"Садовники Солнца" - читать интересную книгу автора (Панасенко Леонид Николаевич)

НАД ПРОПАСТЬЮ

«Неужели?..»

Этот неотступный вопрос терзал его с тех пор, как позвонила Ирина. Слова её были обычные, даже чуть насмешливые, но нечто хрупкое и беззащитное, льдинка непонятного переживания тоненько позванивала в них, и он вдруг засомневался во всём – в себе, Ирине, непреложности слов – и начал гадать: «Что же это значит?»

«Неужели любит?»

«Неужели всё, что мучило меня, есть не что иное, как плод больного воображения? Больного?! Да, да, чему ты удивляешься? Ты давно болен нетерпением и мнительностью, гигантизмом желаний и дистрофией возможностей, неразборчивой, слепой сверхтребовательностью к себе и, что печальней всего, к другим».

Анатоль поёжился.

Никогда ещё, даже в мыслях, он не был так безжалостен по отношению к самому себе.

«Выходит, я мучил её? Своей самовлюблённостью, эгоизмом?»

Он тут же возразил себе:

«Брось казниться... Всё это имеет значение только в одном случае – если Ирина... Нет, нет! Откуда ты пришла, надежда? В чём почудилась? В слове, жесте? А может, в приглашении посмотреть стройку? Но ведь это чепуха! Формула вежливости. Таких, как ты, только в гости и приглашают... После всего. После всех „нет“. Дав время на отрезвление. Чтобы потом предложить дружбу».

Он машинально поднял воротник куртки – к вечеру от реки потянуло прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И всё, что было потом, – метания в ожидании рейсового, сам полёт, гигантская стройка, замершая сегодня по случаю дня Памяти, всё это, как ни странно, осталось за пределами сознания.

Река играла крупной галькой.

Раньше здесь был обыкновенный ручей, прозванный за кроткий нрав и прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить его – нашли подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно название. Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой несло щепу и хвою, тучи песка и даже средних размеров камни. Катило, погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.

Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако что-то в облике реки, неуловимое, уже уходящее, подсказало ему: над этой личностью, состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было совершено насилие. Угадывался факт. И этого оказалось достаточно, чтобы испортить ему настроение.

За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.

Он шагнул к ней.

Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать – нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вскинулись – и тут же упали.

Он не смог бы сейчас ничего объяснить.

То ли одиночество последних месяцев выработало в нём какое-то сверхчутье, то ли в облике Ирины, в её неестественно покорных и жалеющих глазах в самом деле угадывалась заданность этой встречи, но Анатоль вдруг отчётливо почувствовал в любимой то же насилие, о котором кричала ему река. Ощущение, что рядом с ними присутствует кто-то чужой, что это именно он привёл Ирину на берег Ясного, было таким отчётливым, что Анатоль, угрожающе нагнув голову, оглянулся.

Нигде никого.

И всё же этого предчувствия хватило, чтобы их разговор, ещё толком и не начавшийся, вдруг отчаянно взмахнул руками, будто человек, ступивший на ледяной откос, и заскользил, заскользил – к нелепому, никому не нужному, однако уже неизбежному падению...

– Покажешь как-нибудь свои новые работы? – Ирина видела, что их разговор вянет буквально на глазах, не понимала – отчего и мучительно искала какие-то новые слова. Они вроде и находились, но, вымолвленные, тотчас теряли вес. Река уносила их, будто сор.

Анатоль вздрогнул.

Просьба Ирины показалась ему продолжением собственной лжи.

– Разве ты не знаешь? – он нахмурился. Губы его сложились в горькую полупрезрительную ухмылку. – Я – пуст! У меня за душой ни-че-го-шень-ки! Я год уже в руки ничего не брал, понимаешь ты это?! Да, я лгал тебе, когда ты изредка звонила. Я не рисовал в горах, я там выл, понимаешь?! Вот так, по-волчьи...

Ирина отпрянула.

Тяжкая, слепая волна захлестнула мозг Анатоля, смыла логичные и ясные построения рассудка.

– Ложь, всё – ложь! – крикнул он. – И ты тоже лжива! Зачем ты позвала меня? Если нет любви, если не было...

Он задыхался от гнева, терял слова:

– Скучно, видишь ли, ей... Огонь...

– Ты не прав, Толь, – девушка побледнела. Одной рукой она поспешно опёрлась о ствол корявой сосенки, другую прижала к груди. – Я всё понимаю и очень жалею... Но ты не прав, Толя. Чувствуют по-разному. И любят тоже.

– Что?! – он уловил из всего сказанного только одно слово. Оно разрослось до неимоверных размеров, стало крениться на него, будто скала. Вот-вот рухнет и раздавит. – Жалеть? Меня? Ты...

Анатоль рванулся, побежал, не разбирая дороги, в глубь стынущего леса. Среди сосен то и дело попадались какие-то странные сооружения и механизмы. Он натыкался на них, сворачивал, кружил между деревьев и скал, среди непонятной внеземной бутафории, пока, наконец, не увидел нечто знакомое: возле цепочки лёгких сферических павильончиков высилась ярко-жёлтая громада «Голиафа».

– Я вам покажу! – яростно выдохнул Анатоль, будто всё, что он видел, было ненавистно ему, враждебно. В каждом камне, в каждом дереве чудились теперь враги. Окружающие его, спутавшие все тропки, перекрывшие все ходы-выходы.

– Я вам сейчас покажу!

Он взбежал по металлической лесенке, рванул на себя дверцу кабины.

– Вперёд! – скомандовал Анатоль.

Тяжёлая сверхмощная машина дрогнула, поползла вперёд. «Голиаф» предназначался для земляных работ и, как все машины планеты, управлялся звуковыми командами, голосом, то есть, словесно вводилось только основное задание – курс движения, скорость, производственная задача. Всеми промежуточными операциями управлял логический блок.

«Голиаф» вдруг остановился.

– Что ещё? – взревел Анатоль, наклоняясь над пультом.

– В секторе действия рабочего инструмента творения человеческих рук, ответила машина. – Полусферы – ценные экспонаты.

Анатоль зловеще расхохотался.

– И тут нельзя, – пробормотал он, нащупывая на полу кабины массивный стержень. – Где у тебя блок ограничений? Здесь? Хорошо. Сейчас я тебе растолкую...

В следующий миг стержень обрушился на пульт.

Анатоль бил и бил до тех пор, пока «Голиаф» вновь не двинулся вперёд тяжело раскачиваясь и слепо тыкаясь из стороны в сторону.

Сферические павильоны хрустнули под гусеницами, будто яичная скорлупа.

Браслет связи мигнул малиновым огнём, запястье кольнул электрический разряд.

Илья вскочил.

Кто-то вызывал его по специальному каналу. Впервые он понадобился кому-то как Садовник. Кто-то просил помощи.

– Слушаю, – поспешно отозвался он.

В объём экранчика ворвалось лицо Ирины. Бледное, испуганное. Из глаз Язычницы катились горошины слёз.

– Он здесь, на стройке, – сказала девушка, кусая губы. – Он ничего так и не понял, ничего... Почему вы молчите, Илья?

– Что случилось? – Илья машинально потянулся за форменной курткой. Где он?

– Убежал, – всхлипнула Ирина. – Он какой-то бешеный. Он погубит себя. Спасите его, Илья!

Гнев, жаркий, как удушье, гнев завладел Ильёй. «Неужто всё прахом? - мелькнула возмущённая мысль. – Месяцы узнавания, работы. Усилия стольких людей. Их боль и тревоги. Моя боль...»

Он устыдился этой вспышки. Так же тяжело и жарко, как и гневался. «Это не вина Анатоля, запомни, – приказал он сам себе. – Это беда его. И твоя тоже».

– Лечу, – коротко сказал он Ирине. – Вылетаю. Только вы не волнуйтесь. Я вылетаю.

Уже в воздухе Илья пожалел, что не вызвал скоростной глайдер. Гравилёт – машина хорошая, но там Анатоль и у него слишком много свободного времени... Бешеный – так сказала Ирина. Зная его импульсивность, можно ожидать... Что, собственно, можно ожидать? Всё, что угодно. Да, поговорили...

Вынужденное бездействие становилось невыносимым. Дурные предчувствия подступали со всех сторон, и Илья не успевал от них отбиваться. Минут через десять, когда Анатоль вдруг померещился ему уже неживым – а что, а что, пытался же он покончить с собой, пытался?! – Илья встрепенулся и вызвал по шестому каналу совет Мира.

– Стажёр Юго-западной школы Садовников, – представился он дежурному оператору. – Прошу две минуты планетарной связи.

– Мотивы? – спросил оператор.

– Человек в опасности, – скупо ответил Илья и, помедлив, будто слова эти не давались ему, добавил: – Возможно, опасен и сам.

– Даю минутную готовность, – оператор сделал на пульте какое-то переключение.

Илья даже поёжился, представив, как вызов совета Мира заставляет всех и каждого отвлечься от своих срочных или несрочных дел, взглянуть на браслет связи или на общий экран. Миллиарды людей сейчас будут...

– Говорите, – позвал его оператор. – Земля слушает вас.

– ...Сорок минут назад, – Илья заканчивал своё обращение, – Жданов находился в районе строительства Музея Обитаемых миров. Гнев неправедный или отчаянье владеют сейчас им – я не знаю. Но кто бы ни встретил его, сообщите мне. И будьте с ним бережны.

Планетарный эфир отозвался лишь тихими шорохами. И в этой тишине Илье почудилось ожидание огромного множества людей. Внимательное, ещё не укоризненное, но уже чуть-чуть недоумённое ожидание. Будто он что-то забыл сказать. Необязательное и в то же время самое главное. Ждал и оператор, хотя две минуты уже истекли.

И тогда Илья, повинуясь какому-то наитию, торопясь, чтобы не прервали планетарную связь, добавил мгновенно сложившуюся формулу:

– Я, Илья Ефремов, нарекаю Анатоля Жданова братом своим! Готов разделить судьбу его и ответственность за все его действия.

Сразу стало легче.

Все тревоги на время отодвинулись на задний план. Осталась одна лишь мысль – настойчивая, острая: «Успеть!».

Илья решительным движением поднял панель пульта управления гравилётом, нашёл продолговатый жёлтый брусок блока ограничителей и попробовал его вынуть. Блок не поддался. «По-видимому, конструкторы предусмотрели, что найдутся охочие... – отметил с досадой Илья. – Но тогда они должны предусмотреть и...»

Он поспешно достал жетон с изображением Солнца, вставил его в щель на пульте, под которой значилось: «для служебных программ». Жёлтый брусок блока ограничителей упал в подставленную ладонь.

...Ускорение распластало его сильное тело в кресле, отозвалось внезапной болью в каждой клеточке, нерве, сосуде.

Возносящаяся капелька гравилёта всё глубже проникала в стратосферу. Уже заметно округлилась внизу Земля, подёрнулась голубизной. Уже подступала со всех сторон ночь внеземелья, а маленькая машина карабкалась и карабкалась вверх.

Затем наступила кратковременная передышка. Илья судорожно втянул воздух, будто это был его первый вздох. Розовая пелена в глазах заколебалась, стала тоньше, прозрачнее.

Кто-то позвал его.

Из объёма изображения на Илью смотрел уже знакомый ему диспетчер службы Контроля Евразии. Как же его зовут?.. Мысли ворочались тяжело и непослушно. Зовут?.. Кажется, Курт...

Илья, стараясь унять противную дрожь в руках, показал жетон.

– Знаю, – кивнул Леманн. – Но всё же, Садовник, пожалейте себя. Такие перегрузки...

– Я боюсь не успеть, – перебил его Илья. – Нельзя, чтобы я не успел. Никак нельзя!

Леманн опять кивнул.

– Можете пока не контролировать полёт, – сказал он, опуская взгляд. Мы поведём вас. До посадки. Задавайте только главные параметры: скорость, курс. Это, к сожалению, всё, что мы можем сделать для вас.

– Спасибо, Курт. – Илья вымученно улыбнулся. – У меня есть просьба. Брат Анатоль на вызовы почему-то не отвечает. Дайте мне, пожалуйста, пеленг его браслета связи.

– Будет сделано. Мы поведём вас по пеленгу.

Гравилёт нырнул вниз. Ускорение на сей раз было не такое сумасшедшее, во рту, по крайней мере, не появился привкус крови.

До сих пор Илья только действовал – не раздумывая, полуавтоматически. Теперь, наконец, появилась возможность оглянуться, попробовать представить ситуацию.

Что же приключилось с Анатолем?

Однозначного ответа на этот вопрос не было. Его могла знать – скорей всего знает! – Ирина, но что-то мешало Илье вызвать её и вот так, прямо сейчас, расспросить подробности. Ей и без того тяжело. Переживает... Да и какие подробности тебе нужны? Ведь Ирина ясно сказала: «Он ничего так и не понял». Это значит, Анатоль не понял главного. Он так и не уразумел, что дорог Ирине, что нужен ей, но не такой, каким был, каким есть сейчас, а овладевший собой. Он не понял, что требовательная любовь Ирины не приемлет его болезненное самолюбие, импульсивность и непоследовательность, его нетерпение. А значит, не разглядел и самой любви. Значит, опять выстегал себя по старым ранам, опять перед ним стена ложной безнадёжности...

Гравилёт завибрировал, входя в нижние, более плотные слои атмосферы. Слева по курсу мелькнули и пропали розовые перья так называемых перламутровых облаков. Земля разбухала буквально на глазах – сумеречная, безбрежная, одетая в лохматую шкуру тайги. Она была уже полусонная и только неяркий костёр Свердловска, мерцающий у самого горизонта, да редкие жёлтые прожилки магнитотрасс подтверждали: земля эта всё-таки обитаема.

Гравилёт шёл уже на высоте двух-трёх километров.

Илья начал узнавать местность. Сейчас промелькнёт речушка. Точно. Вот она. Дальше будет энергетический центр, ещё дальше – грузовой космодром, куда прибывают экспонаты со всех Обитаемых миров, а километрах в двенадцати от него – посёлок строителей.

Гравилёт вздрогнул и круто забрал влево. Там, если ему не изменяла память, находился центральный котлован будущего музея, а среди сосен и скал хранились бесценные образцы первых внеземных баз и построек.

«Чего его сюда занесло? – с тревогой подумал Илья об Анатоле. – Что он тут ищет?»

На пульте зажёгся красный огонёк: автопилот сообщал, что цель полёта уже можно увидеть невооружённым глазом. Илья перешёл на бреющий. Его лёгкая машина закружила над верхушками деревьев, неосвещёнными куполами и зданиями.

Анатоля нигде не было.

Илья включил прожектор и ахнул.

Под гравилётом, в кругу света, на теле земли чернел рваный шрам. Так показалось в первый миг. Дальше взор Садовника отметил, что на самом деле это огромный отвал, в котором смешались вывороченные с корнями деревья, валуны, элементы каких-то металлических конструкций. С другой стороны двадцатиметровой «просеки» громоздился точно такой же вал.

«Неужели... Анатоль? – обожгла Илью страшная догадка. – Неужели в нём пробудилось древнее и дикое желание разрушать?!»

Он бросил гравилёт вдоль «просеки».

Десятки изумительных творений человеческих рук валялись по обе стороны ровной, как дорога, полосы – раздавленные, искорёженные, кое-где сочащиеся дымом. Вот торчит угол бревенчатой фактории с Гелиоса – двойника Земли. Рядом чей-то видавший виды космобот, который и в этом последнем сражении оказался молодцом – слепая сила неизвестного механизма только опрокинула его, согнула одну из опор. А что это? Господи, это же подводное поселение с Лорелеи: огромное полураздавленное «яйцо» горело изнутри, и неестественное зелёное пламя облизывало верхушки сосен.

Это страшное зрелище подстегнуло Садовника. Сцепив зубы, он рванул штурвал на себя. Гравилёт подпрыгнул метров на триста, и Илья одновременно увидел чёрную пропасть центрального котлована, окружённую редкой цепочкой огоньков ограждения, а чуть южнее – сверхмощный «Голиаф», крушащий всё на своём пути и медленно продвигающийся к котловану.

«Там около двух километров глубины... Защитное поле вокруг котлована рассчитано на неосторожность человека. Двух, трёх от силы. Плюс резерв. Всё равно – не наберётся и тонны... Универсальная землеройно-планировочная машина типа „Голиаф“. Триста тонн. Автономное питание. Ядерный реактор типа... Вот оно! Если „Голиаф“ сорвётся в бездну... Кто, кто может сейчас рассчитать вероятность возникновения цепной реакции? Вероятность взрыва... Шестой канал. Немедленно!»

Эти мысли промелькнули в сознании Ильи в один миг, а руки тем временем успели направить гравилёт к котловану и переключить связь на шестой канал.

– Я всё объясню, – быстро сказал он озадаченному оператору совета Мира. – Но прежде действуйте. Синхронно моим словам. Команда на спутники: наведённое защитное поле в район центрального котлована музея Обитаемых миров. Готовность один. Мощность поля...

– Позвольте, – брови оператора дрогнули. – Мы обесточим всю Европу.

– Сообщаю мотив действий, – Илья запнулся, так как гравилёт резко шлёпнулся метрах в тридцати от края обрыва. – Мотив действий: угроза неконтролированного ядерного взрыва. Поторопитесь!

Прожектор «Голиафа» ослепил его, будто глаз разгневанного циклопа. Механическое чудовище приближалось. Невообразимый грохот, скрежет и треск падали во тьму котлована, дробились и множились там, чтобы возвратиться из гулкого бетонного чрева ещё более мощными и устрашающими.

«Как глупо всё кончилось, – мельком подумал Илья, сдвигая полусферу кабины и выпрыгивая на раскалённую обшивку. – Стоило ли?.. – И тут же одёрнул себя: – Перестань паниковать. Стоило! Тысячу раз стоило... Вот только Ирину жаль... Чего же они там медлят?!»

Он выпрямился во весь рост, раскинул руки, призывая Анатоля опомниться, остановить машину.

«Голиаф» слепо полз вперёд.

Горячее дыхание металлического зверя пахнуло ему в лицо. На гравилёт надвигался огромный вал земли.

«Свет! – догадался Илья. – Его ослепляет мой прожектор».

Ударом каблука он выбил на пульте нужную клавишу. Прожектор погас.

В следующий миг почва под гравилётом вздрогнула, зашевелилась, поползла к обрыву.

– Поле! – яростно крикнул Илья, прыгая в кабину. – Поле!

И тут «Голиаф» остановился.

Внезапная тишина ошеломила Илью. Он с трудом выбрался из кабины, щуря глаза от кинжального света, который обрушился на него с громады «Голиафа».

Потом пропал и свет.

На тускло освещённую «палубу» землеройного корабля выметнулась фигура человека. Торопливо простучала лесенка.

– Ты?.. – изумлённо выдохнул Анатоль, выступая из темноты. Лицо его исказила гримаса злобы. – Ты шпионишь за мной?! Прочь с дороги!

– Прекрати истерику! – повелительно сказал Илья. – Ты сейчас смешон и нелеп. Что может быть ужасней?!

Анатоль сделал резкий выпад, но Илья легко ушёл от удара. Он отступил в сторону от «Голиафа» и ещё раз отступил, и ещё, чтобы отрезать Жданову путь в кабину. Хватит, навоевался.

– Ты разрушил бесценное, – Илья не выбирал выражений, не щадил названного брата. – Ты низок сейчас. Отвратителен.

– Прочь с дороги! – вновь взревел Анатоль, продолжая наступать на Илью и неумело молотя перед собой кулаками. – Отрицаю вас всех. Всех! Прочь от меня! Вето! Не прикасайся ко мне...

Илья улыбнулся.

Улыбка Садовника будто обожгла Анатоля – он отпрянул.

– Нет уж, – тихо сказал Ефремов. – Нет у тебя права вето. Вон оно, погляди, как горит... Догорает твоё вето.

Только теперь Илья понял, что косматый шар голубого огня, воспаривший над котлованом, и есть зенит полусферы защитного поля, что именно там сходятся невообразимо прочные сети, сотканные из отрицательной гравитации. В ночном небе ходило марево, изображения предметов искривлялись – поле нарушило кривизну пространства.

– Что это? – испуганно прошептал Анатоль.

– Защита от дурака, – жёстко сказал Илья, вызывая дежурного оператора совета Мира. – Пожалеем Европу, – пробормотал он, опускаясь на искорёженный ствол какого-то дерева, и меланхолично добавил: – Поле можно снять...

Липкая мгновенная усталость опутала Илью.

Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, то увидел рядом со своим ещё один гравилёт и двух незнакомцев в голубой форме служителей совета Морали.

Один из них был совершенно седой. В его ладном теле угадывалась недюжинная сила, а серые глаза смотрели строго и холодно. Спутник седого был молод – под пятьдесят, не больше, – подвижен и, по-видимому, нетерпелив.

– У вас кровь на лице, – сказал седой Илье, однако взгляд его был обращён к Анатолю.

Тот побледнел, отступил на полшага.

Илья поспешно вскочил.

– Чепуха, – быстро сказал он, стараясь поймать взгляд старшего служителя. – Ударился... при посадке. Не рассчитал.

– Анатоль Жданов? – полуутвердительно спросил седой. – Мы сожалеем, однако долг обязывает нас ограничить свободу ваших действий. Они опасны для общества.

– Пройдёмте с нами, – добавил младший служитель. – Приведёте себя в порядок, отдохнёте...

– Именем Солнца! – остановил их Илья, поднимая правую руку. Он шагнул вперёд, левой рукой как бы загораживая Анатоля. – Он брат мой! И я буду с ним до тех пор, пока жизнь Анатоля не образуется. Повторяю: отныне я разделяю судьбу его и ответственность за все его действия... Оставьте нас. Он будет со мной!

Отрешённый, совершенно безучастный взгляд Анатоля заставлял Илью торопиться: пора было позаботиться о брате. Пока он вновь не окружил себя стеной безнадёжности, не замкнулся в себе – на этот раз, скорей всего, безвозвратно.

– Оставьте же нас! – повторил Илья.

Кукушка отозвалась неожиданно и, как показалось, недовольно, но куковала долго – на двоих хватит. Илья даже подумал: не искусственная ли эта птаха, но тут же опроверг свои домыслы – откуда тут взяться игрушке?

Он вспомнил свою практику на Волыни. Ещё в качестве хирурга, в травматологическом центре «Свитязь», где реабилитировали больных с особо тяжёлыми случаями повреждений позвоночника.

В первые же дни его поразило необычное обилие кукушек, которые, казалось, целой капеллой обосновались в больничном лесопарке. Он не преминул поделиться своим недоумением с Мареком Соляжем, голубоглазым и крайне меланхоличным главврачом Центра. Марек улыбнулся, прикрыл глаза и доверительно сообщил ему, что в окрестностях их лечебного заведения живут максимум две-три кукушки. Остальные – детские игрушки, электроника, которую хитроумный поляк считал мощным положительным психотерапевтическим средством. «Я и сам люблю их слушать», – задумчиво заметил в конце разговора Соляж.

Илья, помнится, попробовал блеснуть эрудицией, начал говорить о рассказе О'Генри, в котором художник нарисовал и прикрепил к ветке жёлтый листок, потому что смертельно больная девочка загадала: сорвёт ветер с дерева последний листок, и я умру.

«Любопытно, – ответил Марек. – Но, во-первых, у нас не умирают, а во-вторых, я, к сожалению, не читал О'Генри. У наших кукушек чёткая программа – ворожить больным много лет. Не меньше ста».

Илья отогнал воспоминания, прислушался к шуму деревьев, разыскивая в нём голос лесной вещуньи.

– Кукушка, кукушка, – произнёс он известные с детства слова. – Сколько лет мне жить?

Она ответила.

Илья досчитал до двенадцати и смущённо улыбнулся – голос вещуньи вдруг исчез. Затем кукушка отозвалась снова, только уже в другой стороне и сердце – смешное сердце, не верящее ни в бога, ни в чёрта, – защемило от этой паузы. Как её понимать? Продолжили ему счёт или нет?

– Не верьте лукавой птице!

Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился её бесшумной, по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто пучок стрел, торчали деревянные шампуры.

– Сегодня фирменное блюдо Язычницы, – весело заявила Ирина. – Вы, Садовник, поступаете в моё распоряжение. Я назначаю вас хранителем очага. Короче, идите за хворостом.

– С радостью, – согласился Илья. – А где ребята?

– Давыдов повёз сюжеты «Славян» на объёмное моделирование. Семь сюжетов. Эмма и Гай... собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На скале, возле Ворчуна.

– Что именно? – поинтересовался Илья.

Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.

– Ну, вот.

Пока она собирала их, Илья отобрал, чтоб нести, упаковку с мясом. Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.

– Давненько я не пробовал деликатесов древности, – Илья сделал хищное лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.

Ирина рассмеялась.

– Он не признаётся, – пояснила она, продолжая прерванный разговор. Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает. Все руки пооббивал инструмент-то ещё дедовский.

«Надо бы при случае посмотреть, – подумал Илья. – Одно понятно: кризис, к счастью, миновал. Всё ещё может быть – и маета, и самобичевание, но того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!»

Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой. Всех избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался не попадаться ему на глаза. Сам не надоедал да и ребятам намекнул: шефу, мол, нужна передышка.

Илья знал, что любое очищение души, любое избавление – дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение – одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объёмно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.

Перелом произошёл на четвёртый день.

Анатоль нашёл его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильёй.

– Это правда? – спросил Анатоль с порога.

Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.

– О чём вы, Толь? – удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы «Славян», отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх её светлой головки, подумал: «Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение».

– Вы молчите, – прошептал Жданов. – Значит, правда... Даже подумать страшно – ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: «Защита от дурака»... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!

Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.

Сквозь прозрачную стену было видно, как он идёт, не идёт, а спотыкается – ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чём-то заговорила – то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся скудно, просяще, но улыбнулся!

Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоумённый взгляд Эммы.

– Это значит, – сказал он не очень вразумительно, – что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут «солнечно». А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.

Он принёс к самодельному очагу две охапки сушняка.

– Несите ещё, – скомандовала Ирина. – Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.

Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:

– Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы, а мир совсем другой... Но я хочу просить вас ещё об одной услуге. Это очень важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя решил, что «Славяне» могут подождать, а там у него... долг. Понимаете? Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.

– А я и не собирался оставлять, – ответил Илья, пряча улыбку. – Долг брата превыше... Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем. Сегодня же вечером и отправлюсь.

Это был второй разговор о судьбе Анатоля.

Утром Илье позвонил Антуан. Он битых полчаса расхваливал академика Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского совет Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:

«Я остаюсь у Янина».

«Насовсем? – удивился Илья. – Тебе что, Зевс, на Земле надоело?»

«Ничего ты не понимаешь, – Антуан упрямо сдвинул брови. – Обитаемые миры – это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые живут и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы вскоре пойдём и туда. Повсюду, где есть человек».

«Может, ты и прав. – Илья пожал плечами. – Все мы на уровне миров работаем. Анатоль мой, например. Куда там всем юджинским „чёрным ящикам“... Знаешь, я чуть лоб не расшиб...»

«Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется».

«Первый брат...» – начал Илья известную школьную шутку.

«...увы, не подарочек!» – со смехом закончил товарищ.

– Вы снова куда-то мысленно убежали, – упрекнула Ирина. – А кто будет вращать шампуры?

От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней дымкой, уносил к далёким вершинам паутинки бабьего лета.

Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник сгусток тумана и полетел к ним.

– Что это? – воскликнула Язычница.

Илья услышал лёгкое потрескивание, исходившее от странного образования, и всё понял.

– Наведённая голограмма, – сказал он, поднимаясь с земли. – Прерогатива членов совета Мира.

Объём изображения очистился от дымки. В нём появился смуглый невысокий человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не больше ста лет. Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:

– Кханна, философ.

– Суни-ил!

Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка были обсыпаны мелкой каменной крошкой.

Философ улыбнулся:

– Ты работаешь, сынок, значит, всё не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.

– Я принёс людям много беды, – сказал Анатоль. – Я сердился на себя, а получилось – на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.

– Не горюй, сынок, – Кханна взглянул на Илью. – Ты принёс людям хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры...

– Что же мне теперь делать? – Анатоль шагнул к философу.

Тот покачал головой:

– Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок. И каждый сам должен найти на него ответ. Ни философы, ни Садовники не дадут тебе универсального совета. Что делать? Просто жить.

Илья вздрогнул.

«Такой разговор уже был, – подумал он. – В другой ситуации, в других лицах, но был. И сводится он к одному – к невозможности вместить всё, что называется жизнью, в пределы умных правил, добрых советов и благих намерений».