"Лила, Лила" - читать интересную книгу автора (Сутер Мартин)11Рождество Мари ненавидела не всегда. В раннем детстве она сгорала от нетерпения, дожидаясь, когда будет позволено открыть очередное окошечко в предрождественском календаре. А в тот вечер, когда наконец-то, наконец-то являлся младенец Христос, сидела, замирая от благоговения, под елкой и только после родительских уговоров разворачивала подарки. Но после развода Рождество напоминало ей только о том, что родители расстались. Она праздновала его дважды: один раз с Миртой и очередным ее другом, а второй раз – с отцом и его жуткой новой женой. В двенадцать лет она объявила, что больше не станет праздновать Рождество. У отца она не встретила никакого сопротивления. С Миртой оказалось сложнее. Когда на нее нападала рождественская депрессия – а чем старше она становилась, тем чаще страдала от депрессии, – у Мари просто духу не хватало игнорировать Рождество. Но теперь, когда Мирта уехала в Кран-Монтану и Мари могла спокойно провести Рождество с видеофильмами и готовой пиццей, ее вдруг потянуло в компанию. Поэтому последние предрождественские вечера она, к собственному удивлению, проторчала в «Эскине», с новой эрзац-семьей. И даже по ночам не всегда оставалась одна. Две ночи провела с Ральфом, с которым, по правде говоря, вовсе не собиралась заводить роман. Каждый вечер она давала себе слово, что заглянет в «Эскину» ненадолго – выпьет бокальчик и еще до двенадцати уйдет домой. Но каждый вечер застревала. Не потому, что разговор был очень уж интересный, или компания очень уж приятная, или ночь очень уж хороша. В «Эскине» ее удерживала пугающая мысль, что придется в одиночестве сидеть перед телевизором в материнской квартире. Только в канун сочельника Мари не отступила от своего намерения и около половины двенадцатого вернулась домой. Пробежалась по всем телеканалам – сплошь рождественские передачи. Заварив травяной чай, она ушла в свою комнату – суровый мир стальных трубок и оцинкованного железа. Обстановка эта появилась еще в те времена, когда она делила жилье с одним парнем, о котором предпочитала не вспоминать, и зарабатывала кой-какие деньги. Сейчас все это худо-бедно помогало терпеть плюшево-безделушечный материнский мирок. Она выбрала компакт-диск, который ничем не напоминал о Рождестве, и улеглась на футон. Одолела несколько страниц «Штехлина» и взялась за конверт с рукописью, потому что искала предлог бросить Фонтане и потому что Давид сегодня опять смотрел на нее с огромным ожиданием. Конверт так и лежал на полке, там, куда она положила его четыре дня назад. Первая же фраза подтвердила подозрение, что она недооценила Давида: В половине третьего Мари пошла на кухню заварить чашку чая. Рукопись она захватила с собой. Софи как раз вернулась из пансиона и была совсем не такая, как раньше. Вода закипела, Мари опустила пакетик с чаем в большую чашку, залила кипятком и вернулась к себе. Господи, думала она, сделай так, чтобы эта история не кончилась печально. Глаза у Мари были полны слез, когда в начале пятого она дочитала последнюю страницу. Читая, она все время видела перед собой Давида, этого застенчивого, неловкого парня. Откуда он все это взял? Может, он сам и есть романтичный, неунывающий, непоколебимый влюбленный? Ничто в его внешности и манерах не выдавало, что происходит у него внутри. На какие глубокие чувства он способен. И как умеет облечь их в слова. Мари была уверена, что в руках у нее настоящий маленький шедевр. И отнюдь не наивный. Ведь это не просто горестная хроника несчастной любви. История разыгрывается в обстановке тщательно изученных пятидесятых годов. И оттого трогает еще сильнее. Мари погасила свет и попыталась заснуть. Но перед глазами стоял Давид, который смотрел на нее в боязливом ожидании: прочла ли она уже его повесть или, может, только собирается прочесть? Ей было стыдно, что она заставила его ждать так долго. Завтра же утром позвонит и поздравит с удачей. Последний раз, когда она взглянула на будильник, он показывал без малого шесть. Мари находилась в каком-то приморском замке. Сидела в разукрашенной рождественской мишурой классной комнате, за партой для малышей, одетая в плиссированную юбочку и блейзер с золотыми пуговицами, а за спиной у нее висела широкополая соломенная шляпа. За другими партами сидели большинство ее гимназических однокашников, Мирта, отец, эскинская компашка и Ларе. Все в ожидании смотрели на нее, потому что ей предстояло ответить на важный вопрос, только неизвестно какой. Перед нею стоял Ральф, очень похожий на г-на Хеберляйна, учителя из общеобразовательной школы, ободряюще кивал. Ответ вертелся на языке, да вот вопрос вылетел из головы. Мари проснулась в слезах, посмотрела на будильник. Третий час уже. Сразу же вспомнился Давид и его роман. Она встала и набрала номер, который он накорябал на конверте с рукописью. И вот теперь, сидя напротив него, Мари жалела, что могла так жестоко сказать ему: – Я предупреждала тебя, что буду говорить начистоту. Давид кивнул. – Я помню. – Поздравляю! Он растерянно посмотрел на нее: она что, смеется над ним? А баки-то укоротил. Так ему больше к лицу. – Всю ночь запоем читала. Потрясающе, честное слово. – Правда? – Он улыбнулся. – Да брось ты, сам ведь знаешь, написано здорово. Давид пожал плечами. – Я думал, вдруг это сентиментальщина. – Нет-нет. Замечательная повесть. Печальная и красивая. Давид изучал донышко своей чашки и улыбался. – Когда же ты пишешь? – Ну, днем. Или ночью, когда прихожу домой, а спать еще неохота. – Приходишь домой в три часа ночи, с гудящей от шума головой, и умудряешься перенестись в мир Петера и Софи, в пятидесятые годы? – В четыре. Обычно я прихожу домой в четыре. – С ума сойти. – А что тут особенного. Это как необходимость. Труднее было бы не писать. Выпьешь что-нибудь? Рядом со столиком в ожидании остановился официант. – Выпью. И есть я тоже хочу. Сегодня я еще ничего не ела, из-за тебя. – Она заказала минеральную воду и булку с горгонзолой, меланцане и салями. – Я рад, что тебе нравится. – Не просто нравится. По-моему, чудесно. И наверняка не только по-моему. В ответ Давид опять этак неопределенно пожал плечами. – Кому еще ты показывал рукопись? – Никому. – Почему? – удивленно спросила Мари. – Я никого не знаю. – Так ведь ты и меня не знаешь. – Ну, все-таки немножко знаю, или? – Он оторвал взгляд от своей пустой чашки, посмотрел на нее, но тотчас отвел взгляд. – У тебя нет подружки? – Нет, я один, – быстро ответил он. Официант принес горячий круглый сэндвич. Мари взяла его обеими руками. – И в издательства ты рукопись, конечно, не посылал? Она откусила кусок сэндвича. – Нет-нет, я не собираюсь ее публиковать. – В голосе Давида послышался страх. Проглотив кусок, она спросила: – Зачем же ты пишешь, если не собираешься публиковать? – Да так, просто для себя. Как другие собирают марки. – А женщины спрашивают, нельзя ли на минутку подняться наверх, посмотреть марки? – засмеялась Мари. Давид покраснел, и она пожалела о неудачной шутке. Доев сэндвич, Мари сказала: – Я знаю одно издательство, которому «Софи, Софи» отлично подойдет. Запишешь название? – Нет, спасибо, – отрезал Давид. |
||
|