3

То, что я, возможно, погорячился, я понял, когда мы прибыли на место. Все подъезды к площадке за Дворцом культуры были забиты машинами. Автомобилей было не меньше сотни. О таких многолюдных «стрелках» я даже не слышал, не говоря уже о том, чтобы на них присутствовать.

Сама площадка, на которой Плохишу предстояло пострадать за правое дело, располагалась на возвышении. На нее можно было въехать, свернув с основной дороги, мимо центрального входа во дворец. Но мы, проехав закоулком, остановились внизу, перед каменной лестницей в несколько пролетов.

Отсюда площадка казалось черной от братвы. Здесь собралось человек двести бригадиров и их ближних. Слышался гвалт голосов, брань и резкий смех. В яркий апрельский день эта прыгавшая от нетерпения, каркающая толпа напоминала жадное голодное воронье. Мы прибыли минуты за три до начала. Но все уже кипело.

— Ну, где эта крыса?! — услышал я чей-то голос, когда мы с трясущимся Плохишом выбирались из машины. — Поди, опять загасилась!

По лицу стоявшего рядом со мной Гоши я понял, что ему страшно. Я махнул своей охране, чтобы она оставалась на месте, и мы двинулись вдвоем с Плохишом в гору по узким ступеням.

— Да он не приедет! — уверенно ответил кто-то. Это были братья Чижики. Худые и всклокоченные,

как бродячие собаки, они рвались в драку. Злость на их неумных лицах лишь подчеркивала их сходство. Рядом с ними стоял Филипок, невысокий, коренастый, еще довольно молодой. Он по неопытности немного смущался, но тоже был полон боевой решимости. Эти трое явно задавали здесь тон.

Наших было человек тридцать, не больше. Они топтались поодаль и во враждебной толпе чувствовали себя неуверенно. Мы приблизились и пожали руки своим союзникам.

— Ну что, Плохиш, масть попутал! — сразу завелся старший Чижик. У него были выбиты передние зубы, и когда он говорил, то шепелявил и брызгал слюной. — Ты — барыга! К людям примазаться хотел?

На официальных собраниях, вроде этого, бандиты избегали называть себя «бандитами», предпочитая именоваться «людьми». Подвергая тем самым сомнению принадлежность к человечеству всех остальных, кто не ездил на «стрелки», не скандалил в ресторанах и не назначал женщинам свидания в банях.

— Да опустить его, в натуре, и всех делов! — с готовностью откликнулся младший Чижик. — Прямо здесь. А че тянуть-то?

Плохиш побледнел. «Опустить» на языке братвы означало подвергнуть одному из изощренных унижений, после которых на Плохиша плевали бы даже коммерсанты. В этом случае он мог бы делать достойный выбор между самоубийством и отъездом в другую страну.

— Кончай наезжать, давай по сути разберемся, — попробовал заступиться за Плохиша один из бригадиров Пономаря, но старший Чижик его тут же обрезал.

— А вы тут че вообще делаете? Сами от коммерсанта работаете!

Бригадир покраснел, но не нашелся, что ответить.

В эту минуту произошло какое-то движение. Толпа раздалась. Сквозь нее, ни на кого не глядя, прошел Бабай. Он остановился возле нас на стороне Чижиков. Это выглядело приговором.

Бабаю было за сорок. Это был среднего роста парень, с мрачным испитым лицом, глубоко посаженными глазами и впалой грудью. Одет он был в цветастую рубаху навыпуск.

Бабай поздоровался с Чижиками и Филипком и кивнул нам. С минуту он стоял молча, ожидая, пока крики стихнут, потом начал говорить высоким трескучим голосом:

— Слышь, Плохиш, пацаны тобой недовольны. Злые все на тебя. Мы хотели разобраться, кто ты есть по жизни.

— Халдей! — выкрикнул младший Чижик, но Бабай осек его взглядом.

— Кто ты есть по жизни, — твердо повторил он. — И от кого ты работаешь. И почему ты, в натуре, оборзел?

Он замолчал, ожидая ответа. Плохиш судорожно сглотнул. Он не мог объяснить Бабаю, почему он оборзел.

— Я от Ильича работаю, — пробормотал он пересохшими губами.

— Врешь, сука! — опять вмешался старший Чижик.

— Ну и где он, Ильич? — вдруг подал голос Филипок. На это Плохишу ответить было нечего. Он стоял набычась, с беспомощно бегающими глазами, понимая, что проиграл. И что сейчас в его жизни случится самое страшное.

— Порвать его! Опустить! Сука! — понеслось со всех сторон.

Чижики, наседая, шагнули вперед, к Плохишу. Тот невольно отпрянул.

У меня внутри все похолодело.