"Садовники Солнца" - читать интересную книгу автора (Панасенко Леонид Николаевич)

ПЕРВЫЙ БРАТ

Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.

– Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в Светлых садах. Сейчас там собирают яблоки.

Скупое послание Центра по учёту и распределению физического труда, записанное электронным секретарём, обрадовало Илью и вызвало улыбку.

Человеку всегда чего-нибудь не хватало, подумал он. Тысячелетиями, скажем, создавался и развивался мир материальных ценностей. Мир жилья, вещей, еды. Средств передвижения и связи, жизненно необходимого и необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного. И во все времена потребности постоянно опережали возможности человечества. Оно и понятно: потребность есть мысль – быстротекущая, изменчивая, а возможность – это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве и времени. С появлением так называемых дубликаторов вещества процесс воспроизводства обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации искомого. Физический труд стал редкостью, диковинкой. И тут вдруг оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему не хватало мускульной, грубой работы. Её стали придумывать, изобретать. Те же самые яблоки, например, могли за считанные минуты убрать автоматы. Могли, но...

– Вот как ты встречаешь гостей, – притворно обиделся Юджин Гарт. Заполучил тут все мыслимые блага – работай не хочу, сад его ждёт... Нет, чтобы с друзьями поделиться.

– Вы же улетаете, – возразил Илья.

– Сегодня, но не сейчас, – парировал Юджин. – Приглашай, не стесняйся.

Армандо улыбнулся им обоим.

– Я готов, – сказал он. – Где же твой сад, Садовник?

– Грабители, – вздохнул Илья и вызвал по браслету связи ближайший свободный гравилёт.

По дороге Юджин, как когда-то Ильёй, открыто любовался Армандо, много шутил, вставлял где надо и не надо своё излюбленное «великолепно».

В Светлых садах было в самом деле светло. Высокие яблони росли безо всякой системы, далеко друг от друга. В их мощных стволах, тяжёлых изгибах веток откровенно заявлял о себе избыток жизненной силы. И в то же время сад не мог скрыть свою старость. Она проскальзывала и в этой вызывающей мощи деревьев, и в их безумной щедрости. Плоды несказанной красоты и размеров спешили передать всем нехитрую философию сада: «Вот родил, постарался...» Илья знал этот сорт яблонь: каждый раз они плодоносили будто в последний раз; им нравилось обманывать самое себя.

– Что в Школе? – поинтересовался Илья. – А то всё о Жданове да о Ефремове говорим. Мне уже эта парочка надоела. Ефремов, кстати, завтра тоже улетает.

– В школе как в школе. – Гарт срывал плоды аккуратно, по одному, любуясь каждым яблоком. – Новые люди, новые хлопоты... Начинаем подумывать о специализации Садовников.

– Хирурги, разумеется, пока не нужны?

Юджин развёл руками.

– А историков, кстати, нам крайне не хватает, – добавил он, поглядывая на Армандо. – Я вам даже завидую... Какие темы! История гуманизма... Роль рационального и чувственного... Миф о Христе... Великолепные темы.

Затем Юджин рассказал, что в совете Мира сейчас рассматривается вопрос об определении официального статуса Службы Солнца, как планетарной организации на уровне педсовета. Таким путём, например, утвердился полтораста лет назад совет Морали, который взял на себя контроль за соблюдением правил человеческого общежития...

– Правильно! – обрадовался Илья. – Статус совета – это уже признание. Мы нужны планете!

– Кто спорит, – согласился Гарт. – Нужны. Но узаконивать Службу рано. Преждевременно. Мы ищем сейчас. Тот же статус свой ищем. Экспериментируем. Отбиваемся от пережитков прошлого и находим новые проблемы. Бледнеем от неудач... Рано, братцы! Кстати, Юго-западная зона высказалась против предложения.

– И Иван Антонович? – удивился Илья.

– Одним из первых.

Армандо слушал их с нескрываемым любопытством.

У Ильи потеплело на сердце – «самородок» явно понравился руководителю Школы. Немногословный, добряк, ранимый. А какой у Армандо доверчивый взгляд. И отвлечённый. Обращённый в себя, в свои размышления.

Не беда, подумал Илья, если из него не получится «оперативника». Даже к лучшему. Служба Солнца активно обрастает собственными теоретиками. Вон и Егор... Его, помнится, ещё на втором курсе приглашали в НИИ Счастья. После статьи о новых тенденциях самовыражения. «Желание человека реализовать себя как личность мы можем теперь постулировать в качестве первейшей жизненной необходимости...» Кажется, что-то в этом роде... Прав Егор, трижды прав. Ведь и Анатоля не так любовь, как боязнь собственной тщеты измучила. Помнишь мысли его, подслушанные зимой, в Карпатах? Как душа его кричала. Как жёг его огонь – «несостоявшийся, несостоявшийся...» Господи, неужели он перегорел, перебесился, перебродил? Неужели его, наконец, прибило к берегу? К тому берегу, где жизнь и горечь, где всего понемногу, где друзья...

– Солнечное занятие, – удовлетворённо прищурился Юджин.

Он присел возле своей корзины, выбрал зачем-то самое зелёное яблоко и смачно захрустел, приговаривая:

– Мне много не надо. Мне бы в Птичьем Гаме поселиться. Мне бы яблоки с друзьями собирать.

– Алёна, смотри, – позвали её подружки. – Да смотри же!

Серебристый гравилёт со свистом пронёсся над тополями во дворе школы и возле Днепра взмыл вверх. Перелетев через реку, он резко нырнул в сосновый лес.

– Папа! – закричала Алёна. – Это он, папочка. Прилетел!

Девочка побежала по дорожке, пританцовывая и размахивая руками. У зелёной виноградной арки, соединявшей школьный двор с руслом улицы, Алёна задержалась.

– Таня, – крикнула она. – Скажи всем, что ко мне прилетел папа. Учителю Армандо скажи. Я завтра не приду на занятия.

В том, что гравилёт службы Обитаемых миров привёз отца, Алёна не сомневалась. В Птичьем Гаме, кроме них, было ещё три семьи звездолётчиков, но все они жили на левобережье, да и кто ещё так прилетает нежданно-негаданно, оглушив всех, как Соловей-разбойник, своим гравилётом.

Возле «горбатого» моста Алёна заскочила в жёлтую кабину Службы Солнца. С сомнением потрогав пластинку вызова для детей – заяц в форме Садовника, нарисованный на ней, смешно подмигнул и отдал честь, девочка дотянулась до «взрослого» знака Солнца. В объёме изображения появилось уже знакомое Алёне лицо дежурной.

– Тётя Нина, – затараторила она. – Очень важная просьба. Понимаете, мы играли во дворе школы, а тут ка-а-к засвистит... Надо опять грозу, тётя Нина. Вы попросите климатологов?

– Наверное, отец вернулся? – догадалась дежурная.

– Да, да. Ка-ак засвистит над школой... Только пусть они хорошую грозу сделают, тётя Нина. Папа очень любит грозу... И чтобы дождь был тёплым-претёплым.

– Ладно, болтушка, – улыбнулась Нина Лад. – Сейчас узнаю – не возражают ли соседи.

– Спасибо, тётя Нина. Они не возражают. У нас-то и соседей нет.

Алёна бежала по скоростной дорожке... Ветер лохматил ей волосы, платье плескалось, а сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышат даже встречные пешеходы.

– Папа прилетел, поняла? – крикнула она реке, когда дорожка, достигнув середины моста, заструилась под уклон.

Над лесом, над их невидимым пока домом, в вечернем небе заворочалась грозовая туча. Громыхнуло раз, Другой.

– Будет, будет тёплый дождь, тёплый дождь, – запела девочка.

Алёна представила, как взберётся на плечи отца – так делала маленькой, – а он примется шумно дышать ей в живот, щекотать усами. Она будет визжать от удовольствия, ещё крепче обнимая его голову, а в глазах у мамы, наконец, растает лёд ожидания и они станут тёплыми-тёплыми. Будто лужи, которые останутся после грозы и по которым они обязательно пойдут после ужина побродить втроём...

Гроза началась раньше, чем предполагала Алёна.

Не успела она ещё спрыгнуть со скоростной дорожки на среднюю, как вокруг потемнело, сыпанул крупный, частый дождь. Климатологи, очевидно, что-то напутали: туча дышала зло и порывисто, дождь обжигал холодом. Алёна мгновенно промокла.

«Это чепуха, – подумала девочка, подбегая к дому. – Главное – вернулся папа. Теперь не надо будет крутить по вечерам его видеописьма. С Арктура и Проциона, и ещё с какого-то Зуба Дракона... Он дома. Вернулся!»

Окна гостиной на первом этаже их дома были, как всегда, распахнуты. Алёна ещё издали услышала чужой голос, узнала его и обрадовалась вдвойне: папа вместе с дядей Сеней прилетел.

«Сейчас напугаю, – засмеялась она, ныряя в густые заросли черёмухи и пробираясь к ближайшему окну. – Рычание бронеящера с Проциона под аккомпанемент раскатов земного грома – блеск!»

Девочка потянулась к окну, услышала голос матери и... замерла от страха.

Мама... Что с ней?

– Сеня, милый, я не пойму. – Мама говорила с трудом, как бы превозмогая острую боль. – Я ничегошеньки не пойму. Повтори. Скажи ещё раз. Они ведь живы? Живы?

– Да, Мария, я уже говорил... Вне всяких сомнений. Но... Этот поток жёсткого излучения был для них полнейшей неожиданностью. Хочешь спастись прыгай в подпространство. Но вся беда в том, что у них нет энергии для обратного прыжка.

– Где же они теперь, где?

– Не знаю, Мария.

Страшные слова не все сложились в сознании девочки. Она поняла одно отца дома нет, он не прилетел. Холодные потоки дождя мгновенно смыли всю радость, тело у Алёны закоченело.

– ...Нет, Мария. Выйти на связь они тоже не могут. По той же причине у них нет энергии. Теперь всё зависит от случая. Если они вынырнули из подпространства где-то рядом, то дойдут к Земле на ионной тяге. Но если их бросило вдоль Радиуса доступности...

– Это много, Сеня?

– Семь тысяч световых лет.

«Не будет! – замерло сердчишко Алёны. – Папы не будет... Тысячи лет... Даже вестей не будет!»

Она то ли вскрикнула, то ли застонала.

Не помня себя, не видя ничего вокруг, бросилась бежать.

Напролом. Безоглядно.

Колючие ветки шиповника схватили девочку на опушке – она рванулась. Обдираясь в кровь, высвободилась. Бежала уже из последних сил – всё дальше, всё глубже в лес. Задыхалась от рыданий, от чёрного ужаса, который гнался за ней буквально по пятам: «Не будет! Тысячи лет не будет...»

В глухом овраге Алёна упала. Силы и мысли покинули её. В распахнутых глазах девочки отражались равнодушные звёзды, успевшие объявиться в прояснившемся небе.

...Дома Илью ожидало письмо от сестры и три разноцветные карточки-опросники.

«Узнаю Светлану, – подумал он, открывая узенький конверт. – Узнаю, но не понимаю. Почему деловая и сильная женщина отдаёт предпочтение клочку бумаги, а не живому общению? Всего-то дел – набери индекс на браслете связи и говори, сколько хочешь...»

Письмо было обычным: несколько фраз о Вадиках – большом и малом, краткий отчёт об успехах Светланы в генетическом моделировании, а вот и традиционные нравоучения. Ну что ж, всё это уже было. Впрочем, нет. Вот здесь сказано нечто новое. Любя, конечно, пишет, но как непримиримо и обидно:

«Может, ты и знаешь, но на всякий случай сообщаю: Иштван Кишш, с которым ты учился в медицинском, вчера назначен главным врачом на Пальмиру. Это прекрасная планета курортного типа. Только-только сдали в эксплуатацию. У Иштвана теперь море работы. Не обижайся, Илюша, но мне обидно за тебя. Обидно, что ты бросил конкретное и нужное дело ради сомнительных занятий добротворством.

Я не отрицаю Службу Солнца. Но для тебя, зрелого специалиста, это запоздалая романтика...

Потом уж очень эфемерна ваша главная заповедь – счастье должно стать неизбежностью. Мы и так счастливы – общественно счастливы. Но я, например, ни за что и никому на свете не отдам свою неудовлетворённость учёного, слёзы неудач и даже... вспышки ревности...»

– Чудак-человек! – воскликнул Илья, откидываясь в кресле. – Да кто тебе мешает – страдай, ревнуй на здоровье! Эх, сестричка, сестричка!..

Его одолевало возмущение.

Чтобы отвлечься, Илья взял карточки опросов общественного мнения. Так, институт Семьи интересует моё отношение к полигамии. Думаю, дело стоящее, на любителя... Дальше. Служба Сервиса просит поделиться своими соображениями о работе Центров обслуживания. Отвратительная система привязывает тебя к земле крепче фундамента. И это во времена модулей и дубликаторов вещества... Что ещё? Опять двадцать пять плюс Светлана. Голубая карточка института социальной психологии, а на ней «голубой» вопрос: «Назовите основные моральные категории, определяющие сущность современного человека».

«Это пожалуйста», – улыбнулся Илья и размашисто начертал поперёк карточки: «Стремление к всеобщему счастью!»

Подумал немного, хмурясь и поглядывая на письмо сестры. Затем начал писать прямо на карточке:

«Согласен с тобой, Светлана.

Сделать всех людей одинаково счастливыми – это, конечно, прекрасная, но несбыточная мечта, не более. Невозможная мечта, да и ненужная. Счастье не хлеб, его на равные кусочки не разделишь.

Но!

Но делать людей счастливее можно и нужно. Необходимо!

Поэтому я не приемлю твою (или у кого ты там вычитала?) формулировку „мы общественно счастливы“. Чересчур уж она обтекаемая, удобная для равнодушных. Да, общество в целом счастливо. Но это вовсе не значит, что Анатоль, заблудившийся в собственной душе, имел право убить себя и других, уничтожить огромный труд людей. Это не значит, что общество может позволить таким, как Дашко, паразитировать на чужих интеллектах. Наше всеобщее благополучие ни в коей мере не может оправдать, например, равнодушия к судьбам аборигенов далёкой Геи. Видишь, сестричка, как туго всё переплелось.

Может, ты помнишь, я с детства люблю старые слова. Выстраданные и испытанные, отмытые в реке времени так, что к ним пришёл совершенно новый смысл.

Так вот, Светлана.

Я знаю пока во Вселенной одно божество – человека. И воля его не может быть иной, кроме воли любви, счастья и добра. Это его предопределение, его светлый рок, если хочешь – фатум, но только рукотворный, улыбчивый. Это, наконец, – судьба человечества. Им лично выбранная – раз и навсегда, добытая кровью и потом, и потому непреложная!»

Письмо сестре было как взрыв, как освобождение от сокровенных и давно созревших мыслей.

Сразу стало легче. И сразу навалилась неодолимая усталость, которая собиралась несколько недель подряд и которую он старался отогнать все эти дни...

Где-то над городом пробовала свой голос гроза.

Но Илья уже не слышал её громыхания. Он спал, неудобно согнувшись в кресле и положив под правую щеку ладонь.

– Вот беда, – пробормотал Гуго, останавливаясь. – Передохнём минутку. Здесь поляна.

Он явно не выдерживал темпа, который задал Илья: часто и трудно дышал, на широком, добродушном лице блестели капельки пота.

– Ты обижаешь свой организм, брат. Запустил совершенно, – укоризненно заметил Илья, хотя все его мысли были сейчас о девочке.

Что с ней?

Где она?

Вокруг стоял ночной лес. Кроны сосен глухо шумели, иногда слышались голоса людей, перекликающихся между собой, вскрикивали потревоженные птицы. В полукилометре от их поляны над лесом неподвижно висел гравилёт, поддерживая чашу сверхмощного прожектора. Мертвенный голубой свет, казалось, даже не касался земли. Плавал, клубился над слоем хвои, вместе с туманом стекал на дно оврагов.

«Ещё час назад, – подумал Илья, – я мирно спал в кресле. Так мирно, что даже не услышал сигнала вызова. Спасибо Гуго – разбудил...»

Он снова увидел над собой лицо товарища, услышал его взволнованную скороговорку:

– Проснись, брат, проснись скорее. Беда.

– Что случилось? – подхватился он.

Уже на ходу Гуго пояснил:

– Пропала девочка. Нина Лад просила всех, кто свободен, помочь в розыске. Представляешь, – добавил он сокрушённо, – там около десяти тысяч гектаров нетронутых лесов, овраги...

Перед нарядным зданьицем местного отделения Службы Солнца уже собралась толпа. Люди стояли молчаливо, в дождевиках и куртках, с фонариками. У некоторых к поясам были пристёгнуты комплекты первой помощи.

– Чего ждать? Чего? – заторопился Гуго. – Машины уже поданы.

К белому пятачку посадочной площадки в самом деле подошла колонна пассажирских гравилётов.

– Спасибо, друзья! – возле входа в головную машину появилась высокая гибкая женщина. Она повернулась лицом к толпе – на груди сверкнул знак Солнца. – Спасибо, но мы не можем забрать с собой всех. Нам нужно сто сто двадцать добровольцев.

Не обращая внимания на ропот недовольства, Нина Лад продолжила:

– Объясняю суть дела. Девочку зовут Алёной. Двенадцать лет, одежда светлая, лёгкая. Четыре часа назад она заказала у нас грозу для отца-звездолётчика и побежала его встречать. Девочка не знала, что отец её не вернулся. Вообще не вернулся... В дом свой Алёна так и не вошла. Где она – никто не знает.

– Мог ли кто сообщить ей о несчастье? – спросил чернобородый юноша в куртке службы Сервиса.

Нина Лад покачала головой:

– Исключено. Но хватит об этом. Надо искать.

И вот уже два часа, как длятся поиски. Что с девочкой? Где она?

– Давай разойдёмся, – предложил Илья Гуго. – Так будет быстрее.

Света прибавилось – над лесом зажгли ещё два прожектора. Прибавилось и тумана. Он поднимался, будто паводковая вода, струился вверх, к верхушкам, скрадывая контуры стволов. От него веяло холодом и тревогой.

Что с Алёной?

Мигнул браслет связи. К Илье тотчас вернулись ночной лес, туман, голоса людей и птиц.

– Будьте все внимательны, – предупредила Нина Лад. – Только что нам сообщили: во время грозы девочку видел биоархитектор Евгений Павлов. Это в вашем квадрате, Илья, за питомником. Павлов окликнул её, но девочка или не услышала, или не обратила внимания. Бежала сломя голову. Глаза дикие, остекленевшие...

– Спасибо за информацию. Ищем.

«Скорей всего аффективно-шоковая реакция, – подумал Илья, перебирая свои медицинские познания. – Форма гиперкинетическая: реакция „двигательной бури“ по Кречмеру. Похоже, очень похоже. Паническое бегство, движения беспорядочны и хаотичны. Где находится, что с ним – человек не осознаёт...»

В чаще испуганно ухнул филин. Туман разрастался, осторожно обходил ветки, будто боялся поколоться о хвою.

– Илья-я-я!

Возглас долетел глухо и невнятно, откуда-то из тёмных глубин оврага.

– Сю-ю-да-а! – опять позвал Гуго.

Илья поднял руки, чтобы защитить лицо, и ринулся вниз.

Девочка лежала на боку, неестественно повернув голову, а Гуго суетился вокруг и только мешал.

– Вызывай гравилёт, – отрывисто бросил Илья, поднимая маленькое закоченевшее от холода тельце на руки. – Здесь они не сядут, деревья мешают, пусть идут за нами по пеленгу. К поляне.

Выражение ужаса, застывшее на лице у девочки, изменило её черты, к тому же в овраге было темно, однако Илья всё равно почувствовал в облике Алёнки нечто очень знакомое.

«Странно... Я определённо где-то её видел. Впрочем, лучше под ноги смотри. Чертовски скользко! А диагноз подтвердился. Классический случай, по Кречмеру. После „двигательной бури“ – реакция „мнимой смерти“... Бедная девочка. Как тебя горе ударило... А что, если попробовать? Нет, гипноз сейчас ничего не даст... А что, если...»

Громадина гравилёта возникла перед ним внезапно, буквально в двух шагах. Илья увидел рядом с собой Гуго, и Нину Лад увидел, и были ещё какие-то люди, но мир для него вдруг сошёлся на маленькой женщине, которая шла к нему будто слепая, на её горестном лице и моляще протянутых «Девочка моя!» – руках.

«Она, – тупо и удивлённо отметил Илья. – Незнакомца. Моя Прекрасная Незнакомка!»

– Алёна уже вне опасности, – сказал он. – Уберите резкий свет.

– В медцентр, – скомандовала Нина Лад.

Гравилёт прыгнул в небо.

«Будь что будет, попробую, – решил про себя Илья. – Соединить два сознания без помощи поливита, конечно, трудно. Почти невозможно. Но попробовать надо».

Лицо Прекрасной Незнакомки опять всплыло перед его глазами. Она о чём-то спрашивала, но Илья, приняв решение, от всего отключился.

– Мне нужна тишина, – сказал он, укладывая холодное тельце на сидение. – И фон. Думайте все. Интенсивно, сосредоточенно. Нужен фон тепла и участия. Вы как бы пытаетесь проникнуть в душу девочки. В душу, которая захлопнулась от болевого удара... Осторожней, пожалуйста. Ласковей!

Он опустился на колени, чтобы было удобней, положил пальцы на виски Алёны.

– Думайте, – попросил Илья, закрывая глаза и сосредоточиваясь. Ласковее. И настойчивее. Ещё настойчивее!

Девочка шевельнулась, застонала.

– Беру, – прошептал Садовник, раскачиваясь, будто в трансе. – Беру на себя!

Чужая боль обожгла мозг. Илья, коротко вскрикнув, отпрянул.

Контакт сознании прервался, но дело уже было сделано: Алёна потянулась к матери, заплакала. Жалобно, взахлёб, вздрагивая всем телом.

За теми рыданиями пассажиры гравилёта почувствовали облегчение, будто девочка, наконец, сбросила с себя огромный и непосильный для неё груз.

Илья знал: климатологи после некоторых пререканий в местном Совете продлили купальный сезон до двадцатого октября.

Небольшая гроза, прошумевшая вечером по заказу Алёны, не остудила Днепр. Парная, даже более тёплая, чем обычно, вода обнимала и уносила Садовника в ночь. И тело, испокон веков недоверчивое тело, на какой-то миг обманулось, отдалось изначальной среде.

Среда эта в сей благословенный час одинаково ласково принимала всё. И поздние звёзды осени, и предостерегающий блеск буйков, обозначающих фарватер, и одинокого пловца. Стояла такая фантастическая тишина, что Илья, казалось, слышал, как в дальних заводях ворочаются во сне двухметровые сомы.

«Пора!» – коротко всплеснула под рукой волна.

Илья повернул к берегу.

Ива, которую он не раз снимал, стояла сонная и немая. Дерево показалось Илье растерянным: тут пора одежды скидывать, жизненный цикл подсказывает, а река советует зеленеть... Ива оставалась. Илья улетал и увозил записи из её жизни, и её нехитрые тайны увозил.

«Жаль только, – подумал он, – что никакая запись не сохранит для меня волшебство птичьих ораторий».

Городок без них не мыслился, впрочем, как и память о нём, однако стажёру надо было торопиться.

Вообще-то можно было вылететь утром.

На пределе скорости, загерметизировав модуль, Илья успевал к месту встречи, даже если бы вылетел в семь. Но утром пришлось бы прощаться – с Гуго и Калием, Ниной Лад и, пусть мысленно, с Прекрасной Незнакомкой, чья боль отрезвила его, отвлекла от бесплодных мечтаний. Прощаться Илье ни с кем не хотелось.

Ночное купанье взбодрило его. Куда и девалась противная тяжесть в ногах – наблуждался всё-таки по лесу, упорядочились мысли.

Вот и Шестое кольцо. Дом его крепко спал.

Илья зажёг в обеих комнатах средний свет, и, хотя в модуле было абсолютно чисто, для чего-то скомандовал автоматике:

– Всё убрать. И живо.

Затем на глаза попалось неотправленное письмо к сестре.

Илья перечитал несколько фраз, прикрыл на миг глаза: «Да, я действительно знаю во вселенной одно божество... Но каким слабым оно бывает! Как сложны его пути к совершенству! И как трудно убедить подчас беспомощное, хнычущее божество в том, что оно – велико и прекрасно, заставить его поверить в своё великое человеческое, а может, и космическое предназначение... Разве это не конкретное и нужное дело, к которому хотела бы приобщить меня Светлана? Кроме того, она не знает...»

Светлана не знала, что вчера Юджин Гарт прежде чем поздороваться объявил ему решение комиссии о присвоении Илье Ефремову квалификации Садовника и, подмигнув, поинтересовался:

«Не передумал лететь на стройку? Смотри, Анатоль уже будто бы взялся за ум, кроме того, с ним Ирина. Экзамен тебе зачли. Теперь ты волен выбирать».

Его опять начала одолевать усталость, клонило ко сну. Илья глянул на браслет связи. До встречи оставалось четыре часа. Он вернулся на лоджию, устроился в кресле и стал слушать, как свистит ветер. И опять услышал голоса птиц. Как тогда, в Птичьем Гаме, ранним утром...

Его разбудило солнце. Огромное, лохматое, оно, казалось, раскачивалось перед самым носом и беспощадно слепило. Он зажмурился, а когда открыл глаза, то первым делом увидел внизу плавный и мощный изгиб Волги. Река сверкала чистотой и солнцем. Само же светило вернулось на свой пост, а вместо него метрах в трёхстах от Ильи плыл жёлтый модуль Жданова.

– Эй там, на палубе, – крикнула Язычница, высовываясь из окна. Приготовиться к стыковке! Кос-с-смический вариант! В небе над Волгой!

Модули медленно сближались.

– Где Анатоль? – крикнул Илья.

– На кухне, – засмеялась Ирина. – Я поручила ему, как монументалисту, украсить стол. Надеюсь, ты не успел позавтракать.

Их модуль стал разворачиваться.

– Осторожно, ребята, – предупредил Илья. – Сейчас тряханёт.

Удар оказался сильнее, чем он предполагал.

Высокая ваза из монохрусталя упала на пол и разбилась. Что-то рухнуло с полок. Только ванька-встанька сначала бешено заплясал на столе, потом раскланялся, но всё-таки не упал.