"Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы." - читать интересную книгу автора (Чуев Феликс Иванович)
МОЙ БАГРАТИОН
Я люблю субъективные мнения – и чужие, и свои. Около тридцати лет назад я написал стихотворение, которое опубликовал в журнале «Молодая гвардия» и посвятил Главному маршалу авиации А. Е. Голованову. Не отказываюсь от него и сегодня. Вот оно:
Стихи подлили масла в огонь другого моего, еще не опубликованного тогда стихотворения «Зачем срубили памятники Сталину…», мне приходило изрядное количество писем: одни читатели разделяли мои чувства, другие обещали расстрелять у Кремлевской стены, у могилы Сталина. Такие письма обычно не были подписаны, и одно из них завершалось так: «Не знаю, сколько вас, но знаю, на что вы способны. Копию посылаю в журнал «Новый мир» и тов. Суслову».
Однако интереснее другое. Идею, заключенную в стихотворении, горячо восприняли скульпторы, и среди них – талантливый ученик Н. Томского Борис Едунов, с которым я подружился. Он стал работать над проектом памятника вечной славы героям Великой Отечественной войны, который потом решили построить на Поклонной горе, и правительство объявило конкурс. Не думаю, что я родил эту идею, она витала в умах, но стихотворение дало определенный толчок, тем более что на конкурсе победил проект группы Н. Томского, где главным действующим лицом был Б. Едунов. Сам Томский уже серьезно болел и вскоре умер, но фамилия его стояла во главе списка, в котором волею интриг и закулисных деяний стали заменять исполнителей и убрали Едунова. Борис не смог пережить эту подлую несправедливость и скончался от инфаркта…
Время шло, большие деньги, выделенные для Поклонной горы, как принято у нас, разворовывались безнаказанно (по крайней мере, не знаю ни одного расстрелянного за это), и только к 50-летию Победы мемориал наконец-то построили и открыли. Конечно, он не такой, каким виделся мне в том давнем стихотворении. Люди, ныне правящие страной, как и их предшественники, далеки от исторической правды и действуют в угоду создаваемому ими же общественному мнению. Вероятно, в грядущей истории они будут, как тоже принято у нас, прокляты и забыты, но и позор витает над поколением народа, не помнящим свою славную историю или безразличным к ней.
и все же кое-что из того, о чем говорилось в стихотворении, сбылось. За время после его опубликования заслуженно получили Золотые Звезды Героев города Тула и Смоленск. Да и сам памятник построен, и экспозиция в нем, убежден, будет меняться, ибо не только Верховный Главнокомандующий представлен там, мягко говоря, не по заслугам.
Был в советской истории Полководец с большой буквы, которого можно было и нужно показать куда ярче и благороднее, чем это сделано на Поклонной горе.
Тем более, его почему-то старались не выделять из списка полко"водцев.
Я много слышал о нем от разных высоких военных, в том числе от Александра Евгеньевича Голованова, перед плащом которого с погонами Главного маршала авиации останавливаются пришедшие поклониться на Поклонную гору…
Я люблю субъективные мнения.
«Полководцем номер один я все-таки считаю Рокоссовского,- не раз говорил мне Голованов. -- Он выше и Жукова, и Василевского. Правда, с Василевским его трудно сравнивать, тот штабист, и, когда его поставили вместо погибшего Черняховского на 3-й Белорусский фронт, он ведь себя не проявил. И на Дальнем Востоке он был просто удобным человеком для Ставки.
Рокоссовскому принадлежит Белорусская операция, которую считаю образцом, жемчужиной военного искусства. Она сильнее Сталинграда. А ведь с идеей Рокоссовского ни Жуков, ни Василевский не соглашались, один Сталин поддержал, в литературе сейчас все смешали. А я-то хорошо помню, как было…»
Когда в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга о Рокоссовском, я попросил Голованова написать о ней рецензию. Она была напечатана в журнале «Молодая гвардия». Приведу отрывок:
«Если бы меня спросили, рядом с какими полководцами прошлого я поставил бы Рокоссовского, я бы, не задумываясь, ответил: рядом с Суворовым и Кутузовым. Полководческое дарование Рокоссовского было поистине уникальным, и оно ожидает еще своего исследователя. Редкие качества характера К. К. Рокоссовского настолько запоминались каждому, кто хоть раз видел его или говорил с ним, что нередко занимают в воспоминаниях современников больше места, чем анализ полководческого искусства Константина Константиновича. Да и сам Рокоссовский не любил, когда говорили или писали о его полководческом таланте. Он предпочитал, чтобы писали не о нем, а о его соратниках. Этим, очевидно, можно объяснить, скажем, то, что танковое сражение возле Прохоровки современному читателю известно больше, чем тот факт, что решающий вклад в дело разгрома немцев на Курской дуге внес К. К. Рокоссовский».
Это напечатали. А вот отрывок из второй части головановских мемуаров. Я хочу, чтоб те, кому дорога слава Отечества, знали мнение одного из его славных военачальников о другом полководце:
«Пожалуй, это наиболее колоритная фигура из всех командующих фронтами, с которыми мне довелось сталкиваться во время Великой Отечественной войны. С первых же дней войны он стал проявлять свои незаурядные способности. Начав войну в Киевском особом военном округе в должности командира механизированного корпуса, он уже в скором времени стал командующим легендарной 16-й армией, прославившей себя в битве под Москвой…»
Рокоссовский под свою ответственность, не получив никаких приказов свыше, вскрыл пакет и стал действовать. Война не застала его врасплох. И впоследствии он поступал так, как подсказывала обстановка, добиваясь отмены порой ке очень умных приказов. Это было чревато. Могут возразить: все дураки, а он умный? Не все, но много. За свою жизнь я убедился в изобильном численном превосходстве таковых в нашем Отечестве.
«Огромным усилием всех офицеров, представляющих собой управление группы наших войск, в процессе непрерывных боев удалось в короткий срок организовать сначала сопротивление врагу, не допуская его продвижения на восток. А затем мы начали переходить в наступление, нанося немцам удары то на одном, то на другом участке и нередко добиваясь успеха», – пишет о 1941 годе Рокоссовский в своей книге «Солдатский долг»- на мой взгляд, одной из лучших в нашей мемуарной литературе.
Невольно отвлекаюсь от текста и вспоминаю рассказы тех, кто знал Рокоссовского по 1941 году.
Генерал-лейтенант авиации Н. А. Захаров, с которым я работал в ГосНИИ гражданской авиации в конце шестидесятых годов, поведал мне вот о чем. Когда началась война, Рокоссовский со своим корпусом попал в окружение. Надо сказать, что войну он встретил в отличие от многих наших командиров очень под- готовленно и грамотно. Перешел в контрнаступление и, разбив превосходящие силы врага, послал в вышестоящий штаб депешу с просьбой разрешить ему взягь Варш.аву. Естественно, он не знал общего положения на театре военных действий, и ему совершенно справедливо было приказано отступать. Рокоссовский, отступая, вывел свой корпус в расположение наших войск с соотношением потерь 1:2,5 не в пользу немцев. И это летом 1941 года! Такова цена полководца.
Как известно, за отступление орденов не давали. К боевым наградам Рокоссовского, полученным за первую мировую и гражданскую войны, добав^ился орден Красного Знамени. И еще одна деталь. В штабе корпуса не все однозначно восприняли намерение командира наступать на Польшу: ведь только недавно он был еще «врагом народа» и сидел в тюрьме. Первым сбежал из штаба представитель НКВД – на всякий случай…
Во время следствия в 1938 году Рокоссовский ни на кого не показал, ни одного человека не арестовали по его «делу». За это особо уважали Константина Константиновича. В семье Рокоссовского мне говорили, что Сталин спрашивал Константина Константиновича:
– Там били?
– Били, товарищ Сталин.
– Сколько у нас еще людей «чего изволите?»,- сказал Сталин.
Он просил прощения у Рокоссовского. Возможно, это был единственный подобный случай.
Вспоминая Сталина, Константин Константинович однажды сказал:
– – А как бы вы отнеслись к своей матери, которая вас незаслуженно наказала?
Могут возразить: как мог он так сказать? Однако умный был человек, понимал и знал, по крайней мере, не меньше нас с вами, уважаемый читатель.
Рокоссовский отсидел два с половиной года, причем был заключен в Шлиссельбургскую крепость, в так называемый «зверинец». «Дело» на него не получилось – пришлось выпустить.
Вспомнили о нем «наверху». Говорят, сам Сталин…
Когда в форме и при орденах вышел из тюрьмы на улицу, спохватился, что переночевать негде, и попросился на ночь в тюрьму…
Свою книгу «Солдатский долг» маршал начал такими словами: «Весной 1940 года я вместе с семьей побывал в Сочи».
Верно, в Сочи. Но побывал там после того, как его выпустили на свободу.
Когда его судили, один из «тройки» встретился с ним взглядом и понял, что этот командир не может быть предателем, засомневался в «деле», стал искать в нем неясности и отправил на переследствие. Через полгода отправил еще раз… Мир не без добрых и порядочных людей. Судьба сохранила полководца для Отечества.
Рокоссовский первым перешел в контрнаступление под Москвой.
Его 16-я армия вписала свою строку в ратную славу России.
«Глубокий снежный покров и сильные морозы,- пишет К. К. Рокоссовский,- затрудняли нам применение маневра в сторону от дорог с целью отрезать пути отхода противнику. Так что немецким генералам, пожалуй, следует благодарить суровую зиму, которая способствовала их отходу от Москвы с меньшими потерями, а не ссылаться на то, что русская зима стала причиной их поражения».
В Москве, у Кремлевской стены,- могила солдата, у которого нет на камне имени и фамилии, но известно одно: он был рокоссовцем. Это они, воины 16-й армии, писали белой краской на танковых башнях: «Бойцы Рокоссовского, вперед!» Это они, те, кто дожил до наших дней, с гордыми слезами на глазах говорят: «Я служил у Кости Рокоссовского!»
Интерес к этой личности возник у меня давно, с детства. Я был в «Артеке», и мы, пионеры, посетили военный корабль из Народной Польши, и польские моряки, указывая на портрет Рокоссовского, гордились, что такой выдающийся «маршал», как они говорили, сейчас их министр обороны.
В студенческие годы я печатался в институтской многотиражке «Энергетик», где редактором работал М. Р. Дубовский. В 1941 году он был чекистом и зимой нес службу на одном из пропускных пунктов под Москвой. Ночью он остановил легковой автомобиль, где, кроме шофера, офицера-порученца и овчарки, сидел человек в полушубке и сапогах, предъявивший удостоверение на имя генерал-лейтенанта Рокоссовского. Однако на нужной странице удостоверения не оказалось печати. Пришлось задержать и вести несколько километров по шпалам до своего штаба, где задержанные были сданы по команде. Рокоссовский не возражал и не сопротивлялся – он уже имел дело с «органами». И шагал по морозу в хромовых сапогах…
Дубовский же, выполнив свою миссию, отправился отдыхать, но чуть свет его разбудили и вызвали к начальству. В кабинете вместо привычного начальника возвышался сам генерал Абакумов, а сбоку, на табуретке, опустив ноги в тазик с горячей водой, сидел Рокоссовский.
– Ты что же, генерал-лейтенанта Рокоссовского не знаешь? – заорал на Дубовского Абакумов.
– Был бы он в моей армии, я бы дал ему чертей! – сказал Константин Константинович.
– А мы и так дадим! – пообещал всемогущий генерал Абакумов.
– А я прошу вас, пожалуйста, не надо этого делать – ведь удостоверение у меня и в самом деле не в порядке,- попросил Рокоссовский.
На том и закончился этот мало кому известный эпизод обороны Москвы. Только ноги обморозил Константин Константинович.
А. Е. Голованов пишет: «Сколь велика была его известность у противника, можно судить по следующему эпизоду. У командующего 10-й армией генерала Ф. И. Голикова не ладились дела под Сухиничами, которыми он никак не мог овладеть. Был направлен туда вместо Голикова К. К. Рокоссовский, который открытым текстом повел по радиосвязи разговоры о своем перемещении в район Сухиничей, рассчитывая на перехват его переговоров противником. Этот расчет оказался верным. Рокоссовский прибыл под Сухиничи, и ему не пришлось организовывать боя за них, так как противник, узнав об этом, немедленно оставил город без сопротивления. Вот каким был Рокоссовский для врага еще в 1941 году! По одному и тому же плану, что не вышло у Голикова, получилось у Рокоссовского, к тому же без боя и потерь».
Это тоже цена полководца.
Несколько раз он чудом оставался жив, был тяжело ранен, да и немцы особо охотились за ним. Однажды, когда он вернулся с боевых позиций в свой штаб, избы не было, догорали разбросанные бревна. Но судьба хранила его для России,
Назначенный под Сталинград, Рокоссовский блестяще окружил более чем трехсоттысячную армию генерал-фельдмаршала Паулюса. Интересная деталь: плененный немецкий фельдмаршал отдал свое личное оружие – пистолет – именно генерал-лейтенанту Рокоссовскому, по рыцарскому обычаю, как побежденный победителю. Генерал-фельдмаршал Манштейн танковым тараном рвался пробить кольцо окружения под Сталинградом. Конечно, Рокоссовский продумал все варианты, какие может предпринять противник, конечно, поработала разведка, и все-таки нужны были особая интуиция и риск, чтобы именно туда, куда Манштейн двинет свои войска, стянуть чуть ли не всю артиллерию фронта и открыть такой сумасшедший огонь, который сорвал попытку прорыва к Паулюсу. Участник Сталинградского сражения писатель Ю. В. Бондарев, в то время молодой артиллерист, получивший две медали «За отвагу», рассказывал, что Рокоссовский приказал поставить пушки вплотную, ствол к стволу. Манштейн не прошел, и армия Паулюса прекратила свое существование.
Говорят, после победы под Сталинградом одним из первых ему прислал поздравление начальник тюрьмы, где он сидел в конце тридцатых годов. «Рад стараться, гражданин начальник!» – ответил ему Рокоссовский.
Оля, домашняя работница в семье Рокоссовских, говорила мне:
– Я тоже личность историческая: я ездила на автомобиле Паулюса с кремовыми диванами!
Она так отзывается о Константине Константиновиче:
– Такого человека не было и больше никогда не будет… Он уехал на фронт, а мы- в Новосибирск. Жили бедно, в общей квартире. А потом Константин Константинович очень прославился на фронте, к нам пришли городские начальники и дали двухкомнатную квартиру…
«Когда мы прибыли из Сталинграда,- рассказывал А. Е. Голованов,- нас принял Сталин, это после завершения операции «Кольцо», всех поздравил, пожал руку каждому из командующих, а Рокоссовского обнял и сказал: «Спасибо, Константин Константинович!» Я не слышал, чтобы Верховный называл кого- либо по имени и отчеству, кроме Б. М. Шапошникова, однако после Сталинградской битвы Рокоссовский был вторым человеком, которого И. В. Сталин стал называть по имени и отчеству. Это все сразу заметили. И ни у кого тогда не было сомнения, кто самый главный герой – полководец Сталинграда…
Это много лет спустя главными героями Сталинградской битвы станут А. И. Еременко и Н. С. Хрущев. Еременко командовал Сталинградским фронтом двадцать дней и был заменен Рокоссовским.
В канун двадцатилетия Сталинградской битвы, в 1963 году, Рокоссовский отказался лететь на празднование в Сталинград, узнав, что там уже Еременко…»
Еще после Московской битвы «Правда» опубликовала портреты прославившихся командармов. Среди них был портрет красавца-генерала, который впервые был назван не «командиром Р.», а полной фамилией – Рокоссовский. Его узнала страна. После битвы под Сталинградом имя его прогремело на весь мир.
А. Е. Голованов пишет: «4 февраля 1943 года Рокоссовский был отозван Ставкой из Сталинграда, и ему не пришлось как командующему войсками Донского фронта принять участие в митинге, который был организован в Сталинграде по поводу разгрома противника и окончательного освобождения города. Присутствовать на митинге попросился Н. С. Хрущев, что ему и было разрешено, хотя никакого отношения к боевым действиям войск Донского фронта и ликвидации окруженного противника он не имел, но принимал участие в обороне Сталинграда. Упоминаю об этом лишь потому, что, когда отмечалось двадцатилетие победы в Сталинградской битве, на всех экранах нашей страны Н. С. Хрущев показывался как главный участник этого события…»
А Рокоссовский принял новое назначение – он стал командующим войсками вновь созданного Центрального фронта, которому предстояло сыграть решающую роль в битве на Курской дуге.
Все действия Рокоссовского на Центральном фронте, если их сейчас проанализировать, говорили о том, что он ждет немецкого наступления и тщательно готовит оборону, чтобы противник попытался использовать. казалось бы, выгодную для него ситуацию. Об этом он написал докладную Сталину. Рокоссовского поддержал Жуков, и было принято решение о преднамеренной обороне. Рокоссовский был уверен, что именно на Курской дуге решится исход кампании 1943 года. С обеих сторон было сосредоточено огромное количество войск и техники. Не все в военном руководстве были согласны с ожиданием наступления противника.
«Например, Н. Ф. Ватутин и Н. С. Хрущев, член военного совета Воронежского фронта, предлагали нанести упреждающий удар по противнику, а проще говоря, первыми начать наступление на этом направлении, – пишет А. Е. Голованов,- что несколько ко- лебалю уверенность Верховного в принятом им решении вести здесь оборонительные действия. Бывая у него с докладами, я слышал сомнения в том, правильно
С приближением лета нарастала напряженность. Чьи нервы крепче? Разведка давала, казалось бы, абсолютно точные данные о начале наступления, но названные числа проходили, а никаких наступательных действий противник не начинал. Прошел май. Опять всплыли разговоры об упреждающем ударе с нашей стороны. Рокоссовский переживал, как бы в Ставке не приняли такое решение. Соотношение сил было примерно равным, и преимущество будет на стороне обороны. Наступающий должен иметь значительное превосходство в силах и особенно в средствах. Организованная оборона давала твердую уверенность Рокоссовскому, что он разгромит противника, а возможное наше наступление наводило на размышления. Тем более что Рокоссовский принадлежал к числу тех полководцев, которые планировали операции с минимальными потерями. Однако Ватутин по-прежнему был уверен в успехе предлагаемого им упреждающего удара…
В конце июня разведка донесла, что противник начнет наступление второго июля. Но ни второго, ни третьего, ни четвертого июля ничего не произошло. Напряжение росло.
«В ночь на пятое июля я был на докладе у Сталина, на даче, – пишет Голованов. – Он был один. Выслушав мой доклад и подписав представленные бумаги. Верховный сразу заговорил о Рокоссовском. Он довольно подробно вспомнил деятельность Константина Константиновича и под Москвой, и под Сталинградом, особенно подчеркнув его самостоятельность и твердость в принятии своих решений, уверенность в правильности, а главное – обоснованность вносимых им предложений, которые всегда себя оправдывали, и наконец Ста^шн заговорил о создавшемся сейчас положении на Центральном и Воронежском фронтах. Рассказал о разговоре с Рокоссовским, где на вопрос, сможет ли он сейчас наступать, последний ответил, что для наступления, имея в виду соотношение сил, ему нужны дополнительные силы и средства, чтобы гарантировать успех, и настаивал на том, что немцы обязательно начнут наступление, что они не выдержат долго, ибо перевозочных средств у них сейчас еле хватает лишь на то, чтобы восполнить текущие расходы войны и подвозить продовольствие для войск, и что противник не в состоянии находиться в таком положении длительное время. И наконец не то вопросом, не то с каким-то сожалением Сталин сказал:
– Неужели Рокоссовский ошибается?..- Немного помолчав. Верховный сказал: – У него там сейчас Жуков.
Из этой реплики мне стало ясно, с какой задачей находится Георгий Константинович у Рокоссовского. Было уже утро, когда я собирался попросить разрешения уйти, но раздавшийся телефонный звонок остановил меня. Не торопясь, Сталин поднял трубку ВЧ. Звонил Рокоссовский. Радостным голосом он доложил:
– Товарищ Сталин! Немцы начали наступление!
– А чему вы радуетесь?- спросил несколько удивленно Верховный.
– Теперь победа будет за нами, товарищ Сталин! – ответил Константин Константинович.
Разговор был окончен.
– А все-таки Рокоссовский опять оказался прав, – как бы для себя сказал Сталин. И, обращаясь ко мне: – Отправляйтесь, пожалуйста, на Курскую дугу, свяжитесь с Жуковым и помогайте им там. О том, что вы вылетаете, я Жукову сообщу.
Распрощавшись, я вернулся в штаб и оттуда-- прямо на аэродром и сразу на фронт.
Считаю нужным привести изложенное потому, что у ряда товарищей сейчас существует уже укоренившееся мнение о том, что оборонительные дейсгвия на Курской дуге были заранее предусмотрены… Именно здесь, на Курской дуге, было решено нашим Верховным Главнокомандованием продолжить дальнейшие наступательные действия…»
Рокоссовский оттягивал это решение, просил у Сталина то пятьсот грузовиков, то снаряды еще… «Тянет Рокоссовский,- говорил Сталин.- А может, и правильно делает?»
В итоге Рокоссовский выиграл у таких опытных немецких полководцев, как фельдмаршалы Манштейн и Клюге. Тем более что Воронежский фронт, который должен был оказывать содействие Центральному, попал в очень тяжелое положение.
Рокоссовский потом рассказывал Голованову, что в ночь на пятое июля ему стало ясно: немцы сейчас начнут наступать. Жуков, которому доложили о сведениях, полученных от пленных немцев, поручил Рокоссовскому действовать по собственному усмотрению. За сорок минут до указанного пленными времени начала наступления Рокоссовский приказал открыть огонь из пятисот орудий, четырехсот шестидесяти минометов и ста реактивных установок. Это было в два часа двадцать минут, и только в четыре тридцать противник после нашего ураганного огня начал артподготовку, а в пять тридцать перешел в наступление.
Перед началом битвы, говорят военные, была «минута Рокоссовского». Минута раздумий, терпения, ожидания, выдержки. Минута, в которую все решил талант.
– Когда немцы перешли в наступление, у меня как будто гора с плеч свалилась,- сказал Константин Константинович.
А Сталин скажет так: «Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой».
…В 1944 году пришло время знаменитой Белорусской операции. В Ставке обсуждались разные варианты проведения этой операции. Основной вопрос – где наносить главный удар?
Предложение командующего Первым Белорусским фронтом генерала армии Рокоссовского было необычным: нанести одновременно два главных удара. До сих пор при прорыве подготовленной обороны противника наносился, как правило, один главный удар, остальные удары бывали вспомогательными, чтобы противник не мог определить, на каком направлении должен развиваться успех. Г. К. Жуков и Генеральный штаб были категорически против двух главных ударов и настаивали на одном – с плацдарма на Днепре в районе Рогачева. Верховный тоже придерживался такого же мнения. По логике, вариант Рокоссовского половинил силы и средства, что казалось просто недопустимым при проведении такой крупномасштабной операции.
«Если бы это предлагал не Рокоссовский, этот вариант при наличии таких оппонентов, как Сталин и Жуков, просто пропустили бы мимо ушей,- говорит Голованов, – в лучшем случае как необдуманное, в худшем – как безграмотное предложение».
Верховный попросил Рокоссовского пойти в другую комнату и еще раз подумать, прав ли он. Когда Константина Константиновича вызвали, он доложил, что своего мнения не меняет. Сталин попросил его еще раз выйти и подумать. Но когда он снова вернулся в кабинет Верховного, по-прежнему остался тверд и непреклонен, хотя прекрасно понимал, что ему теперь будет грозить в случае неуспеха. Верховному стало ясно, что только глубоко убежденный в правильности своего мнения человек может так упорно стоять на своем. Предложение Рокоссовского было принято, и он своим фронтом, передний край которого шел на протяжении порядка девятисот километров, на правом фланге, впервые в мировой практике, нанес два главных удара, и это оказалось наиболее обоснованным решением. Именно там, где наносился второй главный удар, был достигнут наибольший успех, а с плацдарма у Рогачева такого успеха сразу достигнуто не было, и развиваться он стал позже.
Немцы попали в огромные «котлы». Белорусскую операцию изучают все военные академии мира. Она получила название «Операция Багратион»- в честь выдающегося русского полководца 1812 года. Но, наверно, немногие знают, что такое имя ей дано и потому, что Сталин называл Рокоссовского «мой Багратион»…
Белорусская операция – маршальский жезл Рокоссовского, за нее ему и было присвоено это высокое звание.
«Боевые действия руководимых им войск, – пишет Голованов,- снискали ему не только славу великого полководца в нашей стране, но и создали ему мировую известность. Вряд ли можно назвать другого полководца, который бы так успешно действовал как в оборонительных, так и в наступательных операциях прошедшей войны. Благодаря своей широкой военной образованности, огромной личной культуре, умелому общению с подчиненными, к которым всегда относился с уважением, никогда не подчеркивая своего служебного положения, и в то же время обладая волевыми качествами и выдающимися организаторскими способностями, он снискал себе непререкаемый авторитет, уважение и любовь всех, кто с ним общался». Об этом пишет в своих мемуарах и генерал Н. А. Антипенко: «Уважение к Рокоссовскому, к его личным качествам и военному авторитету было всеобщим и искренним».
В 1972 году мне позвонил один из соратников Рокоссовского и попросил подарить ему книжку моих стихов. Я выполнил просьбу и получил ответ, где были такие строки: «Особенно мне дорого стихотворение на смерть маршала Рокоссовского. Мне ведь посчастливилось всю войну быть с ним. С приветом – генерал- полковник танковых войск Г. Орел». Да, это тот самый Орел, который всю войну командовал танками у Рокоссовского.
в отличие от иного командующего, за которым следовала толпа разжалованных офицеров и генералов и кого старались избегать, Рокоссовскому, когда он приезжал в части, стремились попасть на глаза…
Его любили. Любили солдаты. Может быть, еще и потому, что по его поручению ездил по госпиталям генерал А. Г. Русских и награждал орденами и медалями раненых рокоссовцев. Лежавшим рядом, получившим ранения на других фронтах, наверно, было обидно… О рокоссовцах ходили легенды, говорили, что они – сплошь штрафники. Но это далеко не так, верней, совсем не так. Штрафников у Рокоссовского было не больше, чем у других командующих. Может, они громче прославились? Или потому так считали, что сам Рокоссовский – бывший «сиделец»?
Слыхал я рассказ о солдате, который прямо на дороге проволокой закручивал сапог. Машина не может проехать, остановилась. Из нее вышел командующий, спросил у солдата что-то насчет его занятия. Солдат, не поднимая головы, ответил:
– На Берлин идем, Гитлера е…!
Рокоссовскому до того понравилось, что он приказал наградить солдата орденом «за высокий моральный дух и политическую сознательность».
В наши дни иной раз прочитаешь о том, как некрасиво вели себя советские солдаты в поверженной Германии: грабили, насиловали… Наверно, такие случаи были, но за них карали, и сурово. Мне рассказывали, как на лесной поляне заседал военный трибунал, судивший нашего солдата за изнасилование немки. Потерпевшая была тут же. Мимо проезжал командующий фронтом. Остановился. Узнал, в чем дело. Спросил у немки, есть ли у нее претензии к солдату. Та отрицательно замотала головой.
– А его сейчас расстреляют. Вы хотите этого?
– Найн, найн! – закричала немка.
– Вот видите, – сказал Рокоссовский, – женщина не хочет, чтоб его расстреляли!
Солдат был спасен.
…Что немаловажно, его любили и офицеры. Сергей Сергеевич Наровчатов, поэт, боевой офицер, рассказывал мне, что служил под командованием Жукова. Но когда в конце войны они узнали, что новым командующим у них будет Рокоссовский, все офицеры бросили вверх шапки и закричали «ура!». Пишу это нисколько не в обиду Жукову, а как факт, рассказанный мне старшим товарищем по перу.
Голованов поведал мне, как произошла эта смена командующих фронтами. Во время Висло-Одер- ской операции наши войска были ослаблены и не смогли форсировать Вислу. Жуков, как представитель Ставки, взялся командовать фронтом Рокоссовского и потерпел неудачу. Сталин позвонил Рокоссовскому:
– От кого, от кого, а от вас, Константин Константинович, не ожидал.
– А я здесь не командую, товарищ Сталин, ответил Рокоссовский… Жуков был снят с поста заместителя Верховного и назначен на фронт Рокоссовского, а Рокоссовский – на фронт Жукова.
«Такой приказ был,- говорит Голованов,- но, несмотря на это, Жуков принимал капитуляцию и Парад Победы как заместитель Верховного, хотя таковым уже фактически не был. Я убежден, что в душе Сталин хотел бы назначить принимать Парад Рокоссовского, но умом назначил Жукова».
Голованов пишет: «Рокоссовскому, как лучшему из лучших командующих фронтами, было предоставлено право командовать Парадом Победы на Красной площади. И встретились опять два выдающихся полководца нашего времени – Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский – уже не на поле брани, а празднуя Победу. Один принимал Парад, другой командовал им». Сталин просто так ничего не делал: два самых лучших, самых прославленных…
И вот еще из «полуопубликованного» Голованова:
«Обладая даром предвидения, он почти всегда безошибочно разгадывал намерения противника, упреждал их и, как правило, выходил победителем. Сейчас еще не изучены и не подняты все материалы по Великой Отечественной войне, но можно сказать с уверенностью, что, когда это произойдет, К. К. Рокоссовский, бесспорно, будет во главе наших советских полководцев».
Не буду спорить. Это мнение Голованова, которое он всегда твердо отстаивал.
…Много кривотолков ходит о назначении Рокоссовского в Польшу после войны. Некоторые историки считают, что Сталин решил избавиться от таких народных героев, как Жуков и Рокоссовский, потому что вроде бы видел в них конкурентов себе. Одного назначил командующим округом, а другого отправил в Польшу. Эта версия явно не соответствует действительности.
Мы знаем, как снимали Жукова с должности Главкома Сухопутных сил в 1946 году. Рокоссовский отдавал должное Жукову как полководцу, высоко ценил его военный талант и вместе с тем считал, что требовательность Жукова к подчиненным часто переходит все границы, но он также требователен и к себе и цели добивается любым путем. Стиль его работы с людьми Рокоссовский считал недопустимым. Однако, когда Жукова снимали при Сталине, первым за него заступился именно Рокоссовский. Когда же его снимали при Хрущеве, в 1957 году, с поста министра обороны, первым, кто выступил против него, был тоже Рокоссовский. Надо сказать, что после отставки Хрущева возникло мнение вернуть Жукова на прежний пост, но ни один маршал не поддержал это предложение. Голованов, в частности, сказал: «Если вы хотите еще большей беды для армии и государства, ставьте Жукова». Кстати, в 1957 году многие маршалы предложили назначить министром обороны Рокоссовского, но он тоже был неудобен Хрущеву. Что же касается назначения Рокоссовского в Польшу в 1949 году, то это отнюдь не было ссылкой. Голованов так пишет об отношении Сталина к Рокоссовскому:
«Рокоссовский был полководцем, к которому с большим уважением, с большой теплотой относился И. В. Сталин. Он по-мужски, то есть ничем не проявляя это на людях, любил его за светлый ум, широту мышления, культуру, скромность и, наконец, за его мужество, личную храбрость, решительность и в то же самое время за его отношение к людям, своим подчиненным. Единственный, кого Сталин после Шапошникова стал называть по имени-отчеству, был у Верховного на особом счету».
После войны Рокоссовский был Главнокомандующим Северной Группы войск. В 1949 году его вызвали в Москву. Сталин пригласил на дачу.
Рокоссовский приехал на Ближнюю, прошел на веранду – никого. Сел в недоумении, ожидая. Из сада появился Сталин с букетом белых роз, и видно было, что он их не резал, а ломал, – руки были в царапинах.
– Константин Константинович, – обратился Сталин, – ваши заслуги перед Отечеством оценить невозможно. Вы награждены всеми нашими наградами, но примите от меня лично этот скромный букет!
…Мне этот эпизод напомнил встречу императора с генералом Ермоловым, у которого царь спросил:
– Чем тебя еще наградить, мужественный старик?
– Присвойте мне звание немца,- ответил Ермолов.
Рокоссовский ничего подобного не пожелал, но ему было присвоено звание поляка.
– Константин Константинович, у меня к вам большая личная просьба, – сказал Сталин.- Обстановка такова, что нужно, чтобы вы возглавили армию Народной Польши. Все советские звания остаются за вами, а там вы станете министром обороны, заместителем Председателя Совета Министров, членом Политбюро и маршалом Польши. Я бы очень хотел, Константин Константинович, чтоб вы согласились, иначе мы можем потерять Польшу. Наладите дело – вернетесь на свое место. Ваш кабинет в Москве всегда будет вашим!
Рокоссовский знал общее положение в Польше и сказал Сталину:
– Для меня там снова может повториться тридцать седьмой год.
– Тридцать седьмого года больше не будет,- ответил Сталин.
Сам Рокоссовский говорил, что его не очень-то прельщала такая перспектива, тем более что польский язык он почти не знал, но просьба Сталина- не простая просьба… Пришлось ехать.
«Я всегда буду поляком в России и русским в Польше»,- как-то с горечью заметил он.
Вспоминая о польском периоде своей службы, богатырь двух народов (мать- русская, отец- поляк), Константин Константинович любил рассказывать, как ему дали красивую секретаршу, и она утром явилась к нему в кабинет с бумагами: «А там все по-польски написано, и я пытаюсь говорить по-польски – беру русский корень слова и приделываю к нему шипящее окончание: «Разобрамшись, докладайте!» – дескать, разберись, а потом докладывай. Но секретарша смутилась и спросила, хорошо ли пан Рокоссовский знает «польску мову». Оказывается, я сказал ей: ''Раздевайся, а потом докладывай!"»
Писатель Иван Шевцов рассказывал мне, как, будучи корреспондентом «Красной звезды», пробился в Варшаве к министру обороны Польской Народной Республики Рокоссовскому. Он сидел за столом в польской форме.
– Товажишу маршалек!- обратился подполковник Шевцов.
Рокоссовский слегка улыбнулся. Тогда Шевцов приободрился и выпалил:
– Товарищ маршал Советского Союза!
– – Вот так бы сразу! – сказал Константин Константинович и вышел из-за стола.
Красавец он был все-таки, ничего не скажешь. Наверно, самый красивый из наших полководцев. Я видел его портрет, вышитый шелком польскими женщинами.
Ни один артист ни в одном кинофильме не похож на него и не сыграл его так, чтобы это был Рокоссовский.
Молоденький драгун первой мировой с «георгием» на гимнастерке, подтянутый генерал 1941 года с шестью привинченными орденами и медалью «XX лет РККА»,- чтоб видели, что армия жива! – и в конце войны на маршальском кителе одна главная награда- напшвка за тяжелое ранение…
Теперь уж можно рассказать – был у него роман с известной актрисой. Она даже пришла и рассказала об этом жене Рокоссовского Юлии Петровне. «Мы сами разберемся»,- ответила ей Юлия Петровна, и актриса была поражена ее благородством. Ведь она написала письмо Генеральному прокурору СССР о том, что давно близка с Константином Константиновичем, а тот почему-то не хочет оформить юридически их отношения. Не известно, как реагировал главный законник страны – он не оставил следов на этом послании. Зато осталась резолюция другого человека:
«Суворова сейчас нет. В Красной Армии есть Рокоссовский. Прошу это учесть при разборе данного дела. И. Сталин».
Генеральная прокуратура уважила просьбу Иосифа Виссарионовича и вообще не стала разбирать это дело.
А актриса показывала друзьям золотые часики с выгравированной надписью: «ВВС от РКК» – как будто «Военно-Воздушным Силам от Рабоче-Крестьянской Красной…», а не «Валентине Васильевне Серовой от Рокоссовского Константина Константиновича».
Не знаю, кто бы рискнул разбирааь это «дело» после такой резолюции, где Сталин, ни слова не говоря о сути «дела», поставил своего «Багратиона» рядом с Суворовым…
Польская форма ему шла, как и советская. Есть фотографии. На одной – он на похоронах Сталина. Вспоминаются стихи Суркова:
У гроба Сталина Рокоссовскому стало плохо. Ему делали укол…
В Польской Народной Республике, на ее высоких постах, он пробыл семь лет. В 1956 году там начались волнения, выступления против власти коммунистов.
«Польское Политбюро не знает, что делать. День и ночь заседают и пьют «каву», – говорил Константин Константинович.- А в стране сложная обстановка, убивают коммунистов… Я слушал-слушал, пошел к себе в кабинет и вызвал танковый корпус…»
В ту пору Польше не удалось порвать с социализмом. Но Рокоссовский был вынужден улететь в Москву – навсегда. Говорят, всего с одним чемоданчиком. Как обычно.
В Москве маршала двух армий принял Н. С. Хрущев и сообщил о назначении заместителем министра обороны СССР.
– По мне бы и округом командовать вполне достаточно,- ответил Рокоссовский.
– Да вы не подумайте- это мы потому вас так высоко назначили, чтоб полячишкам нос утереть! – ответил Никита Сергеевич. «И так он плюнул в душу, – вспоминал Константин Константинович.- Мол, сам-то ты ничего из себя не представляешь, это ради высокой политики сделано…»
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Но настоящий плевок будет впереди, когда Хрущев развернул антисталинскую кампанию. Он попросил Рокоссовского написать что-нибудь о Сталине, да почерней, как делали многие в те и последующие годы. Из уст Рокоссовского это прозвучало бы: народный герой, любимец армии, сам пострадал в известные годы…
Маршал наотрез отказался писать подобную статью, заявив Хрущеву:
– Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой!
На другой день, как обычно, он приехал на работу, а в его кабинете, в его кресле, уже сидел маршал К. С. Москаленко, который предъявил ему решение Политбюро о снятии с поста заместителя министра. Даже не позвонили заранее…
«Встану утром, сделаю зарядку, умоюсь, побреюсь и вспомню, что мне некуда и незачем идти, – говорил Константин Константинович Голованову.- Мы свое дело сделали, и сейчас мы не только не нужны, но даже мешаем тем, кому хочется по-своему изобразить войну».
На одном из правительственных приемов, когда произнесли тост за Н. С. Хрущева и все потянулись к нему с рюмками чокаться, даже хромой, еле передвигающийся военачальник, в общем, все,- Рокоссовский и Голованов остались стоять на месте, а они самые длинные, самые заметные. Больше их на такие приемы не приглашали. Оба оставались в тени.
Уже при Брежневе на приеме в честь монгольской делегации Голованов подошел к А. Н. Косыгину, тогдашнему премьеру, и спросил:
– Что вы имеете против Рокоссовского?
– Я? Ничего,- ответил Алексей Николаевич.
Вскоре после этого в квартире Рокоссовского раздался телефонный звонок: немедленно прибыть в Министерство обороны, комната такая-то. «Так мне звонили только один раз в жизни, – говорил потом Константин Константинович,- когда я был командиром корпуса в 1938 году. Когда арестовали».
В Министерстве обороны его никто не встретил, даже вначале часовой не хотел пропускать. В комнате, куда назначили прийти, увидел человека в штатском.
– Вы кто? – спросил штатский.
– Рокоссовский.
– А, проходите. Мы тут собрались делать фотоальбом, маршалов фотографируем.
«А я подумал – все»,- признавался Рокоссовский.
…Он был из тех людей, которых называют легендарными. Помню военную песню о батальонном командире, где есть такие слова:
Если О человеке поют, наверно, это что-то значит. Когда Жуков стал четырежды Героем, его поздравил Буденный, на что Жуков ответил: «Семен Михайлович, обо мне песен не поют, а о вас поют…»
По радио я слышал торжественную музыку, по духу напоминающую старинные марши русской армии времен Румянцева и Суворова. Дикторша сообщила: «Прозвучал созданный Михайловым во время Великой Отечественной войны марш "Рокоссовский"».
Не знаю, о ком еще из наших полководцев были тогда написаны марши для духового оркестра…
Конечно, это не самое главное. Но безразличия к фамилии Рокоссовского не было никогда, она вызывала восхищение. Рокоссовский – звучит как бой, как музыка Победы, как ратная слава. Красавец в генеральском кителе стоит на бруствере 1941 года. Пуля сшибает с головы фуражку, а он и не думает об укрытии. Что это? Бравада? Считайте так. Но тот, кто еще минуту назад помышлял сдаться в плен, не побежит к врагу, увидев такого генерала.
Немцы давали прозвища нашим полководцам. Был, например, «генерал Паника»… Рокоссовского враги прозвали «генерал Кинжал» – победу он добывал на острие кинжала, который, углубляясь в противника, окончательно поражает его.
Во время «холодной войны», когда американцы угрожали нам со своих баз в Турции и накалилась южная граница, в западной печати промелькнуло краткое сообщение: «Командующим Закавказским военным округом назначен маршал Рокоссовский – мастер стремительных ударов и массовых окружений». Был ли вообще Рокоссовский в этой должности, я не проверял, но заметка возымела действие…
Все, кто знал Рокоссовского, говорят прежде всего о его человеческих качествах, которые на первый взгляд даже затмевали в нем талант полководца. Отмечают, что его скромность даже мешала ему громко сказать о себе.
Известный детский поэт С. Я. Маршак рассказывал, как на аллее одного из подмосковных санаториев он часто встречал высокого, подтянутого мужчину. Стали здороваться друг с другом, потом как-то вместе оказались на одной скамейке. «Было что-то очень знакомое в нем, в его выправке,- говорил Маршак,- и я спросил, не военный ли он?
– Военный.
– Наверно, были и на фронте?
– Воевал. Приходилось.
– Я тоже часто бывал на фронтах,- сказал ему Маршак и стал говорить о своих воинских доблестях. А потом поинтересовался фамилией собеседника – уж больно знакомое лицо!
– Рокоссовский,- просто ответил новый знакомый.
– Представляете мое состояние! – смеялся Самуил Яковлевич».
Что-то гордое согревает душу, когда под музейным стеклом читаю текст ультиматума, направленного гарнизону одного из немецких городов: «Я, маршал Рокоссовский, наголову разгромивший ваши войска под Сталинградом и Курском…»
Это писал наш полководец, именем нашей страны, на государственном языке нашего народа.
Когда я думаю о нем, жизнь его вспыхивает передо мной яркими картинками. Вот он в штатском костюме, на Выставке достижений народного хозяйства, едет в открытом экскурсионном троллейбусе, и кто-го его уже узнал и раскрыл рот от изумления, а он улыбается и жестами умоляет не привлекать внимание…
Вот в военном санатории медицинская сестра делает замечание одному генералу, сидящему под палящим солнцем с непокрытой головой, а тот ей отвечает: «Если с моей головой что случится, ничего страшного ни для кого не будет, а вот если с тем человеком что-то произойдет,- генерал указал на сидящего на пляже Константина Константиновича,- то лично товарищ Сталин вам всем головы поотрывает!»
Бывший заместитель начальника военного санатория имени Фабрициуса в Сочи Николай Тихонович Лукашов рассказал мне, что Рокоссовский часто приезжал туда с женой.
– Ты мне громче кричи, а то я плохо слышу,- говорил он в последний свой приезд, когда уже болел и ходил со слуховым аппаратом.
«Во время войны это был самый большой авторитет на фронтах, все стремились попасть к нему,- замечает Лукашов.- Что касается Жукова, он был заместителем Верховного и мало командовал фронтами».
Рокоссовский рассказывал Лукашову, как его войска с моря заняли датский остров – весьма непростое дело. Попав на территорию маленького чужого государства, наши солдаты поразились, что дома не запираются, велосипеды стоят прямо на улицах. Но и островитяне обалдели от эпидемии воровства… К Рокоссовскому обратился глава государства, умоляя вывести освободителей, что и было сделано, а командующего наградили высшим датским орденом.
– Так и не удалось нам оккупировать Данию! – смеялся Константин Константинович.
Не раз во все времена подводила нас и на поле брани наша национальная особенность. В Бородинском сражении казаки Платова чуть было не взяли в плен Наполеона, но, заметив богатый обоз, не удержались, а императора Франции упустили, и тем самым изменили ход мировой истории…
В санатории имени Фабрициуса каждому маршалу для экскурсий и поездок по городу полагался автомобиль.
Н. Т. Лукашов вспоминает: «Я как-то иду в центре Сочи, смотрю – Константин Константинович стоит в очереди на автобус. Его никто не узнает. Я потом говорю ему:
– Почему вы не сказали, я бы вам дал машину!
– А я на рынок ездил, – ответил Рокоссовский».
В столовой он отказался от «маршальского» зала,
сидел в общем. И все отдыхающие маршалы, узнав, что сам Рокоссовский обедает в общем зале, не решались на «маршальский», только один генерал армии важно восседал там…
После войны Сталин от имени государства подарил Рокоссовскому роскошный особняк на Патриарших Прудах. А что Константин Константинович? Разделив особн5пс на несколько квартир, он предоставил их своим сослуживцам по штабу фронта, с кем прошел войну.
Сталин узнал об этом и дал Рокоссовскому огромную квартиру в центре Москвы на улице Горького, в одном из тех домов, цоколь которого был облицован красным гранитом, привезенным в 1941 году немцами под Москву для сооружения памятника германскому солдату-победителю…
Не было в Рокоссовском жадности, хватательства, что ли. Это вызывало и восхищение, но и ненависть с гаденьким ворчанием исподтишка тех, кто, как им казалось, встал вровень с ним, а то и повыше, а он, – ишь ты, белая ворона, чистоплюй, аристократ, сталинский любимчик… Да, Сталин ценил его и за это, что тоже возбуждало зависть возивших вагонами барахло из Германии…
Вот он собирается на военный парад и в потрясающем своем мундире, в золоте звезд, бриллиантах ордена Победы выходит на лестничную площадку. Навстречу идет подруга дочери Ады.
– Ну как я выгляжу, Марина? – улыбаясь, спрашивает он.
– Конец света, Константин Константинович!
А он и в старости был очень красив – так, что и не видно было старости.
Вот его пригласили на празднование годовщины освобождения Минска. Праздник устроили необычный, с огромным количеством цветов. И не то чтобы букеты преподносили – было по-другому. Толпы народа образовали живой коридор, по которому шел Рокоссовский, и ему под ноги бросали розы. Это его последний праздник. Константин Константинович уже был тяжело болен. Он смущенно шагал, стараясь не наступать на живые цветы, но ему бросали их под ноги. И этим все сказано.
Выделялся он среди военных. «Он был как из лицея», – сказал мне о Рокоссовском видный наш государственный деятель и очень порядочный человек Кирилл Трофимович Мазуров.
Незадолго до смерти к Рокоссовскому пришли из Министерства обороны:
– Константин Константинович, передайте нам свои просьбы – любое ваше пожелание будет выполнено!
Единственное, что он попросил перед смертью,- перевести своего зятя Виля Кубасова с Дальнего Востока в Москву. Потом Виль станет генералом…
Он умер в субботу 3 августа 1968 года. Хорошо помню тот день. Мы испытывали в Шереметьеве маленький самолетик Як-18Т, и я сидел в кабине, готовясь к полету. По радио передали сообщение…
Некролог был необычным. Ни до, ни после не помню таких слов в подобных официальных документах той эпохи:
«Один из выдающихся полководцев, воспитанных нашей партией, он отличался личной храбростью и большим человеческим обаянием… Личная скромность, чуткость к людям, беспримерное мужество и героизм в боях с врагами нашей Родины снискали ему всеобщую любовь и уважение».
«Образ Константина Рокоссовского – славного талантливого маршала, воина-героя, коммуниста и интернационалиста, благородного, скромного человека – навсегда останется в памяти воинов Народного Войска Польского»,- писал Войцех Ярузельский.
Боевые товарищи решили сделать необычные похороны. То, что они придут в Колонный зал и на Красную площадь, было ясно. Маршалы, получившие это высокое звание на полях сражений, договорились, что они, а не члены Политбюро, поднимут урну с прахом Рокоссовского и понесут к Кремлевской стене. А тогда еще были живы Жуков, Василевский, Конев, Тимошенко, Мерецков, Голованов, адмирал Кузнецов… Члены Политбюро должны идти за ними…
Однако эта необычность кому-то не понравилась, и похоронили не как планировали, в среду, а на день раньше, во вторник, и многих военачальников не было.
«Я, например, был твердо уверен, что похороны будут в среду, и сидел на даче»,- признался Голованов.
Урну несли члены Политбюро. Брежнев прослезился. «Раньше надо было плакать», – сказала ему вдова, Юлия Петровна… Я познакомился с ней много позже, когда впервые переступил порог их квартиры. Дом на улице Грановского сюит в барельефах бывших жильцов, как в орденах. Но почему-то до сих пор на нем нет мемориальной доски одному из самых прославленных его обитателей. «Пробивать надо»,- услышал я потом, в квартире.
Местные власти Зеленограда просили переименовать их город в Рокоссовск- в 1941-м здесь был остановлен немец. Правительство отказало. А это имя неплохо бы вошло в строй старинных подмосковных названий, органично звучит: Можайск, Волоколамск, Рокоссовск…
– Куда идете? – спросили внизу.
– К Рокоссовским.
…Юлия Петровна сидела на полу. Она раскладывала фотографии.
– Вот Константин Константинович умерший… Это он еще до ареста… Вот его жена,- говорит она о самой себе. – Вот их дочь Ада. Она недавно застрелилась…
Из пистолета Паулюса… Почему застрелилась, не берусь и не смею судить, ибо с огромным уважением отношусь к тем, кто решился на такой шаг. Отцовское мужество сцементировало ее характер… Остались Костя и Павел – внуки Константина Константиновича…
Я пытаюсь отвлечь Юлию Петровну от новой трагедии и показываю на фотографию двадцатых годов, где молодой комполка снят с молодой женой.
– Вот тоже Константин Константинович, – говорю я.
– Ой, как вы его узнали! – всплескивает руками Юлия Петровна.
Видно, что она уже очень больна. Такая жизнь не могла не оставить жестоких следов.
Листаю альбом и задерживаюсь на пачке писем. Это тоже легенда, романтическая история безответной любви незнакомой английской женщины к русскому генералу. Много лет писала ему письма некая Милзи, которую он никогда в жизни так и не увидел. И она его тоже. Влюбилась заочно, после Сталинградской битвы, когда его фотографии облетели весь мир. В своем доме она устроила для него комнату в русском стиле, собирала все, что связано с его именем.
Майская открытка с розовой ленточкой, написано печатными буквами по-русски: «Моему собственному возлюбленному Кон от его преданной и вовеки верной Милзи. 1962 г.».
Есть у Рокоссовского еще одна дочь- Надежда, очень похожая на него. Мать ее была военврачом. На фронтовом снимке – миниатюрная миловидная женщина рядом с высоченным генералом, которого невозможно не узнать. Оба еще в петличках… После войны мать Нади поставила перед Константином Константиновичем вопрос ребром: или – или. Он дал дочери свою фамилию и отчество, но не ушел от Юлии Петровны, сказав:
– Она ко мне босиком в тюрьму приходила. Я ее никогда не брошу.
«После войны из маршалов со своими женами остались только Рокоссовский да твой покорный слуга»,- говорил мне А. Е. Голованов.
В квартире Рокоссовского нет музея, ибо купило ее у родственников не государство, а приобрел некий богатый человек…
Любил Константин Константинович бывать на своей даче в Тарасовке…
Мне говорили, что на даче он любил сажать картошку и всегда сам ее выкапывал. Наверно, это от белорусского детства…
Дачу в Тарасовке после смерти маршала ограбили. Юные энтузиасты-мерзавцы побили светильники, поломали мебель, ходили своими ублюдочными ногами по рукописям великого полководца.
Растащили библиотеку, даже сочинения Мао Цзэ-дуна увели. Тот, кто сотворил кощунство, знал, чья эта дача, чью память он грабит. Рядом, на даче модного юмориста, ничего не тронули, только выпили водку и оставили благодарственную записку. Куда Рокоссовскому до этого актера?
Это уже нам цена, нынешним жителям России, о безопасности которой он продолжал думать до последних дней.
Вот листочек из блокнота маршала, озаглавленный: «Мысли мои» (подчеркнуто):
«Необходимо решительно отказаться от устаревших методов ведения боевых действий. Правильно используя всю силу ядерного оружия, применять это оружие для ведения боя в новых условиях особенностями и силой этого оружия (нужно думать)…
Оборона – как средство заставить противника сосредоточить свои силы в районах обороны для нанесения по ним ударов ядерным оружием и перехода от нее к наступательным действиям. О длительной обороне на одном месте не может быть и речи. Удар, преследование, остановки и опять удар…»
– А он так и делал,- говорит его внук, тоже Константин, тоже Рокоссовский, тоже высокий и красивый, тоже офицер, только погоны пока не маршальские…
Он был сыном времени, думал о защите Отечества и в нужный момент, конечно бы, не дрогнул.
Много легенд о нем…
В одном застолье я узнал, что шампанское с медалями на этикетках называют «Рокоссовский». Конечно, это уже черт знает что, но есть же коньяк «Наполеон»! Право, стоило завоевывать мир, чтобы твоим именем назвали напиток или торт…
И все-таки когда я думаю о Рокоссовском, то вижу перед собой снимок двух молоденьких конников, у которых все впереди – и страшные испытания, и мировая слава. Ратная служба их проходила вместе, и вот едут рядышком комдив Рокоссовский и комполка Жуков. И хоть долго, наверно, их будут сравнивать, оба достойны. Видно, прав В, М. Молотов, который сказал мне как-то: «По характеру для крутых дел Жуков больше подходил. Но Рокоссовский при любом раскладе в первую тройку всегда войдет. А кто третий – надо подумать…»
Можно противопоставлять и спорить, кто лучше. Во всяком случае, каждый не хуже, ибо оба- наша ратная слава.
И через много лет те же два конника едут навстречу друг другу по Красной площади, и Рокоссовский, сдерживая коня и собственную улыбку, докладывает своему давнему сослуживцу Жукову:
– Товарищ Маршал Советского Союза! Войска Действующей армии и частей Московского гарнизона для Парада Победы построены! – И передает свернутый трубочкой рапорт.
Они едут рядом на белом и вороном конях, и под копытами- поверженные знамена германского вермахта.
Это – бессмертие.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |