"Иисус Христос как историческая личность" - читать интересную книгу автора (Деревенский Борис Георгиевич)

3. Источники мировоззрения Иисуса

Вернемся к вопросу о родном языке Иисуса. Вопрос этот не только возвращает христианство к его истокам, на ту национально-культурную почву, на которой действовал его основатель. Этот вопрос касается кардинальной проблемы: основ мировоззрения Иисуса. Из этого вопроса вытекает другой, не менее важный: знал ли Иисус еврейское Святое Писание (Танах) в подлиннике или же был знаком только с его арамейской версией?

Если Иисус вполне мог слышать греческую и латинскую речь, то древнееврейский язык в его время уже вышел из народного употребления. Те люди, среди которых вырос Иисус, среди которых он жил и действовал, говорили и читали на арамейском. Хотя арамейский язык не совсем чужд древнего иврита, это все же другой язык. Чтобы понять священные книги в их оригинале, людям, владеющим только арамейским языком, нужны были переводчики и толкователи. По мере перехода на арамейскую речь все больше евреев не понимало оригинального текста своего Святого Писания. Постепенно начался перевод Танаха на новый разговорный язык. Сначала по-арамейски читали и толковали Писание устно, а затем появились специальные книги, так называемые таргумы – переводы библейский текстов на арамейский язык. Древний иврит продолжал сохранять свои позиции в храмовом богослужении (так же как у нас церковно-славянский), в раввинских школах, но уже в многочисленных синагогах, на субботних собраниях и чтениях Танаха иврит был почти вытеснен арамейским.

Не смотря на то, что многие богословы и библеисты уверенно заявляют, что Иисус читал по-еврейски, реальных подтверждений этому нет. В Евангелиях мы видим, что Иисус цитирует Танах по-арамейски. Известная фраза, произнесенная им перед смертью на кресте: «Или! Или! ламма савахфани?» («Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» – Мф 27:46; Мк 15:34) является цитатой из Псалтири (21/22:2), но в арамейском переводе [9]. По-древнееврейски последние слова звучат как: ламме азабтани. Заметим, что Иисус произнес этот стих по-арамейски отнюдь не для аудитории, чтобы донести до нее смысл псалма, но произнес его для себя, вернее, обратился с ним к Богу в одиноком отчаянии, в последнюю минуту своей жизни. Поэтому нет сомнений, что точно так же по-арамейски он обычно и молился, и читал Писание. Арамейский язык был языком его интимных отношений с Богом, и этот же язык, а не иврит, был языком его Библии.

У библеистов в ходу и такой аргумент: если бы Иисус не владел ивритом, он не мог бы успешно вести «галахические дискуссии» с книжниками и фарисеями, особенно иерусалимскими. Аргумент такой не кажется весомым. В евангельских «галахических дискуссиях» вопрос ни разу не коснулся важного нам в данном случае словоупотребления, как, например, мы видим в Талмуде (ВТ Авод. – З., 2a, 51b; 76a; Санг., 4b, 12a и др.). Более того, в уста Иисуса вкладываются цитаты из Писания, следующие Септупагинте и не совпадающие с библейским оригиналом! Если бы в дискуссии о Мессии (Мф 22:41-46) Иисус опирался бы на тот текст, который тут приведен, то фарисеи легко бы опровергли его, указав на незнание оригинала. Все дело в том, что евангелисты, будучи грекоязычными евреями диаспоры, и отразили в своих писаниях теологические споры в этой диаспоре. Насколько споры эти соответствуют теологическим спорам евреев Палестины – большой вопрос.

В то время овладеть ивритом можно было только в раввинских учебных заведениях, где преподавался священный язык [10]. Но в Евангелиях нет указаний, что Иисус проходил такую учебу. Напротив, в Евангелии от Иоанна говорится, что Иисус не учился Писанию. Это любопытное место выглядит так: «Но в половине уже праздника вошел Иисус в храм и учил. И дивились иудеи, говоря: как Он знает Писания, не учившись?» (7:14-15). Четвертый евангелист, известный своими особыми теологическими построениями, хочет сказать, что Иисус владел Словом Божиим от начала мира как Логос-Слово (1:1,14), и потому ему незачем было ходить в раввинскую школу. Для нас же в данном случае важна сама по себе обмолвка Иоанна, вложенная им в уста иудеев, что у Иисуса не было специального раввинского образования. Остается, правда, вопросом, на каком языке, по мнению Иоанна, Иисус читал в храме Писание? Представлял ли вообще грекоязычный евангелист, что в раввинских школах обучали прежде всего древнему священному языку, позволяющему знать Писания в оригинале?

В Евангелии от Луки рассказывается, как Иисус, будучи в Назаретской синагоге, читал и комментировал книгу пророка Исаии (4:17-21). Но это так же не свидетельствует о знании им иврита. Книга эта вполне могла быть таргумом, одним из арамейских переводов текста Исаии, распространенных во времена Иисуса. Понять по цитате Луки то, на каком языке произнес или мог произнести ее Иисус невозможно, поскольку эта цитата в Евангелии приводится вообще по другому источнику – по Септуагинте, специальному греческому переводу Ветхого Завета, которым пользовались грекоязычные евреи диаспоры, а затем и христиане. Полезно сопоставить данный эпизод Луки с параллельными местами Матфея и Марка. Они не приводят слов Иисуса, но говорят лишь о том, что он «учил» в Назаретской синагоге (Мф 13:54; Мк 6:1). Поэтому можно предположить, что Иисус не столько читал Писание, сколько воспроизводил по памяти арамейскую (таргумную) традицию, усвоенную им с детства.

Что представляет из себя арамейская версия Святого Писания, как она соотносится с буквой и смыслом оригинала, мы можем судить по сохранившимся до наших дней таргумам. До недавнего времени самым ранним из них считался Таргум Онкелоса (нач. II в. н. э.), но Кумранские находки показали, что таргумы были в широком ходу еще во II в. до н. э. Следовательно, устная арамейская традиция зародилась еще раньше. Это не просто перевод, и даже скорее не перевод, а тенденциозное переложение, целенаправленное истолкование Танаха применительно к новой эпохе, когда в иудаизме возникли и развились новые идеи, сложились новые представления. Переводчики-таргумисты не только тенденциозно переводили священный текст, но и вплетали, вкрапливали в него свое истолкование в виде отдельных слов и целых предложений.

Прежде всего это касается учения о приходе особенного царя, последнего израильского и мирового правителя – Мессии. В Ветхом Завете термин «мессия», т. е. «помазанник» (машиах) был техническим и прилагался к израильским правителям, «помазанным на царство», иногда к первосвященникам и один раз даже к персидскому владыке Киру (Ис 45:1). В послебиблейскую же эпоху этот термин постепенно стал восприниматься как особый титул грядущего Спасителя Израилева. Мессианская идея возникла и развилась в кризисный период еврейской истории, когда у «избранного народа», веками угнетаемого чужеземными завоевателями, исчезла надежда на возвращение счастливого царства Давидова обычным, естественным путем. Обещания ветхозаветных пророков, казалось, могли исполниться только сверхъестественным образом, посредством чрезвычайного божественного героя-избавителя. Другими словами, мессианское учение явилось следствием глубокой национально-идеологической травмы еврейского народа.

Религиозное сознание требовало, чтобы всякое новое учение было освещено авторитетом Торы Моисеевой и общепризнанных пророческих книг. Указания на Спасителя-Мессию стали «находить» в Святом Писании повсюду. Вот как, например, в Таргуме Псевдо-Ионафана переведено Божие благословение Иакову-Израилю (Быт 35:11): «И Господь сказал ему: Я Повелитель: расселяйся и размножайся, святой народ, и множество пророков и священников произойдут из твоих сыновей, и два царя произойдут из тебя». Под первым из этих царей разумелся Давид, под вторым – его потомок, эсхатологический Мессия. Откровенно мессианским стало в таргуме благословение Иакова своему сыну Иуде (Быт 49:10): «Не прекратятся цари из племени Иуды, ни законники, проповедующие Закон от семени его, покуда не явится самый юный из его сынов, Царь-Мессия, и не воссоединятся чрез него все народы». В еврейском подлиннике говорится лишь о том, что «не отойдет скипетр от Иуды и законодатель из среды потомков его, доколе [Иуда, племя Иуды] не придет в Шило». Это непонятное слово «Шило» (hly#), означающее, вероятно, просто какую-то местность, в Септуагинте было переведено как «то, что назначено ему (т. е. племени Иуды)», впоследствии скорректировано: «Тот, Кому назначено» с намеком на Мессию, а в арамейской традиции прямо уже стало «Царем-Мессией».

В Таргуме Исаии по-новому зазвучало пророчество Исаии об «отрасли от корня Иессева, ветви от корня его» (11:1): «И придет Царь из сынов Иессеевых, и возрастет Мессия из числа сынов его сына». В другой стих о «рожденном младенце» (9:6, – под ним понимался будущий иудейский царь Езекия, сын Ахаза) переводчик также вставил титул «Мессия»: «Родился у нас Младенец, дарован нам Сын: и Он возложил на себя Закон, чтобы блюсти его, и имя Его призвано из вечности, и Он будет дивным наставником, Великим Богом Вечным, умащенным благовониями Мессией, в чьи дни снизойдет на нас мир».

По подсчетам исследователей, 72 или более фрагментов Ветхого Завета объясняются в таргумах как имеющие отношение к Мессии. К этому надо добавить устный мидраш-«толкование», не попавшее в таргумы, но звучавшее в синагогах при чтении Танаха. Слушатели воспринимали Святое Писание посредством этих синагогальных толкователей, которые, собственно, и определяли, как следует понимать тот или иной отрывок. Судя по таргумам, можно не сомневаться, что устный мидраш также был преисполнен мессианской интерпретацией. Мессианская идея настолько подчинила себе священные тексты, что еврейские учители пришли к выводу, записанному затем в Талмуде: «Все пророки пророчествовали только о дне Мессии» (ВТ Бер 34b), «Мир был создан не для кого иного, как только для Мессии» (ВТ Санг 98b). Стоит ли после этого удивляться уверенности Иисуса, что Моисей писал о нем (Ин 5:46), о нем говорил Исаия (Лк 4:21) и другие пророки, и что все Писание свидетельствует о нем (Лк 24:27; Ин 5:39)? Раввины кропотливейшим образом разработали мессианское учение, внедрили надежду на Мессию в народ, приготовили все для того, чтобы появился такой герой; и вот, когда спрос стал удовлетворяться, и из Галилеи неспешно пришел и въехал на ослике он самый, они возмущенно замахали руками, отвернулись и не признали свое детище.

Особое отношение было у Иисуса к Книге Даниила (сер. II в. до н. э.). Этот один из первых апокалипсисов [11], вызвавший множество подражаний, лег в фундамент еврейской и христианской эсхатологии. Благодаря Книге Даниила и появилось учение о конце света, о невыразимых муках, которые будут предшествовать Царству Божьему или Царству Мессии. Иисус ссылался на Даниила и пересказывал его пророчества, когда говорил о «последних временах», «мерзости запустения» и явлении на небе Сына человеческого (Мф 24:15; Мк 13:14) [12]. Из этой книги, из арамейской ее части Иисус и заимствовал мессианское обозначение «Сын человеческий» (по-арамейски: Бар энош или Бар наша), которое применил к себе и пользовался им охотно и часто [13].

Книга Даниила в том виде, в каком она дошла до нас, написана частью на древнееврейском, частью на арамейском языке (2:4 – 7:28). По какой-то причине, – может быть, из-за ее арамейской части, – ее долго не включали в состав Танаха. Во времена Иисуса Книга Даниила была еще не канонической, хотя пользовалась огромной популярностью. Иосиф Флавий имел о ней самое высокое мнение (Древности, X 11.7). Судя по всему, Иисус также не сомневался в ее подлинности. Но раввины и позже, после разрушения Второго Храма, включив ее все-таки в канон, тем не менее не поставили в ряду пророческих книг, но отнесли в последний, третий раздел Танаха – Кетубим («Писания», «Повести»). Во времена Иисуса этот раздел находился еще в стадии формирования, почему в его речениях (также как и у Филона Александрийского и у Иосифа Флавия) не найти упоминаний о третьей части Святого Писания; он ссылается только на Пятикнижие Моисеево (Тору, Закон) и на книги пророков (Небиим) [14]. В дополнение к этим разделам Святого Писания постепенно накапливалась последующая религиозная литература. В предисловии к Книге Бен-Сираха (II в. до н. э.) говорится: «Закон, пророки и прочее». Такая несформированность канона, отсутствие четких критериев в определении священных книг и, конечно же, совершенно некритическое восприятие позволяло почти каждой религиозной группе, каждому самостоятельному проповеднику составлять свой собственный кодекс, благо вокруг вращалось множество всякого рода писаний, выдаваемый за древние книги.

Когда Иисус говорил, что «Сын человеческий идет, как писано о Нем» (Мф 26:24; Мк 14:21), он имел в виду и таргумную традицию, и Книгу Даниила, и, весьма вероятно, т. н. Книгу Еноха, появившуюся во второй половине II в. до н. э. на разговорном арамейском языке [15]. В этом сочинении грядущий Мессия-Сын человеческий называется также Праведным и Избранным Божиим, который «изгонит царей с их престолов и из их царств», «сядет на престоле славы и произведет выбор между делами людей и местами без числа», а также «будет судить Азазела (пособника Сатаны. – Б. Д.) и все его сообщество» (1 Ен 45:3; 46:5; 55:4). Очевидно, под впечатлением этих пророчеств Иисус и произносит в Евангелии от Матфея знаменитую речь об «отделении овец от козлов» пришедшим в славе (т. е. воссевшим на «престол славы») Сыном человеческим (25:31-46; ср. 16:27), с которым отождествлял себя самого. При этом обозначение праведников как «овец», а грешников как «козлов» вполне соответствует аллегориям Книги Еноха, где овцы обозначают праведных евреев, а их противники представлены как слоны, верблюды, волки, свиньи, коршуны, вороны и пр. Хотя в Евангелиях нет прямых ссылок на Книгу Еноха, она упоминается в Послании Иуды (1:14-15) и, вне сомнений, почиталась в ранней Церкви подлинной и богодохновенной.

Поведение грядущего Мессии было детально расписано или даже регламентировано многочисленными апокрифическими сочинениями, очень популярными во времена Иисуса. В «Заветах 12 патриархов» (II-I вв. до н. э.) от лица Иуды говорится: «восстанет человек от семени моего, как солнце правды, ходя вместе с людьми в кротости и правде; и никакого греха не обретется в нем. И отверзнутся над ним небеса, чтобы излить дух благословения Отца святого, и он сам изольет дух благости на вас. И будете ему сынами во истине, и будете ходить в повелениях его первых и последних. Это отрасль () Бога всевышнего (см. Ис 11:1; Иер 23:5; Зах 3:8. – Б. Д.), и это источник, всем подающий жизнь» (24:1-4). «Сам он чист от греха, – пояснялось в Псалмах Соломона (ок. 40 г. до н. э.), – чтобы владычествовать над народом великим; обличит начальников и истребит грешников силою слова. И не изнеможет он во дни свои у Бога своего, ибо Бог соделал его сильным в духе святом и мудрым в совете разума с силою и правдою… Слова его очищены огнем (ср. Лк 3:16; 1 Кор 3:13. – Б. Д.) более, чем самое лучшее многоценное золото. В синагогах он будет судить колена народа освященного; слова его как слова святых в среде людей освященных» (17:36-37, 42-43).

Мы не будем здесь углубляться в довольно сложную тему двух ожидаемых евреями Спасителей – т. н. жреческого Мессии (Мессии Ааронова) и светского Мессии (Мессии Давидова). Само раздвоение личности Спасителя было обусловлено различными представлениями о нем, бытовавшими в том или ином социальном слое еврейского общества. Жреческие круги, а также отдельные сектантские группы (например, ессеи-кумраниты) желали, чтобы грядущий Мессия Израилев был левитом, потомком Аарона, принадлежащим к роду священников. Функции такого Мессии были схожи с функциями Моисея. Другая часть евреев видела в ожидаемом Спасителе могущественного царя-судью, как бы второго Давида, считавшегося идеальным правителем еврейской истории. Уже в «Заветах 12 патриархов» о Спасителе говорится, с одной стороны, как о потомке Иуды и Давида-царя (Зав. Рув 6:12; Иуд 24:1; Неф 8:2), с другой, указывается на его происхождения «от семени» Левия и Аарона (Зав. Дан 5:10; Гад 8:1); наконец, он называется также потомком Иосифа Прекрасного (Зав. Иос 21:2). То учение, где образ Мессии окончательно разделился на две самостоятельные фигуры, идущие друг за другом (один страдающий, а другой побеждающий Мессия), оформилось позднее. Отчасти оно было заимствовано христианством и преобразовано в учение о двух пришествиях Христа. Строго говоря, Иисус, не принадлежа к священническому роду [16], мог претендовать только на статус светского Мессии, «Сына Давидова», то есть «Царя Израилева (=Иудейского)». Кстати, ни из одного речения Иисуса нельзя извлечь того, что он был знаком с учением о Мессии Аароновом и как-то на это реагировал. По общему же тону его высказываний, передаваемых евангелистами, можно заключить, что взгляды жреческого сословия вообще не были ему близки.

Продолжим разговор о мировоззрении основателя христианства. Иисус вполне усвоил основные положения межзаветной [17] апокрифической литературы, в частности, ее ангелологию и демонологию, и связанное с этим представление о происхождении зла. Вплоть до IV в. до н. э. в иудаизме ангелы были безымянными и безликими духами Бога и не воспринимались как отдельные от Него лица. Патриарх Лот и праведник Маной, общаясь с ангелами, считали, что разговаривают с самим Богом (Быт 19:18; Суд 13:18,22). Кажется, первый документальный случай присвоения ангелу личного имени – это второканоническая Книга Товита (ок. 300 г. до н. э.), где появляется ангел с именем Рафаил (12:15). В Книге Даниила встречаются архангелы Гавриил и Михаил, различающиеся по своим функциям.

Одновременно обретают собственную личину злые духи или бесы. Постепенно персонифицируется и главный противник Бога, вождь злых духов Сатана или Велиар. Эти имена образовались подобно титулу «Мессия» из ветхозаветных служебных терминов: древнееврейское слово сатан («противник», «обвинитель») обозначало всякого врага (Чис 22:22; 1 Цар 29:4), а словом велиал определялся всякий нечестивец и идолослужитель (Вт 13:13, Суд 19:22, 1 Цар 2:12 и др.). В Книге Еноха впервые оформилась популярнейшая затем легенда о падших ангелах во главе с Семьязой (Сатаной), которые, будучи низринуты Богом с небес, принесли на безгрешную до того землю зло, привили людям нечестие и пороки. Эту легенду, по видимому, имел в виду Иисус, говоря: «Я видел Сатану, спадшего с неба как молнию» (Лк 10:18) [18].

В послебиблейскую эпоху с Сатаной был связан хитрый змей известного библейского рассказа об изгнании Адама и Евы из рая (Быт 3:1 сл.). В апокрифической Книге премудрости Соломона (II в. до н. э.) разъясняется: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего; но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его (диавола)» (2:23-24). Таким образом «древний завистник» и его полчища сделались первоисточниками всякого зла, под которым понималась также и смерть. В «Заветах 12 патриархов» действию «начальника заблуждения» Велиара приписаны даже «злые» чувства и помыслы людей (Зав. Рув 4:11; Зав. Сим 5:7).

Подход древних евреев был иным. Бог воспринимался источником как всего хорошего, так и дурного [19]. «Я Господь, и нет иного, – читаем у второ-Исаии, – Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия» (45:7). Однако со временем в иудаизме возобладало мнение, что благостный и милосердный Бог не может быть ответственным за существующее в мире зло. Порождением зла должен быть не Творец мироздания, а кто-то иной, пусть и сотворенный им, но восставший против Бога и вышедший из повиновения. Легенда о падших ангелах во главе с Сатаной, как замечают религиоведы, стала гениальным разрешением этой психологической коллизии.

В глазах Иисуса Сатана имел необъятную власть на земле, был «князем (=владыкой) мира сего» (Ин 14:30; 16:11), «отцом лжи» (Ин 8:44), вселялся в одержимых (Мф 12:26; ср. Ин 22:3), а также был причиной других болезней (Лк 13:16). Поэтому целительство Иисуса заключалось в эксзорцизме – изгнании из больного злых духов. В конечном счете Сатана должен быть изгнан отовсюду, после чего мир освободится от всякого зла, болезней и смерти. Предполагалось, что тотальное изгнание «князя мира сего» увенчает деятельность Иисуса (Ин 12:31). Тогда, при «кончине века», вошедшая с грехопадением Адама и Евы в мир смерть будет побеждена, и все умершие вернутся к жизни.

Скорое воскресение мертвых – постоянный мотив евангельских речений Христа. Представления Иисуса об этом событии в точности соответствовали господствовавшему в то время поверью. Хотя предания о чудесном оживлении отдельных умерших существовали у евреев давно (3 Цар 17:17-24; 4 Цар 4:18-37; 8:1-16), вера во всеобщее воскресение (вставание) мертвых возникла уже в послебиблейскую эпоху. Правда, некоторые ветхозаветные пророки пользовались этим образом, имея в виду национальное возрождении Израиля. Известные пассажи Исаии: «оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела!» (26:19) и Иезекииля, описавшего, как кости мертвых облекаются плотью и оживают (37:1-10) – всего лишь метафора, относимая к еврейскому народу, терпящему национальное унижение. Иезекииль сам говорит, что «кости сии – весь дом Израилев» (37:11). Однако по мере разложения родо-племенного общества, появления и развития индивидуальной морали подобные общенациональные символы вдохновляли людей все меньше. Верующие искали в пророчествах Исаии и Иезекииля надежду на личное избавление от смерти и тлена. Воскресение стало пониматься в буквальном смысле как возвращение к жизни умерших людей [20]. Впервые эта мысль откровенно выражена в Книге Даниила: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (12:2). Иисус почти дословно воспроизводит это речение в Евангелии от Иоанна 5:29. Со времен Маккавеев (сер. II в. до н. э.) вера в воскресение мертвых была уже достаточно распространена среди иудеев и прочно укоренилась в межзаветной апокрифической литературе [21]. Апостол Павел, приведенный на допрос к царю Агриппе II, говорил о воскресении мертвых как о чем-то само собой разумеющемся (Деян 26:18). Грандиозное событие это ожидалось при «кончине» существующего мира, «века сего», и наступлении «дня Господнего». Бог воскресит людей, чтобы судить их по их делам, причем праведники унаследуют Царство Божие, станут нетленными (1 Кор 15:35 сл.), а грешники отправятся в геенну огненную, муку вечную. Иисус провозглашал, что это время уже наступает (Ин 5:28), отчего, как сообщают евангелисты, посылал оживлять мертвых своих учеников (Мф 10:8) и самолично воскресил некоторых умерших. Современные богословы, правда, предпочитают в этом случае говорить не о воскресении, а о воскрешении, имея в виду, что человечество окончательно будет восстановлено только при конце света, между тем как воскрешенные Иисусом люди в свое время снова умерли.

Пожалуй, единственными в Иудее стойкими противниками веры в воскресение мертвых были саддукеи, составлявшие правящую храмовую группировку. Саддукеи вступали в полемику не только с Иисусом, но и с фарисеями, активнейшими пропагандистами воскресения и конца света, с которыми вместе заседали в синедрионе. Обычно саддукеи старались высмеять веру в воскресение и выявить нелепость этой, по одному выражению, «надежды червей». В Талмуде приводятся ехидные выпады противников воскресения, очень похожие на те каверзные вопросы, которые саддукеи задавали, по Евангелиям, Иисусу. Так, ссылаясь на предписание Торы «кто прикоснется к мертвому телу какого-либо человека, нечист будет семь дней» (Чис 19:11), александрийские евреи спрашивали рабби Иегошуа бен Ханину (кон. I – нач. II вв.): будут ли воскресшие люди нуждаться в очищении водою в третий и седьмой день? (ИТ Нид 70b) Рабби Иегошуа не нашелся, что ответить на это, но Иисус в таких случаях вел себя гораздо увереннее. На вопрос саддукеев, чьей женой будет по воскресении та, которая имела поочередно семь мужей, он ответил, что «в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как ангелы Божии на небесах» (Мф 22:30; Мк 12:25; Лк 20:35-36), давая понять, что в будущем мире все браки будут отменены, а воскресшие люди уподобятся бесполым небожителям.

Опираясь в своем мировоззрении почти исключительно на Тору (Пятикнижие Моисеево), саддукеи подчеркивали, что в ней нет указаний на воскресение мертвых (ВТ Санг 90a-b), и критиковали фарисеев за извращение Святого Писания в угоду их мессианским и эсхатологическим идеям. По тем же основаниям саддукеи отвергали учение о душе и загробном воздаянии. Как видно по Евангелиям, Иисус также обрушивался на фарисеев, обвиняя их в том, что они следуют послебиблейской традиции – «преданиям старцев», «заповедям человеческим» (Мф 15:6; Мк 7:3,7) [22], то есть тому, что раввины называли второй или устной Торой (утверждая при этом, что она была дарована Богом тому же Моисею наряду с первой, т. е. настоящей Торой). Однако «заповеди человеческие» Иисус понимал очень своеобразно. Сюда не входило учение о Мессии, конце света и воскресении мертвых, вполне усвоенное им самим. По-видимому, Иисус протестовал лишь против сложных фарисейских ритуалов, в частности, против мелочной очистительной практики (Мф 23:13-33; Мк 7:8: Лк 11:39-44), а также против их показной набожности («лицемерия»), приводящей к искажению и даже к нарушению Закона (как, например, насчет заповеди заботиться о престарелых родителях – Мф 15:3-6). Однако по кардинальным вопросам веры основатель христианства должен был солидаризироваться с фарисеями против саддукеев, как это было впоследствии с апостолом Павлом (Деян 23:6-9). Не случайно, следуя Матфею, Иисус говорил народу: «все, что они (книжники и фарисеи) велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят и не делают» (23:3).

Итак, основными источниками мировоззрения Иисуса были:

1) таргумы – арамейские переводы Ветхого Завета;

2) ветхозаветные апокрифы и псевдоэпиграфы;

3) послебиблейские устные сказания, легенды и притчи, ходившие среди палестинского населения.

Подчеркивая отсутствие у Иисуса специального раввинского образования, мы вовсе не пытаемся умалить его умственные способности, как это может кому-то показаться. Можно быть вполне развитой личностью, не проходя университетов. «Многознание уму не научает», – говаривал еще Гераклит Эфесский. Более того, судя по Евангелиям, очень часто отсутствие специального образования оказывалось скорее достоинством галилейского пророка, нежели его недостатком.

Возьмем хотя бы притчи Иисуса, которые, на наш взгляд, составляют душу синоптической традиции. В то время как, например, притчи Книги Еноха утомительно однотипны, назойливо-дидактичны и лишены живых образов, притчи Иисуса исполнены поэзии и природного очарования. В современных переводах Евангелий их обычно представляют в виде стихов или рифмованной прозы, имея в виду, что они именно так звучали вначале по-арамейски. Но даже в переводах притчи эти оставляют глубокое впечатление. Автор их был превосходным рассказчиком, прекрасно знавшим быт окружающих его людей, их заботы и чаяния. Пусть притчи эти подчас наивны (как, например, представления о царском пире: Мф 22:1-14; ср. Прч 9:1-2), но не скучны, не однообразны, потому что родились в гуще жизни, а не в умозрительной схоластике раввинских учителей. С простыми людьми Иисус говорил на простом, понятном им языке, чем выгодно отличался от иерусалимских книжных мудрецов. Кроме того, в его словах отражались внутренняя сила и убежденность, чего также не доставало столичным учителям (Мф 7:28; Мк 1:22; Лк 4:32). Конечно, их должна была раздражать необыкновенная популярность галилеянина, его способность быстро находить понимание и сочувствие простого народа. Думается, не столь уж неправ был Пилат, определивший, что иерусалимские старейшины предали Иисуса на смерть из зависти (Мф 27:18; Мк 15:10).