"Чёрный день" - читать интересную книгу автора (Доронин Алексей Алексеевич)

Глава 14. СХОЖДЕНИЕ В АД

Через полчаса они уже ехали по вымершим улицам.

Их отделение сократилось до звена — вшестером они вольготно расположились в кузове и кабине бывшей «Скорой помощи». Больше народу не требовалось, да и иначе не осталось бы места под ценный груз.

Полноприводный УАЗ был для таких вылазок машиной почти идеальной. Транспортное средство большей грузоподъемности не требовалось — все-таки не уголь везти, а проходимость была достоинством, которое трудно переоценить. Ведь теперь почти все асфальтированные дороги разом превратились в бездорожье, даже те, где не торчало ни одного застрявшего автомобиля и ни одного упавшего обломка.

Дело было не только в снеге. Повсюду в черте города само дорожное полотно вздыбилось, покрылось широкими трещинами и колдобинами. Если некоторые из них представляли опасность для колеса или моста, то в других могла по самую крышу скрыться легковушка. И поминай как звали. Разведка докладывала, что по мере приближения к эпицентру эти разрушения становятся все сильнее.

Звено было сборной солянкой. Возглавлял его младший лейтенант Ефремов, самый молодой из офицеров, но мужик упертый и непреклонный, которого «парнем» язык не повернется назвать. Он тоже принадлежал к породе тех, кому нечего терять. Он никому об этом не говорил, но в замкнутом пространстве слухи циркулируют быстрее, чем воздух. И даже если ты ничего не расскажешь сам, окружающие все равно выведают твою подноготную.

Девушка знала, что его жена и ребенок в тот самый момент находились где-то неподалеку. Поэтому он имел редкую возможность, которой были лишены другие — не абстрактно «потерять» их, а убедиться во всем самому во время очередной плановой операции. Сама Маша от такой возможности с радостью отказалась бы.

Как дозиметрист Чернышева перед каждым выходом раздавала звену, а раньше — отделению, индивидуальные дозиметры, а по возвращении снимала с них показания. Ее уже дня три терзали смутные подозрения, что Павел химичит со своим приборчиком, нарочно занижая полученную дозу. Уж слишком маленькая она у него получалась для такого количества выходов. А ведь с него сталось бы. Зарядное устройство, с помощью которого можно было обнулять показания, находилось в рюкзаке у командира. И тот мог скручивать свой счетчик как душе угодно.

По внешним признакам она могла диагностировать у Павла лучевую болезнь легкой степени. Этот выход у него должен был быть последним, иначе изменения состава крови могли бы стать необратимыми.

Маша плохо относилась к стукачеству, но решила для себя, что если он не остановится, то она расскажет кому надо и будет права. Что бы человек ни испытывал, так себя гробить нельзя.

Несмотря на дневное время, фары были включены, но и это помогало мало. Машина двигались в густом вязком киселе, прокладывая в нем туннель, который тут же смыкался позади. Повсюду был снег, похожий на пепел. Хлопья его кружились вокруг машины и падали на лобовое стекло, как надоедливые насекомые.

Они ехали медленно, не больше двадцати километров в час, но это была экстремальная езда — по тротуарам, лавируя среди поваленных деревьев и столбов, все дальше и дальше в глубь неразведанных районов. Широкие улицы давали некоторый простор для маневра, но пару раз они все же оказались в тупике, когда хаотическое нагромождение автомобилей или обвалившаяся стена создавали впереди непреодолимую преграду. Водителю приходилось разворачиваться, а если просвет был слишком узок — выруливать задним ходом и искать пропущенный поворот в темном лабиринте когда-то знакомых улиц. По мере того как между ними и убежищем ложились новые километры, вокруг оставалось все меньше ориентиров. Пожары утихли, но город непрерывно менялся. Энтропия продолжала набирать обороты, и там, где еще вчера можно было проехать свободно, теперь тянулись бесконечные завалы. Очень скоро карта стала бесполезной, и если бы не геометрически-правильная планировка, то им никогда не удалось бы найти нужную улицу.

Сергей Борисович рассказал, что эти широченные проспекты прокладывались вовсе не для того, чтобы компенсировать жителям тесноту их «хрущевок». Главной целью при планировании районов новостроек в пятидесятых — восьмидесятых годах была минимизация последствий ядерного удара. Майор клонил к тому, что следует отдать должное предусмотрительности советских градостроителей. А еще к тому, что на тесных переулках центра столицы не выжил никто.

На четвертом повороте что-то хрустнуло под колесами. Машина притормозила на секунду, а потом снова набрала скорость, но Чернышевой хватило этого времени, чтобы рассмотреть внезапную помеху.

Сколько она их уже перевидала… Скрюченное тело, раскрытый в предсмертной агонии рот, почерневшая кожа, серые лохмотья одежды, по которой уже не разобрать, кто перед ними — бездомный или банкир. Поперек его живота тянулся отчетливый след протектора.

Вот к этому Маша привыкнуть еще не могла. Ей делалось нехорошо от той бесцеремонности, с которой им приходится обращаться с теми людьми, которые недавно могли быть их соседями. Ни медицинское образование, ни посещение морга с прозекторской ее к этому не подготовили.

Трупов на их пути становилось все больше и больше. Там и тут свет фар выхватывал из серой пелены останки, лежащие на асфальте останки. Водитель, матюгаясь, изо всех сил пытался объехать их, но узкий тротуар почти не оставлял ему пространства для маневра. Когда что-то трещало под колесами и стучало о днище, машина даже не замедляла хода.

У них не было достаточно времени, чтобы позаботиться о живых, что уж говорить о мертвых. Если поставить себе задачу предать земле всех мертвецов в городе, то на это понадобится как минимум сто тысяч человеко-часов. И то при условии механизации работ.

Однако в радиусе километра от главного входа тела были убраны уже через полторы недели после трагедии. Не столько из этических соображений, сколько и из санитарных. Тогда никто еще не предполагал, что похолодание превратится в зиму, поэтому и торопились убрать тела, чтоб не иметь под боком источник заразы и пищи для крыс. Маша принимала участие в этой малоприятной операции, хотя могла бы и отсидеться в относительном комфорте медпункта. Но медработник требовался каждому подразделению, работавшему наверху, и она посчитала себя не вправе уклониться.

Когда стало ясно, что они застрянут в Убежище надолго, Демьянов в авральном порядке выгнал на эту страшную «уборку территории» все аварийно-спасательные формирования. Официально их маленький отряд тогда назывался «звеном по опознанию и захоронению тел погибших», но на самом деле никто не утруждал себя установлением личностей жертв катастрофы. На эту роскошь не было времени, да и документы нашлись бы не у каждого. Они просто рыли и заполняли могилы, а еще чаще использовали готовые котлованы и траншеи.

Командовал сержант-контрактник, четверо солдат носили тела, двое стояли в кузове самосвала, принимали их и укладывали рядами. Роль же Маши как сандружинницы сводилась к тому, чтобы быть начеку и при необходимости оказывать первую помощь — своим. Окажись на «площадке» чудом уцелевший, она не смогла бы сделать для него ничего. Вряд ли они даже довезли бы его до убежища, медпункт которого и так был переполнен.

Маше повезло, и ей не пришлось вступать в ненужный конфликт со своей совестью. Никто ей не встретился. К исходу десятого дня там было некого спасать, ведь все, кто мог уйти — ушли, а кто не мог — отправились в лучший мир. Работа осталась только для «похоронщиков».

Не все могли выдержать этот ад. Один бывший ракетчик, не сорви она с него противогаз, захлебнулся бы рвотными массами. Другой, увидев то, что Бог не должен дозволять человеку видеть, прошел еще десять метров и сполз по стене — свалился в глубокий обморок, так что его пришлось отправить обратно прямо во время операции. Говорили, что после этого он попросил перевести его на любую работу под землей и начал заикаться так, что трудно было разобрать хоть слово.

Еще рассказывали, что после работы в похоронной команде какой-то сержант стал седым как старик, но Маша считала это выдумками. Из того, что она помнила о строении человеческого волоса, никак не следовало, что тот может потерять весь пигмент за пару минут или даже за час. Для этого он должен как минимум, выпасть, а на его месте вырасти из луковицы новый. Если бы это было так просто, то она сама давно ходила бы с волосами цвета снега.

Но в основном обходилось без эксцессов. Слабонервных среди «гарнизона» почти не оказалось, да и те за эти дни огрубели душой почище, чем санитары морга. За воскресенье одна их группа совершила три полных рейса. Пунктом назначения была ближайшая стройка, где имелся котлован под фундамент подходящих размеров, чтобы стать временным захоронением. Там бортовой «КамАЗ», превращенный в ладью Харона, подъезжал вплотную к братской могиле, борт откидывался, и бойцы начинали сбрасывать содержимое кузова в глубокую яму. И так раз за разом.

Последний рейс выдался самым тяжелым. На повороте тяжелую машину занесло на мокром от радиоактивного ливня асфальте, и она застряла в глубокой выбоине. Пятнадцать человек долго толкали ее, стоя в луже, а из-под колес им в лицо летели холодные брызги и комья глины. По уши в грязи, продрогшие и промокшие до костей в своем ОЗК, третий час не снимавшие противогазов, с утра во рту маковой росинки не имевшие, они чувствовали себя не героями, а самыми жалкими идиотами на свете.

Даже сознание важности выполняемой работы не помогало, потому что его не было и на горизонте. Только страшная усталость и отупение каторжников. А ведь все вызвались добровольцами. Кто-то сетовал, мол, было бы проще, будь у них самосвал. Уж лучше побольше тротила, чтоб сразу отправить покойников на небеса. И никто не увидел в его словах ничего кощунственного.

Чернышева помнила каждый из этих маршрутов. Она сидела в кабине и слышала, как в кузове бьются друг о друга окоченевшие «пассажиры». Ее состояние тогда было таким, что она не могла найти в себе хоть каплю сочувствия к ним. Мертвых жалеть глупо, думала она. Они отмучились. Живых пожалейте. У них еще все впереди.

И все же звено свою работу выполнило, а следом приехал и самосвал, свалив в яму пять тонн гравия. Предполагалось, что эта мера будет временной, и после прибытия помощи жертв катастрофы ждет эксгумация и нормальные похороны. Тогда еще некоторые идеалисты в это верили.

Вскоре снег, начавший низвергаться с небес, сделал за «похоронщиков» всю их работу. Тогда и сами звенья упразднили. Помощь из центра так и не приходила, и обитатели подземелья предоставили самим себе тех, кто остался наверху — и мертвых, и живых.

Слава богу, это осталось в прошлом. Настал момент, когда у всех сработал какой-то защитный механизм психики, заставивший живых относиться к мертвым как к другим неодушевленным предметам — например, кирпичам или камням.

Сегодня начиналось все хорошо, и две трети пути были пройдены как по маслу. Только ветер стал крепчать, да то и дело пропадала связь с поверхностным постом убежища. Впрочем, это было скорее нормой, чем происшествием. Затем в километре от места назначения они налетели на нечто. С трудом разглядев в темноте причину аварии, Чернышева не смогла подавить смешка. По ним плакала книга Гиннеса! Самое странное ДТП в истории автомобилестроения — столкновение с почерневшей эмалированной ванной. Смех застрял у нее в горле, когда на дне она разглядела ссохшиеся обугленные кости.

Да, здесь не было ничего забавного. Целая секция панельного дома рухнула в этом месте на дорогу, став еще одним напоминанием о том, насколько непрочно все, сделанное людьми. За ванной тянулись переплетения труб, поодаль вросли в землю гармошки батарей — все, что не могло сгореть. А черные потеки на стенах могли быть остатками дотла сгоревшей мебели, бытовой техники… и их хозяев.

Большего они разглядеть не могли. Сразу после удара вокруг стало темнее в два раза. Несмотря на мизерную скорость, толчок был ощутимым, и результатом аварии помимо пары ушибов и ссадин стала разбитая фара. Серый кисель сомкнулся вокруг маленького освещенного мирка еще плотнее, грозя проглотить его без остатка.

Водителю пришлось перейти на черепашью скорость, благо, до цели оставалось рукой подать. Еще издалека они заметили контуры главного корпуса больницы среди зубчатых гребней развалин. Наверно, у каждого отлегло от сердца. Не зря ехали!

Но их ждало горькое разочарование. Здание оказалось внутри пустым. Над пепелищем словно декорация возвышалась единственная стена, покрытая с внутренней стороны густой копотью. От остальных трех осталось только кирпичное крошево, которое теперь полностью ушло под черный снег.

Теперь эта стена стояла как костяк скелета, чудом удержавшегося на ногах. Ловить здесь было нечего. Можно было лишь поразмышлять — в качестве разминки для ума — как такое могло произойти. Ведь запаса прочности больницы хватило, чтобы выдержать ударную волну.

Само по себе световое излучение на таком расстоянии от эпицентра не могло привести к таким разрушениям. Слишком далеко. Оно вызвало бы обычный пожар, но не превратило бы здание в пепел. Не угрожал тому и «огненный шторм». Плотность застройки тут, да и во всем районе, была не настолько велика, чтобы вызвать к жизни страшный эффект сплошного городского пожара. Поэтому те немногие здания, которые не рухнули под ударом спрессованного воздуха, как правило, пережили и огонь.

Жесткий лимит времени не позволял им предаваться размышлениям. Но командир и так все понял, когда разглядел среди обломков обгоревшие строительные леса, отброшенные на порядочное расстояние от корпуса. Рядом валялась и разломанная малярная люлька.

Все было ясно как божий день. Ремонт. А где ремонт — там лаки, краски, баллоны с пропаном… Вспышка сработала как бикфордов шнур, воспламенив все, что могло гореть. Остальное сделала хорошая тяга и старые деревянные перекрытия.

Их не наказали бы, вернись они в убежище с пустыми руками. Форс-мажор, что поделаешь. Но каждый или почти каждый из них каким-то седьмым чувством понимал, что это не вариант. Поэтому звено уже готово было двигаться вслепую, разыскивая в темноте все, что хоть сколько-нибудь похоже на аптеку или поликлинику, когда Маша вспомнила, что неподалеку имелся небольшой аптечный склад, с которого они в свое время получали какие-то лекарства.

Ухватившись за эту ниточку, они проехали еще метров двести и остановились рядом с раздавленной коробкой автобусной остановки. Оргстекло оказалось прочнее, чем железобетон. Оно оплавилось, но сохранило форму хотя бы местами, чего нельзя было сказать о здании напротив. Сейчас Маша смогла разглядеть там только высокое крыльцо магазина сотовых телефонов, занимавшего противоположное крыло. Это было все, что уцелело от старой «хрущевки», ровесницы самого города ученых. Теперь она осела аккуратной стопкой плит, будто неведомые рабочие разобрали ее в один миг, решив, что семидесятилетняя старушка отслужила свое.

Эти плиты должны были намертво перекрыть доступ к складу и замуровали бы его, если бы лестница, ведущая в подвал, не оказалась вынесена за пределы зоны образования завалов. Что же до самого подвального помещения, то оно почти не пострадало. Усиленный фундамент предохранил его от разрушений, а герметичная дверь не дала попасть внутрь радиоактивной пыли и влаге.

Они взяли с собой все, что смогли вынести. Забросив в кузов последний сверток с бинтами и марлей, Чернышева попыталась прикинуть, насколько этой груды должно хватить убежищу. Получалось, что на полгода даже при самом интенсивном использовании. Это означало, что они со своей задачей справились.

Они опять проезжали по Раздольной, когда внезапно на мир опустился непроницаемый занавес. Ветер, до этого незаметный, за минуту усилился двукратно, превратившись в шквал, а тот — в ураган.

Чернышева уже однажды столкнулась с этим феноменом, который про себя называла «Буря столетия», по названию книжки любимого ей Кинга. Девушка знала, что у природы действительно не было плохой погоды. До недавних пор. Только грубое вмешательство людей в тонкие механизмы атмосферного обмена вызвали к жизни это чудовище — бурю, во время которой скорость ветра в порывах достигала шестидесяти метров в секунду. Ее естественный аналог существовал разве что на Южном полюсе.

Едешь будто в мешке. Фары не помогают. Видимость — максимум десять метров. Пыли столько, что было бы мало проку даже от приборов ночного видения, которых у них все равно не было. Их забрала группа, откомандированная на поиски оружия.

В прошлый раз Маше повезло. Она находились в двух шагах от убежища с группой охраны общественного порядка, и они немедленно вернулись домой. Никто их не осудил за оставление поста. Летающие в воздухе куски жести и выворачиваемые с корнем деревья — зрелище не для слабонервных.

«Буханку» начало ощутимо сносить, несмотря на ничтожную скорость. Девушке показалось, что застонали и задребезжали металлические части кузова.

— Давай сюда, — коротко приказал Олег, указывая на одинокий силуэт высотного дома, темневший справа.

Они покинули начали пробираться в густом молоке пурги, выбирая дорогу среди разломов в дорожном покрытии и смятых автомобильных каркасов.

— Товарищ командир, а куда это мы движемся? — подал голос Боря Мельниченко по кличке Кабанчик, новенький в их звене. — Не заблудились часом? Дом-то наш, помнится, в другой стороне.

— С тобой забыли посоветоваться, — достаточно мягко осадил его Павел.

— То-то и оно, что забыли, — не унимался толсторожий балбес, наглый как танк и похожих габаритов. — А может, стоило?

Он был неприятным типом, а гонор его объяснялся двумя причинами. Во-первых, он был ровесником лейтенанта. Его призвали рядовым после университета прошлой весной, когда государство начало лихорадочно затыкать бреши в обороне, забривая всех, у кого число рук и ног было четным, и кто не мог доказать свою принадлежность к женскому полу, а заодно увеличив срок службы аж до двух с половиной лет.

Другая причина состояла в том, что он не знал Павла. Перед ним был не Сергей Борисович, который сразу поставил себя так, что все поняли — качать права перед ним бесполезно, где сядешь, там и слезешь. И даже не его зам, Олег Колесников, здоровый как лось.

Ефремов же был молчуном, себе на уме, и производил впечатление человека, на которого можно надавить. Обманчивое впечатление. Маша знала, что он, флегматичный и сдержанный, умел осадить оппонента и без рукоприкладства — чисто вербально, «базаром» задавив. Но Боря этого не знал. Он не был с ними с самого начала, а прибился вместе с сомнительной ватагой дезертиров.

Как эти бродяги вышли на убежище, загадка из загадок. Зато вопроса «зачем?» не возникает — шкуры свои спасая. То ли им крепко вломили конкуренты, то ли начала косить лучевая, но на третий день они вышли к наружному патрулю с поднятыми руками, а потом, попав к подземному начальству, начали чуть ли не на коленях умолять принять их на любых условиях.

Почти сутки, пока решалась их судьба, новеньких продержали в отгороженном закутке подземного перехода, превращенного в импровизированную КПЗ. Потом заместитель коменданта по безопасности, бывший следователь РУБОПа, пропустил их через сито перекрестного допроса. После него трое, у которых руки были замараны кровью, исчезли бесследно, а остальные получили второй шанс. Десять человек не могли угрожать убежищу, а люди, владеющие оружием и прошедшие суровую школу выживания, были нужны. Хотя бы для замещения убыли — почти каждый день кто-то не возвращался с поисковых операций.

Взяли их с испытательным сроком, от греха подальше раскидав по разным подразделениям. Сергей Борисович прекрасно понимал, что доверять таким надо с оговорками. Если они остались в обреченном городе, то имели на это веские причины. И можно догадаться, какие. Демьянов был не настолько наивен, чтобы поверить в сказочку про бедных заблудившихся солдатиков. Скорее всего, они чистили квартиры и магазины, да слишком увлеклись.

Ну и что? Кто теперь без греха? Пусть занимаются тем же, но уже на законных основаниях. Люди, умевшие выживать, были им нужны, каким бы ни был их моральный облик.

— Звездец всему… Это что же, мы ночевать тут будем? — продолжал нудить Мельниченко. — И так лишнего схватили.

— Никто не говорит про ночевать, — попыталась урезонить его Маша. — Переждем час-два и обратно.

— А мы за эти час-два светиться не начнем? — ядовито осведомился Кабанчик.

Разговаривали они вполголоса, но в обязанности командира входит быть в курсе настроения подчиненных и принимать меры.

Молчавший до этого Ефремов повернулся и смерил Бориса тяжелым взглядом, смысл которого был ясен даже сквозь стекла противогаза, но тот продолжал лезть в бутылку:

— Не пойму, неужто кому-то охота «виагру» всю оставшуюся жизнь принимать? Или башку лишнюю отрастить?

— Я тебе сейчас и эту оторву, — негромко, но с металлом в голосе произнес Павел. — А ну хвост прижми, пока я тебя не расстрелял за дезертирство.

— Так я же не бегу, — уже не так дурашливо заметил Борька.

— Побежишь, — пообещал Ефремов, хрустнув пальцами. — Так побежишь, аж пятки засверкают.

Машенька с удовольствием наблюдала, как наглец побледнел и притих. То, что раньше звучало бы как шутка, по нынешним временам выглядело серьезным предупреждением. Она подозревала, что у Кабанчика и так рыльце в пуху. Иначе за что его согнали с теплого места на продскладе и направили в опергруппу поисковиков?

Ему еще повезло. Чернышева считала, что по хорошему счету его надо было не к ним отправить, а сразу к стеночке. Всю малину давно пора было перетряхнуть, а то эти крысы прибурели не по-детски. По сравнению с тем, что вытворяли они, ее собственные прегрешения выглядели детской шалостью. Подумаешь, кофе забыла сдать в общий котел. Там у них второй подряд ящик тушенки дематериализуется, не говоря уже о всяких мелочах.

— Раз больше возражений нет, остаемся, — подытожил командир. — Маша, что там у тебя?

— Один и три рентгена в час, — ответила девушка, взглянув на показания радиометра. — Терпимо. Я бы даже сказала, незначительно. Ветерок, видать, сдувает.

— Многовато. Еще один замер сделаешь внутри, там должно быть меньше. Ждем максимум три часа. Если не уляжется, будем прорываться.

Обернувшись через плечо, Чернышева оглядела остальных. В их взглядах она прочла то же беспокойство. Иван и двое молодых солдат, которые раньше работали на погрузке, терпеть не могли бывшего кладовщика, но тоже были обеими руками за возвращение. Опасность сбиться с курса и попасть в аварию пугала их меньше, чем радиация.

Страх облучения стал массовым не сразу. Лучевая болезнь коварна — не считая легкой тошноты, которая начинается через пару часов, а потом проходит, основные симптомы проявляются только через несколько дней. Понадобилось почти две недели и десяток нелепых смертей, что вбить это в голову каждому. Тогда возник страх. Как тут не бояться, когда на твоих глазах товарищи теряют волосы и начинают выблевывать внутренности? У многих страх этот вышел за рамки разумного и превратился в натуральную радиофобию.

Сама Маша, все взвесив, была за то, чтобы переждать ураган. Она надеялась, что и лейтенант не будет потакать ничьим психозам. А то в таком несработанном подразделении дисциплина полетит к черту.

Но тот и не думал показывать слабину.

— Сворачивай вон там, — скомандовал он водителю.

Мог бы и не уточнять, дорога была всего одна. Путь прямо преграждал упавший рекламный щит.

Здание стояло особняком, на значительном расстоянии от других, которые уже скрылись из глаз, заслоненные снежными вихрями. Потеряв часть крыши, оно все равно гордо возвышалось над соседями, от которых остались лишь почерневшие остовы. Его возвели лет пять назад и явно с учетом завышенных требований сейсмобезопасности.

Лучшего места для стоянки было не придумать, потому что в таком доме должно найтись более-менее защищенное от пыли помещение, где можно будет разоблачиться. Сидеть во время привала в «скафандрах» и противогазах — удовольствие на любителя.

— Здесь тормозни, — Ефремов указал на подъездную дорогу, которую когда-то окружала аллея голубых елей. Теперь все они лежали макушками на восток, сломанные взрывной волной как спички.

На территорию жилого комплекса они заехали через ворота в поваленном ажурном заборе с претензией на барокко. Будь здесь сторожка охранника, группа в ней и остановилась бы, но периметр, похоже, контролировался видеокамерами, а ворота открывались автоматически.

Их путь лежал через обширную автостоянку, на которой глаза разбегались от обилия дорогущих тачек. Теперь за этот мертвый металлолом никто не дал бы и банки сайры в масле.

— Хороший дом… — пробормотала себе под нос Мария. — Квартирки тут, наверно, дорогие.

— Занимай любую, — услышал ее Иван, шагавший поодаль. — Только на новоселье пригласи.

— Отставить базар, — прозвучал голос командира. — Да растянитесь вы, чего в кучу сбились?

Здание нависало над ними сумеречным утесом всех своих двенадцати этажей. Чернышевой оно напомнило замок из фильма про вурдалаков. Она заметила, что выгорела дочерна только одна его сторона — западная, в то время как другая смотрелась почти нетронутой. Портило дело только отсутствие стекол в дорогих деревянных рамах. Впрочем, не всех — пару раз лучи фонариков отразились от блестящей поверхности. Эти, наверно имели хорошее бронирование.

Вокруг дома не было привычного завала из шифера и кирпичей, только немного кусков металлочерепицы и отделочных материалов. Маша помнила, что такие повреждения квалифицируются как слабые. «Пригодно для заселения после планового ремонта».

Вот только не стала бы она там селиться. Не нравились ей эти темные окна. Конечно, начальству видней, но она предпочла бы остановиться в менее приметном месте. Пусть оно будет напоминать развалины Колизея, зато там было бы меньше шансов наткнуться на чужих. Да что там руины… Она согласилась бы переждать и в самой машине.

Девушка поежилась, представив, что ее могут держать на прицеле. Она понимала, что их меры предосторожности годятся только от дилетанта. Серьезные люди разделают их под орех раньше, чем они заметят опасность. Оставалось надеяться, что таким нечего делать в этом гиблом месте.

— А нас там не завалят? — озвучил ее опасения Иван.

— Волков бояться, в лесу не валяться, — тупо скаламбурил его сосед, слегка разрядив обстановку.

Снег кружился вокруг них косматыми смерчами. Казалось, он больше не падал сверху, а наоборот поднимался восходящими потоками обратно в небеса. Снежинки со скрипом терлись о стекла противогазов, зато, по крайней мере, не налипали на них, как неделю назад, когда температура плясала около нуля.

— Так, двигаемся быстро, но тихо, — в тысячный раз инструктировал их Павел. — Кто будет топотать как слон, заставлю идти босиком. В здании не толпимся и не орем. Когда разделимся, все переговоры по рации и только по существу.

Сама обстановка не располагала к пустому трепу. Подъезд встретил их тишиной, которой подошел бы эпитет «зловещая». Они ступали осторожно, стараясь не создавать шума.

Маша была наслышана про дураков-поисковиков, которые, входя в здание, на разные голоса кричали: «Эй! Есть тут кто живой?», а потом получали от этого живого пулю в спину. Причем стрелявший человек мог и не быть мародером. Законный владелец имел даже больше оснований на применение оружия. Так что это палка о двух концах. Иногда открыто обозначить себя значит избежать столкновения, показав, что ты пришел с миром. И, наоборот, в того, кто подкрадывается аки тать в ночи, сам бог велел залепить из всех стволов.

Все они были вооружены. На пятерых у них было два автомата, два помповых ружья и четыре пистолета. У всех была и решимость пустить оружие в ход при малейшей угрозе. Держа под наблюдением всю сферу в 360-градусов, они пересекли пустой холл, прошли мимо покинутого стола консьержки, на котором рядом с раскрытым каталогом Stratford-on-Avon стоял стакан чая, неясно как сохранивший вертикальное положение.

Под потолком застыла мертвая камера наблюдения на длинном кронштейне. Пол был истоптан так, словно тут прошла целая демонстрация, оставившая после себя горы мусора. Им приходилось смотреть в оба и тщательно выбирать дорогу, ступая почти след в след.

— Хрень какая-то, — произнесла полушепотом Мария. — Где народ?

— Кто-то может быть и у нас, — снизошел до ответа командир. — А остальные… вокруг. Кроме тех, которых мы в котлованы свезли.

— Это понятно, — кивнула девушка. — Но в городе полтора миллиона, а у нас пять тысяч не наберется. Столько же мы похоронили. А тел вокруг не так уж много. Что-то не сходится.

— Может, в пригороды подались? — предположил Иван. — Я бы на их месте так сделал.

— Многие ушли, — кивнул Ефремов. — Но явно не все.

— Так что, остальные сквозь землю провались? — снова подала голос Маша.

На этот раз ее реплика прозвучала довольно громко, и на нее зашикали. Павел сделал знак, что дискуссия окончена, и на этом все разговоры прекратились. Прислушиваясь к каждому шороху и стараясь производить как можно меньше шума, они миновали холл и оказались в широком коридоре, в который выходили четыре двери из ценных пород дерева. Планировка тут тоже была не такая, как в домах для простых смертных. Похоже, весь первый этаж здания был поделен между четырьмя квартирами.

Сейчас все двери были распахнуты настежь. Можно было подумать, что жильцы приняли первый взрыв за землетрясение и разом забыли про чудесные свойства своего дома. Выбежав на улицу, они, вероятно, стали жертвами второго взрыва.

Коридор был под стать всему остальному, просторный и помпезный, с тропическими растениями в кадках, бронзовым литьем и парой красивых репродукций на стенах. Портила великолепие только та же бурая грязь на полу..

Но на лестничную площадку они не попали. Проход к ней преграждала внушительная металлическая дверь, снабженная прорезью для электронного ключа. Путь верхние этажи оказался закрыт.

Теоретически они могли вскрыть ее. Хотя их группа и отправилась в дорогу налегке, освободив как можно больше места для груза, керосинорез у них в машине был, так как входил в список самого необходимого снаряжения. Но командир рассудил, что лучше не тратить время и дефицитное горючее. Дверь явно была не из простой листовой стали, а наверху вполне могла оказаться еще одна. В первоначальный план пришлось внести коррективы и поискать убежище на первом этаже.

Разделившись на двойки, они начали поиски комнаты с целыми стеклами, где можно бы было стать лагерем и на время снять с себя надоевшие костюмы. Чернышева с Иваном немного отстали, задержавшись возле дверей пассажирского лифта. Девушке надо было подтянуть лямку рюкзака.

В этот момент до ее слуха донесся идущий откуда-то сверху слабый писк или плач.

— Стой… — замерла Маша. — Слышал?

— Что такое? — моргнул Иван.

— Как будто плачет кто-то.

— Показалось тебе, — пожал плечами Ваня.

— Да нет же! Я точно слышала. Как будто ребенок…

— Маша, ты бредишь, — парень посмотрел на нее с сочувствием. — Какой ребенок? Две недели… Пошли, надо идти.

— Подожди-ка!

— Э… э! Не надо!

Но Машу уже поздно было останавливать. Одним движением она стянула с себя противогаз, и тут же в ее сознание ворвались, на мгновение затопив его, десятки ощущений. Запахи, звуки. Тот самый плач, только гораздо отчетливее. Жалобный, полный тоски, боли и страха. Ребенок? Но как?..

Ей ли было не знать, что дети погибали первыми. И дело было даже не в низкой сопротивляемости организма, а в том, что их жизненно важные органы находились ближе к уровню земли. А значит, и ближе к выпавшим на нее радиоактивным осадкам.

Когда она смотрела на маленькие трупики, ей мучительно хотелось, чтобы к ней в руки попался тот, кто это начал. Расчленять его скальпелем — только медленно, очень медленно.

В этот момент крик раздался снова. Свое решение Чернышева приняла мгновенно.

— Ваня, у тебя же есть ломик? — тронула она за рукав товарища.

Девушка могла поклясться, что звук идет сверху.