немедленно, но Абдул настоял на том, чтобы провести примерку лично, и в редком приступе восторженного тщеславия султан позволил ему дотронуться до монаршего тела. Как только камзол был должным образом застегнут и затянут, султан призвал мать, чтобы заручиться ее одобрением.

Валиде, вдовствующая султанша, не относилась к женщинам, отличавшимся умением выражать восторг или удовольствие по поводу других, по даже она была заворожена работой портного. Она ходила вокруг сына кругами, как перекормленная гиена, восхищаясь камзолом со всех сторон.

— Он потрясающий, правда? Что это за невероятный новый материал? — сиял султан, ловя свое отражение в огромных медных панелях на стенах уборной. Он позвал евнуха: — Приведи сюда мой диван, — приказал он. — Я желаю оставаться в своих небесных одеяниях вплоть до начала празднования.

— Я бы не стал этого делать, ваше королевское величество, — предупредил Абдул. Султан был шокирован — никому не дозволялось говорить вне очереди в его присутствии.

— Чего бы ты не стал делать, прошу, скажи? — прогрохотал он.

— Вы не сможете расслабиться, государь. Видите ли, я сделал камзол из тысячи скорпионьих хвостов, и я посадил его на вас, как влитой. Поэтому если вы сожмете камзол в каком-нибудь месте, хвосты, — каждый из которых прошит золотой нитью и все еще содержит каплю яда, — выдвинется вперед и уколет вас сквозь подкладку, и я могу обещать вам, что это будет медленная смерть, потому что скорпионы, которых я отобрал, были среднего размера, вследствие чего ядовитость их столь же велика, сколь и болезненность их укусов. Любой нажим в любом месте этого камзола — и вы будете ужалены, ужалены и ужалены — снова и снова. Только укус пустынного тарантула может принести такое же страдание.

Султан разглядел левый рукав и осторожно стиснул пластинчатый материал, который состоял из сегментов, как шейка креветки. Сделав так, он увидел, что золотая нить натянулась, и в ужасе обнаружил, что одно из жал проникло через шелковую подкладку камзола, прижавшись к мягкой белой коже его запястья, и прокололо ее.

Портной отошел к двери, потому что султан издал испуганный и гневный рык.

— Сними его с меня! — завопил Сейфеддин, а вдовствующая султанша завыла в голос.

— Я не сделаю ничего подобного, господин, хотя уверяю вас, что я — и только я — мог бы попытаться снять с вас камзол, ибо только я один знаю, как расположено каждое жало, но я не сделаю этого, прежде чем вы не разрешите моей дочери прервать ее замужество.

— Как ты смеешь ставить мне условия! — заорал султан. — Стража! Разрежьте предателя на тысячу одинаковых кусков!

— Подожди, — прокричала вдовствующая султанша, — если ты нанесешь ему вред, ты никогда не сможешь снять камзол. Ты должен показать силу и кинуть ответный вызов этому неверному.

Султан в упор смотрел на портного. Абдул смотрел на султана. Положение было безвыходным.

— Очень хорошо, — усмехнулся султан. — Я покажу тебе силу избранного наследника трона Оттоманов. Султан обладает силой, с помощью которой может контролировать свое тело так, как никто другой из смертных и вообразить не сможет. Я больше не буду спать и буду все время стоять, вот так я и справлюсь с твоим предательским планом.

Так он и поступил — простояв всю церемонию, дальнейший вечер (после которого он отослал удивленную жену назад в ее личную спальню) и весь следующий день. Янычары построили ему специальную подставку, на которую он мог опираться руками, но к концу третьего дня железная воля султана начала оставлять его и глаза стали закрываться.

Мать приказала аптекарям смешать химические вещества, которые не дали бы ему уснуть, а когда даже те перестали ему помогать, она колола его булавками, чтобы он помнил о смертельных жалах скорпионов. Одежда, которая привела Сейфеддина в такой восторг, ныне сверкала на нем, подобно чешуе смертельной змеи, но он все равно отказывался терять сознание. Вдовствующая султанша велела запереть портного в комнате на то время, пока она придумывала для него соответствующую по изощренности пытку.

Кто знает, что могло бы произойти? Казалось неизбежным, что султан рано или поздно падет жертвой слабости своего тела и что его мать велит умертвить портного. Но вышло по-другому.

Вместо этого на четвертую ночь, такую же черную и беззвездную, как тьма на конце мира, когда султан стоял, опершись о свою подпорку, а портной оставался прикованным в своей комнате, в дверь Абдула постучали.

— Отец мой, я должна увидеть тебя, — на цыпочках перед жилищем портного стояла Мириса, заглядывая внутрь через темные звезды, из которых была сделана сандаловая решетка в двери.

— Дочь моя, ты не должна говорить со мной, — цепь на лодыжке портного не позволяла ему приблизиться к двери, поэтому он возвысил голос настолько, насколько осмелился. — Разве не достаточно позора я принес в нашу семью?

— Я вынуждена умолять тебя об одолжении, — видны были ее губы, сияющие в ромбовидных отверстиях дверной решетки. — Я хочу, чтобы ты выпустил султана из убийственного камзола.

— Зачем же мне это делать, после всего того, что случилось с нами? — спросил портной.

— Потому что произошло кое-что из ряда вон выходящее, — ответила Мириса. — Сейфеддин, возможно, и правит государством с помощью железного кулака, но даже он не властен над человеческим сердцем. Видишь ли, я полюбила своего мужа. Я знаю, что при дворе его считают омерзительным, но под обманчивой внешностью таится благороднейший характер в мире. Ты не должен чувствовать стыда за то, что навлек позор на свою семью, потому что ты принес мне счастье, которое я ценю превыше всех других вещей.

И тогда портной позвал янычар султана и попросил устроить ему аудиенцию с их господином, который уже почти не мог более бодрствовать, и поэтому стремился найти выход из этой ситуации, без того чтобы потерять лицо. Абдул согласился снять с него камзол, предварительно заручившись у Сейфеддина и его матери обещанием, что ни он, ни кто-либо из членов его семьи не будут наказаны. Султан согласился с условиями договоренности, портной попросил ножницы и аккуратно освободил султана от ядовитого костюма с помощью нескольких продуманных разрезов. Трясясь от облегчения и изможденный несколькими днями бодрствования, султан свалился в свой паланкин, и его немедленно унесли в спальню, где он и проспал два дня и две ночи.

Но вдовствующая султанша не позволила портному уйти.

— Только султан может отпустить тебя, — воскликнула она, искусно скроив улыбку на лице, а он спит, как убитый, так что ты остаешься на месте.

Портной ждал. По обе стороны от него стояли дворцовые евнухи, вперившие взгляды прямо вперед; в руках у них были сабли. Когда село солнце и запах варящегося миндального риса проник в окна комнаты, портной принялся размышлять о своей судьбе.

Когда Султан наконец-то проснулся (и заказал огромное блюдо из козлятины, запеченной с мандаринами), он призвал портного в свой кабинет. Абдул начал опасаться самого худшего, когда увидел, как к нему приближается Сейфеддин, а за ним идет вдовствующая султанша. Тонкая опасная улыбка разделила ее лицо пополам, как ножевой разрез на немолодом гранате. Оба они были одеты в тонкий черный шелк — официальный цвет, символизирующий приход скорой смерти.

Евнухи молча приблизились, встав в две дуги, и опустили паланкин за королевской четой. Портной слышал, что когда планировалась казнь, совершаемая с большой выдумкой, для нее использовали специальную церемониальную скамью. Когда Султан достал из одежды темный свиток, подозрения Абдула подтвердились. Но Сейфеддин задумал месть страшнее, чем боялся Абдул, потому что он прочел еще два имени — не только имя портного, но и имена его жены и дочери.

Когда указ был дочитан до конца, султан и его мать уселись, чтобы объявить вид казни. И тут их глаза расширились.

Абдул ждал, затаив дыхание и сжав зубы.

Султан и его мать замерли, сидя бок о бок друг с другом. Затем они начали кричать.

А потом портной, пошатываясь, прошел мимо покрытых пленкой пота евнухов, которые продолжали таращиться вперед. Им под угрозой смерти запрещалось предпринимать что-либо без приказания, поэтому они оставались на своих местах, как их и обучили.

Никто не осмелился следовать за ним.

В конце концов Абдул достиг двора, где до него уже не доносились крики вдовствующей султанши и ее сына, и сел на солнце перед выцветшим и высохшим фонтаном. Когда-нибудь, решил он, он сделает так, что все фонтаны во дворце снова заработают, потому что ему очень хотелось услышать, как плещется вода на ажурных плитках.

Он снова был свободным человеком.

Скорпионовый камзол оказался столь успешным предприятием, что он продолжил свои эксперименты, пока султан спал. Подчиняясь его указаниям, Мириса и ее муж отправились в пустыню и вернулись с полными корзинами. В плетенках находилось достаточное количество тарантулов, чтобы полностью покрыть темную поверхность сиденья в паланкине, предназначенном для транспортировки султана на казнь, хотя вшить их в сиденье оказалось задачей гораздо более сложной, чем вшивание скорпионьих хвостов, потому что на этот раз он работал с отравленными резцами, а не с отдельными жалами.

Вот сейчас почерневшие зады султана и его матери будут раздуты от одного из самых мучительно переносимых ядов в мире, известных аптекарям. Они в конце концов умрут среди ужасающих выделений смертельного гноя, но у них будет время поразмышлять о причине такой злой судьбы.

Абдул пошел на запах жарящейся дичи в султанскую кухню. Он решил как следует подкрепиться, прежде чем освободить молодого Баязеда из восьмилетнего заключения в тюрьме и прежде чем занять место придворного любимца возле первого мудрого правителя государства за многие десятилетия.