"Время падающих звезд" - читать интересную книгу автора (Циргибель Герберт)

IV

Они пришли во всеоружии, словно собрались с экспедицией в дикий тропический лес. Еще издалека я слышал их вопли. Из их приемников стрекотала музыка, заглушавшая треск тракторов. Рев перепуганных обезьян едва ли звучал более дисгармонично. Птицы искали простор, в подземных норах мыши ждали Последнего Суда. Запах сивухи и парфюма, ураган диких воплей — именно так я и представлял себе момент их прибытия.

Они пришли, решив целеустремленно и настойчиво посвятить себя безделью, еще по пути сюда сбросили с себя оковы города, откупорили бутылку. Их глаза светились счастьем. Тишина и уединенность Маник Майя сулили им прелести райского сада. Здесь не было ни асфальтированных дорог, ни чужих глаз, ничего, что было бы прямым, словно шнур. Здесь можно было забыться, не совладать с собой, пойти против системы благопристойных нравов.

Несмотря на то, что я понимал их беззаботство, у меня было такое ощущение, что я переживал вторжение. В душе я завидовал их способности переключаться, понапрасну желая подражать им. Мои проблемы все еще преследовали меня, не давали освободиться от них. Я чувствовал себя еще более одиноким, чем прежде, словно я был среди друзей, которые говорили на другом языке.

Обе девушки, которых взял с собой Тео, беззаботно вели утопический хоровод вокруг барбекю. Эрхард выполнял обязанности пиротехника, вылил литр спирта на горячие угли и разжег костер. Эрхард был художником. Он создавал картины, одна отвратительней другой, и обладал завидной способностью, никогда не замечать это. Долговязый Хайн занимался фильмами. Ему приписывали талант и богатство идей, и мне кажется почти шуткой то, что как раз в тот самый момент он работал над сценарием для утопичного фильма. Он удобно устроился в кресле-лежанке, наслаждаясь картиной танцующих фей, проявлял себе независимым и значительным. Для него барбекю, лес и крестьянский дом были кулисами, что двигалось рядом с ним — статистами, и все вместе — иллюзия, которая просилась на пленку. Он вращал регуляторы на приемнике, заставляя музыку взвывать, и именно композицию для органа.

Я сбежал в комнату, желая отправить их всех к черту. В таком беззаботном обществе всегда нет места тому, кто занят серьезными мыслями, это даже столь неприлично, как быть одетому среди голых или наоборот.

В смежном помещении что-то шипело и грохотало. Когда я открыл дверь, мне явилась уморительная картина. Вальди, такса Тео, и мой кот знакомились друг с другом. В замедленном темпе, с вздыбленной шерстью, Пеппи обходил таксу вокруг, эту жуткую огромную, жирную крысу. Он шипел, словно бестия, когда Вальди приближался к нему.

На кухне гремели Тео и Алексиус. Они начиняли молочного поросенка приправами. Пахло луком, майораном[4] и яблоками, пивом и водкой. Алексиус, работавший официантом в ресторане, правил балом, работал, словно скрупулезный хирург, зашивал начиненного поросенка. Дети обычно называли его «дядя Борода», потому что его лицо было обрамлено черной, словно смоль, бородой. Он был похож на Карла Маркса в юности. Это была единственная черта, которая их объединяла

Тео, по профессии фотограф, ассистировал, при этом проявил себя примечательно досужим до алкоголя, то и дело наполнял бокалы. Я немного работал вместе с ним на выставках. Около года назад он сделал пару удавшихся снимков Луны через мой телескоп. Было несколько хобби, которые нас объединяли. Когда он заметил меня, он восторженно улыбнулся. Он открыл мне свое самое большое желание, еще сегодня взобраться на дерево. Первый джин выбрался уже из только что открытой бутылки.

У наполненного лакомствами молочного поросенка был вид, вызывавший сочувствие. Более часа оба приложили усилия для того, чтобы приготовить жаркое. Сколько усердия, чтобы на одну ночь снизойти до уровня людей каменного века! Борода протянул мне бокал с шампанским. «Начнем», довольно сказал он, «еще многие поколения будут мечтать об этом молочном поросенке. В лучшем ресторане тебе не подадут ничего лучшего. За ваше здоровье».

Я поставил бокал обратно, отговорился тем, что у меня нет никакой тяги к алкоголю. Борода озабоченно посмотрел на меня. «Уж не заболел ли ты?»

— Нет, — сказал я, — Не обращайте на меня внимания. У меня всё отлично, мне не по душе лишь эта крепкая штука.

Тео заворчал. «Ты слышал это, дядя Борода? Он сказал штука, штука на эту божью искру! Он должно быть болен».

Официант кивнул. «Он мне сразу показался каким-то странным», ехидничал он, «может быть он влюбился?»

Они выпили за мое здоровье и затем празднично вынесли молочного поросенка, чтобы положить его на гриль. Я не понимал их радости, слышал, как работают тракторы и комбайны на поле. Даже половина еще не была скошена. Сейчас должен пойти дождь, лить как из ведра. Не могло быть так, чтобы пришельцы зависли над облаками и за всем наблюдали?

Снаружи раздавался смех. Хайн черпал шутки из своего неисчерпаемого запаса. Потом Борода рассказал анекдот, скользкий, как, впрочем, и все то, что можно было от него услышать. Я чувствовал себя словно не в своей тарелке, думал: Почему собственно? Могла ли моя сдержанность что-либо изменить в моей поверженной надежде? На столе стояла начатая бутылка. Может быть, выход в этом, встряхнуться хотя бы на одну ночь?

Хорошо, что я был один, никто не должен был видеть это. Я выпил, осушил стакан одним глотком, еще раз наполнил его. Возможность натянуть шутовской колпак была весьма кстати; после третьего бокала джин был выпущен из бутылки. Мои мысли, выписывали зигзаги, отравленные великим искусителем алкоголем, кувыркались. Без всякого повода, я начал ухмыляться, подумал о своих заоблачных друзьях, близость которых все больше становилась безусловной. Есть ли женщины у них на борту? Глупый вопрос, должны же они, в конце концов, размножаться. Или же была другая возможность для сохранения и размножения видов? В микрокосмосе, например, размножение у простейших совершенно бесполое. Они могут появляться в ужасающих количествах, таких, что из-за них вода становится мутной. При этом, до сих пор не ясно, причислить их к миру животных или к миру растений, и какого пола они — мужского или женского…

В комнату вошел Тео. «Что случилось?» осведомился он. «Почему ты не выходишь к нам?»

— Ты случайно не знаешь, какой пол у простейших?

Он похлопал меня по плечу. «Вижу, дружище, что ты уже набрался. Конечно же, же простейшие материальны по своей природы. Я бы обозначил их как разновидность космического гриппа. Жаль, что небо сейчас затянуто облаками, я с удовольствием бы посмотрел на Сатурн. Кстати, снова наблюдаются летающие тарелки.

— Где? — осведомился я и постарался скрыть мое растущее волнение.

— Где-то над Африкой…

— Не веришь ли ты в эти глупости, Тео?

— Конечно, нет, — убежденно сказал он, — Погоня за сенсацией, по всей видимости снова шаровая молния или нечто в этом роде. Что с твоим плакатом?

— Он еще не готов.

Над Африкой — как туда их занесло? Я ни капли не сомневался, что информация была достоверной. Тео рассказывал о своей неудавшейся попытке, подняться на дерево. Я не слушал его, и даже отсутствовал, когда я поднял с ним бокал. Об Африке — алкоголь сделал свое дело. Я прошептал:

— Тео, ты можешь представить себе, что они однажды приземлятся здесь на лугу?

— Кто? — спросил он.

— Пришельцы, которых наблюдали над Африкой…

— Конечно, Ганс, они обязательно совершат посадку здесь на лугу, — ответил он ухмыляясь. — А сейчас пойдем со мной, я хочу сделать парочку фотографий. Он потащил меня на улицу.

На гриле жарился поросенок. Бороды вытаращил глаза, добивался расположения маленькой аптекарши, за которой он уже долгое время ухаживал. Теперь он называл ее Розочка. В круге ароматного запаха жаркого с нетерпением. ожидала такса Тео. Эрхард вращал жаркое, ковырял палкой в углях, Хайн читал лекцию о содержании своего фильма; по радио тонкий, важный голос рассказывал о культуре Инка.

Регина, другая девушка, c волосами льняного цвета, приобщилась ко мне, предложила мне с радостным блеском в глазах перейти на «ты». Она изучала литературу, утверждала, слегка навеселе, что узнает во мне персонаж Виктора Гюго. Я не мог понять, заискивание ли это. Но это не имело значение, все потеряло значение. Мои хорошие твердые намерения окончательно канули в лета, все темные мысли преломлялись в содержимом бокалов с шампанским словно лучи света. Их сила и глубина обретали красочный венец.

Тео принес свою камеру, ложился на живот и на спину, выворачивал голову, чтобы сделать пару снимков. Это было представление для самого себя.

Тлеющие угли распространяли приятное тепло и держали комаров на почтительном расстоянии. Не был ли я среди этих пьянчуг тем, кому можно было больше всех позавидовать? Друзья на Земле и друзья в космосе. Борода и Розочка, которые беспардонно целовались, и вспышки Тео побуждали меня с сумасшедшим размышлениям. Я думал о том, как могли размножаться мои друзья с другой звезды и сколько им могло быть лет. Тысяча лет? Десять тысяч? Регина поинтересовалась, почему я вдруг стал таким серьезным и задумчивым. В неведении моих болтливых гостей было для меня что-то манящее. Во мне проснулось желание, поделиться с кем-нибудь, наконец избавиться от гнетущей тайны. Мой язык еле шевелился. «Вы беспомощные, вы несведущие», бормотал я, «если бы кто-нибудь из вас догадывался, что я знаю…»

— Рассказывай, — потребовала у меня Регина. — Выговорись, звездочет, что ты знаешь?

Ветер донес до нас слабые раскаты грома. Облака затянули небо, поглотили свет звезд. Если бы начался дождь, трактористы ушли бы с поля. В моем приподнятом настроении я серьезно взвесил возможность того, что они могли совершить посадку этой ночью. «Не исключено, что еще сегодня нам нанесут визит», огласил я. — «Достаточно только того, чтобы пошел дождь…»

— Господь всемогущий, он пригласил СПК! — ужасающе крикнул Борода. — Спрячьте бутылки! Как там жаркое?

Тео и Эрхард проверили молочного поросенка. Он был еще не совсем готов, но перед лицом грозившей опасности, они были готовы проглотить мясо в полусыром виде.

Я успокоил их. «Если бы они действительно были здесь, то прихватили бы не только еду, но и выпивку».

— Тогда милости просим, — заверил Хайн, — такие гости всегда желанные.

Они хотели узнать поподробнее, мои таинственные намеки пробудили в них любопытство. Регина присела на корточки рядом со мной, проворковала: «Рассказывай, крошка Гансик, ты ждешь даму?»

Я рад был уже изучать их озадаченные лица. «Вы не поверите мне», сказал я, «но каждое слово, которое я произнесу — правда и незыблемо, как вечное движение звезд…»

— Если твоя история хороша, я буду называть тебя Францискус, — объяснила Регина, — мне кажется, имя Францискус подходит тебе…

Я выпил глоток, подождал, пока они затихнут, и рассказал о моих похождениях, приключение моей жизни. Я был счастлив, что имел возможность выговориться. Я описывал каждую деталь, как я впервые оступился на поле, наблюдение моего соседа, таинственную находку и, наконец, их вторую посадку, наше странное общение. Мне не мешала в минуты даже беспардонная ухмылка Эрхарда, когда я описывал встречу. Мне было все равно, верят они мне или нет. Мои похождения, у меня самого покоившиеся в полных мечтаний воспоминаниях, пришлись весьма кстати в этот вечер. Они были столь же сумасшедшими, как все мы в эти минуты; отражения в кривом зеркале, которые нелепо следовали друг за другом. Я говорил так убежденно, что меня никто не прервал, пережил свою собственную историю по второму кругу.

Когда я закончил и взволнованно молчал, киношник оказался тем, кто злостно вырвал меня из моего сна. Хайн невозмутимо сказал: «Мне твоя история кажется неплохой, тебе следует доработать ее, может быть даже как фильм. Или даже в оперетту:,Госпожа Луна на современный лад, — свяжись с композитором.

В моей голове жужжало, словно меня окружил пчелиный рой. «Если бы только они появились», простонал я, «этот триумф я хотел бы пережить. Но я знаю, что в вашем тривиальном существовании нет места экстраординарному. Я все это всего лишь выдумал. Ладно, пусть будет так…»

— Будь добр, Францискус мне твоя история понравилась, — утешила меня Регина, — не волнуйся ты из-за них, они ничего не смыслят в искусстве. Тебе не было страшно ходить ночью по лугу?

Я воспрянул еще раз. «Вы, слепцы, вы несведущие, я клянусь, что сказал правду!» крикнул я таким голосом, словно хотел обратить язычника в истинную веру.

— В книгах я уже читала нечто подобное, — сказала Розочка. — Только эти три маленьких космонавта мне не нравятся. У них должны быть щупальца и огромные яйцеподобные головы. Я видела один фильм, в нем тоже вдруг всплыли существа с другой планеты. Они выглядели очень интересно, как твой упитанный кот, но много больше в размерах. В животах у них были электронные приборы — настоящие злодеи…»

Алкоголь замутил их рассудок, звездные дали отделяли меня от них и других людей. Хайн спорил с Эрхардом о проблеме исполнения в кинематографе. Потом вмешался Борода, все перебивали друг друга, никто не мог понять даже собственных слов. Пудовкин, Эйзенштейн, поп и оп, обнаженные или одетые — слова высекались словно искры. Моя история, важнейшая вещь в этом мире, казалось, уже забыта.

Я глотнул из бутылки, боролся с нарастающим сомнением, видел, как аптекарша разговаривала с травой. Уже потом я заметил, что это была такса, которую она хотела научить трюкам. Следовало ли мне показать ли им отпечатки на лугу? Но даже этого тщедушного доказательства уже не было. Трактористы уже давно все выровняли. Я свалился в кресло-лежанку, мысленно превратил всех в кабанов и кроликов.

Регина подошла ко мне, произнесла серьезно и взвешенно: «Знаешь, Францискус, мне кажется, я понимаю тебя. Ты ищешь аллегорию для своей работы. Чудненько, плакат, мир будущего и все такое, но где же отношение к дню сегодняшнему? Какой прок сегодня от Ефлемеевой звезды? Я немного навеселе, я признаю это. Но все же мой взгляд самый ясный в этой компании. Поэтому я говорю тебе: Пока мы не справимся с проблемами современности, мы не доживем до мира будущего…» Что она хочет от меня, отчужденно подумал я, почему она меня агитирует? У гриля Эрхард громогласно возвестил конец жарки… Это было волшебное слово, дискуссии сию же минуту свернулись. Борода разрезал жаркое, Розочка принесла белый хлеб из кухни, Тео нашел банку соленых огурцов. Я забыл о своем проблемах, и как гостеприимный хозяин раскладывал еду по тарелкам. Мы глотали, жевали и чавкали, чувствовали себя отброшенными в каменный век.

— Господи, как это прекрасно, — увлеченно стонал Борода. — Я всегда хотел однажды поглощать еду и чавкать как древние германцы и бросать остатки луговым собачкам.

Он швырнул наполовину объеденную кость за плечо. Такса Тео, «луговая собачка», не знала, куда первым делом бежать. Со всех сторон ему летели кости и остатки мяса. Вальди хрюкал от удовольствия. Мы поглотили молочного поросенка с толком и расстановкой. Все различия во мнениях были забыты, жаркое, свежий белый хлеб объединяли нас в круг единомышленников. Эрхард пожелал танец баядера и назвал себя шейхом из Недшда. Под звуки музыки из радиоприемника Хайн и Тео танцевали с девушками вокруг барбекю. В темноте, освещенные только костром, они были похожи на вдруг появившихся призраков.

Более или менее мы все вылезли из своей кожи. Эрхард положил остатки от старой ограды в костер, вверх устремились языки пламени. Искры разлетелись словно светящиеся червячки по окрестности. Стало настолько жарко, что нам пришлось потушить часть костра.

Еда несколько протрезвила меня, мне казалось, что взгляд у меня был яснее, чем у остальных. Немного покачиваясь, но твердо решив, справиться с опьянением, я пошел на кухню, чтобы попить воды. Чистая ключевая вода из насоса освежала словно нектар. В окно кухни я смотрел на луг. Прожекторы тракторов сновали вверх вниз. Всё так и должно было случиться, с грустью подумал я, жизнь продолжается, как ни в чём не бывало. А вообще происходило ли что-либо?

Постоянно преследовавшая меня насмешка, которую я получал взамен, начала сказываться. Я стал нерешительным, меня терзали сомнения. Не случилось ли так, что мысли о желаемом стали идеей фикс? Не могли ли быть так, что остальные, скептики и насмешники, были правы в том, что этот был лишь плод моей фантазии, вызванный постоянными умственным напряжением и эскизами плакатов для выставки? В конце концов, и мой сосед тоже был уверен в том, что видел палатку на лугу. Хотя он позднее подвергал сомнению свое наблюдение.

«Мир будущего» — чем больше я сравнивал причину со следствием, тем неувереннее я становился. Продукт фантазии; твердишь себе что-либо на протяжении долгого времени, пока желаемое не начнет приниматься за действительное.

На мгновение я серьезно помышлял о том, чтобы проконсультироваться у врача. Я окончательно решил, уйти от воспоминаний, и даже почувствовал огромное облегчение от осознания себя жертвой помутнения рассудка. Это было обыкновенное приспособление к воле и мнению окружающих — не состояла ли вся жизнь из приспособлений? Потерявший иллюзию порой мудрее того, кто нашел истину…

Они правы в том, что считают тебя сказочником, сказал я самому себе, ты всё это просто выдумал. Просто выдумал… Я повторил эти слова и довольно засмеялся. Теперь я мог даже что-нибудь приврать и послушаться доброжелательных советов. «Госпожа Луна на современный лад» — почему бы нет? Мысленно я находил новые подробности, обрабатывал их.

Регина прервала мою медитацию, пришла, тоже ведомая жаждой, на кухню. «Вот где наш космонавт. Будь добр, Францискус, налей мне воды».

Я наполнил ее бокал. «Знаешь, Регина, перед этим ты сказала кое-что очень разумное, я имею в виду твое замечание по поводу моего бреда. Мой плакат и отношение к сегодняшнему дню. Так оно и есть. Мы сначала должны справиться с проблемами настоящего, если хотим пережить мир будущего. То, что рассказал тогда, конечно выдуманная история — ты это, наверное, сразу заметила…»

Они неторопливо выпила содержимое бокала, вымыла его и затем задумчиво сказала: «Выдумка или правда, история тем временем настолько прекрасна, что разницы не увидишь. Дело не в том, выдуманы ли они. В любом случае, своей историей ты разбудил духов. Они сели вокруг костра и слушают доклад Хайна о доисторических космонавтах».

— Именно Хайн, — пробормотал я. — Почему ты не слушаешь? Вальпургиева ночь, кажется, не приводит тебя в восторг».

— Нет, — открыто сказала она, — я не лишена чувства юмора, но делу время, а потехе час. Я бы с удовольствием посмотрела бы не наброски твоего плаката — или это секрет?

— Это еще пока только наброски, Регина. Я не очень-то охотно показываю неготовые вещи, но пошел в рабочий кабинет и дал ей блок эскизов.

Она изучила рисунки, затем высказала свое мнение по наброску, который нравился мне меньше всего.: «Этот нравится мне больше всего.»

— Почему? Это еще совершенно сырая идея.

Она сказала: «На всех других набросках ты все время придерживался заголовка: Мир будущего. Смотрящий видит только, что могло быть или будет. Здесь же ты, напротив, попытался показать развитие. Я немного понимаю в графике, мне кажется лучше, если будущее не изображается в виде календарного листа. Оно неотделимо от прошлого; каждое поколение передает свой опыт дальше. Таким же образом я представляю себе то, что ты показал здесь».

Ее скромная похвала пошла мне на пользу. «Я точно так же себе это и представлял, но непонятно, если подобную тему нужно изложить другому, сразу замечаешь, что ничего не смыслишь в этом. Как часто люди умничают, говоря o кибернетике, ядерном синтезе и прочих вещах. Но если проверить их знания критически, так выясняется, что они имеют обо всем лишь смутное представление. Со мной в эти дни происходило то же самое. Дошло даже до того, я даже набрел на безумную идею. Космонавты…»

Регина отреагировала на мою самокритику утешающим замечанием, что осознание собственного невежества это первый шаг к знанию. «Как жаль, нельзя дожить до ста пятидесяти или двух сотен лет, — с сожалением сказал она, — я бы с удовольствием дожила бы до мира будущего».

— Возможно ты доживешь до таких лет, — с серьезностью в голосе заметил я, — Биохимики уже работают над препаратами для обновления клеток и регенерации посредством нуклеиновых кислот…» Я оборвал ход моих мыслей, саркастично добавил: «Снова возвышенные полеты в никуда. Потанцуем?»

Она кивнула, включила радиоприемник и нашла музыку, которая соответствовала моей неритмичной предрасположенности.

Снаружи до нас доносился заклинающий голос Хайна: «… И это можно доказать. Я цитирую: «И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него…»[5].

Регина двигалась с легкостью в такт музыке. Я подумал: Лучше бы ты не приглашал ее на танец. Ты, пожалуй, произвел на нее впечатление подпрыгивающего веника. Поэтому сразу же после первой паузы я подошел к окну и оглядел на первый взгляд стойких пьянчужек. «Посмотри только на нашего Тео», озабоченно сказала она, «он действительно пытается залезть на акацию. Какое легкомыслие. Он же пьян и может свалиться оттуда».

— Только не в таком состоянии, — сказал я. — Напротив, когда он так карабкается, в нем просыпается предок человека, а тот должно быть мог очень элегантно передвигаться по деревьям.

— Посмотрим на этот спектакль. Хайн, надеюсь, скоро закончит со своей научной скукотищей. Ты случайно не знаешь, сколько сейчас времени?

Инстинктивно я посмотрел на свое запястье, и вдруг сразу снова вспомнил о том, что со всей силой воли старался забыть или подвергнуть сомнению: мои наручные часы! Действительно ли я потерял их? Или… Я не рискнул продолжить мысль. «На днях я потерял мои часы, Регина. Близится полночь».

Ее вопрос о времени привел меня в полное замешательство. Я захотел выпить коньяка.