"Чёрный день" - читать интересную книгу автора (Доронин Алексей Алексеевич)

Глава 6. ЛАГЕРЬ

Он уже не верил, что это когда-нибудь случится, но они пришли. Данилов поднял глаза от земли и посмотрел туда, куда были устремлены взгляды тысяч и тысяч. На щите поверх рекламы выгодного тарифа сотовой связи светящейся краской было намалевано: «Коченево. Лагерь временного размещения — 5 км».

Последние километры пути Александр прошагал играючи. Его душа ликовала. Теперь, убеждал он себя, ему ничто не угрожает. Его накормят, о нем позаботятся. Как бы то ни было, худшее позади.

На окраине города им встретился еще один блокпост, но если от предыдущего за версту несло анархией, то здесь еще чувствовалась дисциплина. За бруствером из мешков с песком расположились шестеро. Даже семеро, если считать скучающую овчарку на поводке. Саша не сомневался, что ее скуку как рукой снимет команда бойца-кинолога. В направлении дороги смотрели стволы по крайней мере двух пулеметов.

Здесь не останавливали никого, кроме тех, кто был вооружен. Этих в категоричной форме убеждали оставить свои ружья и пистолеты, получив взамен расписку. Как ни странно, возражений не возникало. Сам вид людей, обличенных властью, действовал на толпу успокаивающе.

Прямо на въезде в лагерь, который присосался к городу как нарост, путников ждала еще одна преграда. Тут было всего пятеро — четверо сурового вида бойцов в камуфляже без знаков различия и один плотный мужчина в очках, которого Данилов принял за врача или санитара. Лица всех троих были защищены марлевыми повязками. И еще один пулемет.

Корректно, но твердо они делили бредущих по дороге на три потока. Александру понадобилось минут десять, прежде чем он понял, по какому принципу.

Только женщин с грудными детьми, а также травмированных и обожженных людей пропускали в лагерь. Большинство отправляли дальше — в сам небольшой городок, который, похоже, стал ничем иным, как его филиалом.

Тех, кто был совсем плох: тяжелораненых, людей с явными признаками лучевой болезни и инфекционных заболеваний, отправляли направо. В карантин. Там, на огороженном сеткой-рабицей пустыре площадью с гектар томились уже человек сто, сидя на голой земле или расхаживая взад-вперед с видом пронзительной обреченности.

Данилов видел, как мужчина с забинтованным лицом, в измочаленном костюме, но при галстуке, подошел вплотную к забору и сквозь неплотные звенья сетки вполголоса переговаривался с женщиной, оставшейся по другую сторону. Парень был только рад, что не может видеть выражения их лиц. Ему хватало собственной горечи и тоски.

Бухенвальд. Заксенхаузен… Сцена вызвала у Саши ассоциации с ними, хотя он знал, что и сам смахивает на узника этих учреждений.

Но не похоже было, что кого-то держали тут силой. У ворот огороженной площадки маячили двое автоматчиков, но, судя по их поведению, они охраняли находящихся внутри, от тех, кто мог угрожать им снаружи. И в этом был смысл. То, что среди беженцев хватало всякой сволочи, Александр знал по собственному опыту.

Так что это, медсанчасть? Гетто? Лепрозорий?

Рядом, дополняя зловещую картинку, фырчал мотором заляпанный грязью грузовик без номеров, смысл которых теперь отпал. Когда подошли рабочие и начали быстро выгружать из него тюки, богатое воображение Александра получило дополнительную пищу.

Но это оказались всего лишь плотно упакованные брезентовые палатки. Множество палаток. За те полчаса, пока парень стоял в очереди к пропускному пункту, на огороженном участке вырос целый городок. На его глазах были собраны и пять модульных жилищ, каждое из которых могло вместить человек двадцать-тридцать.

Рядом расположилась полевая кухня, неподалеку от которой вскоре остановился еще один грузовик. На сером борту можно было прочесть: «Продукты».

Надпись не обманула. С машины на землю полетели коробки, которые парень не спутал бы ни с чем. Не прошло и десяти минут, как над трубой кухни закурился дымок, а затем пошел такой умопомрачительный запах, что Данилов чуть не захлебнулся слюной. Вскоре ударили в рельс, и над всей площадкой поплыл оглушительный звон. Но еще раньше к пункту горячего питания со всех сторон потянулись изможденные люди с жестяными мисками.

Еда была более чем скромной — водянистая похлебка, в которой сиротливо плавали несколько жиринок, да кусок черного хлеба. Но за то время, пока в карантине шел обед, Саша уже начал жалеть, что не заработал ни язв, ни волдырей. Нет ничего мучительнее, чем наблюдать, как кто-то ест, когда у тебя желудок прилип к спине.

В противоположном конце пустыря крутился экскаватор, но отрывал он наверняка выгребную яму, а не братскую могилу. Наконец подошел и Сашин черед. У него не проверили документы, но придирчиво осмотрели лицо и руки, спросили, как себя чувствует, где находился во время атаки, и только после этого пропустили через КПП в город. К сожалению или к счастью, но его признали полностью здоровым.

Села и деревни, попадавшие в «зону отчуждения», через которые он прошел на этой неделе, выглядели почти как раньше. Обычная российская провинция — не очень ухоженная, но не производящая впечатления заброшенности. Целые стекла, почти не разграбленные магазины, нетронутые небогатые дома. Казалось, люди не покинули их навсегда, а выглянули на пару минут — покопаться в огороде или купить буханку хлеба в сельмаге. Разве что многоэтажным коттеджам досталось посильнее, но даже эти акты мародерства казались лихорадочными, словно совершались в спешке и панике.

Первое впечатление от райцентра можно было охарактеризовать двумя словами: культурный шок. Такого ему еще видеть не доводилось. Саше показалось, что он очутился в трущобах Индии или Бангладеш.

Вокруг раскинула свои шатры сотня цыганских таборов. Грязь. Горы мусора, загромождающие тротуары. Вонь — щекочущая ноздри, удушающая. Запах гниющих отбросов, фекалий и живых, но давно не мытых тел, пропотевших за время долгого марша под палящим солнцем огненного августа, который только недавно сменился слякотной осенней хмарью. Специфический средневековый букет, который сравним только с запахом в вагоне трамвая, когда туда заходит полгода не мывшийся бомж. Запах антисанитарии, отчаяния и страха. Запах, который пришел с людьми из вымершего города, где теперь не осталось даже крыс.

В воздухе пахло и гарью, почти так же, как пахло в лесу на второй день после удара. Странно было ощущать этот запах здесь, в стольких километрах от пожарища. Возможно, люди принесли его на своей одежде и коже.

А может, дело в нем самом, и это ему всюду мерещится вонь паленого мяса? Нет, все гораздо прозаичней. Ему не чудилось — отовсюду действительно тянуло жареным. В воздухе висела атмосфера гигантской привокзальной шашлычной. Прямо посреди проезжей части люди жгли огромные «пионерские» костры и разводили огонь в железных бочках и мусорных контейнерах. Александр видел такое только в фильмах типа «Побег из Нью-Йорка». На газовых плитках, мангалах, в котелках и в обычных кастрюлях, поставленных на огонь — всюду готовилась еда. Может, по отдельности что-то из этого и могло пахнуть аппетитно, но все вместе создавало дикую смесь запахов, от которой хотелось только зажать нос.

В этот день Саше не везло. Почти сразу же он наткнулся на труп. Это был первый увиденный им человек, который погиб не от поражающих факторов ядерного оружия.

Он висел на фонарном столбе, в паре метров от земли. С первого взгляда было ясно, что этот человек скончался не от асфиксии и уж точно не от перелома шейных позвонков. Умирал он страшно и медленно. Даже отсюда были заметны глубокие колотые и резаные раны, покрывавшие грудь и живот, а изодранные остатки одежды так пропитались кровью, что слиплись. Лица у человека не было. Вместо него синела сплошная гематома.

К истерзанному трупу была прибита гвоздями фанерная табличка с надписью «Мардер». Намек яснее ясного. Здесь не жаловали любителей присваивать чужое. Надо иметь это в виду. Но вряд ли это дело рук гражданской администрации. Не тот почерк. Если Данилов хоть что-то понимал в психологии людей, то беднягу прикончили его же соседушки, на зависть которым он слишком плотно успел набить свою кладовую, пока в городе существовал властный вакуум.

Он нахапал, а они, значит, не успели. Отсюда и праведный гнев. А его запасы они явно не сдали в пункт раздачи продовольствия, это уж к гадалке не ходи. Сначала, видимо, просили по-хорошему поделиться, затем, когда отказался, скопом линчевали, «раскулачили», а чтобы постфактум придать расправе видимость легитимности — вздернули. Их мотивы понятны. Вопрос в другом. Почему его до сих пор не сняли? Допустим, психологическое воздействие, гарантия от рецидивов. Как пугало на огороде. Но здесь же женщины, дети… Неужели за эти дни все настолько изменилось?

На улицах было не протолкнуться, Данилову приходилось лавировать в потоках людей как в московском метро в час пик. Но движение не походило ни на что известное ему. Оно не было обычным шагом горожан, спешащих по своим делам, или размеренным променадом туристов. Это больше всего напоминало суету муравьев в разоренной куче.

Люди не просто ходили по тротуарам или переходили улицы. Они толпились, роились возле костров. Целые группы то и дело снимались с насиженных мест и куда-то дружно уносились. В их перемещениях трудно было разглядеть признаки логики, если бы не один факт: все они шли в одну строну.

Несмотря на вечернее время, во всех окрестных домах горело всего несколько десятков окон. Даже если предположить, что этот свет был электрическим, происходил он не от городской сети. Мертвы были и уличные фонари, и единственный светофор, попавшийся на Сашином пути. Впрочем, в его работе необходимости не было — уличное движение отсутствовало в принципе. Чудовищный аромат наводил на мысль, что и канализация приказала долго жить.

Зато повсюду можно было увидеть костры, вокруг которых неопрятно одетые люди жили обычной жизнью бездомных изгоев. Они что-то обсуждали вполголоса, готовили пищу или кипятили воду, пили из пластиковых стаканчиков и алюминиевых кружек, а иногда и прямо из бутылок.

Саша не решался подойти ни к одной из этих компаний. Они выглядели не агрессивно, но настороженность успела въесться в его сознание. Он никому не доверял.

Ни света, ни водопровода, ни канализации… «Ни цивилизации», — напрашивалось продолжение. И тут ему, наконец, на глаза попался первый признак организующего начала.

Патруль. Это не могло быть чем-то иным. Пятеро мужчин в камуфляже с автоматами, уверенным шагом меряющие грязный тротуар. Данилов был готов нырнуть в ближайший подъезд, как он теперь всегда делал при виде людей с оружием, но поведение остальных заставило его расслабиться. Никто не пытался скрыться при их приближении. Раз народ не боится, значит, это не громилы с большой дороги, а власть, причем она адекватна и не враждебна. Во всяком случае, не проявляет свою враждебность направо и налево, что по нынешним временам редкость. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять — это не дезертиры. Он уже видел дезертиров, замечал на их лицах своеобразную печать: «А гори все синим пламенем!». Наверное, что-то подобное было у миллионов вчерашних крестьян, возвращавшихся домой с фронта осенью девятьсот семнадцатого года.

У этих такой отметины не было. Они были дисциплинированны. «Значит, власть еще имеет над ними власть», — выдал его мозг глупый каламбур.

Вслед за пешими стражами порядка показались и моторизированные. Обычный милицейский «бобик» медленно двигался вдоль верениц палаток и костров, изредка останавливаясь, чтобы дать дорогу праздношатающимся людям. Его фары ярким пятном выделялись на фоне неосвещенных многоэтажек.

Но к одинокому путнику ни первые, ни вторые не проявили не интереса. Ободренный, Данилов продолжил разведку местности.

Первые впечатления его не обманули — райцентр находился в плачевном состоянии. Несмотря на остатки мирного прошлого, он выглядел жалко и унижено. Казалось, по тихой провинции прокатились Мамаевы орды, сметая все на своем пути. Решетки на окнах магазинов взломаны простейшим способом — с использованием троса и тягача. Редкие витрины разбиты с остервенением, причем не избирательно, а все подряд. Саша знал, что так делали в самом начале, в горячке первых дней после «часа икс». Потом даже самые тупые грабители поняли, что конец света — это всерьез и навсегда, и перестали гоняться за шубами и плазменными телевизорами, переключившись на продукты и предметы, необходимые для выживания.

Он прошел всего метров триста, но ему уже попались четыре сгоревших частных дома. Один из них огонь явно уничтожил недавно — от пепелища еще тянуло дымом. Среди обломков чернели обугленные балки, похожие на обглоданные костяки.

Многие заборы были разобраны почти наполовину. Похоже, дефицит дров уже дал о себе знать. И люди. Повсюду. В палатах, разбитых прямо в садах и огородах, и просто в спальных мешках, разобранных на траве… Везде, куда хватало глаз.

Его внимание было настолько поглощено зрелищем, что он чуть не налетел на маленькую женщину, которая отделилась от одной из групп и пошла ему наперерез.

Она заговорила первой, но так тихо, что в уличном шуме он уловил только начало фразы:

— У вас нет…

— Денег нет, извините, — выдал готовый ответ Саша.

— Денег? — удивление изобразилось на ее лице, как будто он сказал что-то странное, но уходить она не собиралась.

Теперь Данилов поневоле рассмотрел ее получше. Тощая и изможденная, она была не похожа на попрошайку — мятая, с пятнами грязи одежда выглядела не старой, но потрепанной, как будто в ней ей пришлось долго брести по пыльным дорогам. Ее лицо, черное от сажи и потеков косметики, было худым, щеки ввалились, под красными слезящимися глазами набухли черные мешки. Парню бросилась в глаза покрасневшая кожа и отсутствие бровей. Он лучше других знал, от чего это бывает.

— У меня ничего нет, — скороговоркой повторил Саша и ускорил шаг.

Меньше всего ему хотелось привлекать к себе внимание. И речь даже не о том, что он нарушил закон — в его рюкзаке брякали чужие, краденые банки, которые он достал из перевернувшейся фуры в пятнадцати километрах от сожженного областного центра, в зараженной зоне. Где он теперь, этот закон? Другое дело, что его слишком часто пытались раскулачить, чтобы оставить хоть какие-то крохи иллюзий относительно человеческой благодарности. Так что пусть эта особа катится подобру-поздорову.

Женщина разразилась ему в след тем, что могло бы сойти за площадную брань, если бы не полное отсутствие эмоций. Так сказал бы человек, который ничего другого и не ждал.

Саша прибавил шагу. Там, где просят, могут и потребовать. И тогда уже так легко не отделаешься. На власть он больших надежд не возлагал. Эти даже в лучшие времена стояли в сторонке и не мешали сильному реализовывать свое право.

Вскоре Данилов уже стоял перед безыскусной вывеской «Продукты» и корил себя за нерасторопность. С первого взгляда было ясно, что тут поживиться нечем. Лавка была не просто разграблена. Казалось, ее разнесло племя вандалов. До него здесь прошли целые орды беженцев, оставив после себя только нечистоты и мусор.

Дверь сорвана с петель, внутри свободно гуляет ветер. Саша осторожно переступил через порог и оказался в маленькой торговой точке, какие можно встретить в городках, куда еще не добрались крупные торговые сети супермаркетов. Или добрались недавно и не успели задушить «мелочь».

Кассу он надеялся найти нетронутой, но и до нее уже добрались. Не все успели привыкнуть, что эти бумажки теперь не имеют цены. Да и сам Саша не мог. На полу среди мусора он заметил пару сотенных купюр, его так и подмывало наклониться за ними. Остаточные явления общества потребления. Но банкноты он все-таки сунул в карман.

Зато полки его предшественники подмели так, что не осталось и сухарика. Как всегда, кто успел, тот и съел. Зайдя за прилавок, Саша заглянул в подсобку и чуть не споткнулся о баррикаду смятых картонных коробок. В нос ему ударил дикий смрад — сразу стало ясно, что это место превращено в общественный туалет. Но было что-то еще, какой-то сладковатый запашок, слабый, едва уловимый, но до боли знакомый. Запах, от которого дурнота подступала к горлу, а аппетит и смелость пропадали разом.

Ему хотелось развернуться и уйти, но его глаза уже привыкли к полумраку, и он решил завершить начатый осмотр. Саша шел мимо распотрошенных коробок и ящиков, перешагивал через пустые бутылки и упаковки из-под разнообразной снеди. Под ногами хрустела никому не нужная мелочь вроде телефонных карточек, канцелярской мелочи и сувенирчиков; призывно шелестели рекламные буклеты, приглашая купить товары, которые не понадобится людям в ближайшую тысячу лет. Ничего интересного. Только источающие зловоние ворохи скомканных газет и журналов с вырванными страницами, которые явно использовали по назначению. И труп в трико и майке с проломленной головой.

Мертвец лежал на спине, и красноватый свет ближайшего костра, пролившийся через разбитое окно, дал Саше возможность разглядеть все. Он увидел багровые провалы там, где должны были быть глаза, и дыру в черепе, покрытую запекшейся бурой коркой. Хрящи, подчистую объеденные то ли крысами, то ли кем-то еще.

От неожиданности Данилов вздрогнул, но овладел собой почти моментально. Он и не такое видел. Поежившись, парень вышел из магазина и быстро зашагал в сторону самого большого скопления людей, у которых он твердо решил узнать дорогу.

Александр собирался перейти совершенно пустую улицу, когда из-за поворота вылетело нечто, двигавшееся так быстро, что оно предстало перед ним смазанным изображением на фотографии. Он не успел толком испугаться — мимо пролетела машина, обдав его запахом гари и бензина. Только когда она скрылась из виду, парень сообразил, что, не отскочи он в последний момент, она могла бы зацепить его крылом. И вряд ли он отделался бы ушибами.

Саша еще не пришел в себя, когда вслед за первой по дороге, перестраиваясь из ряда в ряд и лихо объезжая брошенные легковушки, которых в этой части города было немного, пронеслись со скоростью гоночных болидов еще три автомобиля. Их он, стоя на относительно безопасном тротуаре, рассмотрел гораздо лучше. Это были джипы, судя по размеру, количеству фар и громкому реву — мощные и дорогие. Все они до самых колес были изгвазданы в жидкой грязи.

Народ бросался в стороны, и только чудом никто не попал под колеса. Проезжая по лужам, каждый водитель будто специально давал газу, и брызги веером разлетались вокруг.

Данилов выругался вслед лихачам. Словно услышав его, на другом конце улицы взвизгнули тормоза, дико заревела резина, сгорающая от трения. Заложив крутой вираж, гонщики возвращались. Парня ослепил слитный свет шестнадцати галогенных фар, когда четверка всадников апокалипсиса снова пронеслась мимо и исчезла в темноте.

Только когда рев моторов стих вдали, люди, предусмотрительно державшиеся на расстоянии от проезжей части, начали возвращаться к своим делам.

Что это еще за Безумные Максы?

Через пять минут, истошно вопя сиреной, примчалась давешняя машина патрульно-постовой службы. Выскочивший из нее мужик в сером камуфляже что-то спросил у семейства в испачканной сажей одежде, расположившегося прямо на обочине со спальными мешками, сумками и коробками. Те в ответ только пожали плечами. Старший патруля повторил вопрос, на этот раз бродяге с уродливым ожогом на лице, облюбовавшему уличную скамейку. Тот в точности повторил жест. Тогда, выругавшись и махнув рукой, старший заскочил обратно в автомобиль. Тот тронулся в верном направлении, но, не доехав даже до конца улицы, затормозил, постоял пару минут, развернулся и укатил восвояси.

Александр проходил мимо сгоревшего трехэтажного дома, от которого остались только кирпичные стены, стояки отопления и печные трубы. Возможно, причиной этого была сигарета, газовый баллон или головешка, выкатившаяся на палас из буржуйки. Да мало ли что.

Саша перешел дорогу, приблизился к развалинам и увидел среди груды чугунных батарей и обломков шифера лестницу, уходящую вниз, в подвал. То, что нужно. Смешно. Культура вот-вот погибнет, а он до сих пор живет под властью идиотских предрассудков — ищет общественный туалет в городе-лагере, хотя любому понятно, что почти каждый его обитатель использует для этого кусты или ближайший подъезд.

В подвале было темно, что естественно, но совсем не сыро. И воздух был не спертым, а вполне пригодным для дыхания, и не пахло землей, как обычно бывает в подвальных помещениях. Можно бы было заночевать здесь, и ну его к черту этот эвакопункт. Подстелить картонок, тряпья — и вот вам, пожалуйста, постель.

Ага. И без пяти минут кандидат наук заночует как вонючий бомж. Ну уж нет. Нельзя. Почему? А просто нельзя. Что-то внутри не дает. Придется искать этот пункт, выхода нет.

Он уже хотел уходить, когда до его слуха донеслось жалобное поскуливание. Похоже, он был не один. Данилов направил фонарик в дальний угол. Это была маленькая собачка, угадать первоначальный цвет которой было невозможно. Вся в саже и грязи, с подпалинами на шерсти, повисшей неопрятными колтунами. Откуда она? Что стало с ее хозяевами?

Данилов давно предпочитал человеческой компании общение с животными или с компьютерами, но никогда особенно не любил собак. С ними надо гулять, да и места они занимают много. Ему больше нравились кошки. Но он просто не мог пройти мимо. Настолько осмысленным был взгляд этой собаки, столько в нем было страдания и невысказанной горечи. Что это — тоска по потерянному хозяину, боль ожогов или муки голода — парень не знал, но его сердце, которое он считал бесчувственным куском льда, наполнила жалость. В этом существе он увидел товарища по несчастью. Родственную душу.

Разум подсказывал Саше, что не стоит этого делать, пускай себе лежит. Вдруг она заразная или даже бешенная?! Но к разуму он прислушивался нечасто.

— Ну и что мне с тобой делать? — пробормотал Саша, глядя на беспомощную тварь.

При его приближении она не зарычала, как должна была бы, но и не завиляла хвостом, как он втайне надеялся. Просто взглянула исподлобья, если это выражение применимо к собакам, не узнала этого человека и тут же потеряла интерес к нему.

Это огорчило парня, но не сильно. Она поймет, что он хороший — надо только немного расположить ее к себе. Саша вспомнил, что у него в кармане завалялась упаковка печенья, вытащил одну штучку и положил на длинный обломок шифера, прямо перед умильной мордой. Собака недоверчиво взглянула на него своими карими глазами с зелеными ободками, но от еды не отказалась, фыркнула и съела все до последней крошки.

Похоже, она не была ранена и уж точно не болела бешенством. Живое создание не проявило никакой агрессии, когда он позволил себе погладить его, а потом и поднять на вытянутых руках. Саша ликовал — контакт был налажен. Он уже хотел было подобрать песика и аккуратно посадить в рюкзак прямо на сложенную наверху одежду, когда внезапно подпрыгнул как от удара током.

Почему так легко спине?..

Рюкзак! Он же оставил его в магазине!

Чувствуя себя вечно рассеянным героем Пьера Ришара, Данилов бежал назад, петляя среди незнакомых дворов в густом как мазут тумане. На сером небе бледным пятном проглядывало солнце, больше похожее на луну.

К счастью, он успел. Но этот эпизод заставил его еще раз задуматься, имеет ли он право «витать в облаках», когда на каждом шагу его поджидают опасности — и не только в виде отморозка с ножом. Надо менять привычки. Надо меняться, пока не поздно.

К вечеру, исходив поселок вдоль и поперек, и все острее чувствуя свое одиночество в этом Вавилоне, Саша окончательно утвердился в своем решении. «Пожалуй, возьму ее с собой. Вдвоем не так скучно. К тому же пес будет меня охранять…» — размышлял парень.

А в крайнем случае у него всегда будет под рукой два кило легкоусвояемого… Нет, не надо так. Друзей не едят. Иначе, развивая эту циничную мысль, можно дойти до того, что лучше иметь под рукой товарища послабей, которого при необходимости можно будет пустить под нож и конвертировать не в два, а в тридцать — сорок килограммов чистого мяса.

Что за мысли лезут в голову?

В темноте Саша сбился с пути и забрел на территорию какого-то заброшенного завода, откуда долго и с приключениями выбирался. Он сильно порвал брюки, перелезая через бетонный забор, когда за ним увязалась небольшая, но назойливая стая бродячих собак. Эти подружиться с ним уж точно не хотели.

Но вот и знакомое пепелище. Осторожно ступая по битому кирпичу, парень приблизился к подвальной лестнице. Быстро сбегая по пыльным ступеням, он заметил в углу несколько смятых окурков и пару пустых бутылок из-под «Жигулевского», но не связал этот факт с другим. С тем, что раньше их тут не было.

В подвальном помещении витал запах дешевых сигарет и еще какой-то дряни, которую Данилов опознал много позже, вспомнив, что так пахло в его подъезде, после того как там провели вечер местные наркоманы.

Над картонкой, где он оставил песика, склонились двое мутных типов в штанах-«германках». Казалось, они проводят собаке полостную операцию — для этого понадобилось разрезать ей брюхо. Увлеченные своим занятием, они не заметили, как он вошел. А может, дело было в том, что парень следовал новой привычке привлекать к себе как можно меньше внимания, ступал бесшумно и старался держаться в тени.

«Вы что делаете?» — хотел спросить Саша, но в горле неожиданно запершило.

Он кашлянул. Не нарочно, вовсе не для того чтобы обозначить свое присутствие — просто в горле образовался колючий комок, который мешал дышать.

Мужики обернулись. На небритых помятых лицах сменили друг друга удивление и раздражение. До них быстро дошло, что незваный гость не представляет опасности. Но едва ли они были ему рады.

Тот, у которого был охотничий нож, продолжил как ни в чем не бывало разделывать тушку, насвистывая незнакомый блатной мотивчик. Второй, стоявший ближе к выходу, показал Саше увесистый кулак с наколотыми «перстнями».

— Вали отсюда, паря! Это мы бобика нашли. Топай, а то и тебя распишем.

Интуиция подсказала Саше, что это не шутки. Он попятился, чуть не споткнувшись о чугунный радиатор, и основательно вывозился в саже и грязи. Никто его не преследовал, но Данилов пришел в себя только на пустыре за домом. Его трясло, но не от холода и даже не от страха. Он видел вещи и пострашнее. Но то, что люди уже едят своих четвероногих друзей, показалось ему недобрым предзнаменованием.

Вот тебе и суп с котом!

Ведь, если подумать, они воплотили его мысли, загнанные на самое дно, и воплотили их в жизнь. От этого у него на душе стало еще паршивее. Он ничуть не лучше их, просто они сильнее.

Теперь ему надо было найти тот самый ПЭП — приемный эвакопункт. Или пункт горячего питания. В общем, любое место, где можно получить миску супа и кровать с одеялом и подушкой, а также разжиться хотя бы крохами информации.

Это оказалось не так уж сложно. Надо было просто идти туда, куда шли все.

Очередь протянулась на полтора километра — через всю площадь, на половину главной улицы города. Конечный пункт отсюда было не разглядеть, но Саша решил, что это какой-то склад или большой магазин, куда свезли продукты со всех окрестностей. Возможно, таких пунктов несколько. Но чем их больше, тем труднее охранять. Значит, их немного. Скорее всего — один.

Саша видел такое всего раз в жизни. В позапрошлом году в Москве, на Красной Площади. Только теперь народ стоял здесь вовсе не ради лицезрения нетленных мощей. Тут давали хлеб, а не зрелища.

Он направился было туда, но вскоре из обрывков разговоров понял, что еду дают только по талонам. Тогда парень пристроился в хвост другой очереди, тоже немаленькой, но хотя бы обозримой — за временной регистрацией и продовольственными талонами.

Еще надо было определиться с ночлегом, найти место, где можно оставить свои вещи. Не стоять же в очередище с мешком. Так и спину сорвать недолго, да и стащить могут в толкотне.

Вся эта уравнительная экзотика только усугубляла сходство с временами, о которых он так любил читать и сорить в комментах и блогах. «Вот он, прямой путь к коммунизму, — подумалось ему. — Довести людей до состояния животных, заморить, загнать до полусмерти. А голодных и обреченных не надо даже конвоировать — они душу продадут за кусок хлеба, и сами пойдут туда, куда им скажут».

Он заметил, что большой заводской забор, ограничивавший площадь с одной стороны, был превращен в огромную доску объявлений, возле которой ни на секунду не прекращалось движение. Подойдя поближе, Саша понял, что видит перед собой «стену плача». Здесь были безликие списки, отпечатанные на скверном струйном принтере. Результат работы команд по захоронению тел погибших. Фамилии, фамилии, фамилии. Найдены, опознаны, захоронены…

Это те, у кого нашлись при себе документы, либо те, чью личность помогли установить соседи или знакомые. Но еще длиннее были списки безымянных, рядом с которыми люди задерживались дольше всего. Там сообщения ограничивались скупым описанием: «Женщина, прибл. 35 лет, лицо европ. типа, волосы светл., рост прибл. 165, телосложение средн., одета: джинсы синие…». А у некоторых не было и того. Только пол, рост, телосложение и очень приблизительный возраст да еще особые приметы вроде шрамов или отсутствия фаланг пальцев. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что этих сложили в братские могилы. Конечно, они обгорели не от светового излучения взрыва. Так близко к городу поисковые работы не велись. Тут виноваты были вторичные факторы — возгорания легко воспламеняемых материалов, лесные пожары и ДТП.

Возле «безымянных» таблиц толпилось больше всего народу. Но ненамного меньше людей собралось возле «частных» объявлений. Они были написаны от руки на обычных тетрадных листках или половинках страниц формата А4, покрывая огромный забор настолько плотно, что не было видно бетона. Свободного места не осталось, и кое-где они были наклеены в два слоя.

Кто-то искал даже кошку Люсю, местную жительницу, сгинувшую позавчера. Должно быть, зверушка угодила в желудок одного из беженцев. Только его никто не искал.

Это не удивительно. У него не было родственников и знакомых в этом регионе. Но почему-то парень не сомневался в том, что никто не ищет его где бы то ни было. Потому что некому искать. Догадка, интуиция, предвидение, называйте, как хотите, но он это чувствовал.

К счастью, в этот день прибыло относительно немного людей. Как Саша потом узнал, в первые дни в очереди на регистрацию беженцы стояли по двенадцать часов. Но ему повезло.

Всего сорок минут спустя парень уже стоял перед столом, за которым сидел усталый капитан в помятой полевой форме с красной повязкой на рукаве.

— Фамилия, — равнодушно спросил офицер, вид у которого был явно замотанный и отстраненный.

Назвавшись, Александр со страхом вспомнил, что у него нет никакого документа. Даже жалкой справки и то нет. Вдруг без них не выпишут карточку?

— Ничего, что паспорта нет? — робко спросил он.

— Обойдемся, — фыркнул офицер, внося в бумагу его фамилию. — Тут у половины нет. Откуда будешь?

— Из Прокопьевска, — машинально выдал парень, но, видя недоумение на лице капитана, поспешил добавить: — Родился. А живу… жил в Новосибирске.

— Понятно. Ну и как там, в городе?

— Хреново, — только и ответил парень.

— Да, знаю, — кивнул офицер, не испытывая к разговору особого интереса. — Медпомощь нужна?

Саша не слишком уверено покачал головой. Вроде бы все цело, но кто знает… Радиация — коварная штука. Но стоит ли обращать на себя внимание? В арсенале власти есть такие неприятные штуки как изоляция, выдворение и так далее, чего ему в данный момент даром не надо. Он промолчал.

— Значит, не нужна, — хмыкнул капитан. — Считай, повезло. У нас сейчас все равно койко-мест нет. Ладно, располагайся, если место найдешь.

С этими словами он взял со стола печать, но неожиданно поставил ее не на документ, а прямо Саше на тыльную сторону ладони. Ярко-алая клякса с десятизначным номером почему-то вызвала у него ассоциации с числом Зверя.

Все. Ни тебе слов сочувствия, ни напутственной речи.

— А можно последний вопрос? — спросил парень, пока принтер выплевывал порцию талонов с водяными знаками. Видимо, две меры защиты от злоупотреблений при получении пайков дополняли друг дружку.

— Ну?..

— Вот раздадите вы все продукты. А что потом?

— Потом? Суп с котом, — невесело усмехнулся офицер. — И пироги с котятами. Ладно, бери, что дают, и ступай своей дорогой. Следующий!

Лицо капитана было жестким и не выражало никаких эмоций, но глаза его показались Саше живыми. Человеческими. Не такими, как у большинства «выживающих». В них был не свинячий страх, ставший уже привычным, а огромная, безмерная усталость и плохо скрытая боль, но не только за себя. Это мог прочесть даже такой плохой физиономист, как Александр.

Его уже оттесняли в сторону новоприбывшие, и он поспешил уйти. Нечего мешать человеку работать. Дорабатывать. Делать то последнее, что он может сделать для людей, прежде чем все потеряет смысл.

Что они могли сделать, эти безымянные герои последней войны? Кому нужен их подвиг? Все, что они могли сделать ценой невероятных усилий — это подарить людям несколько лишних дней. Максимум неделю.

Александр понял, что чувствует себя некомфортно рядом с такими людьми. Сам-то он на вопрос о том, что лучше, умереть человеком или жить как свинья, ответил по-другому и предпочел жизнь любой ценой.

— Тут рядом в школе могут быть места, — донеслось ему вслед, когда он уже закрывал за собой дверь кабинета. Он даже не успел сказать «спасибо».

Данилов взялся за ручку и распахнул исцарапанную дверь с разболтанной пружиной. Он с большим трудом нашел здание школы и должен был радоваться, но теперь чувствовал, что ему не очень хочется переступать порог.

Шагая тихо и осторожно, парень поднимался по выщербленной лестнице мимо стола, за которым раньше сидели дежурные, проверявшие у школяров сменную обувь. В нос ему ударили несвойственные этому месту запахи мочи, перегара, пота, хлорки и подгорелой еды. Саша никогда не любил школы, и ни одного приятного воспоминания об этом «золотом» времени у него не осталось.

Он сунулся в первый попавшийся класс, но там было как в маршрутке в пять вечера — «местов нет». Белье сушится на веревках, кастрюли стоят прямо на полу. Коммуналка, да и только. Нет, раньше, чем его прикончит теснота, он умрет от этого запаха.

Саша долго ходил из класса в класс, выбирая для себя местечко поудобнее, но везде было одно и то же. Орущие дети, надсадно кашляющие старики, выпивающие мужичины и кашеварящие женщины — и ни единого квадратного метра свободного пространства. Сигаретный дым, чад, запах испорченных продуктов и вездесущая гарь. Она прочно ассоциировалась у него с обугленными трупами.

В спортзале и актовом зале была неплохая вентиляция, но он исключил их сразу, и отнюдь не из-за того, что там было прохладно. Просто по прибытии в лагерь неожиданно дал о себе знать застарелый недуг — социофобия. Казалось бы, трагедия должна была вернуть ему чувство общности с человечеством, обратить его к людям, заставить к ним тянуться. Черта с два. Наоборот, он еще сильнее замкнулся в себе, все чаще чувствовал потребность побыть одному. И если днем — в очереди ли, в колонне ли беженцев, — Александр еще мог мириться с толпой, то спать в окружении нескольких сотен чужаков было выше его сил.

После долгих мытарств он, обойдя три этажа и отчаявшись найти свободное место, остановился перед дверью с табличкой «Кабинет N 13. Биология».

Здесь было и просторно, и немноголюдно. На его счастье, нашлось даже свободное койко… точнее, матрасо-место. Расспросив соседей, он узнал, что его прежний хозяин ушел в неизвестность с прошлой волной беглецов, отправившихся куда-то на юг. Данилов с нелегкой душой приватизировал эрзац-кровать, надеясь, что его не поднимет среди ночи пинком какой-нибудь Никола Питерский. «А вам не кажется, деточка, что ваше место возле параши?»

Саша еще раз критически взглянул на предлагаемые ему удобства. Ничего, ему доводилось ночевать и в худших условиях. Простыни не полагалось, только затрапезное больничное одеяло. Ладно, не барин.

— Вы никуда не уходите? Присмотрите за вещами? — спросил он у полноватой женщины с простым лицом, похожей на учительницу начальных классов.

— Конечно, пригляжу, не бойтесь, — удрученно кивнула тетка. — А уходить… было бы куда… да сами знаете…

Он поверил ей сразу. Видимо, не исчез еще пережиток старого мировосприятия.

На площади было гораздо светлее. Она оказалась освещена несколькими мощными прожекторами, расположенными на крышах соседних домов. Саше это напоминало какой-то безумный рок-концерт под отрытым небом. Не хватало только помоста с аппаратурой и скачущего по нему кумира с электрогитарой.

Пунктом выдачи оказался супермаркет, вполне приличный для относительно небольшого города. Правда, очередь вела не к стеклянным раздвижным дверям, которые теперь были закрыты железными решетками и намертво забаррикадированы изнутри стеллажами и тележками, а к задним воротам, куда раньше подъезжали грузовики с продуктами.

Возле них стоял караул, и с первого взгляда было ясно, что он не почетный, а вполне боевой — четверо не то солдат, не то омоновцев с «калашами». А может, с помповиками похожего дизайна. На таком расстоянии и при такой плотности толпы они даже эффективнее. Время от времени двери приоткрывались, запуская человек по десять-пятнадцать. Остальные терпеливо ждали. Никто не выходил этим путем. Казалось, люди исчезали в недрах магазина бесследно, отчего у Саши в мозгу родилась дикая мысль. А вдруг их там забивают как скот и вешают трупы на крюки в морозильной камере?

Очередь выглядела довольно организованной. Давки и толкотни не было, все стояли на своих местах, как солдаты в парадных коробках. Но когда на его глазах какой-то парень в кожаной куртке попытался ужом втиснуться в толпу со стороны, его тут же схватили два десятка рук, вырвали из гущи людей и выставили вон, наградив напоследок несколькими увесистыми пинками. Знай свое место, скотина!

— И не боятся, что кто-нибудь два раза пройдет? — ни к кому не обращаясь, вслух спросил Саша.

— Да ты в этой очереди как раз полдня стоять будешь, — успокоил его сосед. — Аккурат до новой раздачи. А с теми, кто все в одно рыло хочет захомячить, здесь разговор короткий.

Значит, порядок наводят силой. Данилов вспомнил повешенного. Может, он ошибся, и это сделали власти? Или народ и армия были в этом вопросе едины и вместе прижучили преступный элемент? Да уж, благородно. Но что толку? Все равно, что затыкать пальцем дыру в плотине. Еду не производят в магазинах. Рано или поздно она там заканчивается.

Вереница людей была молчалива и сосредоточена, пустых разговоров здесь не велось. Если люди и обменивались репликами, то только с родственниками или знакомыми. Чужаков игнорировали. Чтобы хоть как-то убить медленно тянущееся время, Саша начал смотреть по сторонам.

В неровном пляшущем свете костров Коченево выглядело зловеще и таинственно. Именно здесь, в центре, разрушения были гораздо заметнее. Он насчитал с десяток сожженных машин. Одна протаранила ограждение и въехала прямо в витрину полностью выгоревшего компьютерного магазина. Похоже, тут было жарко.

Когда Саша увидел это впервые, вопрос сам сформировался в его голове. Как, черт возьми, удалось пресечь грабежи и погромы? Из разговоров он постепенно сумел составить картинку того, что происходило тут в первые дни.

Сначала все было тихо. В первые сутки после атаки люди прятались по домам, тщетно пытаясь узнать хоть что-то о том, что же произошло. А на второй день внезапно начался форменный беспредел. Молодежь из близлежащих деревень, беженцы из пригородов Новосибирска, уже успевшие добраться сюда на колесах, и просто местные маргиналы, вылезшие как тараканы из щелей, начали «трясти» город. Но не только они. Многие вполне приличные люди вдруг словно с цепи срывались. Это было похоже на эпидемию помешательства. Вчерашние школьники и отцы семейств вдруг присоединялись к волне погромщиков, движимые простым и понятным желанием — урвать, пока не поздно. Создать запас на черный день.

Некоторые заходили еще дальше. Они тащили все, что плохо лежит, врывались в дома, считавшиеся богатыми, избивали всех встречных и поперечных, крали, грабили. Но затем волне насилия был поставлен заслон.

Чрезвычайный комитет, организованный силовиками, начал наводить порядок, проведя пару карательных акций. И мародеры будто испарились. Местные растворились среди законопослушных жителей, а пришлые «гастролеры» отправились туда, где власть была слабее, прихватив с собой все, что смогли унести.

Настоящих буйных оказалось немного, и почти все они ушли. Затем власти предприняли попытку наладить в поселке и в лагере беженцев, выросшем вокруг него, мирную жизнь. Они реквизировали все, что было в магазинах, на элеваторах и складах, и начали раздавать «каждому по потребностям». Несмотря на явную обреченность всех этих начинаний, Данилов не мог не восхищаться их действиями.

Мало кто в эти дни продолжал заботиться о других. Даже в том, чтобы разделить запас продуктов на крохотные ежедневные пайки, а не выдавать каждому недельный рацион, был свой смысл. По шоссе постоянно приходили новые люди, и раздать все сегодня означало оставить ни с чем тех, кто придет завтра.

Размышления всегда помогали Саше скоротать время. Он и не заметил, как подошла его очередь. Кордон из вооруженных бойцов и краткий, но тщательный обыск на входе только усиливали сходство с концертом популярной группы.

Видимо, эксцессы уже случались, подумал Данилов. Миновав разгромленный коридор, он оказался в длинном полутемном помещении, освещенном парой исправных ламп. Но сбиться с пути ему не дали указатели, нанесенные светящейся краской на стенах, и несколько ополченцев в камуфляже, которые направляли поток людей, как регулировщики — транспорт. Возле двери какой-то подсобки Александр чуть задержался. Оттуда доносилось фырчание, а в воздухе висел терпкий запах бензина.

Элементарно, Ватсон. Должно быть, там генератор. Вот, значит, откуда у них электричество.

Но поразмышлять об этом парню не дали, ненавязчиво подтолкнув в спину. Мол, не задерживай людей. Впрочем, его уже не надо было подгонять. Его нос учуял другие запахи, гораздо приятнее. Запахи еды!

Неприветливая женщина с осунувшимся усталым лицом сунула Саше в руки кулек, свернутый из газетного листа. Данилов быстро убрал его в заранее приготовленный пакет и уже собирался толкнуть тяжелую железную дверь, когда услышал приближающийся гомон и топот. Из неосвещенных глубин магазина появились грузчики, которые притащили четыре мешка с чем-то сыпучим. Вид у них был даже более утомленный, чем у «продавщицы», как его по привычке тянуло назвать женщину, стоявшую на раздаче.

— Все, амба, — зло бросил один, опуская тяжелый куль у прилавка. — Нету больше макарон.

— Да ты чего? — вытаращилась раздатчица. — Там же сорок пять было…

— Было да сплыло. Семеныч ноги приделал.

— Как?! Когда, блин?

— Да вот, минут десять как. Вывел свою «Газель», сука, типа домой поедет. Кто ж знал, что он загрузил ее под завязку. А эти тоже хороши, не обыскали. Мол, начальничек, значит, вне подозрений. Ну, подходим мы, значит, к этим, которые позавчера привезли. Чувствуем, что-то не то. А там цемент! Прикинь? Догнать бы… да где его, гада, теперь ловить.

Они еще долго обсуждали поступок коллеги, но Саша не слушал. В этот момент он заметил нечто, заставившее его мгновенно забыть о похищенных макаронах. Фортуна улыбнулась ему. Но улыбнулась не ласково, а хитро — дразня, подзадоривая. Лови момент, парень, не упусти свою удачу.

Стойка прилавка была открыта. На полу прямо перед ним стояли рядком десять пакетов — каждый вдвое больше врученного ему. Эти пайки были упакованы в полиэтилен, что делало их похожими на подарочные наборы, которые выдают школьникам на новогоднем утреннике. Через прозрачный материал можно было разглядеть их содержимое, выглядевшее так соблазнительно, что слюнки текли. Невозможно было удержаться.

Для кого их приготовили? Неважно. Саша думал о другом. Мысли неслись со скоростью курьерского поезда. Куда только подевались апатия и меланхолия! Через секунду в его голове созрел четкий план действий.

Пакетиков было больше десяти. Все взять нельзя, но если их станет парой меньше, никто сразу не заметит. Когда поднимется шум, он будет уже далеко, а разыскать в этом муравейнике человека никто не сможет и с собаками. К тому же из-за двух мешочков никто не станет ворошить эту кучу лишний раз. Люди и без того на взводе.

Александру не пришлось перебарывать себя, инстинкт сделал все за него. Он двигался словно на автопилоте, движимый древней атавистической программой, именуемой «Выживание».

Саша осторожно проверил взглядом каждого в зале. Как на экзамене — перед тем как достать «шпору» и начать скатывать, надо отследить, куда смотрит каждый препод из комиссии, чтобы не запалиться. Даже отличники без этого не обходились. Да кто не знает — даже аспиранты списывали. В том числе и сорокалетние, убеленные сединами.

Родиться в России — жить не по правилам. Ходить по газонам, кидать мусор мимо урны, забираться на скамейку с ногами. Раньше это казалось Саше признаками азиатской дикости. И только теперь до него дошло, что если у русских и есть шанс, то он связан именно с этими особенностями народной души.

Раздатчица отвернулась от него, что-то обсуждая с грузчиками на повышенных тонах.

«Последняя… — доносилось до него. — Нет… На один день… Дальше что?.. Как?..»

Перегнуться через прилавок и протянуть руку не так уж сложно, когда в тебе почти два метра роста. На раз — расстегнуть молнию куртки. Два — плавно, бесшумно и быстро потянуться за самым ближним мешочком. Три — надежно спрятать его за пазуху и застегнуть молнию. Четыре — принять исходное положение.

Услышав легкий шорох, парень вздрогнул и обернулся. Позади него у самого порога стояла пожилая женщина в потрепанном желтоватом плаще и теплом платке и смотрела на него с укоризной.

Наверно, бойцы сжалились и пропустили ее без очереди. Как не вовремя, черт.

Чувствуя дрожь в коленках, Данилов слабо кивнул ей — мол, не выдавай, пожалуйста. Но бабка посмотрела на него и только покачала головой. Невысказанное обвинение повисло в воздухе как дамоклов меч. А может, и не было никакого обвинения, а он все придумал, так и не отделавшись от комплекса вины, от которого давно пора было избавляться.

Данилов вжал голову в плечи, засунул руки в карманы и вышел прочь. Его сжигал стыд, но он был безумно рад свалившемуся на него изобилию.

Александр давно понял одну важную вещь. То, что он родился в России, давало ему серьезные преимущества во время Армагеддона. Его родиной была страна, где каждый проходил неплохую высшую школу выживания, еще не успев окончить среднюю. Он был сыном народа, который никогда не умел нормально жить, зато прекрасно научился выживать.

Прав был великий сатирик Задорнов, тысячу раз прав. Правы были и те, которые за двести лет до него рассуждали о русской самобытности как гигантском адаптивном ресурсе. Это на своей шкуре прочувствовали и Гитлер, и Наполеон. Внутри у каждого русского запрятана скрученная пружина, которая в годину смут и катаклизмов распрямляется и позволяет хилым, заморенным людишкам превращаться в чудо-богатырей и сворачивать горы.

На Западе все было иначе. Данилов был там всего однажды и, конечно, видел только фасад, который мог быть и потемкинскими деревнями, но даже этих впечатлений ему хватило, чтобы составить представление о пассажирах «Титаника», вышедшего в свое последнее плавание.

Да, тонуть они должны были с комфортом и шиком: «Гарсон, еще шампанского, пожалуйста!». Но уже тогда в его голову впервые постучалась мысль: «Боже мой, да как же вы будете жить без этого? Куда денетесь, когда придут мор и глад? Когда прискачет конь блед со всадником, имя которому Смерть, и ад последует за ним? Кто принесет вам пиццу на дом? Кто почистит бассейн?»

Ведь отними у них эти ухоженные газоны, чистенькие заборчики, вымытый с шампунем асфальт и игрушечные домики, вежливых копов и продавцов, гуманные законы и «демократические» выборы… Что останется? Ничего. Расслабленность, конформизм и эгоизм, а в результате — слабость. Беспомощность перед ордами новых Чингисханов, стоявшими у ворот. Саша знал, что когда-нибудь эта волна обязательно перехлестнула бы через плотины и накрыла бы захиревшую цивилизацию Запада как цунами.

В лондонской подземке и на улицах британской столицы можно было увидеть людей с любым цветом кожи. Но с белым — реже всего. Парню стало не по себе, и расизм тут был ни при чем. Просто ту страну создавала одна конкретная нация. Не ямайцы и не пакистанцы. А что с ней стало? Разбежалась по «веселым» парадам да по клубам феменисток? Тогда у него родилось грустное двустишье: «Нет величья былой белой расы. Здесь остались одни… папуасы».

И без всяких ядерных бомб потомки завоевателей Нового Света пропали бы не за понюшку Колумбова табака. Всего лет через десять их сожрали бы голодные и злые «дикари, питаемые человечиной», как пророчески заметил Маяковский. Придя из колоний, чтобы принять участие в дележе наследства умирающей Европы, эти черно-желтые люди сами стали бы колонизаторами. Они не мстили бы за увезенных в рабство прадедушек, за грабительские программы МВФ и бремя белого человека, которое им навязали с помощью пушек и кавалерии. Для этого у них была слишком короткая память. Они просто резали бы «белых братьев» как волки овец. Как в свое время турки — армян, а немцы — евреев. Со вкусом, от души, когда беспомощность жертв только распаляет жажду крови.

Выродившихся потомков крестоносцев съели бы, как капитана Кука. И поделом, сами виноваты. Не надо кричать о произволе и геноциде. На войне нет хороших и плохих. Есть только свои и чужие, а также живые и мертвые. Победители пишут свою историю и забывают упомянуть в ней проигравших.

«Но это Запад. Русские не такие, — размышлял Александр. — Конечно, мы можем быть абсолютно бестолковыми как нация, но каждый из нас умнее и сильнее духом среднего европейца или американца. В разы и на порядки. Просто все мы были не на своем месте. Философ клал кирпичи или выращивал картошку, писатель с отвращением учил детей, прививая им на всю жизнь ненависть к знаниям, ассенизатор сидел в Госдуме, прирожденный вор — в министерском кресле. Страна, конечно, паскудная, но где еще найдешь таких людей?»

Что с ними делать? Как собрать гигантскую, но разнонаправленную энергию в один аккумулятор? Пока срабатывал только один способ. Пусть придет страшный дядя Джо…

«…Чтоб разъединить их всех, чтоб лишить их воли

И соединить навек в их земной юдоли

Под владычеством всесильным властелина Мордора».

Данилов всегда подозревал, что милая страна, населенная зеленокожими орками, один в один срисована профессором Толкиеном со сталинского СССР. Но насколько же внушительно выглядят описания легионов мрака! В них чувствуется не только страх, но и невольное уважение человека Запада к этой силище.

Итак, пусть он придет, этот Властелин, и железной рукой погонит нас в светлое будущее, расстреляв недовольных по подвалам. В истории такое уже было. Грозный, Петр… Тираны. Но страна-то при них только крепла, границы расширялись, а окрестные супостаты исправно получали по мозгам. Возможно, это повод задуматься о том, что жертвы бывают оправданными, а гуманизм часто маскирует слабость.

А для чего умерли или не родились миллионы людей в ельцинскую эпоху — от безденежья и безнадеги? Но зато, панимаишь, свобода… Зато демократия.

А за что погибли десятки миллионов теперь? За чужие яхты и виллы?

Сволочи. Предатели. Как хочется надеяться, что вы не успели улететь.

Странно. Все эти мысли пришли к нему, когда никакой России уже не было. Но Саша не мог говорить о ней в прошедшем времени. Хотя ее пепел был развеян по ветру, она до сих пор стояла перед его глазами. Он всегда считал себя гражданином мира, а теперь, в час, когда от его страны остались руины, открывал в себе патриота.

Да, он гордился тем, что он русский. Странный народ… со странной судьбой и психологией. Иногда Александру казалось, что каждый из его соотечественников — от олигарха до последнего люмпена — был втайне уверен в том, что на завтра назначен «час икс». Поэтому и те, и другие жили одним днем — воровали, вывозили, проедали, пропивали и зажигали, спуская последние гроши или огромные состояния. Брали кредиты, которые не могли, да и не собирались отдавать.

А зачем? Нострадамус зря говорить не будет — комета на подлете. А не комета, так чудовищные вулканы, а не вулканы, так новый вирус, смена магнитных полюсов, еще какая-нибудь напасть, грозящая с неба или из морских глубин. Хотя бы пришельцы. Или китайцы. В конце концов, чем глобальное потепление лучше ядерной зимы?

В этой ситуации станешь удивляться не концу света, а тому, что он так долго не наступал. Ну а раз после нас один хрен — потоп или пепелище, то самое разумное, что можно сделать, это жить одним днем, не привязываясь ни к чему. Все равно этот мир — не более чем зал ожидания. Сходить в буфет, слопать бутерброд и хлопнуть сто грамм. Что еще можно сделать перед прибытием поезда, который повезет нас из этой юдоли скорби в царствие грядущее?

Даже десятилетие стабильности не вытравило это ощущение из народной души. Защитный механизм, который у народов Запада давно атрофировался, в русских продолжал жить. «Мы были ближе к природе и дальше от цивилизации, — думал парень. — Поэтому у нас есть шанс выжить и начать все сначала. Мы сумеем победить в войне, где победить невозможно. У нас это не раз получалось».

Только в самом темном переулке он решился присесть на скамейку и развернуть свою добычу.

Там оказалось полбуханки ржаного хлеба, пакет растворимого горохового супа, пачка сухого печенья, комочек желтого масла да плитка черного шоколада. Натурального горького, от «Красного октября». Саша предпочитал импортный молочный. Ни картошки, ни муки, ни сгущенки, но на халяву, как известно, и уксус — мальвазия.

Чудны дела твои, Господи. Из всего ассортимента магазинов поселка он получил набор продуктов, которые в прежней жизни вызывали у него потерю аппетита. В другое время он рассмеялся бы в лицо за такой «подарочек», но сегодня его радость не знала предела. Он уже жил по логике времени, когда каждый мог рассчитывать только на себя, и воспринимал заботу общества не как должное, а как редкую удачу, к которой не стоит привыкать. Потому что само общество вместе с государством доживает последние дни.

Александр ел, но из головы у него никак не шел укоризненный взгляд старухи.

Бедная. Еще не такое увидит. Тяжело же ей придется потом, как и всем тем, кто наивно полагает, будто в любой ситуации человек остается человеком. О, скоро, скоро, они увидят такое, что поколеблет их представления о человечности. Вокруг рушились не только дома из кирпича и бетона. Рушилось само тысячелетние здание цивилизации со всеми его устоями, законами и правилами. И надо было бежать от него без оглядки, иначе задавит обломками.

Александр хотел бы себя обвинить, но не мог. Стыд немного покалывал его своими иголочками, но это не мешало ему чувствовать свою железную правоту, подтвержденную истинами, куда более древними, чем Нагорная проповедь.

Интересно, были ли среди кроманьонцев свои моралисты? Ну, стоявшие за общие ценности, добро, человеколюбие и прочее. Те, которые обосновывали недопустимость применения насилия даже к пещерным львам и медведям. Их, мол, жизнь тоже священна и неприкосновенна. Возможно, и были. Но их съедали первыми, и оставить потомство они не успевали. Поэтому человек произошел не от них, а от здоровых особей.

Можно продолжить ряд. Укради, чтобы не умереть с голоду. Обмани, чтобы спасти свою жизнь. Убей, чтобы не быть убитым. Не можешь спасти всех — спасай себя.

Еще Саша вспоминал о повешенном мародере. Тот ведь, в сущности, действовал верно. Только не учел одного обстоятельства. Надо было немедленно делать ноги отсюда, пусть для этого пришлось бы бросить половину добычи. При таком количестве претендентов даже Терминатор не смог бы ее отстоять.

Данилов чувствовал, что становится эгоистичной мразью. Ну-ка, какую заповедь он еще не перешагнул? Всего одну — не убивал. Действием. Но его бездействие можно было без большой натяжки считать причиной смерти десятков людей в поселке, сметенном взрывной волной, куда он заглянул в первый день. Он мог бы не отсиживаться в кустах, а разгребать обломки, как это делали некоторые, получить двойную дозу, продлив мучения нескольким обреченным на пару дней, которые будут наполнены адской болью.

Оно вам надо?