"Рейд на Сан и Вислу" - читать интересную книгу автора (, Вершигора Петр Петрович)

13

Пользуясь установившейся хорошей санной дорогой и тем, что фашистскому командованию было явно не до нас, мы стремительно рвались на запад. Сарнами уже овладели войска Ватутина, и противник откатывался вдоль железной дороги на Ковель. В лесных дебрях хозяйничали местные партизаны. Мы вошли в тот район, который год тому назад шутя прозвали «районом дядей». По какому–то неписаному правилу командиры небольших диверсионных групп именовали себя схожими кличками. Тут были отряды «дяди Пети», «дяди Коли», «дяди Васи», «дяди Жени» и еще добрых полутора десятков «дядей». Потом эти «дяди» оказались Героями Советского Союза Бринским, Прокопюком, Карасевым, Бановым…

Только Ковель на юго–западе и Брест на северо–западе удерживались крупными немецкими военными гарнизонами, а вдоль железных дорог стояла сплошная линия блокпостов и мелких станционных гарнизончиков. Да еще где–то в глуши, в самом переплетении каналов и болотистых речушек, заблокировался полесский городишко Камень–Каширский. По слухам, фашисты передали его на попечение украинско–немецкой полиции, активно сотрудничавшей с бандеровцами. Все же остальное Полесье давно было в руках партизан.

Начштаба повеселел, хлопнул по плечу командира кавалерии, лихого Сашу Ленкина.

— Ну, Усач, теперь уж мы всерьез вырвались на оперативный простор!

— Люблю размах и движение! — подкрутил ус Ленкин.

— Как это у тебя? Ночка темная, кобыла черная…

— …Едешь, едешь да пощупаешь, не чертяка ли тебя везет, — закончил с удовольствием свою любимую присказку Ленкин.

Я прекрасно понимал настроение начштаба. У него, как и у всех, душевный подъем. Тонкая пуповина полуторамесячной сидячей жизни оборвалась. Как–то незаметно, хотя и не без крови, она была обрезана острым ножом горынского рубежа.

Стремительный трехдневный марш, маленький успех, и у людей проснулся выработавшийся уже рефлекс движения. А вместе с этим к ним вернулась лихость, беззаботность, отвага.

Дал команду по колонне: привал на тридцать минут, и спрыгнул с тачанки. Хотелось размять затекшие ноги. Через минуту где–то рядом быстро и осторожно затюкал топор. «Фу ты, черт! Никак для костра хворост рубят?» Пошел на звук приглушенных голосов. В свете выглянувшей луны блеснуло лезвие топора. Кто–то ловко обрубал снизу молодую пушистую елку. Кто–то, катясь шариком, подбирал лапник и оттаскивал его к кочке, густо покрытой прошлогодней, сухой и ломкой травой. «С комфортом даже на полчаса устраиваются»… Задумавшись, я остановился в стороне, наблюдая легкую и какую–то слаженную, милую сердцу возню хлопцев. Где–то совсем рядом сверкнул красный светлячок папиросы, тут же упрятанный в рукав. Послышался смешок, и чей–то густой простуженный голос произнес:

— Да, братва. А погодка–то не устоялась. Не разберешь: сани готовить или телегу ладить?

Затрещали сучья под мощными телами, подминавшими походную постель. Раздался смешок, и молодой голос захлебываясь сказал:

— Пусть про погоду думают старшина да господь бог. А мне вот лично жаль было от хозяйки нашей последней в путь трогаться. Ну и красива–а!.. Коса — в руку, росту — высокого, гладкая, как печка, не ущипнешь.

— Хороша–то она точно хороша, — откликнулся кто–то другой, забравшийся в самую гущевину молодого ельника. — А бульбу на завтрак ни разу чищеной не подала. Все в мундире… Спать она, видать, хороша!

— А нам досталась такая карга, такая ведьма, не приведи бог, если ночью приснится! Испугаешься, — весело отозвался третий голос. — И куда только квартирьеры смотрят?

— Да они ж не обязаны выбирать тебе хозяек по вкусу.

— Это, конечно, так. А все ж…

— Чего, все ж? Бельишко нам эта самая ведьма всем выстирала, зачинила. Сапоги просушила и жиром смазала. Гляди, ноги как в печке, не сапоги, а благодать. И портяночки тоже всем сменила. А ведь нас у нее одиннадцать человек стояло.

— Ну что там портяночки, если сама ведьма!.. По мне пусть лучше портяночки ветхие, но хозяйка чтоб была…

На этом дискуссия обрывается — послышалась команда: «По коням!». Зашевелились хлопцы, поднимаясь с еловых лож. И через несколько минут колонна уже вновь двинулась в путь…

* * *

Пользуясь тем, что над лесами совсем не появлялась разведывательная авиация фашистов, мы постепенно переключились на дневные марши. Это облегчало движение, сберегало силы.

— Марш стал вроде как прогулка, товарищ командир, — потирая руки, говорил мне начштаба, подвалившись боком на розвальни.

Я ничего не отвечал на это.

Думалось о другом — о рейде и его цели. Правда, я не знал тогда ни конкретных формул, ни даже общей концепции советского оперативного искусства. Однако суть того, что называют «глубокой операцией», начал осмысливать как практик именно в эти дни. Примитивно, смутно чувствуя и, так сказать, по боевому опыту, на ощупь улавливая значение сложных и многообразных условий, которые создаются независимо от нашей воли (хотя зерно их командир обязан понять и использовать с максимальной выгодой для своего войска), я уже всем своим естеством сросся с местностью, по которой мы двигались: с ее горизонтами, далями, четкими рисунками лесов и безбрежной зыбью равнин.

Впереди, конечно, шли разведчики. Они развернулись веером и прощупывают, разглядывают бугры, дороги и бездорожье. Справа, к Камень–Каширскому, рыскает со своим отделением неутомимый Кашицкий. Прямо перед нами мчится на трех санях долговязый Журов, и его длинная, как у журавля, шея вертится во все стороны, острые глаза пограничника шарят по горизонту. А налево, у самой железной дороги, гарцует верхом Миша Демин, более известный среди товарищей под кличкой Мишка Ария; его прозвали так за чудесный голос, которым он услаждает на привалах слух партизанок… А Шкурат и Мурашко — разведчики из третьего Кролевецкого? А Иван Дудка и ученики знаменитого Швайки? А уралец Берсенев? А бравая комсомолка Надя Цыганко? Все они освещают нам путь, делают нас — руководителей рейда — более зоркими и уверенными.

Но стремительность движения рейдирующих подразделений и частей зависит не только от хорошо поставленной разведки сил противника и умения командира противопоставить его разуму — свой. В партизанской войне особенно следует учитывать, как встретит тебя на «оперативном просторе» народ. В любой войне действия войск во многом зависят от окружающей их среды, а в партизанской — особенно. При движении в рейде партизанского соединения этим больше всего определяется успех или провал! Среда либо увеличивает твои силы многократно, либо, при неблагоприятных обстоятельствах, не только тормозит движение, но и умаляет боевую силу и результат рейда.

Мы уже познали это на собственной шкуре летом.

«Надо было не в Гуцулию переться, а на Советскую Подолию и на Хотин идти. Там революционные традиции Котовского да гайдучества были бы нашим резервом», — говаривали тогда не раз и Тутученко, и Бережной.

Теперь же мы двигаемся при самых благоприятных условиях по освоенному партизанами району. И это, бесспорно, облегчает нашу задачу. Переход через партизанский край — просто отдых. Надо его использовать. Лежу на розвальнях, и под скрип полозьев хорошо думается.

Правильно ли у нас расставлены командирские кадры? Каждый ли из командиров стоит на том самом месте, где он может принести максимум пользы? Этого одним махом не сделаешь. Но главное, пожалуй, уже сделано: комбаты подобрались неплохие, командиры рот и политруки — тоже. А вот с разведкой вопрос еще не решен. Там дельный командир — капитан Бережной. Но его пора выдвигать — он возглавляет нашу главразведку с самых Брянских лесов. Кого же на место Бережного? Ну, конечно, Роберта Кляйна. Он уже пригляделся… Хуже дело с политсоставом. Здесь у нас явная слабина. Нельзя же на байках Цымбала политработу строить. Да и наш «комиссар Мыкола» тоже еще неопытен. Правда, газеты у нас пока есть и люди их читают, сводки Совинформбюро принимаются по радио исправно. Но это ведь не все. Это даже, пожалуй, не главное в том, чем определяется политико–моральное состояние личного состава… Политико–моральное состояние я представляю себе как тончайшее кружево отношений между людьми, их боевых дел, их быта, поступков. Многие из партизан побывали в плену. У многих оставил рубцы на душах трагический сорок первый год. Эти травмы не разглядишь сразу, но они есть… А характеры, а просто привычки? Вон в Глинном половина батальона слушала Цымбалову байку, столпившись у дверей, а другая половина дрыхла на соломе.

Еще недавно большинство из наших людей имело тесное общение с фронтом. Это, несомненно, дало им хорошую зарядку. Но любой аккумулятор, даже при самом бережном его использовании, рано или поздно откажет, если его вовремя не перезарядят. Надо, пожалуй, подсказать Солдатенко, чтобы он и остальные политработники почаще напоминали партизанам о нашей святой обязанности — помогать фронту. Ребята, конечно, и сами прекрасно понимают это, но текучка, ежедневные хлопоты могут заслонить в их памяти первоочередную нашу задачу. Особенно важно, чтобы помнили об этой задаче разведчики. Мы обязаны вести разведку не только на себя, а и на фронт…

В раздумьях не заметил, как отмахали за день по санной дороге километров шестьдесят. Поздно ночью разместились по хатам. Зашел в штаб, лег, а мысли все о том же.

Захотелось кое–что записать. Зажег «летучую мышь», как всегда предусмотрительно оставленную ординарцем у постели. Но вскоре шорох за стеной заставил отвлечься от записной книжки. Покосившись взглядом в сторону окна, увидел приплющенный стеклом нос и озорные удивленные глаза подчаска. Делаю вид, что не замечаю его, и через минуту слышу разговор вполголоса:

— Маракует чегой–то над бумагой. Вот чудак. Я бы спал без задних ног на его месте…

— А чего не спишь? — добродушно спрашивает старший.

— Так я ж на часах…

— Сам ты чудак… Тоже — на часах…

Смешок, легкий тумак и возня. Слов не слышно.

Тушу свет, натягиваю кожух и спокойно засыпаю по рекомендации шустрого подчаска.