"Мечта пилота" - читать интересную книгу автора (Водопьянов Михаил Васильевич)

ОТСТУПЛЕНИЕ

Вечером 23 апреля начальник экспедиции сообщил Блинову радостную весть о том, что Бесфамильный благополучно достиг полюса, и приказал немедленно начать эвакуацию, двигаясь пешком по направлению базы. В лагере поняли, что в соревновании двух экипажей победил тот, которым руководила железная дисциплина и выдержка.

…Багровое солнце, как привязанное невидимой нитью, медленно вращалось, описывая широкие круги над горизонтом. Солнце ослепляло людей, на секунду выглянувших из спального мешка без полярных очков. Морозный ветер обжигал лица, разукрашивая инеем ресницы и усы.

Распоряжение начальника экспедиции не застало врасплох "блиновцев". Они давно знали, что их ожидает тяжёлое, полное неожиданностей отступление. Каждый из них имел достаточно свободного времени, чтобы трезво взвесить все трудности предстоящего путешествия по дрейфующим льдам. Невольно вспоминались многие подобные переходы, кончавшиеся трагически. Приходили на память имена американца де Лонга, русского Седова и итальянца Кверини; имена многих из команды судна "Святая Анна". Всё это были люди, погибшие при отступлении из безмолвного ледяного плена.

Следуя прекрасному принципу: "будь готов к худшему", не строя никаких иллюзий, "блиновцы" спокойно готовились к трудной эвакуации. Люди были далеки от паники и, честно говоря, никто – за исключением, пожалуй, Грохотова – не сомневался в счастливом конце предстоящей экспедиции.

Лагерь свёртывался…

Находившийся ещё под впечатлением аварии Блинов, как никогда, чувствовал на своих плечах тяжёлый груз ответственности за благополучный исход эвакуации, за доверенные ему жизни людей, с которыми несчастье связало его тесными узами дружбы. Теперь он не торопился, работал сосредоточенно, пытаясь предусмотреть всякую мелочь.

Весь день 24 апреля ушел на окончание сборов. И время не пропало даром. На четырёх до предела нагруженных нартах было всё, что, казалось, на сто процентов обеспечивало успех перехода. Ни одна группа людей, собирающихся в подобное путешествие, не была ещё так вооружена для борьбы с Арктикой, как группа Блинова. В её распоряжении были аварийная рация, приборы для ориентировки и точного определения места стоянки по солнцу, шёлковые палатки, примуса и наконец двухмесячный запас продовольствия. В расчёте на будущее каждый участник перехода получил ручной компас. Сейчас близость полюса делала этот прибор бесполезным.

Перед выступлением Блинов вызвал по радио базу и лично договорился с Ивановым о связи. Условились, что каждый раз, прежде чем выключаться, радисты точно договариваются о часе восстановления связи. Кроме того два раза в сутки – в двенадцать часов ночи и в двенадцать часов дня – было установлено по двадцать "аварийных минут". Ежедневно в это время на рации базы должен был обязательно дежурить Фунтов.

Всё шло хорошо, и лишь недостаток собак смущал Блинова.

"Группа итальянца Кверини, – горестно размышлял он, – располагала ста четырьмя собаками. И то ей не удалось вырваться отсюда…"

Действительно, сорок четыре собаки с трудом тащили тяжело нагруженные нарты даже по ровному снегу. Что же будет, если дорога испортится? Приходилось надеяться только на то, что с каждым днём расход горючего и продовольствия будет облегчать нарты.

В полдень 25 апреля Блинов подал долгожданный сигнал к выступлению.

Хорошо отдохнувшие собаки дружно рванули постромки. Переваливаясь с боку на бок на неровностях льда, заскрипели тяжёлые парты. Аня, Сутырин, Коршунов и Грохотов пошли за ними, придерживая груз. Впереди, определяя направление, шли Блинов, Викторов и Курочкин.

Тяжелее других доставалось идущему с передними нартами. Он должен был быстро выбирать удобный путь между высокими сугробами и льдинами. И, как ни странно, эту тяжёлую обязанность взял на себя профессор Сутырин. Он легко шагал рядом со своими нартами, успевая управлять собачьей упряжкой и придерживать нарты. Видимо, ему больше всех пошла на пользу долгая зимняя тренировка, проводившаяся под руководством опытного каюра из числа зимовщиков Шпицбергена.

Особенно бережно вёл свои сани Коршунов. Он принял на себя обязанности "земного штурмана" потерявшей самолёт экспедиции и погрузил на свои нарты все снятые с самолёта ценные приборы и навигационные инструменты.

Первые же километры пути убедили Блинова, что о продвижении по прямой не могло быть и речи. Шли зигзагами, порой с трудом прокладывая дорогу между высокими торосами. "Здесь, пожалуй, не триста, а пятьсот километров наберётся", – с тревогой подумал он.

Командир звена первым пошёл впереди маленького каравана, зорко следя за дорогой. Ему приходилось проявлять максимум сообразительности, чтобы не удлинить путь ещё более, чтобы не завести караван в ледовый тупик. Викторов и Курочкин молча шагали рядом, учились оценивать ледовую обстановку, готовились сменить командира на его ответственной вахте.

Как и следовало ожидать, Грохотов оказался тяжёлой обузой в пути. Этот самовлюблённый человек больше всего на свете опасался за целость своей драгоценной жизни. Он боялся, что силы могут покинуть его раньше времени, и поэтому старался бережно расходовать их. Забывая о том, что нарты и без того перегружены, он при всяком удобном случае усаживался в них, нещадно колотя выбивавшихся из сил ни в чём неповинных собак. Он не думал о том, что если собаки выдохнутся, то ему же придётся за них нести груз на своих плечах.

В довершение всего, от природы ленивый Грохотов очень невнимательно следил за своими нартами. То и дело они сильно накренялись. "Вот-вот опрокинет", – тревожно думала Аня, идущая следом. Смешанное чувство раздражения и беспокойства всё сильнее и сильнее овладевало ею.

Опасения Ани скоро оправдались. На крутом откосе большого айсберга Грохотов не заметил опасного наклона. Его нарты, не чувствуя помощи человека, свалились набок, и груз рассыпался на снегу. Почувствовав торможение, привычные собаки остановились и сразу же улеглись, высунув красные языки. Они с упрёком смотрели на Грохотова своими умными, живыми глазами.

Растерявшийся метеоролог бросился подбирать рассыпавшийся по снегу груз, позабыв предупредить уходящих вперед товарищей. Наблюдавшая всё это Аня громко крикнула:

– Стой!

Все остановились, невольно вздрогнув от этого неожиданного в привычной тишине резкого крика.

С помощью подоспевших товарищей нарты Грохотова скоро были снова нагружены.

– Надо быть внимательнее, товарищ Грохотов, – скрывая раздражение, сказал ему командир звена.

Метеоролог ничего не ответил, и маленький караван в тягостном молчании тронулся в путь.

Шестичасовой путь, несмотря на два десятиминутных привала, сильно утомил. Толстяк Блинов обливался потом. Курочкин стал заметно отставать. О Грохотове и говорить нечего – он, бедняга, едва передвигал ноги, обеими руками ухватившись за дуги своих нарт. И только одна Аня сохранила выдержку и правильное дыхание. Прекрасно тренированные мускулы девушки легко переносили привычную нагрузку – ведь на зимовке только она одна сумела заставить себя ежедневно пробегать на лыжах десять километров.

С каждым километром дорога становилась всё хуже и хуже. Высокие льдины то и дело преграждали путь. Появились трещины, в которые, причиняя немало неприятностей, проваливались полозья нарт.

Заметно утомились и собаки. Их вожаки стали часто оглядываться и недовольно рычать. Остальные собаки повизгивали и плелись, низко опустив головы.

Блинов понял, что дальнейшее продвижение обойдётся группе слишком дорого, и коротко скомандовал:

– На привал!

Все с радостью приветствовали этот долгожданный сигнал и принялись за работу. Обязанности были распределены ещё и лагере, и сейчас каждый знал, что ему делать.

Аня и Коршунов разводили примуса, топили снег и грели воду. Викторов вмораживал в лёд штанги для установки палаток. Сутырин помогал Курочкину налаживать работу аварийной рации. И только Грохотов забыл о своих обязанностях по отношению к коллективу – кормить собак вместо него пришлось Блинову. Надеясь, что метеоролог образумится сам, командир не сказал ему ни слова.

Скоро несложные работы по оборудованию временной стоянки были закончены. Весело шумевшие примуса несколько согрели большую палатку. Весёлая Аня хозяйничала в этой "ледяной столовой", разливая по мискам приготовленный из консервов суп. За супом последовало неизменное какао со сгущённым молоком.

После обеда, когда все участники перехода снова принялись за дело, метеоролог, бормоча себе под нос что-то о "сохранении энергии", залез о головой в спальный мешок. На редкость выдержанный и спокойный профессор Сутырин, которому, кроме своих основных обязанностей, пришлось вместо Грохотова заниматься метеорологическими наблюдениями, вышел из себя и назвал его "бесчестным человеком". В лексиконе профессора этот термин означал самое крепкое ругательство.

– Да, с такими типами далеко не уйдёшь, – желчно поддержал его Курочкин.

– Паникёр и трус, – разошёлся профессор. – Такие люди в Арктике опаснее цынги.

– По-моему, такие господа нетерпимы и на Большой земле, – добавил Курочкин.

Разговор иссяк. Каждый был слишком занят делом, чтобы давать волю своим чувствам. Даже Аня, которая с трудом сдерживала ненависть к злосчастному метеорологу, не проронила ни слова. Она не отходила от рации, втайне надеясь, что ей удастся хотя бы издалека услышать голос Иванова.

Радист ещё некоторое время сосредоточенно и молча работал, низко склонившись над своим аппаратом. Потом он обернулся к Блинову и доложил:

– Связь готова.

Командир звена тяжело поднялся со своего места, подошёл к рации и надел поданные радистом наушники.

– За шесть часов прошли всего пятнадцать километров, – ровным голосом начал он свой неутешительный доклад. – Люди и собаки сильно устали. Боюсь, что собаки долго не выдержат. Нарты сильно перегружены…

Блинов умолк, видимо вслушиваясь в не слышимый остальным голос с базы.

– Хорошо, – после минутного молчания сказал он в микрофон, – у меня сейчас двадцать часов тридцать минут. Людям даю отдых. Связь прошу через восемь часов.

И, обращаясь к Ане, добавил:

– Бирюкова, Иванов тебе привет передаёт!

Пока Аня надевала наушники, Иванов выключил связь…

Восьмичасовой отдых прошёл незаметно.

Блинов первый вылез из своего мехового мешка и быстро выбежал из палатки. В небе бессменно сияло солнце. Было похоже на то, что хорошая погода установилась всерьёз и надолго. Внимательно осмотрев горизонт и не найдя ничего подозрительного, Блинов решил через два часа двигаться дальше.

Повинуясь грозным окрикам "дневального" Викторова, палатка приняла жилой вид. Спальные мешки свёрнуты и аккуратно завязаны, приборы упакованы, всё готово к походу. Аня суетится у примусов, на которых уже поспевает поставленная заботливым "дневальным" пища.

За завтраком разговор вертелся вокруг путешествия. Отдохнувшие люди подтрунивали над своим положением.

– Ничего страшного в нашем положении нет, – уверенно рубил профессор. – Бывали люди и раньше в этих широтах. И ничего – возвращались благополучно.

– Кого вы имеете в виду, профессор? – спросила Аня.

– Первым пробившимся в эти широты был Нансен. Бросив в конце февраля 1895 года своё затёртое льдами судно "Фрам", он вместе с Иогансеном пошёл на полюс. Ему удалось достичь восемьдесят пятого градуса четырнадцатой минуты северной широты. Убедившись, что дойти до полюса ему не удастся, Нансен повернул на юг. Он прошёл пешком более пятисот километров и достиг острова Джексона, самого северного острова в архипелаге Земли Франца-Иосифа.

– Значит, он прошёл расстояние большее, чем предстоит пройти нам?

– Да, большее… Но здесь путешествовал не только Нансен. Один из участников экспедиции герцога Абруцкого, итальянец Умберто Каньи, прошёл ещё дальше на север. С группой в десять человек он вышел из бухты Тихая, имея сто собак и тринадцать нарт. Они потратили на своё путешествие не один месяц, зато достигли восемьдесят шестого градуса тридцать четвёртой минуты северной широты, пройдя в обе стороны более тысячи километров. Это произошло в 1901 году. Через шесть лет, в 1907 году, и этот рекорд был побит американцем Робертом Пири, достигшим восемьдесят седьмого градуса северной широты. Упорный американец, после неоднократных попыток, потратив на это двадцать три года, всё же достиг полюса…

– Раз они доходили, значит и мы дойдём! – весело резюмировала Аня, оглядывая всех, как бы призывая их в свидетели своей уверенности.

– Ты-то дойдёшь, – со вздохом сказал молчавший до сих пор Грохотов. – А другие как? Нет, товарищи, мы совершили непростительную глупость. Нам следовало сразу же потребовать от Бесфамильного, чтобы он перевёз нас в Тихую. Чорт с ним, с полюсом: человек важнее!..

– Это не ты ли человек-то? – зло перебила Аня. – Слякоть ты, а не человек!

– Перестаньте, Бирюкова, надоело, право. Вы вечно ругаетесь, – заметил Блинов.

– Да нет, товарищ командир, я не ругаюсь. Но меня злит этот эгоист.

– Бросьте, Аня, это бесполезно, – вмешался Викторов. – Что касается меня, то я, например, совершенно точно знаю, что пешком или на самолётах, а до родины мы скоро доберёмся.

– Правильно, Викторов! – похвалил его Блинов. – Не только доберёмся, но будем проситься в новый полёт на полюс. Ошибки нас многому научили. Я бы сейчас же по возвращении в Москву согласился снова вылететь сюда. Взял бы два одинаковых самолёта "З-1" и в четыре дня достиг бы полюса…

– Это уж ты чересчур, – недоверчиво заметил Викторов.

– И долетел бы! На таких самолётах, как наши, можно смело лететь, куда хочешь. Наши моторы, если их тщательно подготовить, никогда не сдадут. В неудачах всегда виноваты не моторы и не самолёты – виноваты люди. Вот мы потеряли два самолёта. И не по вине материальной части, а по моей личной вине – плохо готовился, мало слушал инженера, а потом – рискнул…

Аня поняла, что Блинов заговорил о своём наболевшем; ему тяжело, но он, как бы бичуя себя, будет говорить об этом мучительно долго. Она намеренно перебила своего командира:

– А как же с полюсом?

– С полюсом? – недоумевая, переспросил Блинов. Вспомнив, он продолжал с улыбкой: – А так. Вылетев из Москвы, я в первый же день достиг бы Усть-Цильмы, во второй – Новой Земли, в третий – Земли Франца-Иосифа и в четвёртый – полюса. Но должен оговориться: такой скоростной перелёт возможен только в том случае, если в местах посадок будет хорошая погода. В местах посадок, – подчеркнул он, – потому что лететь-то я могу при любой погоде, лишь было бы где сесть!

– Мечты, мечты, где ваша сладость, – пропел Викторов и неожиданно жёстко закончил: – Вряд ли нам теперь, после всего этого, машины доверят.

Эта реплика задела за живое Блинова. Он закусил губу и, повременив минуту, бросил только одно слово:

– Пора!

Так начался второй день пути. Первые полчаса идти казалось трудней, чем вчера: мускулы болели. Но постепенно боль проходила, и люди привыкали к тяжёлому передвижению. И это радовало.

Шли целый день, делая через каждые два часа небольшие привалы. Вечером определились по солнцу. Оказалось, что, считая по прямой, прошли всего лишь восемнадцать километров.

– Если пойдём даже таким темпом, – сказал Сутырин, – то через восемнадцать дней будем у Иванова…

Третьи сутки прошли легко. Мускулы привыкли к постоянной погрузке. Необъяснимая радость охватила всех. Теперь уж никто не сомневался в благополучном конце перехода.

Куда девалась мрачная сосредоточенность первых двух дней! На привалах то и дело вспыхивали яркие искорки смеха. Чувствуя общее настроение, повеселели даже собаки.

Похудевший Грохотов тоже, казалось, втянулся в темп переходов. Во всяком случае теперь он шёл довольно бодро, не отставал и даже как-то во время ужина рассказал Викторову о том, как он зимой 1935 года взял первенство Москвы по лыжам.

– Вот лыжи бы сюда, – мечтал Грохотов, забывая о трудностях пути. – Я бы показал вам, как на севере ходить надо!

Слушая его, Аня качала головой и улыбалась. Наглость этого человека была поистине неисчерпаема.

В радости люди забыли о коварстве Арктики. И она готовила им жестокое наказание.. На шестые сутки "блиновцев" в пути захватила пурга. Снег залеплял очки; скрывал очертания льдин и неровности пути, забивал глаза собакам. Они ложились, отказываясь идти дальше. Скоро всем стало ясно, что идти дальше нет смысла, – можно растеряться, потерять массу сил, кружась на одном месте. Скрепя сердце пришлось сделать привал.

Пурга кончилась только через сутки. С новыми силами двинулись вперёд, к базе.. С каждым днём расстояние уменьшалось, и это придавало новые силы. Никто не обращал серьёзного внимания даже на то, что оправдывались опасения Блинова: собаки начали сдавать. Нарты, правда, постепенно облегчались. Но раз испортившись, погода уже не баловала, и частые снегопады, засыпающие свежим снегом раскрошенные льдины, делали дорогу почти непроходимой. Люди шли с трудом. Нарты поминутно застревали, и собаки окончательно выбивались из сил. 7 мая в один переход отказали сразу три четвероногих помощника, и их пришлось пристрелить. Это послужило сигналом. Пытаясь сохранить возможно дольше остальных собак, решили часть груза с нарт переложить в заспинные мешки. Идти стало ещё трудней.

Так, с перерывами, переход продолжался до 9 мая. Прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как люди покинули место аварии своего самолёта. В последние два дня суточные переходы равнялись всего лишь восьми километрам, а тут ещё профессор Сутырин объявил весьма неутешительные выводы из своих наблюдений. Оказалось, что за это время дрейфующие льды, по которым шла группа, значительно сносило на запад. Само по себе это явление не представляло большой опасности, но Сутырин знал, что лагерь Иванова с ещё большей скоростью дрейфует в том же направлении. Получалось так, что дрейф лагеря Иванова каждый день съедал несколько километров из суточных переходов группы Блинова. Перспектива не из приятных! Так можно было вечно гоняться за базой без шансов догнать её когда-нибудь. Логика подсказывала единственный выход, и Блинов был вынужден им воспользоваться. Он увеличил время суточных переходов.

Теперь шли уже не восемь, а десять-двенадцать часов в сутки. Но выигрыша в пути эта мера почти не дала. Утомлённые двадцатидневным переходом люди стали сдавать. Грохотов засыпал прямо на ходу. Приходилось всё время быть начеку, чтобы его примеру не последовал кто-нибудь из участников перехода. И тем не менее надо было спешить! Только в усилении темпов продвижения вперед Блинов видел выход из создавшегося трагического положения. Из отрывочных сообщений Иванова он знал, что погода испортилась во всём районе, вплоть до полюса, и Бесфамильному там приходилось не сладко. Это означало, что в ближайшие дни им, находящимся всего в каких-нибудь ста двадцати километрах от базы, помощи с воздуха ждать не приходится: база, затаив дыхание, ждёт сообщений Бесфамильного. Значит, надо надеяться только на свои силы, только на себя!..

Много горьких минут пережил в эти дни командир перехода. Однако жаловаться было не на кого – сам виноват кругом. И, стиснув зубы, он приказывал пристреливать одну за другой выбивающихся из сил собак. В конце концов остались только три нарты. Обессиленные люди едва тащили ноги. Продовольствие, которое они несли в рюкзаках, пришлось оставить на одном из привалов. Это облегчило продвижение вперёд, но в то же время лишило аварийных запасов. Теперь продовольствия осталось в обрез, и его приходилось экономить, установив жёсткий паёк.

Беляйкин, чем мог, подбадривал группу.

– Крепитесь, товарищи, – нередко раздавался его голос по радио. – Вы недалеко от базы. Напрягите все силы…

Время шло, и расстояние таяло. Это действовало на людей лучше, чем ставшая мечтой лишняя банка консервов. И вот, когда до базы осталось всего каких-нибудь шестьдесят пять километров, было получено грозное сообщение Иванова:

– Сегодня резко изменилось направление дрейфа. База дрейфует почти строго на юг. Как у вас?

Очевидно, где-нибудь между группой Блинова и базой льды разделило большое, может быть в несколько сот километров длиной, разводье. Льды, по которым шли близкие к отчаянию люди, по-прежнему дрейфовали на запад. Расстояние между базой и группой Блинова стало катастрофически расти. Это известие настолько удручающе подействовало на лишившихся, казалось, последней надежды людей, что только сообщение начальника экспедиции помогло Блинову избежать губительной паники. Беляйкин радировал:

– Бесспорно, ваше положение серьёзно. Продержитесь несколько суток. Бесфамильному приказано немедленно свернуть работы на полюсе и вернуться в Тихую. По прибытии Бесфамильного Иванов вылетит к вам на помощь.

Начальник экспедиции ещё не знал, что самолёт Бесфамильного бессильно повис над трещиной…

Ободрённые радиограммой начальника экспедиции, "блиновцы" продолжали упорно продвигаться на юг. Было брошено всё, кроме самых скудных запасов продовольствия, рации, горючего и спальных мешков.

Две оставшиеся собачьих упряжки, выбиваясь из последних сил, тащили жалкие остатки когда-то блестящего технического оснащения экспедиции. Остальных собак в эти последние дни пришлось собакам же и скормить…

Прошло два дня, и Блинов горько пожалел о некоторых брошенных вещах. Дорогу преградило большое разводье. Оно тянулось с востока на запад. Как ни старался командир звена определить его длину, так и не удалось: узкая щель разводья в обе стороны сливалась с горизонтом.

"Вот когда бы пригодилась мозолившая всем глаза "ледянка", – подумал он. – На этой лёгкой складной лодочке из прорезиненной ткани мы без трудов переправились бы на другую сторону. И, как знать, может быть, на том льду стали бы дрейфовать по одному направлению с Ивановым".

Блинову казалось, что противоположный берег разводья медленно уходит на юг. Но он никому не высказал этого подозрения, резко повернув на запад.

– Кажется, там оно суживается, – сказал он плетущимся за ним людям, чтобы как-нибудь объяснить своё решение.

Пошли. Скоро стал попадаться тонкий молодой лёд, не выдерживающий тяжести человека. Пришлось повернуть назад, обходить его.. То тут, то там преграждали дорогу айсберги и трещины. Продвижение на запад стало совершенно невозможно. Группа была вынуждена остановиться на привал.

В этот день Блинов с особым нетерпением ждал восстановления связи с базой. Моторчик рации был брошен, а с аккумуляторами дело что-то не ладилось. Прошло не меньше часа, прежде чем радист получил ответ на свои позывные.

– Ищите аэродром, – не скрывая радости, сообщил Иванов. – Начальник экспедиции приказал при первой возможности вылететь к вам на помощь.

Это известие вызвало бурный подъём. Усталость как рукой сняло. Все бросились на север, подальше от разводья, на поиски аэродрома. Не разделил общей радости только один Грохотов. Испытания, которые постигли группу, окончательно сломили возродившийся было дух этого безвольного человека. Он не пошёл на поиски аэродрома, а забился в свой спальный мешок, как собака в конуру. И оттуда скулил по-собачьи:

– Не верьте вы этим бредням! До тех пор, пока не вернётся с полюса Бесфамильный, не видать нам самолётов, как своих ушей. Успокаивает нас Иванов…

Метеоролог на минуту смолк, как бы обдумывая что-то. Потом из мешка донёсся его дрожащий, торжественный голос:

– Клянусь… Да, даю клятву, что это будет мой последний полёт. Хватит, полетал…

Слышавший "клятву" Курочкин брезгливо поморщился.

Второй день "блиновцы" живут спокойной, размеренной жизнью. Отдых принёс с собой надежду на скорое спасение. Площадка для самолётов Иванова найдена поблизости, и перетащить туда рацию было делом нескольких часов. Теперь на подготовленной площадке посменно дежурили люди, готовые каждую минуту принять самолёт Иванова. Опасения вызывала только погода. От разводья полз густой туман, покрывая потемневшие льды непроницаемой пеленой. На тревожные вопросы Блинова база неизменно отвечала, что Иванов не может вылететь по такой же причине – вот уж три дня, как всё покрыто густым туманом.

Худшие опасения сбылись скорее, чем предполагал Блинов. Однажды, едва заступив на дежурство, встревоженный Коршунов вернулся в палатку.

– Началось передвижение льдов, – чуть ли не шопотом сказал он.

Но его услышали. Все бросились на площадку. И на глазах остолбеневших людей прекрасный аэродром разделился на три части. Глубокие трещины в трёх направлениях перерезали гладкую льдину, с которой было связано столько надежд…

Когда убитые горем люди получили способность решать, по трём направлениям были посланы разведчики. Они скоро вернулись, сообщив, что весь район разводья, насколько хватает глаз, покрыт туманом, сквозь который смутно вырисовываются огромные ледяные горы. Найти аэродром среди них – дело безнадёжное.

Пришлось снаряжать дальнюю разведку по пройденному пути. Все помнили, что там не раз встречались большие льдины, вполне пригодные для посадки самолёта. В разведку вызвались Аня и Викторов.

Оставшиеся люди долго смотрели туда, где в густом тумане скрылись фигуры разведчиков. И только голос Курочкина вывел всех из охватившего раздумья.

– Товарищ, командир, – кричал Курочкин из палатки, – вас срочно требует Иванов.

– Что случилось? – спросил в микрофон командир звена, готовый услышать самое худшее.

– У меня хорошая погода, – торопился Иванов. – Завожу моторы. Через час буду у тебя.

У Блинова сжалось сердце.

– У меня туман, – с горечью ответил он, – аэродром разъехался на три части.

– И что же ты предпринимаешь?

– Ищу новый на севере. Викторов и Бирюкова пошли на разведку.

– Аня? – вырвалось у Иванова. – Зачем ты её послал?..

Блинов сделал вид, что ничего не заметил, и спокойно условился держать связь каждый час.

Туман тянулся узкой полосой над разводьем. Уже в двух километрах от лагеря Аня и Викторов были вынуждены опустить со лба на глаза тёмные светофильтры. Туман исчез, и яркое солнце слепило глаза.

Разведчики лёгкой походкой шли на север. Минован туман, они разошлись метров на сто пятьдесят – двести и, не теряя друг друга из виду, продолжали продвигаться вперёд. Под яркими лучами полярного солнца снег красиво переливался множеством разноцветных искр. Идти было легко и радостно. И они шли, не оглядываясь, движимые одним желанием – поскорее найти подходящую льдину. Но оставшийся позади туман сыграл с ними плохую шутку. Сзади внезапно налетела скрывавшаяся за туманом пурга…

Туча снега сразу разделила разведчиков. Аня не растерялась и бросилась в сторону Викторова. Предательская трещина встала на её пути. Ослеплённая снегом девушка, движимая одним желанием – не оставить в одиночестве товарища, не заметила опасности и полетела вниз. К счастью трещина оказалась не глубокой и была забита льдом. Аня отделалась лёгкими ушибами. Но падение лишило её ориентировки, и она поняла, что найти Викторова ей не удастся.

Чувство, похожее на страх, овладело ею. С трудом превозмогая его, Аня быстро выпустила вверх несколько зелёных ракет. Следя взглядом за их полётом, она не увидела разрывов: их скрыла сплошная белая пелена бешено крутящегося снега.

Спотыкаясь и падая, Аня пошла вперёд, сама не зная, куда приведёт её избранное направление. Скоро силы изменили ей. Обессиленная девушка в изнеможении опустилась на льдину.

Было темно. Ветер безжалостно залеплял снегом её маленькую фигурку. Бобриковый комбинезон уже не спасал от холода. Последними усилиями воли Аня заставила себя развязать висевший на спине спальный мешок и залезть в него.

В это время Викторов с трудом пробирался к лагерю…