"Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы." - читать интересную книгу автора (Чуев Феликс Иванович)НЕСПИСОЧНЫЙ МАРШАЛ«№ 36412/42 Секр. 4 отд. РУ ВВС ГЕРМАНИИ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫЕ СИЛЫ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. АВИАЦИЯ ДАЛЬНЕГО ДЕЙСТВИЯ (АДД). 4 отдел Разведуправления Генштаба ВВС …Данные для этой разработки были неоднократно проверены, ибо для этого много благоприятных обстоятельств. На достоверность всех данных было обращено особенно серьезное внимание… 1. История развития АДД …В начале войны перед военным руководством Советского Союза встала серьезная задача создания единой системы подготовки и обучения всех соединений дальней бомбардировочной авиации, ибо налицо были грубые ошибки в ее боевом применении и ощутительные потери. Уже в первые дни войны высшее командование ВВС К А благодаря неправильному использованию соединений дальней бомбардировочной авиации потеряло весь состав самолетов- бомбардировщиков и отлично подготовленный для ночных и слепых полетов летный состав. При дневных действиях по переднему краю обороны дальнебом- бардировочная авиация выполняла свои задачи без сопровождения истребителями, что привело к огромным потерям… В апреле 1942 года военным руководством были приняты решительные меры, и в удивительно короткий срок был создан «Оперативный воздушный флот» – АДД. …АДД выводят из состава ВВС К А и ставят во главе ее признанно способного, имеющего боевой опыт генерал-полковника Голованова, который быстро был произведен в маршалы авиации и пользуется чрезвычайно большим доверием у Сталина. Принимая во внимание ее особые задачи, АДД в дальнейшем получает самостоятельность… 2. Организация АДД …Во главе АДД стоит Главнокомандующий – летчик дальнебомбардировочной авиации А. Е. Голованов, который 3 августа 1943 года был произведен в маршалы авиации. По всеобщему мнению, он считается одним из способнейших генералов ВВС СССР. Имея долголетний опыт как летчик гражданской авиации, он обладает большими летными данными и отличным организаторским талантом. В Академии гражданского воздушного флота и во время своей работы в качестве руководителя территориальных управлений ГВФ в Средней Азии и Сибири он получил всесторонние знания в области авиации и, в частности, в области дальних воздушных сообщений, а также организационно-административные навыки, которые он и использует в настоящее время в военной авиации. Кроме того, он имеет большую популярность, хорошее общее развитие и обладает большой энергией. Значительно то, что до сих пор никто из пленных летчиков не мог сказать про него ничего отрицательного, что совершенно противоположно по отношению ко многим другим генералам ВВС СССР. Положение Голованова, а также всей АДД знаменуется очень близким отношением Голованова к Сталину. Согласно показаниям военнопленных, Голованов еще в первые годы существования Советской власти, очевидно, был активным деятелем ЧК. Впоследствии он сменил свою работу в партийных органах на профессию простого летчика, где также успешно проявил себя. В 1938 году советская пресса отмечала его как летчика-миллионера, налетавшего миллион километров. Голованов, в числе немногих, имеет право на свободный доступ к Сталину, который называет его по имени в знак своего особого доверия. Как представитель Ставки Верховного Главнокомандования, Голованов не менее значительная личность, чем маршал Новиков, не говоря уже о его обширных знаниях в тактических вопросах. АДД особенно обязана личности Голованова тем, что она к сегодняшнему дню является предпочтительным видом авиации ВВС СССР, имеет больший авторитет, чем другие виды авиации, и стала любимицей русского народа». Это писал враг. Для себя. КАКОЙ БЫЛ МАРШАЛ – МАРШАЛ ГОЛОВАНОВ! …Странное дело – человека нет уже почти 20 лет, а не прошло, наверное, и дня, чтобы я не вспомнил о нем и не услышал его слова: – Я тебе скажу следующее дело… Знавал я многих крупных военных, даже с некоторыми самыми прославленными довелось не раз беседовать, и все-таки - Были у меня такие стихи… Я познакомился с ним в 1968 году в Научно-исследовательском институте гражданской авиации, где работал инженером по летным испытаниям, а Главный маршал авиации (кстати, получивший это звание в 40 лет, самый молодой в мире!) заканчивал свою карьеру в должности заместителя начальника института по летной части, а практически – летал вторым пилотом на опытных самолетах. Такое только в России… Его рано уволили на пенсию, после смерти Сталина. Просил работу, ответили: «Для ваших погонов у нас и должности нет!» И тогда он пошел летать ВНИИ. Его дедом по матери был Николай Кибальчич, да, да, тот самый молодой человек, но уже с траурной каймой бороды, тот самый революционер-народоволец, что готовил покушение на царя и был за это царем повешен. Тот самый, что перед самой казнью отправил из тюрьмы на высочайшее имя пакет с чертежами первого в мире космического летательного аппарата… Вот такое родство… А в октябре 1917 года 13-летний Голованов вступил в Красную гвардию – благо вымахал ростом под два метра и выглядел на все 16… Воевал на Южном фронте, работал в контрразведке. Принимал участие в аресте Бориса Савинкова, и пистолет знатного эсера хранился в столе у будущего маршала. В 21 год он носил четыре шпалы на петлицах- полковник по более поздним понятиям. Но, как спустя годы напишет о нем в своем досье Гитлеру немецкая разведка, «он сменил свою работу в партийных органах на профессию простого летчика, где также успешно проявил себя». Он стал гражданским летчиком, быстро вырос до начальника Восточно-Сибирского управления Гражданского воздушного флота. И – 1937 год. Исключен из партии в Иркутске, чудом избежал ареста: друзья-чекисты предупредили, чтоб срочно уезжал в Москву, за правдой. В Москве с трудом устроился вторым пилотом. И добился правды: Комиссия партийного контроля выяснила, что исключен он ошибочно, более того, обнаружили документы о представлении его к ордену Ленина за работу в Сибири. Ему вновь предложили руководящую должность, уже в Москве, но он отказался и продолжал летать пилотом. Очень хорошим пилотом. Когда я смотрел на него, видел в нем летчика «громовского плана». Дело в том, что я давно уже всех хороших летчиков делю на два типа: громовский и чкаловский. Так вот, Голованов, мне кажется, относился к гро- мовскому складу характера в авиации. Хотя, конечно же, и у Громова, и у Чкалова было много общего: беспредельная любовь к своему делу, стремление быть первым. Оба мечтали облететь земной шар. Чкалову помешала внезапная, нелепая гибель, Громову – война. Таким же был Голованов. Тоже мечтал о полете вокруг шарика. В 1938 году газеты писали о нем как о летчике-миллионере, то есть налетавшем миллион километров. Дальше- Халхин-Гол, финская кампания. Голованов летает, применяя передовое в самолетовождении – радионавигацию, точно выводит самолет на цель, выполняет с экипажем задание и возвращается на базу. Немногие тогда так летали. …Новый 1941 год шеф-пилот Аэрофлота Голованов встречал в Москве, в клубе летчиков, где теперь гостиница «Советская». Голованов сидел за столом с генеральным инспектором ВВС Яковом Владимировичем Смушкевичем. Смушкевич завел разговор о том, что наши летчики слабо подготовлены к полетам в плохую погоду, вне видимости земли, что показала Испания и особенно Финляндия. Летать по радио они не умеют, и у нас не придается должного значения этому делу. – И вы должны об этом написать письмо товарищу Сталину, – сказал Смушкевич Голованову. Много лет спустя мы вдвоем с Головановым читали это письмо. С облегчением, что выполнил указание начальства, отправил письмо, однако не надеясь на то, что оно попадет к столь высокому адресату, а если и попадет, то станет ли Сталин читать письмо простого летчика? Вскоре его очередной полет в Алма-Ату был прерван, срочно вызвали в Москву. – Несколько раз звонил какой-то Маленков,- сказала жена. Вскоре снова позвонили, прислали машину, и Голованов оказался в кабинете секретаря ЦК Г. М. Маленкова, который после короткого разговора снова предложил сесть в машину. Не прошло и пяти минут, и они вошли в небольшой подъезд, поднялись на второй этаж. По кабинету от дальнего стола навстречу шел человек, знакомый всему миру по портретам. – Здравствуйте,- сказал Сталин.- Мы видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду. Мы вот здесь,- он обвел присутствующих рукой,- ознакомились с вашей запиской, навели о вас справки, что вы за человек. Предложение ваше считаем заслуживающим внимания, а вас считаем подходящим человеком для его выполнения. Как во сне. Все снова, с нуля, началось для Голованова. Верней, не с нуля. С полка. Сталин присвоил Голованову звание подполковника. За три года он вырос до Главного маршала авиации. Небывало! – Как к вам относился Сталин? – спросил я его. – Как я к тебе,- коротко ответил Александр Евгеньевич. В Подольском военном архиве мы вместе будем читать разработку немецкой разведки: «Голованов, в числе немногих, имеет право на свободный доступ к Сталину, который называет его по имени в знак своего особого доверия». – А ведь правда, называл,- улыбается Голованов, снимая очки. – Откуда они все это узнали? Я тебе скажу следующее дело: я его ни разу не подвел, пи разу не обманул. А среди командующих такие были, и Сталин имел при себе средство против них: записную книжку – «колдуна», как он говорил, которую доставал из глубочайшего кармана брюк. В нее он записывал наиболее важные цифровые данные. «Средство против брехунов типа Еременко и Жига- рева», – говорил Сталин. В одну из самых первых наших встреч я напрямик сказал Голованову: – Александр Евгеньевич! Немецкие полководцы написали горы фолиантов о том, как вы их разбили, а вы, наши маршалы Победы, ничего не рассказали. Еще не было мемуаров Жукова, Рокоссовского, Конева… – Да я не умею. – Поможем. – Не напечатают. В этом была большая доля истины, хотя поначалу повезло: несколько исписанных маршалом ученических тетрадок я показал В. А. Кочетову, возглавлявшему журнал «Октябрь», и в июле 1969-го в журнале появились первые главы «Дальней бомбардировочной…» Голованова. Но тут-то и началось! Своими прямыми, откровенными воспоминаниями Голованов как бы разворошил былое. Каждая новая публикация давалась с великим трудом и автору, и редактору журнала. Было, конечно, немало сторонников и союзников. Однако было много и высоких недругов, некоторые из них ныне стали «перестройщиками». Мемуары Голованова появлялись в «Октябре» с большими перерывами еще четыре раза, последний отрывок- в июле 1972 года. Были они набраны отдельной книгой в издательстве «Советская Россия», но по чьему-то злому умыслу ее рассыпали. Я помогал маршалу, редактировал рукопись, добывал нужные материалы, но все – впустую. Неугоден-с. Книга вышла в Воениздате лишь в 1997 году, весьма сокращенная, мизерным тиражом. – Я особенно им неудобен,- говорил Голованов,- потому что сам пострадал в 1937-м, мужа сестры моей расстреляли. Но я, работая со Сталиным, видел, какой это человек. …В последнюю нашу встречу с Головановым, когда ему оставались считанные дни, он лежал на даче, сломленный страшным недугом: – Даже руки тебе не могу пожать. Давай попрощаемся с тобой по-испански: «Салют! Салют!» – Он с трудом поднял сжатую в кулак руку. Очень переживал, что не издана книга: – Какая-то букашка правит идеологией… Но придут люди из нашей России, Советской России, все напечатают! Я понимал, что это будет не скоро, и все годы, как и при общении с Молотовым, вел подробнейший дневник, записывая каждую встречу. Сколько мне понарас- сказывал маршал Голованов! Хочу поделиться с вами, читатель, ибо это, наверно, не только мне до сих пор интересно. Я всегда вижу его перед собой. Вот он сидит за столом в белой рубашке, крутит в руках расческу и, покашливая, начинает: – Я тебе должен сказать следующее дело… Когда противен мир и не хочется жить, когда из года в год, изо дня в день над тобой измываются, оскорбляют и унижают животные разных уровней развития и общественного положения, думаешь: «Боже мой! Того мы все и стоим!» И не жаль становится ни прошлых жертв, ни будущих, и сам готов чуть ли не стрелять в любое омерзительное существо, у которого вместо бирки на шее почему-то имеется в кармане документ, удостоверяющий личность и гражданство,- вот тогда, чтобы остановить себя и не уподобиться стоящей перед тобой твари в человеческой одежде, я вспоминаю таких, как Александр Евгеньевич Голованов. И горжусь своей Родиной. Своим народом. НАГРАДЫ Приехали с братом на дачу к Голованову в Икшу. Брат мой говорит, что у них в интернате ребята болтают, будто Сталин сам себе присвоил звание генералиссимуса. – Я тебе должен сказать по этому поводу следующее, – начал Александр Евгеньевич.- У Сталина было очень немного наград, и каждый орден он получал только после согласия всех командующих. Никогда никаких орденов Сталин не носил. Это его только рисовали так. Исключение – - звездочка Героя Социалистического Труда. Но тут была особая причина. Проснувшись в день своего рождения, он увидел эту звездочку, которую раньше никогда не носил, на своем свежевыглаженном кителе. Это дочь Светлана приколола. А у восточных людей есть обычай: если что-то сделала женщина, так должно и быть. С тех пор он и носил эту единственную звездочку до последних дней жизни. Поздней осенью 1943 года в штаб к Голованову приехал генерал-полковник Е. И. Смирнов и привез обращение командующих в Президиум Верховного Совета с просьбой о награждении И. В. Сталина орденом Суворова. В обращении перечислялись его заслуги в войне против фашистских захватчиков. – А почему я, подчиненный непосредственно Сталину, должен подписывать представление на своего руководителя? – спросил Голованов. – Дело в том, что товарищ Сталин вообще отказался принимать эту награду и только по ходатайству командующих согласился,- ответил Ефим Иванович. – Но здесь еще нет подписей. Мне как-то неудобно первым подписывать… – Решили начать с тебя. «Я подписал представление от чистого сердца,- вспоминал Голованов,- а в начале ноября 1943 года был опубликован Указ о награждении И. В. Сталина: «За правильное руководство операциями Красной Армии в Отечественной войне против немецких захватчиков и достигнутые успехи…» Я более чем уверен, что лаконичность и скупость формулировки Указа говорит о том, что его редакция не прошла мимо Сталина. Его награждали очень редко, и думаю, что его авторитет мог бы значительно уменьшиться, допусти он слабость в этом вопросе. Когда я приносил папку с награждениями, повышениями, Сталин расписывался на ней сверху, не глядя, только спрашивал: «Проверил? Все проверил?» И не дай бог, если б я ошибся! Иногда Сталин вносил свои поправки, добавления. Летчика В. В. Пономаренко я неоднократно представлял к званию Героя, и, когда приносил очередную папку, Сталин спрашивал: «А Пономаренко здесь есть?» «Есть». Тогда Сталин развязывал тесемки папки, вычеркивал Пономаренко и против его фамилии писал: «Орден Ленина». Понижал награду на ранг. Дело в том, что Пономаренко после выполнения боевого задания садился в сложных условиях и на летном поле побил несколько самолетов. Его хотели судить, но я заступился. Однако Сталин помнил этот случай… Надо сказать, после войны Сталин прекратил все повышения генеральских званий, исключая случаи особых заслуг. Когда мы прибыли из Сталинграда, были учреждены новые ордена – Суворова и Кутузова. Сталину принесли образцы. Он взял орден Суворова первой степени, сказал: «Вот кому он пойдет!» – и приколол мне на грудь. Вскоре вышел Указ…» Этим главным полководческим орденом Голованов был награжден трижды. Мало у кого из наших полководцев было три ордена Суворова I степени. Даже у Жукова, по-моему, два. Во всяком случае, сами маршалы, с которыми мне приходилось общаться, придавали этому большое значение. Помню, умер один из полководцев, мы с Головановым читали некролог, и Александр Евгеньевич сказал: «А посмотри, сколько у него орденов Суворова?» МАРШАЛЬСКАЯ ЗВЕЗДА Александр Евгеньевич показал мне свою Маршальскую Звезду- достал из ящика письменного стола. Как и большинство людей, я никогда раньше не держал ее в руках. Она из золота и платины, чуть больше Звезды Героя СССР, в центре – большой бриллиант, в каждом из пяти лучей – мелкие. – Ты знаешь, ее можно в комиссионку сдать,- сказал Голованов,- и за нее дадут 5 тысяч рублей. Александр Евгеньевич ошибся. В 1977 году я выступал на ювелирной фабрике и узнал, что Маршальская Звезда- ее там изготовляют- стоит от 12,5 до 46 тысяч рублей, в зависимости от того, какие бриллианты. В Краснознаменном зале Центрального Дома Советской Армии, где прощались с маршалом Головановым, я прикалывал его Маршальскую Звезду к алой подушечке. Рядом стоял солдат, которому внушал офицер: – Смотри за ней в оба! И еще орден Сухэ-Батора, вот тот, большой, могут спереть! ЛЮБИЛ РУССКИХ… – Сталин очень любил русских,- рассказывал Голованов. – Сколько раз Чкалов напивался у него до безобразия, а он все ему прощал – в его понимании русский человек должен быть таким, как Чкалов. Сталин жалел, что не родился русским, говорил мне, что народ его не любит из-за того, что он грузин. Восточное происхождение сказывалось у него только в акценте и гостеприимстве. Я не встречал в своей жизни человека, который бы так болел за русский народ, как Сталин. Сталин сам не представлял масштабов своего влияния. Если бы он знал, что скажет- и человек разорвется, а сделает, он бы много еще хорошего сделал. Но в нем жила трагедия, что он не русский. Он подчеркивал, что во время войны у нас было выбито 30 миллионов человек, из них – 20 миллионов русских. А Сахаров и прочие написали письмо Брежневу: чтобы поправить экономическое положение страны, нужно упразднить нации- пусть, дескать, как в Америке будет… А ведь пройдет каких-нибудь 50 лет, и люди удивятся, как это были какие-то споры о Сталине, когда очевидно, что он великий человек! Да, сейчас у нас преобладает центризм – боятся загибов в ту и другую стороны, что на руку левакам, и они сейчас торжествуют. Почему на Западе так боятся воскрешения имени Сталина? Почему так приемлем был для них Хрущев? Да потому, что они боятся своего конца! А Сталин к этому дело вел. …На встрече ветеранов в Барановичах 7 августа 1971 года Голованов сказал: – Мне посчастливилось работать с великим, величайшим человеком, для которого выше интересов государства, выше интересов нашего народа ничего не было, который всю свою жизнь прожил не для себя и стремился сделать наше государство самым передовым и могучим в мире. И это говорю я, которого тоже не миновал 1937 год! ДОКТОР ВИНОГРАДОВ Александр Евгеньевич рассказал, что ему академик Виноградов, врач, лечивший Сталина, говорил, что после ареста его вызвал Сталин и спросил: – Так это правда, что ты шпион? – Правда, товарищ Сталин. – Неужели и правда то, что ты хотел меня убить? – Правда, – ответил милейший человек Виноградов. Зачем он так наговаривал на себя? Ему сказали перед этим: признаешься – поедешь лечить на Колыму, не признаешься – расстреляем. «37-й ГОД МНЕ ПОНЯТЕН» – 37-й год мне понятен, – говорил Голованов. – Были такие, как Хрущев, Мехлис – самые кровавые, а потом пошло массовое писание друг на друга, врагомания, шпиономания, еще черт знает что! Великая заслуга Сталина, я считаю, в том, что он все-таки понял и сумел остановить это дело. То, что взяли Тухачевского и прочих, видимо, было правильно, начало было правильным. Но зачем забирали простых людей по всей стране? Решили избавиться от подлинных врагов, но потом стали писать друг на друга. Я знаю одного человека. Спрашиваю: «Писал?»- «Писал».- «Почему?»- «Боялся». А ведь никто не заставлял. Тухачевский через несколько часов на всех написал. Ворошилов возмущался: «Что это за человек?» А Рокоссовский, как его ни истязали, никого не выдал. Надо тебе, Феликс, написать о нашей дружбе с Рокоссовским. Из общевойсковых полководцев он был самый любимый у Сталина… Из прокуренной редакции журнала «Октябрь» мы выходим с Александром Евгеньевичем на улицу «Правды», в морозный день, в снежок, идем пешком до Белорусского, спускаемся в метро и расстаемся на «Площади Революции». Я говорю, что иду в ГУМ покупать лыжи – сегодня сломал лыжу на крутом, градусов 85, склоне, где никто не катается. – Видимо, там угол выхода неподходящий, – сказал Александр Евгеньевич. ДО ВСТРЕЧИ СО СТАЛИНЫМ – Сталин был человеком не робкого десятка,- рассказывал Голованов.- Когда я работал у Орджоникидзе, мне довелось присутствовать на испытаниях динамореактивного оружия, созданного Ку- рчевским, предшественником создателей знаменитой «катюши». У Курчевского была пушка, которая могла стрелять с плеча. На испытания приехали члены Политбюро во главе со Сталиным. Первый выстрел был неудачным: снаряд, как бумеранг, полетел на руководство. Все успели упасть на землю. Комиссия потребовала прекратить испытания. Сталин встал, отряхнулся и сказал: Давайте еще попробуем! Второй выстрел был более удачным. Со Сталиным я тогда еще не общался. До встречи со Сталиным,- продолжает Голованов,- я представлял его деспотом, кровавым тираном. И что же? Разговариваю с ним день, другой, месяц за месяцем, год за годом… Конечно, было у него мнение, что теперь наши враги не станут работать по мелочам, а постараются заслать своих агентов повыше, проникнуть в Кремль… «ЕЩЕ БЫ! КОНЕЧНО ИСПЫТАЕМ!» …Отставал Красноярский танковый завод. Решили назначить нового директора. Нарком предложил своего заместителя. – А сколько он получает? – спросил Сталин. – Семь тысяч рублей. – А директор завода? – Три тысячи рублей. – А он согласен туда поехать? – Он коммунист, товарищ Сталин. – Мы все не эсеры,- ответил Сталин. Вызвали этого товарища. – Есть мнение, – сказал Сталин, – назначить вас директором завода. Вы согласны? – Если надо, поеду. Сталин спросил у него о семье, детях. – Давайте сделаем так: мы сохраним здесь для семьи вашу зарплату, а вы там, как директор, будете получать свои три тысячи. Согласны? И человек с радостью поехал в Красноярск. – Я тебе скажу следующее дело,- продолжает Голованов,- как-то Сталин приехал к летчикам-ис- пытателям и стал выяснять, сколько потребуется времени для испытания одного весьма актуального самолета. – Три месяца, – ответили ему. – А за месяц нельзя испытать? – Никак, товарищ Сталин. – Сколько получит летчик за испытания? – Двадцать тысяч рублей. – А если заплатить сто тысяч, за месяц испытаете? – Еще бы! Конечно испытаем! – Будем платить сто тысяч, – сказал Сталин. КТО из НЕМЕЦКИХ ПОЛКОВОДЦЕВ? – Кто из немецких полководцев во вторую мировую войну был наиболее силен? Манштейн? – спрашиваю. – Фон Бок,- отвечает Александр Евгеньевич.- Его товарищ по академии попал в плен под Сталинградом и обратился с письмом к Боку, предлагая ему сдаться. Но как передать это личное письмо? Немец сказал, что, стоит только любому человеку на передовой показать, что у него есть письмо, адресованное фон Боку,- сразу пропустят. Такой авторитет. Наши послали офицера, одетого в немецкую форму. Тот пришел в штаб Бока, передал письмо и два часа дожидался ответа. Ответ, конечно, был отрицательным, но нашему офицеру выписали пропуск, и он благополучно прибыл к своим. Ну, правда, страху натерпелся, но никто его не тронул… Это тот самый генерал-фельдмаршал фон Бок, который еще в августе 1941-го, когда немцы на всех парах перли к Москве, сказал Гитлеру, что войну Германия проиграла… НОВАЯ ФОРМА Голованов рассказывал, как во время войны в Красной Армии вводили погоны и новую форму. Буденный возражал против гимнастерок. С погонами не соглашался только Жуков. На некоторое время кабинет Сталина превратился в выставочный зал со всякими вариантами новой формы. Чего только не напридумали! И эполеты, и лента через плечо… Сталин смотрел-смотрел и спросил: – А какая форма была в царской армии? Принесли китель с капитанскими погонами. – Сколько лет существовала эта форма? – спросил Сталин. Ему ответили: несколько десятилетий. Изменилось только количество пуговиц на кителе- было шесть, стало пять. – Что же мы тут будем изобретать, если столько лет думали и лишь одну пуговицу сократили! Давайте введем эту форму, а там видно будет, – сказал Сталин. ЛЮБИМЫЙ ЦАРЬ – Любимым царем Сталина,- говорил Голованов,- был Алексей Михайлович, «Тишайший», Сталин часто приводил его в пример… «ВЫ ЖЕРТВОЮ ПАЛИ…» – Балет не люблю и не понимаю,- говорит Голованов.- Из опер мне больше нравится «Евгений Онегин». Люблю «Лунную сонату», лирическую музыку, терпеть не могу тяжелую, похоронную. До сих пор не могу забыть и вспоминаю со смехом: когда мы в 41-м оставляли Курск, впереди шел оркестр и дул: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» Тут тебе немец сверху летает, поливает нас, артиллерия бьет, мы отступаем, и – «Вы жертвою пали…». И не хороним никого, ни одного гроба… БЫТ СТАЛИНА – Мне довелось наблюдать Сталина и в быту. Быт этот был поразительно скромен. Сталин владел лишь тем, что было на нем надето. Никаких гардеробов у него не существовало. Вся его жизнь заключалась в общении с людьми и в бесконечной работе. Явной его слабостью и отдыхом было кино. Много раз с ним я смотрел фильмы, часто одни и те же. У Сталина была удивительная способность, а может быть, потребность, многократно, подряд смотреть один и тот же фильм. Особенно с большим удовольствием смотрел он картину «Если завтра война», много раз смотрел, причем даже в последний год войны. Видимо, этот фильм нравился ему потому, что события в нем развивались совсем не так, как оказалось на самом деле, однако победили все-таки мы! А сколько раз смотрел он созданный уже в годы войны «Полководец Кутузов»! В его личной жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалась серой, бесцветной, видимо, потому, что в привычном нашем понимании ее у него просто не было. Огромное количество людей каждый день бывали у Сталина- от самых простых до верхушки. Всегда с людьми, всегда в работе- так мне запомнилась его жизнь. ВАСИЛИЙ – Личная жизнь у Сталина не сложилась, – говорил Голованов.- Жена его, как известно, застрелилась, а дети возле него не прижились. Сын же его Василий представлял из себя морального урода и впитал столько отрицательных качеств, что хватило бы на тысячу подлецов. Насколько отец был кристаллический (так и сказал- кристаллический.- Ф. V.), настолько сын был мерзавец. Единственный, кто его обуздывал, отец. Он боялся отца пуще огня, но становился все подлее. Василий был лейтенантом на фронте, через год встречаю его майором, потом полковником – это все Жигарев старался. Главком ВВС. Он хотел получить новое здание для штаба ВВС и присмотрел дом на Пироговке. «Уговоришь отца, – сказал он Василию,- станешь полковником!» Но Василий боялся идти к отцу с этой просьбой. Жигарев посоветовал ему сразу к отцу не обращаться, а под проектом решения собрать подписи членов Политбюро, сказав им, что отец согласен. Василий так и сделал, а потом пошел к отцу, показав ему, что все согласны. Так Василий стал полковником, а здание это и поныне служит штабом ВВС. Командовал он полком, состоявшим из одних Героев Советского Союза. Летали они мало, больше пили и безобразничали во главе со своим командиром. Дошло до отца. Тот спросил у Жигарева: – А почему в полку все Герои, а командир полка – не Герой? – Мы представляли, а вы несколько раз вычеркивали его из списков, товарищ Сталин. Сталин приказал полк расформировать, Героев определить по разным частям, а Василия разжаловал в майоры. Василий исправился, стал вести себя примерно, но, как только отец сменил гнев на милость, взялся за прежнее. Наконец у отца лопнуло терпение, он решил разжаловать его в рядовые и отправить в Сибирь. Василий прибежал ко мне в слезах. И надо ж, умел прикинуться, что его все обижают, как ему трудно быть сыном Сталина. «Позвоните отцу,- попросил он,- отец вас любит, он вас послушает!» Я никогда не звонил Сталину, – продолжает Голованов,- обычно он мне звонил. На сей раз я позвонил- при Василии. Сталин удивился, обрадовался, что я звоню. Спросил: «Наверно, что-то случилось?» Я заступился за Василия, попросил не столь сурово его наказывать: «Ведь он еще очень молодой человек, а вокруг него столько всяких людей, желающих его использовать в своих целях!» Сталин ответил: «Товарищ Голованов, я лучше знаю своего сына, а вам не рекомендую вмешиваться в чужие семейные дела!» – и положил трубку. Я развел руками. Но Василий радостно бросился ко мне: «Спасибо, вы меня спасли!» Как изучил своего отца! И действительна, ни в какую Сибирь он не поехал. Василий был умен и изворотлив. Однажды приехал ко мне в штаб: – Отец мне поручил инспектировать вашу авиацию! – Было бы правильнее, Василий Иосифович, если бы вы сказали, что отец поручил вам помочь нашей авиации! – осадил я его, и Василий ничего не возразил. Но он меня отблагодарил за все доброе. После войны на Тушинском параде вылетел со своими истребителями в нарушение программы на минуту раньше меня и поломал мне в воздухе строй бомбардировщиков. Сталин не раз понижал его в звании, сажал под домашний арест, в конце концов разжаловал в подполковники из генерал-лейтенантов, но вскоре помер… Сталин уговорил маршала Тимошенко выдать его дочь за Василия: – У вас такая хорошая семья, – может, ваша дочь на него повлияет. А если вам что-то не понравится, рубите обоих шашкой! «ПРОТИВ ЛЕНИНА НЕ ПОЙДЕМ!» – Сколько раз приходили к Сталину различные товарищи с проектами повышения ежемесячной квартирной платы! Известно, что у нас в стране квартплата невысока и далеко не окупает затрат на строительство. Увеличение ее могло бы существенно пополнить государственный бюджет. Сталин в таких случаях отвечал: – Владимир Ильич подчеркивал: «Квартира – это главное для рабочего, и ни в коем разе нельзя ущемлять его в этом».- И сделав характерный жест трубкой, Сталин заканчивал так: – Против Ленина не пойдем! «И НАОБОРОТ!» – Как-то прихожу к Сталину,- рассказывал Голованов,- у него в кабинете верхом на стуле сидит Каганович – лысина багровая. Сталин ходит вокруг него: – Ты что мне принес? Что это за список? Почему одни евреи? Оказывается, Каганович принес на утверждение список руководства своего наркомата. – Когда я был молодым, неопытным нарком- нац,- сказал Сталин,- я принес Ленину просьбу одного наркома, еврея по национальности, назначить к нему зама, тоже еврея. «Товарищ Сталин! – сказал мне Владимир Ильич.- Запомните раз и навсегда и зарубите себе на носу на всю свою жизнь: если начальник еврей, то зам непременно должен быть русским, батенька, и наоборот! Иначе они за собой целый хвост потянут!» Резким движением трубки Сталин отодвинул лежащий на столе список: – Против Ленина не пойдем! РАЗБИРАЕТ АВТОМАТ… – Не раз я заставал Сталина – сидит на диване и разбирает какой-нибудь автомат Калашникова… Или с пулеметом возится, потом вызывает конструктора, что-то уточняет и дает советы – весьма дельные. Левая рука у него почти не работала, так он ею только поддерживает, а все делает правой. Было у него в молодости костное осложнение, когда бежал из ссылки и провалился в полынью. САМЫЕ ЛУЧШИЕ ЛЮДИ – Самые лучшие люди- на заводе, в поле, на аэродроме. Когда я в 37-м приехал в Москву без партбилета, кто меня спас, заслонил? Летчики, техники взяли меня в кольцо… ШТАТ КУПЦА БУГРОВА Обсуждался вопрос об увеличении выпуска боевой техники. Нарком станкостроения Ефремов сказал, что такая возможность есть, но для этого нужна помощь и, в частности, необходимо увеличить управленческий аппарат до восьмисот человек. Сталин, как обычно, ходил по кабинету и внимательно слушал Ефремова. Когда тот закончил, обратился к нему: – Скажите, пожалуйста, вы слышали фамилию Бугров? – Нет, товарищ Сталин, такой фамилии я не слыхал. – Тогда я вам скажу. Бугров был известным на всю волгу мукомолом. Все мельницы принадлежали ему. Лишь его мука продавалась в Поволжье. Ему принадлежал огромный флот. Оборот его торговли определялся многими миллионами рублей. Он имел огромные прибыли. – Сталин сделал короткую паузу и спросил: – Как вы думаете, каким штатом располагал Бугров для управления всем своим хозяйством, а также контролем за ним? Ни Ефремов, ни остальные присутствующие не знали этого. Верховный ходил и молча набивал трубку. Наконец произнес: – Раз вы все не знаете, я вам скажу. У Бугрова были: он сам, приказчик и бухгалтер, которому он платил двадцать пять тысяч рублей в год. Кроме того, бухгалтер имел бесплатную квартиру и ездил на бугровских лошадях. Видимо, бухгалтер стоил таких денег, зря Бугров платить ему не стал бы. Вот и весь штат. А ведь капиталист Бугров мог бы набрать и больше работников. Однако капиталист не будет тратить деньги, если это не вызывается крайней необходимостью, хотя деньги и являются его собственностью.- И, помолчав, подумав, Сталин продолжал: - У нас с вами собственных денег нет, они принадлежат не нам с вами, а народу, и потому относиться к ним мы должны особенно бережливо, зная, что распоряжаемся не своим добром. Вот мы и просим вас,- обратился к наркому Сталин,- посмотрите с этих позиций наши предложения и дайте нам их на подпись. – я не знаю, – говорил Голованов,- что представил Ефремов на утверждение Сталину, но в одном совершенно уверен, что числа в восемьсот человек там не было. ГЕНШТАБ Не раз мы говорили о Генеральном штабе. Особенно после книг Штеменко и Василевского. Однажды я заметил: – Василевский пишет, что Сталин не придавал значения роли Генштаба… – А как он мог придавать, – откликнулся Голованов,- если до Сталинграда Генштаб был такая организация, которая неспособна была действовать и работать? Какое значение можно было придавать этому аппарату, который не в состоянии был собрать даже все необходимые материалы! Все основные предложения о ведении войны были от Сталина – я там каждый день бывал, а иногда и по нескольку раз в день. Генеральный штаб войну проморгал – вот что такое Генеральный штаб! И я, между прочим, пишу так: «Генеральный штаб в первый год войны особой роли не сыграл». Жуков командовал дивизией, корпусом, округом. А что такое начальник Генштаба? Это человек, который все суммирует и докладывает без своего мнения, без навязывания идей, а когда все доложат, обсудят и спросят его мнение, он скажет. А Государственному комитету обороны решать эти вопросы. Как бы там ни было, Жуков показал бы документы- вот то, что происходит, это нападение на нас, это подтверждает заграница, а вот мнение Генерального штаба, – и расписался бы: начальник Генерального штаба такой-то. А почему этого не делали? Не делали потому, что Сталин говорил: «смотрите, это провокация!» И все хвосты поджали, к ядрене бабушке! Жуков – вон Василевский пишет: решение о боевой готовности приказали отдать в 8 часов вечера, а они только в час ночи передали, а в 4 часа уже немцы напали. С восьми до часу ночи! Это, знаешь что, за одно место нужно повесить за такие вещи! Василевский пишет: «Конечно, мы запоздали с этим делом». Но мы же знаем, кто был начальником Генштаба. Каждый должен быть на своем месте. Когда козел ест капусту, а волк ягненка, это одно дело, а когда волк начинает капусту жрать, ничего не получается. Жуков полгода не просидел, наверно, на этом деле, его поставили на свое место- командовать фронтом, замом Верховного – вот это его место, это волевой человек, который имеет свое мнение, организаторские способности, умеет предвидеть и крутит на свой лад. Все стало на свои места, когда начальником Генштаба опять стал Шапошников. Жуков никаким начальником Генштаба не был и быть им не мог – для этого надо иметь не такой характер. В то же время работники Генштаба, когда их посылали на фронты, дело проваливали. У Василевского не получилось с командованием в 1945 году, а в Генштабе он был достойным преемником Шапошникова… РУКОВОДИЛ лично СТАЛИН – У меня не было другого начальства, кроме Сталина. Я подчинялся только ему,- говорит Голованов.- У меня не было каких-либо других руководителей, кроме него, я бы даже подчеркнул- кроме лично его. С того момента, как я вступил в командование 81-й дивизией в августе 1941 года, в дальнейшем преобразованной в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия Ставки Верховного Главнокомандования, а потом стал командующим АДД, кроме лично Сталина, никто не руководил ни моей деятельностью, ни деятельностью указанных мною соединений. Почему так решил Верховный, не поручил это кому-то другому из руководства, мне остается только догадываться. Покажется странным, но второго такого случая я не знаю, а все архивные документы однозначно подтверждают это. Прямое, непосредственное общение со Сталиным дало мне возможность длительное время наблюдать за его деятельностью, стилем работы, как он общается с людьми, вникая в каждую мелочь. Изучив человека, убедившись в его знаниях и способностях, он доверял ему, я бы сказал, безгранично. Но не дай Бог, как говорится, чтобы этот человек проявил себя где-то с плохой стороны. Сталин таких вещей не прощал никому. Он не раз говорил мне о тех трудностях, которые ему пришлось преодолевать после смерти Владимира Ильича, вести борьбу с различными уклонистами, даже с теми людьми, которым он бесконечно доверял, считал своими товарищами, как Бухарина, например, и оказался ими обманутым. Видимо, это развило в нем определенное недоверие к людям. Мне случалось убеждать его в безупречности того или иного человека, которого я рекомендовал на руководящую работу. Так было с А. И. Бергом в связи с его запиской по радиолокации и радиоэлектронике. Верховный подробно, с пристрастием расспрашивал все, что я знаю о нем, потом назначил заместителем председателя Госкомитета. Кроме единственного случая с Берией, я не видел Сталина в гневе или в таком состоянии, чтобы он не мог держать себя в руках. Не помню случая, чтобы он грубо со мной разговаривал, хотя неприятные разговоры имели место. Дважды во время войны я подавал ему заявления с просьбой об освобождении от занимаемой должности. Причиной тому были необъективные суждения о результатах боевой деятельности АДД, полученные им от некоторых товарищей. Бывает так, что, когда у самого дела не идут, хочется в оправдание на кого-то сослаться. Тон моих заявлений был не лучшим, но это не изменило отношения Сталина ко мне. Сталин всегда обращал внимание на существо дела и мало реагировал на форму изложения. Отношение его к людям соответствовало их труду и отношению к порученному делу. Работать с ним было не просто. Обладая сам широкими познаниями, он не терпел общих докладов и общих формулировок. Ответы должны были быть конкретными, предельно короткими и ясными. Если человек говорил долго, попусту, Сталин сразу указывал на незнание вопроса, мог сказать товарищу о его неспособности, но я не помню, чтоб он кого-нибудь оскорбил или унизил. Он констатировал факт. Способность говорить прямо в глаза и хорошее, и плохое, то, что он думает о человеке, была отличительной чертой Сталина. Длительное время работали с ним те, кто безупречно знал свое дело, умел его организовать и руководить. Способных и умных людей он уважал, порой не обращая внимания на серьезные недостатки в личных качествах человека. Удельный вес Сталина в ходе Великой Отечественной войны был предельно высок как среди руководящих лиц Красной Армии, так и среди всех солдат и офицеров. Это неоспоримый факт. Повторяю, я подчинялся только ему. Когда сначала Г. К. Жуков, а потом А. И. Антонов попросили у меня боевые донесения, я ответил, что докладываю лично Верховному… ЛОПАТЫ В октябре 1941 года, в один из самых напряженных дней московской обороны, в Ставке обсуждалось применение 81-й авиационной дивизии, которой командовал Голованов. Неожиданно раздался телефонный звонок. Сталин не торопясь подошел к аппарату. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии – громкость была такая, что находившийся неподалеку человек слышал все. Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного Совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта. – Как там у вас дела? – спросил Сталин. – Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно его вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса. А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы. Воцарилось довольно долгое молчание. – Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? – не повышая голоса, сказал Сталин. – Сейчас. – И снова молчание. – А какие лопаты, товарищ Сталин? – Все равно какие. – Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин. – Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве. До свидания. – Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения и не спеша положил трубку. Не спросил даже, кто именно ставит такие вопросы, хотя было ясно, что без ведома командующего фронтом Жукова Степанов звонить Сталину не стал бы. А Верховный продолжил разговор с Головановым о его дивизии… СРЕДСТВО ПРОТИВ БРЕХУНОВ – Как вы оцениваете командующего фронтом, где вы сейчас были? – спросил Сталин у Голованова. Вопрос был неожиданным. Голованов знал, как Сталин мог отреагировать на мнение тех, кому он доверял, и поэтому не спешил с ответом. Речь шла о генерале Еременко. Сталин понял и сказал: – Ну хорошо, мы сегодня еще с вами встретимся. Вечером Голованов снова был на сталинской даче, и разговор продолжился – прежний разговор. – Странный он какой-то человек, много обещает, но мало у него получается,- задумчиво сказал Сталин. – На войне, конечно, всякое может быть. Видишь, что человек что-то хочет сделать, но не получается, на то и война. А здесь что-то не то. Был я у него в августе на фронте. Встретил нас с целой группой репортеров, фотографов. Спрашиваю: это зачем? Отвечает: запечатлеть на память. Я ему говорю, не сниматься к вам приехали, а разобраться с вашими делами. Вот возьмите Смоленск, тогда и снимемся! – Товарищ Сталин, считайте, что Смоленск уже взят! – не задумываясь, отвечает он, – Да вы хоть Духовщину-то возьмите! – говорю ему. – Возьмем, товарищ Сталин! – Конечно, ни Духовщины, ни тем более Смоленска он не взял, пришлось поручить Соколовскому. Сколько раз его перемещали туда-сюда, ничего у него не получается. Что за него держаться? – в недоумении спросил Сталин. «Мне стало ясно, говорит Голованов, что среди ответственных товарищей есть люди, заступающиеся за этого командующего, и Сталин прислушивается к их мнению, но в то же время очень сомневается». От Александра Евгеньевича я слышал рассказ и о таком эпизоде. Осень 1941 года. А. Е. Голованов и командующий ВВС генерал-лейтенант П. Ф. Жига- рев прибыли в Ставку. На одной из железнодорожных станций намечалась разгрузка наших войск, и Сталин спросил Павла Федоровича, сможет ли он организовать прикрытие. Жигарев пообещал это сделать и вместе с Головановым уехал в штаб ВВС. Вызвал начальника штаба и дал указания выделить полк истребителей для прикрытия выгружавшейся дивизии. Начальник штаба тут же недоуменно ответил: – Вы же знаете, товарищ командующий, что истребителей у нас нет. В это время раздался звонок. Сталин спрашивал, даны ли указания о выделении прикрытия. – Да, товарищ Сталин, даны, – ответил Жигарев. Начальник штаба и Голованов смотрели на него изумленными глазами. «Так и не знаю, как он выкрутился из этого положения»,- говорил мне Голованов и вспомнил случай, когда Жигарев опять обманул Сталина, сказав, что заводы не поставляют ему самолеты. Сталин тут же, из кабинета, обзвонил все авиационные заводы, подробно записав, сколько на каждом из них скопилось самолетов, за которыми не прибыли с фронта». В продолжение этого эпизода я приведу не пропущенный цензурой конца 60-х годов отрывок из головановских мемуаров «Дальняя бомбардировочная…»: «Когда товарищи ушли, Сталин медленно подошел к Жигареву, одна из рук его стала подниматься. «Неужели ударит?» – мелькнула у меня мысль. – Подлец! – с выражением глубочайшего презрения проговорил Сталин, и рука его опустилась.- Вон! Быстрота, с которой ушел Павел Федорович, соответствовала его желаниям. Долго ходил Сталин, а я, глядя на него, думал, какую нужно иметь волю, какое самообладание, как умеет держать себя в руках этот изумительный человек, которого с каждым днем узнавал я все больше и больше, невольно чувствуя к нему уважение… Что теперь он будет делать с Жигаревым? Предаст его военно-полевому суду, как было сделано с Павловым? Но положение на фронтах сейчас не то, что было в июне-июле 1941 года. Наконец Сталин заговорил: – Вот повоюй и поработай с этим человеком! Не знает даже, что творится в своей же епархии! Придется вам выправлять дело!» Сталин хотел назначить Голованова командующим ВВС. Но молодой генерал отказался: – Товарищ Сталин, мне бы с АДД справиться! Только начало что-то получаться… – Жаль, очень жаль, – сказал Сталин, но согласился с Головановым. …У Сталина были брюки с очень глубокими карманами, откуда он иногда подолгу доставал замусоленную записную книжку – «колдуна» – и говорил: – Это у меня средство против брехунов типа Еременко и Жигарева! Надо сказать, что оба они, в общем, благополучно закончили войну, а при Хрущеве один стал Маршалом Советского Союза, другой – Главным маршалом авиации. ЗОРГЕ – О том, что война с Германией неизбежна, было известно всем, имеющим отношение к военному делу,- говорит Голованов. Сталин был фактическим руководителем государства и нес ответственность за просчет в определении срока нападения Германии, он и сам указывал на этот свой просчет во время встречи с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране, ни на кого не сваливая вину. Однако надо прямо сказать, что его действия были результатом той информации, которой его питали. Известно, что начальник Главного разведывательного управления Красной Армии Ф. И. Голиков, да и не только он один, докладывал Сталину разведданные из зарубежных источников, подчеркивал, что считает эти сообщения провокационными. Есть документы. Об этом пишет в своей книге и Г. К. Жуков. Все мы очень уважали С. К. Тимошенко – жаль, он не оставил никаких мемуаров. А это был очень честный и интересный человек! – И Голованов рассказал, как однажды, в 60-е годы, когда в Москве проходила международная встреча ветеранов, в перерыве С. К. Тимошенко пригласил пообедать Жукова, Конева, Тюленева, адмирала Кузнецова и Голованова. Заговорили о нашем разведчике Рихарде Зорге, о котором в то время впервые стали много писать. – Никогда не думал, что у меня такой недобросовестный начальник штаба, – сказал Тимошенко, имея в виду Жукова, – ничего не докладывал мне об этом разведчике. – Я сам впервые о нем недавно узнал, – ответил Жуков.- И хотел спросить у вас, Семен Константинович, почему вы, нарком обороны, получив такие сведения от начальника Главного разведывательного управления, не поставили в известность Генеральный штаб? Голованов отмечал, что Тимошенко всю жизнь был большим авторитетом для Жукова, Георгий Константинович всегда относился к нему с большим почтением. – Так это, наверно, был морской разведчик? – спросил Тимошенко Н. Г. Кузнецова. Но и Николай Герасимович ответил отрицательно. Так выяснилось, что ни начальник Генерального штаба, ни нарком обороны не знали о важных документах, которыми располагало Главное разведывательное управление… БАНКЕТ С ЧЕРЧИЛЛЕМ Рассказ об этом эпизоде я не раз слышал от Голованова, да и описание его есть в мемуарах маршала «Дальняя бомбардировочная…». Однако в печать прошло не все написанное Александром Евгеньевичем. Постараюсь воспроизвести и то, что было вырублено цензурой в 1971 году. Голованов рассказывал, как в августе 1942 года его вызвал с фронта Сталин, что бывало нередко. Когда Голованов прибыл в Москву, Сталин позвонил ему в штаб АДД и сказал: – Приведите себя в порядок, наденьте все ваши ордена и через час приезжайте.- Сталин положил трубку. «И прежде случалось,- пишет Голованов,- что Сталин, позвонив и поздоровавшись, давал те или иные указания, после чего сразу клал трубку. Это было уже привычно. Верховный имел обыкновение без всяких предисловий сразу приступать к тому или иному вопросу. А вот указаний надеть ордена и привести себя в порядок за год совместной работы я еще ни разу не получал. Обычно я не носил никаких знаков отличия, и пришлось потрудиться, чтобы правильно прикрепить ордена на гимнастерке, почистить ее и пришить новый подворотничок. Придя в назначенный час, я и вовсе был сбит с толку. Поскребышев направил меня в комнату, расположенную на одном этаже с Георгиевским залом. Там уже были К. Е. Ворошилов, В. М. Молотов, А. С. Щербаков и еще два-три человека. Вошел Сталин, не один. Рядом с ним я увидел высокого полного человека, в котором узнал Уинстона Черчилля, и какого-то военного, оказавшегося начальником английского генерального штаба Аланом Бруком. Сталин представил Черчиллю присутствующих, а когда очередь дошла до меня и он назвал мою довольно длинно звучащую должность, дав при этом соответствующую аттестацию, я почувствовал, что краснею. Черчилль очень внимательно, в упор разглядывал меня, и я читал в его взгляде некоторое изумление: как, мол, такой молодой парень может занимать столь высокую ответственную должность? Поскольку я был самым младшим, здоровался с Черчиллем последним. После представления Черчиллю всех нас Сталин пригласил к столу». Далее Голованов рассказывал, что стол был небольшим, присутствовало человек десять или немного больше. Последовали тосты, и между Черчиллем и Сталиным возникло как бы негласное соревнование, кто больше выпьет. Черчилль подливал Сталину в рюмку то коньяк, то вино, Сталин – Черчиллю, – Я переживал за Сталина,- вспоминал Александр Евгеньевич, – и часто смотрел на него. Сталин с неудовольствием взглянул на меня, а потом, когда Черчилля под руки вынесли с банкета, подошел ко мне: «Ты что на меня так смотрел? Когда решаются государственные дела – голова не пьянеет. Не бойся, России я не пропью, а он у меня завтра, как карась на сковородке, будет трепыхаться!» В 1971 году это не напечатали. На полях верстки было написано: «Сталин так сказать не мог». – Не мог! Да он мне это лично говорил! – воскликнул Голованов. В словах Сталина был резон, ибо Черчилль пьянел на глазах и начал говорить лишнее. Брук, стараясь это делать незаметно, то и дело тянул его за рукав. В поведении Сталина ничего не менялось, и он продолжал непринужденную беседу. Сталин видел в Черчилле человека, которого не объедешь, не обойдешь. Он говорил о нем: «Враг номер один, но более умного человека из всех, кого я знал, не встречал». ПРИНОСЯЩАЯ ПОБЕДУ… В очередной раз вызванный с фронта в Москву, Голованов прибыл в столицу до рассвета и, решив, что в такой ранний час им никто не будет интересоваться, поехал навестить семью, тем более что родилась дочь, которую он еще не видел. Однако перед этим заехал в штаб и сказал офицеру Евгению Усачеву, чтоб сразу вызвал, если спросят. А кто может спросить командующего АДД, безупречно исполнительный Усачев знал. Дома время летело быстро, из штаба не звонили, но в половине одиннадцатого Голованов решил все- таки поехать в штаб. Каково же было его удивление, когда Усачев доложил, что его уже давно спрашивали. – Как же вы могли мне об этом не сообщить? – возмутился Голованов. – Мне было запрещено. – Кто же мог вам запретить? – Товарищ Сталин. Оказывается, в десятом часу утра позвонил Верховный и спросил, прибыл ли Голованов и где он сейчас находится. Усачев доложил. Спросив фамилию офицера и занимаемую должность. Верховный сказал: – Вот что, товарищ Усачев, Голованову вы не звоните и его не беспокойте, пока он сам не приедет или не позвонит, иначе вы больше не будете работать у Голованова. Когда он появится, передайте, чтоб он мне позвонил. Все ясно? Разговор был окончен. – Не мог же я, Александр Евгеньевич, не выполнить указание товарища Сталина,- сказал Усачев. «Конечно, он прав»,- подумал Голованов. Не часто Сталин давал указания младшим офицерам. Да и кто бы посмел не выполнить? Раздался звонок. В трубке был голос Молотова. Голованова ждали на Ближней даче. Поехал, переживая. Еще бы! Отлучился из штаба, когда могли вызвать в любое время. Решил сразу извиниться. Однако, войдя в комнату, увидел улыбающегося Сталина и рядом Молотова. – Ну, с кем поздравить?- весело спросил Сталин. – С дочкой, товарищ Сталин. – Опять дочка?- Это была третья дочь у Голованова.- Ну, ничего, люди нам очень нужны. Как назвали? – Вероника. – Это что же за имя? – Греческое имя. В переводе на русский – приносящая победу. – То, что нам нужно. Поздравляю вас! Разговор перешел на другие темы. Сталин, обычно больше слушавший и мало говоривший, на этот раз сам стал рассказчиком. Он вспоминал побеги из ссылок, как провалился в прорубь на Волге и потом долго болел, как из-за плохой конспирации не удался побег Свердлова из Туру ханского края… И вдруг без всякого перехода Сталин сказал: – Полетим в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем. «Я не выдержал и улыбнулся,- вспоминал Голованов,- улыбнулся той осторожности, которой придерживался Сталин, видимо, всю жизнь, даже с людьми, которым доверяет. Нелегкая была жизнь у этого человека, когда приходилось разочаровываться в друзьях». – Чему вы улыбаетесь? – спросил Сталин удивленно. Голованов промолчал. Сказать правду не решился, а неправду – не смог. Немного помолчав, Сталин сказал: – Об этом никто не должен знать, даже самые близкие вам люди. Организуйте все так, чтобы самолеты и люди были готовы к полету, но не знали, куда и зачем. Нужно организовать дело, чтобы под руками были самолеты и в Баку, и в Тегеране, но никто не должен знать о нашем там присутствии. Было решено, что Голованов также полетит в Тегеран, а Сталина повезет летчик Грачев, которого Голованов знал по полетам в Монголии. Как выяснилось позже, осторожность Сталина была весьма не лишней: немецкая разведка тщательно подготовила покушение на «Большую тройку» в Тегеране. Но на сей раз Сталин перехитрил Гитлера. Сразу после Тегеранской конференции, 5 или 6 декабря 1943 года, Голованову позвонил Сталин и попросил приехать на дачу. Сталин был один. Он ходил в накинутой на плечи шинели. Поздоровался и сказал: – Наверно, простудился. Как бы не заболеть воспалением легких. Он тяжело переносил такие заболевания. Немного походив, он неожиданно заговорил о себе: – Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. Конечно, такие волшебники бывают только в сказках, а в жизни даже самый хороший человек имеет свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Однако, если есть вера у людей, что, скажем, Сталин сможет их вызволить из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она дает силу народам активно бороться за свое будущее. «ЗМЕЯ!» В конце 1943 года, в очередной раз приехав на дачу в Кунцево, Голованов открыл дверь в прихожую и услышал громкий голос Сталина: – Сволочь! Подлец! Голованов остановился в нерешительности. «Кого это он так? Может, сына, Василия? Пожалуй, не стоит к нему сейчас заходить». И Голованов собрался было уйти, но Сталин уже заметил его: – Входите, входите! В маленькой комнатке рядом с прихожей, где помещались всего лишь стол, стул и книжный шкаф, стоял Сталин. На подоконнике сидел Молотов. Спиной к Голованову стоял человек, которого он не сразу узнал. – Посмотри на эту сволочь! – сказал Сталин Голованову, указывая на стоящего. ~ Повернись! – скомандовал Сталин. Человек повернулся, и Голованов узнал Берию. – Посмотри на этого гада, на этого мерзавца! Видишь? – показывая пальцем на Берию, продолжал Сталин. Голованов стоял, ничего не понимая. – Сними очки! Берия послушно снял пенсне. – Видишь – змея! Ведь у него глаза змеиные! – воскликнул Сталин. «Я посмотрел, – вспоминает Голованов, – Сталин прав, действительно у него змеиные глаза!» – Видел?- уже спокойно продолжил Сталин.- А ведь у него прекрасное зрение, мелким бисером пишет, а очки носит с простыми стеклами. Вот почему он носит очки! Вячеслав у нас близорукий, плохо видит, потому носит пенсне. А у этого глаза змеиные! Голованов стоял молча. В Сталине чувствовалась какая-то внутренняя борьба. – Всего хорошего, – сказал Сталин, поднимая руку. – Встретимся позже. У Сталина часто возникали сомнения по поводу Берии, считает Голованов. – Но такие, как Хрущев, дружок Берии, который перед ним на брюхе ползал, все время разубеждали Сталина: «Да что вы, товарищ Сталин! Это преданнейший человек!» Боялись Берии. А Сталин его, было дело, по полгода не принимал. В последний год жизни Сталина чувствовалось, что дни Берии сочтены. ИЛЬЮШИН Главным поставщиком самолетов для авиации дальнего действия было конструкторское бюро Сергея Владимировича Ильюшина. Его Ил-4 служили летчикам-дальникам всю войну. – Несмотря на то, – - вспоминал Голованов, – что самолеты Сергея Владимировича имели огромный удельный вес в Военно-Воздушных Силах, особенно знаменитые штурмовики Ил-2 – «Черная смерть», как прозвали этот самолет немцы, – сам конструктор был удивительно скромным, я бы сказал, малоприметным человеком. Его, как говорят, не было ни видно, ни слышно. Вторым таким человеком среди конструкторов был, по моему мнению, создатель непревзойденных истребителей Лавочкин… Но Ильюшин при всей своей скромности был человеком твердым, и добиться от него изменений в конструкции его самолетов было весьма непросто. Голованов рассказал такой эпизод. Радиус действия самолетов Ил-4 не позволял свободно летать по глубоким тылам противника и доставать такие объекты, как, скажем, Берлин. Дополнительная загрузка горючим увеличивала полетный вес самолета, и получалось, что надо было меньше брать бомб. Но об этом в ту пору не могло быть и речи. Значит, оставалось только одно: увеличить предельно допустимый полетный вес самолета, что разрешается только в исключительных случаях. Когда штаб АДД попросил Ильюшина увеличить этот вес на 500 килограммов, конструктор отказал. Однако через некоторое время довольно часто стали появляться сообщения о налетах на Берлин и другие объекты противника, расположенные в глубоких тылах. Причем в сводках говорилось о налетах больших групп самолетов, наименования которых не упоминались. Ильюшин понимал, что либо летают его самолеты, либо в АДД появились какие-то новые машины с большим радиусом действия. И Сергей Владимирович приехал к Голованову: – Александр Евгеньевич, вот вы Берлин бомбите, у вас что, новые машины появились? – Летаем на вашей машине,- ответил Голованов. – А как же с горючим, с бомбовой загрузкой? – Подвешиваем дополнительные баки на 500 литров, а боевая загрузка – полная. Отличную машину вы сделали, Сергей Владимирович! У меня орлы прилетают- по три сотни пробоин, на честном слове тянут, а возвращаются! Конструктор покачал головой и ничего не сказал. Но через некоторое время прислал официальное разрешение увеличить полетный вес его самолета. – с таким полетным весом мы проработали всю войну,- говорит Голованов.- И когда летали на предельный радиус, за счет увеличенного конструктором полетного веса брали дополнительную бомбовую нагрузку. Удивительный человек! Другой сделает на грош, а раззвонит повсюду на рубль! Голованов был весьма высокого мнения об Ильюшине, выделял его из всех наших авиационных конструкторов. – Шла война, но думали о будущем,- говорил Александр Евгеньевич.- Ильюшин, создатель знаменитых штурмовиков и бомбардировщиков, выполнил новую задачу – сконструировал современный по тому времени пассажирский самолет. 2 августа 1944 года я подписал приказ о назначении макетной комиссии для заключения по двухмоторному магистральному пассажирскому самолету конструкции Героя Социалистического Труда С. В. Ильюшина. И вскоре на линиях Гражданского воздушного флота появился Ил-12… АМЕТ-ХАН Спрашиваю о недавней гибели дважды Героя Советского Союза Амет-хана Султана. Он испытывал двигатель, подвешенный под Ту-104. Двигатель в полете взорвался. Погиб легендарный военный летчик- истребитель, заслуженный испытатель. Он крымский татарин. На родине, в Алупке, откуда все его земляки были выселены, ему тем не менее поставили памятник. Помню, как один из крымских татар, поэт, читал свое стихотворение на родном языке, и там была такая строка: «Покрышкин, Кожедуб, Амет-хан…»- и стало ясно, о чем стихи. – Первого Героя ему с трудом дали,- говорит Голованов,- второго тоже… За те испытания, которые он проводил, за каждое в отдельности, другие получали Героя. А ему не давали… СЛУЧАЙ С ЛЕТЧИКОМ ВАГАПОВЫМ Время у Сталина было строго расписано, и Голованов смог припомнить лишь один случай, когда, вызванный к Верховному, он ждал в приемной три или четыре минуты. Но и сам Голованов однажды опоздал в Кремль. Получилось так. Зимой 1942-1943 годов Сталин позвонил Голованову на фронт и вызвал в Москву. Спросил, как думает добираться и когда может прибыть. Аэродром находился на значительном расстоянии от командного пункта фронта, добраться можно было на самолете ПО-2, идя на бреющем полете. Получалось, что в Москву можно было попасть на другой день, часов в десять-одиннадцать. Немного подумав, Сталин назначил встречу на два часа дня. Постоянно держать самолеты на фронтовых аэродромах было нельзя – немцы караулили, и Голованов дал указание, чтобы самолет из Москвы прибыл за ним на следующий день к десяти утра. Но, прилетев на ПО-2 на аэродром, самолета там не обнаружил. Не было его и в одиннадцать часов. Не сбили ли по дороге? Другие версии исключались, потому что экипаж- летчик Михаил Вагапов и борттехник Константин Томплон- летал с Головановым еще со времен Халхин-Гола. Александр Евгеньевич собрался было уже улетать назад, на КП фронта, чтобы оттуда связаться со штабом, когда в воздухе появился знакомый самолет. По смущенным лицам своих давних друзей Голованов понял, что расспросы ни к чему, и молча долетел до Москвы. Но что он скажет Верховному, чем объяснит свое опоздание? В Москве встретил начальник штаба и доложил, что вылет задержали из-за того, что не могли найти Вагапова, который, не сказав никому ни слова, отправился на свадьбу к товарищу. Нашли его только утром. А посылать другой экипаж, не знавший аэродрома посадки, начальник штаба не решился. Голованов дал указание снять Вагапова с должности шеф-пилота и прямо с аэродрома поехал в Кремль. В приемной посмотрел на часы: без четверти три, встретил удивленный взгляд помощника Сталина и с тяжелым сердцем пошел в кабинет Верховного. при появлении Голованова Сталин взглянул на часы, стоявшие в углу, достал из кармана свои серебряные «Павел Буре», показал их вошедшему: – Что случилось? Голованов кратко доложил. – Что же вы думаете делать со своим шеф-пилотом? – Снял с должности. – А вы давно с ним летаете? – С Халхин-Гола, товарищ Сталин. – И часто он проделывает у вас подобные вещи? – В том-то и дело, товарищ Сталин, что за все годы совместной работы это первый случай. Я и мысли не допускал, что с ним может быть что-то подобное. – Вы с ним уже говорили? – Нет, не говорил – какой тут может быть разговор? – А не поторопились ли вы со своим решением? Как-никак не первую войну вместе! Слова Сталина озадачили Голованова. Подумав, ответил: – Это верно, товарищ Сталин. Однако порядок есть порядок, и никому не позволено его нарушать, тем более так, как это сделал Вагапов. Да и наказание ему за такой проступок не велико. – Ну что ж, вам виднее,- заключил Верховный и перешел к вопросам, ради которых был вызван Голованов. Однако потом время от времени Сталин спрашивал о Вагапове, и через несколько месяцев Голованов вернул его на прежнюю должность. Голованов обычно являлся к Сталину без блокнота, карандаша, вообще не имея при себе никаких записей. Докладывал по памяти и получаемые распоряжения, весьма разнообразные по содержанию, всегда запоминал и точно выполнял. Когда заданий набиралось много, Сталин говорил Голованову, и не раз, чтоб тот записывал, иначе что-нибудь упустит или забудет. Этого ни разу не было, но все же Сталин сказал, что когда-нибудь такое обязательно произойдет и могут быть большие неприятности. Сам Сталин обладал исключительной памятью, и примеров тому Голованов приводил немало. Так, речь Сталина на параде 7 ноября 1941 года была плохо записана на пленку, и он повторил ее наизусть для новой записи слово в слово. – Зная, какой памятью обладает сам Верховный, мне было непонятно, почему он всякий раз меня предупреждает, чтобы я чего-то не забыл, – говорит Голованов. – Обычно человек, который сам забывчив, напоминает другим, чтобы с ними этого не случилось. Надеясь на свою память, которая меня никогда не подводила, я такие замечания, грубо говоря, пропускал мимо ушей… И вот однажды, в 1944 году, когда шли упорные бои в Венгрии, Сталин вечером позвонил Голованову, сказал, чтобы тот взял карандаш, и стал диктовать объекты для ударов с воздуха. Диктуя, Сталин указывал, по какой цели, в какой день и каким количеством самолетов следует нанести удар. Спросил: «Вы опять не записываете, что я вам говорю?» «Не беспокойтесь, товарищ Сталин, все будет выполнено в лучшем виде!» «Ну, смотрите! С такими вещами не шутят».- И Верховный повесил трубку. Однако венгерские названия населенных пунктов порой непросты для нашего русского слуха, и из пяти указанных Сталиным объектов для бомбардировки, причем поочередной массированной бомбардировки в каждую последующую ночь, четвертый объект выпал у Голованова из памяти. Однако он решил, что найдет объект на карте. Но и карта не помогла. Память впервые подвела. Какие только ассоциации не пытался вызвать Голованов, ничего не получалось. Населенный пункт как бы исчез со всех карт, которые были подробнейше буквально «промиллиметрены» Головановым вместе с начальником штаба. А Сталин лично следил за каждым заданием, боевые донесения посылались лично ему, прочитав их, он нередко звонил и уточнял интересующие данные… Ничего не оставалось делать, как идти к Верховному с повинной. Но в запасе было еще три дня, и Голованов надеялся, что, может быть, ему повезет и злополучное название само всплывет в памяти или приснится. Позвонил Сталин, высказал удовлетворение результатами налета по объекту, назначенному на первую ночь, и дал указание действовать по цели второй ночи. Однако испортилась погода, АДД в эту ночь боевых действий не вела, в следующую ночь бомбили третий объект, но название четвертой цели так и не восстанавливалось. И тут позвонил Сталин и сказал, что надобность в нанесении удара по четвертому объекту отпала: «Действуйте по цели номер пять!» В следующий раз, приехав к Сталину, Голованов раскрыл блокнот и достал карандаш. Верховный удивленно посмотрел и ничего не сказал. И никогда не спрашивал. Но Голованов сделал для себя вывод, что разумными советами нужно пользоваться не по русской пословице «Гром не грянет- мужик не перекрестится». Мне ж думается, что, если б не этот случай, Александр Евгеньевич мог бы прожить побольше на земле. Да только ли этот… В 1944 году Голованов тяжело заболел. Перенапряжение войны сказалось и на молодом организме. Случилось это в Житомире, в июне. Закончив работу в штабе, Голованов на рассвете прилег отдохнуть и внезапно почувствовал, что у него остановилось сердце. Да, именно почувствовал, поскольку раньше он вообще его не ощущал. Далее он так же физически ощутил, что перестал дышать. В это мгновение какая- то сила подняла его с постели, бросила к окну и заставила выпрыгнуть со второго этажа. Произошло это в считанные секунды. Удар о землю вернул дыхание. Видимо, организм сам боролся за свое существование- иначе объяснить этот поступок Александр Евгеньевич не мог. Травм не было, болей – тоже, однако подняться на ноги не получалось. Вновь началось удушье. В это время в организме жили как бы два различных существа: одно испытывало огромные физические страдания и было на грани потери власти над собой, другое- решительное, властное, управляющее мыслями и действиями, заставляющее бороться. И первое существо подчинилось воле второго. Прибежали сослуживцы, перенесли своего командующего в госпиталь медсанбата. Приступы нехватки кислорода кончились, но Голованов почувствовал, что начинает окаменевать – да, именно так, каменели пальцы, и это страшное явление продвигалось миллиметр за миллиметром все выше, по всему телу. Ноги перестали шевелиться. Голованов решил попрощаться с боевыми товарищами, сожалея, что не придется дожить до победы. А в это время разыскивали терапевта медсанбата, который был ассистентом известного профессора Зеленина. Явился терапевт майор Леонтьев, быстро сделал внутривенное вливание глюкозы. Вскоре из Москвы прилетела группа врачей, направленная Верховным. Голованов чувствовал себя уже намного лучше и собирался покинуть госпиталь, но врачи не позволили. В госпитале он вспомнил, как два года назад, в 1942-м, Сталин говорил с ним о том, что, по его сведениям, Голованов работает практически круглые сутки без отдыха. «Это плохо кончится, – сказал Сталин.- Человек без сна долго работать не может. А здоровье людей, находящихся на большой, ответственной работе, им не принадлежит, оно является казенной собственностью, и распоряжаться им может только государство. А поскольку вы распоряжаться своим здоровьем сами не умеете, придется к вам приставить охрану, которая будет регулировать вашу работу и отдых. Как вы на это посмотрите?» Голованов ответил довольно дерзко, видимо по- своему истолковав желание Сталина приставить к нему охрану. Сказались годы работы в государственной безопасности. «Если вы считаете,- ответил он Сталину,- что я трачу очень много времени, чтобы справиться с должностью командующего АДД, то меня следует освободить. Если же я соответствую своему назначению, то прошу предоставить мне право выбирать самому, когда я должен работать, а когда отдыхать». Своим ответом Голованов сильно рассердил Сталина, и он после этого несколько дней с ним не встречался и даже не звонил по телефону. После трех госпитальных дней показатели организма пришли в норму, и по приказу Верховного Голованов вылетел в Москву, захватив с собой и всех прибывших врачей. Как ни уговаривали они его лететь пассажиром, маршал, как обычно, сам сел за штурвал. Полет прошел хорошо, чувствовал Александр Евгеньевич себя превосходно, но не прошло и двух дней, как вся история повторилась заново; правда, не в такой тяжелой форме, чтобы прыгать из окна, но вновь начинало сильно биться сердце, потом чуть не останавливалось, отказывали ноги во время ходьбы, останавливалось дыхание. Врачи долго ничего не могли понять, пока не установили, что причиной всех неприятностей были спазмы в организме. А это стало следствием постоянного недосыпания, значительно разрушившего центральную нервную систему. И маршалам было несладко на войне. Опыта в лечении таких заболеваний тогда было маловато. Позвонил Сталин, поинтересовался: – Как здоровье? – Не могу похвалиться здоровьем, товарищ Сталин, а лекарства улучшения не дают. Помолчав немного, Сталин сказал: – Вот что. Врачи, я вижу, вам помочь не могут. Я знаю, вы человек непьющий. Заведите у себя на работе и дома водку. Когда почувствуете себя плохо, налейте и выпейте. Я думаю, это должно вам помочь. О результатах позвоните мне. Всего хорошего. Голованов пригласил своего лечащего врача Н. А. Леонтьева и рассказал ему о разговоре со Сталиным. Реакция терапевта, против ожидания, была положительной. Он сказал, что сам хотел предложить водку как лекарство, но побоялся высоких врачей. Водку доставили, и, когда начался очередной приступ, Голованов выпил полстакана. Нарушение дыхания прекратилось, стало легче. Помогла водка и на следующий раз. Приступы перестали быть ежедневными, и Голованов справлялся с ними, не прекращая работу. Недели через две позвонил Верховный и снова поинтересовался здоровьем. – Каких только специалистов не приглашали, товарищ Сталин,- ответил Голованов,- вплоть до светил, сделать ничего не могли. А простая водка справилась! – А почему вы не позвонили и сами не рассказали об этом? – спросил Сталин. Почему? Потому, что Голованов никогда не обращался с личными делами. – Вот что,- сказал Сталин, не дождавшись ответа,- имейте в виду, что водка будел вам помогать до тех пор, пока будете пользоваться ею как лекарством. Если вы начнете ее пить как водку, то можете поставить крест на своем лечении. А ведь был случай, вспомнил Голованов, еще во время обороны Москвы, когда на докладе у Сталина ему стало плохо и он упал прямо в кабинете, Сталин моментально влил ему в рот из стакана крепкое спиртное. Но тогда ощущения были другие, хотя и тогда он не спал день и ночь… – К водке я прибегал всякий раз, когда начинали появляться признаки приближающегося приступа,- говорил Александр Евгеньевич, – и всякий раз с положительным результатом, пока через годы совсем не избавился от этих приступов. Однако к питью я так и не приучился. Могу от себя добавить, что выпивал он действительно редко, может, в последние годы почаще, иной раз и мне в этом приходилось участвовать. Помню, зимним вечером долго мы с ним вдвоем сидели на даче, он рассказывал… Утром я проснулся с тяжелой головой. Маршал умывался и, отфыркиваясь, сказал мне: – Здорово мы вчера с тобой врезали! …Однажды я заметил Голованову, что, вероятно, его болезнь в 1944 году сильно подорвала его дальнейшую карьеру. – й:ли б не болезнь, Сталин подчинил бы мне всю авиацию, что он хотел сделать и ранее, но я отказался. Не хвати меня кондратий, все сложилось бы по-друго- му. И войну я кончил бы с двумя звездами, а если б еще к Хрущеву на поклон пошел, и третью получил бы! А какое это имеет значение? В 1948 году мне предложили командовать дальней авиацией в составе ВВС, но я сказал, что такой авиацией я командовать не буду, и пошел учиться в академию. Ты знаешь, как говорил мой батя покойный: все, что ни делается, к лучшему. Случись все наоборот, вырос бы я здорово, Берия бы наверняка на меня состряпал дело, и не было б меня сейчас… Голованов осилил общевойсковой факультет Академии Генерального штаба- с золотой медалью, окончил курсы «Выстрел». Но работы не давали. Написал письмо Сталину. Его вызвал Булганин, потом Василевский: – Ты зачем пишешь Сталину? Хочешь, чтоб нас всех из-за тебя выгнали? – А я на вас не жаловался. – Но ты пишешь, что тебе не дают работы. Какую ты хочешь работу? – Округ. – Но ведь ты завалишь дело! Это же не авиация! – Не завалю. Дайте мне Одесский округ, где всего две дивизии. Округ Голованову не дали. Назначили командиром корпуса, правда воздушно-десантного, и попросили написать заявление в Президиум Верховного Совета с просьбой понизить ему звание с Главного маршала авиации до общевойскового генерал-полковника. Вот так! И такое, оказывается, у нас возможно… – Да вы что, хотите, чтоб я наплевал на указ Президиума Верховного Совета? – возмутился Голованов. – Но ты же берешься за пехоту! Мы ведь в авиацию не лезли! А то что получается: ты. Главный маршал авиации, поступаешь в распоряжение командующего армией, генерал-лейтенанта- так ведь он должен тебя встречать с почетным караулом, оркестром, а уж после этого ты станешь его подчиненным! Голованов не согласился. И пять лет командовал корпусом, и командовал отлично… НЕСПИСОЧНЫЙ МАРШАЛ Показываю Голованову газету «Красный сокол» от 20 августа 1944 года с указом Президиума Верховного Совета СССР: «Маршалу авиации Голованову Александру Евгеньевичу присвоить военное звание Главного маршала авиации». – Коротко и ясно,- сказал, улыбаясь, Александр Евгеньевич. – Говорят, Новиков написал, – добавляет он,- что АДД плохо работала на Курской дуге. Я за Курскую битву получил маршальское звание! А стать маршалом, да на поле сражения, да у товарища Сталина… я не из тех, кто получил это звание списком при Никите, я не «списочный», а боевой маршал! И Жуков, и Рокоссовский признавали только тех маршалами, кто получил это звание на фронте. Голованов рассказывал, как после победы под Москвой, когда он был еще полковником, ему позвонил Сталин: – Есть мнение присвоить вам генеральское звание. Как вы на это смотрите? – Мне все равно, товарищ Сталин. Что ж, еще походил, верней, полетал, повоевал в полковниках. Но когда в 1943-м Сталин по телефону известил его о маршальском звании и опять спросил, как он на это смотрит, Голованов ответил: – Если вы считаете, товарищ Сталин, что авиация дальнего действия заслуживает того, чтобы ее командующий был маршалом, я не возражаю. – Считаем, что заслуживает,- ответил Верховный. …Мы сидим за столом, Голованов покачал головой, засмеялся: – Это ж надо – допереть до маршала! По-моему, Голованов был единственный из Главных маршалов и Маршалов Советского Союза, не удостоенный звания Героя. Сам он говорил мне, что за Берлинскую операцию АДД вообще отметить «забыли», так же как и присвоить звание Героя Советского Союза ее командующему. Жуков вычеркнул его из списка по просьбе командующего ВВС А. А. Новикова, трения с которым начались у Голованова после включения АДД в состав ВВС в 1944 году- из-за болезни Голованова. Голованову не присвоили это звание ни к двадцати-, ни к тридцатилетию Победы, звание, которое он, конечно же, заслужил сполна, ибо был настоящий Герой хотя бы потому, что с самого начала и до конца войны уже в высочайшем своем звании летал на боевые задания. Вспоминаются страшные кадры из кинофильма «Живые и мертвые», когда немецкие истребители сбивают один за другим наши тяжелые бомбардировщики, летящие без прикрытия. В военных дневниках К. Симонова читаем: «В тот драматический день 30 июня 1941 года, самоотверженно выполняя приказ командования и нанося удар за ударом по немецким переправам у Бобруйска, полк, летавший в бой во главе со своим командиром Головановым, потерял одиннадцать машин». Погибали, но срывали гитлеровский блицкриг. Одну из пятерок бомбардировщиков водил лично Голованов. Воистину, «у летчиков и маршалы летают». Я написал эти стихи задолго до знакомства с живым маршалом. – Нас называли «головановцы», и мы этим гордились,- рассказывал мне ветеран АДД А. В. Петин.- Приезжает к нам в полк Голованов, катят машины, а он идет пешком километра два-три. Соберет весь личный состав без начальства и спрашивает, кто чем недоволен, кого наградой обошли или звание забыли повысить. Мне он в июле 1944-го прямо на плоскости самолета подписал приказ о присвоении майорского звания… Слухи – великая движущая сила нашего общества. Они могут круто изменить нашу жизнь, и даже в лучшую сторону, но это реже, ибо, умело распространяемые, они, как правило, растут цветами зла и зависти. – Я долго не мог понять, – говорит Голованов, – почему ко мне такое отношение после Сталина, не дают работы. Спросил напрямик в Министерстве обороны, а мне говорят: «Все было бы хорошо, но зачем вы в 1945 году дочь выдали замуж за англичанина? Зачем вам это было нужно, Александр Евгеньевич!» – «Да моей старшей дочери в 1945 году было 11 лет!»- отвечаю. Открыли рты. Откуда что берется, черт его знает! – смеется Александр Евгеньевич, покачивая головой. – Был такой генерал-полковник Ермаченко,- продолжает Голованов, – женился на молодой, а старая жена пожаловалась в политотдел. Когда его стали разбирать, он вспылил: – Сталину можно, а мне нельзя? А ходили слухи, – абсолютная чепуха! – что Сталин женился на дочери Кагановича после смерти Аллилуевой (кстати, Майя Каганович в ту пору была пионеркой). Далее, со слов Голованова я узнал, что генерала Ермаченко разжаловали. Голованов определил его начальником Быковского аэропорта. А при удобном случае рассказал о нем Сталину. Тот возмутился и велел восстановить Ермаченко в звании и должности. Погиб он нелепо: на озере, на охоте, поскользнулся и попал под винт моторной лодки… Я рассказываю Голованову, что недавно выступал в парке Горького вместе с Героем Советского Союза генерал-майором авиации Иваном Алексеевичем Вишняковым: – Знаете его? – Фамилия знакомая, – отвечает Голованов. – О вас разговорились. Он доказывал, что после войны Сталин вас посадил вместе с маршалом Новиковым. Я ему сказал, что он путает, а он отвечает: «Голованов тебе об этом не расскажет, он это скрывает от всех. Его посадили за то, что они с Новиковым привезли себе из Германии два самолета барахла…» – Обо мне много легенд, – смеется Голованов, – и что дачу Геринга я себе перевез… А насчет вещей из Германии Голованов рассказал такой эпизод. До поры до времени на трофеи, которые, кто как умел, возили из Германии, смотрели, как говорится, сквозь пальцы. Пока не вышел приказ Сталина: с такого-то дня на границе все отбирать в пользу государства. И вот у одного известного генерал-пол- ковника конфисковали целый вагон вещей, несмотря на то, что тот возмущался и грозил написать товарищу Сталину. – И ведь хватило ума написать! – восклицает Голованов. Ответ Сталина поступил в виде резолюции, которая стала известна всему высшему командованию и долго служила поводом для насмешек над этим генералом. Резолюция выглядела так: «Вернуть г.-пол- ковнику барахло. И. Сталин». «ПОМОГИ, ГОСПОДЬ!» – Сталин не был воинствующим безбожником. Может, сказалась его духовная семинария? Часто, закругляя разговор, он говорил: «Ну, с Богом!», «Ну, дай Бог!» или: «Помоги, Господь!» Когда же он узнал, что многие попы ушли в партизаны и среди них есть даже начальники штабов отрядов, у него искренне вырвалось: «А мы храм Христа Спасителя взорвали!» В войну он очень потеплел к церкви. В ЭТОМ СУТЬ – Генерал Ф. А. Астахов, выйдя из окружения и будучи назначенным начальником ГВФ, несколько месяцев скрывал, что зарыл в окружении свой партбилет. Платил ежемесячно партвзносы и ссылался на то, что забыл партбилет дома. Спустя несколько месяцев дошло это до А. С. Щербакова, члена Политбюро, начальника Главного политического управления. Истина была установлена, и А. С. Щербаков, докладывая об этом Сталину, поставил вопрос о пребывании Астахова в партии и на посту начальника ГВФ. Сталин, по своему обыкновению, долго ходил, покуривая трубку, и не торопился с ответом. Наконец, подойдя к Щербакову, спросил: – А вы бы что сделали на месте Астахова? – Не дожидаясь ответа, продолжал: – Плохо не то, что Астахов закопал свой партбилет, а плохо то, что побоялся об этом сказать. В этом суть. Астахов остался на своем посту. В 1944 году, по представлению командования АДД, которому тогда подчинялся ГВФ, ему было присвоено звание маршала авиации, но в 1946 году он был освобожден от должности и, несмотря на большое число ходатайств, ответственной работы больше не получил. Пословица «кто старое помянет, тому глаз вон» всегда дополнялась Сталиным: «А кто старое забудет, тому оба долой». Я вспомнил этот эпизод, когда встретился с Иваном Васильевичем Сулимовым, который в войну командовал знаменитым 120-м гвардейским отдельным ордена Александра Невского Инстенбургским авиационным полком, где летал мой отец. Иван Васильевич сказал мне, что Голованов после войны признался ему: «Я в своей жизни совершил две ошибки: Астахову присвоил маршальское звание, а тебе не дал генеральского». КВАРТИРУ… ЕЩЕ КВАРТИРУ – Есть люди, воспринимающие заботу о них по известной поговорке: дают – бери. Одного товарища назначили на весьма ответственный пост, и, естественно, общение со Сталиным стало у него частым. Как-то Сталин поинтересовался, как этот товарищ живет, не нужно ли ему чего-нибудь, каковы его жилищные условия? Оказывается, ему нужна была квартира. Квартиру он, конечно, получил, а в скором времени Сталин опять его спросил, нет ли в чем-либо нужды. Оказалось, то ли его теща, то ли какая-то родственница тоже хотела бы получить жилплощадь. Такая площадь была получена. В следующий раз товарищ, видя, что отказа ни в чем нет, уже сам поставил вопрос о предоставлении квартиры еще кому-то из своих родственников. На этом, собственно, и закончилась его служебная карьера, хотя Сталин и поручил своему помощнику рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения и этой просьбы. Не знаю, получил ли он еще одну квартиру, но в Ставке я его больше не встречал, хотя знал, что службу свою в армии он продолжает… Сталин очень не любил какого-либо выделения руководящего состава, особенно политического, из общей среды. Так например, узнав, что члены военных советов фронтов Булганин и Мехлис завели себе личных поваров и обслуживающий персонал, снял их с постов на этих фронтах. Генерал А. И. Еременко писал стихи – довольно слабые. Переплел их и принес Сталину в подарок. – В русской армии я знаю только одного генерала, который писал хорошие стихи,- сказал Сталин.- Но он был в первую очередь поэтом, а потом генералом. Сталин сам писал стихи в молодости – талантливо писал. Они печатались до того, как он стал Сталиным. Когда ему предложили издать его юношеские стихи – к 60-летнему юбилею,- он сказал: – В Грузии и так много классиков. Пусть будет хоть на одного поменьше! «ЛЕТАЮЩАЯ КРЕПОСТЬ» В 1945 году на Дальнем Востоке заблудился американский бомбардировщик Б-29 («Летающая крепость»). Вынужден был приземлиться на нашем аэродроме. – Мы посмотрели – во самолет! – говорит Голованов. – Доложили Сталину, он быстрый был в таких вопросах, спрашивает: – Что будем делать? Некоторые стояли за то, чтобы строить Пе-8, четырехмоторный бомбардировщик, на котором Молотова возили в 1942 году в Лондон и Вашингтон. А я предложил: все наши воевавшие самолеты – под пресс, и строить Б-29. – Кто может сделать такую машину?- спросил Сталин. – Туполев. Но Туполев стал отказываться: нет чертежей, и невероятно сложно переводить американские дюймы в миллиметры. – Мы назовем новый самолет вашим именем,- сказал Сталин. Было привлечено свыше 300 заводов, Б-29 полностью скопировали, назвали Ту-4. Экипаж – 9 человек. …Голованов открывал на Ту-4 воздушный парад, сверху шли истребители, а внизу- Пе… КОНЕВ С симпатией отзывался Голованов об Иване Степановиче Коневе. Говорил, как нелегко достались Коневу первые полтора года войны, когда ему постоянно приходилось сталкиваться с отборными кадровыми гитлеровскими войсками. Молотов по поручению Сталина ездил на фронт снимать Конева с поста командующего фронтом и назначать вместо него Жукова. Конева хотели судить за неудачи, и дело кончилось бы трагически для Ивана Степановича, но Жуков защитил его перед Сталиным. «Так мы всех расстреляем!» – сказал он Верховному. Неудачи не сломили Конева. Велики были его воля и желание воевать. Он совершенствовал свой талант и стал проводить смелые, решительные, успешные операции по окружению крупных сил противника. В знаменитой Корсунь-Шевченковской операции было разгромлено более десятка немецких дивизий. Жуков лично привез Коневу маршальские погоны. В Уманьской наступательной операции войска Конева уничтожили до ста восемнадцати тысяч солдат и офицеров противника и более двадцати семи тысяч взяли в плен, не говоря уж о крупных трофеях. «Характер у маршала Конева был прямой,- пишет Голованов, – дипломатией заниматься, прямо надо сказать, он не умел. Комиссар еще с времен гражданской войны, он привык общаться с солдатскими массами. В войсках его звали солдатским маршалом». Александр Евгеньевич отмечал, что Конев был удивительно храбрым человеком. Командуя Калининским фронтом, он получил донесение, что одна из рот оставила свои позиции и отошла. Иван Степанович поехал туда и, лично руководя боем, восстановил положение. «Правда,- говорил Голованов,- я был свидетелем, как Сталин ругал его за такие поступки и выговаривал ему, что не дело командующего фронтом лично заниматься вопросами, которые должны решать, в лучшем случае, командиры полков, но храбрых людей Сталин очень уважал и ценил». – Я тебе скажу следующее дело,- продолжает Голованов,- Конев иной раз бил палкой провинившихся. Когда я ему сказал об этом, он ответил: «Да я лучше морду ему набью, чем под трибунал отдавать, а там расстреляют!» Вот отрывок из неопубликованной второй части мемуаров Голованова: «Он мог вносить и вносил Верховному немало различных предложений и отстаивал свою точку зрения по ним. Был смел и решителен, отправляясь подчас непосредственно в батальоны и роты для личного руководства боем, оставляя штаб фронта, а следовательно, и управление войсками. После внушения со стороны И. В. Сталина о недопустимости подобных действий послушался его и такие выезды в дальнейшем прекратил, оставшись, однако, при своем мнении. Осенью 1942 года в моем присутствии в разговоре с Верховным Конев поставил вопрос о ликвидации института комиссаров в Красной Армии, мотивируя тем, что этот институт сейчас не нужен. Главное, что сейчас нужно в армии, доказывал он, это единоначалие. – Зачем мне нужен комиссар, когда я и сам им был! – говорил Конев. – Мне нужен помощник, заместитель по политической работе в войсках, чтобы я был спокоен за этот участок работы, а с остальным я и сам справлюсь. Командный состав доказал свою преданность Родине и не нуждается в дополнительном контроле, а в институте комиссаров есть элемент недоверия нашим командным кадрам». Это произвело впечатление на Сталина, и он стал выяснять мнения по этому вопросу. Большинство поддержало Конева, и решением Политбюро институт комиссаров в армии упразднили, отметив, что он сыграл положительную роль в начальный период войны. – Сталин,- отмечал Голованов,- всегда отзывался о Коневе положительно, хотя и указывал ему на его недостатки. «Не раз Верховный брал его под защиту и, надо сказать, был очень доволен, когда дела у Ивана Степановича пошли, образно говоря, в гору, видимо считая, что и он, Сталин, имеет к этому определенное отношение. Надо прямо сказать, что все награды, полученные Коневым, а также высокое звание Маршала Советского Союза достались ему по праву и нелегко. Иван Степанович Конев вошел в когорту заслуженных полководцев нашего государства». …Когда же я сам думаю о Коневе, в памяти возникают три эпизода. Первый я слышал от друзей Е. В. Вучетича – знаменитый скульптор лепил портрет не менее знаменитого полководца. Договорились о встрече, и Иван Степанович вышел к мастеру при полном параде: – Ну, как меня наградили? – Хорошо… Только многовато, – сказал Вучетич, прикидывая, что такое обилие наград на портрете может затмить лицо. – Да, многовато, многовато,- согласился Конев. – То есть как многовато? – Орден Подвязки на х… болтается,- заметил скульптор. Конев тут же приказал порученцу: – Свинти с X… подвязку! …Второй эпизод известен всем на земле, да, может, теперь кое-кем нарочно подзабыт. Май 1945-го. Ликующая Прага. В открытом автомобиле едет советский маршал – весь в чехословацких цветах. …И третий эпизод- сугубо личный. Его знаю только я, да, может, еще кто-то случайно. В начале семидесятых годов я входил в состав Центрального Комитета комсомола и должен был выступать на очередном пленуме ЦК. Мне сказали, что дадут слово в конце заседания. Я сидел в зале, ожидая объявления председательствующего Б. Н. Пастухова, но тут в президиуме неожиданно появился И. С. Конев, ему предложили выступить, и на меня времени не хватило. Пленум закончился. Не скрою, было обидно, что зря готовился, писал речь, которую проверяли в разных инстанциях, волновался, как всегда. Но, однако, запомнилось, что мое время для выступления «съел» маршал Конев… МАРКИАН ПОПОВ Фамилию генерала Попова я читал еще в детстве в приказах Верховного Главнокомандующего. Но не обращал особого внимания. По-настоящему я узнал о нем от А. Е. Голованова. Рассказывая о Попове, Александр Евгеньевич всегда улыбался, вспоминая какой-нибудь эпизод, не укладывающийся в рамки понятия о полководце. А по словам Голованова, Маркиан Михайлович Попов- человек выдаюпщхся военных способностей, самородок в военном деле, и место его – в ряду лучших наших маршалов, хотя он этого звания так и не получил. «Слабость к спиртному и прекрасному полу все время вставала ему поперек дороги,- говорил Голованов. – Так он и остался генералом армии, хотя командовал и фронтами, и округами». Голованов познакомился с Поповым в 1943 году, когда тот командовал Брянским фронтом. Приехал он к нему в штаб вместе с Г. К. Жуковым и слушал доклад командующего фронтом Георгию Константиновичу о положении на фронте и наметках решения по предстоящему наступлению войск фронта. «Слушая его ответы на задаваемые Жуковым вопросы, – говорит Голованов,- я увидел человека необычного склада ума. Он отлично знает свои войска, не задумываясь, со знанием дела, отвечает на любые вопросы Жукова, ему не нужно на это ни времени, ни уточнений. Доклад шел без бумаг или каких-то записей. Он носил даже, я бы сказал, какой-то несколько театральный характер, показной, что ли. С одной стороны, короткий, предельно ясный доклад, такие же короткие, емкие ответы на вопросы показывали, что перед вами прекрасно образованный человек и весьма способный в военном отношении. С другой стороны, мне не приходилось видеть ни одного командующего, который вел бы себя столь свободно, почти на грани развязности, слово это так и вертится на языке, потому что грань была все же где-то близко. Он говорил с Жуковым таким тоном, каким обычно подчиненные не говорят с начальниками. Положительного впечатления это не производило, и в то же время и претензий к нему никаких не предъявишь. А по выражению лица Жукова было видно, что он удовлетворен и докладом, и ответами Попова». Голованов потом поделился своими впечатлениями с Жуковым, а тот улыбнулся и сказал: – Это кажется поначалу, когда его как следует еще не знаешь. На самом деле это дисциплинированный, образованный и очень способный командующий. Таких не особенно много. Потом Голованов заметил, что Попов резко отличался от некоторых командующих и в общении с подчиненными. Когда фронт начал наступление и не все поначалу шло, как задумано, Попов не переносил некоторую нервозность на подчиненных. Со своего командного пункта он вежливо разговаривал с командармами, поддерживал бодрость духа у подчиненных. «М. М. Попов своим поведением и общением с подчиненными очень походил на Рокоссовского,- говорил Голованов. – Чего греха таить, были у нас такие, надо прямо сказать, неплохие командующие, которые, однако, во время боя проявляли неуравновешенность, нервозность. Я знал таких командующих армиями и других командиров, которые при разговоре с командующим фронтом по телефону не раз побывали на том свете, а после проведения операции получали награды вплоть до Звезды Героя». М. М. Попов успешно командовал армией в Сталинградской битве, и после ее завершения Сталин решил его назначить командующим фронтом и вызвал в Ставку. Такое распоряжение обычно выполнялось незамедлительно. Ждали Попова в Москве на другой день. Однако прошли сутки, вторые, а Попова в Ставке не было, хотя сообщили, что вылетел он вовремя. Прибыл на третьи сутки в полном здравии. Невиданное ЧП. Друзья искренне жалели, что так нелепо закончится карьера весьма способного генерала, который еще до войны совсем молодым человеком командовал военным округом. Однако Сталин, который, видимо, уже получил информацию, где пропадал Попов, вместо того, чтобы воздать ему по заслугам, рассказал случай из гражданской войны, когда Троцкий потребовал снять с должности одного командира дивизии, обвинив его в пьянстве. Ленин поручил Сталину разобраться с этим делом. Сталин прибыл на фронт, вызвал к себе командный состав дивизии и прямо поставил вопрос: как они оценивают своего командира? Все в один голос ответили, что лучшего комдива они не видели, что бойцы идут за ним в огонь и в воду, дивизия успешно сражается. – А вот Троцкий говорит, что он пьяница, и требует снять, – сказал Сталин. Какой он пьяница? Он пьет только тогда, когда нет боевых действий, от безделья! – ответили командиры. Сталин доложил Ленину, и было решено оставить комдива на своем месте, только побольше загрузить работой, чтобы у него не оставалось времени для безделья. – Видите, как товарищ Ленин решал такие вопросы?- сказал Сталин собравшимся в Ставке.- Можно мириться со многими недостатками человека, лишь бы голова была на плечах. С недостатками бороться можно и исправить их можно- новой же головы человеку не поставишь. И Попов стал командовать Брянским фронтом, войска которого успешно справились со своей задачей в Курской битве, и Маркиан Михайлович уже в звании генерала армии был назначен на другой фронт. Однако здесь его личные слабости стали уже влиять на интересы дела, и его освободили от командования фронтом, понизили в звании, назначили на менее ответственную должность. До конца войны он командовал армиями и штабами, а после победы был командующим ряда военных округов, снова став генералом армии. В мирное время, когда проводились крупные учения, Маркиан Михайлович снова блеснул своим военным даром: командуя армией в обороне, наголову разбил значительно превосходившего в силах «противника», которым командовал сам министр обороны… К сожалению, прославленный герой Великой Отечественной ушел из жизни преждевременно и нелепо, и виной тому оказались его прежние слабости. Он сгорел на даче с женщиной… ВАСИЛЕВСКИЙ – Если Конев и Жуков имеют что-то общее между собой и общее в характерах, – говорил Голованов, – то Василевский не походит ни на одного из них. Стиль работы Александра Михайловича является примером для работника крупного масштаба. Сталин, – продолжал Голованов, – сразу обратил внимание на эти способности Василевского и, как он это делал со многими другими подчиненными, все больше и больше общался непосредственно с ним. Начальник Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников болел. Сталин его, единственного, называл по имени и отчеству, относился к нему очень тепло, «если не сказать больше»,- добавлял Голованов. «Были нередки случая, – пишет Голованов, – когда, не считая для себя возможным сидеть в присутствии Сталина, Шапошников выходил в приемную и присаживался отдохнуть. Работая изо всех сил, он старался не показывать состояния своего здоровья. Наконец, летом 1942 года, Сталин в моем присутствии заговорил с Борисом Михайловичем о его здоровье, и здесь Шапошников сказал, что ему трудно работать… Верховный спросил, почему же он об этом молчал раньше. Борис Михайлович ответил, что в условиях войны он не считал себя вправе ставить такие вопросы». Сталин спросил у Шапошникова, чем бы он мог заняться, и тот ответил, что с удовольствием пошел бы на академию. А своим преемником в Генштабе назвал Василевского. Это предложение полностью соответствовало и мнению Верховного. Известно также, что Сталин говорил Шапошникову: «Борис Михайлович, работайте только два часа в сутки, а все остальное время отдыхайте и думайте, думайте, а мы будем к вам присылать людей». …Василевский стал начальником Генштаба, и в этом не ошиблись ни Шапошников, ни Сталин. Работа Генштаба не только не ухудшилась, но стала в дальнейшем совершенствоваться. Василевский оказывал Верховному огромную помощь в его деятельности. Он обладал особым умением обобщить доклады с фронтов, доложить их Верховному, изложить поступившие предложения по дальнейшему ходу боевых действий, а также точку зрения Генштаба, если она отличалась от мнения командующих фронтами. Голованов отмечал, что авторитет Василевскому создавал и такт в обращении с людьми. Он охотно докладывал то, о чем его просили. Верховному, предупреждая, если это не совпадало с его собственным, Василевского, мнением, что поддерживать не будет. И конечно, защищал те мнения, с которыми был согласен. «Нужно, однако, сказать,- пишет Голованов,- что Верховный тоже имел свои мнения, которые подчас не совпадали ни с мнениями, ни с предложениями, вносимыми и Генеральным штабом». В беседах Голованов не раз говорил мне о широком кругозоре Василевского. Я, например, не знал о том, что после финских событий (еще в 1940 году) Василевский принимал участие в определении Государственной границы с Финляндией и что В. М. Молотов якобы пытался забрать его к себе в Наркомат иностранных дел. Правда, сам Вячеслав Михайлович не мог припомнить этот факт… Характерной чертой Василевского была скромность: он никогда не подчеркивал ни своего высокого положения, ни отношения к нему Верховного, который ему, безусловно, доверял. Стоит вспомнить «культовые» фильмы о войне- везде Сталин и рядом Василевский… «Так же, как и Жуков, – продолжает Голованов, – Василевский получил все награды, которые существовали в то время в нашем государстве. Ему уже в 1943 году было присвоено высшее воинское звание – Маршал Советского Союза. Александр Михайлович относится к когорте тех людей, которые внесли наибольший вклад в разгром врага». …В своей книге А. М. Василевский пишет, как Сталин сделал ему внушение за то, что он забыл своего отца-священника, не помогает ему. Голованов так дополнил этот эпизод: «Сталин подошел к сейфу, достал пачку квитанций почтовых переводов и показал Василевскому: – Теперь вы долго со мной не расплатитесь! Оказывается, Сталин каждый месяц анонимно посылал деньги отцу Василевского, а тот наверняка думал, что это от сына…» ЕЩЁ НЕСКОЛЬКО СЛОВ… Маршал Голованов много рассказывал мне об этих людях, каждый из которых – ратная слава нашего Отечества… Мы сидим за столом во дворе дачи в Икше. Про головановскую дачу я не так давно прочитал в газете «Нижегородские новости» перепечатку из журнала «Столица» статьи о том, что в 1945 году летчики дальней авиации по бревнышку, с воздуха сбросили сюда дачу Геринга из Германии. Правда, сия писанина подается вроде бы как легенда – на всякий случай! – но надо ж было до такого додуматься! И много еще в этой статье излито всякой чепухи,- видимо, писал человек, не имеющий ни малейшего понятия о личности Голованова и подошедший к нему и с общими, и с сегодняшними мерками и мнениями о высшем военном руководстве. Одно могу сказать: никаким Герингом в Икше не пахло, и единственное, что связывало Голованова со «вторым наци Германии», это то, что летчики считали: Голованов был у Сталина, как Геринг у Гитлера. Я об этом слыхал еще в ту пору, когда мы беседовали с маршалом за столом на даче. – Во г еще какой-то пролетел!- говорит Александр Евгеньевич, и мы смотрим, как над крышей снижается самолет и покачивает крыльями. Голованов едва ли не забыт, о нем не вспоминают в газетах даже в празднично-военные дни, но самолеты, пролетающие над дачей Главного маршала авиации страны, снижаются и качают крыльями, Я не только видел это своими глазами – сам так проделывал, когда летал. Не знаю, кому, где и когда при жизни оказывали такую постоянную почесть… Я написал эти стихи в 1968 году. Но «та ж в душе моей любовь»… СЕКРЕТЫ «МИСТЕРА БРАУНА» В январе 1942 года «Правда» публикует материалы о поддержке советского народа трудщимися стран антигитлеровской коалиции. Телеграмма Председателю Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину: На имя В. М. Молотова поступило приветствие от мэра города Торонто, на имя И. В. Сталина – от Генерального исполнительного комитета союза рабочих- кожевников США и Канады, который «от имени 75 тысяч членов союза приветствует героическую Красную Армию и народы Советского Союза и выражает глубокое восхищение Вашей блестящей, безграничной доблестью и гениальной стратегией, которая разбила легенду о «непобедимости» нацистской армии и сделала возможными нынешние крупные победы Советского Союза. Ваша историческая борьба в защиту всего человечества воодушевляет весь мир. Мы обязуемся продолжать оказывать полнейшую поддержку важнейшему делу уничтожения общего врага – нацизма и фашизма. Наша победа неизбежна». в новогоднем приветствии председатель Общества советско-китайской дружбы Сунь Фо пишет: Президент США Рузвельт в послании Конгрессу отмечает: Он же пишет Сталину в феврале 1942 года: Выражает свое восхищение мужеством бойцов Красной Армии Черчилль, посылает телеграмму Сталину Де Голль: Поздравляют, восхищаются, а второго фронта нет… «Правда» публикует очерк «Таня»- еще никто не знает, что это была Зоя Космодемьянская: Читаю: Это мой день рождения. Мне один год… 5 апреля 1942 года страна сурово отмечала 700-летие разгрома немцев на Чудском озере. «Правда» пишет: Приводится запись К. Маркса: А со вторым фронтом союзники не спешат… …Эту историю весны 1942 года рассказали мне три человека, и каждый со своей стороны. Первый- Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов, который в ту пору командовал Авиацией дальнего действия. Второй – Герой Советского Союза летчик Эндель Карлович Пусэп. Третий- Вячеслав Михайлович Молотов, правая рука Сталина на протяжении нескольких десятилетий, народный комиссар иностранных дел. Всех троих я знал лично, а Голованову помогал писать его мемуары. Все три рассказа складываются в один потрясающий драматизмом эпизод второй мировой войны, когда на карту была поставлена судьба человеческой цивилизации. …Морозным декабрьским вечером мы сидим с маршалом Головановым на его подмосковной даче и растапливаем печь. Александр Евгеньевич высок и строен, как юноша, он еще бодр и силен. Блики огня, как сполохи битв, играют на его сухощавом лице, когда он подбрасывает в печь расколотые березовые поленья. Он вспомнил, как почти тридцать лет назад, в декабре 1941-го, после победы Красной Армии под Москвой Сталин поделился с ним своими мыслями о дальнейшем ходе войны. – Полагаю, что нам не следует обольщаться своими успехами, – сказал Сталин. – В новом году нам придется еще труднее. Дай Бог нам эту войну закончить в 1946 году. Надеяться будем только на свои собственные силы. Но попытаемся получить максимум помощи от союзников. Не хотят они открывать второй фронт, но требовать мы будем. В феврале или марте 1942 года, Голованов точно не помнит, Сталин спросил его, в каких районах Севера пришлось летать Александру Евгеньевичу. Когда Голованов рассказал ему о своих полетах в Восточной Сибири, Верховный неторопливо произнес: – Нужно будет организовать нам трассу на Аляску, скажем, в Фербенкс. И, поручив Голованову это дело, добавил: – Может быть, нам с вами придется слетать в Квебек. Но это между нами… Вскоре Сталин спросил: – Как лучше и быстрее попасть в Вашингтон самолетом? Я полечу к президенту Соединенных Штатов Америки Рузвельту. Об этом знают трое: я, вы и Вячеслав Михайлович Молотов. – Я тебе скажу следующее дело, – говорит Голованов, имея давнюю привычку часто повторять эту фразу в беседе и при этом что-нибудь крутить в руке – авторучку, расческу (сейчас это была березовая щепка), – если это сказал Сталин, так оно и было: знали действительно трое. …И Голованов стал прикидывать все возможные варианты полета в Вашингтон по разным направлениям и на разных самолетах. Полет через Аляску был бы слишком долгим и требовал большой подготовки. Лететь через Иран тоже далековато, да и неизвестно, как к этому отнесутся государства, над территориями которых прошла бы трасса… Голованов остановился на самом, казалось бы, парадоксальном варианте: лететь на одиночном четырехмоторном бомбардировщике ТБ-7 (Пе-8) из Москвы в Лондон, потом через Исландию и Канаду – в США. Это был рискованнейший шаг- полет над Европой, занятой противником! Тем более, что на борту должен быть сам Сталин. Голованов считал эту трассу наиболее выгодной и безопасной, потому что даже если немецкая агентура каким-то образом пронюхает о готовящемся визите советского руководителя в Америку, то вряд ли кто подумает, что русские пойдут на такой риск, как длительный полет над вражеской территорией. Сталин согласился с этими доводами и сказал Голованову: – Мы вам верим и на вас полагаемся. Действуйте, как найдете нужным, так как вы в первую очередь несете ответственность. Голованов стал разрабатывать утвержденную трассу. Генерал-лейтенант, командующий стратегической авиацией Ставки Верховного Главнокомандования, он прятал в стол карту маршрута, когда в кабинет входил даже его заместитель или начальник штаба,- настолько велика была секретность намеченного дела… 12 апреля 1942 года в Москву приходит послание: «ЛИЧНО от ПРЕЗИДЕНТА Г-НУ СТАЛИНУ Сталин ответил 20 апреля 1942 года: Из этих писем видно, что желания Сталина и Рузвельта совпали, однако инициатива встречи теперь исходит от Рузвельта. «Если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся…»,- пишет американский президент. Существенное условие. Оно-то и не позволило полететь Сталину в Вашингтон. Ситуация на фронтах к апрелю осложнилась, и покидать капитанский мостик было нельзя. Видимо, понимая это, Рузвельт просит направить в Вашингтон Молотова. А может, Сталин испугался лететь? Нет, он был не робкого десятка. Об этом мне не раз говорили и Голованов, и Молотов, знавший Сталина 42 года… – Прежде чем осуществить этот перелет,- вспоминал Голованов, – я отправил в Лондон мой лучший экипаж во главе с майором Сергеем Асямовым. Вторым пилотом был Пусэп, а штурманами – Романов и Штепенко. Это был пробный полет, истинной цели которого летчики не знали. Асямов под большим секретом сказал Пусэпу, что у англичан закуплена партия четырехмоторных самолетов, и в ближайшее время нужно будет возить в Англию наших летчиков, чтобы перегонять эти самолеты. Вот, мол, начальство и решило проверить, справимся ли с этим заданием… Утром 29 апреля огромный петляковский бомбардировщик ТБ-7, пробыв в воздухе 7 часов 10 минут, приземлился на аэродроме Тилинг в Шотландии. Союзники тепло встретили русских летчиков, и вскоре на пассажирском самолете «Фламинго» доставили в Лондон. Посол в Англии И. Майский сообщил о благополучном прилете экипажа, о чем Голованов доложил Сталину. Но радость была преждевременной. Случилось непредвиденное. На другой день по просьбе англичан майор Асямов на том же небольшом «Фламинго» вылетел в Тилинг- там собралось много желающих посмотреть невиданный советский бомбардировщик ТБ-7. Затем союзники решили показать русскому пилоту свою боевую технику в Ист-Форчуне. На обратном пути в Лондон «Фламинго» воспламенился в воздухе и развалился на части. Все десять человек, находившихся на борту, погибли- английский экипаж, два офицера и три члена советской военной миссии. Погиб майор Асямов, всеобщий любимец, замечательный человек, летчик «чкаловского типа». В 1971 году вместе с маршалом Головановым мне довелось быть на тридцатилетнем юбилее дальнебом- бардировочного авиационного полка, в списки которого навечно зачислен майор С. Асямов. Там я и познакомился с Энделем Карловичем Пусэпом, седым, усатым ветераном. «Ты знаешь, я его не узнал!» – сказал мне Голованов. А я вспомнил фотографию бравого молодого летчика с только что полученной Звездой Героя ^- 1942 год. Пусэп в составе экипажа легендарного Михаила Водопьянова одним из первых в августе 1941 года летал бомбить Берлин. На обратном пути пришлось на подбитом самолете совершить вынужденную посадку и пробираться к своим через линию фронта по эстонской земле. Летчиков спасло то обстоятельство, что Пусэп- эстонец и на родном языке поговорил с мальчишкой-пастухом, который показал правильную дорогу… Пусэпа я увидел в парадном строю ветеранов на бетонке аэродрома. Когда они с возвышающимся над всеми двухметровым Головановым направились к строю современных боевых летчиков, грянул оркестр. Командир полка отрапортовал: – Товарищ Главный маршал авиащ1и! Гвардейский Орловский полк тяжелых бомбардировщиков дальней авиации построен по случаю тридцатилетнего юбилея! – Здравствуйте, гвардейцы! – тряхнул стариной бывший первый командир этого полка, ставший их маршалом. Когда он обошел строй, последовала команда: – Ветеранам части принять Боевое Знамя! Солнечные лучи рябят бетонку, сверкают на лаковых козырьках парадных фуражек, на трубах оркестра, на золоте букв Боевого Знамени, на серебре слезинок, что вспыхнули у многих, ибо редкое сердце не дрогнуло, когда седой Пусэп высоко над головой поднял красное бархатное полотнище, ветер подхватил, развернул его, и колонна ветеранов во главе со своим легендарным маршалом двинулась по квадратам бетонки мимо широких капониров и огромных современных «Ту»- «бэкфайеров». За ними по эскадрильям синими сверкающими квадратами по белой бетонке прошел полк – второе, третье после них поколение летчиков-дальников, а небо над шагающими колоннами разорвал гром взлетевших «Сухих». Это соседний истребительный полк каскадом высшего пилотажа приветствовал своих друзей- бомбардировщиков… Но я отвлекся, да и не мог не отвлечься от своего основного рассказа, потому что все дорого, все ярко озарено в памяти… Был торжественный ужин, и я сидел за столом рядом с Пусэпом. Эндель Карлович – маленький, собранный – и за столом все делал как-то по особому аккуратно, тщательно. – Мы среди экипажа решили разыграть на спичках,- сказал он мне,- кому лететь с англичанами в Тилинг. Я вытащил спичку с головкой, и это означало, что полетит Сережа Асямов. А то бы сейчас он тебе рассказывал об этом, а не я. Почему погиб Асямов? Голованов был убежден, что дело здесь нечистое. В английском руководстве, считал он, не были заинтересованы в визите советского представителя. Гибель Асямова произвела сильное впечатление на Сталина. – Ну и союзнички у нас! – сказал он. – Только и смотри за ними в оба! Этой фразы нет в мемуарах Голованова. Она не прошла через «инстанции». – Ну что же нам делать теперь? – спросил Сталин у Голованова.- Встреча с Рузвельтом должна обязательно состояться! Вы еще что-нибудь можете предложить? – Могу, товарищ Сталин, – ответил Голованов. – Летчик Пусэп, находящийся сейчас в Англии, является командиром корабля. Он полярный летчик, привыкший по многу часов летать на Севере без посадки, да и во время войны ему приходилось подолгу быть в воздухе, поэтому он один приведет самолет домой. Здесь мы пополним экипаж, и можно будет отправляться в путь. – Вот как! А вы уверены в этом? – Да, уверен, товарищ Сталин. – Ну что ж, действуйте! «Англичане-то не знали, что Пусэп – тоже командир корабля,- говорил мне Голованов.- Представляешь, как они удивились, когда тяжелый четырехмоторный бомбардировщик с одним пилотом поднялся в воздух и через несколько часов благополучно приземлился в Москве!» …Экипаж пополнили опытным летчиком капитаном Обуховым, который занял место второго пилота. А командиром стал Пусэп. 5 мая 1942 года генерал Голованов вызвал к себе экипаж. – Вы уверены, что гибель майора Асямова была случайностью? – спросил он у Пусэпа. – Вместе с нашими людьми в катастрофе погибли пять английских старших офицеров,- ответил Пусэп. Голованов опустился в кресло, задумался, но вскоре энергично поднялся и сказал: – В ближайшие дни вам придется выполнить еще одно сложное и ответственное задание… А за рубежом придется отказаться от чужих самолетов. Если окажется необходимым, поезжайте на поезде или на машине. К 10 мая самолет был еще раз осмотрен, проверен комиссией и признан готовым к дальнему перелету. Сталин ведь обещал Рузвельту- 10-15 мая. Однако принимать самолет в Англии не торопились. И все- таки 19 мая вылет состоялся. Едва экипаж сел поужинать в летной столовой, вызвали командира: – Товарищ Пусэп, с вами желает поговорить «хозяин»! Пусэп не понял, о каком «хозяине» идет речь, но уже издали увидел вокруг своего самолета десяток автомашин. Группа людей в шляпах надевала летную амуницию. Возле генерала Голованова человек в песне застегивал молнию комбинезона. Пусэп сразу узнал по портретам, знакомым каждому школьнику, – Молотов! – Такой молодой, а уже майор! – с улыбкой сказал Вячеслав Михайлович, пожимая руку пилоту. Экипаж и десяток пассажиров заняли места в бомбардировщике, и он пошел на взлет. Чтобы не выдать месторасположение своего аэродрома, если карта маршрута попадет к противнику, начало трассы было нанесено от Загорска, а до этого исходного пункта нужно было знать курс наизусть. Главный пассажир летел под именем «мистер Браун»… Многочасовое путешествие на необорудованном для пассажиров бомбардировщике – непростое дело. Самолет не был герметичным. Значительную часть маршрута пришлось лететь на большой высоте при низкой температуре и недостатке кислорода. Пассажиры пользовались кислородными масками. Многих клонило в сон, но члены экипажа постоянно следили, чтобы никто не уснул, потому что могла перегнуться трубочка кислородного прибора. Разумеется, особое внимание уделялось «мистеру Брауну», которому тоже пришлось изрядно померзнуть, хоть он и был в меховом летном обмундировании: температура внутри самолета равнялась наружной и порой достигала нескольких десятков градусов ниже нуля по Цельсию. Когда пролетали линию фронта, на самолет обрушился шквал зенитного огня, дальше летели над территорией, оккупированной противником, ускользали от немецких истребителей, попадали в болтанку. Пассажиры это ощущали, но, может, к счастью, почти ничего не видели: в их распоряжении было только одно маленькое окошечко. Но в целом все шло нормально. И вдруг – в четвертом моторе утечка масла! Струя потекла по правому крылу. Чтобы сократить время полета, пришлось изменить курс, но штурманы Романов и Штепенко все же вывели самолет к побережью Шотландии, и он приземлился на уже знакомом аэродроме Тилинг. Вереница машин увезла «мистера Брауна» и его спутников в город Данди, где их ждал специальный поезд. Но и поезд не довез их до Лондона. Он остановился на маленькой глухой станции, где «мистера Брауна» встретил министр иностранных дел Великобритании сэр Энтони Иден, и уже на автомобилях делегация прибыла в английскую столицу. Вот так. Почище, чем в детективных романах. Трудная была задача у «мистера Брауна». Главный вопрос- открытие второго фронта в Европе в 1942 году. Но английский премьер Уинстон Черчилль и слушать об этом не хотел. Вот что говорил мне сам В. М. Молотов: – В 1942 году я был участником всех переговоров по второму фронту, и я первый не верил, что они это могут сделать. Я был спокоен и понимал, что это для них совершенно невозможная вещь. Но, во-первых, такое требование нам было политически необходимо, а, во- вторых, из них надо было выжимать все. И Сталин тоже не верил, я в этом не сомневаюсь. А требовать надо было!.. Для нас их бумажка имела громадное политическое значение. Ободряла, а это тогда много значило… От них ждать помощи в деле защиты социализма? Большевики были бы такие идиоты! А вот чтобы их прижать: вот вы какие подлецы, говорите одно, а делаете другое, это и перед их народом ставит их в трудное положение, народ-то все-таки чувствует, что русские воют, а они – нет. Потом, не только не воюют, но и пишут, и говорят одно, а делают другое, это их разоблачает перед народом: что же вы жульничаете? Веру подрывает в империалистов. Все это нам очень важно… Конечно, мы не верили в такой второй фронт, но должны были его добиваться. Мы втягивали их: не можешь, а обещал… Подписать коммюнике об открытии второго фронта Черчилль наотрез отказался. другой важной задачей для Молотова было добиться заключения договора между СССР и Великобританией, и этого он добился. – Я подписал договор в Лондоне в присутствии Черчилля,- говорит Молотов.- Подписывал Иден и я – о союзе, об организации союза стран для подготовки мира в будущем; о том, чтобы совместно кончить войну и совместно организовывать мир… Жили в Чекерсе. Километров пятьдесят- шестьдесят от Лондона. И там я устроил обед в первый день приезда. Черчилль и Иден были, я и мои. Какой-то небольшой сад. Небогатое старинное здание. Подарил, значит, какой-то старый дворянин правительству – пользуйтесь! Резиденция премьер-министра. Ванная есть, а душа нет. Вот я у Рузвельта был, я же ночевал в Белом доме. У Рузвельта устроено все по-настоя- щему, у него и ванна с душем… Черчилль в Москве умилялся, что у нас вода течет из кранов в изобилии и, когда умываешься, не принято затыкать раковину… – Мы настаивали на документе о наших послевоенных границах,- продолжает Молотов.- Деталей не помню, а сущность помню, конечно. Мы настаивали все время, я напирал на это. Сталин в 1941 году, потом я прилетел с проектом в 1942-м… Черчилль: «Это мы никак не можем». Я так и вертелся туда-сюда. Послал Сталину телеграмму. Отвечает: «Согласись без этого». Я – вперед. Все упиралось в признание за нами Прибалтики. Они не соглашались. А когда мы от этого отошли, – конечно, это было необходимо в тот момент,- они удивились. Черчилль был поражен. Иден обрадовался очень, что мы пошли ему навстречу. Когда Иден приезжал, Сталин все время на самолюбие бил, что тот сам, без консультаций, не может решить этот вопрос… Пришлось нам уступить. Оставить этот вопрос открытым. Открытым. Вот только теперь, в нынешнем положении, Англия и Америка впервые официально признали наши границы с Прибалтикой. Поздно, но признали… Президент Форд сказал: «Безобразие, что Прибалтика до сих пор не имеет независимости, но политика требует не вмешиваться». То, что американцы признали Прибалтику нашей, большой шаг в нашу пользу. Они ни за что не хотели. Шаг вперед, большое дело. …Частично выполнив свою задачу в Лондоне, «мистер Браун» собрался лететь в Вашингтон. Англичане дали своего радиста, веселого толстяка Кэмпбела с большим желтым портфелем, где, как он выразился, у него «лежит все радио мира». Так у Пусэпа, честно говоря, вопреки желанию, появился новый, четырнадцатый член экипажа- радист, который впоследствии хоть и не всегда мог связаться по радио с нужным аэродромом, но сразу после знакомства начал свою деятельность с безмолвного, но понятного во всех концах земного шара жеста, и весь экипаж направился в бар… Когда самолет подготовили к дальнейшему полету, в диспетчерской аэродрома появилась необычная надпись мелом на доске: «Самолет ТБ-7, командир Пусэп, прибыл из Советского Союза, направляется в Исландию». Да, следующая посадка намечалась в Исландии, а конечный пункт маршрута английской службе движения знать было необязательно. Дальнейший полет проходил над океаном, и «мистеру Брауну», как и другим пассажирам, пришлось надеть на себя «мисс Мэй» – спасательный воротник, который, когда его надували, оттопыривался на груди и, по утверждению знатоков, был очень похож на бюст голливудской кинозвезды мисс Мэй. – Дали нам резиновые лодки, скамеечки поставили,- вспоминал Молотов. – Мне рассказывал Пусэп,- говорю я Молото- ву,- что англичане, разрабатывавшие маршрут от Лондона до Америки, дали вам такую конечную точку, чтоб вы там не сели. Но во время промежуточной стоянки в Рейкьявике Пусэп познакомился с американским полковником Арнольдом, который, узнав, что русские собираются сесть на острове Ньюфаундленд, сказал: «Не летите туда. Вы там не сядете. Там все время меняется погода. Садитесь вот здесь. – И Арнольд отметил на карте аэродром Гус-Бей. – Только ргакому не говорите, что я вам посоветовал. Это наш секретный аэродром. Там еще идет строительство, условия спартанские, но виски и консервы имеются. Я знаю, кого вы везете, – добавил американский полковник. – Не летите на Ньюфаундленд, куда вам предлагают англичане, вы там в тумане разобьетесь, а в Гус-Бее сядете нормально». «Я, конечно, – признался Пусэп, – летел по трассе, утвержденной командованием- на Ньюфаундленд. Вдруг этот американец – провокатор? Но летел осторожно и убедился, что он прав. Отвернул от туманов и сел в Гус-Бее, что было полной неожиданностью для союзников. Когда американцы спрашивали нас, как мы нашли их аэродром, мы отвечали: «По сигналам радиовещательных станций». Никогда не забуду полковника Арнольда. – Вот этого я не знал,- говорит Молотов.- Да, англичане очень не хотели, чтоб я летел к Рузвельту. Можно себе представить, что творилось на аэродроме Гус-Бей, когда приземлился невиданный бомбардировщик с красными звездами! Среди подбежавших к самолету оказались украинцы и русские аляскинцы, строительные рабочие. – На борту- народный комиссар иностранных дел Советского Союза, – сказал командир корабля. Подъехал начальник базы и сразу пригласил всех за общий стол. Недостатка ни в спиртном, ни в консервах не было – ив этом оказался тоже прав полковник Арнольд. После многочисленных тостов за победу со- ветско-американского оружия и за амсрикано-совет- скую дружбу пошел обмен сувенирами. «Пуговицы от мундиров, зажигалки, даже спички переходили из рук в руки,- вспоминал Пусэп.- Смотрю, один американский лейтенант уже пытается отвинтить с моей гимнастерки орден Красной Звезды». Молотов заметил это и выручил Пусэпа: – Давайте мы запишем вас в нашу дальнюю авиацию, – сказал он американцу, – вы полетаете, как он, побомбите Берлин, и мы вам дадим точно такую же звезду и, может, даже не одну. Лейтенант сразу стал серьезным, и у него пропала охота отвинчивать русский орден. В это время в столовую вошли штурманы Романов и Штепенко, побывавшие на метеорологической станции, и сказали, что до Вашингтона по всей трассе яркая, солнечная погода. Взлет! Однако дул сильный встречный ветер, и, если 3000 километров над океаном самолет преодолел за восемь часов, то теперь то же время потребовалось на ос- швшиеся 2000 километров. К тому же спустился туман, и пришлось лететь на высоте всего нескольких (чп метров над землей. Моторы настолько перегре- иись, что на их обшивке, как говорят в таких случаях пилоты, можно было жарить картошку. Один мотор пришлось выключить, когда до Вашингтона остава- ||ось 50 миль, на другом сбавили обороты. Оставалось два мотора, работавшие на полных оборотах, но Пу- с'зп отлично посадил машину. По его выражению, самолет был похож на пирожок, который окунули в горячее масло… Нашу правительственную делегацию встретили государственный секретарь США Корделл Хэлл и посол СССР М. Литвинов. «Мистера Брауна» повезли в Белый дом… А вокруг летчиков собралась толпа американских офицеров- фотографировали, просили автографы… Наконец штурман Романов на ломаном английском объяснил, что они очень устали и хотели бы отдохнуть. Но американцы, видимо, неправильно его поняли и привели экипаж в помещение с огромным количеством бутылок… И только после тостов над гостями сжалились, и они проспали шестнадцать часов подряд… Один из советских дипломатов, встречавших Моло- гова в Вашингтоне 29 мая 1942 года, отмечает, что Вячеслав Михайлович был очень бледен и показался нездоровым. Конечно, полет из Лондона через Исландию в Вашингтон был длительным и тяжелым. Но несмотря на усталость. Молотов в тот же день встретился в Белом доме с президентом Рузвельтом. Переговоры шли четыре дня. Расскажу о них подробнее. После обычной церемонии представлений и приветствий Молотов с присущей ему краткостью поделился впечатлениями о перелете и сразу же перевел разговор в деловое русло. Он пожелал подробно обсудить военное положение, главным образом на советско-германском фронте, и принять конкретные решения. Рузвельт согласился, что главным врагом является Гитлер, поэтому на Тихом океане следует занимать только оборонительную позицию. Но как убедить в этом некоторых деятелей США? К тому ж неизвестно, куда японцы бросят скопление своих военных кораблей- на юг против Гавайских островов и Австралии или на север против Аляски или Камчатки? Молотов заметил, что Камчатка будет обороняться, но Красная Армия не сможет выделить для ее защиты необходимое количество войск и оружия. – А какими сведениями располагает господин Молотов об обращении нацистов с советскими военнопленными? – спросил Рузвельт. – Судя по данным, полученным не только от советских разведчиков, но также из польских и чешских источников, с русскими военнопленными обращаются жестоко, бесчеловечно. Об этом сообщили и 25 советских военнопленных, бежавших из Норвегии в Швецию. Немцы не считают себя связанными какими бы то ни было соглашениями, хотя Советский Союз, насколько мог, действовал в соответствии с Гаагской конвенцией. – Мы столкнулись с аналогичной проблемой в связи с американцами, попавшими в плен к японцам,- заметил президент.- Питание их ограничено японским армейским пайком, что равносильно для американцев голодному пайку. «Если б наших хоть бы так кормили!» – подумал Молотов, но ничего не сказал. – А вы не заметили, что увеличилось число сообщений об ухудшении морального состояния Германии? – спросил Рузвельт. – Да, увеличилось,- согласился Молотов, но не высказался по поводу их значения. Президент заговорил о Японии. Молотов сказал: – Японцы стараются всеми способами мешать переброске дивизий из Сибири на германский фронт, и будут продолжать угрожать Сибири, связывая там наши войска. Рузвельт заинтересовался применением отравляющих веществ. Советский нарком сказал, что немцы перебрасывают на русский фронт большое количество таких веществ, но пока их не применяли… В шесть часов вечера первая беседа закончилась. В кабинет вошел камердинер и увез сидевшего в коляске президента. Рузвельт был в элегантном белом костюме, а ноги его, как всегда, были покрыты клетчатым пледом. Молотову показали приготовленную для него комнату в Белом доме.., А уже через час и сорок минут переговоры продолжились за обедом и затянулись до полуночи. Рузвельт говорил о своем желании после войны приступить к разоружению, сохранив оружие только для полицейских функций, в основном против Германии и Японии. – Мировое хозяйство долго не оправится, если мы снова будем вынуждены нести бремя вооружений,- сказал он. – Но на 25 лет мы сможем установить мир. Молотов долго выслушивал рассуждения президента, а в конце беседы обратился к нему с предложением обсудить завтра вопрос об открытии второго фронта в Европе. Они еще недолго поговорили один на один, а на другой день, в И утра, переговоры возобновились. На этот раз в Овальном зале кроме президента находились генерал Маршалл и адмирал Кинг. – Я хочу проинформировать вас,- обратился к ним Рузвельт, – о проблемах, поднятых господином Молотовым, который только что прибыл из Лондона, где он обсуждал с английскими властями вопрос об открытии второго фронта в Западной Европе. Нет никакого сомнения, что на русском фронте у немцев имеется такое превосходство в авиации и механизированных силах, что положение является неустойчивым. Советский Союз хочет, чтобы англичане и американцы высадили на континент такое количество войск, которое сможет отвлечь с советского фронта сорок германских дивизий. Мы сознаем трудности и считаем будущее достаточно серьезным. Мы считаем своей обязанностью помочь в меру своих сил Советскому Союзу, хотя возможность осуществления этой помощи в настоящий момент представляется сомнительной. В связи с этим встает вопрос: что мы можем сделать, даже если шансы на успех не особенно велики? Наибольшие трудности США испытывают в области океанского транспорта. Отправка каждого транспорта с конвоем через океан в Мурманск сама по себе уже является крупной военно-морской операцией… – Вопрос об открытии второго фронта, – сказал Молотов,- хоть и носит как военный, так и политический характер, все же преимущественно вопрос политический. Возможно, в 1943 году положение будет существенно отличаться от положения 1942 года. В 1942 году Гитлер является хозяином всей Европы, за исключением нескольких незначительных стран. Он главный враг всех народов. Правда, нужно надеяться, что русские смогут устоять и продолжать борьбу в течение всего 1942 года, однако следует проанализировать и другую возможность. Опираясь на свое господство на континенте, Гитлер может бросить в бой такие людские резервы и такую технику, что Красная Армия, возможно, и не устоит перед нацистами. Это создаст серьезную обстановку, которую нельзя не учитывать. В этом случае советский фронт станет второстепенным, Красная Армия будет ослаблена, а силы Гитлера соответственно возрастут, поскольку он будет иметь в своем распоряжении не только большое количество войск, но также продовольствие и сырье Украины, нефть Кавказа. В этих условиях война станет более тяжелой и затяжной. Открытие нового фронта в 1942 году осложнит положение Гитлера, и, стало быть, создание такого фронта не следует откладывать. Во всем этом деле решающим является вопрос, когда для Объединенных Наций открытие второго фронта будет выгоднее- в 1942 или в 1943 году? – Силы, сосредоточенные на советском фронте, очень велики, – продолжал Молотов,- и, говоря объективно, в отношении численности войск, авиации и моторизованных сил существует перевес в пользу Гитлера. Тем не менее русские уверены, что они смогут продержаться. Это в высшей степени оптимистические перспективы, и моральное состояние народов Советского Союза не подорвано. Но главная опасность заключается в том, что Гитлер попытается в этом году нанести Советскому Союзу мощный, сокрушительный удар. Если же Великобритания и Соединенные Штаты в качестве союзников создадут новый фронт и отвлекут с советской фронта сорок германский дивизий, соотношение сил настолько изменится, что Советский Союз либо сможет разбить Гитлера в этом же году, либо обеспечит в конечном счете его полное поражение. Поэтому я хочу спросить: могут ли союзники предпринять такие наступательные действия, которые отвлекут сорок германских дивизий? Если ответ будет утвердительный, исход войны решится в 1942 году. Если же он будет отрицательный, Советский Союз будет продолжать борьбу в одиночестве, делая все, что в его силах, и никто не вправе ожидать от него чего- либо большего. В случае создания второго фронта англичанам придется нести главную тяжесть операций, но роль Соединенных Штатов и влияние этой стороны на вопросы стратегии будут внушительны. Я не преуменьшаю риска, сопряженного с открытием второго фронта этим летом, но от имени своего правительства хочу услышать откровенный ответ на вопрос о том, какую позицию занимают США в вопросе о втором фронте и готовы ли союзники открыть такой фронт. Прошу дать прямой ответ. В 1943 году трудности будут нисколько не меньшими. В настоящее время шансов на успех фактически больше, поскольку русские прочно держат фронт. Если вы отложите ваше решение, вам в конечном счете придется нести на своих плечах все бремя войны, а если Гитлер станет безраздельным хозяином континента, то в следующем году положение будет, несомненно, серьезнее, чем в этом. Выслушав Молотова, Рузвельт обратился к генералу Маршаллу: – Достаточно ли ясно вам положение дел, и можно ли сказать Сталину, что США готовят второй фронт? – Да, – ответил Маршалл. – Прошу вас, господин Молотов,- сказал президент, – уведомить господина Сталина, что США надеются открыть второй фронт в этом году. – Мы прилагаем все усилия, чтобы добиться такого положения, – добавил генерал Маршалл, – при котором открытие второго фронта станет возможным. Как военный, я понимаю всю серьезность нынешнего положения и необходимость быстрых действий. Меня весьма радует сопротивление, оказываемое русскими, и ваше контрнаступление на Южном фронте. – Прошу вас, адмирал Кинг, изложить свою точку зрения,- сказал президент. – Доставка транспортов в Мурманск и Архангельск для нас серьезная проблема, – сказал Кинг, – ввиду наличия в Нарвике и Тронхейме крупных германских кораблей, а также авиабаз в Северной Норвегии. Германские разведывательные самолеты следуют за американским транспортом от Исландии до Мурманска и, когда транспорт приближается к цели, наводят на него подводные лодки и корабли. Было бы полезно, если бы советская авиация оказала американским конвоям дополнительную помощь своими налетами на германские авиабазы и базы подводных лодок в Нарвике и Киркенесе. – Господин Молотов,- заметил Рузвельт,- в Хартуме у нас есть 24 тяжелых современных бомбардировщика, и как посмотрит на это Советский Союз, если они вылетят на север для бомбардировки румынских нефтепромыс^юв, а затем приземлятся где-нибудь в районе Ростова? Передавать эти бомбардировщики вместе с теми 200 самолетами, которые мы вам поставляем ежемесячно, думаю, нецелесообразно по той единственной причине, что для обучения экипажа бомбардировщика требуется два месяца. – Считаю это предложение вполне приемлемым, – сказал Молотов,- и наше правительство ничего не имело бы против соглашения, по которому советские бомбардировщики могли бы также совершать челночные операции на Германию при условии заправки горючим и пополнения запаса боеприпасов в Англии. Говорили о поставке американских истребителей из Аляски в Сибирь и дальше на запад… Беседа прервалась на время завтрака, на котором кроме Рузвельта и Молотова присутствовали вице- президент Уоллес, государственный секретарь Хэлл, Маршалл, Кинг, Форрестол, сенатор Конэлли, член конгресса Блум, генерал Бирнс, Гопкинс, Кросс, морской адъютант президента, переводчик Павлов, советские военный и морской атташе и посол Литвинов, которого Молотов не приглашал на официальные беседы. За завтраком разговоры были иными. Президент рассказал Молотову, что приобрел новый портрет Линкольна, и напомнил, как близка была линия конфедератов к Вашингтону в начале гражданской войны, но тем не менее северяне победили. – Так будет и теперь на русском фронте! – воскликнул Рузвельт.- Господин Молотов, вы позже всех присутствующих виделись и беседовали с Гитлером и, может быть, согласитесь поделиться впечатлениями об этом человеке? Молотов задумался. Потом сказал: – -- В конце концов, договориться можно почти со всеми. Гитлер, чувствовалось, старался произвести на меня хорошее впечатление. Но мне еще ни разу не приходилось иметь дело с более неприятными людьми, чем Гитлер и Риббентроп. – Говорят, Риббентроп раньше занимался торговлей шампанским? – спросил президент. – Не сомневаюсь, что там он был больше на своем месте, чем на дипломатическом поприще, – сухо заметил Молотов. Узнав, что сенатор Конэлли является председателем сенатской комиссии по иностранным делам. Молотов спросил его, какую дипломатическую проблему из стоящих сейчас перед Соединенными Штатами он считает самой серьезной. – Виши, – ответил Конэлли. – Правительство Виши является насквозь фальшивым и представляет собой досадную помеху, – заметил Молотов. К концу завтрака президент завладел разговором и сказал: – Я рад приветствовать выдающегося гостя, родина которого внесла столь важный вклад в успешное ведение войны. Наши беседы носят дружественный и откровенный характер и, надеюсь, приведут к благотворным результатам. О наших переговорах в печати не должно быть никаких сведений, поскольку сообщение о визите Молотова будет опубликовано только после его благополучного возвращения в Москву. В самом конце трапезы заговорили о Румынии. – Мы не объявили войну Румынии, потому что считали это излишним, – сказал президент. – Это, может быть, и так, – отреагировал Молотов,- но Румыния сражается против Советского Союза и доставляет нам известные неприятности своей помощью нацистам. После этого президент спросил сенатора Конэлли и конгрессмена Блума о возможной позиции возглавляемых ими комиссий в вопросе об официальном объявлении войны Румынии. Конэлли и Блум высказались, что возражений не будет. – Тогда давайте в течение недели примем соответствующее решение, – закруглил завтрак президент. Во время дальнейших переговоров Рузвельт вручил Молотову спецификацию на 8 миллионов тонн материалов, которые США обязывались изготовить по ленд- лизу в течение года, начиная с 1 июля 1942 года. Однако президент сказал, что из этого количества американцы смогут перевезти только 4 миллиона 100 тысяч тонн. Помимо поставки сырья и товаров по ленд-лизу, советский представитель настаивал на следующем: 1) посылка одного транспорта в месяц из американских портов в Архангельск под эскортом американских военных кораблей; 2) ежемесячная поставка 50 бомбардировщиков Б-25 путем перегонки их через Африку с передачей в Тегеране или Басре; 3) доставка 150 бомбардировщиков Бостон-3 в порты Персидского залива и сборка их в этих портах; 4) ежемесячная доставка в порты Персидского залива трех тысяч грузовых автомобилей и сборка их в этих портах. Рузвельт пообещал выполнить эту просьбу. Но он попросил Молотова изучить вопрос о сокращении поставок по ленд-лизу, что высвободило бы большое число судов, которые можно использовать для отправки в Англию, ускорив тем самым открытие второго фронта. Молотов настаивал на поставке металла и железнодорожных материалов. Рузвельт, подчеркивая, что США приложат все силы для открытия второго фронта в этом, 1942 году, говорил, что для этого американцам крайне необходимо иметь как можно больше судов. – Второй фронт будет крепче, если первый фронт будет стойко держаться,- парировал Молотов. – Но если Советский Союз сократит свои заявки и его фронт не выдержит, то тогда не нужно будет никакого второго фронта. – Мы еще раз обсудим этот вопрос со своими помощниками, – сказал Рузвельт. …Последняя беседа, носившая итоговый характер, состоялась в понедельник 1 июня в 10 часов 30 минут утра. Здесь присутствовали также Литвинов, Гопкинс и оба переводчика – Павлов и Кросс. Решались некоторые технические вопросы, связанные с транспортировкой грузов по ленд-лизу, говорили о театре военных действий на Тихом океане… – Представительная группа известных деятелей Финляндии, – сказал Рузвельт, – обратилась к правительству США с просьбой выясни 1ь возможность заключения сепаратного мира с Советским Союзом. Если правительство СССР согласно начать эти переговоры, то правительство Соединенных Штатов готово предложить для этой цели свои услуги. – Может ли эта группа официально представлять Финляндию? – спросил сове! ский нарком. – Обещаю вам это уточнить. – А мы со Сталиным обсудим этот вопрос,- сказал Молотов. В конце беседы он поблагодарил президента за быстрое рассмотрение всех вопросов и оказанную помощь. – Соединенные Штаты Америки могут быть уверены,- сказал Молотов, – что вооружение, доставленное в Советский Союз, будет эффективно использовано против немцев и что на Россию можно положиться в том, что она будет продолжать войну до полной победы. …И американские, и советские дипломаты отмечали, что визит Молотова сыграл огромную роль не только в решении вопроса дальнейшей американской помощи по ле1ш-лизу, но и в установлении более дружеских отношений с союзниками, которые и привели в конце концов к открытию второго фронта, правда не в 1942-м, а на два года позже. Все понимали, что советский представитель ведет переговоры в тяжелейшее для СССР время, когда Красная Армия терпела неудачи на фронте. Дипломат Молотов вел переговоры твердо, мужественно и держался с высоким достоинством, подчеркивая престиж нашей страны в глазах всего мира… Повторяю, этот визит был настолько засекречен, что даже сотрудники Белого дома, не говоря об аккредитованных корреспондентах, считали, что президент проводит переговоры с неким господином Брауном. Один из американских дипломатов спросил нашего сотрудника посольства: – Почему вы назвали своего министра иностранных дел «мистер Браун», по-английски – коричневый, а не «мистер Рэд» – красный, что было бы правильнее? – Наверно, потому что фамилия Браун в Америке так же распространена, как Иванов в России,- ответил наш дипломат. …Нынешние наши «демократы» сумели объединить эти два цвета в один – красно-коричневый. Но это так, к слову… – Я считал нашей громадной победой мою поездку в 1942 году и ее результаты,- говорит Молотов,- потому что мы ведь знали, что они не могут пойти на это, а заставили их согласиться и подписать. Сталин давал еще указания, чтоб мы требовали от них оттянуть 30-40 дивизий на себя. И когда я к Рузвельту приехал и сказал, в душе подивился тому, что он ответил: «Законное, правильное требование». А сам он видел только доллары и думал, наверное: «И все равно вы к нам придете кланяться». Рузвельт подписал и коммюнике об открытии второго фронта в Европе, и договор, и соглашение о поставках по ленд-лизу – убежденный, что Черчилль в Лондоне сделал то же самое… Американский президент тепло принимал второе лицо Советского государства. Подарил свой портрет с надписью: По традиции Рузвельт устраивал приемы для всех летчиков, впервые перелетевших через Атлантический океан. Был приглашен и советский экипаж. «Я сразу обратил внимание на то, что президент Рузвельт был одет довольно скромно, – пишет в своих воспоминаниях Э. К. Пусэп. – - Белоснежная рубашка под серой курткой из грубого полотна, брюки из того же материала. На ногах легкие матерчатые туфли. Его открытое лицо и приветливый взгляд выражали теплую сердечность». Об этом мне говорил и Молотов, но для него, конечно, было важно другое: – А Рузвельт мне все подписал, и я решил с этими документами снова лететь к Черчиллю. Тут он удивился не на шутку… Из Вашингтона Молотов по плану полета должен был возвращаться в Москву, но он приказал лететь в Лондон для возобновления переговоров. И когда Черчилль снова отказался подписывать коммюнике. Молотов показал ему подпись Рузвельта. Тут-то у него и выпала сигара изо рта… Он попросил сутки на раздумье. – С моей точки зрения, Черчилль наиболее умный из них как империалист,- говорил мне Молотов.- Он чувствовал, что если мы разгромим немцев, то и от Англии понемногу полетят перья… Но и если Англия не будет нам помогать, то после разгрома Германии может остаться ни с чем. И на другой день Черчилль подписал коммюнике. Правда, при этом вручил Молотову письмо, содержавшее большое количество поправок и оговорок, по сути сводивших эту подпись на нет. Но советскому представителю это уже было не столь важно: он держал в руках три документа, подписанные Англией и Америкой. – Заставили в одной упряжке бежать,- говорил он много лет спустя. – Иначе нам было бы тяжело. – Черчилль пишет о вашей встрече в Лондоне, – говорю я Молотову: – «Лишь однажды я как будто добился от него естественной человеческой реакции. Это было весной 1942 года, когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов, мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный перелет на родину. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались в целях сохранения тайны, я крепко пожал ему руку, и мы взглянули друг другу в глаза. Внезапно он показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким пожатием. Мы молча сжимали друг другу руки. Однако тогда мы были прочно объединены, и речь шла о том, чтобы выжить или погибнуть вместе…» …Но подписанные документы – ещё не все. Надо доставить их на родину. Англичане предложили не рисковать и обратный полет совершить через Африку. Молотов посоветовался с Пусэпом и не согласился на «африканский вариант». Тогда Черчилль сказал советскому наркому, что немецкая разведка якобы пронюхала о том, что он находится в Лондоне, и сейчас возвращаться в Москву – самоубийство. Молотов поступил так: из Лондона пошло указание в Москву напечатать в газетах сообщение о визитах и благополучном возвращении на родину советского наркома иностранных дел. После этого Молотов вылетел из Лондона и прежним, рискованным маршрутом 12 июня 1942 года вернулся в Москву, на центральный аэродром. Правда, под Рыбинском бомбардировщик был обстрелян и чуть не сбит по ошибке своим же истребителем – Пусэп еле от него отвязался. Виновника так и не нашли, да, видать, генерал Голованов и не очень-то его искал, потому что так удачно, ловко и везуче завершилась уникальнейшая миссия «мистера Брауна»… Черчилль отправил Сталину послание: Сталин отвечал, оценивая: Многоточие Сталина говорит о многом. Черчиллю вторит Рузвельт: Сталин отвечает американскому президенту: Ответ Сталина опубликовала «Правда» рядом со сводками Совинформбюро, которые были для нас невеселыми. Бои на подступах к Воронежу… А в вечернем сообщении 3 июля 1942 года говорилось: «После восьмимесячной героической обороны наши войска оставили Севастополь. На других участках фронта существенных изменений не произошло». 8 сентября 1942 года Черчилль выступил в палате общин с такой речью: «Для Черчилль произнес эту речь вскоре после того, как он вернулся из Москвы, где встречался со Сталиным. Речь эта очень перекликается с другой его речью в палате общин, сказанной лозже, в 1959 году, тоже о Сталине, когда того уже не будет в живых, и на родине его будут, мягко говоря, критиковать… |
||
|