"Путешествие антиохиского патриарха Макария в Москву в середине XVII века (1628-1631)" - читать интересную книгу автора (Алепский Павел)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. От Путивля до Москвы.

Рано утром в четверг 20 июля, в праздник св. прор. Илии, ровно через два года после нашего выезда из Алеппо, мы поднялись и проехали пять миль по безлюдным степям и чрез обширные леса, лишенные воды. Город Путивль показывался ясно издали. Мы переехали границу земли казаков и прибыли на берег глубокой реки, называемой Саими (Сейне), которая составляет предел земли московской. Тогда приехал на этот берег уполномоченный воеводы путивльского со многими вельможами; они сделали земной поклон нашему владыке-патриарху и переправили на судах на тот берег нас и нашу карету. В нее посадили нашего владыку; на берегу уже были тысячи ратников и множества народа, коих он благословил. Ратники с ружьями выстроились впереди нас длинным строем, так что от начала не видать было конца. Мы стали взбираться по крутому под ему на большую гору; от земли валахов до сего места нам не встречалось трудного пути, а только равнины и многочисленные низменности-пока не въехали на ровное место. Впереди нас двигались в полном параде [51] пешие ратники по два в ряд. Воевода ожидал нас вдали, потому что от реки до города очень далеко, но ежечасно посылал, для встречи на дороге нашего владыки-патриарха, по одному из своих приближенных, который, сойдя с коня, кланялся до земли на самом деле и говорил: "Воевода, твой ученик, спрашивает твою святость, как ты себя чувствуешь и как совершил путь. Слава Богу, что ты прибыл в добром здоровье. Мысли воеводы с тобою". Наконец, когда мы приблизились к воеводе на некоторое расстояние, он сошел с коня, а наш владыка-патриарх вышел из кареты; воевода поклонился ему до земли два раза, а в третий стукнул головою о землю-таков их всегдашний обычай. Наш владыка-патриарх благословил его крестообразно, по тому обычаю, как благословляют у московитов, ибо он поднимал благословляющую руку, изображая ею крест на его лице, обеих руках и груди, и дал ему облобызать крест и потом свою десницу; так же благословил и всех его приближенных. Так принято благословлять в этой стране в особенности; благословение человека архиереем издали им неизвестно; он должен их стукнуть пальцами, чтобы они удостоверились.

Воззри на эту веру, это благоговение, эту набожность! Поистине, царство приличествует и подобает им, а не нам. Мы были очевидцами, как они бросались на землю и становились на колени в пыли, будучи одеты в свои дорогие кафтаны из превосходной ангорской шерсти и сукна с широкими, обильно расшитыми золотом, воротниками, с драгоценными пуговицами и красивыми петлицами, от шеи до подола всегда застегнутыми,-таков обычай у всех них, даже у простолюдинов. Ворота рубашек у воеводы и его приближенных были из крупного жемчуга, величиною с горошину, круглого, белого, как мраморные [52] бусы четок, жемчугом же были расшиты макушки их суконных шапок розового и красного цвета. Затем они обменялись приветствиями и после продолжительных расспросов о здоровье и многократного выражения взаимной дружбы, наш владыка-патриарх сел в свой экипаж, а воевода на своего коня; его приближенные ехали частью впереди, частью позади, а вышеупомянутые ратники, статного роста, в красивых одеждах, шли впереди и сзади, пока мы не под ехали к городу, откуда вышло много священников в ризах и дьяконы в стихарях, совершавшие каждение, с хоругвями и иконами, унизанными жемчугом, с крестами и множеством фонарей. Число священников в облачениях было тридцать шесть и четыре дьякона. Было множество монахов в больших клобуках, в длинных, наброшенных на плеча, мантиях. Тогда наш владыка-патриарх вышел из экипажа, а воевода и правительственные сановники сошли с коней. Сделав земной поклон, наш владыка приложился к святым иконам, к животворным Евангелиям и к золотым крестам, унизанным жемчугом. Затем старшие белые священники и игумены простых монастырей лобызали его десницу, делая земной поклон и поздравляли с благополучным приездом, говоря: "чрез твое прибытие снизошло благословение на всю московскую землю". Они вошли перед нами в город. По обычаю мы шли пешком, воевода со своими приближенными следовал позади нашего владыки, войско шло впереди, а священники посредине, перед нашим владыкой, попарно, благочинно и не теснясь. Если кто-нибудь, постигнутый гневом милосердного, встречался едущим верхом по тем улицам, где мы проходили, то его до изнеможения били плетками и кнутами, говоря ему: "как и царь идет пешком, а ты разъехался во всю ширину!" [54] и сбрасывали его с лошади на землю. Всякий раз, как мы проходили мимо церкви, ребятишки и церковнослужители звонили в колокола, пока нас не ввели в высокую, как бы висячую, прекрасную и привлекательную церковь: ее купола высоко приподняты, тонки, стройны, кресты ее, на подобие креста Господня, с поперечинами вверху и внизу, богато позолочены, как обычно для церквей этой страны и как строят люди благотворительные и щедрые. Она во имя св. Георгия великомощного. Нас поместили в большом доме протопопа. Воевода, попрощавшись с нами, удалился.

Спустя немного времени, явились почетные лица города и поднесли нашему владыке-патриарху большой дар от имени царя, который несли многочисленные янычары (Вероятно, стрельцы), именно: хлеб и рыбу разных сортов, бочонки с медом и пивом, также водку, вишневую воду и много вина. Старший из них выступил и, став на колени, стукнул головою о землю, что сделали и товарищи его; наш владыка-патриарх преподал им московское благословение. Потом он взял обеими руками сначала хлеб и, держа его перед собою, сказал: "Богохранимый государь, князь Алексей Михайлович подносит тебе от своего добра эту хлеб-соль". При этом наш владыка-патриарх вставал и отвечал благожеланиями при всяком поднесении чрез переводчика, которого мы наняли в Молдавии, как делают архиереи и монахи и даже все купцы: каждый привозит с собою драгомана, знающего русский язык. Мы говорили с ним по-турецки и по-гречески, а он передавал им по-русски, ибо язык у казаков, сербов, болгар и московитов один.

Затем он подносил прочее и прочее до конца все, что принес, и ушел. Воевода также прислал [55] от себя главных из своих служилых людей с царской (Слово "царский" употреблено здесь, вероятно, в смысле "роскошный") трапезой, состоявшей из сорока, пятидесяти блюд, которые несли янычары; тут были: разная вареная и жареная рыба, разнородное печеное тесто с начинкой таких сортов и видов, каких мы во всю жизнь не видывали, разнообразная рубленая рыба с вынутыми костями, в форме гусей и кур, жареная на огне и масле, разные блины и иные сорта лепешек, начиненные яйцами и сыром. Соусы все были с пряностями, шафраном и благовониями. Но как описать царские кушанья? В серебряных вызолоченных чашах были различные водки и английские вина, а также напиток из вишен, в роде густого сока, приятный на вкус и благовонного запаха, и еще маринованные лимоны: все это из стран франкских. Что же касается бочонков с медом и пивом, то они были в таком изобилии и так велики, как будто наполнены водой. Старший из служилых людей выступил вперед и, сделав земной поклон со своими товарищами, сказал: "Никита Алексеевич бьет челом твоей святости, испрашивая твоих молитв и благословения, и подносит твоей святости и твоему отцовству эту хлеб-соль". При этом он подносил обеими руками сначала хлеб белый и темный, затем остальные блюда и бочонки, называя каждое из них до конца. Наш владыка-патриарх стоял и при каждом подношении благословлял, выражая благожелания воеводе, и под конец много благодарил за его щедрость. Они удалялись.

Обрати внимание, читатель, на это смирение и благочестие, ибо, во-первых, этот воевода саном равен визирю, так как город Путивль обширен и область [56] его велика, однако его не называли перед нашим владыкой-патриархом воеводой, как бы следовало его величать, а просто именем Никита Алексеевич, т. е. сын Алексея, по имени его отца, ибо у них принято называть мужчину или женщину не только их именем, но с прибавлением имени отца, даже у крестьян; во-вторых, значение "Алексеевич " (В подлиннике это отчество выражено в одном месте алексийе, в другом-алексеинс), прибавленное к его имени, быть может, то, что он поставлен недавно царем Алексеем. Он был из служилых людей патриарха, который за него ходатайствовал, и царь пожаловал ему управление Путивлем. Обыкновенно в стране московитов все воеводы бывают преклонных лет из домов могущественных по знатности и родовитости. По обычаю, всякий воевода остается в должности три года, после чего его сменяют.

Из слова: "бьет челом твоей святости" имеют точный смысл, ибо так именно поступали все знатные люди: когда они кланялись земно нашему владыке в первый и во второй раз, то ударяли головой о землю так, что мы слышали стук: обрати внимание на это благочестие! Есть неизменный обычай во всей этой стране московитов, что ежели кто имеет дело или к вельможам, к патриарху, или к архиерею, кланяется ему несколько раз большим поклоном до земли и просит об исполнении своей нужды; буде тот ее исполнит, хорошо; если же нет, то он не перестает кланяться и бить головой о землю, пока не исполнят его просьбы. Это они называют "бить челом ", как мы увидели впоследствии: к нашему владыке-патриарху приходили священники, знатные люди и поступали именно так, не переставали бить головой о землю, пока он не удовлетворял их просьбы. [56]

Слова, во-первых: "подносит твоей святости хлеб-соль" и затем: "подносит это обильное добро" сути выражения исключительно наши и употребительные в нашей стране. Кто же принес их сюда?

Потом явился с даром к нашему владыке -патриарху протопоп города в епитрахили, со святой водой и крестом и сказал ему, после дружеских приветствий: "это от благословения праздника св. Илии". Церковь в этом городе во имя его: в ней сегодня собирались и совершили торжество его праздника. Окропив себя, владыка окропил дом, и нас, и священников, и удалился. Во всех этих странах принято, как мы упомянули, что священник в начале каждого месяца и в каждый праздник совершает водосвятие и, обходя дома, окропляет их.

Затем мы вступили, читатель, во вторые врата борьбы, пота, трудов и пощения, ибо все в этой стране, от мирян до монахов, едят только раз в день, хотя бы это было летом, и выходят от церковных служб всегда не ранее, как около восьмого часа (Около 2 ч. пополудни), иногда получасом раньше или позже. Во всех церквах их совершенно нет сидений. После обедни читают девятый час, при чем все миряне стоят, как статуи, молча, тихо, делая беспрерывно земные поклоны, ибо они привычны к этому, не скучают и не ропщут. Находясь среди них, мы приходили в изумление. Мы выходили из церкви, едва волоча ноги от усталости и беспрерывного стояния и покоя. За утренней службой непременно читают каждый день три анагносис, то есть чтения из толкований на евангелие, и иное из Патерика. Точно также вечером после повечерия читают канон кафишеринос (ежедневный). Поста до девятого часа (За три часа до заката солнца) они не знают, ибо во все праздники, [58] как большие, так и малые, они и без того постятся до после-девятого часа. Что касается нас, то, как нам советовали, учили и предостерегали друзья, которые уже бывали в этой стране и знали. каков нрав у жителей, мы волей-неволей к ним приноравливались и что они делали, тому подражали и мы. Сведущие люди нам говорили, что если кто желает сократить свою жизнь на пятнадцать лет, пусть едет в страну московитов и живет среди них, как подвижник, являя постоянное воздержание и пощение, занимаясь чтением молитв и вставая в полночь. Он должен упразднить шутки, смех и развязность (и отказаться от употребления опиума), ибо московиты ставят надсмотрщиков при архиереях и при монастырях и подсматривают за всеми, сюда приезжающими, нощно и денно, сквозь дверные щели, наблюдая, упражняются ли они непрестанно в смирении, молчании, посте и молитве, или же пьянствуют, забавляются игрой, шутят, насмехаются или бранятся. Если бы у греков была такая же строгость, как у московитов то они и до сих пор сохранили бы свое владычество. Как только заметят со стороны кого-либо большой или малый проступок, того немедленно ссылают в страну мрака, отправляя туда вместе с преступниками, откуда нельзя убежать, вернуться или спастись-ссылают в страны Сибирии добывать многочисленных там соболей, серых белок, черно-бурых лисиц и горностаев, в страны, удаленные на расстояние целых трех с половиною лет, где море-океан и где уже нет населенных мест. Так сообщали нам люда, достойные веры и писавшие об этом предмете. Московиты никого (из провинившихся иностранцев ) не отсылают назад в их страну, из опасения, что они опять приедут, но видя, что приезжающие к ним греческие монахи совершают бесстыдства, гнусности и злодеяния, пьянствуют, обнажают мечи друг на друга для убийства, видя их мерзкие поступки, они после того, как прежде вполне доверяли им, стали отправлять их в заточение, ссылая в ту страну мрака, в частности же за курение табаку предавать смерти. Что скажешь, брат мой, об этом законе? Без сомнения, греки достойны того и заслуживают такого обхождения. По этой причине и мы были в страхе. Но мы непрестанно испрашиваем у Бога нашего помощи и терпения до конца, успокоения и исполнения того, что мы ищем на пути Его, да не погибнут втуне наши труды и злополучия, да дарует Он нам возможность уплатить наши долги с процентами, да не введет Он никого в беды и долги и не даст ему испытать те страхи и ужасы, коих мы были свидетелями, да не удалит Он никого на чужбину от его города, семейства и племени, где и черствый хлеб с водой кажется ему всего слаще.

Для утверждения договора между московитами и татарами, ежегодно приезжает от татар посол, в сопровождении пятидесяти человек, и они остаются в Москве целый год в качестве заложников. Когда приезжает другой посол, первый берет казну и уезжает. И от московитов ездит к хану посол с письмом, в сопровождении переводчиков и свиты, и остается там целый год. Этого посла с его людьми татары не пускают из своих пределов, пока но приедет к ним (другой) посол из Москвы, так что послы встречаются на дороге. Местожительство татарского посла в Москве находится за земляным валом. Его стережет многочисленная стража из стрельцов ; отнюдь никому не дозволяется к ним входить, и когда кто из и татар выходит на рынок в случае надобности, всегда за ним неотступно следуют стрельцы с палками и совсем не пускают в ворота крепости, т. е. дворца (Кремля). И мы видали, что за ними всегда ходят стрельцы, и никто не смеет с ними разговаривать. Когда посол является для представления царю, по приезде и пред отъездом, многочисленные стрельцы в своем красном одеянии становятся в ряд по дороге с обеих сторон (чтобы поразить его изумлением ). Посла везут назад не тем путем, которым он приехал из своей страны, по другим, ибо такой смышлености, как у московитов, такой хитрости и ловкости не встретить нигде в другом народе, как нам рассказывали бывалые [61] греческие купцы, которые в прежнее время приезжали с турецкими послами, когда существовала дружба между обоими народами. Говорят, что тем путем, которым привозили посла, отнюдь не возвращались с ним, дабы он не ознакомился с дорогами и городами, и везли его не прямым путем, а с большими поворотами, дабы показать ему этим громадность своей страны. Когда он приближался к городу (Москве ), его встречали за семь верст, причем стрельцы стояли в ряд с обеих сторон до царских палат, не считая тех, которые шли впереди; вся цель этого была та, чтобы поразить посла многочисленностью войска. Так поступали со всеми послами, которые приезжают от кизилбашей (Персиян), от цесаря, государя немецкого; из Швеции, Англии, Голландии и иных земель. Хотя бы послу путь был на один месяц, с ним кружатся на расстоянии нескольких месяцев пути. Татарскому послу назначаются ежедневно на прокорм лошади, которых татары режут и едят по своему обычаю, а равно овцы, куры, напитки и прочее. Турецкому послу ежедневно выдавалось десять овец, один бык, двадцать кур, пять уток и пять гусей, десять ок (Око = 3 1/8 фунт) масла и столько же меда, восковые свечи, дрова, напитки и пр., помимо ежедневной выдачи копейками ему и его людям. Таким же образом содержать посла кизилбашского и всех других послов, смотря по числу людей, которые с ними приезжают, и чего бы посол ни попросил, выдают ему. Со всеми этими послами они отнюдь не имеют сообщения, потому что считают чуждого по вере в высшей степени нечистым: никто из народа не смеет войти в жилище кого-либо из франкских купцов, чтобы купить у него что-нибудь, но должен идти к нему в лавку на [62] рынке; а то его сейчас же хватают со словами: "ты вошел, чтобы сделаться франком ". Что же касается сословия священников и монахов, то они отнюдь не смеют разговаривать с кем-либо из франков: на это существует строгий запрет.

В этом городе живет много франкских купцов из немцев, шведов и англичан, с семействами и детьми. Прежде они обитали внутри города, но нынешний патриарх, в высшей степени ненавидящий еретиков, выселил их по следующему поводу: идя по городу с крестным ходом, он заметил, что они не сняли своих колпаков и не осеняли чела крестным знамением пред иконами и крестами. Удостоверившись, что они франки, переодетые в платье московитов, он заставил царя выселить их не только из этого города, но даже из всех других и из крепостей и укреплений, поселив их вне города; не выселяли лишь тех, которые крестились. Их церкви, принадлежавшие им издревле, разрушили, вместе с татарскими мечетями, и не дозволили построить другие за городом среди их жителей. В особенности разрушали церкви армян, жителей Астрахани, и самих их поселили за городом. По этой причине они были вынуждены, вместе с другими племенами, открыто креститься ночью и днем.

Знай, что московский царь вовсе не имеет обыкновения брать пошлину на границах своей страны, но дает купцам, взамен их подарков ему, царские дары: соболей и прочее и назначает им содержание на все время до от езда их в свою страну-я говорю о греческих купцах. В пристани же Архангельска берут пошлину с франкских кораблей, с каждых ста пиастров десять, а также берут пошлину с московских купцов, которые ездят торговать по всему государству. Знай, что воевода, тотчас по нашем приезде, послал письмо к царю, который в это время воевал под Смоленском, и к патриарху, уведомляя их о нашем прибытии. Затем оп прислал к нашему владыке-патриарху своего грамматикоса, то есть писаря; переписать имена его приближенных и всех бывших с ним людей. Он записал наши должности и имена, одного за другим. При этом патриарх имеет возможность записать сколько пожелает. Нас и наших спутников было около сорока человек. Бедняков и торговцев, которые прибегли к нашему покровительству, мы записали в числе служителей; настоятели монастырей, нам сопутствовавшие, записались как семь архимандритов, из коих при каждом был, по обычаю, келарь или повар.

В пятницу после обедни пришел к нашему владыке-патриарху воевода. По обыкновению, кто бы ни пришел, хотя бы выше воеводы, ждет у дверей, пока мы не сходим и не доложим нашему владыке-патриарху, чтобы он приготовился и надел мантию, ибо в этой стране московитов патриарх никогда не снимает мантии и никто не может его видеть без нее, даже когда он в дороге, дабы он не умалился в их глазах,. Также и монахи никогда не снимают своих клобуков, и когда въезжают внутрь страны, тотчас приобретают себе черные мантии и надевают их, ибо без мантии не могут выходить, согласно постоянному обыкновению здешних монахов. А если увидят, что кто-нибудь из них расхаживает без мантии или без клобука, немедленно ссылают его в сибирские страны ловить соболей. Еще прежде чем мы приехали в Путивль, нам рассказывали, что один сербский митрополит приехал в эту страну. Мы знали его в Валахии: он взял от нашего владыки-патриарха письмо, которое дало ему возможность сюда проникнуть. В то время как московский патриарх совершал молебствие за царя, идя в крестном ходу по городу, этот бедняга митрополит, переменив архиерейскую мантию на шерстяную монашескую пошел немного прогуляться и поглазеть, думая про себя: "никто меня не узнает ",-чужестранного архиерея и других монашествующих лиц не пускают бродить по городу, разве только с дозволения царя для исполнения необходимых дел. Как только он вышел, его сейчас же узнали и донесли патриарху, и он немедленно был сослан в заточение в страну мрака, где есть такие монастыри. что умереть лучше, чем жить в них. Приехав затем, чтобы получить пользу, он сгубил самого себя-капитал и прибыль.

Также, когда кто смотрит-избави Боже!-на пушку или крепость, того немедленно отправляют в заточение, говоря: "ты шпион из турецкой страны". Словом сказать московиты крепко охраняют свою страну и свои владения.

Мы вышли и пригласили воеводу и он вошел. Вот каким образом являются они к архиерею, н знатные и простолюдины-как это хорошо! Сначала воевода в молчании сотворил крестное знамение и поклонился иконам, ибо в каждом доме непременно есть иконостас; также, "где бы ни садился наш владыка-патриарх, мы, по их обычаю, ставили над его главою иконостас. Затем он приблизился к нашему владыке-патриарху, чтобы тот благословил его московским благословением, поклонился ему до земли два раза и сделал поклон присутствующим на все четыре стороны, а потом начал речь. Он насилу согласился сесть по приглашению нашего владыки-патриарха, и всякий раз, как наш владыка обращался к нему чрез переводчика, он вставал, и, дав ответ, садился. Наш владыка-патриарх завел с ним речь о настоятелях монастырей. Воевода отвечал ему: "Я имею приказания только о том, чтобы, как скоро твоя святость прибудет, отправить тебя внутрь страны. [65] Мы ждем уже около двух лет. Но кроме твоих людей мне о других не приказано". Наш владыка стал уговаривать его, и они записал их имена для пропуска. С нами было не сколько бедняков, для которых ничего нельзя было сделать, кроме того, что воевода дал им милостыню и вернул назад: их труды и злополучия, беспокойства и расходы во время пути от Валахии пропали даром. Вот, что случилось. Воевода приготовил для нас конак (Дом важного или должностного лица) и большое помещение для лошадей, повозок с их принадлежностями и для служителей при них. По своему обыкновению, они никогда не позволяют, чтобы кто-либо брал с собою лошадей и каруцы внутрь страны,-исключение было сделано для экипажа и лошадей нашего владыки-патриарха-- но воевода дает каждому каруцу с лошадью, или казенные арбы называемые по-турецки улаклак, а на их языке фодфодж (подводы). Они даются безвозмездно, но от города до города, и это превосходная предусмотрительность, ибо лошади наши или других совершенно не в состоянии справиться с здешними дорогами и трудными, опасными местами, как об этом будет сказано. Что касается прочих наших спутников, то не которые из них продали своих лошадей за четверть цены, а иные оставили их на хранение при своих служителях, чтобы те ходили за ними на их иждивении, пока они не возвратятся; при этом всякое животное съедает вдвое или трое более своей стоимости. Было решено с воеводой, что он приготовит сорок три каруцы с лошадями для нас и наших спутников. Так и было сделано. Под конец он попросил нашего владыку-патриарха отслужить у него в воскресенье обедню в крепостной церкви, а в понедельник отправиться в путь. Так и было. Затем воевода удалился. [66]

Знай, что здесь воевода Путивля есть и наместник, царя в подобных случаях и сколько бы ни оказал он почета и какие бы траты ни делал-это входит в круг его обязанностей, но в его власти сделать больше, и счастлив тот, к кому он благорасположен!

Знай, что этот Путивль город обширный, расположен на высоком месте и поднимается над окрестностями; близ него протекает река, В нем множество плодовых садов и много садиков при домах, целые леса яблонь с прекрасными плодами, более обильными, чем желуди; есть вишни и птичье сердце (сливы); виноградников множество, но виноград редко вызревает. Есть также садовый тимьян, груши и царские вишни.

Крепость этого города стоит на верху высокой горы: в земле казаков мы ни разу не видали подобной, и не мудрено-эти крепости царские; они построены из дерева, неодолимы, с прочными башнями, имеют двойные степы с бастионами и глубокими рвами, коих откосы плотно обложены деревом; входные концы мостов поднимаются на бревнах и цепях. Крепость (Путивля) большая и великолепная, неодолима и крепки в высшей степени, высока и прочно устроена на высоком основании; вся наполнена домами и жителями. Она расположена на отдельной круглой горе и заключает внутри водоем, в который вода скрытно накачивается колесами из реки. Внутри ее есть другая крепость, еще сильнее и неодолимее, с башнями, стенами, рвами, снабженная множеством пушек больших и малых, кои расположены одни над другими в несколько рядов.

В крепости четыре церкви: во имя славного Воскресения, Успения Владычицы, Божественного Преображения и новая во имя святителя Николая. По причине неприступности и твердости этой крепости и вследствие того, что ее так сильно укрепляли, [67] ляхи, приходившие в прежнее время в числе сорока тысяч и осаждавшие ее в течение четырнадцати месяцев, употребляя всевозможные ухищрения, были совершенно не в состоянии ее взять и вернулись разбитые. О, как велико их сокрушение об ней!

Число церквей в городе двадцать четыре и четыре монастыря на углах его. Из четырех монастырей три для монахов, четвертый-для женщин. Что касается вида их церквей, то все они, выстроены или из дерева, или из камня, или из кирпича, бывают как бы висячие и отличаются излишней пестротой. К ним всходят по высокой лестнице, ведущей на возвышенную окружную галерею, согласно тому, как Господь Христос говорит в своем святом, избранном Евангелии: "два человека взошли во храм помолиться, один-фарисей, другой- мытарь". Каждая церковь имеет три двери: с запада, тога и севера, по одной с каждой стороны. Таков вид всех здешних церквей до крайнего севера. Что касается их икон и иконостасов, то все они удивительно тонкого письма, (в окладах) из серебра чеканной работы с позолотой. Большею частью иконы бывают ветхие, древние, ибо в этой стране питают большую веру к старым иконам. В каждой большой их церкви непременно имеется икона Владычицы, творящая великие чудеса, как мы воочию видели, быв свидетелями и очевидцами чудес и несомненных доказательств. Колокола на колокольнях их церквей все из превосходной желтой тазовой меди, и уже от маленького удара звук разносится на далекое расстояние. Но их не раскачивают веревками люди, как в Молдавии и в земле казаков, и к их железным языкам привязаны бечевки, а в них звонят снизу подростки и дети, ударяя языком о края: получается приятный и сильный звук, сладостный для слуха-устройство прекрасное и остроумное. Колокольни и [68] башни бывают круглые, осьмиугольные, красивой архитектуры, с приподнятыми, высокими куполами. Та ков вид куполов их церквей; они приподняты, тонки, не похожи на купола земли казацкой, которые подобно как в нашей стране широки и круглы.

Вот как миряне входят в церковь: сначала каждый делает несколько земных поклонов, затем кланяется присутствующим, хотя бы их было много, на восток, запад, север и юг, Также и дети, большие и малые, знают этот обычай и делают (земные) поклоны и кланяются присутствующим даже с большею ловкостью, чем мужчины. Что касается их крестного знамения, то достаточно назвать его московским: [69] оно совершается ударом пальцев о чело и плечи. С начала службы до конца они не прекращают своих поклонов, отбивая их один за другим. При произнесении умилительного имени: Богородица (Это слово написано в тексте по-русски (но, конечно, арабскими буквами), и потому сопровождается пояснением), т. е. Матерь Божия, все они стукают лбами о землю, становясь на колени и делая поклоны, по любви к умилительному имени Девы. Точно также, когда входят в дом, прежде всего творят крестное знамение пред иконостасом и затем кланяются присутствующим: также поступают их мальчики и девочки, ибо вскормлены молоком веры и благочестия. Смотря на таковые их действия, мы удивлялись не на взрослых, а на маленьких, видя, как они своими пальчиками творят крестное знамение по-московски. Как они умеют, будучи маленькими, творить такое крестное знамение! Как умеют кланяться присутствующим! А мы не умели креститься подобно им, за что они насмехались над нами, говоря: "почему вы проводите каракули на груди, а не ударяете пальцами о чело и плечи, как мы?" Мы радовались на них. Какая это благословенная страна, чисто православная! Ни евреи, ни армяне, ни другие иноверцы в ней не обитают и неизвестны. У всех их на дверях домов и лавок и на улицах выставлены иконы и всякий входящий и выходящий обращается к ним и делает крестное знамение; также, всякий раз, когда они проходят мимо дверей церкви, издали творят поклоны пред иконой. Равно и над воротами городов, крепостей и укреплений непременно бывает икона Владычицы внутри и икона Господа снаружи в заделанном окне и перед ней ночью и днем горит фонарь; на нее молятся входящие и выходящие. Также и на башнях они водружают кресты. Это ли не [70] благословенная страна? Здесь, несомненно, христианская вера соблюдается в полной чистоте. Бывало, когда они приходили к нашему владыке-патриарху за получением благословения, то, помолившись на иконы и поклонясь присутствующим, они приближались к нему, дабы он благословил их по-московски, при этом меня всего более поражало, как они изгибали плечи; по они уж так научены от блаженной памяти своих отцов и дедов. Исполать им! О, как они счастливы! Ибо все дни их радостны как праздник: нет заботы о хараче, о потерях, о долгах, а есть забота лишь о том, чтобы спешить из дома в церковь, из церкви домой, в благодушном настроении, ликующими и радостными. Впрочем, это народ непросвещенный и умственно неразвитый, и что касается зависти и иных пороков, всех вообще, то они этого не знают.

Знай, что от Путивля до столичного города Москвы семьсот верст, как нам сообщали. Верста на их языке то же, что турецкая миля, т. е. одна из наших миль, а равна трем тысячам локтей, стало быть, расстояние от Путивля до Москвы составляет 140 больших казацких миль и почти равняется пути от Валахии до Путивля, который считается на полдороге. В этой области и по всей московской стране считают дорогу не иначе, как верстами, хотя бы деревня находилась на расстоянии одной версты: так, напр., они говорят: какое-то место отстоит на одну, две, двадцать, пятьдесят, сто верст, пятьсот или не сколько тысяч. Так у них принято всегда. Зачем такая большая точность! В зимние, морозные дни сани, запряженные лошадьми, несутся быстро, верст по сто в день.

Знай, что вся монета в стране московитов составляет богатство, которое исходит от царя, она чеканится царем. Монеты носят название кабикат (копейки), [71] в единственном числе кабика. Пятьдесят копеек составляют один пиастр-реал. Из всех стран также привозят полновесные орлиные реалы разного рода, но не слитки, а царь приказывает их разбивать и чеканить из них копейки. Никто не смеет истратить ни одного пиастра, не разменяв его предварительно на копейки; хотя бы сделка была на тысячи пиастров, по платеж производится не иначе, как копейками, по причине большой пользы для царской казны. Все их драгоценные украшения, сосуды, оружие, серебряные оклады икон делаются из полновесных орлиных реалов и львиных пиастров, ибо они дешевы, так что иногда, случается, отдают три львиных пиастра за два пиастр-реала. Что же касается собачьих грошей (Так Павел называет польские гроши), то их не знают, ибо те не знают полного веса. Динары (червонцы) всех стран у них в ходу, кроме турецких динаров, коих они не терпят. Динар они называют рублем. Купля и продажа у них совершается на копейки. Они говорят: за двадцать алтын, за сто, за тысячу алтын ; а алтын на их языке значит три копейки вместе. Пойми!

В понедельник пришел воевода проститься с нашим владыкой-патриархом, который дал ему и бывшим с ним разрешительную грамоту. Воевода назначил на дорогу биристабоста (пристава), т. е. конакджи (квартирмейстер), который должен был ехать впереди нас. Затем он удалился и прислал всем нам копейки на продовольствие, на имя каждого, за четырнадцать дней-расстояние пути до Москвы-на каждый день отдельно: нашему владыке -патриарху ежедневно 25 копеек, архимандриту-десять, диксесу, т. е. протосингелу- семь, архидиакону-семь, казначею-[72] шесть, келарю-шесть, второму келарю и одиннадцати служителям-каждому по три, драгоману четыре копейки. В этой "стране обыкновенно дают каждому копейки, а не провизию, и он ест и пьет, что пожелает, па счет упомянутого (денежного) содержания, не так как в Молдавии и Валахии, где назначают еду и питье ежедневно. По всей дороге от Путивля до Москвы никто не давал нам ни одного хлебца ни в городах, ни в деревнях, ибо у них нет такого обычая, а взамен служит упомянутое (денежное) содержание. Воевода прислал нам также отличных припасов на дорогу: хлеба, дорогой сушеной рыбы, бочонки с водкой, пивом, медом и иное. Затем привели фодфофс (подводы), т. е. каруцы, в которые мы сложили свой багаж.

Знай, что так как здесь в Путивле скупы на пропуск внутрь страны архиереев, настоятелей монастырей и монахов, то, когда кто-либо из архиереев и монахов обманется в своей надежде на въезд в страну, говорит воеводе: "мы входили именем царя", и тот немедленно снаряжает их внутрь страны без всяких разговоров. Значение "войти во имя царя" то, что они остаются во имя царя, кормятся от его добра во всю свою жизнь и постоянно молятся о нем; их называют молельщиками. За то они никогда уже не могут выехать из его страны; это становится невозможным. Царь и придворные его любят тех, кто это говорит, и держат в большом почете. Эту хитрость придумали в нынешнее время греки. Московиты известны своими знаниями, мудростью, проницатёльностью, ловкостью, сметливостью и глубокомысленными вопросами, которые ставят в тупик ученых и заставляют краснеть. Да поможет Бог нашему владыке-патриарху на них ! и всем нам да поможет Он и да дарует разумение! Аминь. [73]

Знай, что от Путивля до столичного города Москвы все идет большой подъем, ибо мы и ночью и днем взбирались все время на большие горы; а также ехали густыми лесами, которые своею чащей скрывали от нас небо и солнце. Ежедневно мы въезжали в леса новой породы: в один день ехали среди деревьев мялуль (дуб?), в другой-среди тополей, диких и персидских, совершенно ровных как в саду-вид прелестный! в иной день-среди высоких кедровых (сосновых ) деревьев, в другой- среди елей, похожих на кедр, из которых делают корабельные мачты,-диковинные, удивительные деревья!

Одному всевышнему Богу известно, до чего трудны и узки здешние дороги: мы, проезжая по разным дорогам от своей страны до сих мест, но встречали таких затруднений и таких [74] непроходимых путей, как здешние, от которых поседели бы и младенцы. Рассказать-не то, что видеть собственными глазами: густота деревьев в лесах такова, что земля не видит солнца. В эти месяцы, в июле и августе, дожди не переставали лить на нас, вследствие чего все дороги были покрыты водой: на них образовались ручьи, реки и непролазная грязь, Поперек узкой дороги падали деревья, которые были столь велики, что никто не был в силах их разрубить или отнять прочь; когда подъезжали повозки, то колеса их поднимались на эти деревья и потом падали с такою силой, что у нас в животе разрывались внутренности. Мы добирались к вечеру не иначе, как " мертвые от усталости, ибо одинаково терпели и ехавшие в экипаже, и всадники и пешие.

Протяжение нашего путешествия в этот день составляли восемьдесят верст, то есть шестнадцать больших миль, по той причине, что лошади были казенные и их хозяева летели на них, чтобы поскорее возвратиться домой; так бывало ежедневно. Они каждый день кормили их ячменем два, три раза, имея при себе запас, достаточный на путь туда и обратно. Мы встали на заре и утром прибыли к двум очень большим озерам; одно из них с плотиной лежит выше другого, подобно Эмесскому озеру, и имеет исток в нижнее. Затем мы проехали еще, что оставалось до десяти верст, то есть до двух миль, и прибыли в большой город с величественною крепостью, с большою рекой и озером, по имени Сивска (Севск ). Мы остановились перед зданиями, назначенными для казенных лошадей и немедленно переменили все экипажи и лошадей, которые были с нами и которые теперь вернулись обратно. Константин Михайлович, тамошний воевода, прислал нашему владыке-патриарху [76] со своими служителями в подарок хлеба разных сортов, рыбы свежей и сушеной всякого рода и напитков: водки и всяких иных. Его киайя (доверенный), бывший во главе служителей, сказал: "воевода такой-то бьет челом до земли твоей святости и подносит эту хлеб-соль". Затем прибыл и сам воевода со многими ратниками и, сделав земной поклон нашему владыке-патриарху, приветствовал его весьма дружелюбно. Это был муж преклонных лет, внушающий расположение и почтение к себе: таковы все эти воеводы. Он сел и сообщил множество известий об их стране, которым не всякий поверит, и подробности о походе царя. Знай, что как все франкские народы питают большую любовь к папе и имеют к нему великую веру, так мы видели и слышали от всех этих воевод, от других вельмож, священников и всех, вообще, московитов благожелания, хвалы, благодарения я большую веру к их патриарху, которого имя не сходит у них с языка, так что они, кажется, любят его как Христа. Все боятся его и, бывало, постоянно просят нашего владыку, чтобы он похвалил их перед патриархом, когда с ним свидится, ибо тот с царем одно. Что касается любви их к царю, то ум не может постичь ее: от большого до малого она все больше и больше. Воевода послал принести большое количество напитков: водки, вина и проч. и принуждал нашего владыку-патриарха, а также и нас, много пить, хотя мы еще не завтракали, так что довел нас до изнеможения. Один из его слуг обходит нас с тарелкой огурцов, другой с тарелкой редиски, поднося нам закуску. Сначала пили стоя здравицу за их патриарха после молитвы за него, потом за царя и всех его приближенных. Затем воевода, выказав большое дружелюбие нашему владыке, удалился.

Мы встали на заре в праздник св. Пантелеймона [76] и проехали чрез большую деревню, называемую Захарово, где есть пять-шесть озер с плотинами; вода течет из верхних в нижние до последнего. Нам приходилось видать в этой стране московитов, что лес рубят, очищают землю и немедленно засевают ее; причиною тому плодородие почвы.

Мы видели в это время, как они пахали на одной лошади, потому что коровы (На востоке пашут и на коровах) в этой стране очень малы; с теленка, по причине сильного холода, как нами упомянуто: у них не т силы для пахоты, и они служат только для получения молока летом и зимой, Сошник плуга непременно возится на двух колесах, и у этого сошника имеется заостренный железный резак, который входит в землю и вырезывает до основания корни лесных растений и траву. Мы видали, что другой чёловек привязывал к лошади сзади род решетки: это плетеная четырехугольная клетка, на одной стороне которой вставлены длинные деревянные гвозди; она употребляется для уравнивания земли: когда пахарь действует, эта клетка делает землю ровною, как ладонь. Она быстро движется и удивительно легка. Мы видали, что жители в Валахии, Молдавии и в земле казаков пашут на пяти-шести парах быков при пяти, шести погонщиках с большими хлопотами: колеса необходимы. Очень удивительно то, что они засевают поля с теперешнего времени и посев остается в земле около девяти месяцев, пока не растает снег в конце марта. Что касается рода посевов в этой стране, то их много. Первый, пшеница двух пород: у одной колос с остями, у другой без остей. Она хорошо растет в этой стране, достигая высоты около трех аршин. Сеют также очень поздно (яровую) пшеницу, т. е. летний посев: мы были в конце июля, а она еще не [78] колосилась, но была зелена, как изумруд, по причине обильных дождей, которые не прекращаются даже летом. Второй посев называется фариза (рожь) и походит па пшеницу; мы зовем его плевелами-то, что обыкновенно веяльщики отбрасывают из пшеницы. 'Это, тонкая пшеница; хлеб из нее бывает черный, и его любят больше белого; бывало, когда воевода присылал нашему владыке-патриарху подарок, то сначала подносили этот черный хлеб, потому что он у них в большой чести, а потом уже белый. Посев ее очень высок, как пшеничный посев, около трех аршин, так что в нем может скрыться всадник. В земле казаков-да будет благословен Творец !-посев этот очень изобилен, ибо, случалось, мы ехали часа два, три полем ржи, по длине и ширине подобным морю. Эту рожь крупно мелют, дают ей стоять в воде и варят из нее водку вместе с цветком растения, называвшегося ихшиль (хмель), который делает водку весьма острою. По указанной причине водка в земле казаков очень дешева, как вода; в этой же стране московитов она весьма дорога, ибо мадра (ведро?), т. е. десять ок (31 1/4 фунт), продается за один золотой и дороже. Третий посев ячмень. Четвертый- шуфан (овес ?); он очень изобилен и идет на корм вьючным животным, которые от него крепнут и жиреют ; он не вредит как ячмень. Пятый посев- мазари на их языке, похож на жульбан (род гороха), его варят взамен чечевицы. Сколько раз нам приходилось есть его без постного масла, как лекарство от боли желудка! Шестой посев-просо; оно изобильно и имеет плод початками, как у кукурузы. Седьмой посев-красная трава с многочисленными веточками и с белыми цветками еще более обильными; ее называют по-русски [78] хришка (греча); плод ее подобен зерну проса, но он белый и мягкий, и идет в начинку взамен риса, которого они не любят. Восьмой посев имеет желтый цветок, похожий на цвет репы; его листья варят и едят (Вероятно капуста). Девятый посев имеет синий цветок, плод его-черное зерно, которое примешивают к пшенице при печении: он придает хлебу сладкий вкус и белизну, по-валашски он называется лякина, а по-гречески гонгили (круглая репа). Десятый посев-конопля и конопляное семя; ее много; из плодов добывают масло, а из нее пряжу для сорочек и для веревок. Одиннадцатый посев-лен, которого очень много; цветок его голубой. Изо льна делают рубашки: его белят и изготовляют одежду, чем занимаются женщины. В этой стране московитов он прекрасного качества, чрезвычайно дешев и долго носится. Двенадцатый посев просо (мак), которое у нас сеют между огурцами; оно употребляется поджаренным для приготовления бузы, вкусной и чудесной, точь в точь как молоко, в особенности в земле казаков; по-гречески называют его аравико-ситари, т. е. арабская пшеница.

Ты мог бы видеть у, них, читатель, в конце лета подобие весны, как праздник Благовещения у нас: поле спелой желтой ржи, поле зеленой пшеницы, еще большее поле белых цветов, поле синих цветов, поле желтых и иные-услада для взоров. Затем, что бобы, горошек и чечевица вообще неизвестны в этой стране. Соломы здесь во всей стране не знают, ибо у них нет таких гумн для молотьбы, как в нашей стране, но они ставят посредине длинное бревно, вокруг которого кладут сжатый хлеб; привязав к нему за повод лошадей, покрикивают на них, и они бегают кругом, сначала [79] в одну сторону, потом в другую, и таким образом обмолачивается весь хлеб на гумне. Они молотят только прежний хлеб, сжатый года за два. Мы видели, как они в эту пору связывали сжатый хлеб в связки (снопы); потом отвозят его на телегах домой, где кладут рядами друг на друга. составляя нечто в роде изб с горбообразною крышей-причем колосья бывают обращены внутрь-запасов для всех их вьючных животных, то они состоят из сухой травы, которую косят летом и оставляют на месте, как запас на зиму. Снаряды, употребляемые ими при жатве: их серпы, грабли, коими собирают сжатый хлеб и траву, очень удивительны. Безопасность, господствующая во всех этих странах, кроме Молдавии, полнейшая.

Затем мы въехали в лес из сосен и елей, из коих делают корабельные мачты. Эти деревья не переставали нам встречаться до ближайших к Москве мест. Все строение из домов и деревянные поделки в здешней стране бывают из этого дерева, по причине его изобилия. Что касаётся персидского [80] тополя, то ты мог бы подумать, что он правильно рассажен, как саду, вдоль и поперек: весь он ровен, как будто создан в один день. Мы прославляли Бога при виде высоты сосен и елей и их прямизны, формы тополей и их правильности и красоты.

Знай, что в этих лесах,-начиная от Валахии Молдавии, в земле казаков до внутренних частей Московии, есть очень большие деревья, похожие на железное дерево (Celtis australis ? В арабском тексте: мейс) по своим листьям, но выше его. Мы видели его в июне и июле покрытым превосходными цветами благовонного запаха, который распространяется на далекое расстояние. Они белые и сидят пучками. Дерево это называется (по-гречески) фламур. (липа). С него сдирают верхнюю толстую кору, из которой делают покрышки для экипажей идолов, в защиту себя от дождя и снега. Толщина его более трех локтей. Из него делают также дуги для экипажей, сундуки, коробки, меры, круги для решет, колеса для повозок, стремена для лошадей, которые сгибают из ветвей и тележные оглобли. Из тонкой внутренней коры этого дерева делают в здешней стране канаты корабельные и иные; из нее же изготовляются у них все веревки, которыми сшивают короба, а также рыболовные сети, лошадиные пумы, чудесные циновки, вроде египетских, лапти, т. е. обувь, и прочее.

Наш путь, большею частью, был чрезвычайно узок, не вмещая больше одной лошади, и представлял как бы большой пролив. Вечера у жителей этих стран, от Константинополя до сих мест очень мрачны, ибо пожары бывают у них беспрестанно. В Молдавии и Валахии, в случае пожара, обыкновенно кто-нибудь ударяет в большой колокол об один из его краев, причем раздается страх наводящий [81] гул, крайне неприятный и пугающий; это служит знаком людям сбираться для тушения пожара или спасаться. В московской же земле ударяют в приятный по звуку колокол, висящий над городскими воротами. Но что до нас, мы были в постоянном страхе.

Что касается устройства домов по всей этой стране московитов, то все они строятся из еловых бревен, плотно пригнанных и скрепленных друг с другом; они высоки, с горбообразными крышами, дорогостоящими: все дома этих стран, от Валахии до Москвы, имеют горбообразные досчатые крыши, что необходимо вследствие обилия снега, дабы он не лежал на крышах. В домах непременно бывают кантуры (Этим именем автор называет, по всей вероятности, изразчатые печи, служащие только для нагревания комнат. Оно употреблено им впервые при описании домов в Молдавии) и печи.

Знай, что в земле казаков евреи, во время владычества ляхов, устраивали внутри своих жилищ род постоялых дворов из дерева, обширных и высоких, для путешественников в зимнее время, чтобы, по своей пронырливости, попользоваться от них, продавая им сено для их животных, пищу для них самих, получая за постой, хотя бы на один час, за водку и другие напитки и за все, в чем они нуждаются. В этой же стране московитов ничего подобного нет, но путешественники останавливаются в домах у жителей; по этой причине назначают к патриарху и другим (важным приезжим) пристава, т. е. конакджи (квартирмейстера). Когда мы, случалось, путешествовали летом, то останавливались (на ночлег) за городом ради пастьбы животных, но много терпят от обильных дождей и всяких беспокойств.

Знай, что женщины в стране московитов красивы [82] лицом и очень миловидны; их дети походят на детей франков, но более румяны. Головной убор женщин-маленькая грузинская шапочка с отвороченными краями, подбитая ватой; таков убор крестьянок. В больших селениях и городах сверх этой шапочки надевают колпак с чудесным черным мехом, под которым скрываются все волосы, так что шея женщины остается на виду, не скрытою. Девицы в стране московитов носят на голове род очень высокой шапки с меховым отворотом. Что касается убора жен богатых людей, то они носят колпаки, расшитые золотом, украшенные драгоценностями, или же из материи с прекрасным черным мехом (лисьим ) или иным, с длинным черным волосом, быть может, в пядень длиною. Одежда мужчины-аба (Верхняя одежда вроде плаща)-черного или пыльного цвета, или чуха (кафтан ), но скроенная по мерке человека, ни больше, ни меньше, и непременно с пуговицами и тонкими петлицами, застегнутыми сверху до низу, которые делаются и у разрезов на полах. Волосы на голове они бреют только раз в год. Их волосы тонки и хорошо расчесаны по всей длине. Начиная же от земли валахов и в земле казаков, все постоянно бреют головы, оставляя над глазами нечто вроде локона, спускающегося на глаза: таков их обычай. Все казаки бреют также бороды, за исключением немногих. Усы у них густые -таково значение их имени. В этой же стране московитов все, простые и знатные, бороды не бреют, но, как бы она ни росла, оставляют ее расти. Даже торговцы, к ним приезжающие, не смеют брить ни головы, ни бород, по своему обычаю, потому что (русские) находят это в высшей степени отвратительным. Знай, что в земле казаков и московитов мы, [83] вообще, не видали человека, пораженного уродством, телесным недостатком или слепотой, расслабленного, прокаженного или (иного) больного, а если и встречается, то это кто-нибудь из богачей, страдающий болью в ногах-подагрой. Во все время пребывания нашего в этой стране у нас не появлялась на пальцах заусеница; а волосы у нас на голове, которые были жестки, стали очень нежными, как андарийский шелк.

В субботу мы поднялись на заре и проехали расстояние в шестьдесят верст, два раза делали привал у воды и пастбища. Наш путь шел по низменной местности, где мы не встретили ни одной деревни. Вечером прибыли к берегу реки, по имени Нухри (Пугрь), где и остановились. Мы ехали быстрее птицы. Знай, что мы виде ли в этой стране замечательный снаряд, а именно: кузнецы, которые подковывают лошадей, имеют перед каждой мастерской род прохода, длиною в рост, сделанного из бревен в клетку, и такой величины, чтобы помещалась одна лошадь; ее вводят внутрь, запирают, и кузнец подковывает ее (стоя) снаружи, причем лошадь не может ни лягнуть, ни брыкаться, но остается совершенно спокойною.

Во вторник, в первый день августа мы поднялись рано поутру и сделали около двадцати верст, т. е. четыре большие мили, по обширному лесу, большая часть которого состоит из кедров, сосен и елей. Дорога была чрезвычайно трудна, и мы много страдали от усталости и тягостей свыше всякого описания, ибо весь путь состоял из подъемов и спусков, был покрыт древесными корнями, водой и глубокою грязью и так узок, что не вмещал (патриаршей) кареты. Проливные дожди не переставали лить на нас от самого Путивля до ближайших к столице мест. Мы проехали большую часть пути, ничего другого не видя, кроме земли и леса. Среди вышеупомянутого леса [84] также есть ворота, башни и укрепления, чрез которые и птице не пролететь; справа и слева на большое протяжение идет стена из бревен, связанных в решетку, для отражения нападений конницы; в конце красивая крепостца. Затем мы проехали еще пять верст, т. е. одну большую милю,- а всего в этот день семь больших миль-по лесам, которые вырубали, чтобы, вспахав землю, делать на месте их посевы. Мы ночевали среди леса. Сколько ночей мы не спали, бодрствуя в течение всей ночи по причине обильных дождей, комаров, клопов и мошек!

Знай, что от этой Калуги, как нам сосчитали, до столицы Московии сто восемьдесят верст, т. е. тридцать шесть больших миль. Но дорога чрезвычайно трудна, как мы это впоследствии увидели к нашему крайнему беспокойству и мучению, ибо, выехав на заре в упомянутую пятницу, мы сделали около пятнадцати верст, т. е. три больших мили, по лесам и горам, то поднимаясь, то опускаясь, по оврагам, по грязи и воде, образовавшейся от дождя, н, только один Бог Всевышний знает, по какой узкой, трудной дороге, так что внутренности разрывались у нас в животе от толчков экипажа и ломались оси колес. Мы терпели великие затруднения. Знай, что по этой причине большинство едущих в эту страну отправляются во время Богоявления и заговений (пред великим постом ), так как земля и дороги в ту пору бывают ровны: нет ни подъемов, ни спусков, но они как бы вымощены плитами изо льда и глубокого снега, и по той причине в особенности, что экипажи, называемые санями, т. е. бесколесные, скользят, передвигаясь с быстротой свыше всякой меры. Когда в прошлом году мы были в Молдавии, то несколько монахов приехали в санях из столицы Московии в город Яссы в двадцать четыре дня: так обыкновенно ездят. Впрочем, от случая зависит, в какое из двух времен года (лучше) езда: кто знает, что может [87] постигнуть путников от сильного холода и его лютости, ибо многие лишались ног, рук, пальцев и носов. Мы не были бы в силах перенести что-либо подобно, будучи к тому непривычны: в прошлом году в Валахии сколько мы ни делали себе шуб, подрясников, ряс и штанов, подбитых ватой, и прочего, не могли согреться, молим у Бога помощи на этот год.

Знай, что от Антиохии до города Москвы, так мы сосчитали, сто двадцать дней усиленной езды, если путешественник будет ехать все это время без перерыва.

Мы еле могли сделать те пятнадцать верст до наступления вечера. Не успели мы достаточно оплакать себя по причине усталости, говоря: "это только пятнадцать; где же проехать еще сто шестьдесят пять?" как вдруг навстречу нам явилась радость: пас встретил драгоман, знающий по-гречески и по-русски, человек почтенный, пожилой, присланный от патриарха и царского наместника с поручением отправить нашего владыку-патриарха на царском судне по реке Оке, текущей подле Калуги, с полным спокойствием и удобством, в каменную крепость, по имени Коломна, известную, как епископская кафедра, в недалеком расстоянии от Москвы, чтобы мы оставались там, пока не прокатится моровая язва. Это было сделано из опасения за нашего владыку-патриарха. Мы вернулись в Калугу, где поместились в большом доме. Было приступлено к постройке царского судна с помещениями и каютой с окнами для нашего владыки-патриарха.

В этом городе все: воеводы, вельможи и торговцы, дарили нашему владыке-патриарху удивительные дыни и блюда яблок; да будет благословен Творец за их красоту, величину, запах, цвет и вкус! С одной стороны они румяны, с другой-белы, чисты, как снег , с тонкою кожицей, цветом и вкусом [88] лучше яблок дамасских. Что касается дынь, то, как мы сказали, они чудесны и исключительно свойственны этой Калуге, ибо во всей стране московской нет подобных по величине и вкусу, как нам говорили.

Когда кончили постройку судна, воевода пришел проститься с нашим владыкой-патриархом и проводил его до корабля. Мы поместились на этом судне, к которому были назначены гребцы с веслами, а наши спутники сели на другое. Затем воевода прислал нам провизию на дорогу: хлеба, водки и прочего, сверх того, что мы закупали постоянно в каждом городе. Свою карету с ее принадлежностями мы оставили в одном месте; лошадей же воевода отдал знатным людям на прокорм, записав их возраст, цвет и цену, дабы, если какая из них пропадет, можно было знать, какая именно, и заплатить ее стоимость.

В пятницу, 11 августа перед полуднем корабельщики повезли нас на веслах по течению вышеупомянутой Оки, которую они называют Окарика и которая как мы сказали, течет по направлению к Москве.

В этой Калуге стоит множество судов, на коих перевозят продукты в Москву; все они покрыты широкою древесною корой, которая лучше деревянных досок. Также покрыли и наши суда для совершенной защиты от дождя, а пол устлали (коврами). Над дверью каюты, где поместился наш владыка-патриарх, мы поставили образа и занавесили дверь коврами, а также и внутри над его головой поставили, по их обычаю, образа. Издали мы любовались на Калугу, которая обширна и величественна. Корабль шел с нами. Справа и слева тянулся лес. Река делает множество изгибов, и потому мачт не употребляют, но имеют нечто в роде толстых и длинных копий с железным острием, кои погружают в воду, и корабль быстро идет. Если, [89] случалось, он приближался к берегу и садился на мель, то его сдвигали также этими копьями с большим усилием ; а когда поднимался сильный ветер, люди выходили и тащили суда веревками, идя по берегу. Деревни встречались нам беспрерывно, будучи смежны одна с другой.

Так все идет от Калуги до Коломны: бессчетные села и посевы, ибо эта местность хорошо возделана.

Жители этих мест, мимо которых мы проходили по реке, очень дивились на нас, ибо никогда, с самых древних времен, не случалось, чтобы к ним приезжал по этой реке чужестранный архиерей, особенно патриарх антиохийский. Они нас спрашивали: "есть ли у вас женщины и хлеб?" Ибо эти бедняги не имели о нас никакого понятия и приходили в изумление. Мы же подсмеиваясь над ними, отвечали им: нет.

Знай, что от обилия рек и источников, впадающих в эту реку Оку, она в некоторых местах становится очень широка, величиной с египетский Нил и даже больше, как нам говорил один из наших спутников. По причине ее большой ширины случалось, что мы шли иногда на глубине лишь около двух пядей, и часто в таких местах судно становилось на мель и не двигалось, так что янычары (стрельцы), раздевшись, входили в воду и благодаря своей силе, ухищрялись сдвинуть судно, в то время как их товарищи сверху действовали своими канджа, то есть длинными копьями с острыми наконечниками, пока наконец не сдвигали его с места и не отводили на глубину. Когда случался по временам сильный ветер, они также сходили с судна и тащили его на веревках, идя по берегу.

Вскоре мы расстались с описанною рекой и вошли в известную реку Москву, которая течет от города Москвы и впадает в эту реку. Обе эти реки текут [90] к великой реке, по имени Волга, знаменитой своею величиной, ибо ее ширина, так говорят, около четырех миль. Все эти три реки, вместе с другими, впадают в персидское море, называемое Каспия. Об этом будет подробный рассказ, как может быть желательно. С тех пор, как мы вошли в Москву-реку и до высадки нашей, суда тащили веревками с берега, по причине стремительности ее течения и большой глубины. Мы видели на ней много судов, идущих из Москвы, с мужчинами, женщинами и детьми, которые бежали от моровой язвы. Таких беглецов мы видали также в тамошних деревнях и в лесах.

В четверг, 17 августа, вставши рано утром, мы прибыли на судне в знаменитую крепость Коломну.

Воевода нас опередил и вышел нам на встречу вместе с почтенными горожанами, священниками и всем народом. Нас ввели в каменную крепость, которая издали бросалась в глаза высотой своих стен. Мы помолились пред иконами, помещенными над ее воротами снаружи и внутри; а также, проходя мимо церкви, мы всякий раз останавливались и молились на ее иконы, которые поставлены над дверью, подражая в этом московитам.

VII. Коломна. -Описание города. -Церкви.-Архиерейский дом. -Приказ и тюрьма. -Коломенская епископия. -Крестный ход по случаю моровой язвы. -Церковные службы.

Что касается описания этого города, то он представляется в таком виде. Он величиной с город Эмессу, но стены его, выстроенные из больших камней и крепкого, чудесного красного кирпича, страшной высоты. Его башни походят на башни Антиохиии, или [91] даже лучше и красивее их по постройке, удивительно крепки и непоколебимы. Каждая башня имеет особый вид: одни-круглые, другие-восьмиугольные, иные- четырехугольные, и все высоки, величественны и господствуют над окрестностями.

Внутри крепости пять больших каменных церквей и монастырь для девиц во имя Введения Владычицы во храм.

Архиерейский дом очень велик и обнесен кругом деревянною стеной. Епископ проходит к келиям от южной двери церкви по высокой лестнице и длинной деревянной галерее, находящейся, на большой высоте от земли; бывало, когда мы проходили по ней, пред нами открывался вид на поля и деревни на далекое расстояние, ибо галерея совсем открыта. Келии или, вернее дворец епископа, выстроены из превосходного камня и дерева и также висячие (как и церкви); из них одни-для зимы, другие-для лета. Летние келии имеют галереи, выходящие в сад, где растут чудесные яблоки, редкостные по своей красоте, цвету и вкусу; они разных сортов: красные, как сердолик, желтые, как золото, белые, как камфара, все с очень тонкою кожицей. Есть другой сорт яблонь с маленькими, сахаристыми плодами. Мы видели-о удивление! на ветвях его в это время года бутоны и цветы, оно приносит обильные плоды. Это не было хорошим знаком для жителей, как мы об этом расскажем.Зимние покои состоят из многих помещений, из которых одни ведут в другие. Здание дивана (Т. е. приказ, канцелярия, где епископ занимается делами н творит суд и расправу) епископа сводчатое, вновь выстроенное из камня; здесь и казнохранилище его. Это епископство владеет угодьями-деревнями со многими [93] крестьянами. В епископском доме есть большая тюрьма с железными цепями и тяжелыми колодками для преступников. Если кто из крестьян епископа провинится: украдет или убьет, то его приводят сюда, сажают в тюрьму и наказывают, как нам случалось видеть, смертью или ударами, смотря по вине. Воевода не имеет власти над ними. Управители епископа налагают на них штраф и взыскивают с вора за украденную вещь вдвое. Так они поступают. Когда кто-нибудь из епископских слуг напивался пьян, ему также надевали на шею и на ноги тяжелую железную цепь, к коей привешен тяжелый чурбан, которого не в силах стащить и упряжное животное. Бывало, наш владыка-патриарх ходатайствовал за многих и избавлял от цепи. Не только в этом епископстве есть тюрьма и оковы, но и в каждом монастыре они имеются для исправления служителей и крестьян. Говорят, что этому епископству принадлежат триста воинов-янычар (стрельцов ), коих оно имеет для своей охраны н защиты, для сбережения своих выгод и надзора. Содержание им идет от его угодий. Когда епископ едет куда-нибудь, они сопровождают его всюду, куда бы он ни отправлялся.

Все угодья церквей и монастырей состоят во власти царя. Архиереи не могут распоряжаться угодьями и доходами, но царь посылает от себя в каждый монастырь и к каждому архиерею людей, которые и заведуют, в качестве надсмотрщиков, всеми угодьями и доходами, архиерей же и настоятель монастыря в праве распоряжаться только собственным имуществом. При каждом епископе судья его и управляющие назначаются от царя. Монастыри также ведут запись своих доходов, кои они складывают в казнохранилище; на нужды царя в случае похода; об этом более подробное разъяснение мы дадим впоследствии. [93] Равным образом они не могут ни возводить новых построек, ни поправлять старые, ни делать вообще каких-либо расходов, не уведомив царя и не испросив его разрешения. Они ведут всему этому счет в книгах с величайшею точностью, как мы; это наблюдали у управителей здешней епископии, кои суть люди пожилые и благонадежные.

Архиерей в этой стране не имеет права производить канонический сбор с паствы, но взимает его ежегодно со священников, с каждого по величине его паствы и доходов его церкви; самый бедный священник платит один рубль. Все это точно определено по книгам епископа. Каждый архиерей при жизни приобретает в свою собственность большое недвижимое имущество, но когда он умрет, оно поступает в распоряжение царя, ибо царь-наследник всех. Накануне пятницы, 18 августа, зазвонили во все колокола и совершили торжественное служение по случаю празднования памяти свв. мучеников Флора и Лавра, кои были родом из этих стран, как повествует синаксарь. Они первые уверовали во Христа и, будучи каменщиками, выстроили церковь; за это они были умерщвлены и приняли мученичество. На другой день все также присутствовали за литургией со своими свечами.

В воскресенье, четырнадцатое по Пятидесятнице, пред литургией пришли к нашему владыке- патриарху и просили его совершить для них- освящение воды, коей иереи освятили бы весь город. Причиной было то, что моровая язва уже началась здесь, и они уповали, что действием этого благословения она будет отвращена от них. Зазвонили во все колокола и собрались все городские священники. Владыка совершил для них освящение воды, освятив ее мощами находящихся у них святых и Господними святынями, кои мы имели с собою. Священники разделили между [94] собою св. воду, освятили ею церкви и весь город и, возвратившись, совершили, как у них это принято, царский молебен. Затем начали звон, и мы пошли к обедне. По окончании ее, подошли воеводы и старейшины города вместе с протопопом, и всеми священниками и, поклонившись земно нашему учителю, плача, рыдая и горько жалуясь на жестокость моровой язвы среди них, просили его разрешить им чтобы все жители города без исключения постились одну неделю, в чаянии, что Бог отвратит от них язву. Он дал им разрешение поститься только три дня. Так и было. Владыка уговорился с ними, что в среду он опять совершит для них водосвятие, и мы пойдем с ними крестным ходом вокруг Кремля. Воевода издал приказ, чтобы в течение трех дней не резали скот и не открывали питейных домов, то есть, мест продажи водки и меда. Все постились в течение этих трех дней строго, не вкушая ничего до девятого часа (То есть, за 3 часа до заката солнца), и наперерыв друг перед другом стремились к службам церковным с полным благоговением и страхом даже маленькие дети.

Мы дивились на порядки в их церквах, ибо видели, что все они, от вельмож до бедняков, к тому, что содержится в законе, канонах и постановлениях типикона, прибавляли постоянные посты, неуклонное посещение служб церковных, непрестанные большие поклоны до земли даже по субботам и воскресеньям, хотя это недозволенно, пост ежедневный почти до девятого часа или до выхода от обедни, а не так, как повелевает закон поститься только по средам и пятницам. Выходят они из церкви в одно время, будет ли это в воскресенье, или в господский праздник, или в будний день. Войдя в церковь, долго молятся перед иконами, [95] ибо у них нельзя молиться иначе, как пред иконой, устремив на нее взоры, то есть, они действительно преклоняются перед ней, а не так как мы молимся, кое-как. По причине великой любви своей к иконам, они, если не видят издали иконы или купола церковного, не молятся. Такова их вера. Помолившись на иконы, они оборачиваются и делают поклон головой присутствующим на все четыре стороны. Так они делают не только в церквах, но и в своих домах, ибо в каждом доме непременно есть иконы не только внутри, но и снаружи над дверьми, как мы выше сказали. Стоят они в церкви неподвижно, как камни, и все с открытыми головами, от священников и властей до простого народа. Их крестное знамение совершается ударом пальцев о лоб и плечи на самом деле, причем они делают поклон, а не так, как мы чертим каракули. Так крестятся не только мужчины и женщины, но и маленькие мальчики и девочки, которые научены поступать также, и мы дивились на них, что они делают поклоны головой присутствующим, как делают их отцы.

А что касается нас, то душа у нас расставалась с телом, оттого, что они очень затягивают обедни и другие службы: мы выходили не иначе, как разбитые ногами и с болью в спине, словно нас распинали. Но да совершится воля Божия! Впрочем, они не заботятся прикладываться к иконам, ни к Евангелию за воскресной утреней, ни при получении антидора; причиною тому их благочестие, ибо они прикладываются к иконам раз в году, а именно в воскресенье Православия, как мы разъясним впоследствии, после того, как они вымоются и наденут чистое платье. Если случится с кем-либо из них осквернение, тот отнюдь нё входит в церковь, но становится вне ее. Если муж имел сообщение с женой, то они тотчас омываются, но не входят [96] в церковь, не прикладываются к иконам и не касаются их, как мы это видели своими глазами в Москве, у торговцев иконами, пока священник не прочтет над их головой молитву, нам неизвестную, и не благословит; тогда они входят в церковь. Мы наблюдали это краснея за них. В особенности накануне воскресений, бывало, что все они, придя, становились вне церкви; священники выходили к ним и читали над ними молитву, дабы они могли войти в церковь.

Литургия у них совершается чрезвычайно продолжительно, со всяким страхом и смирением. Они неукоснительно остаются в церкви до тех пор, пока священник не совершит отпуска, и уходят по прочтении девятого часа. Священник и дьякон, омыв руки, подходят к престолу, делают трижды земной поклон и, приподняв край покрова престола, целуют его; читают при этом молитвы и благодарения, молясь за царя и весь царский дом, за воинство, за своего патриарха и архиерея и за всех христиан, и уходят.

Священники их, как мы раньше сказали, носят одеяния из зеленого и других цветов сукна или из ангорской шерсти, и эти последние, будучи любимы у них, носятся большинством. Одеяние это имеет широкий воротник, отвернутый назад, идущий кругом шеи и до груди, из шелковой материи или рытого бархата, похожего на осыпанный цветами, и застегивается от шеи до самого подола, по их обычаю, многочисленными, близко насаженными пуговицами, серебряно-вызолоченными, или стеклянными, или из красного коралла, или из голубой бирюзы и иных веществ. При этом они носят широкую (верхнюю) одежду с большими рукавами, прямую, но не открытую (спереди). Что касается их колпаков, то богатые и протопопы носят колпаки из зеленого, красного и черного бархата, остальные- из сукна; под них надевают шапочки из красного сукна, простроченные желтым шелком, с околышем из розовой шелковой материи. Такова же одежда дьяконов. Так же одеваются и жены духовных лиц, дабы можно было знать, что они жены священников и дьяконов. Кроме них вообще никто не носит такой одежды и таких шапочек. Волос на голове они не бреют, за исключением большого кружка посредине, оставляя прочие длинными, как они есть. Они всегда держат их в порядке и часто расчесывают; при том они очень любят смотреться в зеркало, которых в каждом алтаре есть одно или два: в них они постоянно смотрятся, причесываясь и охорашиваясь, без стеснения. Поэтому, при своей солидности, благовоспитанности и крайней учтивости, они внушают к себе почтение. Даже деревенские и другие священники, которые подчинены протопопу и стоят перед ним с открытою [98] головой. Воеводы и власти равным образом уважают и почитают их и, как нам приходилось видеть, снимают перед ними свои колпаки. Являясь к архиерею, священники также снимают свои колпаки. В церквах стоят от начала службы до конца тоже с открытыми головами. Когда священник идет по улице, то люди спешат к нему с поклоном для получения благословения на чело и плечи, по их обычаю. Обрати внимание на эти порядки: как они хороши! Сильная моровая язва, перейдя из города Москвы, распространилась вокруг нее на дальнее расстояние, при чем многие области обезлюдели. Она появилась в здешнем городе и окрестных деревнях. То было нечто ужасающее, ибо являлось не просто, моровою язвой, но внезапною смертью. Стоит бывало человек и вдруг моментально падает мертвым, или едет верхом или в повозке и валится навзничь бездыханным, тотчас вздувается как пузырь, чернеет и принимает неприятный вид. Лошади бродили по полям без хозяев, а люди мертвые лежали в повозках и некому было их хоронить. Воевода перед этим послал было загородить дороги, дабы воспрепятствовать людям входить в город, опасаясь, чтобы кто-нибудь не занес заразы, но это оказалось невозможным. Подобным образом поступил и царь там, где он находился, осаждая Смоленск, запретив приближаться приходившим к нему с письмами гонцам. Все его войско стояло на берегу большой реки, переходить через которую к ним не дозволялось никому из их страны, дабы смертность не появилась среди них. Когда приходили письма к царю, то особо назначенные для того люди, стоявшие на том берегу, брали их от гонцов и перевозили на лодках, при чем погружали их в воду, и потом передавали другим для доставления царю: думали, что при передаче из рук в руки зараза уничтожается, и потому письма погружали в воду, [99] передавая их по обычаю франков. Московиты не знали моровой язвы издавна и, бывало, когда греческие купцы о ней рассказывали, сильно удивлялись. Теперь, когда моровая язва появилась среди них, они были сбиты с толку и впали в сильное уныние.

В это время воевода посылал одного за другим шестнадцать гонцов к царю и к его наместникам в столицу по важным делам, касающимся нас и его, и как мы в этом удостоверились, ни один из них не вернулся: все умерли на дороге. Старики нам рассказывали, что сто лет тому назад также была у них моровая язва, но тогда она не была такова, как теперешняя, превосходящая всякие границы. Бывало, когда она проникала в какой-либо дом, то очищала его совершенно, так что никого в нем не оставалось. Собаки и свиньи бродили по домам, так как некому было их выгнать и запереть двери. Город, прежде кипевший народом, теперь обезлюдел. Деревни тоже, несомненно, опустели, равно вымерли и монахи в монастырях. Животные, домашний скот, свиньи, куры и пр., лишившись хозяев, бродили брошенные без призора и большею частью погибли от голода и жажды, за неимением, кто бы смотрел за ними. То было положение, достойное слез и рыданий. Мор как в столице, так и здесь во всех окружных областях, на расстояние семисот верст, не прекращался, начиная с этого месяца почти до праздника Рождества, пока не опустошил города, истребив людей. Воевода составил точный перечень умерших в этом городе, коих было, как он нам сообщил, около десяти тысяч душ. Так как большинство здешних жителей служили в коннице и находились с царем в походе, то воевода, из боязни перед ними, запечатал их дома, дабы они не были разграблены.

Подлинно этот народ истинно христианский и чрезвычайно набожен, ибо как только кто-нибудь, мужчина [100] или женщина, заболеет, то посвящает себя Богу: приглашает священников, исповедуется, приобщается и принимает монашество, (что делали) не только старцы, но и юноши и молодые женщины; все же свое богатство и имущество отказывает на монастыри, церкви и бедных. Хуже всего и величайшим гневом Божиим была смерть большинства священников и оттого недостаток их, вследствие чего многие умирали без исповеди и принятия св. Тайн. У многих священников умерли жены; а обыкновенно, здешний патриарх, и епархиальные архиереи отнюдь не дозволяют вдовому священнику служить обедню, но лишь после того как он примет монашество в каком -либо монастыре и пробудет там несколько лет,- дабы, как они полагают, у него всякие мечты исчезли,-они читают над ним молитву и дают ему дозволение служить литургию, да и то после многих ходатайств. Но новый патриарх Никон, любя греческие обряды, уничтожил этот обычай, хотя все-таки никак не оставляет вдового священника жить в городе, но монахом в монастыре, давая ему дозволение служить обедню. Это было большое несчастие при теперешних обстоятельствах.

Потом бедствие стало еще тяжелее и сильнее, и смертность чрезвычайно увеличилась. Некому было хоронить. В одну яму клали по несколько человек друг на друга, а привозили их в повозках мальчики, сидя верхом на лошади, одни, без своих семейных и родственников и сваливали их в могилу в одежде. Часть священников умерла, а потому больных стали привозить в повозках к церквам, чтобы священники их исповедывали и приобщили св. Таин. Священник не мог выйти из церкви и оставался там целый день в ризе и епитрахили, ожидая больных. Он не успевал, и потому не которые из них оставались под открытым небом, на холоде по два и по три дня, [101] за неимением, кто бы о них позаботился, по отсутствию родственников и семейных. При виде этого и здоровые умирали со страха. На издержки по погребению приезжих купцы, по их обычаю, делали сбор. Христиане в Молдавии, Валахии и в земле казаков имеют обычай хоронить своих покойников в досчатых гробах; здесь же обыкновенно хоронят их в гробах, выдолбленных из одного куска дерева, с такою же горбообразною крышкой, и не только взрослых, но и малых детей, даже однодневных младенцев, По недостатку гробов, за неимением кто бы привозил их из деревень, цена их, бывшая прежде меньше динара (рубля), стала семь динаров, да и за эту цену, наконец, нельзя было найти, так что стали делать для богатых гроба из досок, а бедных зарывали просто в платье.

Такое положение дел продолжалось с июля месяца почти до праздника Рождества, все усиливаясь и затем-благодарение Богу!-прекратилось. Многие из жителей городов бежали в поля и леса, но и из них мало кто остался в живых. Все это причиняло нам большое горе, печаль и уныние и великий страх, всему этому мы были свидетелями, проживая в верхних кельях. Мы видали, как выносили мертвыми, по несколько зараз, служителей епископии, которые жили в нижних кельях: не болея, не подвергаясь лихорадке, они внезапно падали мертвыми и раздувались. Поэтому мы никогда не осмеливались выходить из своих келий, но скрывались внутри их ночью и днем, ежечасно ожидая смерти, плача и рыдая о своем положении, не имея ни утешения ни облегчения в чем бы то ни было, ни даже вина, что бы прогнать от себя грусть и великий страх. Мы отчаивались за себя, ибо, живя среди города, видели все своими глазами. Но особенно наши товарищи, с нами бывшие, т. е. настоятели монастырей [102] из греков, которые. и без этого мора всегда трепе тали за себя, теперь постоянно рыдали перед нами надрывая нам сердца и говорили: "возьмите нас и бежим в поля прочь отсюда"! Мы отвечали им: "Куда бежать нам, бедным чужестранцам, среди этого народа, языка которого мы не знаем? Горе вам за ваши мысли! Куда нам бежать от лица Того, в руке Которого души всех людей? Разве в полях Он не пребывает и нет Его там? Разве он не видит беглецов? Без сомнения, мало у вас ума, невежды". Бывало мы начинали роптать на Бога, говоря: "О Господи! что это такое постигало нас грешных и постигает теперь? В прошлом году мы испытывали страхи в Молдавии, под конец болели лихорадкой, а в нынешнем году здесь в Московии находим моровую язву". Мы испытывали постоянные страдания, трепет, страх и расстройство, но, по благости Божией, были здоровы и невредимы, как говорит Господь: "поистине Я Промыслитель чужестранцев и буду с ними". Благодарим Его, да будет возвеличено Его Имя!-хвалим Его и, поклоняясь Ему, падаем всегда ниц перед Ним.

Знай, что погода в этой стране московитов, такова, что от праздника Воздвижения до начала рождественского поста бывают по ночам сильный ветер и дожди, а в начале этого поста идет обильный снег и не перестает идти до апреля месяца. Он замерзает [103] слой за слоем, так что при большом морозе дороги от езды покрываются льдом и становятся похожими на глыбу мрамора. Что касается полей, то они стали не проходимы от обилия снега, который был в несколько раз выше человеческого роста. Сани, т. е. скользящие экипажи, не раздвигались в это время точно каики в изгибах Константинопольского моря. В течение зимы в этой стране бывает дешевизна и производится торговля зерновым хлебом. Нам случалось видеть, что в одних санях сидело человек шесть со всеми своими вещами, и везла их одна только лошадь. Тяжести (зерновой хлеб, камни), которые нагружали на эти сани, удивительны, невероятны; мы приходили в изумление, ибо одна лошадь везла то, чего в наших странах не свезти и двадцати лошадям. В эту пору привозили в Коломну надгробные камни с резьбой, необычайно большие, каких не стащили бы и двадцать лошадей, привозили по одному или по два на санях, на одной лошади, при чем тут еще сидел хозяин; это ужасно удивительно. Стоимость камней не более трех динаров (рублей). Эта (легкость перевозки) служит причиной благополучия здешней страны и жизненных удобств: в это холодное время продукты дешевы, так как привозятся в Москву и окружные города из отдаленных мест в течение рождественских праздников, в каковую пору из года в год продаются и покупаются их продукты. Сани, очень быстро несясь по льду, проходят около ста верст в этот короткий день. Мы видали, что в эти дни мужчины, женщины или дети клали все закупаемое на рынке на маленькие санки и везли их руками за веревку без труда и усталости, но очень легким движением, идя и таща свои вещи за собою. Так и женщины возят маленьких детей.

Уличных собак в этой стране вовсе не видно: собак держат в домах, ибо у них в каждом [104] доме, будет ли то дом начальника, богача или бедняка, крестьянина, бывает по одной и по две собаки, которые словно огонь. Они привязаны за шею на железной цепи и днем остаются в своих деревянных, плотно сбитых конурах, на ночь же их пускают бегать кругом забора. Как мы видали, кормят их всегда мясом, а поят молоком. Поэтому каждая собака в силах бороться с толпой и никого не подпустит к себе.

Сила и лютость холодов неописуемы, ибо пока везут в бочках воду из реки в дома, она замерзает и оттаивает только внутри натопленных помещений; даже когда ведро опускают в реку, то на нем образуется лед слоями; когда мыли тарелки, то они прилипали друг к другу и становились как бы одним куском, оттаивая только у огня; даже капустные листы замерзали внутри кочана. Капуста в этой стране прекрасная и продается только плотно покрытая листьями и очищенная. Мы покупали сани со ста кочанами за пять, шесть копеек не дороже.

Мы совершали утреннюю и вечернюю службу у себя, в келье, и только по необходимости в канун воскресенья или праздника к обедне ходили в церковь, но совершенно не в силах были выносить стояния на ногах, а подымали то одну ногу, то другую, хотя на нас было надето трое-четверо чулок из меха, сукна и теплой ткани; но все это нисколько не помогало, и однако ж все двери церкви были затворены. Московиты же, к удивлению нашему, не переставали совершать службу постоянно с полуночи. Но они привычны; при том одеждой как мужчин, так и женщин и детей, служат чекбаны (чекмени) с длинными рукавами, из черного меха снаружи и снутри, плотно облегающие тело. Они не снимают с рук больших, вязаных из шерсти перчаток с мехом, обтянутых кожей, согревающих, как огонь зимою, в которых они [105] исполняют все свои работы, даже достают воду и исправляют иные службы. Летом же носят перчатки из кожи и в них работают, чтобы не повредить рук. Заметь эту догадливость! это делают бедные; богатые же носят перчатки из дорогого сукна с собольим и иным мехом. Они ничего не берут руками иначе, как в перчатках, даже вожжи лошадей держат в них.

Знай, что священник в этой стране пользуется большим почетом: правители боятся его и стоят пред ним в то время, как он сидит. Каждый священник и диакон получает постоянное содержание, полевые продукты и наделы свыше своих нужд, ибо они имеют рабов-крестьян. Нам говорили, что содержание протопопу от царя в год составляет 15 рублей и кусок дорогого сукна; прочие священники получают все меньше и меньше и сукно им идет дешевле; диаконы же получают половину. Помимо этого содержания, которое идет им от царя, крестьяне привозят также им на дом готовые припасы. Их наделы свободны от налогов. Здешний коломенский протопоп владеет деревней, домов во сто, составляющей угодье церкви; произведения ее идут в его пользу; он имеет также большой дом для своего жительства, который, однако, не составляет его собственности, но всякий, кто делается протопопом, получает ту деревню и дом для жилья, ибо они царские.

Затем он встал и с низкими поклонами попрощался с нашим владыкой-патриархом, который, как вначале, пропел "Достойно есть" и благословил его; он пошел, а мы пошли его провожать. Дойдя до дверей соборной церкви, он отдал посох одному из своих диаконов, сам же пошел и сделал земной поклон на снегу в своей мантии перед иконой, что над дверьми. Тоже сделал у вторых дверей. Затем он уселся в сани и отправился окруженный своими боярами, слугами и приближенными, в сопровождении 50 всадников. Верхняя одежда под мантией была из зеленой узорчатой, резной камки, с собольим мехом, с длинными узкими рукавами. Такова обычная их одежда. На голове у него был очень большой черный клобук, ниспадающий на глаза, а под ним суконная шапочка с черным мехом. Что касается нашего положения, то мы сильно скорбели по той причине, что время тянулось без пользы. Мы надеялись, что царь возвратится из похода к празднику св. Николая, о чем пошли слухи, но он не приехал. Говорили также, что он прибудет к празднику Рождества, не прибыл,-к празднику Богоявления, но вести никакой. Поэтому мы находились в большом затруднении, недоумении и беспокойстве, а особливо в сильном огорчении от того, что никого не было, кто бы поведал нам об обстоятельствах царя: где он и в каком положении его дела, ибо московиты все, от больших до малых, имеют пятый темперамент, а именно коварство: ни одному чужеземцу ни о каком предмете ничего, ничего не сообщают: ни хорошего, ни дурного, так что когда наш владыка-патриарх спрашивал их, от вельмож и священников до простолюдинов, о делах царя, то никто из них ничего не говорил, кроме слова "не знаем ", даже дети. С известных именитых [108] греческих купцов, к нам приезжающих, они также брали клятву, что те не разнесут вестей о них и никогда не изменят государству. Какая это великая строгость! В устах у всех один язык. Как мы узнали. со всех берется клятва на кресте и Евангелии и все находятся под страхом патриаршего отлучения, что своих дел не откроют чужестранцам, но если услышат какое-либо известие, возбуждающее подозрение, то донесут о том царю. В то время, когда царь вступает во власть и воссядет на престол, то посылает привести к присяге в том все области и подданных, как мы видели это при вступлении на престол господаря валашского. При таких обстоятельствах мы находились в полном недоумении. Раньше наш владыка-патриарх посылал по два, по три раза письма к митрополитам, уполномоченным царя, такого содержания, что мы соскучились (ожиданием) и весьма желаем ехать в столицу. Письма посылались к царю, но ответа на них мы не получали по той причине, что министры были очень заняты делами. Наконец, он отправил к ним своего архимандрита с письмами, упрашивая их прислать за нами, чтобы нам жить в столице, пока не вернется царь. Они отправили эти письма к царю, а нас прислали успокоить тем, что мы скоро получим ответ. Главною причиною нашего долговременного пребывания здесь было то, что патриарх отсутствовал из своего кафедрального города, еще не вернувшись с того времени, как удалился от моровой язвы, иначе, если бы он находился там, то не оставил бы нас до сих пор, в Коломне, как бы ни был занят царь, ибо духовные дела зависят от него. Это было к нашему злополучию, так что жизнь нам надоела и душа с телом расставалась. Мы получили положенное нам, и нашим спутникам содержание ежемесячно от сборщика [109] налогов с водки, меда и пива. Драгоман, обыкновенно отправлялся каждый месяц за получением 150 реалов (Как выше замечает автор, реал стоит 50 коп).

В воскресенье Хананеянки наш владыка-патриарх служил также в верхней церкви и посвятил иерея и диакона, равно и в другой день и в воскресенье Закхея служил в ней и посвящал в иерея и диакона. В то время, когда мы совершали литургию, пришла к нам радостная весть чрез двух назначенных для того драгоманов, которые привезли с собою царские сани для путешествия владыки-патриарха. То было для нас великою, неописанною радостью и отрадой. Они привезли с собой бочки меда, вишневой воды разных сортов, икры и разного рода рыбы. С ними пришел воевода города, имея в руках приказ царя, отправить нас как можно скорее. По выходе нашего владыки-патриарха из церкви, к нему явились оба драгомана и поклонившись до земли, произнесли титул царя, который есть; "величайший царь и возвеличенный князь, тишайший, высочайший, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский, царь новгородский, великий эфенди (господин) псковский и великий князь атаманский". Затем они перечислили все страны и области, которые прежде были независимыми, но покорены царями московскими, как обыкновенно они исчисляют их при всяком случае, о чем будет сказано подробно, пока не дошли до слов: "Самодержец Великой и Малой России кланяется твоей святости, блаженнейший, и приглашает тебя в город Москву, дабы ты своим присутствием в нем благословил его престольный город ". Тогда наш владыка-патриарх, встав на ноги, как обыкновенно он делал из уважения к царю, всякий раз как кто-нибудь являлся к нему от царя или поминали имя царя, помолился [110] Богу за него и сел; потом стал спрашивать их о царе и его обстоятельствах. Они отвечали: "Он намерен, ради твоей святости, приехать скоро в свою столицу, чтобы видеться с тобою, ибо ждет тебя давно, и по этой причине послал гетману Хмелю приказ отправить тебя поскорее". Они сообщили нам также, что он в настоящее время распустил ратников, оповестив по всем областям, чтобы многочисленное войско вновь собралось в марте к Смоленску для похода против короля. Воевода приготовил для нас подводы, т. е. арбы, на кои мы нагрузили свои вещи.

Во вторник, 30 января, наш владыка-патриарх пошел по обыкновению в собор и совершил в нем царский молебен с водосвятием. Отстояв обедню, мы вышли. Воевода и епископские бояре поддерживали под руки нашего владыку-патриарха посадили его в царские сани, запряженные четверней, которые конюхи устлали подушками из черной камки и закрыли его до груди сукном; сукном же были обиты сани и внутри. Воевода и другой боярин, назначенный нам сопутствовать, встали сзади у углов саней, держась за них руками, а прочие бояре кругом, в знак почета и уважения. Посох держал один из вершников, ехавший, по обыкновению, впереди; перед нами шли также отряженные воеводой и боярами стрельцы. Воевода, его подчиненные и бояре проводили нас далеко за город. После того, до самой столицы, оба драгомана и боярин сменялись у углов саней, как в знак почета, так и для того, чтобы сани не опрокидывались при подъемах и спусках. Мы не переставали таким образом путешествовать с большою быстротою, ибо сани в эту пору несутся быстрее птицы по замерзшим дорогами. Селения следуют беспрестанно друг за другом. Так как дорога была весьма узка, то стрельцы заставляли проезжих отходить в сторону, причем лошади их, по [111] причине глубины снега, лежавшего на полях, увязали по брюхо. Мы дивились па снег, который покрывал ветви деревьев в лесах, ибо он, примерзая, загибался на ветвях в ту и другую сторону, подобно рубашкам и платкам, вышитым и растянутым для сушки. Мы несколько раз переезжали чрез Москву-реку и чрез многие другие реки, узнавая их только по прорубям, на них пробитым, откуда достают воду при помощи веревок и (бадей). Наши глаза были ослеплены, ибо поля и деревья-все было бело.

Мы проехали в этот день до вечера около 25-ти верст и, прибыв в селение, по имени Кусаков (?), ночевали тут, причем конакджи опередил нас и приготовил помещение. Вставши в среду утром, мы сделали около 55-ти верст. Проезжая чрез какую-нибудь деревню, мы сходили и останавливались в одном из домов, чтобы дать отдых себе и лошадям. Вечером мы приехали в деревню, по имени Вишино (Вихино), которая отстоит от Москвы не дальше 10-ти верст. Тут мы остановились, ибо так приказали министры, и один из драгоманов отправился известить их. Мы чувствовали большое утомление, потому что здешние дороги весьма затруднительны по причине подъемов и спусков; сани, словно корабли на Черном море, качались направо и налево. Поэтому драгоманы с утра до вечера держались за сани (владыки), чтобы они не опрокинулись; наши же сани опрокидывались с нами неоднократно. Никто из нас не был в состоянии двигаться пешком, ибо земля была (скользка), как мыло. Мы переночевали в упомянутой деревне на четверг 1-е февраля и на пятницу, праздник Входа (Сретения). Поутру в день Сретения, вставши, мы выехали в город Москву.