"Последние годы Сталина. Эпоха возрождения" - читать интересную книгу автора (Романенко Константин)

Глава 1 Польский вопрос

25 мая 1945 года в Москве состоялся парад Победы. По Красной площади в триумфальном марше прошли сводные полки советских фронтов, а к подножию Мавзолея Ленина были брошены поверженные знамена и штандарты фашистских армий. Во время торжества шел сильный дождь, и казалось, что сама природа смывает цвета с реликвий разгромленного в тяжелых боях агрессора. После парада Сталин провел в Кремле торжественный прием в честь командующих войсками Красной Армии.

Праздничные столы были накрыты в Георгиевском зале. Военные мундиры перемежались со строгими цивильными костюмами и нарядными платьями дам. Кроме военачальников, на приеме присутствовали известные всей стране писатели, артисты, певцы и музыканты. Яркий свет огромных хрустальных люстр отражался в гранях стоявшей на столах посуды, а когда возглашались заздравные тосты, помещение заполнял мелодичный звон. Он исходил от многочисленных наград на груди победителей.

В завершение торжества Верховный Главнокомандующий произнес тост за здоровье советского народа, особо выделив русский народ. «Я пью, — говорил Сталин, — прежде всего за здоровье русского народа, потому что он заслужил в этой войне общее признание как руководящая сила Советского Союза среди всех народов нашей страны».

Русский народ он назвал «руководящим народом» и подчеркнул, что «доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.

Спасибо русскому народу за это доверие! За здоровье русского народа!»

В этой здравице ничего не было сказано о партии. Русский народ, который «пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии», а не партию, как это делали после смерти Вождя сменявшие его политики, Сталин назвал «решающей силой», принесшей «историческую победу» над врагом.

Сразу после триумфального парада Победы началась подготовка к предстоявшей конференции глав держав-победительниц. Окончание войны с Германией вызвало колоссальные перемены в политическом калейдоскопе мира. Теперь перед Сталиным стояла задача удержать те позиции, которые приобрела страна в ходе войны. Эта задача осложнялась тем, что после неожиданной смерти дальновидного и трезвомыслящего Рузвельта в Белом доме появился мелкий, недалекий и твердолобый, антисоветски настроенный президент Гарри Трумэн.

Смерть президента США Рузвельта, выдвинувшего в период американского кризиса свой «новый курс» (не побоявшись обвинения в «ползучем социализме»), а в годы Второй мировой войны оказавшего большую материальную и экономическую помощь Советскому Союзу, стала испытанием для антигитлеровской коалиции.

13 апреля 1945 г. в телеграмме на имя Трумэна Сталин писал: «Американский народ и Объединенные Нации потеряли в лице Франклина Рузвельта величайшего политика мирового масштаба и глашатая организации мира и безопасности после войны».

В соболезновании советский Вождь выражал «уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».

Безусловно, что союз лидеров трех великих держав в лице Сталина, Рузвельта и Черчилля, оформившийся на Тегеранской конференции (после разгрома немцев на Курской дуге в 1943 году) в Большую тройку, сыграл важную роль в сохранении послевоенной стабильности Европы. И не только как пример позитивного сотрудничества. В конечном итоге именно заложенные этим союзом принципы удержали мир от глобальной атомной катастрофы во второй половине XX столетия.

Поэтому посмотрим, хотя бы ретроспективно, на фигуры лидеров держав, объединившихся со Сталиным в этом союзе.

Самым старшим по возрасту был Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Потомок известного английского полководца герцога Мальборо, он родился в 1874 году и, благополучно пережив своих коллег по коалиции, умер своей смертью в 1965 г.

Он обладал отличной памятью и тем не менее плохо успевал в школе, а за недисциплинированность его порой секли розгами. Он не любил и не знал математику и вместо престижного университета поступил лишь в кавалерийскую школу[1]. Там не было вступительного экзамена по ненавистному для него предмету.

Школу он окончил через полтора года и, приобретя не так уж много знаний, кроме навыков верховой езды и стрельбы, получил назначение в гусарский полк. Склонный к авантюрам молодой офицер добился командировки на Кубу. Затем служил в Индии, где занимался спортом, ловил бабочек и читал книги по истории и философии. Одновременно он посылал свои корреспонденции в одну из лондонских газет.

Проявив храбрость и находчивость, в Индии он участвовал в подавлении одного из местных восстаний и написал об этом книгу. Затем с помощью матери он добился перевода в Судан, где Великобритания вела колониальную войну. Став очевидцем событий, он опубликовал двухтомник «Речная война», повествовавший о завоевании англичанами Египта и Судана. Как военный корреспондент, публикациями статей он зарабатывал в 20 раз больше, чем остальные офицеры службой. За это его не любили сослуживцы, называя «саморекламщиком» и «охотником за медалями».

Уинстона не смущали такие разговоры, и, отправившись корреспондентом в Южную Африку, где Британия вела войну против буров — выходцев из Голландии, он попал в плен. Ему удалось бежать, спрятавшись в товарном вагоне. Местный англичанин скрывал его в старой шахте, и, добравшись до своих, молодой корреспондент красочно описал собственные приключения.

Книга принесла ему огромную популярность в Англии, а известность и связи проложили дорогу в парламент. В 1925 году Черчилль получил пост министра финансов. Теперь он стал вторым человеком в правительстве после премьер-министра. Но, безусловно, в том, что в 1929 году в капиталистическом мире разразился величайший экономический кризис, страшная катастрофа, не было вины британского министра финансов Черчилля.

Однако в новое правительство его не пригласили; и последующие 11 лет он находился на задворках политической жизни. Если такими задворками можно назвать консервативную партию Британского парламента.

Когда его не ввели в правительство в очередной раз, Уинстон переметнулся к либералам, за что получил прозвище Бленхеймская Крыса. Причем у его соратников по партии — консерваторов — имелись основания для презрения к перебежчику — они потерпели на выборах сокрушительный крах.

Впрочем, подобные «крысиные» маневры не являются исключением для «демократического парламентаризма», а предприимчивый потомок лорда Мальборо знал правила политических игр и не страдал излишним морализмом.

Забегая вперед, заметим: в том, что, «присягнув» после смерти Рузвельта новому американскому президенту Гарри Трумэну, Черчилль ополчился против Сталина, не было двуличия. То была позиция убежденного антикоммуниста, не только яростно защищавшего интересы своего класса, но и делавшего свою карьеру.

Но, сохраняя верность классовым принципам, Уинстон Черчилль не менял своих исторических оценок. И когда после смерти Вождя в СССР началась антисталинская истерия, бывший британский премьер писал и говорил с трибуны парламента о своем соратнике по Большой тройке с прежним восхищением. Правда, неизменно называл Сталина «диктатором».

С началом Второй мировой войны обанкротившийся в политике «умиротворения» Гитлера британский премьер Невилл Чемберлен вновь пригласил Черчилля в правительство. Ему выделили адмиралтейство — военно-морское министерство. В 1940 году положение Англии оказалось катастрофическим. Прижатый немцами к морю у Дюнкера английский экспедиционный корпус панически бежал через Ла-Манш.

Вот тогда и наступил долгожданный звездный час: новое правительство Британии возглавил лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль.

Конечно, Черчилль был подлинным сыном Великобритании. Державы, фактически сдавшей Гитлеру Польшу, Чехословакию, Францию, Бельгию, Голландию и другие страны Европы.

Но могли ли англичане, укрывшись на своем острове, противостоять германской военной машине? Способны ли они были спасти континентальную Европу от Гитлера?

Очевидно, что нет. Впрочем, они и не пытались этого делать. Тем более что у колониальной империи существовали другие, более значимые интересы, чем свобода и независимость соседей по Старому Свету.

Однако под угрозой оказалась собственная независимость англичан. И с началом нападения Гитлера на Советский Союз выбор был необходим. Либо объединиться с Гитлером против Сталина, либо содействовать Сталину в его борьбе против Гитлера.

Времени на размышление не было, и, стиснув зубы, Черчилль публично объявил о своей поддержке ненавистной ему Страны Советов. Мог ли он поступить иначе?

Однако, заявив о поддержке СССР, британский премьер не стал ввязываться в войну на Европейском континенте. Он предпочел войну с края. В окрестностях и на обочине Европы.

Он перебросил войска и танки в Африку, где, захватив часть территории колоний Великобритании, Муссолини рвался в Египет, к Суэцкому каналу — главной транспортной артерии британских колонизаторов.

Кто-то может возразить, что, мол, Англия во время войны посылала в СССР транспортные конвои… Да, это так. Располагавшие мощным флотом англичане перевозили к берегам Советского Союза американские материалы, сырье и даже военную технику. Но, во-первых, Англия сама получала от США военную и сырьевую помощь; она остро нуждалась в ней. Она даже выпросила у Рузвельта старые суда, поскольку их собственные корабли германские подводные лодки с немецкой педантичностью топили.

Во-вторых, за все поставки союзников Советский Союз расплачивался золотом. Но что самое главное — американцы и англичане были кровно заинтересованы в том, чтобы русские реально громили германские войска на фронте.

Можно ли уничтожить врага, не убивая его солдат? Как иначе добиться победы над фашизмом, если не вести реальных боевых действий?

Узнав о первом большом поражении гитлеровских войск под Москвой, направлявшийся в США Черчилль телеграфировал Сталину с борта линкора «Герцог Йорк»: «Невозможно описать облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны».

Он не лгал. Премьер-министр был искренним, поздравляя советского Вождя с победой. И хотя при более пристальном рассмотрении становится понятно, что британский политик предпочитал таскать каштаны из огня чужими руками, Черчилль тоже внес свой вклад в разгром Германии Генералиссимусом Сталиным.

Впрочем, советский Вождь никогда не имел иллюзий в отношении подлинных целей своего британского коллеги по Большой тройке, отличавшегося торгашескими замашками. Он понимал его имперскую логику, но не пренебрегал лучшим экземпляром представителя высокомерной нации. Похоже, что он почти снисходительно относился к этому грузному и лысому англичанину, не расстававшемуся с толстой, как дымовая труба, сигарой. В общении с английским премьером он держался непринужденно и не скрывал своего остро развитого чувства юмора.

Накануне Ялтинской конференции (4-11 февраля 1945 года) Черчилль во второй раз прибыл в Москву. В этот период премьера, как никогда, занимали вопросы английского влияния на послевоенную Европу.

После продолжительных бесед в Кремле, демонстрируя расположение к гостю, Сталин принял приглашение Черчилля поужинать в здании английского посольства в Москве. Накануне Черчилль побывал в освобожденной Италии; он с упоением рассказывал о своих впечатлениях, подчеркивая, как его восхищенно приветствовали итальянцы.

Выслушав собеседника, Сталин улыбнулся и посетовал на непостоянство жителей Рима.

— Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини, — заметил он.

И его собеседнику пришлось умерить свой пыл в отношении итальянцев, столь легкомысленно распоряжавшихся своим театральным «Браво!».

Одной из проблем, давно мучившей московского гостя, была Польша. Та самая Польша, которую англичане беззастенчиво бросили на растерзание Гитлеру в начале войны. Для британского политика поляки стали своеобразной идеей фикс, занимавшей его вечно интригующий ум. Рассуждая о сотрудничестве трех великих держав после войны, Черчилль озвучил мысль о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа.

По-видимому, намекая на семинарские годы учебы советского Вождя, он указал на важность того, что Польша католическая страна и нельзя допустить, чтобы ее послевоенное внутреннее устройство осложнило отношения с Ватиканом.

В устах лидера страны, где в качестве государственной господствовала англиканская (протестантская) церковь, еще с XVI века порвавшая с католицизмом, забота о мнении римского понтифика выглядела по меньшей мере несерьезно. Если не сказать, что эта мысль отдавала демагогией.

Сталин внимательно выслушал оппонента. И после небольшой паузы серьезно поинтересовался:

— А сколько дивизий у римского папы?

Прагматик Черчилль не мог не оценить этого аргумента — почти насмешки, подчеркивающей мизерность фигуры католического папы, охраняемого горсткой ряженых швейцарцев с алебардами.

После визита в английское посольство советский Вождь пригласил гостей в Большой театр. В первом отделении давали «Жизель». Во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Многоярусный зал театра, от партера до галерки, был заполнен зрителями и залит теплым светом хрустальных люстр и светильников. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты.

Появившихся в правительственной ложе Черчилля и Сталина люди долго приветствовали стоя; бурное рукоплескание сочеталось с возгласами. Восторг был не менее эмоциональным, чем восклицания, какими одарили Черчилля темпераментные итальянцы. Сталин даже отступил в глубину ложи, чтобы все аплодисменты и приветствия достались гостю. Он давал ему возможность насладиться сладостью славы. Премьер-министр намек понял и, чуть склонившись, любезно пригласил хозяина выйти вперед.

Да, Вождь обладал отменным чувством юмора и мгновенно реагировал на экспромты собеседников. Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то из присутствовавших сравнил Большую тройку союзников со Святой Троицей.

Сталин мгновенно продолжил шутку:

— Если это так, то господин Черчилль, конечно же, Святой дух — он летает повсюду…

То был намек на последнее путешествие англичан в Италию. Посмеявшись, Черчилль и сопровождавший его Иден попросили провести их в туалет, помыть руки. Они долго не возвращались, даже после третьего звонка. А когда появились, Иден пояснил причину задержки:

— Мы заговорились и не услышали звонка. У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи относительно Польши.

На следующий день Черчилль с Иденом были приглашены в кремлевскую квартиру Сталина. Встретив визитеров и проведя их в столовую, хозяин указал на одну из дверей и прокомментировал:

— Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы…

Да, Вождь умел шутить, и об этом писали многие из его современников.

Истерически взбалмошная и самовлюбленная Польша (Rzezpospolita) занимала мысли Черчилля не потому, что он хотел восстановить справедливость. С этим можно было не считаться. В политическом смысле он хотел компенсировать английское предательство союзника накануне войны, оплатив его русской монетой победы.

Впрочем, Европа веками рассматривала Речь Посполитую как разменную монету в конфликтные моменты своей истории. Только в 1770-1790 гг. ее трижды делили между Пруссией, Австрией и Россией. Затем ее присвоил Наполеон, а после его свержения Венский конгресс произвел второй передел. В этот раз — на шесть частей. Вновь образованное царство Польское и Белостоцкий округ были переданы России, часть территории отошла Пруссии и Австрии, а Краков с округом был объявлен «вольным городом».

Фактически воинственная Польша часто служила куском «европейского мяса», которым «удовлетворяли» победителей. Увы, но, несмотря на амбиций, сама Польша никогда не была способна защитить собственную независимость; это приводило поляков в ярость, и гордые шляхтичи всегда выплескивали ее на Россию. Хотя именно Россия, громя на земле Европы агрессоров и захватчиков, рыскавших по полям Старого Света, неизменно вытягивала неуемных соседей из той бездны, в которой польская нация могла исчезнуть навсегда.

Человек, глубоко понимавший обостренную уязвимость национального сознания поляков, Сталин на Ялтинской конференции пошел на рациональный компромисс. Он согласился с решением Парижской конференции 1919 года. На ней министр иностранных дел Великобритании Керзон, премьер-министр Франции Клемансо и американцы предложили границей между Россией и Польшей линию Керзона. Она должна была пройти по реке Одра и Ныса-Лужицка.

Но, конечно, прежде всего Сталин учитывал интересы и собственной страны. Он не согласился со ссылкой Черчилля на позицию эмигрантского польского правительства, желавшего вернуть границу на рубежи конца Гражданской войны. Он риторически заявил:

— Что же, вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора…

Однако он был справедлив и отверг другое предложение британского премьер-министра: решить «польский вопрос» в отсутствие поляков. Советский Вождь пояснил:

— Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Я думаю, господин Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков?

Многие называют меня диктатором, недемократом. Однако у меня достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство должно быть создано только при участии поляков и с их согласия.

Мысль была неоспорима, и Сталина поддержал американский президент.

Еще один союзник Сталина Франклин Делано Рузвельт родился в 1882 году в семье крупного землевладельца и предпринимателя. Он имел высшее юридическое образование и занимал ответственные посты в крупных фирмах и банковских компаниях, а в 1910 году его избрали в сенат. Позже ему предложили пост помощника морского министра.

Но в 1921 году Рузвельта неожиданно постигло тяжелое несчастье. В результате заболевания полиомиелитом у него отнялись ноги. Потеряв возможность самостоятельно передвигаться, он не упал духом. Он продолжил занятия политической деятельностью и в 1928 году стал губернатором штата Нью-Йорк.

На следующий год в США начался страшный экономический кризис. По улицам городов блуждали десятки миллионов, безработных и бездомных, остановилось производство, банкротились банки; бросая обжитые места и дома, миллионы семей перемещались по просторам Америки. Наступила депрессия, начался голод и болезни; страна оказалась на грани социального и политического взрыва.

В этих сложнейших условиях Рузвельт рискнул принять участие в президентских выборах кандидатом от демократической партии. Одним из пунктов его программы было требование контроля над бизнесом. По словам Теодора Рузвельта, двоюродного брата Франклина, контроль над «этой безответственной антиобщественной силой может осуществляться в интересах народа одним способом» — предоставлением полномочий «федеральному правительству».

Практическим лозунгом предвыборной кампании нового кандидата стал тезис: «Собственность каждого человека подчинена общему праву коллектива регулировать ее использование в той степени, в какой это может потребовать общественное благо».

То был откровенный вызов олигархам. Он объявлял им войну, и они, в свою очередь, обвиняли Рузвельта в приверженности к «ползучему социализму». Однако Франклин Рузвельт настаивал: «…В настоящий момент наше общество должно вменить в обязанность правительству спасение от голода и нищеты тех сограждан, которые сейчас не в состоянии содержать себя».

Народ поддержал решительного кандидата, и избранный президентом США Рузвельт взял курс на планирование государственной экономики. Без чего, как он считал, «невозможно преодолеть хаос производства и эгоизм частных собственников».

Несмотря на травлю со стороны олигархов, промышленников, банкиров и главарей криминальных структур, он сумел преодолеть кризис. Сначала в сельском хозяйстве, а затем и в других секторах экономики. К началу Второй мировой войны США вышли из катастрофического кризиса, и страна четыре раза избирала его своим президентом.

Политические и экономические отношения с Америкой Сталин стал налаживать еще в 1933 году. Это отвечало интересам обеих великих держав, но Рузвельт действовал осторожно, с оглядкой на оппозицию и общественное мнение. Сообщение о восстановлении дипломатических отношений между США и СССР появилось 17 ноября, а затем начали развиваться торговые и финансовые связи.

Но дело шло сложно, и политическое сближение двух стран наметилось лишь в 1937 году, когда послом в Москве Рузвельт назначил Девиса. Новому американскому послу президент рекомендовал: «…Не только передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина».

Осенью 1941 года, когда немцами был взят Киев и началась блокада Ленинграда, Рузвельт направил в Москву своего ближайшего советника Гарри Гопкинса. Вернувшись в США, Гопкинс передал президенту слова Сталина:

«Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы можем сражаться три или четыре года». На Рузвельта это заявление произвело впечатление.

Еще большее впечатление на всю Америку произвело 7 декабря 1941 года. Днем, в 13 часов 10 минут, японские самолеты разбомбили корабли военного американского флота в бухте Перл-Харбор. Вскоре войну Соединенным Штатам объявил и Гитлер.

Личная переписка Рузвельта и Сталина продолжалась до конца жизни американского президента. Она началась 16 декабря 1941 года, но их первое знакомство состоялось только на Тегеранской конференции. К этому времени Сталин стал маршалом не только по званию. Он имел почти трехлетний опыт войны и практику руководства боевыми действиями многомиллионных войск на фронтах, протяженность которых превышала протяженность любого предшествовавшего вооруженного противостояния в истории человечества.

За его плечами были разработка и координирование нескольких десятков крупных операций, как дни поражений, так и дни побед. Крупнейшими из них стали величайшие в истории планеты: Московская, Сталинградская и Курская битвы.

Являясь руководителем страны и Верховным Главнокомандующим Красной Армии, в отличие коллег по Большой тройке, он непосредственно руководил планированием и проведением всех крупных операций. Его воле подчинялся и весь тыл — тысячи предприятий оборонной промышленности, снабжавшие воюющую армию танками и самолетами, орудиями и боеприпасами.

Идею встречи Большой тройки инициировал американский президент. Он давно хотел познакомиться с Вождем и военным руководителем государства, непосредственно противостоявшего в смертельной схватке мировому фашизму. Впервые Рузвельт и Сталин встретились в Тегеране.

Спокойные и уверенные манеры советского маршала, его логика и веские суждения, компетентность в знании ситуации и остроумие произвели сильное впечатление на Рузвельта. За поведением советского Верховного Главнокомандующего пристально следили и члены союзных делегаций.

После победы под Сталинградом весь мир посмотрел на Советский Союз иными глазами. Номер журнала «Тайм», вышедший в свет 4 января 1943 года с портретом Сталина на обложке, представил его как человека истекшего года с «лицом из гранита».

Могли ли они тогда писать иначе? Руководитель державы, сумевший в дни тяжелейших испытаний остановить врага на подступах к советской столице, а затем, мобилизовав средства и силы, разгромить противника под Москвой и Сталинградом, не мог не вызвать общего внимания и естественного интереса. Для Запада он по-прежнему оставался загадкой. Члены иностранных делегаций пристально следили за маршалом. Всматриваясь в каждый жест и ловя смысл его фраз, они пытались понять и осознать подлинное существо этого человека.

Наблюдавший Вождя в Тегеране Шервуд писал: «Сталин непрерывно чертил на клочке бумаги и курил на совещаниях. Говорил он тихо, едва слышно, и, обращаясь к переводчику, казалось, не тратил сил на то, чтобы подчеркивать те или иные фразы…» Но все обратили внимание на то, что за непринужденной сдержанностью манер в его рассуждениях четко проступали «интеллект, знания и живость ума».

Да, он не походил на жестокого диктатора из варварской страны, каким западная пресса рисовала Сталина до войны. Один из участников встреч Большой тройки американский адмирал Леги позже отмечал: «Мы сразу почувствовали, что имеем дело с исключительно умным человеком, который убедительно говорил и был преисполнен решимости добиться того, что хотел для России.

Подход маршала к нашим общим проблемам был прямым, доброжелательным и учитывающим точки зрения его двух коллег до тех пор, пока один из них не выдвигал какую-либо идею, которую Сталин считал неприемлемой с точки зрения советских интересов. В таких случаях он говорил правду в глаза вплоть до колкостей».

Он действительно иногда позволял себе «колкости». Периодически получая информацию о публикациях в «демократической» прессе, он знал о бытовавшем на Западе мнении, приписывающем ему склонность к жестокости. История сохранила эпизод, позволяющий оценить своеобразный юмор Вождя как реакцию на подобные истерические оценки.

Искушенный дипломат, привыкший к парламентской демагогии, Черчилль нередко прибегал в переговорах к тактике хитрости, обмана и проволочек. Впрочем, такой была вся школа английского дипломатического искусства, в течение столетий развивавшаяся на опыте успешных международных интриг и обмана.

На совещании представителей правительств США и Англии в апреле 1942 года по вопросу открытия второго фронта, стремясь оттянуть эту акцию, англичане использовали старый прием. Употребляя двусмысленные слова и выражения, они маскировали возможное под обещанное. При этом ложь трудно было отличить от правды.

Участник совещания американский генерал Ведемейер вспоминал: «Англичане вели переговоры мастерски. Особенно выделялось их умение использовать фразы и слова, которые имели более одного значения и допускали более чем одно толкование…Когда дело шло о государственных интересах, совесть наших английских партнеров становилась эластичной…»

Кстати, своеобразный дуализм слов и понятий — вообще одна из особенностей англосаксонских языков. В отличие от русского языка, где понятия оттенков и различий в значении сказанного выражены разными словами, у наших соседей разные понятия определяются одним словом. Употребив двусмысленное выражение, впоследствии можно извратить его смысл, объясняя, что говорившего неправильно поняли.

Вождь заметил эту особенность переговоров, стремление Черчилля и его окружения завуалировать скрытые мысли, придать им обтекаемость и неопределенность. Сталину приходилось требовать от переводчиков точного определения смысла и толкования сказанного.

Человек, прекрасно владевший тонкостями «великого и могучего», сам он излагал свои мысли предельно точно. Но, видимо, его раздражала подобная дипломатическая «игра в слова», и порой он противопоставлял английскому лицемерию русский гротеск.

В воспоминаниях Черчилль привел эпизод, произошедший во время Тегеранской конференции во время ужина лидеров Большой тройки в апартаментах Сталина. Когда речь зашла о послевоенной судьбе гитлеровских генералов, советский Вождь с непроницаемым лицом сказал, что после победы нужно будет как можно скорее казнить немецких генералов и офицеров как военных преступников, — их не менее 50 тысяч.

Черчилль пишет, что, возмущенный этой мыслью, он вскочил, заявив:

— Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят массовых казней!

Однако, уловив шутливый характер предложения, сын Рузвельта неожиданно поддержал Сталина. И это вызвало новый взрыв негодования британского премьера. Но, как бы выступив в роли третейского судьи, с улыбкой шутку продолжил сам президент Рузвельт:

— Необходимо найти компромиссное решение, — предложил он. — Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

Сообразив, что над ним откровенно иронизируют, Черчилль обиделся и, выйдя в соседнюю темную комнату, встал у окна. Позже он вспоминал, что неожиданно почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел Сталина и Молотова. Улыбаясь и глядя британскому премьеру в глаза, Сталин сказал, что он пошутил, а в продолжение разговора заключил:

— Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Приведя этот эпизод в своей интерпретации, У. Черчилль отметил: «Сталин бывает обаятельным, когда он того хочет».

Да, Вождь понимал и ценил юмор, даже такой тонкий, как английский, но реагировал на шутки по-разному. Через несколько дней отмечали день рождения начальника английского генерального штаба Алана Брука. Выслушав поздравление, в ответном тосте именинник беспардонно заявил:

— Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы…

Если это была шутка, то выглядела она некорректно. Скажем больше, то был откровенней перебор. Жертвы советского народа, вынесшего всю тяжесть войны и обеспечившего разгром гитлеровских войск, многократно превышали потери как солдат, так и мирных жителей Альбиона. Вождь не мог пропустить такой очевидно провокационный пассаж без ответа. Он насупился и встал, претендуя на ответный спич.

Участие в конференциях Большой тройки он использовал не для демонстрации своего ума, знаний и интеллекта. Даже в часы застолий он работал, стремясь донести до союзников свою точку зрения.

— Я хочу сказать, — негромко произнес он, — о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное — машины. Они могут производить ежемесячно 8-10 тысяч самолетов, Англия — три тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты — страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну…

Он ничего не сказал о жертвах советского народа. Это было очевидно само собой. Народ, который в одиночку выигрывал войну не мог не нести жертвы, но он нуждался в технической помощи. И, также ничего не сказав об американском народе, Сталин недвусмысленно призывал увеличить эту помощь, внося тем более полнокровный вклад американского народа в скорейшее достижение полной победы.

Реально вопрос о судьбе главных нацистских преступников был поставлен на повестку в последующие дни переговоров. И когда Черчилль предложил их казнить без суда и следствия, Сталин категорически возразил.

По признанию Черчилля в письме Рузвельту, Сталин «неожиданно занял ультраправую позицию. Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что, если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению».

То был наглядный урок западному «демократу», называвшему советского Вождя «диктатором», — о действительных «правах человека». Даже если он преступник.

В воспоминаниях Черчилль приводит еще один пример мудрости Сталина. На Тегеранской конференции Рузвельт высказал мысль, что после войны мир будут контролировать «4 полицейских». Имелось в виду: «тройка» вместе с Китаем. Однако Сталин не согласился с такой точкой зрения. Китай не будет так силен, указал он, а европейским странам он чужд, поэтому лучше рассматривать Европу и Азию.

Черчилль резюмировал: «В этом вопросе советский Вождь показал себя определенно более проницательным и высказал гораздо более правильное понимание действительного положения вещей, нежели президент».

Уже с первой встречи Рузвельт и Сталин прониклись взаимными симпатиями и доверием. Вспоминая личные встречи со Сталиным, Рузвельт отмечал: «Этот человек умеет действовать. Работать с ним одно удовольствие. Никаких околичностей. Он излагает вопрос, который хочет обсудить, и никуда не отклоняется»[2].

Лидеры внимательно присматривались друг к другу. И со временем в спорных вопросах президент все чаще вставал на сторону советского руководителя. Когда при обсуждении восточных границ Польши между членами Большой тройки уже сложилась договоренность: восстановить границу по «линии Керзона», — потребовалось уточнение.

Черчилль представил карту, где линия была нанесена. Обозначив ее движением пальца, министр иностранных дел Англии Иден указал, что она проходит восточнее Львова. Сталин отрицательно покачал головой. Он сказал, что у Молотова есть более точная карта — оригинал. Действительно, на подлиннике Львов отходил к СССР.

— Но ведь этот город еще недавно был польским! — в отчаянии возмутился Черчилль.

— Еще раньше Варшава была русской, — лаконично заключил Сталин.

И, чтобы у оппонентов не оставалось сомнений в правомерности советской позиции, Молотов продемонстрировал потемневшую от времени телефонограмму Керзона. В ней английский лорд перечислял города, по его плану отходящие к России; возражать было невозможно.

Конечно, премьер-министр понимал, что в сравнении с СССР и США его некогда мощная империя отходит на второй план. Позже, в воспоминаниях, он признавался, что на заседаниях Большой тройки все чаще осознавал, «какая малая страна Британия».

Он пишет: «С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой — огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький осел… и только он один из всех трех знал верный путь домой». Под «маленьким ослом» он подразумевал символ своей партии.

Безусловно, трудно представить «маленьким ослом» самого Черчилля. Толстого, грузного и тяжеловесного англичанина, постоянно плетущего теплый плед для Британии из паутины политических интриг, коварства и хитрости. И если уж его стоило назвать «ослом», то безусловно большим.

Он не мог не ощущать своеобразный комплекс неполноценности. Озабоченная своими колониями Британия мало что могла принести на алтарь победы в Европе. Она не могла предложить союзникам ни танков, ни самолетов, ни даже достаточного количества солдат. Она все больше выглядела лишь как мелкий пособник, подручный, суетящийся у ног упрочивавшей свое влияние и мощь Америки и СССР, взявшего на свои плечи всю тяжесть войны.

Осознание слабости своей страны ущемляло самолюбие британского лидера. Чтобы поддержать собственное реноме, однажды в разговоре со Сталиным Черчилль попытался объяснить успехи союзников влиянием высшей силы, вставшей на его сторону как благонравного христианина. Он заявил:

— Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником.

— Ну, тогда наша победа обеспечена, — сохраняя серьезное выражение лица, согласился Сталин. — Ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол — коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор.

То был намек на то, что буржуазные консерваторы оказались неспособны добиться победы над Гитлером без союза с коммунистами.

Но советский Вождь не стремился оскорбить своего союзника. Вечером на юбилее британского премьер-министра Сталин провозгласил тост: «За моего боевого друга Черчилля!»

В ответ именинник заявил, что человек, поставленный в один ряд с крупнейшими фигурами в русской истории, подобными царю Петру I, заслуживает звания: «Сталин Великий».

Однако сам Сталин отреагировал на этот приятный комплимент неожиданно, но предельно ясно:

— Почести, которые воздаются мне, в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские… Красная Армия сражается героически, но русский народ не потерпел бы иного поведения со стороны вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России.

Эти слова, произнесенные в Тегеране, не были демонстрацией показной скромности или скрытым лицемерием. Хотя бы потому, что, выделяя русский народ, он невольно мог вызвать ревностную зависть и даже недовольство со стороны граждан СССР других наций и народностей.

Впрочем, эта мысль, высказанная в узком кругу лидеров великих держав, не предназначалась для печати. Но дело даже не в этом. Пройдет почти полтора года, и он повторит эту мысль 25 мая 1945 года, после Парада Победы, трансформировав ее в тост «О русском народе».

Такие слова не бросают на ветер. Это те сокровенные убеждения, которые оглашаются искренне. Своеобразное признание великого человека в уважении к великому народу. Народу, не однажды спасавшему Европу, а теперь и весь мир, от захватчиков. То были убеждения человека, вставшего во главе всех народов Советского Союза. Вождь искренне верил в то, что говорил; и он знал, о чем говорил. Он всю жизнь служил этому народу.

Нет, потомок древнего аристократического рода Мальборо Уинстон Леонард Спенсер Черчилль не был «большим ослом». Прожженный политик, хитрый и расчетливый, успешно лавировавший позади великих лидеров двух мировых держав, он всю войну оставался как бы в обозе сталинских, а позже и американских армий, идущих на Берлин.

Он не только спешил подбирать, что «плохо лежит». У американцев он выпрашивал экономическую помощь, а у русских хотел перехватить плоды побед. Забегая вперед, скажем, что, отойдя от Сталина, он уже никогда не встанет в рост великого мирового политика.

Но в начале 1945 года, на Ялтинской конференции, Черчилль еще купался в лучах славы, которую принес ему союз со Сталиным и Рузвельтом. Заместитель министра иностранных дел Англии Александр Кадоган записал 9 февраля в дневнике: «Премьер-министр чувствует себя хорошо, хотя и хлещет ведрами кавказское шампанское, которое подорвало бы здоровье любого обычного человека».

Да, Черчилль не жаловался на здоровье и еще будет маячить на прогнивших от ветхости парламентских подмостках милой ему Англии, но он не сделает ничего хорошего. Позже он долго будет писать мемуары, восславляя себя и роясь в тех крохах своих заслуг, которые он собрал с рабочих столов Сталина и Рузвельта.

Преданно служивший своему классу, он презирал «простой» народ, а в жителях английских колоний видел лишь человеческое «сырье», предназначенное для укрепления мощи английской нации. Жена Черчилля как-то обмолвилась: «Уинстон всегда смотрел на мир как бы в шорах… Он ничего не знает о жизни простых людей. Он никогда не ездил в автобусе и только один раз был в метро».

Конечно, не отсутствие опыта поездок в метро испортило репутацию премьера. Англия катастрофически утрачивала свое влияние как великая держава мира. «Британский лев» на знаменах империи линял и дряхлел. Его хватка ослабела, казалось, что у него выпадают зубы, и этого не могли не осознавать соотечественники Черчилля.

К концу войны становилось все более очевидным, что в сравнении со Сталиным и Рузвельтом лидер правительства Альбиона отошел на второй план.

Экспансивный Черчилль чувствовал падение своей собственной репутации. И когда она съежилась до опасных для его политической карьеры пределов, именно он начал одним из первых тянуть за трос, опустивший «железный занавес». Тогда на авансцену мировой истории вышло «чисто английское» привидение — незримый дух «холодной войны». Главная пакость, которую он сделал для народов мира.

В своих мемуарах, опубликованных уже после смерти Сталина, Черчилль писал, что его политическая стратегия стала меняться уже в марте 1945 года. Он так пояснял этот поворот:

«Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира; во-вторых, надо незамедлительно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий — Берлин; в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важное значение; в-шестых, Вена и по существу вся Австрия должны управляться западными державами…; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито… Наконец — и это главное — урегулирование между Западом и Востоком по всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут…»

Странно, что на исходе жизни английский политик вообще решился публично огласить свою программу. Ибо в действительности он не сумел выполнить из нее ни одного пункта. Ни одного! По существу неглупый человек, Черчилль лишь признался в своем двуличии по отношению к своему великому коллеге по Большой тройке. Он не материализовал своих замыслов.

Наоборот, все — с точностью до противоположного — осуществил Сталин. И то, что, освободив Австрию и ее столицу Вену, Красная Армия позже вывела свои войска из этой страны, со стороны советского Генералиссимуса было своеобразным презентом западной демократии в лице Черчилля.

Сталин не только скрупулезно честно выполнил все обязательства, принятые им на Тегеранской и Крымской конференциях. По большому счету, только благодаря ему во второй половине XX столетия человечество избежало третьей мировой войны.

Но, оглядываясь на минувшее с позиции сегодняшних дней, следует спросить: а о какой «смертельной угрозе для свободного мира» вообще шла речь? Чем угрожал Советский Союз «демократии» Запада?

Разве Советский Союз убил миллионы людей в Корее, залил напалмом Вьетнам, уничтожал жителей Алжира и других слаборазвитых стран? Разве СССР пытался задушить Кубинскую революцию, едва не спровоцировав ядерную мировую войну?

Кто поддерживал десятки лет диктаторские режимы и подавлял народное освободительное движение во всех странах Азии, Африки и Южной Америки? На чьей совести уничтожение на планете десятков миллионов людей?

Может быть, это СССР уже в начале XXI века бомбил Сербию и Ирак и развязал там гражданскую войну?

Вот далеко не полный перечень войн и конфликтов, вспыхнувших уже после Второй мировой войны, во второй половине XX столетия. Вехи кровопролитной политики США и их сателлитов:

1945, сентябрь — война Франции против народов Вьетнама, Лаоса и Камбоджи.

1956, 31 октября — англо-франко-израильская агрессию против Египта с целью захвата Суэцкого канала.

1961, 12-15 августа — кубинские-эмигранты под прикрытием вооруженных сил США высадились в заливе Кочинос, где были разгромлены вблизи Плайя-Хирон.

1965, 7 февраля — американская авиация начала регулярные бомбардировки Демократической Республики Вьетнам.

1965, 8-9 марта — первые американские войска высадились в Южном Вьетнаме.

1965, 24 апреля — 26 мая — вооруженная интервенция США против Доминиканской Республики.

1967, 21 апреля — государственный переворот и установление военной диктатуры в Греции.

1967, 5-10 июня — шестидневная война Израиля против Египта, Сирии, Иордана, Ливана и Ирака.

1969, 14 августа — британские войска вошли в Северную Ирландию.

1973, 11-12 сентября — военный переворот при поддержке США в Чили.

1973, 6-23 октября — война Израиля против Египта и Сирии.

1982, 2 апреля — 14 июня — война Англии против Аргентины за Фолклендские острова.

1982, июль-август — осада израильскими войсками Бейрута.

1993, 27 июня — американский ракетный удар по Багдаду.

То была горячая, кровавая политика истерической «холодной войны». Нагнетание напряженности и угрозы в отношении СССР и стран народной демократии перемежалось в ней с реальными бойнями. В них государства западной «демократии» истребляли население десятков стран.

Приведем любопытный факт. В начале нового столетия статистика Америки насчитала только среди живущих в стране более 25 000 000 ветеранов минувших войн. Факт потрясающий! Это больше, чем количество солдат, воевавших по обе стороны фронта во Второй мировой войне.

То есть на протяжении всей второй половины XX и начала XXI столетия США ведут непрерывную, перманентную войну! Ау, «демократы» всех стран и народов! Ау, борцы за права «одного» человека! Ау, люди, истерически рыдающие «над слезой одного ребенка»! Где вы?

Стремясь подчинить мир, американская демократия знала лишь одну логику — удовлетворение собственных интересов. Это напоминает манию наркомана, сидящего на игле. Новое столетие страна непуганых демократов тоже открыла преступлениями: бомбовыми ударами по Сербии, Афганистану, Ираку, угрозами насилия в отношении Ирана и Сирии.

Странно, но мировая общественность даже не заметила, что причиной тотальных бомбежек Сербии стали не пресловутые права албанцев в Косово. Нет и нет! Завязнув в пошлой интриге с Моникой Левински, похотливый Клинтон решил отвлечь внимание глупцов из своей страны на другое событие.

Ему грозила отставка, как Никсону. Рассчитывая на принцип: «коней на переправе не меняют», американский президент организовал «маленькую» войну в Европе. Но, как гласило название одного из американских фильмов — «Загнанных лошадей пристреливают». И отчасти и за подобный террор американцы лишились двух «зубов», торчащих в небе Нью-Йорка.

Но начиналась эта шизофреническая серия шантажа и государственного терроризма еще до окончания Второй мировой войны. В дни, когда еще не смолкли пушки.

В послевоенных публикациях историков широко комментировался факт встречи в начале марте 1945 года командующего войсками СС в Италии генерала Карла Вольфа с руководителем американской разведки Алленом Даллесом. Встреча состоялась в Цюрихе, и, как вспоминал Черчилль, «сведения об этом сразу же были переданы в штаб-квартиру союзников». Речь не шла о советской стороне.

Сговор готовился втайне от СССР. И лишь 21 марта посол США в Москве сообщил о результатах переговоров Советскому правительству. Реакция Сталина была резкой. Он писал союзникам:

«В течение двух недель за спиной Советского Союза, который несет основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и американского командования… — с другой…» Сталин констатировал: «Советское правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее».

Как свидетельствует приведенная выше цитата из мемуаров британского премьера, его политическая стратегия стала меняться именно в марте 1945 года. То есть Вождь своевременно заметил, что союзный корабль старой Британии совершает фордевинд. На его палубе уже тянули снасти, наполняя паруса ветром «холодной войны».

Но если позже Черчилль признался в своих истинных намерениях, то тогда, в завершение войны, он юлил. Прикидываясь невинным агнцем, он отвергал упреки в отношении попытки сговора за спиной Сталина. Представляя их безосновательными, он писал:

«Имеется возможность, — предлагал предположить британский премьер, — что вся эта просьба о переговорах, с которой обратился германский генерал Вольф, была одной из тех попыток, которые предпринимаются с целью посеять недоверие между союзниками…»

И предложив допустить возможное коварство со стороны немцев, он пытался обвинить Сталина в чрезмерной подозрительности: «Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, то они на время достигли этого».

Однако Вождь был не из тех людей, которых можно водить за нос. В письме Рузвельту, копия которого была направлена премьеру Британии, он задавал неприятные, но справедливые вопросы:

«Я понимаю, что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате сепаратных переговоров… поскольку англо-американские войска получили возможность продвигаться в глубь Германии почти безо всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников русских (курсив мой. — К. Р.)?»

Он не оставил без внимания и ссылку на немцев. Иллюстрируя их действия, он отмечал, что немцы «продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то мало известную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Маннгейм, Кассель.

Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».

То есть, не преступая грань дипломатического этикета, Сталин говорил о симптомах того, что война Гитлера на два фронта превращается в войну на один фронт — против Красной Армии.

Но он привел еще более «непонятный» пример поведения самого командования союзников. «Судите сами, — писал Сталин. — В феврале этого года генерал Маршал дал ряд важных сообщений Генеральному штабу советских войск, где на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на Восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн, а другой — из района Моравска Острава на Лодзь.

На деле оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а совершенно в другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта.

Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов во время войны с такой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить врагов наголову, между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план…»

12 апреля 1945 года неожиданная смерть Рузвельта на время прервала выяснение отношений между союзниками в личной переписке. Впрочем, с приближением окончания войны у Черчилля появились и иные проблемы. Еще в декабре 1944 года в одной из лондонских газет появилась статья под заголовком: «Черчилль должен уйти».

В ней всемирно известный писатель-фантаст и общественный деятель Герберт Уэллс указывал: «Уинстон Черчилль, ныне являющийся будущим английским фюрером, представляет собой личность с набором авантюристических идей… Он никогда не обнаруживал широты мышления или способности к научному подходу… Сейчас он, кажется, совсем потерял голову. Когда английский народ был сыт унижением в связи с неумной политикой находившейся у власти старой консервативной шайки, задиристость Черчилля выдвинула его на первый план. Страна хотела бороться, а он любил драку. Из-за отсутствия лучших оснований он стал символом нашей воли к борьбе. Эта роль уже изжила себя… Черчилль выполнил свою задачу, и уже давно пришло время для того, чтобы он ушел в отставку и почил на лаврах, пока мы не забыли, чем ему обязаны».

В том же марте, когда Черчилль замыслил «незамедлительно создать новый фронт против… стремительного продвижения» Красной Армии в Европу, начали усиленно раздаваться голоса и скрипеть перья более мелких фюреров демократии.

Американский социалист Норманн Томас, выступая по радио 10 марта[3], пугающе пророчествовал, что Россия «может распространить свое господство от Токио до Дакара…». А 7 апреля Дрю Пирсон, опубликовавший в газете «Вашингтон пост» «Открытое письмо Сталину», вопрошал: «Американский народ хочет знать, действительно ли Россия искренне стремится к установлению мира после войны, или появится мир, в котором доминировать будет она».

Но самый серьезный диссонанс в отношения между союзниками внесла польская проблема. В эти же дни американская газета «Трентон тайм»[4] опубликовала редакционную статью. В ней подчеркивалось: «Россия, несомненно, полна решимости создать в Варшаве правительство, раболепствующее перед Москвой, и установить статус Польши как вассала Советского Союза».

Черчилль охотно и осознанно поддерживал подобных трубадуров «западной демократии». Идя на очередные выборы, в соответствии с требованиями британских законов 23 мая он подал в отставку и образовал переходное правительство. Он не сомневался в своей популярности и решительно мостил путь к успеху. Запугивая обывателя, свою предвыборную кампанию он строил на обещании жестких мер против «большевистской опасности».

Впрочем, обвинениями в склонности к тирании он пытался сокрушить и своих внутренних конкурентов. Устрашая страну, он предрекал: «Если лейбористы победят на выборах, в Англии будет гестапо». Один из его коллег-консерваторов разочарованно заметил: «Если он будет продолжать в том же духе, можно считать, что выборы проиграны».

Конечно, победа советского народа над фашизмом и освобождение Красной Армией порабощенных стран Европы изменили расклад сил как на «старом континенте», так и на всей планете. О новом устройстве мира размышляли не только газетчики.

Еще 26 февраля представлявший эмигрантские польские круги бывший посол в Москве Ромер имел беседу со Сталиным и Молотовым о границе. В статье, опубликованной американским журналом «Ньюс уик», говорилось, что Сталин заявил своему собеседнику что «ни одно советское правительство не пойдет на то, чтобы нарушить какую-либо статью нашей Конституции. А присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к Советскому Союзу включено в Конституцию».

Ромер возразил на это: «С другой стороны вы не найдете ни одного поляка, который будет отрицать, что Вильно и Львов являются польскими. Я сам заявляю об этом в вашем присутствии с полнейшим убеждением».

Сталин не стал обнадеживать своего оппонента: «Я понимаю вашу точку зрения. Мы также имеем свою. Мы квиты…»

После освобождения Польши Красной Армией просидевшие всю войну в Британии польские националисты исходили бессильной злобой, пуская в адрес советского Вождя ядовитые стрелы.

Так, издающаяся в Лондоне на польском языке газета «Вороцимы» в одном из майских номеров в статье «Красный царь» писала: «Сталин является более опасным, чем Гитлер, который был лишь примитивным фанатиком, тогда как политическую хитрость Сталина… можно даже назвать цинизмом». Статья другого номера заканчивалась словами: «Следовательно, можно безошибочно сказать, что будь Сталин французом, бельгийцем или итальянцем, то он окончил бы свою жизнь в результате вполне заслуженного смертного приговора».

Итак, в те дни, когда еще не затихли сражения Второй мировой войны, а солдаты Красной Армии гибли в боях за освобождение Европы, «цивилизованный» западный мир возжаждал «свободы». Теперь уже от Советского Союза.

Но все ли желали этой «свободы» по-европейски? Что думали люди, далекие от политических расчетов?

Так, утверждениям западной антисоветской прессы о «незаконности» вхождения Закарпатской Украины в состав СССР противостояли голоса простых людей, которых тоже волновала собственная судьба. Еще 23 ноября 1944 года газета «Закарпатская Украина» поместила письмо женщин села Ташнад[5]. В нем говорилось:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Помогите нам, мы не хотим жить ни с мадьярами, ни с чехами, мы хотим жить со своим народом, мы хотим, чтобы Красная Армия не уходила и наша родина Закарпатская Украина была присоединена к Советской Украине. Мы знаем, что этого хотят все женщины нашего украинского края, что лежит за Карпатскими горами. Неправильно, что мы не с Вами. Мы не хотим больше быть сиротами, тошно нам жить у чужих, злых людей в мадьярском доме, сиротливо нам у мачехи — в Чехословацком государстве, не наше оно, не могли и не хотят они нам дать то, что даст нам родина-мать Советская Украина.

Примите нас, товарищ Сталин, в свою семью!»

Должен ли был Сталин игнорировать такое мнение, рвущееся из глубины души «простых» людей?

Безусловно, не весь Запад страдал симптомом паранойи. Люди, заглядывающие в Страну Советов не через забор пропаганды, а пользующиеся иной методикой, имели другое мнение. Во время войны Председатель американской торговой палаты Джонсон провел в Советском Союзе 6 недель. Он совершил путешествие по просторам России, побывав в Москве, Ленинграде, на Урале, в Сибири; посетил среднеазиатские республики[6]. В статье, опубликованной в сентябре 1944 года журналом «Лайф», он писал:

«…В качестве официального гостя мне позволили ездить куда я хотел, говорить с кем угодно. Для меня были открыты все возможности. Я видел некоторые вещи, которые иностранцам обычно не показывают. Вскоре пришел к выводу, что иногда мы неправильно судим о России из-за официальной таинственности, которая применяется не только для того, чтобы скрыть важные события, но и для того, чтобы скрыть недостаток их».

Конечно, страна с обезображенной еще не зажившими ранами территорией не могла быть местом для туристических экскурсий. Что могло дать праздное любопытство зевак? Сочувствие? Сострадание? Или — злорадство?

Однако Джонсону показали все, поскольку он приехал с иными помыслами: «оценивать все… с точки зрения возможного влияния этих фактов на советско-американские отношения в будущем».

Автор статьи описывал разрушения Сталинграда и решимость его жителей, восстанавливающих город как феникс из пепла. «Само его имя, — отмечал Джонсон, — город Сталина — залог того, что в конце концов он будет одним из самых производительных городов России — символ труда и возрождения».

Он побывал в московском военном госпитале, где была палата раненых партизанок; восторгался героизмом рабочих Ленинграда, работавших под бомбами. Ему показали план реконструкции города. «Я, — писал американский предприниматель, — знаком с планированием городов Америки, но, увидев планы Ленинграда, я был изумлен кругозором и архитектурным дерзанием, которые в них обнаруживаются». Он отмечал огромный промышленный потенциал Магнитогорска, Свердловска, Новосибирска и Челябинска. Восхищался колоссальной операцией по эвакуации предприятий в период войны.

Человека большого бизнеса приняли в Кремле. О своих впечатлениях после встречи с Вождем Джонсон пишет: «Сталин пользуется острым, язвительным юмором, чтобы довести ту или иную мысль до сознания собеседника. Он не терпит изысканности и уклончивых дипломатических речей. В разговоре он прям и откровенен и ожидает того же от собеседника».

Один из выводов, которые делал Джонсон по результатам поездки, выглядел так: «Судьба мира в значительной степени зависит от взаимоотношений между Россией и США. Может быть, для меня, как для делового человека, естественно чувство, что лучший способ добиться этого взаимопонимания заключается в значительном расширении обмена товарами и услугами между обеими странами».

Американский бизнесмен трезво и с далеким расчетом смотрел в будущее: «Если обе стороны будут вести честную и прямую игру, то завтра мы сможем работать вместе и вместе вершить дела».

В январе 1945 года в американской прессе появилась статья московского корреспондента журналов «Тайм» и «Лайф» Ричарда Лаутербаха. Посвященная юбилею Вождя советского народа, она называлась «Сталин в 65 лет».

В ней долго проживший в советской столице журналист пишет: «Три с половиной года войны, названной Сталиным «Великой Отечественной войной», сплотили большую часть народов СССР так прочно, как никогда они не были сплочены раньше, на поддержку нынешней диктатуры.

Даже патриарший местоблюститель недавно обратился к Сталину, называя его «любимым, Богом данным Верховным Вождем». У американцев такие выражения могут вызвать улыбку, но русские не видят в этом ничего смешного, смешным это не кажется даже коммунистам, которые остаются неверующими.

Десятки миллионов верующих русских убеждены, что родина была и на этот раз, как во времена Наполеона и других захватчиков, спасена от гибели могущественным и мудрым вождем, способным объединить народные массы и победить врагов. Сейчас русские так же не представляют себе Советского Союза без Сталина, как американцы США — без Конституции»[7].

Задумаемся, читатель… Да, американцы свято поклоняются фетишу своей целомудренной Конституции, написанной «отцами-основателями» еще на заре формирования многоплеменной «нации», сложившейся из групп бродяг, которые собрались на американский «остров» со всего света.

И хотя впоследствии эта «священная бумага» обросла многочисленными поправками, как атоллы в океане прирастают омертвевшими кораллами, — она не спасла население страны ни от тяжелых кризисов, ни от терроризирующего разгула преступности предвоенных лет, ни от истерии расизма. Более того, она привела американцев к высокомерной претензии диктовать другим странам и народам свои правила морали и навязывать им преступные режимы, терроризирующие людей.

Начавшие строить свое государство с беспощадного уничтожения коренных жителей — индейцев прерий и множившие свое богатство и благополучие работорговлей, впоследствии колонизаторы Америки стали диктовать миру свои правила игры. Прикрываясь фиговым листком Конституции, фактически они действовали и действуют под фашистским тезисом, изменив в нем лишь одно слово — не Германия, а «Америка превыше всего!».

Впрочем, человек не может жить без веры в высший авторитет. И неважно, является ли этот авторитет Богом или «священной коровой», называемой Конституцией. Советский народ и многие люди других стран свято поверили в мудрость Человека, в Вождя Сталина, и они не ошиблись в своих надеждах.

В статье американского журналиста отмечался огромный запас знаний Сталина по военной истории, включая «знакомство с военными кампаниями Соединенных Штатов, начиная от Битвы при Валей Фордж до Виксбурга и Сент-Миэлья». Лаутербах делал вывод: «Эти виртуозные способности как нельзя лучше подтверждают представление о Сталине как о преемнике Александра Невского, Петра Великого, Суворова и других дореволюционных военных героев»[8].

Конечно, автор статьи был вправе сравнить Сталина с Александром Невским, Петром Первым и Александром Суворовым как военными гениями Российского отечества. Но фигура советского Вождя была выше и масштабнее его предшественников. После братоубийственной Гражданской войны Сталин сумел сплотить народ и преобразовать весь характер жизни страны.

Кстати, гражданской войны не смогли избежать и самоуверенные американцы. Расистский мятеж южных штатов, настаивавших на сохранении рабства в стране, начавшись в апреле 1861 года, перерос в кровопролитную гражданскую войну с северными штатами. Она продолжалась четыре года, но лишь спустя почти сто лет американским неграм разрешили ездить в одном автобусе с белыми. Однако даже сегодня белые не рискуют вечерами соваться в Бруклин.

Могли ли российские гражданские катаклизмы принять более мягкие формы, чем у «цивилизованных» американцев? Нет. Сталину пришлось столкнуться с более острыми проблемами, чем были у потомков миссионеров, уничтожавших индейские племена.

Перевернувшая в России уклад бытия крестьян коллективизация; модернизировавшая промышленность индустриализация и обогатившая сознание людей культурная революция вывели страну на передовой рубеж развития цивилизованного мира. Но главное, что дал народу советский Вождь, — это оптимистическая уверенность в будущих перспективах жизни. Она сплачивала народ. То была вера в правоту дела, за которое было не страшно даже умереть. Именно эта вера поднимала бойцов в смертельные атаки со священными словами — призывом: «За Родину! За Сталина!»

Пожалуй, можно было бы провести некоторые параллели в сравнении деятельности Сталина и Рузвельта как лидеров высшей пробы политического искусства и организации государства. Период их правления не только совпал по времени; они выполняли сходные задачи: выводили свои страны из величайших кризисов, а затем сотрудничали в борьбе с фашизмом.

На этом схожесть условий их деятельности заканчивается. Ибо советскому Вождю пришлось решать несравненно более сложные задачи и в более тяжелой ситуации. Рузвельт выводил Америку лишь из экономического кризиса. Когда взбесившаяся от жадности и жажды стяжательства олигархов страна «непуганых» демократов должна была лишь прийти к мысли о необходимости делиться с людьми труда. В России капитал без боя не сдался. Развязав кровавую Гражданскую войну, он вверг страну в кризис, повлекший полное прекращение производства и одичание сельского хозяйства.

Сталину пришлось начинать с нуля, восстанавливая экономику на обломках империи, но и из Второй мировой войны Америка выходила, не пережив страданий и последствий оккупации. Наоборот, война обогатила нацию переселенцев. А Сталин, одержав победу над сорвавшимся с привязи цепным псом западных демократов Гитлером, и на этот раз снова был вынужден восстанавливать промышленность самой густонаселенной до войны части страны.

По силам ли была столь тяжелая ноша для одного человека? Возможно ли одному человеку дважды ликвидировать последствия тяжелейших военных разрух? Оказалось, что по силам!

Тогда почему неблагодарные потомки опорочили память спасителя своего Отечества? Почему об этом забыла церковь, называвшая спасителя «любимым, Богом данным Верховным Вождем»?

Известно, что Сталин относился к Рузвельту с намного большей симпатией и доверием, чем к британскому коллеге по коалиции. Он не скрывал этого в своей переписке с американским президентом; и тот почувствовал его расположенность.

Еще в письме от 18 марта 1942 г. Рузвельт откровенно предупредил Черчилля: «Я знаю, что Вы не будете возражать против моей грубой откровенности, если я сообщу Вам, что, как я думаю, я могу столковаться со Сталиным лучше, чем ваше министерство иностранных дел или другой государственный департамент. Сталин не выносит надменности ваших высших руководителей. Он исходит из того, что я нравлюсь ему больше, и я надеюсь, что он будет продолжать так думать».

Именно взаимные симпатии и разумные уступки двух могущественных и умных людей определили то, что после Крымской конференции сложилась ситуация, о которой газета «Филадельфиа бюллетин» оптимистично писала в феврале 1945 г.: «Все ветры в Ялте мощно дуют в направлении сотрудничества». Другая газета, «Провиденс джорнал», сообщала: «Когда читаешь заявление руководителей трех держав, чувствуешь, что небо очистилось от облаков».

Ближайший советник президента Рузвельта Гарри Гопкинс позже говорил: «В глубине души мы действительно верили, что это был канун того дня, о наступлении которого мы мечтали и говорили в течение многих лет. Мы были абсолютно уверены в том, что одержали первую великую победу мира, и под словом «мы» я разумею всех нас, все цивилизованное человечество. Русские показали, что они могут поступать разумно и проницательно, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не оставалось никакого сомнения в том, что мы сможем ужиться с ними и работать мирно так долго, как только можно себе представить».

Сталин не столь оптимистично расценивал итоги конференции в Крыму. Он говорил в ее завершение: «В эти дни в истории Европы произошли изменения — радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно.

Но союз против общего врага — это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело… союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы… в эти дни здесь завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира[9], — это большое достижение. Это поворотный пункт». Он подчеркнул: главная задача союзных стран в том, что «в дни мира… (они. — К. Р.) должны защитить дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни войны».

Как бы размышляя над этими высказываниями советского Вождя, газета «Канзас-Сити таймс» отмечала в редакционной статье: «Мы можем в полной мере оценить то, что достигнуто в Ялте, припомнив, что после окончания другой великой войны, в действительности еще до ее завершения, коалиция (стран Антанты) была разбита. Россия, которая была одним из основных союзников, не только заключила сепаратный мир с Германией. Во время мирной конференции в Париже англичане, французы и американцы вели малые необъявленные войны на территории России».

Автор делал вывод: «Союзники на Парижской мирной конференции 1918 г. оказались не в состоянии добиться длительного и прочного мира потому, что они были разъединенными, а не объединенными нациями». Журналист-аналитик оптимистично отмечал: «Международная организация не может объединить государства, которые расколоты», и подчеркивал: «Черчилль, Сталин и Рузвельт учли и использовали этот серьезный урок».

Однако, как это не однажды было в истории человечества, уроки прошлого ничему не научили людей, переживших Вторую мировую войну. Впрочем, в оптимистичность радужных надежд уставших от трагедии войны жителей Европы вмешался и случай. На фронтах еще продолжались тяжелые сражения, когда мир взбудоражило сообщение о внезапной кончине президента США.

О смерти Рузвельта В.М. Молотову сообщили глубокой ночью 13 апреля. Нарком иностранных дел был в своем кабинете, когда позвонил американский посол Гарриман. Он просил устроить ему встречу со Сталиным. Гарриман вспоминал, что Сталин держал его руку в своей почти полминуты и выглядел очень расстроенным. 15 апреля, в день похорон президента, в СССР был объявлен траур, а в здании американского посольства состоялась панихида. На нее пришли более 400 человек. В их числе были руководители советских учреждений и ведомств.

Примечательно, что накануне, 14 апреля, госдепартамент телеграфировал в Москву послу Гарриману: «Мы считаем, что было бы желательно, чтобы вы подчеркнули Сталину, если вам удастся встретиться с ним… что проблема, разделявшая наши страны… обострилась и далека от того, чтобы ее можно было решить путем переговоров с Польшей». В заключение отмечалось, что «польская проблема остается наиболее опасной в наших отношениях с Советским Союзом».

Не оглядываясь на американцев, Сталин решил польскую проблему по-своему. 21 апреля в Москве был подписан договор о дружбе и послевоенной помощи между СССР и Польской Народной Республикой. В дни, когда Красная Армия вела бои на польской земле, Уинстон Черчилль заявил: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы это сделать».

Мог ли советский Вождь допустить, чтобы после кровопролитных жертв при освобождении польской территории от немцев Польша стала игрушкой в руках англо-американцев в борьбе против СССР?

О том, какая это опасная «игрушка», свидетельствует практическая политика польских властей после выхода из Варшавского договора.

Конечно, смерть американского президента обусловила перегруппировку сил в Большой тройке, но Сталин предвидел такой поворот событий. Не случайно, посылая телеграмму Трумэну с соболезнованием по поводу смерти Рузвельта, он «выражал уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».

Внешне казалось, что для такой уверенности были все основания. Идея Рузвельта о создании всемирной коалиции государств вошла в фазу осуществления. 25 апреля, в день, когда советские и американские войска встретились на Эльбе, в Сан-Франциско начала свою работу Учредительная конференция Организации Объединенных Наций.

Однако уже с первых заседаний стало очевидно, что американская сторона ставит под сомнение договоренности, достигнутые лидерами Большой тройки в Крыму. Проинструктированная Сталиным, советская делегация держалась на совещаниях твердо и уверенно.

Комментируя позицию русских на конференции, имевший аккредитацию в Москве американский журналист Уолтер Дюранти 1 мая писал: «Нравится нам это или нет, Россия будет доминирующей силой в Восточной Европе. В Польше, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Австрии, Югославии и Болгарии будут правительства, одобренные Россией. В какой-то мере они будут «марионеточными», но эти государства не войдут в состав Советского Союза».

Напомним, что 24 мая, после Парада Победы, Сталин провел в Георгиевском зале Кремля прием в честь военачальников Красной Армии. Через день он принял Гарри Гопкинса, бывшего советника и специального помощника президента США Рузвельта. Хотя к этому времени больной и стареющий Гопкинс уже оставил государственную службу, он с готовностью откликнулся на предложение Трумэна посетить Москву — теперь уже как доверенное лицо нового американского президента.

Послевоенная жизнь волновала всех. Как рядовых граждан, так и лидеров государств. Отвечая на сообщение своего министра иностранных дел Идена о результатах конференции в Сан-Франциско, премьер Великобритании Черчилль пояснял: «Добиваясь… прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугивать себя».

Как бы ни оценивать эту инструкцию, она была провокаторской. Но говорить и действовать на языке силы со Сталиным было бесполезно. Впрочем, дальнейшее развитие истории наглядно продемонстрировало, что говорить языком силы с державой, созданной великим Сталиным, тоже было бессмысленно. Ее можно было поставить на колени, только взорвав изнутри, внедрив в общество иную форму коллаборационизма[10] — диссидентство. Но это другая история.

Первая встреча Сталина и Молотова с американскими представителями началась в 8 часов вечера 26 мая. Кроме Гопкинса, присутствовали посол США Аверелл Гарриман и помощник госсекретаря Болен.

Высоко ценивший Гарри Гопкинса, проявившего реализм и желание помочь Советскому Союзу в трудные дни 1941 года, Вождь принял представителя президента тепло. Собеседники вспомнили свои встречи во время войны и отметили заслуги Рузвельта, к которому оба относились с уважением.

По ходу разговора Гопкинс сообщил Сталину, что в Контрольном Совете по Германии Америку будет представлять генерал Эйзенхауэр. Сталин отреагировал сразу, сообщив, что представлять советскую сторону будет маршал Жуков. И добавил:

— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.

С американцами Сталин был откровенен, но дипломатичен. В беседе 27 мая он подчеркнул, что во взаимоотношениях с США «он не будет пытаться использовать советское общественное мнение в качестве ширмы, а скажет о тех настроениях, которые создались в советских правительственных кругах в результате недавних действий Соединенных Штатов».

Речь шла о том, что еще 8 мая, в день капитуляции Германии, Трумэн подписал приказ о прекращении поставок в Советский Союз по ленд-лизу. Этот почти демонстративный акт президент совершил без предупреждений и каких-либо объяснений советской стороне.

Сталин отметил, что «в этих кругах испытывают определенную тревогу по поводу позиции, занятой правительством Соединенных Штатов. По мнению этих кругов, в отношении Америки к Советскому Союзу наступило заметное охлаждение, как только стало ясно, что Германия потерпела поражение, и дело выглядит так, будто бы американцы теперь говорят, что русские больше не нужны».

Конечно, он умышленно обобщал, упоминая о советских «правительственных кругах». Возможно, до него дошла информация, что в своем кругу Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство развитием мира по пути, по которому следует идти».

Комментируя жест президента, Сталин определенно заявил Гопкинсу, что «полностью признает право Соединенных Штатов сократить поставки по ленд-лизу Советскому Союзу при нынешних условиях, поскольку обязательства в этом отношении были взяты (американцами) добровольно. Соединенные Штаты вполне могли бы начать сокращать поставки еще два месяца назад…»

При этом он выразил удивление, что, «несмотря на то, что в конечном счете это было соглашение между двумя правительствами, действие его было прекращено оскорбительным и неожиданным образом».

Сталин обдуманно и настойчиво прокладывал пути сближения с Америкой. Он никогда не забывал эту задачу. Он постоянно держал ее в поле своего зрения, и совместное участие в борьбе против фашизма подтвердило целесообразность такой коалиции. Однако он никогда не поступался интересами своего государства.

Когда Гопкинс затронул вопрос о разделе германского флота, Сталин четко обозначил свою позицию:

— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал, и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению.

Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право Советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основания полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза; я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.

Однако Гопкинс возразил в отношении подобных намерений и заверил:

— Я уже говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а хотят лишь осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований.

После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками.

Кроме ленд-лиза, предметом длительной дискуссии на встрече стала судьба Польши. Для западных союзников, стремящихся превратить ее в «санитарный кордон» от коммунизма, было важно внедрить в страну эмигрантское правительство Миколайчика.

На третьей встрече обсуждался вопрос о начале военных действий Советского Союза против Японии. Оговорив необходимость обсуждения этой темы с Китаем, Сталин пообещал, что советские войска начнут боевые действия в августе. В заключительной беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав. Гопкинс напомнил, что по возвращении с Ялтинской конференции Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, и это будет символично для победы, которую одержат союзники.

— Я помню, — поддержал эту мысль Сталин, — мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.

То, что Советский Союз, вынесший на своих плечах основную тяжесть Второй мировой войны, выходил из нее победителем, подняло морально-политический авторитет Советского Союза и самого Сталина.

Его имя произносилось каждый день десятки раз миллионами людей. Его воле подчинялись не только народы СССР; он имел множество сторонников во всем мире. Авторитет советского Вождя и его страны подкреплялся зримыми приобретениями и реальным существом обстановки. Занятая советскими войсками половина Европы закономерно становилась сферой влияния СССР. Это понимали граждане освобожденных стран, где он стал символом осуществления надежд и устремлений широких общественных слоев.

Такое почитание нельзя было навязать автократическими методами; оно проистекало от родства убеждений и общности мировоззрения. Из осознанной уверенности в целесообразности строя, который представлял Сталин, веры в правоту того дела, которое он вершил. Он как никто понимал это.

Говоря 9 февраля 1946 года об основных факторах победы в речи перед избирателями Сталинского избирательного округа столицы, Вождь подчеркивает: «Война показала, что советский общественный строй является подлинно народным строем, выросшим из недр народа и пользующимся его могучей поддержкой».

При этом он выделил три составляющие, обеспечившие победу: «советский общественный строй», «советский государственный строй» и «Красная Армия». Это бесспорно, и иной точки зрения не может быть. При любом другом строе Россия никогда не смогла бы победить в такой тяжелой войне. Сталин закономерно отмечал, что базой военной победы стала техническая и экономическая мощь государства.

Но он указывал, что небывалый рост производства за 1922-1941 годы «нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной — в индустриальную».

Отмечая высокие темпы экономического развития в период довоенных советских пятилеток, он подчеркивал: «Не только отсталые люди, всегда отмахивающиеся от всего нового, но и многие видные члены партии систематически тянули партию назад и старались всяческими способами стащить ее на «обычный» капиталистический путь развития (курсив мой. — К. Р.).

Все антипартийные махинации троцкистов и правых, вся их «работа» по части саботажа мероприятий нашего правительства преследовали одну цель: сорвать политику партии, затормозить дело индустриализации и коллективизации. Но партия не поддалась ни угрозам одних, ни воплям других… Заслуга партии состоит в том, что она не приспосабливалась к отсталым… и все время сохраняла за собой позицию ведущей силы».

Конечно, у Вождя были не только поклонники, но и недоброжелатели. Так, еще в дни Крымской конференции 16 февраля 1945 года профашистски настроенная газета «Врэ»[11] истерично утверждала: «22 июня 1941 года Гитлер бросился сломя голову в западню, поставленную перед ним. Маршал Сталин уже не выпустил его из своих рук. Кремлевский владыка по крайней мере по одному разу обманул Францию, Англию, Польшу, Германию. За кем очередь»? Такие заявления выглядели как бессильная истерика.

У определенных кругов Запада его фигура вызывала двойственные чувства. В этот же день брюссельский буржуазно-либеральный журнал в статье, посвященной советскому руководителю, писал: «Для буржуазии Запада, для наших братьев этот победитель, которому мы выражаем все наше восхищение и всю нашу признательность, вызывает у нас все же некоторую тревогу». Даже такая, в целом антисоветская, статья свидетельствовала об огромном авторитете советского Вождя и его страны в мире.

Примечательно, что Гитлер составил свое политическое завещание именно в дни работы Крымской конференции. Ощущая подступавшее отчаяние, он искал объяснение причинам надвигавшегося краха для потомков Третьего рейха. Он не хотел признавать, что проиграл историческую борьбу со Сталиным. Виновником поражения он называл немецкий народ. А 7 февраля он решил «поговорить о том чудовище, которое именует себя Соединенными Штатами… В то время как вся Европа, их мать, отчаянно сражается, чтобы остановить большевистскую угрозу, Соединенные Штаты под руководством Рузвельта не нашли ничего лучшего, как поставить свои сказочные ресурсы на службу этим азиатским варварам, которые думают, как бы удушить их».

Сталин не мог не гордиться победой своей страны. Война стала трудным, всесторонним испытанием для всего народа, потребовавшим проявления его внутреннего потенциала и способностей. Под его руководством Красная Армия совершила победоносный поход от стен Кремля и несокрушенных бастионов Сталинграда до поверженного Рейхстага. Никогда еще самая триумфальная победа не приносила такой радости и признательности ее организатору со стороны соотечественников и народов мира.

Оставаясь в одиночестве, порой он возвращался мысленно к тем трудным дням, когда перед ним встал исторический вопрос: «Быть или не быть государству, созданному им»?

Он один знал, насколько непростой, нечеловечески сложной была его задача. И честно выполнив свою работу, он испытывал чувство признательности и благодарности к тем, кто составлял его опору в этот труднейший в истории государства период.

Штеменко вспоминает, что летом 1949 года, когда он уже стал руководителем Генерального штаба, во время доклада на даче Сталина о состоянии ПВО, тот внезапно спросил: «А как думает молодой начальник Генерального штаба, почему мы разбили фашистскую Германию и принудили ее капитулировать?»

Застигнутый неожиданностью вопроса Штеменко привел мысли из выступления Сталина в феврале 1946 года. «Терпеливо выслушав меня до конца, — пишет Штеменко, — И.В. Сталин заметил: «Все, что вы сказали, верно и важно, но не исчерпывает всего объема вопроса… Война — суровое испытание. Она выдвигает сильных, смелых, талантливых людей. Одаренный человек покажет себя в войне за несколько месяцев, на что в мирное время нужны годы. У нас в первые же месяцы войны проявили себя замечательные военачальники, которые в горниле войны приобрели опыт и стали настоящими полководцами».

И он начал на память перечислять фамилии командующих фронтами, армиями, флотами, а также партизанских вожаков. Потом сказал, что замечательные кадры руководителей были не только на фронте, но и в тылу. «Разве смогли бы сделать другие руководители то, что сделали большевики?

Вырвать из-под носа неприятеля целые фабрики, заводы, перевезти их на голые места в Поволжье, за Урал, в Сибирь и в невероятно тяжелых условиях в короткое время наладить производство и давать все необходимое фронту! У нас выдвинулись свои генералы и маршалы от нефти, металлургии и транспорта, машиностроения и сельского хозяйства. Наконец, есть полководцы науки».

Все это так. И все же, говоря о подвиге, талантах и заслугах народа, величайшим проявлением неблагодарности потомков стала попытка принизить роль Сталина в исходе Второй мировой войны. Впрочем, для думающих людей очевидно, что величайшим подвигом, не имеющим аналогов, была вся его деятельность в этот критический в истории человечества период.

Словно спохватившись, через день после Парада Победы, 26 июня, Президиум Верховного Совета СССР вынес Указ о награждении И.В. Сталина за исключительные заслуги в организации Вооруженных сил СССР и умелое руководство ими в Великой Отечественной войне орденом «Победа» и присвоил звание Героя Советского Союза.

Правда, сам Сталин хотя и не отверг награждение вторым орденом «Победа», но в отношении награждения Золотой Звездой Героя Советского Союза проявил даже не щепетильность, а строптивость. А. Рыбин вспоминал, что, узнав о присвоении ему звания Героя, он возмутился: «Подхалимы придворные! Такая награда должна вручаться только воинам, проявившим героизм на поле боя! Я же в атаку с винтовкой наперевес не ходил и героизма не нроявлял».

Не ожидавшее такой реакции Сталина, продолжает Рыбин, «…правительство Задумалось, как вручить награду. Маленков было взялся за это, но… попросил Поскребышева (секретаря Сталина. — К.Р.). Тот лишь представил себе, как Сталин может вспылить! И тоже передал награду коменданту дачи Орлову. Сталин опять лишь выругался». Вождь ни разу не надел Звезды Героя — ее прикрепили к его кителю лишь после его смерти — перед гражданской панихидой. С его стороны это не было показной скромностью. Это был осознанный жест, свидетельствовавший об отсутствии тщеславия, которое как невольное проявление скрытого самолюбования присуще мелочным натурам.

Мысль о присвоении Сталину звания Генералиссимуса возникла в среде высшего командования как стремление «поднять» Верховного Главнокомандующего над остальными военачальниками. И для современников это было естественным признанием его заслуг. Обсуждение этого предложения маршалов произошло в его присутствии.

Сталин отреагировал на него резко отрицательно. Маршал Советского Союза Конев так изложил его позицию в своих воспоминаниях: «Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса, — возмутился он. — Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без того имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Подумаешь, — ворчал он, — нашли звание для товарища Сталина — генералиссимус. Чан Кайши — генералиссимус, Франко — генералиссимус. Нечего сказать, хорошая компания для товарища Сталина. Вы маршалы, и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы?…» «Пришлось тащить разные исторические книги, статуты и объяснять, что это в четвертый раз в истории русской армии после Меньшикова и еще кого-то, и Суворова. В конце концов, он согласился».

Правда, позже Молотов рассказывал, что впоследствии Сталин «было ругался: «Как я согласился?»… Два раза пытались ему присвоить это звание. Первую попытку он отбил, а потом согласился и жалел об этом». Говорят, что он согласился только после вмешательства Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского, заявившего: «Товарищ Сталин, вы маршал, и я маршал, — вы меня наказать не сможете!»

Но вряд ли Вождя можно было убедить таким простым аргументом. И по-видимому, в попытках объяснить «уступчивость» Сталина просматривается скорее личная позиция авторов приведенных свидетельств, чем действительная логика причины его согласия на высокое воинское звание.

Более того, все манеры, поведение и образ жизни Вождя говорят о том, что ему было чуждо мелкое личное тщеславие. Он не принадлежал к той породе недалеких людей, которым льстило откровенно демонстрируемое поклонение и подчеркивание собственного превосходства над окружавшими его людьми.

И если он не одергивал людей, восхвалявших его с трибуны, то лишь потому, что относил все сказанное к авторитету возглавляемой им партии, того политического направления, которое эта партия осуществляла. Его авторитет был заслужен огромным трудом на благо страны, делами; и он не нуждался во внешнем оформлении своей лидирующей роли в государстве.

В отличие от сменивших его Хрущева и уж тем более Брежнева, страстно «коллекционирующего» государственные награды, он до своей смерти почти ритуально носил лишь почетную звезду Героя Социалистического Труда. Еще скромнее были его запросы в одежде. Но в любом случае очевидно, что он принял высокий статус не без серьезных колебаний. Он его принял, когда понял — зачем ему это надо…

Подумаем: зачем? Было ли это свидетельством тщеславия?

Вновь учрежденное звание Генералиссимуса Советского Союза было присвоено И.В. Сталину Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1945 года. И было бы глубоко ошибочно брать под сомнение действительное право на такую оценку заслуг Верховного Главнокомандующего самой сильной в мире армии.

И все-таки что заставило его принять этот редкий в мировой практике статут? Что определило поступок, явно смущавший его подчеркиванием военного иерархического превосходства?

Поэтому подчеркнем — Сталин ничего не делал случайно, в порыве эмоций. Но, добиваясь на благо народа своих политических и государственных целей, он никогда не пренебрегал мелочами. И понять мотивы, которыми он руководствовался, можно, если обратить внимание на текущие и последовавшие события.

Принять погоны высшего воинского звания Сталина убедили не маршальские уговоры и не экскурсы в историю, а чисто прагматические соображения о политических интересах государства.

Прежде всего, обратим внимание на дату присвоения Верховному Главнокомандующему высокого воинского звания. Оно произошло через месяц после того дня, когда в Москве начались переговоры, определившие местом проведения очередной встречи глав держав-победительниц Берлин.

Но накануне оглашения Указа Президиума произошло еще одно важное событие. 26 июня на Учредительной конференции в Сан-Франциско, созванной от имени СССР, США, Великобритании и Китая, делегаты 50 стран подписали устав Организации Объединенных Наций.

Больным зубом конференции стал польский вопрос. Как рассматривалось выше, в конце войны он остро дискутировался в зарубежной прессе. Речь шла о принципах формирования нового польского правительства. Со стороны поляков существовали и претензии к границам Польши. Молотов уехал с конференции в Сан-Франциско до ее окончания. После неудачных попыток сломить советскую сторону по польскому вопросу.

Вопрос о послевоенных границах должен был решиться окончательно на предстоявшей конференции лидеров Большой тройки.

Итак, случайны ли названные выше совпадения? Нет, они не могли быть случайными. Готовясь к конференции, вошедшей в историю под названием Потсдамской, Сталин счел уместным прибыть на эту важную, решающую встречу в статусе Генералиссимуса Советского Союза.

Это должно было символично подчеркнуть особую роль СССР в достижении победы. Правда, не будучи до конца убежденным в правильности своего согласия, которое могло быть расценено как проявление банальной «слабости», он отвел душу, когда на него попытались надеть «мундир Генералиссимуса».

Для показа формы в нее облачили главного интенданта Красной Армии генерал-полковника П.И. Драчева. «Мундир, — пишет Штеменко, — был сшит по модели времен Кутузова, с высоким стоячим воротничком. Брюки выглядели по-современному, но блистали позолоченными лампасами». Когда Драчев подошел к Сталину, он пристально посмотрел на начальника тыла А.В. Хрулева и иронически спросил: «Кого вы собираетесь так одевать?»

— Это предполагаемая форма для Генералиссимуса, — ответил Хрулев.

— Для кого? — словно удивившись, переспросил Сталин.

— Для вас, товарищ Сталин…

Верховный Главнокомандующий сухо велел Драчеву удалиться… После этого, «не стесняясь присутствующих, он разразился длинной и гневной тирадой», поясняя, «что это неумно, и он никак не ожидал того от начальника тыла».

Нет, он ничего не делал случайно. Человек, проходивший большую часть жизни в полувоенном костюме, не мог впасть в завораживающий гипноз блеска расшитых погон. Внешнее проявление влияния для него ничего не значило.

Примечательно, что именно в этот период он без церемоний отверг встречу с королем Великобритании Георгом VI, предполагавшим приехать в июле 1945 года в Берлин. На первое письмо Черчилля, стремящегося использовать эту встречу в целях рекламы консервативной партии на предстоявших парламентских выборах, он не ответил вообще. На второе обращение премьера нелюбезно сообщил: «В моем плане не предусматривалась встреча с королем, а имелось в виду совещание трех, о котором мы ранее обменивались с Вами и Президентом посланиями. Однако если Вы считаете нужным, чтобы я имел такую встречу, то я не имею возражений против Вашего плана…» Черчилль все понял и поспешил сообщить об отмене поездки короля в Германию.

Однако существовало и еще одно обстоятельство, заставившее Сталина сменить маршальские знаки отличия на звезды Генералиссимуса. Об этом речь пойдет в следующей главе.