"Лила, Лила" - читать интересную книгу автора (Сутер Мартин)18Окна в комнате не было, а то бы Давид вылез наружу. Единственный выход – дверь, ведущая прямиком в книжный магазин. По другим стенам до самого потолка – стеллажи с книгами, издательскими проспектами, картотечными ящиками, старыми или никогда не использованными рулонами плакатов, подвесной рекламой и полочными стопорами. На полу громоздились картонные коробки с наклейками фирм-распространителей и издательств. Одна – в круглых следах от кофейных кружек. Невскрытая, с надписью: «Наконец-то! Ваши авторские экземпляры на эту осень». Давид сидел на складном стуле, сжимая в руках свою книгу. Надо было все ж таки согласиться с Мари и устроить презентацию в одном из тех мест, где происходит действие «Лилы». Например, в зоопарке. Или в Оленьем парке. Тогда бы он в случае чего мог удрать. Но, успешно отбившись от «Эскины», он предоставил выбор места Карин Колер. А она сказала: «Я не очень хорошо знаю ваш город, но торговый представитель по вашему региону считает, что презентацию нужно устроить в узком кругу, так сказать в семейной обстановке. И он предложил книжный магазин госпожи Грабер. Вы его знаете?» Давид не знал этого книжного магазина, а теперь вот сидел там и ждал, что вот сию минуту дверь откроется, его выведут и он будет читать страницы шестнадцать – двадцать один и сто сорок два – сто сорок девять. По поводу чтения у них возникли споры. Сначала Давид наотрез отказался: мол, ни строчки читать не стану. Но во время одной из поездок во Франкфурт размяк, дал себя уговорить. Если честно, то Карин Колер – теперь он называл ее просто Карин, но на «вы», – Карин уговорила его очень быстро. Что он мог ей возразить? Да практически ничего. И что касается гостиницы, он сдался, уже когда они шли от вокзала к автостоянке. Хотя, по настоянию Мари, послал Карин по электронной почте письмо, в котором выразил желание остановиться в гостинице. Пожалуй, несколько завуалированно, но выразил: «Встречать меня не надо, я могу поехать прямо в гостиницу, если Вы сообщите мне адрес». Вот так он написал – в общем, вполне однозначно. По дороге к машине она объяснила ему: «Франкфурт – город ярмарочный, и гостиницы большей частью переполнены, все номера бронируются заранее. Ничего страшного, если вы опять переночуете у меня, тем более что вы там уже все знаете, а?» Они еще и до квартиры не доехали, а она успела подвести его к тому, что он уже «в принципе» не возражал против короткого чтения. Только насчет самих отрывков оказал упорное сопротивление. И даже добился успеха: любовные письма он читать не будет. С этим Карин примирилась. Его аргумент, что он и без того ужасно смущается, если и не убедил ее, то, пожалуй, все-таки растрогал. В итоге выбрали одно место из начала: первое свидание в кондитерской «Штаубер». И одно из финала: сцену, когда Петер под проливным дождем сидит на мотоцикле перед домом родителей Лилы и представляет себе, что она сейчас делает. Карин даже уговорила его прочитать эти отрывки ей. Он сидел за обеденным столом и бубнил себе под нос. Она слушала, сидя на диване и не выказывая никаких эмоций. «Теперь вы видите, что это никуда не годится?» – спросил он, кое-как дочитав до конца. «Вполне годится. Прочтете еще разок-другой вслух вашей подружке, и все будет замечательно». И он действительно прочел все Мари, которая встревожила его замечаниями вроде: «Ты же писатель, а не актер». И: «Дюрренматт тоже не владел сценическим произношением». Но в первую очередь Давида беспокоило не произношение. Он боялся полного blackout.[14] Боялся, что вообще не сможет открыть рот. Или еще того хуже: рот-то откроет, но не сумеет издать ни звука. Будет сидеть с разинутым ртом и пялиться на собравшихся, не в силах выдавить ни звука. Как во сне, когда хочешь позвать на помощь, а голоса нет. Или, к примеру, он читает и вдруг начинает слушать себя. Как посторонний. Слушать собственное чтение. Максимум после двух-трех предложений он потеряет нить – и все, blackout. Такое с ним уже бывало. В школе, когда он делал реферат. А ведь тогда публикой были одноклассники, которых он, слава богу, прекрасно знал. Но все это сущие пустяки по сравнению с самым жутким кошмаром: он читает без отключки, не слышит себя, читает со всем старанием, и вдруг какой-то человек встает и говорит: «А я это знаю. Это не он написал, а Альфред Дустер». Дверь открылась, вошла г-жа Грабер. Ободряюще улыбнулась. – Будет человек двадцать с небольшим. И это очень-очень хорошо для чтений дебютного романа. И в такую чудесную погоду. Пресса тоже здесь. Ждем еще пять минут, на случай, если кто-то опаздывает. Нервничаете? Немного, хотел сказать Давид, но голос пропал. Он откашлялся. – Немного. – На первых тридцати чтениях это нормально, – засмеялась г-жа Грабер. – Выпейте еще глоточек вина, в таких случаях помогает. Давид послушно отпил глоток. Г-жа Грабер была худенькая особа лет шестидесяти. Короткие седые волосы гладкой шапочкой облегают голову. Мешковатое черное платье сколото на правом плече серебряной брошью под стать крупным серьгам. – Я поставила для вас минеральную воду. Без газа. Чтоб не было отрыжки. Это она уже говорила. Наверно, нервничает не меньше меня, мелькнуло в голове у Давида. Сердце екнуло. Он покосился на ее часы, но время не разглядел, на большом черном циферблате виднелись одни только стрелки, ни цифр, ни рисок не было. Минуту-другую оба молчали. Он сидя, она стоя. Потом она глянула на часы. Пульс у Давида зачастил как сумасшедший. – Ну что ж, думаю, нам пора. Вы готовы? Давид встал, удивляясь, что ноги не отказали. Прежде чем открыть дверь, г-жа Грабер оглянулась и прошептала: «Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!» Будто мало ей, что он и так ни жив ни мертв от страха. Прежде всего Давиду бросилось в глаза множество пустых стульев, и он не мог понять, что при этом чувствует – разочарование или облегчение. Потом он заметил Ральфа Гранда. Тот стоял прислонясь к книжному стеллажу, с насмешливой улыбкой на губах. Давид быстро отвел взгляд. Передний ряд пустовал, там сидела одна-единственная старая дама, которая смотрела на Давида с такой доброй улыбкой, что у него едва не подкосились колени. Тут он вдруг сообразил, что ему не сказали, надо ли сразу сесть или стоя ждать, пока г-жа Грабер произнесет вступительную речь – «не беспокойтесь, она совсем короткая». Г-жа Грабер приветствовала собравшихся и поблагодарила их за то, что, несмотря на прекрасную погоду, они все-таки пришли сюда. И ей особенно радостно сознавать, что именно она удостоилась чести представить этого многообещающего молодого человека и его дебютное произведение. Кроме того, она рада сообщить, что по окончании – благодаря щедрости издательства «Кубнер» – состоится скромный фуршет, на который приглашаются все присутствущие. И наконец, пользуясь случаем, она хотела бы обратить внимание собравшихся на следующее мероприятие: известный актер Рууд Мартене будет читать сцены из пьесы Вольфганга Борхерта «Там, за дверью». Ну а теперь она предоставляет слово Давиду Керну. Чьи-то громкие хлопки вызвали жидкие аплодисменты публики. Давид заметил, что первой захлопала Карин Колер. Рядом с нею сидела Мари. Сердце у Давида на миг замерло. Он сел и открыл книгу на первой закладке. Давид прочитал этот абзац, ни разу не переведя дух. И теперь глубоко вдохнул. Но получился какой-то судорожный всхлип. Ему почудилось, что кто-то сдавленно хихикнул, однако он заставил себя читать дальше. – Громче! – крикнули из задних рядов, где сидело большинство публики. Почему эти кретины не сели поближе? – мелькнуло в голове у Давида. Он попробовал читать громче. Сейчас, очень скоро, будет слово «рандеву», на котором он спотыкался на всех репетициях. РАН-ДЕ-ВУ, РАН-ДЕ-ВУ, неужели нет слова попроще? «Кружевная наколка» никогда трудности не составляла. Уфф. Смотреть на публику, время от времени смотреть на публику, внушала ему Мари в ходе репетиций. Задержав палец на «Ладно, приду!», Давид оторвал взгляд от страницы и увидел, как одна из женщин наклонилась к своей соседке и что-то ей шепнула. Он стал читать дальше. Что та женщина сказала своей соседке? Наверняка что-то нелестное. – Громче! – Опять тот же голос. – Тут оно и случилось. Давид вдруг увидел себя со стороны. Как он сидит, склонясь над этим столиком, и непомерно громким голосом читает текст, который вообще-то надо читать очень тихо. Он почувствовал, что голос вот-вот откажет. Покосился на стакан с водой. Но когда хотел как бы невзначай протянуть к нему руку, заметил, что пальцы дрожат. Если он возьмет полный стакан, то половину расплещет. Откашлялся и стал читать дальше. Пить, думал Давид, пить, что угодно. |
||
|