"Морской узелок. Рассказы" - читать интересную книгу автора (Григорьев Сергей Тимофеевич)

Машина

Прошло немного дней, и Максим начинал привыкать и осваиваться на пароходе. Внизу, в машине, он уже стал понимать, что к чему. От Леонтия узнал, что пароход бежит за счет силы солнца, сбереженной в топливе, что в замкнутом со всех сторон котле от жара топок вода превращается в упругий, напряженный пар, который и толкает, проходя по трубам, поршни машины.

Особое внимание Максима механик обратил на водомерные стекла котла, на манометр — указатель давления пара в котле — и насос, наполняющий котел водой. Леонтий рассказал Максиму, что если в водомерном стекле, в трубочке которого все время играет и колышется вода, не станет ее видно, а стрелка манометра пойдет вправо за красную черту — значит, в котле нет воды, и через некоторое время котел взорвется, и тогда прежде всего зальет паром и кипятком всех внизу, а то и корпус парохода сломится надвое и все, кто на судне, погибнут.

Мальчик узнал, что машина таит в себе и полезную и опасную силу. Ему захотелось поиграть с ней — стоять вот так же, как Леонтий или Алексей, у пускового колеса машины, открывать то больше, то меньше паровой вентиль, перебрасывать машину с переднего на задний ход. Но мальчик начинал понимать и больше того. Здесь все звали его «товарищем».

Сначала ему казалось, что смеются; потом он понял, что нет: хотя здесь все были ему чужие, но с того момента, как он стал наливать в масленки мазут и масло и узнал, что от его исправности и согласия с другими в работе зависит жизнь «Ермака», мальчик поверил, что не в насмешку, а всерьез зовут его «товарищем» и что он здесь становится своим.

Вместе с тем он видел, что не всегда за словом «товарищ» скрывается дружба. Он видел, например, что между механиком Леонтием и его помощником Алексеем не все ладно. Когда на остановках, в тишине, Леонтий объяснял Максиму, как устроена машина, Алексей кривился недоброй улыбкой и вступал в разговор.

— По-твоему, товарищ, — говорил он Леонтию, — все машина. И пароход машина, и земля машина, и весь мир машина. А человек?

Леонтий спокойно отвечал, обращаясь более к Максиму, чем к Алексею:

— Человек — машина тоже, но он больше, чем машина, потому что он еще и машинист.

— Если я машина, мне все равно, кем мне быть, — упрямо продолжал свое Алексей. — Все равно, кто мой друг, кто недруг.

— Если бы ты был только машиной, так бы оно и было. Но ты еще и машинист. Значит, нужно, чтобы ты содержал свою машину в порядке и чистоте, чтобы она хорошо работала…

— На кого?

— На общее доброе дело.

— Доброе? Хм…

Алексей злобно рассмеялся. Было в этом смехе что-то такое, что запомнилось Максиму, и он после этого разговора внимательно следил за помощником Леонтия, мало обращая внимания на остальную нижнюю команду: кочегаров и слесарей.

Наверху шла своя жизнь. Она не меньше привлекала Максима, чем сложная машина в глубине «Ермака».

Командиром парохода был штурман Ждан — он в матросском бушлате с открытой грудью, а на груди тонким синим рисунком искусный татуировщик изобразил орла с раскрытыми крыльями. И сам Ждан, с седой гривой волос, согнутым носом и молодыми темными глазами, был похож, когда стоял над бортом, на сильную птицу, только от великой усталости присевшую отдохнуть на проходящее судно, чтобы, вздохнув, расправить крылья и взмыть в простор небес.

Ждан как будто не замечал Максима, ни разу с ним не заговорил, и мальчик старался быть подальше от него.

…По радио получено известие, что снизу, от Царицына, начал наступление деникинский флот, а сверху, от Сызрани, угрожали интервенты. Красный волжский флот оказался между двух огней, и «Ермак» получил приказ идти вверх, к островам «Сорока братьев» — зачем, пока никто не знал.

Максим украдкой заглянул в каюту радиотелеграфа, где Ждан диктовал телеграфисту непонятные слова, а телеграфист, ударяя дробно рукой по ключу, вызывал мерцающие вспышки голубых огней. Как точно устроено радио, Максим никак не мог понять из объяснений Леонтия; он только знал, что от трюмной электрической машины, которая светит по ночам, идет ток в каюты, и сила синих шипучих вспышек вызывает невидимые волны. Через проволоки, протянутые между мачтами «Ермака», волны бегут вдаль — «Всем, всем, всем», у кого есть такая же сеть из проволок для приема — антенна. И вот теперь, когда Ждан диктует телеграфисту что-то, на саратовской пристани, в штабе красных, сидит в наушниках такой же телеграфист и, слушая сигналы «Ермака», записывает на листке слова Ждана.

По радиотелеграфу каждый день «Ермак» получал в полдень сигнал времени. Ждан по этому сигналу, по морской привычке, выверял свой ненужный на этом тесном пути хронометр. Максим знал от телеграфиста, что город, откуда каждый день доносится сигнал времени, где-то далеко — ехать туда, так надо двадцать дней, а волна радио проносится оттуда в короткий миг. Напрасно мальчик стоял перед мачтами с поднятой головой, чтобы подметить полет сигнала: в пустом и синем небе над Волгой кружили только ястребы.

И, зная, что в высоте мчатся волны незримого трепета, мальчик думал, что у трудового народа есть какое-то одно общее дело на земле…

Ждан велел позвать к себе Пармена Ивановича — лоцмана, того седого старика, который посоветовал Леонтию принять на пароход Максима. После командира Ждана среди команды «Ермака» Пармен Иванович — первое лицо. Не то чтобы другие товарищи не были важны; тут было трое флотских канониров с нашивками в виде скрещенных пушек на рукаве, два пулеметчика с красной звездой, несколько рабочих-подростков за матросов — каждый при своем деле. Всех товарищей Ждан звал только по имени — то Ваня, то Иван, — а лоцман был для него Пармен Иванович. Это за его седую и мудрую бороду да за то, что он ходит по Волге пятьдесят уж скоро лет. Теперь, когда сняты везде береговые вехи, когда на реке нет ночных огней, указывающих фарватер, верный путь среди мелей и прикрытых чуть-чуть водой яров мог находить только старый, опытный волгарь.

Без Пармена Ивановича «Ермак» — не пароход, а бревно, которое плывет, пока не наткнется на мель. Поэтому никого из команды не удивило и не обидело, что Ждан с Парменом Ивановичем заперлись и о чем-то долго совещались в каюте, — знали, что происходит что-то важное и большое.

Не удивились и потом, когда вечером «Ермак», описав круг, повернул воложкой[4] вверх, стал у яра на якорь, спрятав свои трубы и мачты в путанице высоких, нависших над водой осокорей. Также было обычно, что Ждан, Пармен Иванович и Леонтий долго вечером особняком сидели за чаем около штурвальной рубки, отослав всех вниз. Одно было всем чудно: что четвертым за столом сидел не помощник механика Алексей и не телеграфист Аксенов, а новый масленщик Максим.

Небо покрывалось серым пологом туч. На «Ермаке» погашены все открытые огни. В тихой и теплой прохладе на палубе сидят четверо и тихо говорят, а потом, перед тем как разойтись, сдержанно, без крика поют песню: