"7 дней в июне" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)

День второй. 27.20.2010/23.06.1941

Москва. Дмитрий Медведев. Президент России.

— Доброго утра, Сергей Викторович! Не сочтите за дурную шутку. Прекрасно понимаю. Нет, пока рано. Вы уж, пожалуйста, оттяните их на себя. Знаю, трудно выдержать практически непрерывную осаду. Угрожать ещё не пробовали? Ах, только намекали пока? Кто? Байерли? Неудивительно. Вам сейчас придёт пакет документов из минобороны, составьте на его основе официальные заявления в адрес тех посольств, которые выделены в первой части. Да-да, с предостережениями о недопустимости ряда действий в период военного положения, объявленного… Впрочем, чему я вас учу? — Глава государства усмехнулся и повертел шеей — отложной воротник синей форменной куртки, пусть и идеально подогнанной по фигуре, доставлял раздражающее ощущение дискомфорта. — "Взбрело же в голову согласиться переодеться в это! Нет, чтобы только на время записей публичных выступлений или совещаний… Как они носят это постоянно? Ну, куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй! — вслед за Шефом, работники аппарата, администрации, даже некоторые министры срочно "обновили" свой гардероб разной степени милитаризованности одёжками. — И раздобыли ведь где-то! Хорошо ещё, погоны не нацепили! Совсем смешно было бы для "пиджаков" и "белобилетников". Со своими идиотами сам разберусь, а с премьером надо поговорить, чтобы пресёк этот балаган у себя в епархии. Он-то курточку с водолазкой натянул, и всё! Епархия, епархия… Патриарх… Ладно, позже…"

— Да-да-да, Сергей Викторович! Именно так. Полностью блокированы с привлечением бронетехники. Перебор, не скрою, но подчёркивает нашу решимость не допустить, и… Дальше сами сформулируете. Сейчас, по отчётам, заканчивают поиск и эвакуацию всех граждан обозначенных государств и размещение их на территории диппредставительств. Места не хватит? Детали согласуете с Шойгу и Нургалиевым, чтобы их работники дров лишних не наломали. Связь им отрубили ещё в полдень, ту, что ещё работала на тот момент. Пусть жалуются! А Байерли расскажите о "Боинге", перехваченном в районе Екатеринбурга… Как, вы ещё не в курсе? Эти ковбои пытались ночью, аки тати, дёру дать из Шереметьево. Да, прохлопали ушами, но вовремя спохватились. Сбивать не стали. Посадили в Кольцово. Экипаж интернировали до особого распоряжения. Отчёт военных есть в переданных файлах. Так что американцев можно ещё как минимум сутки помариновать. До выяснения некоторых обстоятельств. Ха-ха-ха! Нет, в угол пока ставить не будем, хотя очень хочется. Как Бранденбург? Что? Сам приехал и предложил помощь? Обещал передать документы, в том числе секретные? Откуда они у него? Верно. Комплекс виноватого… Это — последнее, что нас заботит сейчас. Свяжитесь с посольством Германии и предложите организовать прямую линию со мной. Они на любое время согласятся… И вот ещё что, Сергей Викторович, пожалуйста, лично позвоните японцам и назначьте их послу встречу, лучше на сегодня, на вечер. Да, в плане наших вчерашних соображений…"

Завершив разговор с министром иностранных дел, президент откинулся в кресле и укоризненно покачал головой. Пытавшийся сбежать "джамбо джет" был всего лишь каплей в море. Сколько их оказалось в воздухе на момент "переноса", Бог его знает! — "Угу. И службы контроля за воздушным пространством. Подозреваю, что подробный список всех летательных аппаратов, пересёкших границы, уже готов и с ним работают те, кому положено. Полной информационной блокады достичь невозможно, но стоит постараться. Чем позже до окружающего мира дойдёт, что он получил вчерашней ночью, тем лучше".

Москва. Алексей Иванцов. Военный корреспондент.

Сцуко… Ну почему? Почему каждое интервью с военными заканчивается страшной пьянкой?

Вчера я заскочил домой, собрал свои вещички. Спустя некоторое время помчался к ФСБшникам. Там меня уже ждали. Отвели в какую-то комнату, я там долго ждал в одиночестве, потом отвели на склад. Комок обычный, армейский выдали. Я его тщательно упаковал в свой поисковый рюкзак. Вместе с берцами. Знаю я наши российские берцы. Раскапывал, когда-то эту тему. Правда, статью так и не опубликовал. Не рискнул.

Дело в том, что поставками в разные воинские, ментовские и прочие уиновские части занималась местная фирма. Назовем ее, для приличия 'Вятсеверсервис'. Однажды я поехал в 'Поиск' — ну, там, поиск без вести пропавших во время Великой Отечественной. Купил на вахту берцы местного производства. Подошва у них отвалилась через три дня после брождения по лесу. Картонная склейка. По приезду мне объяснили, что эти берцы… Цитирую: 'Не предназначены для ношения в агрессивной среде'. Ага. Только в зданиях можно носить. Именно эти берцы и поставляет эта фирма силовикам. Ачоа? Зато раз в три месяца огроменные госзаказы выигрывает. Бизнес, ничего лишнего. Потом я купил белорусские 'Гарсинги' и горя с ними не знаю вот уже пять лет.

После выдали документы. Лейтенант Алексей Иванцов, ага. А 'Парабеллум' мне не дали. Вообще ничего не дали. Зато выдали командировочных на три месяца вперед. И сухпай. В зеленых пластиковых упаковках. Знаете такие?

На вокзал примчалась и Лиса. Я ей отдал половину денег. Ей будет нужнее. И посоветовал уехать на время в деревню к моей маме. Во время войны легче выжить там. Да, кстати, велел жене обязательно купить электрошокер. Для травматики ей не хватит времени. Да и не продадут сейчас. Млять, надо было озаботиться этим раньше. Идиот я. Дооткладывался 'на потом'. И водки велел купить. Ящик. Лучшая валюта в такое время.

За двадцать минут до наступления комендантского часа отправил ее силой домой. Мишка там дома один. Пообещал телеграммы слать при возможности.

Нет… Все такие смутные времена легче в одиночестве переживать.

Эшелон… И откуда это древнее слово взялось? Эшелон двинулся ровно в восемь… В двадцать ноль-ноль. Пора приучаться думать по-армейски.

Фила я найти не успел. Поперся знакомится с полковником Калининым. Знакомство началось с непременной чарки, ей и закончилось.

Проснулся я утром. Дикая жажда. На самом деле, главный русский вопрос не 'Что делать?' или 'Кто виноват?'. Главный русский вопрос — 'На хрена я пиво с водкой мешал?'

Он вечен этот вопрос. Вечен и безнадежен.

Поэтому, когда я выбрался, почти на четвереньках, на перрон Ярославского вокзала, медленно, почти как зомби, побрел за пивом в ближайший киоск.

И был немедленно остановлен патрулем.

— Ваши документы, товарищ лейтенант?

— Мнэууу… — выдохнул я густым перегаром и трясущимися руками полез в карман.

— Это со мной! — вдруг послышался рявкающий голос слева. Полковник Калинин был как помидорчик. Розовощекий и гладкий. А я как огурчик — зеленый и весь в пупырышках. Нет. Все-таки вояки чемпионы в плане поглощения спиртного. И только медики могут с ними поспорить.

Калинин метнул своими корочками перед патрулем и нас бойцы пропустили.

— Ты куда направился, лейтенант? — широко шагая, спросил меня командир спецназа.

— За пивом, тащполковник, а что? — я еле догонял его.

— Хе! — ухмыльнулся Калинин. — Вечно вы, журналисты, все последними узнаете. Сухой закон в стране!

Потом он остановился, с ехидной какой-то жалостью посмотрел на меня. Снял флягу с пояса и протянул мне:

— Будешь, штафирка?

Я вздохнул и не смог отказаться. Понятно, что там была не вода.

— Вали в вагон и отсыпайся. Это приказ.

Я кивнул, пытаясь унять рвотный рефлекс и сделал несколько шагов в сторону вагона. Потом не выдержал и сел на перрон. Патрульные, охранявшие выход с платформы, с завистью посмотрели на меня. Голова кружилась… Мама, не горюй!

'Оуо! Ты снова в армии!'

Добрался я до своего вагона с трудом. А уж как залезал на полку — лучше и не вспоминать…

Проспался я лишь к полудню. Калинин так и не появился. Потоптал к титану и заварил чайку покрепче. С дохлой долькой лимона, оставшейся на столе после вчерашней пьянки.

Потом уже выполз на перрон, спрятался в теньке и начал медленно приходить в чувство. Слегка потрясывало. Но не настолько, чтобы чай разлить на штаны. А на перроне… Я такое видел только в фильмах про войну. Военные сновали туда-сюда. Чего-то таскали. Некоторые выходили за оцепление, показывая какие-то бумажки. И ни одного штатского.

— Здорово! — заорал мне кто-то в ухо так, что я едва не подпрыгнул.

— Фил? — удивился я. — Ты же с вевешниками должен был остаться?

— Аааа… — махнул мой товарищ рукой. — Они там еще неделю проваландаются. Чего мне там делать? Напросился с твоими ехать. Еле уговорил.

— А вчера чего не присоединился?

— Не дошел! — заржал Фил. — Ты тоже вчера передвигался с трудом, как я понимаю.

Вместо ответа я только кивнул.

— Ну, какие новости, чего нового?

Я пожал плечами.

— И у меня ничего. О! Погоди-ка! — Фил вдруг напрягся, ноздри его раздулись — точь в точь охотничья собака, почуявшая дичь.

Я проследил за его взглядом. На краю перрона сиротливо стояли два мента, ошалело разглядывая военную суету вокруг. Они очень четко выделялись в своих черных куртках среди моря зелени. Как они здесь оказались?

Фил подождал, когда рядовой с сержантом отвернутся, осторожно подошел со спины и… Как влепил пендель рядовому под зад! Мент едва не упал. Когда второй развернулся и схватился было за свой ментовский 'укорот', Фил рявкнул на него:

— Х… тебе, а не московская регистрация! Мудак!

— Эээ… Военный… — растерялся мент.

— Пшел вон, сержант. Ты тут вообще, чего делаешь? Иди нах, бомжей нах гоняй…

Потом раздался такой отборный мат, что бегающие мимо бойцы невольно ускоряли шаг. Рефлекс такой армейский. Если кто-то кого-то материт — надо делать ноги и подальше. Пока самому не досталось.

Фил гордо вернулся ко мне:

— Всю жизнь мечтал…

И предложил выйти на площадь трех вокзалов. На мое удивление, выразительно постучал по лбу и потащил меня к патрулю. Всегда удивлялся его настойчивости и упертости. Все-таки он — настоящий репортер. Я, скорее, аналитический обозреватель. Мне по душе сидеть и корпеть над информацией, нежели добывать ее.

Фил без тени сомнения подошел к капитану и сунул под его красные, усталые глаза свои корочки военкора, полученный им вчера в МВД. Я такое же в УФСБ получил.

— Товарищ капитан, нам на телеграф! Срочное задание!

— Без предписания не могу, — буркнул капитан и отвернулся. Фил вздохнул.

— Товарищ капитан, мне через двадцать минут необходимо отправить информацию в штаб Приволжского военного округа. Если вовремя телеграмма не придет — я переведу стрелки на комендатуру и вас лично. Можно ваши документы?

Капитан поморщился, как от зубной боли. Помялся.

— Запрещено!

Вечный армейский бардак. Документов с печатями недостаточно. Нужна бумажка от начальника эшелона, написанная от руки. И толку от этого патруля?

Мы отошли недовольные. И тут Филу в башку пришла идея. Ему вечно в башку идеи приходят. Иногда даже не очень безумные.

Он остановил лейтенанта, за которым тащили тяжелый зеленый ящик два бойца.

После короткого разговора бойцы рванули обратно, а за ящик схватились мы и потащили его. Тяжелый, сцуко! Однако, труд и секс лучшее средство от похмелья.

Комендач только ухмыльнулся, когда мы проходили мимо.

Слава Богу, тащить было недалеко. Пара 'Уралов', в которые грузили ящики, стояли у входа в вокзальный сортир. Около сортира сидел грустный таджик в оранжевом жилете с метлой и совком и что-то напевал по своему, глядя в жаркое небо.

Ящик кое-как закинули, перекурили с летехой и поперлись к площади.

Мать моя родная! Народу! Первый раз в Москве вижу такое количество вояк. Блин, да я ведь и сам сейчас вояка! Непривычно, черт побери. Фил увлеченно щелкал своим фотоаппаратом. Он его называл не иначе как 'фаллической дурой'. Я же просто впитывал атмосферу всеми порами кожи. Я не умею писать сразу. Мне надо впитать звуки, краски, запахи, слова — переварить их. А уже потом выдавать текст. Плохое качество для журналиста. Из-за этого мы вечно ругались с глав-вредом. Писал я слишком медленно.

Дым, крики, ругань. Очередь в киоски за сигаретами. Какой-то полкаш орет на какого-то майора. Майор потом бежит и орет на какого-то капитана. Капитан мчится материть… И так далее до самого замызганного рядового. Пищевая цепочка в действии.

Фил толкает меня локтем в бок.

— Пойдем телеграмму отправим?

— Какую? — не понял я.

— Шефу. Отправим статейку в газету. Мы на работе или как?

— Мля… Ты представляешь, сколько мы заплатим за пятьсот… Нет. Даже за триста строк?

— Лех… Тебя еще учить и учить, оказывается.

Пока стояли в очереди — офицеры стремились передать весточку домой родным — сочинили текст телеграммы. 'Центре Москвы. Много военных. Гражданские очень редко. Движение перекрыто. Подробности придумай сам. Иванцов, Филимонов'.

Потом еще отправили своим. Я две отправил. На домашний адрес и на адрес мамы. Лиса у меня послушная, но мало ли не успела.

Текст был короткий. 'Все хорошо. Люблю. Волк'

Чего там и кому Фил нацарапал — не знаю.

Когда вышли из вокзала — встали у парапета, наблюдая суету. Какой-то солдатик лихорадочно жрал окорочок. Но не дожрал. Кинул на землю и побежал куда-то. К останку курицы немедленно подскакал голубь и… Стал клевать остатки мяса.

— Мля… Голубь-людоед! — удивился Фил.

— Не. Зомби. Видишь, у него одной лапы нет? — показал я пальцем на летучую скотину.

— Да… Москва… И как они тут живут?

Резко захотелось пива. Мы поперлись к киоскам у Ярославского. Нет. Обломились. Пива не было.

— Долго тут тусить будем, интересно? — задумчиво сказал Фил.

— Ты мемуары о Великой Отечественной читал? Там по месяцу порой эшелоны стояли. И отправляли без объявления.

И тут мы переглянулись. Не сговариваясь, метнулись в сторону перрона…

Фу! Стоит, родимый.

— Ладно, пойдем в вагон. Все равно больше делать нечего, — предложил я.

Ну и пошли.

Заглянули сначала в наше купе. Калинин так и не возвращался. На столе по-прежнему стояла початая литруха 'Кедровой', открытая банка тушенки, черствел хлеб и сохла резаная луковица. Пошли в штабной вагон. Под него приспособили бывший вагон-ресторан. Однако, часовой нас туда не пустил. Совещание, грит, идет. Уболтал Фила перетащить вещи в наше купе. Все одно там, кроме меня и Сашки Калинина никого нет. А Сашка — мировой мужик!

Долго молчали, разглядывая 'Кедровку'. Морщились. Потом уговорили себя и втопили по-маленькой. Несколько полегчало. Я было собрался залезть на верхнюю полку и попечатать чего-нибудь. Решил дневник повести. А Фил начал скидывать фотки с флешки фотика на свой ноут.

И тут дверь распахнулась. На пороге стоял мрачный полковник Калинин.

— А это кто?

Кхм… Суров чего-то наш полкан.

— Лейтенант Филимонов. Военный корреспондент. Прикомандирован к вашему батальону, — вскочил Фил, гулко ударившись башкой о верхнюю полку. Надо отдать должное — не поморщился.

— У меня уже есть один. Пшел вон! — я такого Калинина не видел ни разу. От такого взгляда не то что обоссаться, можно все военные тайны рассказать. Даже те, которые не знаешь.

— Товарищ полковник, он коллега мой. Вместе работаем. Вчера на поезд… То есть на эшелон не успел. Сегодня догнал.

— Час от часу не легче. Документы? — мне начало казаться, что на войне чаще документы проверяют, нежели оружие применяют.

— К вевешникам прикомандирован? Вот к ним и пестохай!

— Никак нет! — уперся Фил. — Я, между прочим, боевой офицер, в отличие от некоторых.

И он мотнул головой в мою сторону. Оппаньки! А вот этого я и не знал!

Потом Фил горячо и сумбурно объяснял причину, по которой он прыгнул в эшелон со спецназом ФСБ. В конце его монолога я примирительно добавил:

— Саш, это наш мужик. Я ручаюсь…

Калинин зло хлопнул дверью купе.

— Значит так. Журналюги. Доедем до места назначения — сдаю вас обоих в штаб фронта.

Ага… Значит уже не округа, а фронта? Интересно…

Калинин шагнул, сел на койку. Плеснул себе водки в кружку и тремя глотками выпил ее, не поморщившись.

Мы тоже осторожно сели.

— А куда едем-то? Товарищ полковник?

Тот подумал.

— Аааа… Все равно узнаете рано или поздно. Прибалты нам войну объявили.

— Очумели, что ли совсем? — удивился я. — У них на три страны один танк!

— Не перебивай, — рявкнул Калинин. И начал рассказывать.

Что именно и как именно случилось — толком никто и ничего еще не знал. Наши буржуи в правительстве так обосрались, что тут же обрубили всевозможнейшие каналы информации — интернет, мобилы — это все их рук дело. Тоже самое и с телевидением. И, козлы, нормальной инфы так и не дают толком. Известно точно только одно. На северных границах Украины, в Белоруссии и в Калининградской области идут бои. Через сутки после Катастрофы на стороне Германии выступили Эстония, Латвия и Литва. Мозгов у них чуть больше, чем у черепах, а туда же. Понятно, что при разнице в вооружении мы их уделаем на раз-два. Не только прибалтов. Немцев, естественно, тоже.

— А англы чего? — поинтересовался я.

— Англы? Англы в состоянии войны с фрицами. У Штатов — нейтралитет пока. Даже удивительно. Обычно они каждой дырке затычка. Японы с их матерями — пока не знаю. Так вот, ребятки, мы сейчас отправляемся в Питер. Там я вас сдаю в штаб — сидите там и не высовывайтесь.

— А вы?

— А мы под Нарву. Эстонцев там сейчас ополченцы со стройбатом держат.

— Мля… — выругался Фил. — А хохлы с бульбашами?

— Не знаю я конкретики, — честно ответил Калинин. — Не моя компетенция. Кого-то отправят из наших и туда. Мы же военный союз, внезапно заключили. Видели, какое столпотворение на площади? И это только начало.

И только в этот момент я вдруг понял, что поезд уже давно тронулся. За окном проплывала Останкинская башня. Точно. На Питер едем. Вот так вот. Я там косточки дедов недавно поднимал. Сейчас и сам повоюю. Буду я еще при штабе отсиживаться, как же.

— Подождите, товарищ полковник, — потер лоб Фил. — А войска ЛВО? А Балтфлот, что?

— А мы не на фронт, — ухмыльнулся Калинин. Все же хорошая штука — русский мат. Помогает напряжение сбросить. Все, что он нам рассказывал — процентов на девяносто было сказано на 'великом и могучем'. Только немцы могут с нами посоревноваться в изысканности ругательств. Немцы, да… — Мы в тылу будем воевать.

— Заградотрядом, что ли? — не понял я.

— В эстонском тылу. Ну что, по кружечке?

На старые дрожжи упало быстро и убойно. Карабкаясь на полку, я внезапно понял — почему так много военные пьют. Пытаются успеть пожить. Где-то я читал, что жизнь экипажа танка в современном бою — восемь минут. И ради этих восьми минут солдат живет всю жизнь. Солдат. Да. Именно солдат. Рядовой, сержант, лейтенант, полковник — все они солдаты. А сколько живут спецназовцы в бою? Надо будет спросить…

Так я подумал и уснул. Поезд же мчался в Питер…

Где-то на Украине. Алексей Шкодин. Финансист.

— Ты что, братан, совсем о…ел в своей Пиндосии? Это же — Родина!

До родичей мы добрались поздно вечером. Слава Богу после инцидента с ГАИ-шниками приключений не было. Остановились мы в частном доме, у кузины. Жена и дочь, умаявшись с дороги, почти сразу легли спать, а я, не теряя времени, "взял в оборот" двоюродного брата, что пришел на "экстренное семейное собрание". Из всего семейства он был идеальным кандидатом в попутчики. Он служил, не был обременен семьёй, а фирма, где он работал, канула в лету вместе с Финляндией и прочим двадцать первым веком (спасибо обрывкам интернета за информацию).

— Макс, какая нах Родина? Много ты её видел, когда после учебки генералам дачи строил? Или потом, после дембеля? Ваши козлы, что в Кремле, что в Раде, про Родину вспоминают, только когда нужно народ в очередной раз раком поставить.

С Максом я провёл детство. Он старше меня на три года, и я, когда был пацаном, носился за ним хвостом. Мы вместе шкодили, лазили по стройкам, помню — даже ловили свинью на колхозном станке. В общем, много чего. Старший брат — железный авторитет. Был. Когда мне стукнуло двенадцать, жизнь нас раскидала. Он вернулся с матерью на Дальний Восток, а я… я с родителями убыл в Солнечный Пиндостан. Я закончил универ, стал "образцовым" работником финансового сектора, растолстел, женился. Макс оттарабанил два года в несокрушимой и легендарной, переехал в Незалежную, женился, развёлся… Встретились мы вновь только года три назад. Но братьями как были, так и остались.

— Лёша, пох, кто в Кремле. На страну фашисты напали. Фашисты! Сам же мне это с пеной изо рта доказывал. Какого хрена ты в такое время собираешься уматывать в Таиланд? Тебе б…ей мало? Так у нас их не меньше, и они на порядок красивее.

— Не в б…ях дело. Фашистов раздолбают к…ням, как только в себя придут. У России — ядрён батон. А у немцев — только Гитлер с ковриками. Дело в другом — СНГ-шные правительства сейчас почувствуют полную вседозволенность и окончательно сгниют. Под видом "защиты отечества" здесь такую диктатуру устроят, что Ким Ир Сену и не снилась. И будут царить "на веки вечные". Оно нам надо? Макс, ты меня прости, но даже если бы я мог здесь остаться, то не стал бы.

— В смысле "если бы мог"? Тебя никто никуда не гонит. Тем более, что Америки твоей нет. — Я замялся. — Колись, давай.

— На мне два трупа, — ответил я после долгой паузы, — нас по дороге сюда гайцы пытались остановить. Я их завалил.

— Ни… себе, братишка. Ты е…лся?

— А альтернатива? Отдать им всё что есть и отправиться в украинскую тюрьму? Ты на моём месте, что, дал бы им себя вы…ть?

— Лёша, какая тюрьма? Ну дал бы им на лапу и поехал дальше.

— Какая тюрьма, говоришь? Пошли со мной.

Мы вышли во двор, где сейчас стоял мой джип. Маринкины алабаи нас проигнорировали, только Айша тихо рыкнула сквозь сон. Я открыл багажник и отодвинул одеяло, продемонстрировав брату под светом фонаря свой "арсенал".

— Вот это было у меня на коленях, когда продавцы полосатых палочек нас тормозили. А вот это было у Ирки. — Я показал Максу один из калашей. — За такое даже в Штатах по головке не сильно гладят, не то что у вас.

— Песец.

— Толстый и полярный. — Макс покачал головой, глядя на меня.

— Ладно, Лёш. Поеду с тобой, а то пропадёшь на хрен. Только не из-за того фуфла, что ты мне на уши вешал, а потому, что ты мой брат.

— Спасибо, — ответил я и пожал ему руку. — Надо бы где-то скоммуниздить номера. Джип с литовскими номерами в России…

— Чёрт его знает, Макс. Я перед выездом шарился по обрывкам интернета, так в Прибалтике в полный рост "фошысты" встают. Объединяются с местными фашистами, немецкими. На рутюбе ролик лежал с парадом дедушек-эсэсовцев. Можно закосить под беженцев-антифашистов.

— М…чьё. Поубивал бы нах.

— Ага. Думаю, в течение недели Медвепуты почуют свободу и нагнут всех раком через ядрён батон. И прибалтов, и немцев, и Штатам моим достанется.

— Думаешь, звезданут?

— А куда они денутся? Демонстрацию придётся по любому устраивать, как Амеры в сорок пятом. Главное, чтобы в дупе не засвербило, и не устроили ядерную зиму.

Мы оба затихли. Макс, как более отдохнувший, вёл джип по трассе на Ростов. Впереди нас ждали Волгоград, Уральск, долгая дорога на Кызыл-Орду, и финишный рывок через Ташкент и Душанбе. А дальше… неизвестность. План у нас был авантюрный и достаточно зыбкий: пролезть через границу в Афганистан, проехать через Кабул на Индию и там уже, замаскировавшись под "западных джентльменов", добираться до Таиланда по более-менее цивилизованным местам. Благо, с английским у нас (кроме Макса) проблем нет. Если под британцев закосить не позволяет акцент, то за янки мы сойдём запросто.

Да, план — так себе. Правда, пока нам везло. Граница с Россией была раскрыта нараспашку, и народ уже валил на восток, подальше от фашистов. Как оказалось, до властей достаточно быстро дошло, что мы в заднице, то есть в глубоком прошлом, и Медведев с Януковичем уже обращались к народу. Причём Украинский президент, похоже, круто затянул гайки в парламенте — по радио передавали о чрезвычайном положении и полномочиях. Началось. Единовластие во время войны, конечно, нужно, но вот после войны фиг кто эти полномочия сложит. Будет как с Палпатином в Звёздных Войнах.

Машина глотала километры, Иришка с дочкой спали на заднем сидении, а я думал о насущном. Остатки долларов мы поменяли на рубли… по страшно упавшему курсу, но я ожидал, что ими можно будет только подтираться, и был приятно удивлён, когда рано утром их всё ещё принимали. В Таганроге мы некоторое их количество конвертировали конвертировали в бензин (запас карман не тянет), а на остальное докупили жратвы. Теперь, неделю можно было пилить практически без остановки — вода, сухари, консервы — всё есть. А на первое время, даже шашлыки с салатами…

Прав ли я, драпая с "исторической родины"? Причём не как в первый раз, с родителями, а в сознательном возрасте и по своей воле. Не знаю. С одной стороны, "СНГ" куда цивилизованнее. И медицина получше, и даже интернет сохранился. Я уже не говорю о том, что она станет мировым гегемоном. Но вот риск того, что бывший Союз скатится в тоталитаризм "по Оруэллу" или кое-что похуже слишком велик. Потому как испокон веков власть русская клала на свой народ и народ это послушно терпел… Ну, пожалуй, кроме семнадцатого года. Впрочем, и там, "хотели как лучше, а получилось как всегда." Не верю я во власть на службе народа. Ну и, естественно, моя профессия там тоже нафиг не нужна. А вот освоиться на новом месте, подальше от диктаторов и политики — это шанс. Начать с ресторанчика. Потом гостиница там, бордель хотя бы… На крайний случай — школу русского и английского языков — спрос на них теперь будет ого-го. В общем, риска, что будет нечего жрать никак не больше чем на Украине.

Под эти мысли я тихо задремал — сказались бессонная ночь и ранний выезд.

— Вставай, лежебока, — голос брата вернул меня к действительности, — три часа дня уже.

— Хорошо я поспал, — сказал я, вылезая из машины и потягиваясь. Вокруг была ничем не примечательная дорога с лесополосой по обе стороны — Где мы?

— Морозовск проехали, — видя моё недоумение, Макс пояснил, — пиши на пол-пути из Ростова в Волгоград.

— А-а. Ну, тогда понятно. Сейчас разомнусь и пересяду за руль. А где Иришка?

Она оказалась рядом — выгуливала хихикающую Майю. В связи с моим пробуждением, ребёнок был вручен мне, а сама благоверная воспользовалась удобствами, то бишь, кустами. Как в детство попал… Ведь если подумать, то даже в начале девяностых сельская жизнь от сороковых годов только телевизором, наверное, и отличалась. Я вёл дочку за руку по траве и пытался представить мир, в котором вырастет она. Будет ли он лучшим, чем прошлое нашего мира? Вернёмся ли мы в космос? Загадим ли мы снова нашу планету? Удержится ли Россия от размахивания ядрён батоном… Столько вопросов, и ни одного ответа. Ну что же, будем жить "уан дэй эт э тайм", то бишь по одному дню за раз.

— Семейство, "по коням". До темноты надо доехать до Волгограда и, если повезёт, найти Ириных родственников.

Оренбургская область. Виталий Сергиив. Юрист районной администрации.

Утро ранним не бывает. 7 часов, а сна ни в одном глазу. За окном светло как летом. Я поначалу даже вскочил. Почудилось, что американцы решили запустить свои Минитмэны, а звук просто не успел добежать… Да после такого ни кофе ни контрастный душ уже не нужны, разве что штаны поменять. Потом вспомнил, что до тех американцев теперь дальше чем до Луны и немного успокоился.

Женская половина семьи уже встала: жена была уже у компа, мама растирала себя мазями. Хорошо, что вчера ещё в аптеку заехали, теперь ей лекарств и мазей месяца на четыре хватит.

Так, готовить похоже мне. Иду на кухню, открываю кран, плескаю воду в лицо. Умылись. Чай поставлю, бриться буду, вчера с этим как-то не срослось. Включаю газ. Оба-на! Нет газа! Тоже новости. Но с другой стороны хорошо — быстрее котел заменят. Достаю электрочайник, ставлю кипятиться. В микроволновку отправляю сосиски и яйца. Заливаю термокострюлю водой — без неё яйца в микроволновке не пекутся, а стреляют… Стреляют. Масаракш! Иду в зал.

— Доброе утро, Солнышко! Что рано встала?

— Привет, любимый. По работе надо форму забить, вчера не успела.

Оно верно, моя жаворонка, отрубилась вечером через полчаса как разобрали все что накупили.

— Интернет есть? -

— Медленный, майл-агент только открывается.

— Дай, сообщения посмотрю.

— Сейчас, еще пару страниц осталось.

Включаю телик. Тарелка, как и вчера сигнал не находит. По первому новостей нет, ТНТ тоже. Так, 'Звезда'. Фильм о войне. Как нельзя вовремя. Снова на первый. Микроволновка звонит. Пойду завтрак вынимать. А вот и сынку проснулся.

— Привет, сынку!

— Пливет! Мама, я есть хочу.

— С папой иди, он сготовил.

Беру сына на руки. Идем с ним на кухню. Умываю его личико под краном.

— Холодная!

— Теплая она, сын, теплая.

Прижимаю его к груди, и чувствую как его и мое сердца колотятся. Господи! Как я люблю этого человечка! И не дай Бог кто его обидит! Сердце сжимается и хочется прижать Ромаша 'клепко, клепко' и не отпускать. Если все серьезно, то когда меня еще сын увидит? Медленно входит мама, по её глазам вижу, что не спала. Подхожу с сыном на руках. Обнимаю и её. Мама плачет.

— Ты, что ма? Болит, что, скорую?

— Болит. За тебя сын болит.

— Да я ничего мам.

— Молчи, ты я тебя второй раз не дождусь.

— Да, что ты, ма, успокойся, если до сих пор тихо, то все нормально будет.

— Не знаешь ты. А я ту войну помню!

— Какую, ма?

— Отечественную. Ты телевизор-то посмотри…

Беру ей под руку, сажаю в кресло. Сына располагаю на стул рядом. Ложу всем по сосиске и яйцу, наливаю чай, ставлю на стол хлеб и сахарницу.

— Оль, пойдем завтракать!

— Щас, тут новости начались.

Быстрым шагом иду в зал. Диктор в строгом костюме, а-ля СССР вещает:

'…по данным пресс-службы министерства обороны Российской Федерации 22 июня захвачена столица Литвы город Вильнюс, армия республики Беларусь и ополченцы ведут упорные бои в районе Гродно и Бреста. По сообщениям наших корреспондентов на южном направлении упорные бои идут в районе Ужгорода, при этом практически без боя фашистам сдан город Львом… Парламенты Латвии и Эстонии сегодня приняли резолюцию требующую объявить войну России, на улицах прибалтийских стран отмечаются массовые беспорядки, в Риге и Таллинне слышны перестрелки…'

Ну, с прибалтами все понятно. То, что Вильнюс белорусы захватили уже хорошо.

'…при отражении авиационных налетов на Севастополь и Санкт- Петербург сбиты самолеты с немецкими опознавательными знаками..'

'… на фотографиях переданных нам из посольства Республики Беларусь представлена подбитая немецкая техника. Все образцы — времен Великой Отечественной Войны и несут на себе символику вермахта и СС' Фашисты?

Жена смотрит на меня, ничего не понимает, но явно хочет реветь.

— Ну, ну родная. Все хорошо.

— Что хорошо? Война же. Папку убьют.

— Ему 60 уже стукнуло! Не заберут.

— А тебя?

— Вот с этого и надо было начинать!

Умная она у меня, но местами непроходимый… ребенок.

Поворачиваюсь. Иду в ванную бриться. Перекушу и в военкомат. Похоже, установкой котла жене заниматься.

Вышли с женой ровно в восемь утра. Сына оставили дома — звонить он уже умеет, а так нам за маму спокойней. От идей надеть куртку я быстра отказался. Даже в костюме было не холодно. После воскресного нуля, сегодняшние плюс 16 выглядели более привлекательными. Наличие на пиджаке карманов тоже сыграло в его пользу. Помимо военника пришлось брать собой и паспорт и СНИЛС и страховое, хотя эти уже по привычке. Жену тоже убедил взять паспорт. С трудом, но до неё дошло, что придется это терпеть при военном положении.

До райвоенкомата мне не далеко — менее километра. Хотя он уже и не райвоенкомат, а филиал ясненского или вообще сборный пункт? Да какая сейчас разница! Все равно в Ебург в штаб округа через блокпосты не рвану, да и кому я сейчас нужен со своим хазарейским?!

Улица в этот час полнее обычного. И не только из-за высокого солнца. Если ещё вчера по ней шли на работу чиновники, школьники в школы, да мамаши с детьми в детсады, то теперь почти каждый второй был в форме и с чемоданчиками. Лейтенанты, прапорщики, полковники, старшины давно расформированного 412-й истребительного авиаполка с женами и детьми шли в одном со мной направлении. Этот поток принимал в себя ручейки одетой в гражданку и камуфляж молодежи и, изгибаясь вслед за родной мне улицы имени Полины Осипенко, вливался в уже шумящее у военкомата многонациональное море призывников и добровольцев, их жен, подруг и матерей…

Идя рядом со мной, жена как-то подобралась, прониклась. И у военкомата никак не хотела оставлять меня, обнимала и порывалась заплакать… Пришлось чуть ли не приказать ей идти в на работу, ведь на ней школа и многие стоящие здесь отправили на её ответственность своих детей… — И не оглядывайся, родная! Будь уверена — свидимся.

— Обещаешь?

— Да, любимая.

Мы поцеловались, и я проводил её взглядом, насколько это можно было в такой толпе. Если б я только мог быть уверен в том, что только что пообещал! Но при любом исходе она справится! И со мной и без меня!

Дежурный по военкомату поначалу попытался приглашать только получивших повестки. Но наши летчики, как старшие по званию потребовали начать с них. Дежурный уступил и пустил в военкомат полковника Чемаева и подполковник Свирцова — старших офицеров бывшего гарнизона. Используя свои габариты, я прорвался к крыльцу и спросил уже уходившего прапорщика:

— Товарищ Тыщенко! Разрешите обратится.

Иваныч немного остолбенел от такого моего к нему обращения, но выдал на автомате:

— Обращайтесь, Вита…

— Сержант Сергиив. Я приписан к вашему призывному пункту в качестве специалиста на случай развертывания. Жду ваших приказов.

— Пока никаких. Как решим развертывать второй призывной пункт — так и отзвоним. Будь у телефона.

— Слушаюсь.

Петр Иваныч, скрылся за дверями военкомата, а я стал медленно выбираться из толпы. Что ж он прав, я им скорее пока обуза, после передачи моих документов в наш военкомат они не знали куда меня пристроить, а после того как нашли куда у них уже не было времени обучить меня согласно новой ВУС.

Продираться пришлось минуты три. Обратно пошел уже мимо райадминистрации. Перед ней стоял не вохровец, а нормальный часовой. Из погранцов. Думал было зайти. Но меня остановил 'товарищ в штатском'.

— Вы к кому?

— В администрацию!

— К кому конкретно?

— К главе, наверно.

— Он уже не может никого принять.

— Извините.

Я отошел. Ничего не понимаю! Арестовали наших немцев, что ли? А вот одноклассница моя, — Ольга Киреева, в райимуществе работает, сейчас спрошу.

— Ольга, здравствуй!

— Здравствуй, Виталий! Как ты, как сын?

— Хотел к военкомату идти. Но вызывали в казначейство на усиление. А здесь, что? Швиндт куда делся?

— Умер он. Вчера как узнал, что фашисты напали — так его второй инфаркт и разбил.

— А за него кто? Майер?

— Нет. Он ещё вчера вместе с Шубертом в военкомат пошел.

— И?

— Забрали по МЧСовской линии. Так что и район, и поселок пока без начальства. Ждем, кого военные пришлют.

— Да уж…

— Пора мне. А то дисциплина теперь военная.

— Пока. Оля. Держитесь.

Да. Дела. Подрубило время наших немцев. А как красиво 17 дней назад они выборы выиграли! Вот уж действительно: человек предполагает, а судьба располагает!

Что ж пойду пока домом да сыном заниматься, кто знает, когда еще будет у меня такая возможность.

Год выдался жарким. Сначала лето выжимало все соки 40 градусной жарой, теперь вот октябрь решил посоревноваться с июлем! Пока дошел домой под пиджаком весь взмок, пришлось принять душ и переодеться. Газа по-прежнему не было. Включив электрочайник, я позвонил 04.

— Алло, газовое хозяйство!

— Да. Слушаем.

— Сергиив позвонил. У нас с утра газа нет.

— У всех нет. Газопроводы остановлены.

— А что случилось?

— Не могу сказать. Аварии какие-то. Не у нас.

— Понятно. Можно бригаду вызвать, мне котел сменить и счетчик.

— Нет. Все заняты. К концу недели позвоните.

Дела… Хотя, куда я тороплюсь? За окном лето! Дров полон двор! Даже если свет отключат — без горячей пищи не останемся! Оптимист, на… Так на натуральное хозяйство переходить придется. Хотя это идея. Если уж лето, то можно и огород вскопать, даже картошка еще поспеть успеет.

— Ма, где ключи от гаража?

— Что?

— Ключи от гаража где?

— Откуда я знаю? Я туда хожу? Над трюмо посмотри или в карманах у себя…

— Угу, пасиб, ма.

— Нашел?

— Да, в куртке были.

Целой штыковой лопаты в гараже не нашлось. Современный металл не терпит моей хватки. Держится только саперная — ещё советская, память моя армейская. Но ей огород копать не будешь! Найдя в гараже черенок, я насадил на него плоские вилы. И до обеда перепахивал свои свободные сотки. Давно, я не работал с таким энтузиазмом. Сын работал рядом. Нет, я не заставил пятилетнего ребенка копать огород! Я его вообще ничего делать не заставлял. Он сам нашел себе дело: собирал сухие, сорванные ветром с деревьев ветки, опавшие и подгнившие уже яблочки. Для него это была игра и он бегал по желтой подсохшей уже листве, размахивая очередной 'саблей' и кидал 'гранаты' в обтянутый сеткой каркас огуречной грядки овощника. На втором часу тренировок в меткости ему удалось-таки направить свой фруктовый снаряд через сетку прямо под крыло стоявшей в метре за грядой "Сандеры". Машина ойкнула и залилась нудным воем.

— РОМА! — начал я, поворачиваясь. Но, увидев сына, сам осел, глядя в повлажневшие глаза его вжавшегося в землю тельца.

— Хватит, сын, пошли в дом.

Подобрав моего чумазого снайпера, я отнес его к крыльцу, на которое уже вышла испуганная сиреной мама.

— Принимай внука. Я за ключами. А то ещё подумают, что воздушный налет.

Шутка явно не получилась. И что бы успокоить, я приобнял мать, поцеловал в щеку.

— Где ключи?

— В зале, в секретере…

Скинув сапоги, я прошел в зал и прямо оттуда отключил сигнализацию.

— Па, а мама ругаться будет.

— Будет, когда узнает. Но ты же будешь вести себя хорошо?

— Буду!

— И больше в нашу машину кидать ничем не будешь?

— Не буду!

— Ну, тогда мы ей не скажем. Иди — умывайся. Как зайду — будем обедать.

Я снова вышел на двор. Убрал инструмент. Посмотрел результаты меткого броска юного гренадера. Под подкрылком собственно ничего и не было видно. Уже повернувшись к дому, я увидел входящую во двор жену.

— Привет. Ты что-то рано.

— Мы после пятого урока всех отпустили. Тебя берут?

— Пока нет.

— Слава Богу!

Она прижалась ко мне пыльному и потному огороднику и впервые за наши семь супружеских лет первой поцеловала меня. Весь оставшийся день был волшебной восточной сказкой, в которой не хочется думать о быте, о работе, о грохочущей где-то войне. Думаю, именно на второй день войны мы и нашли нашу озорную бодатую львёнку.

Капитан воздушно-десантных войск Белоруссии Николай Климанович, окраина Дзержинска (республика Беларусь)

Начало войны капитан воздушно-десантных войск Белоруссии Николай Климанович встретил так, как и подобает профессиональному военному, без отчаяния 'всё! мы погибли', но и без щенячьего восторга. Собственно, он понадобился для того дела, к которому он готовился долгие восемь лет — защищать свою страну…

Конечно, все было, и ночной звонок со срочным вызовом в расположение, и тревожные глаза жены, и суматоха первого дня, когда его батарею 'зушек' перебрасывали то в одно, то в другое место, и некоторый шок в момент, когда до него дошли сначала неясные слухи, а потом и официальная информация о том, что, собственно произошло, и с кем ему предстоит воевать.

К вечеру второго дня войны капитана начал слегка угнетать тот факт, что пострелять по реальному врагу ему так и не пришлось. Климанович всегда со всей белорусской серьезностью относился к своим обязанностям, и на учениях его батарея всегда выглядела очень неплохо. Нет, он, конечно, понимал, что ЗУ-23-2 — оружие, так сказать, прошлого века, и в общей структуре ПВО, куда его временно передали со всеми причитающимися батарее средствами, он играет роль пистолета на поясе оператора ПТРК. Оружие, так сказать, последнего шанса. Помнил он и про 'ноль целых двенадцать сотых' — именно так в документах определялась вероятность поражения огнем батареи самолета противника. Речь, конечно, шла о современных реактивных самолетах, но все же… Как любят шутить зенитчики: 'Сбить не собьем, но напугаем до смерти'. Понимал он и то, что война — это не пионерская игра 'Зарница', и что профессионалу не пристало сожалеть о невозможности погеройствовать. И все же некий червячок постоянно грыз его самолюбие. Потому что Климанович видел в бинокль вражеские машины, видел, как они вспыхивают и падают на землю после попаданий зенитных ракет, но ни один 'Мессершмитт' или 'Юнкерс' так и не дошел зо зоны действительного огня его автоматов. Николай гнал от себя эти мальчишеские мысли, стараясь занять и себя, и своих бойцов реальным делом, но все-таки он очень хотел хотя бы раз врезать по немчуре, отомстить за прадеда, пехотного летёху, который сгинул где-то под Гродно в том сорок первом…

Батарея расположилась на окраине Дзержинска, прикрывая подходы к цехам и складам объединения 'Белхим'. Позиции выбраны по всем правилам и по науке замаскированы, около каждой установки — по пять левых и пять правых коробок по пятьдесят снарядов, да еще тридцать снаряжённых лент в длинном ящике. Итого две тысячи снарядов. Он как раз собирался еще разок погонять расчеты на смену коробов, когда радист передал ему наушники: 'Командир, 'Ракорд' на связи!' Позывной 'Ракорд' был присвоен дежурному по Западному оперативно-тактическое командованию войск ПВО.

— Рогатка -16, на вас идет цель, маловысотная, малоскоростная, высота 150, скорость 320, на запросы не отвечает. Азимут… Пеленг… Дальность…

— Батарея, к бою!

Расчеты в касках и брониках привычно бросились к орудиям, сбросили маскировочные сети, расстопорили установки, наводчики заняли места на своих жестких сидушках и приникли к окулярам прицелов. С запада накатывался рокот. Никаких сомнений у Климановича не было — с запада мог идти только враг. А вот и он… В бинокль Николай четко разглядел на фоне закатного неба силуэт двухмоторного самолета, идущего со стороны Столбцов. 'Какая это модель? — пронеслось у него в голове — 'Юнкерс', что ли, восемьдесят восьмой? Ну не учили мы этот антиквариат! Сложно что ли, было таблицы опознавания подготовить? Впрочем, какая разница. Все, дистанция две тысячи…'

— Батарея, три очереди по пять, огонь!'

Установки хором рявкнули, на срезах пламегасителей заплясали огоньки. Вторая очередь… Самолет будто запнулся в воздухе, медленно опрокинулся на одно крыло, выбросил шлейф дыма, затем опустил вниз блеснувший остекленный нос и с каким-то совсем не страшным звуком ударился о землю примерно в километре от батареи. Взрыва, как в кино, почему-то не было….

— Сбили! Сбили! — Закричал командир первого огневого Сашка Онуфриев, симпатичный парнишка, лишь год назад закончивший училище. — Правда, сбили! Поехали, посмотрим!

Удержаться от этого действительно было сложно. Николай отрапортавал 'Ракорду' о том, что цель поражена, прыгнул в 'уазик', скомандовал водителю 'Давай туда, прямо через поле!', неодобрительно посмотрел на Сашку и своего зама, которые уже успели забраться на заднее сидение, но ничего не сказал. Все-таки, первый сбитый — это не шутка!

Уазик затрясся на кочках, приближаясь к месту, где торчал вверх хвост и нелепо заломленное крыло бомбардировшика. И чем ближе Николай подъезжал к сбитому самолету, тем больше понимал, что что-то в этой картине неправильно, не так, как должно быть… До место падения оставалось еще метров триста, когда он понял, что не так. Звезды. Красные звезды на закопчённой дюралевой плоскости.

— Гони! Гони!

Водитель-срочник втопил 'на всю железку', не жалея подвески, но Николай уже понимал, что все напрасно, и что случилось то, что не будет давать ему спать до конца его дней, сколько бы их ему не было отмеряно. В самолете что-то начинало медленно разгораться, Сашка с замом бегом потащили из 'уазика' углекислотный огнетушитель, а Николай все стоял и смотрел остекленевшими глазами на место трагедии. В голове билась одна мысль: 'Свои… Я убил своих… Прадеда убил…' Он отошел на несколько шагов, скинул с головы каску, которую в суматохе так и не успел снять, и правая его рука сама собой начала царапать кобуру табельного 'Макарова'. Потом на него навалились, отобрали пистолет, он как-то неловко отбивался, Сашка ему что-то горячо втолковывал, но слова падали, как в вату, и не доходили до его сознания.

— Свои. Я убил своих.

Когда стемнело, Сашка смотался в город и притащил две больших бутылки 'Немирова'. Николай не был трезвенником, но и склонностью к употреблению алкоголя никогда не отличался, а тут беспрекословно влил в себя несколько пластиковых стаканчиков. Водка упала в желудок, как расплавленный свинец, но никакого облегчения не принесла. Николай сидел, прислонившись к колесу машины радистов, смотрел непонимающими глазами, и только иногда повторял: 'Почему? Ну почему? Прадеда… Наших… Почему?'

То, что мертвый человек в форме полковника РККА, которого вытащили на следующий день из под обломков, был делегатом связи, отправленным командармом -10 Голубевым на последнем уцелевшем СБ с одной задачей: наладить связь со штабом фронта и получить хоть какие-то директивы, ему так и не рассказали.

Генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы. 23 июня, 14:56, шоссе Е-30 между Брестом и Кобриным, не доезжая поселка Федьковичи.

— Господин генерал, вы хотели осмотреть позиции русских…

— Да, Гюнтер, минуточку… Барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп потер ушибленное колено, поморщился и начал аккуратно, чтобы не потревожить отчаянно болевшую ногу, выбираться из бронетранспортера. Ногу он ушиб два часа назад, выпрыгивая из командирского кюбельвагена 'Хорьх-830' во время налета русской авиации… Несмотря на прошедшие проливные дожди, 'Ганомаг' дополз практически до самой линии окопов, но и оставшиеся несколько десятков метров по раскисшему полю показались генералу бесконечно длинными. Прихрамывая, оскальзываясь на размокшей глинистой почве и непрерывно чертыхаясь, барон добрался до места, которое он хотел увидеть своими глазами. Собственно, он не увидел ничего такого, чего бы он не видел ранее: неглубокие, отрытые наспех окопы, практически полностью разрушенные огнем гаубиц и минометов, изломанные, похожие на тряпичные куклы тела людей в незнакомой форме, покрытой пятнами камуфляжа… Он видел такое не один раз, и в Польше, и во Франции… Обычное дело — чтобы задержать стремительный бросок панцерваффе, противник выдвигает наспех собранный малочисленный заслон. Для того, чтобы сбивать такие заслоны, и предназначен передовой отряд. Обычно нескольких минут сосредоточенного огня автоматических пушек легких танков и пулеметов вполне хватало, чтобы противник был уничтожен или рассеян, а его оружие приведено к молчанию. Но не в этот раз…

Барон ехал в колонне первого батальона 35-го танкового полка, когда движение замедлилось, а потом и остановилось. Вскоре приехавший из головы колонны посыльный доложил, что передовой мотоциклетный дозор обнаружил вражеские укрепления около моста через реку Мухавец, и что разведбатальон майора Шрамма готовится с хода атаковать противника. Впереди послышались выстрелы автоматических 20-мм пушек 'двоек' и треск пулеметов, затем раздался очень мощный взрыв, еще несколько, послабже, а затем сливающаяся воедино канонада гулких хлопков — как будто одновременно стрелял целый дивизион легких минометов… И все. Передовой отряд майора Шрамма перестал существовать, вместе с самим майором. Генералу доложили, что лихой командир разведчиков на своем танке ворвался на мост, и в этот момент русские привели в действие исключительно мощный фугас, после чего открыли огонь из не то крупнокалиберных пулеметов, не то автоматических пушек. Их огнем, а также выстрелами из неизвестного ручного противотанкового оружия (причем огневые позиции оказались очень хорошо замаскированы) все танки и бронемашины передового отряда были подожжены, а спешившиеся гренадеры оказались под минометным обстрелом. Генерал понимал, что в тот момент он совершил ошибку: нужно было атаковать русских по всем правилам, подтянув артиллерию, но 103-й артполк застрял где-то в конце колонны, а высокие откосы отличного четырехполосного шоссе (кто бы мог подумать, что в России есть такие дороги!) и тянувшиеся вдоль шоссе мелиоративные канавы не давали быстро выдвинуть его вперед. И он приказал атаковать теми силами, что были в голове колонны: двумя батальонами 35-го танкового полка Хейнриха Эбербаха (кстати, единственного танкового полка, оставшегося в его дивизии после того, как 36-й полк отдали во вновь формирующуюся 14-ю танковую), и остатками разведбатальона при поддержке батальона мотоциклистов. Ну а в хвост колонны был передан приказ любыми силами расчистить дорогу и пропустить вперед саперов — дивизии второй танковой группы и так отставали от намеченного графика, до Кобрина оставался всего какой-то десяток километров, а необходимость постройки переправы увеличивала задержку еще на несколько часов. Впрочем, в тот момент барон считал, что действует правильно, и был уверен в успехе: почти четыре десятка 'троек' и 'четверок' с опытными, проверенными в боях экипажами — это серьезная сила. Огневые позиции русских будут расстреляны с дальней дистанции (согласно докладу, все выстрелы по танкам передового отряда были произведены с дистанции 150–200 метров), ну а автоматическим противотанковым ружьям, или крупнокалиберным пулеметам, или что там уж у русских есть, 'панцеры' не по зубам…

И снова все пошло наперекосяк. Стальные коробки одна за другой спустились с откоса на грунтовую дорогу, по узкому перешейку перебрались через ирригационный ров, и начали разворачиваться на поле в боевой порядок, как вдруг один из 'панцеров' подорвался на мине. Похоже, русские точно угадали рубеж, откуда начнут атаку танки, и успели расположить там минное поле… Пришлось пустить вперед саперов с миноискателями, которые, как ни странно, ничего не обнаружили. Тем не менее на минах подорвались еще две боевых машины! Наконец, все было готово, и выстроившиеся в обычный боевой порядок (впереди — 'тяжелые' Pz IV строем клина, внутри клина — Pz II и III, за ними — 'Ганомаги' с гренадерами) 'коробочки' двинулись вперед. Фон Лангерман-Эрленкамп с удовольствием смотрел на то, как четко действуют его танкисты. Еще несколько минут — и танки выйдут на дистанцию действительного огня… И тут в тянущихся вдоль мелиоративной канавы зарослях ракитника вспух легкий дымок, и в сторону наступающих танков, оставляя дымный след, полетел какой-то темный предмет. Летел он как живой — то поднимаясь выше, то опускаясь почти к самой земле, и через несколько секунд ткнулся в лобовую броню головной 'четверки'. Еще секунду ничего не происходило, а затем раздался взрыв сдетонировавшего боекомплекта. В цейсовскую оптику барон с ужасом наблюдал за тем, как бронированный ящик башни взлетел в воздух, сделал два оборота и воткнулся пушкой в грунт, как страшное предупреждение об опасности. Через пару минут на поле уже полыхало как минимум 5 или 6 чадных бензиновых костров. Продвижение сразу резко замедлилось. Механики-водители маневрировали, пытаясь скрыться за горящими машинами своих менее удачливых камрадов, а наводчики в моменты коротких остановок старались нащупать огневые позиции врага снарядами 7.5 и 5 — сантиметровых пушек. Но, видимо, страшное оружие русских было достаточно легким для того, чтобы расчеты могли быстро менять позиции после выстрела. Стреляли они не слишком часто, но каждый раз — чуть из другого места, при этом с убийственной точностью, и каждую минуту на поле появлялись один-два новых скорбных костра.

Барон отдал приказ остановить атаку и вернуться на исходные позиции, а сам сел в машину и направился в хвост колонны — организовать переброску артиллерии через походные порядки дивизии, превратившиеся в одну огромную пробку длиной в несколько километров. И именно в этот момент он услышал крики 'Алярм!' Со стороны Жабинки, вдоль Мухавца накатывался странный пульсирующий гул, а еще через секунду из-за тянущегося вдоль берега лесочка вынырнули узкие хищные силуэты незнакомых летательных аппаратов, покрытых темно-зелеными пятнами камуфляжа и похожих на доисторических летающих ящеров. Ведущий 'ящер' сделал горку, под его короткими крылышками вспухло дымное облако, и к забитому войсками шоссе потянули трассы реактивных снарядов. Автобан мгновенно превратился в огненный ад. Фон Лангерман рыбкой, как в дни своей лейтенантской молодости под Седаном, выпрыгнул из машины и бросился вниз, в придорожный кювет, почувствовав удар и резкую боль в колене. Злобно залаяли установленные на полугусеничниках двухсантиметровые зенитки, но пилоты 'ящеров' с красными звездами тоже были не лыком шиты: они разделились на несколько групп, каждая из которых занялась собственным делом. Одни целенаправленно принялись засыпать градом реактивных снарядов зенитчиков, другие, заходя с разных направлений, атаковали хвост и середину колонны, третьи начали прицельно выбивать танки, пользуясь оружием того же типа, что и наземный заслон. Наконец все 'ящеры' (барон начал их считать, насчитал два десятка и сбился) по очереди прошлись над дорогой, поливая ее снарядами из автоматических пушек. Фон Лангерман, вжимаясь в размокшую землю, отчетливо слышал свист лопастей огромных пропеллеров, которые и держали аппараты в воздухе, перекрывающий и гул моторов, и рокот пушек. Наконец геликоптеры или автожиры улетели, причем зенитчики могли похвастаться лишь одним, и то, похоже, не полным, успехом — один из аппаратов ушел в сторону Кобрина со снижением, оставляя шлейф дыма.

На то, чтобы расчистить шоссе от подбитых машин и сосредоточить силы для новой атаки потребовалось часа полтора. Все это время барон пробовал связаться со штабом второй авиагруппы Лерцера или с эскадрой генерала Фибига, и потребовать, наконец, действенной поддержки, воздушного прикрытия или хотя бы эффективной авиаразведки. В том, что все результаты предвоенных трудов авиагрупп дальней разведки можно смело спускать в нужник, он уже убедился. Связь была отвратительной, и сквозь хрип и завывания радиопомех удалось лишь понять, что 2 воздушный флот понес огромные потери сначала в воздухе, а затем и на земле, так что расчитывать на серьезную поддержку не приходится. Тем не менее, вскоре над ними протарахтел Hs.126 — можно было надеяться, что артиллерийский огонь будет более точным. Но жила эта надежда совсем недолго: откуда-то из-за леса навстречу разведчику протянулась дымная черта, и через секунду он превратился в бесформенный комок падающих вниз пылающих обломков. Тем не менее, позиции противника нужно было атаковать: генерал все еще надеялся до конца дня навести переправу и взять-таки этот чертов Кобрин, в котором, наверное, есть что-то очень ценное, раз его так обороняют…

На этот раз дивизия била в полную силу: под прикрытием огня предусмотрительно держащихся в отдалении 'штурмгешютце', буквально мешающих с землей позиции противника, пехотинцы 4-й моторизованной бригады, разъяренные потерями, которые они понесли во время воздушного налета, яростно бросились к русским окопам — и откатились, наткнувшись на автоматический огонь. А ведь казалось, что там просто не могло остаться ни одного живого человека — но русские продолжали стрелять. Один за одним замолкали пулеметы, замолчал, видимо разбитый, их невиданно скорострельный миномет… Последние серьезные потери пехота понесла буквально перед окончанием боя, когда как минимум две роты скопились в заросшей густой травой ложбинке, и свистки командиров подняли их для последнего броска, который точно должен был стать для русских смертельным. Но стоило гренадерам подняться, как в траве раздались взрывы, и по цепям пехоты будто пронеслась коса смерти. Выглядело это так, как если бы русские сумели спрятать в траве множество заряженных картечью орудий, а потом произвести из них дружный залп.

Так или иначе, все было кончено. Барон прошелся вдоль линии разбитых траншей, осмотрел изломанные остатки каких-то небольших металлических ящиков на низких треногах (по-видимому, это и было то самое чудовищное оружие, нанесшее такой урон его танкам), два разбитых крупнокалиберных пулемета — один огромный, калибром сантиметра полтора, на станке с двумя колесами и раздвигающимися, как у пушки, станинами, а другой — на сошках, похожий на обычный ручной пулемет, уже знакомые ему автоматические карабины с изогнутыми магазинами, несколько небольших коробочек, судя по ручкам управления — раций… Рации? Такие маленькие? У них что, рация положена каждому солдату?

— Сколько их тут всего было?

— Судя по расположению огневых позиций — не более тридцати — сорока. Мы нашли тела 23 человек. А командовал ими, видимо, вот этот офицер. Не знаю его звания, на погонах — три маленькие звездочки.

На погонах… На каких, к черту, погонах?!! У русских не должно быть никаких погон!

— Пленные есть?

— Двое. Оба — тяжело ранены, без сознания. Прикажете пристрелить?

— Да, пожалуй… Или нет. Они храбро сражались. Отправьте в госпиталь с нашими ранеными.

Барон оглянулся назад — до горизонта небо было затянуто дымом от горящих машин. На поле санитарные и похоронные команды продолжали свою скорбную работу.

— Наши потери?

— Подсчет пока не окончен, но за время боя и атаки авиации мы потеряли убитыми не менее 450 человек, ранеными — вдвое больше. Очень большие потери в технике. Тяжелые Pz IV уничтожены практически все, Pz III осталось не более десятка. Сожжено очень много автомобилей. Рапорт с точными цифрами потерь будет готов через час.

Генерал вздрогнул. Он готов был выдать тираду, более подходящую гамбургскому докеру, чем отпрыску древнего аристократического рода. Дивизия никогда еще не несла таких потерь, ни в Польше, когда в сентябре 1939-го во время сражения за Мокру она потеряла почти сотню машин — но в ней было почти 350 танков, и противостояли ей несколько полнокровных полков. О Франции и вовсе нечего говорить. Собственно говоря, уже сейчас, по уму, дивизию нужно выводить в тыл для пополнения и переформирования. Но сначала он займет этот проклятый Кобрин… Впрочем, не важно, кто войдет туда первым, он или Модель, дела у которого, похоже, идут ничуть не лучше — вдоль идущего параллельно в двух-трех километрах шоссе, по которому должна была наступать третья танковая, вздымались точно такие же столбы черного дыма.

— Когда будет готова переправа?

— Саперы обещают закончить минут через двадцать, герр генерал-майор. Мы пока соредота…

Голос начальника штаба перебил крик 'Алярм! Алярм!' С запада, со стороны солнца, на них наваливался шипящий грохот, и через мгновение в нескольких сотнях метров, там, где работали саперы, в воздух поднялись столбы воды, перемешанной с землей, обломками бревен и кусками того, что только что было живыми людьми. Опять! На секунду барон застыл в каком-то ступоре, и только усилия начштаба и адъютанта заставили его сделать несколько шагов и рухнуть на дно разбитого окопа, рядом с телом убитого русского офицера. Генералу показалось, что лицо убитого выражает какое-то жестокое умиротворение. Затем его взгляд упал на оказавшуюся буквально рядом с его лицом пустую трубу зеленого цвета — по всей видимости, или часть того самого дьявольского противотанкового оружия, или предназначенную для его снаряда гильзу. Некоторое время барон бездумно смотрел на нанесенную на трубу маркировку, состоящую из непонятных цифр и букв: 9К115-2, но потом глаз зацепился за цифры 2007. 2-0-0-7… 2007… 2007 год! В голове барона Вилибальда фон Лангерман-Эрленкампа что-то как будто щелкнуло, и все странности двух последних дней, как мозаика, собрались в четкую картинку.

Уэллс. Машина времени. Бог и русские решили посмеяться над немцами, и подставили под их удар пришельцев из будущего — из 2007, ну, или чуть более позднего года. Могло ведь оружие пролежать несколько лет на складе? Это невероятно, это невозможно, но это объясняет все. Здания, дороги и половинки мостов через Буг, за одну ночь появившиеся там, где еще вчера их не было, причем в том, что их не было, барон был уверен на тысячу процентов — он сам, лично потратил несколько дней на рекогносцировку местности, по которой предстояло наступать его дивизии. Огромное количество автомашин незнакомых очертаний. Великолепное, практически авиационное, горючее на бензоколонке, которую так и не удалось заставить работать из-за совершенно непонятных приборов управления, так что топливо пришлось качать из подземных баков ручным насосом. Изобилие товаров в витринах магазинов. И снова непонятные приборы в здании с надписью 'Customs', стоящем в начале ведущего на Кобрин и Барановичи шоссе, в котором состоялось ночное заседание штаба второй танковой группы. Рассказ командира 45-й пехотной генерал-лейтенанта Франца Шлиппера о том, что штурм крепости, к которому так долго готовились, обернулся фарсом: грозные укрепления, по которым было выпущено столько снарядов, оказались уже разрушенными, причем так давно, что успели зарасти травой и кустарником, а вот войск противника в крепости попросту не было. Зато были странные памятники, производившие на солдат явно угнетающее впечатление, а несколько захваченных в крепости орудий оказались стоявшими без затворов музейными экспонатами. Погоны. Незнакомая камуфляжная форма. И это оружие невероятной силы и точности, эти чудовищно быстрые самолеты без винтов, которые вчера дважды разрушали уже наведенные переправы… Они из будущего, и они совсем не собирались воевать. Поэтому так мало войск на границе, поэтому первые удары пришлись в пустоту. Будущее. Нельзя воевать против будущего.

— Я ведь чувствовал, я хотел предложить остановиться и провести тщательную рекогносцировку — билось в голове генерала. Но, похоже, из Берлина давили, да и 'быстроногий Гейнц' явно рвался вперед и не хотел ничего слышать. И я промолчал. А теперь мы все обречены, и Германия обречена. Потому что мы обидно и подло ударили сзади ничего не подозревающего человека, думая, что бьем очень сильно. А мы его просто оскорбили. И теперь этот человек вытащит огромную дубину, которая лежит у него в темном чулане, и прихлопнет нас, как мерзкую кусачую собачонку. Потому что для людей из будущего мы… Мы даже не собачонки. Мы просто выползшие из гробов опасные мертвецы, и они постараются побыстрей загнать нас обратно в могилы. Значит, мы все — уже покойники, просто пока что еще не все об этом знают. А ведь в Цоссене наверняка уже знают. Всё знают! Знают, и молчат. И поведут немцев в могилу, стройными колоннами, во главе с этим выскочкой-акварелистом. И мы пойдем, потому что мы — солдаты вермахта, и потому что немцы — дисциплинированная нация.

Над головой прогрохотал очередной русский штурмовик, ухнули близкие разрывы, и генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы, плотней вжал породистое аристократическое лицо в липкую белорусскую грязь.

Боргсдорф. Эмигрант Пётр Михайлов.

— Герр Михайлов, герр Михайлов! — к стуку и громкому голосу хозяйки пансиона добавились удары в дверь чем-то очень крепким и тяжёлым.

Это же мне уже снилось, или нет, подумал я. Боже, как болит голова, больше сотни маленьких кобольдов своими серебряными молоточками усердно стучали в моей голове.

Нет, похоже, это не сон. Бутылка шнапса сделала своё чёрное дело, и я с трудом пытался понять, что сегодня это уже сегодня или ещё вчера.

Стук в дверь становился всё сильнее, и мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь.

— Доброе утро. Герр Михайлов, за вами пришли, — в голосе фрау Марты сочилась желчь.

За её спиной в коридоре, опираясь на лестничные перила, стояли два эсэсовца. Я даже не испугался, просто все эмоции, кобольды и головная боль исчезли, оставив холодную пустоту. Я как — бы наблюдал эту сцену со стороны, испытывая лёгкое восхищение оперативностью работы тайной полиции Рейха.

Эсэсовцы улыбались, их широкие, белозубые улыбки просто светились в утреннем сумраке коридора.

— Вот он, — торжественно провозгласила хозяйки пансиона. — Я всегда считала, что герр Михайлов опасен для общества.

— Фрау, я благодарен вам за содействие, но ваш комментарий сохраните при себе и возвращайтесь на своё место, — продолжая улыбаться, жёстко произнёс высокий эсэсовец.

— Оскар, пива нет, шнапса тоже, — я покосился на закатившуюся под стол пустую бутылку.

Высокий эсэсовец, а это был Оскар Штайн, мой товарищ по студенческим попойкам, которого я три года учил русскому языку, повернулся к своему напарнику:

— Что я говорил, он совсем не изменился.

Мы обменялись рукопожатиями и они зашли в мою комнату.

— А старушка не простая, уже два доноса на тебя написала, — всё ещё улыбаясь сказал Оскар.

На фрау Марту было больно смотреть, в её глазах застыл ужас.

Закрыв дверь, я повернулся к своим гостям и спросил:

— Чем я обязан такому раннему визиту.

— Пётр, сперва я представлю своего коллегу — мой университетский друг, указал на второго эсэсовца гауптштурмфюрер Пауль Вольф.

— А визит не такой уж и ранний, уже восемь часов, — продолжил он подошел к радиоприёмнику и включил его.

В коридоре скрипнула половица.

— Пауль, проследи пожалуйста, чтобы фрау Марта занималась только своими делами — тихо произнёс Штайн, разглядывая висящий на стене над приёмником плакатик с предупреждением о запрете прослушивания вражеских радиостанций.

На удивление, вчера уходя из комнаты, я вернул ручку настройки на частоту Берлина и сегодня радиоприёмник верноподданно засветился, но в эфире не было ничего, кроме треска помех.

Подняв с пола бутылку, Оскар понюхал её и брезгливо сморщился, укоризненный взгляд был красноречивее любых слов: — наш законопослушный обыватель пьёт дешевый шнапс, хотя на вечеринке в его распоряжении были лучшие вина Европы.

— Что, о вчерашнем говорит уже пол-Берлина, — спросил я.

Нет, но до некоторых слишком влиятельных ушей, слухи уже дошли — он усмехнулся — кое-кто получил вчера слишком большую оплеуху и очень жаждет крови. Трогать аристократов и военных они боятся, поэтому мальчиком для битья выбраны мидовцы и персонально твоя скромная персона.

Оскар внимательно смотрел на меня: — мы предлагаем тебе работу.

Увидев моё выражение лица, он отрицательно закачал головой: — нет, нет, я не предлагаю тебе стать информатором, для этого я слишком хорошо тебя знаю. Нам нужен хороший переводчик в службу радиоперехвата.

— А если я откажусь?

— Вывезти из Берлина я тебя смогу, но долго прикрывать не получится, ты слишком засветился вчера, — Оскар вытащил из кармана изящную стальную фляжку, открыл её и сделал большой глоток. — Пётр, это не шантаж, я и так сильно рискую, приехав к тебе.

Я немного помолчал и спросил: — МЫ, это КТО?

— Служба безопасности, группенфюрер Райнхард Гейдрих, а ещё точнее VI управление — произнёс, только что вошедший в комнату, Вольф.

Гестапо, одно это слово взывало ужас у большинства жителей Рейха, и я не был исключением. Труднее всего выбор делать, когда у тебя выбора нет.

Я прекрасно знал, что бежать мне некуда, скрываться я не умел и поэтому, недолго подумав, сказал: — спасибо Оскар, я согласен.

— Во первых, тебе надо умыться и привести себя в порядок, видел бы ты себя, когда открыл дверь — эсэсовцы снова заулыбались.

С УФА проблем не будет, с сегодняшнего утра у тебя оплачиваемый отпуск на студии — в речи Вольфа проскакивал среднегерманский говор — по ряду причин, сейчас мы поедем в Боргсдорф.

Я удивлённо посмотрел на него:

— А в Берлине?

— В Берлине у нас возникли проблемы, — ответил Оскар.

Через пятнадцать минут, я в сопровождении эсэсовцев вышел из дома, и мы сели в служебный ауди. Фрау Марта даже не прикоснулась к своей заветной тетрадке.

В автомобиле Штайн вёл себя гораздо свободнее, чем у меня дома.

— Русские вчера нас разбомбили к чёртовой матери, но парням Мюллера досталось ещё сильнее и они ухватились за эту чёртову вечеринку, — Оскар говорил, сидя со мной на заднем сиденье автомобиля. — Наши спаслись в подвале.

— Но ведь в гестапо тоже есть подвалы? Это всем известно, — удивился я.

— Русские о них тоже знали, поэтому сбросили туда две хитрые штуковины, от которых остались воронки метров тридцать глубиной, — поддержал разговор Пауль: — Сейчас там всё оцеплено, но нас полиция пропустит.

Я с удивлением рассматривал знакомые мне городские улицы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем больше видел выбитых в окнах стёкол и разбитых витрин. На тротуарах лежали неубранные кучи битого стекла.

— Новая хрустальная ночь, — пробормотал Оскар.

Посмотрев документы, наш автомобиль пропустили за оцепление, и мы поехали дальше по залитой водой улице, мимо ещё дымящихся развалин Рейхсканцелярии.

Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча.

Боргсдорф встретил нас шумом и суетой. Из трёхэтажного здания гимназии дюжие эсэсовцы выносили парты. Во дворе связисты раскатывали огромную бухту радиокабеля, а в расположенной неподалёку сосновой роще, устанавливали мачты антенн.

К остановившейся машине подбежал солдат и обратился к Вольфу:

— Господин штурмбанфюрер, здесь запрещено останавливаться, оставьте автомобиль на стоянке.

Он рукой показал на ряд машин, спрятанных под маскировочной сетью. Мы с Оскаром вылезли и, не дожидаясь Пауля, зашли в здание. В холле распоряжался молодой офицер с немного оттопыренными ушами, несмотря на чёрный мундир в нем чувствовалось что-то мальчишеское:

— Быстрее подключайте оставшиеся приёмники, электричество уже подали.

— Добрый день Оскар, это и есть ваш чудопереводчик, — обратил он на нас внимание.

— Приятно познакомиться, Вальтер Шелленберг, — он протянул мне свою руку. — Я руководитель всего этого сумасшедшего цирка.

— Очень приятно, Пётр Михайлов, — ответил я, пожимая его руку.

— Штайн, вы появились очень вовремя, — обращаясь к подчинённому, Шелленберг продолжал внимательно смотреть на меня:

— Организуйте, чтобы на детской площадке рядом со зданием играли дети. Обращайтесь к кому хотите, к школьному инспектору, бургомистру, в гитлерюгенд, хоть гауляйтеру, но с утра до вечера на площадке должно быть много детей.

— Герр Михайлов, давайте пообедаем, ведь вы, наверное, даже не завтракали? — казалось, что Шелленбергу доставляет удовольствие играть роль гостеприимного хозяина.

В классной комнате, отведённой под столовую, обедали уже несколько офицеров.

Сев за отдельный столик, и дождавшись, когда настоящий официант расставит все блюда, хозяин продолжил: — Оскар и раньше мне говорил, что вы хорошо переводите на слух, но получив отчёт о вчерашнем вечере, я понял — вы тот, кто нам нужен.

— Понять качество устного перевода можно только присутствуя там, — сказал я — или если у вас там…

— Быть слишком умным очень опасно. Как говорят у вас, русских 'Будешь много знать, приблизится смерть', - с улыбкой прервал меня хозяин, улыбка исчезла, когда он продолжил. — Но если работаете на меня, то нужно быть очень умным.

— Кушайте, кушайте, герр инженер, а я введу вас в курс текущих событий, — На его лице снова появилась озорная улыбка.

— За полтора дня наши войска продвинулись на двести — триста километров, но завтра они встанут без горючего и, скорее всего, будут окружены. У противника на границе совсем не было войск, а все данные разведки были ложными. У нас огромное численное превосходство по всем направлениям — Шелленберг вздохнул — а теперь о грустном.

Он наклонился ко мне и, понизив голос, продолжил: — Похоже, мы проигрываем эту войну, официально это не объявили, но вся группа 'Север' исчезла. В Кёнигсберге русские, много русских. Третья танковая группа завязла в литовских болотах, а в Восточной Пруссии огромная дыра, которую затыкают сейчас всем чем можно. Да и противник совсем не тот, на которого мы рассчитывали. Их техника на два порядка превосходит нашу. Я начинаю верить в бога из машины.

После обеда Шелленберг передал меня на руки, вернувшегося из городской управы Оскара. Он завёл меня в организационный отдел, где я прослушал лекцию о структуре управления, одновременно подписывая стопку уведомлений о допуске к секретной информации и обязательств об ознакомлении. Взглянув на последнюю бумагу, я остановился. 'Расписка об отсутствии еврейских предков и родственников'.

— Это-то зачем? — спросил я.

— Бюрократия, — развёл руками Оскар. — Подписывай, всё равно никто проверять не будет.

Я расписался, и он, забрав толстую пачку моих бумаг, скрылся в кабинете начальника отдела.

Немцы есть немцы, даже конец света они постараются оформить и провести по правилам документооборота.

Через пять минут из кабинета вышел сияющий Оскар:

— Ну вот, теперь ты не работник какой то кинофабрики, а сотрудник серьёзного государственного учреждения.

— А как мне сейчас обращаться к вам, господин начальник отдела? — спросил я.

— Можно господин начальник, можно штурмбаннфюрер, а лучше всего просто Оскар, — улыбаясь, ответил он. — А сейчас идем в комнату операторов.

Огромные всеволновые радиоприёмники находились в отдельном флигеле, занимая большую его часть. Только за пятью из восьми приёмников, сидели операторы в наушниках.

— Ты знаешь, что нам пришлось срочно менять расположение, поэтому здесь такой бедлам, да и людей, хорошо владеющих русским, очень мало, — сказал Оскар. — Помоги нам.

По выражению его лица, я понял, что он что-то мне не договаривает.

— Каждый оператор работает в строго отведённом для него диапазоне — продолжил Штайн. — Когда начинается приём, включается магнитофон и над местом оператора загорается красная лампа, когда идёт поиск, горит зелёная лампа. К сожалению, со вчерашнего утра мы не можем поймать ни одной армейской радиостанции, только шум. Гражданские радиостанции тоже изменили сетку вещания и диапазон частот.

— Оператору нужно указывать частоту передачи и если возможно название радиостанции, — я прервал его монолог. — Радиостанции могут работать на нескольких частотах одновременно и тогда будет записано одно и тоже сообщение.

— Да ты прав, — Оскар подозвал дежурного офицера и передал ему мои слова.

Я продолжил:

— В одном диапазоне может быть несколько радиостанций и один оператор должен просматривать весь эфир.

— Я думал уже об этом, но у меня не было подходящего человека, — ответил он. — Поэтому, я поручаю эту работу тебе.

Тут один оператор поднял руку:

— Господин штурмбанфюрер, послушайте это.

Он включил общую трансляцию, и из динамиков послышался речитатив на немецком языке, сопровождаемый ударами барабана:

'Хочу, чтобы вы мне довеpяли

Хочу, чтобы вы мне веpили

Хочу ловить ваши взгляды

Хочу управлять каждым удаpом сеpдца'

Голос, наполненный дикой, первобытной силой завораживал

Странный рисунок мелодии, гипнотизировал слушателей.

'Мы хотим, чтобы вы нам довеpяли

Мы хотим, чтобы вы нам всем веpили

Мы хотим видеть ваши pуки'

Первым очнулся Оскар:

— Выключите это!

Никто не отреагировал на его приказ.

Он сам подбежал к рубильнику и отключил радиоприёмник. Присутствующие удивлённо оглядывали друг друга, пытаясь понять, что с ними произошло.

Я заметил, что один оператор неподвижно сидит, хотя над его приёмником горела зелёная лампа. Подойдя к нему и сдернув с головы оператора наушники, я услышал в них незнакомый низкий голос:

'Раз

И появляется солнце

Два

И появляется солнце

Три

Оно — самая яркая звезда из всех

Четыре

И появляется солнце

Пять

И появляется солнце

Шесть

И появляется солнце

Семь

Оно — самая яркая звезда из всех

Восемь, девять

И появляется солнце'

Оскар громко объявил:

— Внимание! Я запрещаю это слушать. Все кто услышит этого гипнотизёра, должны немедленно доложить дежурному оператору и перейти на другую волну.

— Чёрт побери, они используют против нас даже гипноз — пожаловался Оскар.

— Нет, это их культура. По-моему, то сообщение про 'шестьдесят пять лет назад' это не обман, я слышал их передачи и их сообщения, это невозможно подделать. Поверь мне, они из будущего.

— А когда нам ждать марсиан на треножниках? — нервно засмеялся он. — Ты слишком много читал на ночь Герберта Уэллса.

Но я не смеялся:

— Хорошо, сейчас я начну работу, а вечером представлю анализ полученных результатов.

Оскар кивнул, соглашаясь со мной.

Недавно включённый приёмник уже прогрелся и шкалы настройки, светили мне приятным зелёным светом. Техник показал тумблер включения магнитофона и показал, как переключаются диапазоны. Я поблагодарил его, надел наушники и занялся любимым с детства занятием — стал слушать радио.

Сквозь треск и шипение помех я пробегал диапазон за диапазоном, в поисках русской речи. Стоп, а почему только русской? Только что я проскочил волну, на которой звучала английская речь, какая-то совсем не английская и не американская. Женщина на невозможном английском, но явно родном языке, глотая звуки и безбожно коверкая слова, беседовала с человеком, отвечавшем на довольно неплохом классическом английском.

— Налоговая система позволяет обеспечивать социальные льготы, недостижимые ни для одной страны текущего десятилетия, — доносился из телефонов хрипловатый мужской голос.

— Профессор, скажите, как недавнее событие может повлиять на экономическое развитие России? — спросила женщина.

— Я думаю, будет небольшой спад в доходах основной массы населения, а после капитуляции Германии, начнётся рост, ограниченный наличием производственных мощностей. Финансовый кризис двадцать первого века заставил законсервировать часть промышленности, но даже сейчас заводы господина Мордашёва, выпускают стали больше чем Германия, а 'Русал' производит алюминия больше, чем весь мир.

Вот оно, доказательство того, что отрицал Штайн и чего опасался я сам.

Профессор продолжал:

— Режим в Германии довольно непрочен, ещё в тридцать восьмом году Карл Гёрдлер и Эвальд фон Клейст предлагали англичанам свергнуть Гитлера.

Канарис знал об этом, но молчал. Сейчас в группу противников Гитлера входят Эрвин Роммель, Эрих Левински, Артур Нёбе, Вальтер фон Браухич, Франц Гальдер и Альфред Йодль. Гиммлер тоже знал о готовящемся покушении на Гитлера. Когда взрыв бомбы в сорок четвертом году….

Резкий вой заглушил слова.

Только сейчас я понял, что не включил магнитофонную запись. Опасная информация, но учитывая, как с ней обращаются в Москве, это для них архивная пыль. Я снова попытался поймать эту радиопередачу, но ловил только музыку.

Бундесы, так я стал для себя называть русских из будущего, за постоянное употребление фразы Российская Федерация. Их радиостанции передавали много коммерческой рекламы и музыки. Песни на русском, английском и даже немецком языке чередовались без всякой видимой системы. Одна радиостанция передавала большевистские песни вперемешку с белогвардейскими, последних было даже больше. Похоже, гражданская война стала для них такой же историей, как для САСШ война Севера с Югом.

Так, а это что?

— Совместное заявление Министерства обороны и МИД Российской Федерации. Руководство Германской Империи, Генеральный Штаб предупреждаются, что невыполнение правил Женевской конвенции по военнопленным будет караться бессрочным юридическим преследованием виновных, так же будет караться исполнение закона о комиссарах, приказа ОКХ от 24 мая и Директивы о поведении войск в России.

Генерал-квартирмейстер Эдуард Вагнер, министраль-директор Рудольф Леман, генерал- майор Вальтер Варлимонт, доктор Латман и группенфюрер СС Генрих Мюллер, будут считаться персонально ответственными за жизнь и здоровье военнопленных.

Частота поплыла, но после нескольких поворотов ручки тонкой настройки, я снова поймал нужную частоту.

— Господин Исаев, что вы скажете о сегодняшнем состоянии дел в СС.

Я включил запись.

— Сила Генриха Гиммлера всегда была ограничена, он знал, что национал-социалистское руководство не допустит слияния партийной организации с государственным институтом и создания новой государственной сверхструктуры. Партийное руководство не желало, чтобы какой-то государственный орган, пусть даже возглавляемый верными национал-социалистами, получил возможность вмешиваться в партийные дела.

Создание главного управления имперской безопасности РСХА стало своеобразным компромиссом. Оно возникло 27 сентября 1939 года, но не имело права называться так официально ни в прессе, ни в переписке с другими организациями и учреждениями. Это была внутриорганизационная структура, шеф которой именовался 'начальником полиции безопасности и СД'. Не произошло и слияния СД с полицией безопасности: партия не допустила ее огосударствления.

Только отделы управлений СД и полиции безопасности вошли в состав главного управления имперской безопасности, продолжая действовать самостоятельно.

Было создано шесть новых управлений.

СД же осталась, таким образом, зависимой от воли партийного руководства. Огосударствления нового аппарата не произошло, за исключением первого и четвертого управлений. Деятельность третьего не вышла за рамки дозволенного, хотя оно и занялось исследованием жизненного пространства. Ему не было дозволено превратиться в некую разведывательную организацию, действующую внутри страны. Олендорф по этому поводу сказал так: 'Поскольку рейхсфюрер СС не намеревался создать действенную разведывательную службу, которая имела бы задачу обслуживания внутригосударственной сферы и в деятельности которой столкнулся со многими трудностями, он удовольствовался лишь оформлением внешнего фасада'.

А это уже про нас.

'Служба безопасности могла бы превратиться в совсем малозначащую организацию, если бы не Олендорф и его сотрудники, которые пытались расширить сферу своей деятельности, зачастую вопреки соображениям Гиммлера. Это вызвало новые конфликты с партийным руководством, вследствие чего Гиммлер в 1944 году капитулировал перед ним полностью. У СД остались лишь две основные задачи: ведение разведки за рубежом и объединение лиц, которые во время Второй мировой войны возглавляли оперативные группы и спецкоманды, проводившие политический террор и осуществлявшие массовые убийства по расовым признакам в новой Европе Адольфа Гитлера.

Начало этому было положено ещё перед нападением на Польшу.

17 августа 1939 года Франц Гальдер в дневнике записал: 'Канарис… Гиммлер. Гейдрих… Оберзальцберг… 150 комплектов польской военной формы и снаряжения… Верхняя Силезия'.

В переводе на нормальный язык это означает: от адмирала Канариса Гальдер узнал о совещании, состоявшемся в гитлеровской резиденции Оберзальцберг, на котором между диктатором и его эсэсовскими приспешниками Гиммлером и Гейдрихом состоялся обмен мнениями о некоем мероприятии, затеянном в Верхней Силезии, и что для этого потребуется 150 комплектов польского обмундирования.

Так начался пролог драмы, стоившей миру 55 миллионов человеческих жизней.

Очень многое мы можем почерпнуть из мемуаров Шелленберга. Ему было 34 года, когда он, сделав головокружительную карьеру, находился в числе руководителей государства, обладающего чудовищной мощью. Очень молодому человеку удалось завладеть правом распоряжаться организацией, крайне важной для государства: разведкой. Всего через несколько месяцев после этого английские офицеры, неустанно допрашивавшие его, выложили ему, что он — всего-навсего незаслуженно переоцененный фаворит режима, не отвечающий ни задачам, стоявшим перед ним, ни исторической обстановке. Полное пренебрежение американцев и англичан было для Шелленберга, пожалуй, самым тяжким ударом. В свое время он играл крупную роль, а теперь, всего через несколько лет, он очутился в положении вышедшего из моды актера, которому никто не хотел верить, что он когда-то был одним из главных персонажей эпохальной трагедии. Однако Шелленберг не бросил игру, он написал мемуары, где раскрыл все секреты тайной разведки Рейха.

— Большое спасибо, завтра мы продолжим беседу с историком Алексеем Исаевым.

Я выключил запись и вытащил катушку с магнитной проволокой из магнитофона.

Ко мне подошёл дежурный оператор.

— Проводите меня быстрее к штурмбанфюреру Штайну, — обратился я к нему.

Через три минуты я сидел в кабинете у Оскара.

— Вот доказательство моих слов, — я выложил перед ним катушку с записью. — И вызови Шелленберга, перед тем как прослушать это.

— Оскар, это бомба, а они выкладывают, как малозначащий эпизод, — продолжил я.

Штайн поднял телефонную трубку и произнёс:

— Сеть притащила улов.

Я внимательно посмотрел на Оскара и спросил:

— Во что ты меня втянул? Наверное, в подвалах гестапо мне было бы гораздо спокойнее, чем здесь.

— У гестапо сейчас нет подвалов, а всех задержанных они сразу расстреливают, даже не оформляя арест, — спокойно ответил Оскар, перебирая на столе бумаги.

В кабинет вошёл Шелленберг и аккуратно закрыл за собой дверь.

— Сидите, Штайн, сейчас можно обойтись без этих условностей. Герр Михайлов, я хочу извиниться перед вами за то, что использовал вас втёмную, но на это были свои причины. Подозревать, что операция вышла из-под контроля, мы начали ещё вчера днём, но когда вечером застрелились два наших эксперта, ситуация потребовала моего личного вмешательства. Вы нам понадобились в роли независимого эксперта. Оскар уже передал мне ваш предварительный вывод, а сейчас я хочу получить от вас железные доказательства.

— Вот ваши железные доказательства, — Указал я на стол. — Там полная структура РСХА.

Шелленберг невозмутимо взял катушку, вставил в магнитофон и включил его.

Стоящий рядом Оскар начал переводить. С каждой минутой лицо оберштурмбанфюрера мрачнело всё сильнее.

— Достаточно — произнёс он и выключил магнитофон. — Ну вот, господин инженер, вы стали причастны к смертельно опасным секретам, о которых знают не более десятка высших чинов Рейха и двести миллионов русских.

— Вот, взгляните, — я протянул ему листок бумаги.

— Что это за список, — спросил Шелленберг.

— Это лица, ведущие сепаратные переговоры с англичанами, а в 44 году они организуют покушение на Фюрера.

— Рейхсфюрер?

Я кивнул: — он знал.

— Записи я не делал и передача была на английском. По-моему, они не придают никакого значения этой информации, — продолжил я.

— Или сознательно дезинформируют нас, — продолжил разговор Оскар.

— Штайн, передайте все наши материалы господину Михайлову, — приказал Шелленберг.

— А вам поручается проанализировать всю информацию и представить мне отчёт к восьми вечера, — он повернулся к двери, но перед тем как открыть дверь остановился. — Дневник Гальдера слишком ненадёжен, вы можете опустить этот эпизод.

Калининградская область. Алексей Кулагин, заместитель командира роты, доктор экономических наук.

Непривычно ранний подъем в шесть утра напомнил мне, что я теперь — в армии. Давненько я не слыхивал команду 'П-а-а-адъем!', которую и сам тут же автоматически продублировал — откуда что взялось! — для своего отделения. Встали, оделись, койки застелили, оправились, умылись, построились… Без необходимости сделать кое-кому мягкий втык за небрежно заправленную постель и не расправленное как следует обмундирование дело не обошлось. Борзеть я не стал — сам не люблю, когда борзеют, но порядок все же надо держать, потому что поблажки 'своим' могут далеко завести, и тогда мы — уже не воинское подразделение, а хрен знает что. Все шло своим заведенным порядком. Завтрак, после завтрака — построение… Вот тут все и началось.

Из воспоминаний рядового батальона морской охраны:

'…Поздно вечером 22.06.1941 года две роты нашего батальона морской охраны перебросили по железной дороге из-под Данцига (Гданьск) в Эльбинг (Эльблонг). Еще до рассвета началась погрузка на суда, стоявшие в гавани. Офицер, стоявший у трапа, все время бормотал под нос ругательства. Проходя мимо, я уловил несколько слов, по которым можно было догадаться, чем недоволен офицер Кригсмарине — его калошу бросают в дело, не завершив ремонт. Уже на судне нам объявили боевой приказ: оказывается, северная часть Восточной Пруссии занята русскими (и когда они только успели? — изумился я тогда), и нам предстоит высадиться на побережье южнее Кёнигсберга, чтобы ударом с тыла поддержать наши части, пробивающиеся к городу от Хайлигенбайля (Мамоново). Наша сборная флотилия, в которую мобилизовали все, что могло двигаться, из числа судов, проходивших ремонт на верфях 'Шихау', прошла вдоль берега безо всякого противодействия со стороны противника. Когда мы начали высадку, уже светало, и совсем недалеко можно было различить контуры городских строений. Кёнигсберг был совсем рядом, но силами восьми рот (собранных не пойми откуда), которые высаживались сейчас на берег, штурмовать город было бессмысленно. Надо было перерезать шоссе и железную дорогу и поддержать удар вермахта от Хайлигенбайля. Повинуясь командам, мы быстро занимали позиции. Внезапно со стороны моря донесся грохот, и горизонт озарила бледная вспышка…'.

Не успели мы выстроиться на плацу, как вдруг часть рот сорвалась с места и кинулась куда-то аж бегом. Наш комроты тоже сорвался с места, но через несколько минут вернулся.

— Полк поднимают по тревоге. Почти весь. Первый батальон остается здесь. Это нам крепко повезло — не успели броню получить, вот и не бросили нас дырку затыкать.

— Какую дырку? — высунулся я вперед всех со своим вопросом.

— Немцы двинули крупные силы через границу и уже прорвались где-то между Гусевым и Нестеровым. Семьдесят девятая бригада им дает прикурить, но она еще не развернута, а гансов слишком много. Я так чувствую, что туда сейчас кидают все, что есть под рукой.

— Та-а-к… — протянул мой комвзвода, Тюрин. — Ну, а мы что?

— А мы — в парк, 'коробочки' получать, — разъяснил Баскаков. — Выделяете двух человек от каждого отделения — и за мной. Старшина!

— Здесь, — откликнулся назначенный вчера старшина роты.

— Топай в штаб, там скажут, кого еще из пополнения нам в роту определили.

В парке мы обнаружили, что дела наши обстоят невесело. Баскаков упорно ругался с зампотехом полка.

— Я тебе броню не рожу и на коленке не склепаю, — размеренно печатал слова зампотех с едва сдерживаемой яростью. — И ремонтного завода у меня в кармане нет, чтобы это старье с консервации бегать заставить!

— А меня не колышет! — тоже стараясь не переходить на повышенные тона, цедил наш комроты, играя желваками. — Мне людей в бой вести. И с голой жопой я их не поведу. Рота к бою не готова — так и придется докладывать.

Пока для нашей роты удалось привести в порядок только два БМП-1 и один БТР-60ПБ, и понятно, что эта ситуация злила не только нашего командира, но и весь личный состав роты. В конце концов, Баскаков с зампотехом направились штаб полка, каждый рассчитывая получить поддержку высокого начальства.

Тем временем к нам подгребло пополнение во главе с нашим старшиной. Тут была странная смесь молодых, недавно отслуживших парней, и степенных мужиков, из которых несколько человек были офицерами запаса, как и многие из нас. Штаб расщедрился — дал на нашу роту еще 37 человек, и это позволяло развернуть в каждом взводе по три более или менее полноценных отделения. Но вот куда мы будем рассаживать людей, раз рота пополнена почти по штату? Не по современному, конечно, а по старому советскому, — тому, который мне еще по первым сборам запомнился. А было это уже лет тридцать тому назад… Но ведь нам сейчас, скажем, снайперское отделение комплектовать не из кого — нет у нас снайперов, да и вообще приличных стрелков, считай, нет — разве что сам комроты. За 'Метис', по-моему, только два человека из роты хотя бы руками подержались…

Мои воспоминания и размышления были прерваны зам. комроты — черт, ну что за память, никак не могу быстро запомнить людей по именам. Вот и студентов своих тоже плохо запоминал.

— Так, Кулагин, — торопливо заговорил зам ротного. — Баскаков велел тебе назначить вместо себя другого командира отделения, а сам ты назначаешься зам. комроты по воспитательной работе.

У нас же рота далеко не полного состава, на хера нам воспитателей заводить? — не столько возмутился, сколько удивился я.

— Это не ко мне вопрос! — отрезал зам. ротного. — Это в штабе приказали сформировать управление роты по полному штату.

— Вот умники, — буркнул я, подозревая, что тут сработала моя докторская степень. И кто меня за язык тянул, дурака?.

Но пока нам всем было не до воспитательной работы. Началась беготня — нам вдруг решили выдать положенные по штату ПКМ, одноразовые гранатометы и еще какую-то технику, так что зам комроты по вооружению забегал так, что стал весь, как взмыленный. Солдатики потащили цинки с патронами, коробки с пулеметными лентами, укупорки с противотанковыми гранатами… Вскоре показался и наш ротный.

— Ну и куркуль этот зампотех, — произнес он, покачивая головой. — Я вам броню не рожу! А как приказ пришел, так сразу все нашлось! — Голос его был озабочен. — В общем, БМП-1 у нас забирают и оставляют тут, на охране ППД. А нам от щедрот дают четыре БМП-2 на роту, шесть БТР-70 и два бронированных 'Урала'. Пестро получается, но начальству виднее.

Я сразу вычленил из этого монолога слова, которые мне очень не понравились:

— Говоришь, БМП-1 оставляют на охране ППД. А нас, значит, не оставляют?

— Не оставляют. Отсюда и щедрость. Немцы высадили десант южнее города, где-то у поселка Прибрежное. Флот прохлопал ушами — десантные суда они все-таки утопили, но уже после того, как прошла высадка. Так что почти весь наш батальон бросают туда, — Баскаков уже был озабочен предстоящим боем. Его можно было понять: кто на что способен, как поведут себя люди в бою, да, по большому счету, на что будем способны в бою мы сами — этого пока толком никто не знал.

Вскоре, наскоро раскидав людей по взводам и отделениям, выдав вновь прибывшим оружие и боеприпасы, мы начали рассаживаться по броне.

Наша колонна резво катила по шоссе, без каких-либо помех со стороны попутных машин, которых почти не попадалось по дороге. А вот встречный поток легковушек, автобусов, микроавтобусов, грузовиков был весьма плотным — было очевидно, что гражданское население спешить убраться подальше от границы, из района возможных боев. Ох, староват я уже для таких упражнений! После того, как впереди затрещали пулеметные очереди, наша машина резко затормозила, и мы через кормовые двери горохом высыпались из БМП управления роты. Бегом, бегом растянулись вдоль обочины и попадали в кювет, пытаясь понять, где противник, куда и по кому стрелять. Но тут, не пригибаясь, к нам подскочил сам комбат и, пульнув матерком, заорал:

— Чего разлеглись?! Без вас тут разберутся, мать вашу… По машинам, 'партизаны'! По машинам — и вперед!

Вскочили, и снова бегом понеслись усаживаться в свою БМПшку. Переводя дух, я понял, что на короткой дистанции еще гожусь, но если так весь день придется бегать, тогда есть риск выпасть в осадок… Последним, после минутной заминки, заскочил капитан Баскаков.

— Гоним вперед до самого Мамонова! — крикнул он мехводу, и пояснил для нас — Здешних фрицев уже зажали. С моря их долбят несколько сторожевиков, эсминец 'Настойчивый' — у него 4 ствола по 130-мм, и БДК 'Минск' — у того вообще РСЗО аж сорок стволов, так что мало не покажется, авиацией их уже проутюжили, а сейчас их добивают четыре роты внутренних войск при поддержке части сил 244-й артиллерийской бригады. Справятся. Но вот каким количеством флотского мата обменялись между собой штаб Балтфлота и командиры судов, особенно 'Настойчивого' и 'Минска', чтобы обеспечить проводку БДК и эсминца по мелководью залива — даже я не могу себе представить! Потому, наверное, и не успели сорвать саму высадку.

Потом он вздохнул и добавил:

— Нам потяжелее придется. Главные силы нашего седьмого омсп брошены к Гусеву, на поддержку тамошней семьдесят девятой бригады, и практически все средства усиления с ними — и танки, и самоходки, и зенитный дивизион. Там немцы напирают очень сильно. А нам одним неполным батальоном — правда, двести сорок четвертая батарея тоже кое-что вроде бы должна подкинуть — надо остановить фрицев, которые ворвались в Мамоново. Ну, шоссе, положим, мы оседлаем, а вот если немчуру из городка выкуривать прикажут… — ротный задумался и замолчал.

Примерно через час роты нашего батальона начали разворачиваться, полукольцом охватывая Мамоново с севера. На окраинах вспыхивала спорадическая перестрелка, время от времени начинал стучать КПВТ, пару раз хлопнули выстрелы из РПГ. Как выяснилось, это погранцы, отброшенные от границы, не сумевшие своими малыми силами удержать город, и изрядно потрепанные, старались не дать доблестным германским зольдатам слишком уж расслабиться и почувствовать себя полными хозяевами положения. Они заняли позиции вокруг базы хранения военной техники на окраине Мамоново, и упорно отбивали все попытки фрицев выбить их оттуда.

Вскоре, установив взаимодействие с 'зелеными фуражками', командир батальона решил сначала помотать фрицам нервы. Выяснив у погранцов, у каких ориентиров расположены засеченные ими средства усиления противника, командир приказал выдвигать вперед короткими бросками одну-две 'коробочки', гасить обнаруженные цели огнем КПВТ или автоматических пушек, и тут же отводить 'коробочки' назад, в не простреливаемую противником зону.

Однако, пока налаживалось взаимодействие, пока уточнялись цели, пока отдавались приказы, вермахт решил продвинуться вперед. На наши позиции стали падать мины, загрохотала фрицевская артиллерия, и после двадцатиминутного огневого налета из-за окраинных домов Мамоново выползли несколько 'Артштурмов', перед которыми двигались цепи немецкой пехоты. Нам пришлось на своем горьком опыте убедиться, что 30-мм автоматическая пушка БМП-2, действуя в борт, конечно, способна помножить 'Артштурм' на ноль, но и короткоствольная 75-мм пушка 'Артштурмов' первых модификаций, в свою очередь, при удачном попадании может превратить БМП в груду металлолома. Наша рота потеряла один БМП, и один БТР, слишком увлекшиеся стрельбой по бронированным целям и прореживанием немецкой пехоты.

Первые цепи немцев подошли к нашим позициям метров на 600, и тогда дружно застучали взводные ПК наших 'партизан' и соседней роты. Автоматы пока молчали, и лишь когда небольшая группа фрицев, опередив свои цепи, внезапно показалась из ложбинки метрах в двухстах перед нами, загрохотали стволы чуть ли не всей роты. Стрельба была — в белый свет как в копеечку. Я, стараясь не терять самообладания, старательно выцеливал фигурки, казавшиеся в прицеле очень маленькими и далекими, и выпустил всего пару скупых очередей, отсекая по паре патронов. Зацепили я сам кого или нет — не знаю, но все же десятки автоматных стволов дали приличную плотность огня — несколько фигурок упало, а остальные предпочли скрыться обратно в ложбине.

Несмотря на досадные потери нашей бронетехники, фрицам тут ничего не светило. Откуда-то из-за нашей спины раздались артиллерийские залпы. Обернувшись, я увидел на плоской высотке метрах в 800 за нашими позициями знакомые (правда, лишь по телепередачам и фотографиям) длинные стволы 100-мм 'Рапир'. Не прошло и четверти часа, как, оставив перед нашими позициями шесть подбитых Stug-III (из них четыре 'Рапиры' раздолбали в хлам), фрицы откатились обратно, под прикрытие городских строений. Стороны снова перешли к вялой перестрелке.

Вскоре в ложбинке, где засело не только управление нашего взвода, но и управление роты, появился комбат. Отозвав капитана Баскакова в сторону, он весьма эмоционально принялся ему что-то втолковывать. Сначала до нас почти ничего не доносилось, но очень скоро разговор перешел на повышенные тона, и слова родного русского языка стали вполне отчетливо слышны.

— Так какого же ты, расп….й, мать твою, не вдолбил этим недоумкам, что огонь надо вести только с ходу и все время менять позиции?!

Капитан что-то пытался возражать, но комбат продолжал давить на него с неослабевающей силой:

— Это твоя задача была, так им мозги прокомпостировать, чтобы они не вздумали под фрицевские пушки подставляться! Твоя! Так что продрай всех с песочком вперехлест через колено, чтобы не вздумали лезть под прицел фрицам! Пусть лучше мажут второпях, но успевают сдернуть в укрытие, чем потом на них похоронки писать! И ремонтировать этот металлолом мне негде!'

Капитан снова принялся вяло отбрехиваться, но комбат, немного понизив тон, отрезал:

— Все! Иди и наведи у себя в роте порядок!

Баскаков, заметно обескураженный, пошел сливать начальственный гнев на командиров взводов, и первому досталось бывшему у него прямо тут, под рукой, Тюрину, хотя как раз наш взвод не потерял ни одной машины. И вообще у нас потерь не было, за исключением двух легкораненых при артиллерийском налете немцев.

Мой автомат большую часть времени молчал, потому что после отражения первой атаки практически ни одной цели на расстоянии ближе 300 метров мне не попадалось, а стрелять просто так, для самоуспокоения, смысла не было. Я разглядывал время от времени вспыхивающие на окраине огоньки выстрелов и дымки, и тут кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся — к бугорку, в ложбинке за которым заняло позиции управление роты, подполз наш старшина.

— Горячий обед готов, — почему-то шепотом, хотя и довольно громким, сообщил он. Баскакова рядом не было — он торчал в командирской БМП, поддерживая радиосвязь с командиром батальона и взводами, и я послал оказавшегося под рукой сержанта к комроты, чтобы тот распорядился из каждого взвода поотделенно направлять бойцов в тыл, обедать. Через час очередь дошла и до управления нашей роты. Прихватив котелки, мы уселись навернуть уже порядком остывший обед, привалясь к каткам БМП управления роты. Но после нескольких съеденных ложек из открытого люка крикнули:

— Комбат на связи, товарищ капитан! Требует вас!

Баскаков, негромко чертыхнувшись, полез в машину. Пробыл он там недолго, торопливо выскочил и огорошил нас известием:

— БПЛА засек — немчура пошла в обход с востока, через Липовку. Наперерез мы им выйти не сможем — они прикрыты от нас довольно паршивым оврагом. Комбат приказал нашей роте двумя взводами сдать назад, до Пятидорожного, и оттуда выдвинуться на Новоселово, чтобы блокировать параллельную дорогу. 'Рапиры' нам не дают, но три 'Штурма' пойдут с нами.

Штурмы, штурмы… Что-то такое вертелось в голове, но припомнить никак не мог. Я тронул за плечо Баскакова и тихонько поинтересовался:

— А что это за штучка такая — 'Штурм'? Я на сборах последний раз двадцать лет назад был.

— А-а, ничего особенного, — махнул рукой Баскаков. — Обычный МТ-ЛБ с ПТУРСом.

Ну, что же — 'куда нам прикажут отцы-командиры…'. Хорошо, хоть это дали. Рота, оставив 3-й взвод караулить позицию, погрузилась на броню, и, держа возможно более высокую скорость, отправилась совершать здоровенный крюк, чтобы опередить фрицев. Однако, когда голова колонны приблизилась к Новоселову, на дороге перед поселком показались несколько мотоциклов. БТР головного дозора прогрохотал пулеметом, мотоциклы тормознули и стали поспешно разворачиваться прямо на шоссе. КПВТ прогрохотал еще раз, и один из мотоциклов улетел в кювет. Наша колонна стала поспешно разворачиваться, броня съезжала с шоссе через кюветы прямо в поле, стараясь обойти Новоселово слева (поскольку справа вплотную к поселку примыкал тот самый паршивый овраг). Пока было неясно, есть немцы в поселке или еще нет, соваться прямо между домов было опрометчиво.

Впереди, на шоссе уже были видны грузовики и несколько 'Артштурмов', начавших сворачивать на боковую дорогу, ведущую в Новоселово. Поспешно высаживая пехоту, наши 'коробочки' увеличивали интервал между машинами, и открывали огонь с ходу изо всех стволов. Мелькнули огненные хвосты противотанковых ракет, и 'Артштурмы', успев сделать лишь один-два выстрела в нашу сторону, стали выбывать из игры. Как ни странно, более грозным противником оказались 37-мм колотушки, отчаянно затявкавшие со стороны шоссе, скрываясь за невысокой насыпью — низкий силуэт делал их малозаметной целью, и дуэль с ними шла с переменным успехом. Еще две наших 'коробочки' были подбиты, а два БТР отделались дырками в бортах, не сказавшимися фатально на их боеспособности. Тогда же первые потери понес наш взвод — был тяжело ранен механик-водитель в одном из БТР-70. И все же совокупная огневая мощь нескольких КПВТ, 30-мм автоматических пушек и трех 'Штурмов' сделала свое дело. Тяжелое вооружение фрицев было либо выбито, либо принуждено к молчанию, и в этих условиях стало возможным один за другим заткнуть и немецкие пулеметы.

'Коробочки' пошли вперед, солдатики побежали за ними, прикрываясь броней — вопреки боевому уставу, вообще-то, но когда у фрицев молчит артиллерия, а 'фаустпатроны' еще не появились, такое нарушение устава было вполне терпимо. Уцелевшие фрицевские пулеметчики после пары коротких очередей вынуждены были тут же менять позицию, чтобы не попасть под раздачу, как их менее везучие товарищи. При таком слабом противодействии наша броня подошла к шоссе почти вплотную и в упор расстреливала немцев, укрывшихся за насыпью. Однако многие из них сумели оттянуться назад, и скрыться среди зарослей кустарника, росшего по берегам небольшого овражка с маленьким ручейком на дне. Туда отошла даже одна 'колотушка', в чем мы и убедились, когда один из 'Штурмов', разворачивающийся на шоссе, получил в борт один за другим два снаряда. Вспышки выстрелов демаскировали орудие, и на нем тут же скрестились трассы очередей из двух КПВТ и одной 30-мм пушки. Немецкое ПТО замолчало и больше нас не беспокоило.

Меня несколько тревожил вопрос — а почему бездействует люфтваффе? Не то, чтобы я очень желал свидеться с 'Юнкерсами', но ведь зенитного прикрытия у нас, кроме нескольких 'Стрел', почитай, нет. Я поделился своими сомнениями с ротным, но тот только улыбнулся в ответ: 'Не ссы, не прилетят фрицы. Тут они с утра напоролись на три 'Тунгуски', потом гвардейцы-истребители из Чкаловска всласть порезвились над аэродромом в Эльбинге. Думаю, некому уже прилетать!'.

До вечера мы окапывались, и оборудовали позиции для 'коробочек'. Победоносный вермахт лишь изредка постреливал из винтовок, ховаясь в кустарнике. С нашей стороны им отвечали дежурные расчеты РПК и ПК, и один, наконец, появившийся в нашей роте снайпер, которого выделил нам от своих щедрот комбат. Хуже было тем, кто остался у Мамоново — тех время от времени пытались накрыть минометчики противника, получая в ответ залпы наших 120-мм минометов, которые им явно приходились не по нраву. 81-мм минометы фрицев замолкали, чтобы через полчаса-час попробовать нас на прочность снова… Второй день необычной войны подходил к концу.

Из воспоминаний командира взвода Stug III:

'…Наш батальон штурмовых орудий еще не закончил формирование, и должен был оставаться в резервных частях на территории Генерал-губернаторства. Однако вечером 22.06.1941 пришел приказ выдвинуть одну батарею — единственную полного состава из всего дивизиона — на позиции севернее Эльбинга (Эльблонг). Этот приказ вскоре стал обрастать самыми невероятными слухами, многие из которых через несколько дней уже не казались столь уж невероятными. В течение вечера и ночи батарея выдвинулась от Эльбинга к Хайлигенбайлю (Мамоново), который, как нам сообщили, был занят русскими. Как такое оказалось возможно? Мы терялись в догадках. Впрочем, нам было не до размышлений — один взвод у нас выдернули и направили куда-то восточнее. В результате в составе батареи осталось всего 14 штурмовых орудий.

Майн Гот! Какое странное ассорти скопилось к утру 23-го на исходных позициях! Там были зенитчики люфтваффе и рота охраны аэродрома из Эльбинга, там была рота морской охраны из Данцига, охранная рота СС из Мариенбурга, и какой-то недоукомплектованный пехотный батальон вместе с батареей противотанковых 'колотушек' и батарей полевых 7.5-сантиметровок, которых, как и нас, сорвали из частей резерва. Командовал этой сборной солянкой целый полковник. Утром, постреляв немного из пушек и минометов, наша команда рванулась вперед. Слабое, хотя и ожесточенное сопротивление на окраинах Хайлигенбайля мы смяли быстро, задавив огневые точки русских артиллерией, и уже через полтора часа после рассвета город был под нашим контролем. Русские у северной окраины еще продолжали огрызаться, но поделать уже ничего не могли. Пока нам даже не пришлось пускать в ход наши 'Штуги'.

В городке мы стали свидетелями всякой необычной ерунды, которая едва не заставила кипеть наши мозги. Когда мы выводили свои 'Штуги' на окраину, к шоссе на Кёнигсберг, чтобы обеспечить надежную оборону Хайлигенбайля от всяких неожиданностей, мое внимание привлекла группа пехотинцев, сгрудившаяся вокруг киоска с выбитыми стеклами. Из середины этой компании раздавались отборные ругательства. Подтянувшись в люке на руках, я вымахнул ноги наружу, перекинул их на гусеницу, спрыгнул на землю, и подошел к источнику ругани. Вблизи было видно, что пехотный унтер распекает рядовых:

— Вы, свинские собаки, можете хоть до усёру пялиться на этих голых баб! Но если я сказал — копать траншеи, значит, вы уже должны махать лопатками! Гром и молния! Если через пятнадцать секунд я не увижу как вы исполняете мое приказание…'

— Унтер, что здесь происходит? — подпустив в голос строгости, прервал я его.

— А-а, эти дырки от задницы, вместо того, чтобы оборудовать позиции, устроили себе цирк. Вот, полюбуйтесь — нахватали себе журналы с голыми бабами, и вообще распотрошили этот киоск так, как будто он был набит золотом. А если русские сейчас подтянут резервы? Вы же будете у них на виду, как вошь на блюде! — выкрикнул он, снова обращаясь к своим солдатам.

Я посмотрел на журнал, который протянул мне унтер-офицер. В общем, понять этих юнцов, которые, по всему видно, были лишь недавно призваны в вермахт, было можно. Я сам еще ни разу не видел эротических фотографий с таким высочайшим качеством полиграфического исполнения, да еще и в цвете. Грудастые девки на них были почти как живые. Не удивительно, что эти пареньки, призванные откуда-нибудь из Восточно-Прусской глубинки, или вообще из Силезии, нахватали эти журналы в свои ранцы, кто сколько смог, и с живейшим интересом листали их. В гитлерюгенде им, ясное дело, такое чтиво не давали, а дома — тем более.

Но у молодых пехотинцев в руках я заметил не только журналы. Сделав еще шаг вперед, я увидел, как один из рядовых разглядывает предмет, явно напоминающий часы на металлическом браслете, но без стрелок и циферблата. Приглядевшись, я увидел, как за часовым стеклом скачут какие-то угловатые темно-серые цифры. Необычно. Откуда такая штука могла взяться у русских? Стоявший рядом паренек в фельдграу протянул мне еще какой-то предмет:

— Посмотрите, господин лейтенант, какая интересная штуковина!

Я взял этот предмет в руки. Штуковина была похожа на авторучку, но вместо пера на кончике ее торчал заостренный металлический штырек. Приглядевшись, я понял, что штырек венчается не острием, а малюсеньким металлическим шариком.

Рядовой протянул мне журнал, и я провел кончиком этой авторучки по бумаге. Шарик легко заскользил по глянцевой фотографии, оставляя тонкий отчетливый след, не похожий на чернила — влажного блеска не было заметно. Я провел пальцем по линии и она лишь чуть-чуть смазалась.

Тут я опомнился, отдал авторучку пареньку, и, приняв уставную стойку, рявкнул:

— Так, орлы! Кончайте развлекаться и выполняйте команду своего унтера! Нечего тут толпиться и изображать из себя мишень для русских! Ну, живо!

Вообще-то унтер прав — это не безобидное развлечение. Насмотрятся юнцы этих фотографий, и начнут гоняться за местными девками, вместо того, чтобы заниматься боевой работой. Весь порядок пойдет к черту. Так что срочно напомнить им о дисциплине — совсем не лишнее дело.

Пехотинцы явно нехотя, но довольно поспешно ретировалась вслед за своим командиром, а к киоску подскочили парни из моего взвода. У них тоже загорелись глаза при виде остатков того, что не успела растащить пехота.

— Даю вам две минуты — и по машинам! — Заорал я. — Кто задержится — пристрелю на месте!

Мои артиллеристы, конечно, в эту угрозу не поверили, но выпотрошили киоск с похвальной быстротой — не то, что эти новобранцы из пехоты. Через две минуты наша колонна уже двинулась дальше, и вскоре мы уже развернулись на указанных позициях и приступили к маскировке орудий. Шустрые ребята из 1-го обоза успели наведаться в близлежащий магазин, и вскоре появились на позициях нашей усеченной батареи. В результате мне пришлось наблюдать зрелище, подобное тому, что я только что видел у киоска. Но на этот раз толпу образовали мои ребята.

Из магазина добытчики из обоза во главе со старшиной батареи обервахтмайстером Генрихом Гайцальсом (ну и фамилия у него — прямо под стать должности!) (Geizhals — скряга) приволокли немало диковинок в каких-то странных мешочках из необычайно тонкой клеенки. Там были пестрые продолговатые картонные коробки с на рисованными на них яркими фруктами, и с маленькими отвинчивающимися крышечками наверху. Когда крышечки отвинтили, внутри оказались фруктовые соки. Не менее странными были металлические консервные банки, увенчанные небольшими колечками из мягкого металла. После нескольких попыток кому-то удалось за это колечко выдрать металлическую крышку из банки, оказавшейся весьма тоненькой. Из банки хлынуло пиво. Мне тут же предложили попробовать. Пиво как пиво, но не лучшее, на мой вкус. Присмотревшись к банке, я увидел надпись — 'Stella Artois'. Что за дурная мысль пришла в голову этим бельгийцам — запихивать пиво в консервы? И с каких это пор бельгийцы стали продавать свое пиво большевикам?

Я тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, и оглядел толпу, собравшуюся вокруг. Пришлось снова рыкнуть и разогнать свое воинство по местам, строго-настрого приказав не шастать по окрестностям. Обещал, что они без трофеев не останутся — пусть молодцы из обоза выделят команду, и она постарается для всех. Но приходилось считаться с тем, тут все оказалось для нас необычным, и это необычное подстерегало на каждом шагу.

Вывескам на русском языке и населению, говорящему по-русски, мы вскоре перестали удивляться. Но один из допрошенных нами русских, который мог кое-как изъясняться по-немецки, заявил, что сегодня 27 октября 2010 года! В доказательство он предъявил нам газету с этой датой. Он продемонстрировал нам коробочку размером с полпачки сигарет, уверяя, что это телефон, который можно носить с собой и разговаривать откуда угодно, не подключая его к телефонной линии. Чтобы мы убедились в его правоте, он позвонил при нас в туристическую фирму, где он работал, попросил позвать к телефону сотрудника, знающего немецкий, и протянул этот 'телефон' Вилли Вайсбергу, командиру наших разведчиков. После обмена несколькими фразами Вилли воскликнул: 'Черт побери! Не знаю, как, но эта машинка работает! И мой собеседник тоже уверяет, что сегодня 27 октября 2010 года. Когда же я представился — 'фельдфебель Вайсберг' — он ответил — 'А, так вы из бундесвера'. Когда я спросил его — 'что такое бундесвер?' — он пояснил — 'насколько я знаю, вооруженные силы Федеративной республики Германии. Или вы из Австрии и служите, соответственно, в бундесхеере?'. Доннерветтер! Это я брежу, или весь мир сошел с ума?'.

Я лично склонялся к последнему объяснению, но, к счастью, долго задумываться над этим не пришлось, иначе наши мозги могли расплавиться в буквальном смысле слова. С севера к русским подошли подкрепления, и пока они не закрепились на позициях, перерезав нам дорогу к Кёнигсбергу, нам приказали атаковать их, отбросить и рассеять, заняв выгодное положение для броска дальше на север. Поскольку русские были усилены легкими танками с длинноствольными автоматическими пушками (и легкие танки русских, и орудия, которыми те были вооружены, производили более мощное впечатление, чем наши PzII), наша батарея Штурмгешютц в полном составе приняла участие в атаке.

Поначалу дело шло неплохо. Автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы русских были бессильны против нашей лобовой брони. Правда, должен сказать, что после попадания очереди из автоматической пушки в маску орудия моего 'Штуга' все мы чувствовали себя так, как будто нас засунули в железную бочку и спустили с крутой горы. Вскоре, однако, несколько крайне прытких танков русских сумели выйти нам во фланг, и один за другим два штурмовых орудия были подбиты. Однако, и мы не остались в долгу. Несмотря на всю прыткость броневых машин русских, парочку из них наши наводчики сумели подловить. Так что счет был равным.

Все изменилось, когда загрохотала русская артиллерия. Первые же залпы их пушек с нечеловеческой точностью накрыли штурмовые орудия нашей батареи. Вот один 'Штуг' разбит вдребезги… Вот второй… Вот в третьем рванул боезапас… С облегчением я воспринял команду на отход, но последним залпом русские уничтожили еще одно наше штурмовое орудие. Шесть машин остались стоять на поле боя. Вслед за нашими уцелевшими Штурмгешютцами отхлынула назад и пехота.

От батареи осталось едва полторы роты — восемь 'Штугов'. Командование решило сформировать боевую группу, придать ей два взвода 'Штугов', оставив остальные два в резерве, и направить эту группу в обход позиций противника, чтобы нанести ему удар с тыла. Однако наш маневр вылился во встречный бой с механизированной группой противника, которая тоже, вероятно, направлялась в обход. Русские применили против нас какое-то невиданное ранее оружие. Я увидел в прицел, как с их стороны, казалось, прямо на меня летит маленький, ослепительно сияющий факел. Однако он пролетел мимо, и тут справа от мой машины раздался взрыв. Почти в тот же момент очередь из автоматической пушки русских разбила моей машине гусеницу, и я с экипажем выскочил из своего 'Штуга'.

Нам еще повезло — шедший правее 'Штуг' второго взвода горел, и никого из экипажа не было видно. Слева дымился 'Штуг' моего напарника по взводу унтервахмайстера Курта Везеринга. А мы, сначала под прикрытием горящей машины Курта, а потом, прячась за домиками, сумели добраться до оврага, проходящего южнее поселка, и затаиться там в кустах. Кое-как переждав скоротечный бой, мы с трудом перебрались через овраг, все перемазавшись в грязи, и через полтора часа, грязные с ног до головы, злые как черти, но живые, добрались до Хайлигенбайля. На город спускались долгие летние сумерки'.

Подмосковье. Майор Анатолий Логунов, начальник технического отряда Энской в/ч.

За что я уважаю армию — тебя даже против твоей воли заставят заниматься полезным делом. Ну, кто на гражданке заставил бы меня вскочить в шесть утра и помчаться бегать или делать зарядку? Никто. А самому — точно лень. Да и спать охота. Зато сейчас пробежался метров восемьсот и с удовольствием немного размялся. Больше не успел — вызвали. Пришлось оставить за себя лейтенанта, Игоря Крупнова и сержанта, Виталия Воробьева. Пусть следят за порядком, на завтрак группу сводят, оружие почистят, инструмент рабочий на складе получат.

Вызвали меня не зря. Оказывается прибыли экипажи на вертолеты. Ну, наконец-то. Хотя бы свое, авиационное начальство появится. Появилось, точно. Два вертолетчика — майора, командир звена и его заместитель. Сели c ними разбираться, что и как. Разбирались долго. График работ, распределение личного состава, наличие запасных частей, керосин и средства контроля, инструмент… Тем более что поступило еще одно 'ценное указание' — подготовить небольшую передовую команду для возможного перебазирования. А тут еще выяснилось, что на один вертолет борттехника так и не прислали. Тогда я немного подумал, потом подумал еще…, и записался сам. Типа многостаночником буду. Вот и буду я начальником передовой команды, да еще и бортачом вдобавок. Ведь борттехник — это 'не только ценный мех', но и льготная выслуга плюс к уже выслуженному. А вы думали? Как говорилось раньше в шутку — Уходя с аэродрома, прихвати кое-что для дома! — Так что и выслуга тоже лишней не будет. Война войной, а о мире помнить надо.

После совещания взял пару бойцов, прапорщика и отправился на склад горюче-смазочных материалов, получать эти самые смазочные и, особо, горючие материалы. Традиционный процент сразу ушел кладовщику и его начальнику, остальное отволокли в ангар в мой кабинет и заперли в надежный современный сейф. Такого даже у начфина нет, я себе спецом выписал и сегодня поставил. Иначе ни погреть, ни смазать, ни обезжирить нечем будет, ха-ха-ха.

Наконец-то приступили к основной работе. Начали расконсервацию сразу трех машин. Теперь главное — контроль, контроль и еще раз контроль. Вспомнился по аналогии один дебильный американский фильм, в котором вертолет упал из-за раскрутившегося на тяге винта. Ага, так и дали этому винтику раскрутиться. Все что может раскрутиться в авиации всегда должно быть законтрено! Иначе тот, кто этого не сделал и тот, кто это контролировал, залетят далеко и надолго. Впрочем, может у них так и положено? Был же еще один фильм, основанный на реальных событиях, о том, как падали Ф-16 от того, что перетирался провод питания электродистанционной системы управления? Ну как может такое быть, я так и не понял и никогда не пойму. В нашей технике такой провод закреплен на каждом сантиметре, если не миллиметре, половину хомутов смело выкидывать можно, а у них болтается.

— Бараны, бл…!

Не это я уже не про американцев. Это я про тех 'специалистов', с которыми мне работать и работать. А еще и воевать, скорее всего. Надо же ухитриться перепутать разъемы! Блин, а лейтенант куда смотрел! А борттехник где? Придется поговорить с ними 'на вы', то есть выучу, высушу и выпрямлю. Ох, блин, еще байонет поворотный сломали, один разъем полностью менять надо, и блоков таких запасных нет. Придется разъем ремонтировать. Вот прапорщику и инструмент в руки. Честно говоря СНЦ — разъем для ремонта удобный, если допустим ножку одну контактную поменять — проблем нет. Паять не надо, специальной приспособой обжал провод в ножке, другой ее на место вставил — и все. Но тут-то их больше пятидесяти! Попробуйте повторить одно и тоже пятьдесят раз, не перепутав абсолютно одинаковых проводков и не сбившись в размещении ножек. Одно неправильное соединение — и можно прощаться с блоком.

— Прапорщика Еремина вызвали?

— Так точно, тарщ майор, сейчас будет.

— Значит так. Как прибудет — за ремонт. А вы, 'работники ножа и топора' — по два наряда на уборку. Понятно?

— Тарщ майор, а вопрос можно? — это рядовой Бабинов, он из студентов, да еще и платников. Хитропопый до ужаса. Но на всякую хитрость мы всегда можем ответить армейской беспринципностью.

— Можно, если хотите задать.

— Тарщ майор, а в уставе нет такого наказания…

— Рядовой, а что в уставе написано про выполнение приказа?

— Тарщ майор, так незаконный приказ можно не выполнять.

— Молодец, боец. Устав знаешь. А что там написано про невыполнение приказа в военное время? И что написано в законе о саботаже и умышленной порче военного имущества с целью подрыва боеготовности части?

— Э-э-э, — начало обнадеживающее, немного задумался.

— Так вот, если хотите, то я могу по закону военного дознавателя выделить…, - замолкаю и внимательно смотрю на начинающее понемногу покрываться 'цветами побежалости' лицо. Дошло.

— Так что, будем выполнять приказы или будем шутки шутить?

— Есть выполнять приказ, тарщ майор!

Внимательно осматриваю работающих за другими стендами и на вертолете. Большинство, даже и слушавшие разговор, продолжают 'крутить гайки', делая вид, что их это не касается. Но, думаю, правильный вывод сделают все. Надеюсь. Потому что работы и так выше крыши, а заниматься воспитанием некогда.

Напряженная работа, с небольшими перерывами на обед и ужин, длится весь день. Наступают по летнему поздние сумерки, когда мы наконец начинаем гонять двигатель, или как говорят в авиации 'газовать', на первом полностью подготовленном вертолете. Когда же внезапно для нас наступает натуральная летняя ночь, полностью готовы к полетам почти все вертолеты, кроме одного. На нем все еще ремонтируют блок, пытаясь найти неправильно установленные ножки. Надеюсь, до завтра найдут.

Едва останавливается винт крайнего из подготовленных и проверенных вертолетов, как в части начинается что-то необычное. Забегали бойцы, что характерно, с оружием, из бокса пару бронников вывели. Что-то случилось, интересно?

Наконец-то и про нас вспомнили. Прибежал сам начштаб с двумя десятками бойцов и летчики. Женщины легкого поведения на месте своей работы! Остается только материться. Лучше бы не вспоминали, правда. Ну как я выпущу машины без облета? А выпускать придется, черт побери.

Большая банда, человек в пятьдесят, разграбила санаторий неподалеку от нас и рванула в сторону Москвы. На что надеются непонятно, в городе военных сейчас море, все вокзалы забиты. Правда, в области их практически нет, даже ОМОНа не больше трети оставили, остальные к фронту маршируют. Вот и распоясались какие-то сволочи. Самое неприятное — ОМОН за этими падлами не успевает, да и неизвестно, успеют ли в Москве кого-нибудь кроме местных милиционеров подтянуть. Хотя кипеж там явно неслабый, все на ушах стоят. Еще бы, такие дела, да у самой столицы. А то еще глядишь, они до Рублевки доберутся, до дач нашей 'элиты', прости господи за такое слово. Тамошняя охрана против этих и полчаса не выстоит, судя по информации. Уцелевший охранник санатория, говорят, даже несколько пулеметов заметил. Слава Богу, ни гранатометов, ни ПЗРК не замечено, что радует. Не хватало еще людей и вертолеты в собственном тылу терять.

Хреново, надо что-то решать. С одной стороны, выпустить машины без облета я не могу, с другой — командование приказывает. Летуны клянутся, что местность как свои пять пальцев знают, командир нашей летной группы — за полет и на меня нехорошо поглядывает. Ему что, передал приказ и лети. Нравится жизнью своей и доверенных ему людей рисковать, похоже. Молодой и опыта такого, как у меня, нет. Послужит с мое, узнает, как лихо твои непосредственные начальники сдают тебя в лицо. Был у меня такой случай, был. На полетах втроем остались, с трудом все самолеты успевали обслуживать. А тут ЧП — на одном самолете отказ указателя скорости. Ну не успели мы его как следует проверить. А ведь я докладывал, что не успеваем. В результате сам же и виноват оказался. Тот же самый заместитель командира по инженерно-авиационной службе, что обслуживать полеты приказал, от своих слов отрекся и заявил, что надо было отказаться полеты обслуживать. Вот такие вот пироги с котятами.

Смотрю на часы на приборной панели вертолета. Прошло целых пять минут после того, как прибежал начштаба. Надо что-то решать. А, черт с ними, дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, да и на хлеб с маслом я уже давно сам умею зарабатывать. Беру ручку и пишу в журнале подготовки: 'Облет вертолета по программе ночных полетов разрешаю. Командир технического отряда: М-р (подпись)', после чего отдаю его командиру. Тот читает, улыбается и подтверждает мое разрешение своей подписью. Правильно, командир, помирать так с музыкой. Как говорил один из героев фильма: — сядем усе.

Во все четыре исправных вертолета загружаются группы спецназовцев. Тоже, если подумать полная хрень. Людей специально подготовленных для тонких, ювелирных, можно сказать, операций за линией фронта, используют как простых мотострелков. Ну ладно, учитывая вертолеты — как десантников. Хрен редьки не слаще, в принципе. Ох, любят у нас в стране микроскопами гвозди забивать, прямо-таки обожают.

Взлетаем. И я тоже. Сцуко, не люблю ведь эти 'мельницы' летающие, 'кофемолки с понтами'. Давно не люблю, с тех самых пор, как во время войсковой стажировки в Саратовском вертолетном училище на тамошнем Ми-8 полетал. Душу вытрясло хуже, чем в тракторном прицепе на неровной сельской дороге. Да и последующий опыт оптимизма не прибавил. Летать на вертолетах, возрастом превосходящих тебя на пару лет, как-то, знаете ли, некомфортно и оптимизма не добавляет. А других в нашей истребительной авиадивизии не было. Связь и переброска срочных грузов, включая опытных специалистов и штабников, ага. Хотя в этом 'Мишке', Ми-8МТКО, все совершенно по другому. Вибрации не чувствуется, сиденья можно сказать комфортные, все же пластик поверх железа, да и шлемофон удобный. Даже бронежилет какой-то люксовый, по сравнению с тем, что в свое время таскал и не ощущается. Да и пулемет, на кронштейне с коробкой, в которой одна сплошная лента на пятьсот патронов, в полном моем распоряжении, как борттехника, радует. Летим, однако. Трясет, как ни странно, не очень.

А интересно, везде огни горят, как ни в чем не бывало, никакой светомаскировки. Кому война, а в Москве и Подмосковье все по мирному. Ну да, здесь же столько 'уважаемых людей' живет, кто же их ограничивать будет. Это вон у жены в доме свет после двадцати принудительно отключают, а в каком- нибудь элитном 'Гайд-парке' окна светят, как ни в чем не бывало. Правда, машин на дорогах почти не видно, лишь изредка пятачок света от фар мелькнет.

Где-то на Украине. Александр Маслов. Старший лейтенант Российской армии.

Выгружались мы из поезда примерно часа в два пополудни. Часов у меня не было, а постоянно выдергивать из кармана формы коммуникатор не возникало желания.

Первой заботой стала выгрузка техники. Мобильное аэродромное оборудование приехало на платформах в нашем же эшелоне. Сама разгрузка нас не касалась, тут кадровые военные могли дать нам сто очков вперед, назад, да и в другие стороны. Но я считал необходимым проследить за разгрузкой двух наших КАМАЗов.

Эти машины были 'подарком' от Зубатова. Их фирма испытывала в Торжке какие-то изделия, для которых требовался наземный пункт управления. Что это было, Сергей Владимирович не распространялся. Я знал только то, что под них заготовили несколько машин с оборудованием. Новенькие КАМАЗы внутри были заставлены мониторами, системными блоками и стойками с промышленными компьютерами. Правда, Зубатов сказал мне, что ничего секретного в машинах нет, голые компьютеры, целевые программы на них не ставились.

Зато бонусом к машине шли три радиостанции и весьма мощная система обогрева. Сейчас, когда погода стала неожиданно теплой, это не играло большой роли, а вот зимой, когда я впервые оказался в этом кунге, при минус двадцати за бортом, его за десять минут прогрели до плюс тридцати пяти. Как приятно было отогреваться после работы в холодном ангаре!

По идее КАМАЗы не относились к штату центра, но Зубатов сам намекнул зампотеху, что грех оставлять без дела новенькую только что с завода технику. Тем более, что мест в штатной технике для группы инженеров не предусмотрено. Зампотеху идея понравилась и он 'мобилизовал' 'бесхозный' транспорт. В него мы загрузили свое оборудование и намеревались перемещаться именно на подаренных КАМАЗах. В один из кунгов я пристроил и свою сумку с ноутбуком, инструментами и оборудованием, необходимым на 'летках'.

КАМАЗы спустили с платформ без приключений. Офицеры, командовавшие разгрузкой, дело свое знали. По праву старшего группы я расположился в кабине первого КАМАЗа. Колонна тронулась. Во время разгрузки я успел перекинуться парой слов с капитаном Селивановым, с которым познакомился вчера во время работ на вертолетах. Он просветил меня относительно происходящего.

― Немцы наступают. В районе Броды их танки прорвались далеко на украинскую территорию. Нашу группу, одну из нескольких, сформированных в центре, перебрасывают на это направление, чтобы ударами с воздуха задержать их продвижение. Командовать группой поставили самого Хамзина, ― увидев, что фамилия не произвела на меня впечатления, капитан пояснил. ― Ну Хамзин, генерал-майор, герой России, бывший заместитель командующего армейской авиацией и командир центра в Торжке. Был в отставке, но работал в министерстве обороны. Сейчас снова в строю. Летчик легендарный!

Я, к своему стыду, легендарного летчика не знал, но кто из гражданских сейчас знает героев Афгана, Чечни или грузинской войны?

На случай возможных неожиданностей колонну сопровождала мотострелковая рота на бронетранспортерах, а нам приказали надеть бронежилеты и каски. Предосторожность оказалась нелишней. Примерно через два часа колонну обстреляли. Кто стрелял, так и осталось неизвестным. Засада вышла какой-то топорной.

Несколько очередей из леса не могли серьезно повредить крупной колонне. Мы даже не стали останавливаться. Просто в сторону леса мгновенно отправилось столько 'твердых тел', что никаких признаков жизни засада больше не подавала. С перепугу стреляли не только КПВТ бэтээров, но и все, у кого под рукой оказался автомат, даже на выстрел из гранатомета кто-то расщедрился.

Я тоже выпустил две короткие очереди. Испугался? Даже не знаю, что и ответить. Страха погибнуть пока не было. Скорее, это напоминало те ощущения, которые возникают при неожиданном резком звуке или когда видишь, что на твою полосу выскакивает встречная машина. Страха еще нет, но тебя вдруг прошибает холодный пот, время как будто растягивается, а руки, словно сами, начинают действовать. Примерно так получилось и у меня. Голова еще не включилась, а руки уже вскинули автомат. Пара очередей, как учили, на три патрона и все. С той стороны больше не стреляют и нам незачем. Мелькнула шальная мысль: 'Ну вот, теперь можно будет рассказать будущим внукам, что их дед в молодости повоевать сподобился'.

Как потом оказалось, отделались мы легко. Нападавшие пропустили дозорную бронемашину и обстреляли головной БТР в колонне. Логику их я так и не понял. Одиночный броневик их не заинтересовал, а первый в большой колонне им так не понравился. Двух сидевших на броне солдат спасли бронежилеты. Еще один получил пулю прямо в лоб, но, слава богу, она пришла рикошетом от брони, и солдат отделался сотрясением мозга и кровоподтеком.

Вскоре после боя мы достигли пункта назначения. Здесь нам предстояло в чистом поле оборудовать полевой аэродром для вертолетов. Я уже знал, что нам предстоит обслуживать восемь двадцать восьмых машин, восемь двадцать четвертых, четыре транспортных восьмерки и четыре восьмерки ночных.

Летающая техника пришла вечером. Мы уже успели развернуться, замаскировать технику, бойцы начали рыть окопы для самообороны. Мотострелки, проводив нас, уехали, теперь за свою безопасность мы отвечали сами. Не хватало только прикрытия с воздуха, но почти одновременно с вертолетами прибыли и две 'Осы'. Маловато, конечно, и по наземным целям, они, в случае чего, стрелять не могут. Но любой самолет люфтваффе, летящий не выше пяти километров, в их зоне действия не выживет.

Прилетевший генерал Хамзин не стал тянуть время и сразу же собрал летчиков и начальников наземных служб в штабной палатке на совещание. К своему удивлению, я тоже оказался в числе вызванных.

Генерал говорил коротко и уверенно.

― Обстановка: первая танковая группа Клейста наступает в общем направлении на Киев. Сейчас в районе Луцк-Ровное-Броды ее сдерживают несколько украинских танковых батальонов с артиллерией. Как сдерживают, понимаете: постреляют издалека и отходят. При сложившемся соотношении сил действия исключительно грамотные. Нашей группе и двум эскадрильям Су 25 поставлена задача воздействия на коммуникации немцев. Летать будем днем и ночью. Ночью восьмерки, днем двадцать восьмые и двадцать четвертые. Особое внимание уделяйте штурмовке живой силы и обозов. На танки внимания не обращать, их и на фронте хорошо выбивают! Особо напоминаю, что у немцев весьма развитая ПВО. Ни в коем случае не пренебрегать ей! Конечно, зенитных ракет и реактивных перехватчиков у них пока нет, но зенитных орудий куча, а калибры позволяют бороться даже со штурмовиками. Поэтому любые средства ПВО должны уничтожаться в первую очередь!

Генерал прервался, посмотрел на летчиков и продолжил:

― Еще один момент. Запас управляемого вооружения у нас не столь велик, как хотелось. И быстрого пополнения не ожидается. Поэтому желательно без особой нужды управляемые ракеты не тратить. Подвешиваться они будут в обязательном порядке, но там, где можно, старайтесь обходиться без них.

Генерал сказал про ракеты, а я сразу подумал о вертолетах. А ведь это действительно проблема! В любой системе новых модификаций вертолетов очень много импортных комплектующих. Процессоры и многие микросхемы в России почти не производятся. Это означает, что практически все бортовое оборудование на современных самолетах и вертолетах придется переделывать. Наверняка, такие же проблемы будут и с ракетами и с прочей военной техникой. К тому же переделка будет возможна только в случае срочной реанимации электронной промышленности. Запасов западных элементов надолго не хватит.

А генерал уже перешел к следующему вопросу.

― Истребительного прикрытия пока не будет, поэтому на каждый вертолет в обязательном порядке подвешиваем по две 'Иглы'. Над линией фронта с нашей стороны могут летать только реактивные самолеты и вертолеты. Все поршневое сбивайте без разговоров!

Теперь генерал повернулся в сторону наземных офицеров.

― И самое главное! На земле сейчас каша. Линии фронта как таковой нет. Немцы постоянно просачиваются. Поэтому охрану и оборону аэродрома организуем по-взрослому! Отрыть окопы для личного состава, распределить людей и вооружения по секторам обороны, технику зарыть и замаскировать! Быть готовым к любым неожиданностям! Минимум один вертолет должен постоянно находиться в готовности к немедленному взлету, чтобы поддержать охрану аэродрома. Я постараюсь выбить у командования хоть одну мотострелковую роту, но шансов на успех немного. Слишком мало сейчас войск на фронте. Поэтому пока рассчитываем только на свои силы!

Кузьменко только покивал.

― Сейчас срочно готовить машины к вылету. До наступления темноты мы должны хотя бы один раз отработать по целям. Дальше летают только ночники. Теперь задачи каждому звену…

Дальше началось обсуждение предстоящей боевой работы.

Алекс Кшетуский. Первый сержант. Окрестности базы ВВС НАТО. Прибалтика.

— Сэр, — Кшетуский обернулся. Оказалось, это связист протянул гарнитуру лейтенанту. — Это медэваки. Они не могут приземляться — обе площадки красные.

— Факенщит…

Пока лейтенант на повышенных тонах разговаривал по рации с пилотами, Алекс спешно набивал свой рюкзак коробками с патронами. Чёрт, как же они быстро тратятся… Внезапно его отвлек свист…

— Мины!!! — завопил в наушнике наблюдатель, — Пытаюсь вычислить…

— Всем в укрытие!!! — заорал первый сержант и, схватив тяжеленный короб с гранатам, перебежками свалил к своей ячейке. Парни из взвода укрываются под перекрытиями ячеек и в окопах. Все же стоит тёплым словом вспомянуть дрилл-сержанта. Когда рванула первая мина, Алекс уже был укрытии.

Свист и бумм… буммм… буммм. В голове противный звон… Алекс раскрывал рот и заткнул уши, чтобы снизить ущерб при контузии.

Гарнитура ожила…. Но не разобрать. Хотя ясно и без слов — колбасники перешли в атаку под прикрытием миномётного огня.

— Харли! Ты как? — толкнул он рукой своего напарника. Тот повернул лицо к сержанту и кивнул. Его хорошо приложило при первом артналёте, теперь голова обмотана бинтами.

— Взяли!!! — они подняли со дна ячейки Марк-девятнадцать, Харли чуть водит стволом, прицеливаясь, и открывает огонь: Банг-Банг-Банг… Банг-Банг-Банг… Он кромсает ряды атакующих, разбивая осколочно-кумулятивными бронированную технику…

— Пулемёт! На два часа! Семьсот!

Харли кивает головой и вспахивает грантами место, откуда по парням работает пулемёт.

Перестрелка тем временем разгорается. Миномёты колбасников заткнулись — их позицию, наконец-то, нашёл БПЛА и по ним заработал на подавление тяжёлый миномёт, заставляя их умолкнуть. Ещё бы огневую поддержку бы с воздуха и всё было бы в полном порядке.

— Алекс! Это Браво-Два! Вы, два идиота, там, чем занимаетесь! На меня до сорока джерри! Десять часов!!! — это уже с того участка трилистника, который должен прикрывать расчет.

— Харли! — Алексу пришлось руками, отвлекаясь от наблюдения, разворачивать моего контуженного и показывать где какой угрожаемый участок. — Огонь!

Взвод удерживает правый сектор обороны на подступах к нашей авиабазе. Пока что выходит отбивать атаки противника, однако эти ублюдки подтаскивают всё больше артиллерии… Натовцы уже не успевали давить хотя бы миномёты и орудия поддержки, не говоря о чем-то более тяжёлом.

Хотя спасибо бронекавалеристам — на их немногочисленных Абрамсах и держатся, — перед нами всё устлано подбитой техникой джерри…

'Баммм… Ого!' — мелькнула мысль у Кшетуского.

Это уже работает крупный калибр… Недолёт… метров двести.

— Это Медведь! У меня хорошая новость… Русские обещают, что скоро будет авиаподдержка! — порадовал лейтенант с КНП…

Бамм!

— …ся ещё…

Бамм!

— … минут! — оптимистично.

Очень хочется сержанту, чтобы лейтенант повторил. Надо сказать Харли. А то второй день как утки во время сезона охоты!

— Харли! Они снова… Харли?… Сэм…Эй! — повернув голову, Алекс увидел, что напарник уронил голову.

— Нет… — отбросив свой карабин, сержант перекатился к нему. — Нет… Нет! Только не это!

Подняв его, Кшетуский увидел, что осколок разворотил висок. Это была маленькая ранка… Но… Его больше нет.

Сержант оттащил, корячась в тесной ячейке, его, освободив место за 'Марком'. Заняв место напарника, Алекс хладнокровно, не обращая внимания на всплески от пуль, что дождём колотились об бруствер, навёл на ближайшую огневую точку… Банг-Банг… Банг…

Разрывы гранат ложились точно там, где был враг… 'Нас хорошо учит дядя Сэм. Стране не нужно пушечное мясо! На… На… Жрите, самки собаки!'

Накрыв очередную огневую точку, я понял, что расстрелял весь короб и привстал, чтобы дотянуться до второго, который притащил со склада…

Константин Зыканов, сотрудник прокуратуры, Ганцевичи.

До Ганцевичей поехали через Барановичи. Для тех, кто не в курсе — объясняю: Ганцевичи — это такой поселок, рядом с которым находится РЛС 'Волга' — станция системы предупреждения о ракетном нападении — такое здоровенное железобетонное здание, на котором установлена под острым углом не мене здоровенная антенна, смотрящая, естественно, в сторону Запада — то есть прямо на Алоизыча, чтоб он ковриком подавился, гад. Как сказал подпол-'ртвшник' (он, естественно, позже раскололся, что об антеннах он знает то, что с их помощью можно ловить телепередачи — по своей ВУС подпол в лейтенантские годы был общевойсковиком) офицеры со станции заявили, что нужна она будет не раньше, чем у немцев залетают ФАУ-2, если залетают, конечно — отслеживать самолеты типа Мессеров, Юнкерсов и прочих Хейнкелей станция не могла — тем паче, в непосредственной близости — низковато летают. Но немцы-то об этом не знали! Надо отдать им должное — видимо, после того, как один из недобитых птенцов Геринга углядел это восьмое чудо света, гансы догадались, что эта хрень может иметь какое-то отношение к их попаданию в за… в большую черную дыру в плане господства в воздухе. Так как посылать к хрени разведчиков (говорят, даже Ю-86 не пожалели, не говоря о прочей мелочевке) оказалось делом неблагодарным — дивизион 'Буков' с 'шилками' впридачу, плюс еще извлеченные из какого-то загашника 'стрелы', сделали подлет к станции на дистанцию снимка недостижимой мечтой идиотов — немцы решили, в лучших традициях Сашиного младшего брата (я о том Саше, который в царя бомбу бросил, а не о капитане Кулькине, как вы могли подумать), пойти другим путем — то есть направить для изучения артефакта 'бранденбуржцев'. Как мы позднее выяснили, их выбросили с нескольких 'тетушек Ю' сразу за линией фронта, которую 'тетушки' (быстро все-таки учатся, гады) прошли, едва ли не цепляя колесами шасси за верхушки деревьев, потом поднялись на высоту около 400 метров — и сбросили диверсантов. Обратно, конечно, 'тетушки' вряд ли вернулись — ' а ля гер, ком а ля гер'. Но по порядку:

Первым шел колесный БТР — по-моему, восьмидесятый, но точно я не уверен — темно было, однако. За ним — мы в кунге 'МАЗа'. Мы — это наша команда и примкнувший к нам Старый, он же — Саша, он же — капитан Кулькин. Как рассказал Империалист мне и, естественно, ребятам, с которыми я его познакомил, Сашу выдернули из глубокой (не подумайте ничего плохого) запасной категории, повесили 4-ю звездочку и своим ходом отправили в Минск — принимать под команду то подразделение, которое ему соблаговолят всучить Папы С Большими Звездами. Всучили. Взвод студентов с 3-го курса БГУ — этих прямо с экзамена загребли. Ну, не совсем загребли — как сказали студенты, у них принимали экзамены настолько злобные преподы, что они предпочли толпой отправиться к начальнику военной кафедры и заявить о желании бить врага сначала на своей, а потом — на его, врага, территории. Старый седой полковник аж всплакнул — а мы поняли, что Сашин взвод состоит из 30 раздолбаев, которые были не очень готовы к сдаче (экзаменов, впрочем неэкзаменов — тоже). Оказывается, в Белоруссии сделали очень умный ход — решили, что молодые и умные головы в новых реалиях ценнее в тылу и ввели для студентов технических специальностей бронь — до момента не сдачи сессии, естественно. С другой стороны, в наших условиях взвод раздолбаев — это гораздо лучше, чем взвод мальчиков-ботаников, или, не дай Бог, девочек-снегурочек. Когда это воинство было вручено Саше — он натурально офигел, но, как специалист в области рекламы, и к тому же — бывший солдат стройбата, два бойца которого, как известно, заменяют экскаватор, был морально готов даже к такой неожиданности. Другим следствием добровольчества студиоузов и Сашиных связей явилось то, что вновь сформированное подразделение попало не в ряды белорусской 'непобедимой и легендарной', а было прикомандировано к центральному аппарату республиканской кровавой гебни, как потенциально надежный и преданный делу Лука… гмм…, короче, просто делу, отряд 'партизан'. А оттуда — прикомандировано к нам. Так что сейчас часть студентов составляла экипаж и десант БТРа — он тоже был с кафедры, а часть — сидела в кунге вместе с нами, уважительно прислушиваясь к разговорам Пап С Большими Звездами. Кстати, Сашу наши Большие Звезды абсолютно не смутили — все-таки опера и следователи — не строевая косточка, поэтому все общение проходило 'на ты' и без чинов. Ребят больше всего заинтересовало то, что еще на форуме мы обсуждали что-то напоминающее нынешние события — правда, там масштабы были поменьше — из более-менее близкого к нам временного интервала переносились области, или время переноса всей страны было не совсем эээ… правильным — все-таки 1953-й и 2010-й — это разные эпохи. Обсуждение проходило эмоционально, порой — на повышенных тонах — собачились, короче, покруче, чем на форуме — сказывалось отсутствие самых бескомпромиссных и самодурствующих (с) модераторов Рунета — интересно, кстати, где сейчас Командир Заградотряда? Может, китайцев с японцами двумя пулеметами сдерживает, тщательно следя, чтобы стволы не перегревались? Не обошлось и без обвинений в нашу с Сашей сторону — мол, накаркали, вОроны. Мы вяло отбрехивались в стиле 'что, и часовню тоже я?' — сказывалось, что и он и я, как и все присутствующие, за исключением студентов, не спали уже сутки — да и алкоголь еще не выветрился. Солнышко уже встало достаточно высоко — но, в конце концов, оно не помешало нам уснуть.

Сладкий сон в летнюю ночь (точнее, утро) был прерван самым жестоким образом — вскоре после того, как мы проехали Барановичи, заправились и повернули на юго-восток, нас разбудили взрывом гранаты под колесами БТРа и автоматными очередями из незнакомого оружия, впрочем, тут же перекрытыми гулким буханьем КПВТ и трещоткой ПКТ. По бронированному кунгу тоже зацокали пули — но тщетно: грузовик резко затормозил и мы посыпались из кузова.

По большому счету, спасло нас только то, что немцы были хорошо подготовленными профессионалами — в своих реалиях, естественно. То есть они знали, что 'броневик' можно угробить гранатой, брошенной ему под колеса, что 'броневик' может стрелять только из 1–2 пулеметов и что грузовик с пехотой должно поливать из всех не отвлеченных на бронник стволов до полного изрешечения кузова — причем без особого риска для себя, любимых. Так что когда, когда во-первых, БТР не взорвался, во-вторых — ответил им огнем не только двух пулеметов, один из которых оказался весьма неприятного калибра, но и огнем 8 автоматов (редиски сидели с обеих сторон дороги), а кузов грузовика упорно отказывался прошиваться пулями от ППД, немцы, наверное, почувствовали себя кисло. Еще кислее они почувствовали себя после того, как в их пулеметчиков, казалось бы, надежно укрытых от ответного огня за стволами толстых поваленных деревьев, Вова и руоповец Игорек, вспомнив чеченский опыт, быстро засандалили двумя 'Мухами'. Видимо, эти немцы еще не сталкивались с частями белорусской армии — и о возможностях 'шайтан-трубы' ничего не знали. Мы с Андрюхой благоразумно остались в кунге — не с нашими ПМ-ми воевать против автоматов. А студенты-партизаны оттягивались вовсю: вместе с нашими они залегли под МАЗом и поливали окрестные кусты из калашей от всей души. У оперов калаши были с подствольниками — и это стало очередной неприятностью для 'Бранденбурга' — сомнений в том, кто пытается гнусно наехать, у нас не было. Короче говоря, не готовые к такому развитию событий немцы предприняли очередной грамотный ход — то есть стали сматывать удочки, что не осталось незамеченным Михалычем. С криком 'Живьем брать, демонов' он попытался возглавить группу преследования, но тут же был сшиблен с ног капитаном Кулькиным.

— Ложись, идиот, подстрелят!

— Нам хотя бы одного взять надо — пытался отбиваться от Старого Михалыч, которого Саша цепко держал за берцы.

— Да после гранат может кто-то остался, а в лесу за ними бегать — точно пулю словишь.

Михалыч, немного подумав, прекратил попытки извлечения своих ног из рук капитана.

Дав немцам время не только смотать удочки, но даже разобрать их на колена и упаковать в чехлы, мы занялись осмотром мест, где должны были лежать немецкие пулеметчики. Студенты оцепили 'место происшествия', а экипаж БТРа, немного отошедший от 'кайфа', полученного в результате взрыва гранаты, связался с Ганцевичами по рации. Зачем? Тут все просто: особист подсказал, что на базе есть вертолетная площадка, на площадку намедни прилетел 'крокодил', и вертолетчики, наверное, не откажутся поохотиться за диверсантами, раз уж их лишили возможности охотиться за 'панцерами'. Так оно и оказалось — пока мы прочесывали окрестности, над нами с ревом прошла 'вертушка', ощетинившаяся 'нурсами'. Через пару минут откуда-то из лесу, справа от дороги, донеслись раскаты взрывов и грохот пушечных очередей — видать, летуны кого-то прищучили. Группа, ушедшая влево, осталась незамеченной.

Первого фрица нашел Вовка — нюх у него, наверное. Будет время — расскажу, как он вдвоем с приятелем из эээ… другой структуры задерживал чеченского террориста в Питере. Ну, может, не сейчас расскажу — но лет эдак через десять — точно. Одним словом, Вова набрел на контуженное взрывом 'Мухи' тело второго номера стоявшего слева от дороги 'Дегтярева'. Почему 'Дегтярева'? И почему второго номера? Потому что немец был в форме Красной армии и носил два треугольника в петлицах, и потому, что рядом с ним валялся не до конца набитый диск. А головкой-то его о дерево хорошо приложило — вон уже, синие круги под глазами нарисовываются, ЗЧМТ — гарантирована.

— Протокол писать будем? — прикололся Игорек.

— Ага. Счас, только понятых в лесу отыщем — и вперед — саркастически ответил Андрей.

Мы со Старым переглянулись: и почему дядя Саша живет в Москве? В конце концов, эксперт бы нам не помешал — не сейчас, конечно, но потом — всяко может быть. Надо бы связаться с ним по мылу, если инет заработает.

Еще два немца оказались мертвыми, как не попавшее под топор папы Карло полено — в том смысле, что им оторвало, по моему, все — от носа до 'гвоздика'. Третий немец — еще один 'второй номер' — был жив, но судя по всему — ненадолго. Тем не менее, студенты вкололи ему 'дурь' из шприц-тюбика (и куда только наркоконтроль белорусский смотрит), перевязали (видела бы эту перевязку моя жена — удавила бы) и, вместе с первым полудохликом, надежно принайтовили к крыше БТРа. Наши потери, кстати, оказались на редкость невелики — кроме слегка оглушенной гранатой 'мазуты' из бронетранспортера, пули поймать умудрились всего трое ребят из тех студентов, что ехали с нами в кунге — и то легко: не зря все-таки Старый настоял на том, чтобы мы все ехали в касках и бронниках — вот что значит умудренный жизненным опытом и рассудительный человек. Хуже пришлось Сереге — второму бхсснику: он словил 'дуру' филейной частью тела и теперь, лежа на пузе рядом с МАЗом, отчаянно матерился.

— Ну что, вроде закончили осмотр? Пора двигаться? — спросил Андрей.

— Вроде да. Только куда-то урки пропали. Куда их твой увел — поинтересовался я у Володи. Его коллега вместе с двумя операми розыска вскорости после окончания нашей 'стрелки' с 'Бранденбургом' уструячили куда-то в 'сторону моря', как тот южнокорейский 'Боинг'.

— Не знаю, щаз по рации свяжусь — ответил Вовка и связался.

— Через пять минут будем — ответил Коля — который коллега — мы тут кой-чего нарыли.

То, что было нам предъявлено через пять минут, заставило нас собраться в тесный кружок (собрались все 11 человек, включая Старого — вокруг лежащего Сереги).

Ребята нашли в лесу еще одного дохлого ганса. А у трупика нашли пистолет, который и изъяли 'как учили' — нежно, двумя пальчиками — и в пакет полиэтиленовый. Угадайте, почему? А потому, что изъятым пистолетом оказалась 'беретта-92' под патрон 9Х19 'Парабеллум'. Выпуск этого ствола начался только в 72-м году. 1972-м, естественно.

Сложностей с помещением для работы на станции не возникло. После того как нашу группу расселили по двум двухкомнатным номерам в имевшемся на базе домике для размещения 'крючков', а одного из гансов привели в пригодное для проведения следственных действий состояние (второй, к сожалению, все-таки откинул копыта по дороге). Нам отвели то, что и должны были отвести для работы такой, как наша, в условиях, приближенных к боевым — то есть комнату в бункере. Ну не могут же сатрапы вести допрос вражеского шпиона в каких-то других, более цивилизованных условиях? Традиция, понимаешь, а традиции надо уважать. Хотя, если честно, бункер оставлял гораздо менее гнетущее впечатление, чем следственные кабинеты 'Крестов' или 'Четверки' — озаботиться прикручиванием к полу столов и стульев на базе, видимо, никому не пришло в голову. Кроме того, отведенное нам помещение ранее по своим функциям являлось чем-то вроде камбуза — судя по наличию в нем холодильника, морозильной камеры и микроволновки, а также некоторого продуктового запаса. Другого, более подходящего помещения не нашлось — на выбор была либо комната для сна, либо комната для приготовления пищи — все другие подземелья РЛС были напичканы всяческой аппаратурой, и тащить туда немца было незачем. Старый, кстати, в подготовке этого действа не участвовал — он был по горло загружен проблемами размещения на базе своих бойцов — все-таки тридцать человек не служивших ранее парней двадцати лет от роду — это та еще головная боль.

В допросе первенца хотели принять участие все — в основном по принципу, достаточно четко сформулированному в незабвенном мультфильме 'Тайна третьей планеты' — 'А хотите, я его стукну — и он станет фиолетовым. В крапинку'. Но мы с Андрюхой твердо решили соблюдать нормы приличий, в смысле — процессуальные нормы. Ну — или почти. Все-таки найти в местных условиях адвоката в порядке 49-й было несколько затруднительно, да и с переводчиком, возможно, пришлось бы напрягаться. Однако, к нашему счастью, вторая проблема отпала сама собой — немец оказался вполне себе русскоговорящим. Вова, как старший из фэйсов, сказал, что он это зрелище пропустить не может в силу своих функциональных обязанностей, и нам пришлось с ним согласиться. Остальные торчали из-за полуоткрытой двери, являя собой картину, олицетворяющую стихотворение неизвестного прокурора из УСО. Вы не слышали об этом, без сомнения, выдающемся, литературном произведении? Сейчас я вам его процитирую. Называется 'Речь подсудимого':

Я стою тут весь пушистый,

Хоть тянул два раза срок.

А судья мне, как билетик —

Вдруг счастливый номерок.

Ты проникнись, заседатель,

Посочувствуй, прокурор.

Расскажу вам честь по чести:

Не грабитель я, не вор.

Я не бил в квартире тетю

И вещей ее не брал.

Что ж на следствии признался?

То с испугу все наврал.

Бил меня оперативник —

Бил со страшным злым лицом.

Стыд, что органов сотрудник

Оказался подлецом.

Он пинал меня часами

И давил, давил, давил,

Скрежетал зубами страшно

Словно нильский крокодил.

Я ж хотел еще и раньше

Рассказать, какой он зверь.

Но при каждом из допросов

Он мне рожи строил в дверь.

Мое алиби железно,

Хоть Витек и наркоман.

Но мой кореш любит правду,

Невзирая на дурман.

Помню я, в тот день мы пили.

Знать — других не бЫло дел.

Как, и Витьку посадили?

Что творится — беспредел…

Именно так все и началось. Возмущению младшего сержанта Алексея Федоровича Фролова, 1921 года выпуска, уроженца г. Буй Костромской области, холостого, сына Пелагеи Евграфовны Фроловой, проживающей в г. Буй, призванного Буйским РВК, имеющего 1-ю группу крови, не было предела. В качестве документа, удостоверяющего его личность, он силился предъявить уже изъятый у него медальон с двумя экземплярами заполненных вкладышей, в которых мы все, что он пытался нам поведать, прочитали самостоятельно — еще по дороге. Немца подвела немецкая аккуратность. Суть в том, что на бланке вкладыша, отпечатанного типографским способом, стояла дата его выпуска — 1937 год. Но Володя, нечаянно интересовавшийся еще в своей спецшколе вопросами подтверждения личности военнослужащих в зоне боевых действий, объяснил нам, что с марта 1941-го года бланк вкладыша был другим. То есть у нашего 'клиента' медальон был новый, а вкладыш в него — старый. Кто-то, может быть, на это бы и купился — мол, что было, то и выдали. Но, не я.

— Значит, зовут тебя Алексей, ты — боец… Ну, пока не важно, чего именно ты боец.

Я снял трубку стоявшего на столе внутреннего телефона и связался с дежурным по части.

— Дежурный по части капитан Хурбурмыркин — как и в случае с пилотом, разобрать фамилию было сложно, поэтому пришлось общаться почти официально:

— Товарищ капитан, это следственная группа беспокоит. У вас в части есть склад?

— Конечно, есть, товарищ следователь.

— А на складе есть бланки заявок на отпуск неважно чего?

— Так точно, есть.

— А не могли бы вы поручить отобрать несколько образцов бланков и направить бойца к нам, в застенки, с этими образцами?

— Сейчас сделаем.

'Алексей' недоумевающее смотрел на меня — наверное, никак не мог понять, с кем он беседует, почему его не бьют и где, в конце концов, жид-комиссар. Одновременно с недоумением он косил лиловым глазом (нет, нет — никаких незаконных методов — во всем виновата контузия) на россыпью лежащий на столе Вовкин 'Парламент' — пачку мы, от греха подальше, на стол не выкладывали — на ней было слишком много информации, не предназначенной для неокрепших арийских мозгов — начиная от страны, Минздрав которой в последний раз предупреждает, заканчивая местом изготовления этого самого 'Парламента'.

— Закуришь? — спросил Андрюха, традиционно выступая в роли 'доброго' следователя.

'Алексей' сглотнул слюну. Вова вставил ему в рот сигарету — руки допрашиваемого, во избежание эксцессов, были надежно скованы 'браслетами' за спинкой стула — и дал прикурить. Блин, ну всему этих фэйсов учить надо! Видели бы вы 'Лешины' глаза в момент, когда он прикуривал от пьезозажигалки! Я посмотрел на Вову пристальным взглядом в стиле 'еще раз — и в глаз', тот смущенно сказал 'Упс!' — чем привел пленника в еще более задумчивое состояние — видимо, значения слова 'Упс' он не знал — и теперь судорожно перебирал в голове список возможных расшифровок.

Тем временем к нам, пошебуршавшись о чем-то с операми на входе, зашел боец, притащивший кучу всяческих бланков заявок на отпуск того и сего.

— Ну, 'Леша', смотри. Вот этим бланкам, — показал я на разложенные веером на столе бумаги, — по два-три года. Видишь, какого они за это время стали цвета?

Бланки, естественно, были желтые — это выдающаяся особенность хранения бланков в России, со времен царя Гороха. Даже будучи упакованными в плотную оберточную бумагу, они ЖЕЛТЕЮТ.

— А теперь посмотри на свою ксиву, — я помахал перед его носом вкладышем, извлеченным из медальона. Бумага, выпущенная не позже 1937 года, была БЕЛОЙ. Не просто белой — идеально белой. — Так что, друг сердешный, давай договоримся так: ты не будешь тратить свое и наше время. Я человек от природы ленивый и крайне не люблю тратить свое время на очевидные вещи, поэтому предлагаю тебе следующее: ты сейчас быстренько рассказываешь нам все, что нас интересует, а мы — я сделал рукой жест, призывая в свидетели всех присутствующих — позаботимся о том, чтобы самый гуманный в мире военный трибунал отнесся к тебе с безграничной гуманностью — в рамках возможного, конечно.

Офигевший от прокола, допущенного его шефами при решении вопросов легализации в тылу РККА, 'Алексей', тем не менее, решил немного пободаться — правда, уже в другом ключе.

— Хорошо. Я признаю, что являюсь военнослужащим германской армии. Я — ефрейтор Алекс Красовски, 800-й полк особого назначения. Я являюсь военнопленным и требую, чтобы со мной обращались подобающим образом.

Интересно, он что — считает нас идиотами? Военнопленным он мог бы считаться, если бы был одет в немецкую военную форму и носил знаки различия, предписанные его званием. Неужели он думает, что мы (то есть наши предки) такого не знали? Но раз он решил придерживаться такой линии защиты — значит, у него есть аргументы в пользу такой линии. Так что мы поиграем по-своему.

— Вот здесь, дорогой ефрейтор, вы сильно ошибаетесь. Во-первых, ваш полк начал действовать на нашей территории еще ДО войны — и, следовательно, является не воинской частью, а БАНДОЙ. А вы, как член БАНДЫ, несете ответственность за все ее действия, даже если в них не участвовали лично. Кроме того, к вам вполне применима такая статья, как терроризм. В условиях военного времени — 'вышка'. Что такое 'вышка' вам, надеюсь, рассказывали?

— Рассказывали, — ответил немец, гордо вздернув подбородок, — смерть от пули — почетная смерть и я, как солдат, готов умереть за Рейх и фюрера.

— А разве кто-то говорил о пуле? — вступил в дело 'добрый' Андрюха. — Видишь ли, в чем дело, Алекс. Не знаю, что тебе говорили твои шефы про возможное предназначение объекта, которым вы столь настойчиво интересовались, но они в любом случае сильно ошиблись в своих предположениях. Смотри сюда. — Андрюха открыл холодильник, достал оттуда пачку сосисок, очистил четыре штучки от целлофановых оберток и, положив на пластиковую тарелочку, засунул сосиски в микроволновку, выставив таймер на две минуты. После чего — нажал кнопку.

Немец, тупо наблюдая за этими манипуляциями, силился понять, какое отношение сосиски имеют к задачам их задачи. Тем временем, кожура сосисок начала лопаться, они стали набухать и источать очаровательные запахи. Блин, с этой работой, как всегда, забыли перекусить — недаром язва — профессиональная болезнь следователей. Микроволновка, завершив процесс, звякнула, и Андрюха извлек из нее тарелку с ароматными изделиями белорусского пищепрома, после чего оделил сосиской всех и каждого — включая немца. К сосиске он присовокупил по кусочку батона. Немец, видимо, не менее голодный, чем мы, рефлекторно потянулся к сосиске с хлебом ртом (сейчас, наверное, еще пива и капусты потребует — наглости-то хватит), и в этот самый момент 'добрый' Андрюха продолжил:

— Так вот. То, что являлось вашей целью — это большой аналог этого маленького аппарата, — он показал на микроволновку, — и предназначен для того, чтобы поджарить как эту сосиску, — палец показывает на огрызок сосиски, понемногу скрывающийся в жующем немецком рту, — фюрера, рейхсфюрера, рейхсмаршала и всех, кому не повезет оказаться в радиусе 100 километров от вышеуказанных граждан в момент проведения процедуры.

Глотательные движения прервались. Сосиска осталась торчать изо рта. Вовка тоже во все врубился и немедленно подключился к нашей страшилке:

— К сожалению, у нас еще не произведены испытания изделия в натуре, хотя теоретические изыскания и действующая модель, — жест в сторону микроволновки, — показали весьма неплохие результаты. Поэтому нам нужен был доброволец — и мы тебя нашли.

— Ты кушай, кушай — не стесняйся, чувствуй себя как дома. Если мало — скажи, мы еще приготовим, — под исполненным животного ужаса взглядом допрашиваемого Андрюха извлек очередную порцию сосисок.

Через пару минут после того, как приглашенный боец, брезгливо поглядывая на немца, убрал остатки извергнутой его желудком сосиски, Алекс был готов к предметному разговору. Пригласив в застенок Михалыча, чтоб приглядывал за готовым на все 'полуфабрикатом' немецкого производства, мы втроем вышли из помещения — после таких выходок всегда стоит немного развеяться, буквально пять минут, прежде чем начинать говорить серьезно.

— Уважаю. — сказал Вова, пожав наши с Андрюхой лапы. — Монстры.

— А ты как думал? У нас все рано или поздно кололись. Ладно, работу надо работать. А что реально будем с гавриком делать, когда допросим по-полной?

— Как что? Вывозить на 'уличную' и побег организовывать, разумеется.

Наше намерение немедленно приступить к допросу Алекса было изменено после того, как прибежавший к нам солдат-срочник сообщил, что настало время прекратить дозволенные речи — в смысле, 'кушать подано, идите жрать, пожалуйста'. Отказаться от обеда мы были не в силах — после ночной аэрофлотовской курицы дальнейшее наше питание свелось к проглоченной в ходе психологического этюда сосиске, да и то — проглоченной только теми, кто в этюде участвовал. С немцем вызвался посидеть Игорек, сменивший Михалыча, а мы отправились в столовую, где с огромным удовольствием приступили к поглощению борща и гречневой каши с тушенкой. Вова, хитро улыбнувшись и подозрительно осмотревшись по сторонам, достал откуда-то из-за пазухи металлическую флягу, настолько помятую и исцарапанную, что сам факт ее наличия у аккуратиста Вовы нас просто потряс — Вова всегда очень бережно относится к своим вещам, настолько бережно, что может закатить скандал, если кто-то в его авто случайно стряхнет пепел от сигареты мимо открытого окошка. Отвинтив колпачок, прикрепленный цепочкой к горловине, Вова сделал глоток и пустил фляжку по кругу. Когда очередь дошла до меня, я тоже приложился и, занюхивая выпитую водку корочкой хлеба, внимательно посмотрел на армейское чудо, оказавшееся в моих руках. Фляга была металлического цвета — ни кусочка зеленой эмали на ней не осталось. На одной из ставших плоскими поверхностей мне при тщательном изучении, среди вмятин и царапин, удалось обнаружить надпись: 'А. В. 22.06.1941'. Андрюха, сидевший рядом со мной, недовольно пробурчал:

— Давай, давай. Не задерживай процесс, — и потянулся к фляге.

— Вова, а что это, — спросил я, показывая на надпись, — откуда у тебя этот раритет?

Нетерпеливый Андрюха вырвал флягу у меня из рук и, сделав изрядный глоток, сам в свою очередь начал рассматривать флягу, вызвав законное возмущение со стороны следующего на очереди Михалыча.

— Заметили? — улыбнулся Володя. Это дедовская — он с ней всю войну прошел, от 22 июня и до Праги. Хороший у меня был дед, говорят, был, только умер рано — раны сказались. Я его и не видел никогда — потом уже родился. А флягу мне отец отдал, она у меня в тревожном чемоданчике живет — и в Чечню со мной ездила, и в другие места.

— А где у тебя дед войну начинал?

— Начинал? Да где-то здесь — в 10-й армии. Он мединститут закончил в июне 41-го, и сразу — повестку в зубы, шпалу в петлицы — и в армию, военврачом 3-го ранга. 21-го только в свою дивизию прибыл, а тут сразу началось. Короче, 23-го дед попал в плен, а 24-го — сбежал, да еще как сбежал — захватил немецкий мотоцикл с бабками.

— Бабками?

— Ну этими, рейхсмарками. Они вдвоем с товарищем наехали на гансов, которые в легковушки под охраной мотоциклистов ехали — перебили их, короче, в машину залезли — а там мешки с деньгами. Загрузили мешки в коляску, и к фронту. Вышли к своим, там — туда-сюда, фильтр. А после фильтра деду при таком раскладе дорога была уже не в медицину. Войну он закончил начальником разведки танкового корпуса.

— Интересно, — задумчиво произнес сидевший за нашим столом Старый, — а ведь десятая армия в Белостокском выступе была, а это сейчас — Польша. Насколько я успел прикинуть, перенос-то произошел только по границам бывшего Союза — так что…

— Блин, неужели… — Володя даже побледнел.

— Кто его знает? Пошло-то все совсем не так — изменения такие, что тот, кто выжил, может погибнуть и наоборот. Но шанс есть.

— Надо немца трясти, как грушу — может, он в курсе, что там в выступе творится, — авторитетно заявил Серега, — дед — это святое. Я вон тоже своего не видел — но мой-то под Сталинградом погиб, так что и шанса нету. А тебе, Володь, сам бог велел поискать — так что никаких комплексов по поводу использования служебного положения.

— Может, через контору попробовать? — предложил Старый. У меня там все схвачено, так что если какая-то инфа о выступе есть — дадут.

— Саня, сделай — всю жизнь помнить буду, — просипел Вова, у которого от возникшего расклада даже дыхание перехватило. Если по официозу идти, через наших в Питере, Москву — хрен чего получится, там всем не до того сейчас. Это ж только на личном контакте решить можно!

— Попробую. Сейчас дожуем — и на телефон, будем решать вопрос.

— Какое 'дожуем'? Сейчас пошли!

— Во, блин. Дай хоть компот допить, — Кулькин глотнул из оказавшейся в его руках фляги, запил компотом, отдал флягу Сереге, — пошли. Встав из за стола, на котором осталась нетронутой его и Вовина каша, Старый решительно направился к выходу из столовой, следом за ним вприпрыжку понесся Володя.

— Так. Вовчик для работы временно потерян.

— Ничего, справимся. — Паша, второй фэйс, все время державшийся в тени коллеги, производил впечатление человека вдумчивого, немногословного и категорически серьезного. В Вовин отдел он пришел из войск, поэтому стоически сносил кличку 'Паша — молчи-молчи', которая успела уже стать известной и нашей команде.

— Немцу пожрать возьмем? — продолжил Паша.

— Угу. Сейчас. Уже в пути. Вазелин еще нужно заслужить, — Андрюха всегда был точен в определениях.

— А Игорек как же?

— Прапора предупредим, чтобы со стола не убирали — так что придет и поест нормально, никаких проблем.

Закончив прием пищи, мы отправились к томящемуся в муках неизвестности ефрейтору и Игорьку, которого, скорее всего, мучило чувство голода.

Протокол стал писать Андрюха. Во-первых, потому что это сейчас его работа, а во вторых — потому что у него с собой была сумка, в которой находился ноутбук и маааленький такой принтер — командировочный набор. В свое время предшественнику этого набора очень поражались в глубинке, когда Андрюхе доводилось туда приезжать — народ там еще вовсю на машинках стучал, а тут такое чудо чудесатое — толпами для просмотра сбегались. С тех пор, конечно, и ноутбук, и принтер в наборе поменялись, да и глубинка жила уже в ногу со временем, но таскать с собой свой 'рабочий инструмент' Андрюха так и не прекратил, хотя по уму — вполне можно было обходиться флэшкой с набором нужных формализованных бланков.

— А что это? — спросил немец, когда продукция фирм 'Сони' и 'НР' была извлечена из спортивной сумки и предстала перед его глазами. Он, видимо, любую незнакомую ему маленькую вещь теперь долго будет воспринимать как действующую модель очередной 'вундервафли' или, как минимум, продвинутое и усовершенствованное средство из арсенала Инквизиции.

— Вопросы здесь задаю только я — имей в виду. А вообще-то это — смесь печатной машинки и телетайпа. Знаешь, что такое телетайп?

— Нееет, — испуганным голосом ответил немец.

— Деревня. Так, пишем: республика Беларусь, поселок Ганцевичи. Мужики, а какую дату писать?

А это действительно был вопрос. Протокол допроса ганса нам нужен был для того, чтобы иметь процессуально оформленное доказательство по факту появления в руках 'Бранденбурга' современной итальянской 'пушки' — мало ли, как там и чего — всегда пригодится. А вот дата… Если написать сегодняшнюю — то немец, прочитав ее в ходе ознакомления с протоколом, может раньше времени врубиться в ситуацию. Если написать 23 июня 1941 года — то получается юридический казус — в принципе, в таком случае мы должны при оформлении протокола руководствоваться нормами УПК РСФСР аж 1923 года. Дилемма, однако. А фиг с ней, с дилеммой.

— Пиши — '23 июня 1941 года'.

— Думаешь?

— Уверен.

— Хозяин — барин. Если что — тебе его в трибунале отстаивать. (трибунала-то, правда, не планировалось — немцу решили дать сбежать. Не в розыск же его объявлять, в самом деле? Папашу Мюллера при получении такого поручения из Интерпола кондратий хватит, особенно когда увидит, кто кого и за что разыскивает. Шутка.).

Андрюха между тем записал в протокол всех присутствующих — формалист чертов — и приступил к выяснению личности ганса. Тот действительно оказался 1921 года рождения — только родился, естественно, в Германии. Русским он владел в силу того, что его папик, прибалтийский немец, до революции тащил службу в какой-то из тогдашних госконтор в Питере, а после революции, соответственно, свалил в Фатерлянд, где и женился на его, Алекса, мамане — дочери тамошнего кулака из Нижней Саксонии. Так что в своем предположении о деревенском происхождении ганса Андрюха был недалек от истины, а сам ганс оказался отчасти нашим земляком — по папе. Разъяснив Алексу его права (что явно было им расценено, как изощренное чекистское издевательство), мы приступили собственно к беседе. Нас волновали, по большому счету, всего три вопроса: сколько диверсантов было направлено к станции, где находятся остальные и откуда его кореш надыбал такую модную 'пушку'. Алекс не стал тянуть хвоста за кот и сразу раскололся до самого донышка: сбросили их с двух самолетов, две группы по 18 человек в каждой, в группе — по два пулемета, все — с автоматическим оружием. Оружие, кстати, у всех советское. Их группа пешедралом после сброса, обойдя сами Ганцевичи с юга, приперлась к показавшейся ее командиру удобной для базирования деревне с говорящим названием Крысаничи. Там двое гансов, среди которых был и Алекс, переоделись в имевшуюся у них с собой гражданку и направились в деревню выяснять обстановку. И тут-то их поджидал настоящий сюрприз. Оказалось, что в деревне, расположенной на приятном удалении от Локтышинского водохранилища, гуляла приехавшая с рыбалки братва — как местная, белорусская, так и заезжая из Тбилиси (ну да, а фигли — визового режима нет) и Москвы. Братки, когда сладкая парочка гансов к ним подвалила, сразу вычислили, что что-то в облике пришельцев не есть так (ну да, представляю реакцию братков на появление двух молодых клоунов в прикиде, состоящем из 'вещей старинных, цены немалой'). Как сказал Алекс, их приняли поначалу за 'мусоров', хотя они отнюдь не походили на мусорщиков, а были одеты, по советским меркам, весьма респектабельно, и хотели зачем-то увезти в лес и даже немного побили. Но тут его напарник, который до вступления в 'Гитлер-югенд' был одним из предводителей уличной банды в Гамбурге, сказал, что они — в смысле, он и Алекс — на самом деле немцы, находятся здесь по делу. Братки, бухавшие вторые сутки подряд в глуши, коей являлись и деревня, и берег водохранилища, о случившемся казусе, видимо, ничего не знали — и стали подробно выяснять, что за дело и почему они — немцы — делают дела на чужой 'грядке'. Напарник Алекса, нюхом почувствовав родственную душу и предполагая, что русский криминал будет естественным союзником Вермахта, заявил, что они должны убрать Цанаву. Это заявление вызвало живой отклик у представителей той части братвы, которая являлась носителями особого выдающихся носов — они явно были тифлисцами. После некоторого обсуждения 'носатые' заявили, что Цанава Кутаисский, щени деда, 'в натуре', достал всех, если за ним даже из Германии приехали, что работая по контрабасу (Алекс отметил, что ранее Абвер не располагал сведениями о наличии у начальника НКВД Вейсруссланда — Белоруссии увлечения игрой на музыкальных инструментах, тем более — таких специфичных, как контрабас), он так демпингует при поставке стволов (об участии Цанавы в торговле лесом Абвер также ничего не знал), что достал всех, и поэтому они, настоящие тбилисские воры, могут даже помочь немецкой братве в реализации такого благородного дела. После этого носатые скептически покосились на отобранные у Алекса и его напарника ТТ, удивившись, правда, тому, что такие старые пистолеты (какие старые? 39-го года, двух лет еще нету) находятся в таком приличном состоянии. Похвалив гансов за то, что они хотя бы китайскими подделками не пользуются (очередная зарубка — Китай подделывает русские пистолеты? Интересная информация, особенно — для японцев), 'носатые' предложили им за чисто символическую цену оружие, с которым должен идти на Цанаву, как они выразились, 'настоящий мужчина' — и показали Алексу и его напарнику итальянский пистолет — отличный автоматический пистолет, о существовании которого в Германии даже не подозревают. После ознакомления с конструкцией и пары-тройки пробных выстрелов немцам предложили заплатить за два пистолета по 800 'баксов', в 'евро' или 'деревянных по курсу'. Что такое 'евро' и 'деревянные по курсу', Алекс не знал, а его напарник сказал, что баксами итальянская мафия, делающая дела в США, называет американские доллары. Долларов у них с собой, естественно, не было — были только советские рубли у командира группы да небольшой запас золота в царских червонцах — золото оно всегда золото, может помочь даже при общении с НКВД. Напарник Алекса, проявив недюжинную смекалку, объяснил носатым, что они здесь не одни, что у их друзей есть гораздо более серьезное оружие, но они, тем не менее, готовы заплатить за пистолеты золотом и даже договориться о чем-то большем. Правда, за золотом надо сходить к их старшему. После этого Алекса оставили — завели во двор двухэтажного дома, во дворе которого стояли три больших сверкающих автомобиля, с колесами, как у грузовика, и множеством фар на крыше — Алекс никогда не слышал, чтобы фирма 'Мицубси' делала такие красивые машины, всегда считал, что она производит самолеты по немецкой лицензии. Напарник ушел за золотом. Вернулся он не один — вместе с заместителем командира группы, фельдфебелем Бурхардом, который мало того, что договорился о покупке двух пистолетов — отчаянно торгуясь, он сумел скинуть цену — но и о том, что, если возникнут какие-то проблемы, то они смогут найти приют у 'носатых' и их товарищей. Пистолеты забрали себе командир группы и Бурхард. Русских бандитов решили пока не ликвидировать, предположив, что они, находящиеся в конфликте с властями, могут быть полезны при новом порядке, который так или иначе будет здесь установлен. Он, Алекс, уверен, что после того, как их группа понесла потери, оставшиеся вернутся в Крысиновичи — тем более что там, по договоренности с 'носатыми', в одной из хозяйственных построек на время выхода в рейд до дороги к 'этому кошмару' остался радист. Когда носатые увидели рацию, они отнеслись к группе с подобающим уважением — один из них даже сказал, что люди работают по-серьезному, не с мобилами на дело идут — через биллинг не вычислишь. Что такое 'мобила' и 'биллинг', члены группы не знали, но предположили, что это названия русских полевых телефонов в смешных деревянных коробках и с толстыми тяжелыми проводами. А где находится вторая группа, он, Алекс, не знает — возможно, это известно командиру, но похоже, что если у нас находится один из пистолетов, то командира или Бурхарда мы убили. Тут в разговор вступил 'Паша молчи-молчи', выдавший словесный портрет дохлого немца, у которого был найден ствол. Немцем оказался командир, обер-лейтенант фон Корнатцки, ныне покойный. Возможная цепочка для выхода на вторую группу 'Бранденбурга' оборвалась.

К концу записи столь феерического бреда в протокол все присутствующие, за исключением Алекса, старательно напрягали все мышцы лица, чтобы не впасть в неконтролируемый хохот. После того как Алексу освободили руки и он прочитал протокол, подписал его где положено — под правами, отказом от переводчика и, собственно, феерическим бредом, немца забрали два орла из состава команды Старого и отвели в камеру, являющуюся, по совместительству, местной губой.

Смеялись мы долго — изложенное Алексом понимание понятий 'мобила', 'биллинг' и, особенно, 'контрабас' наркома довело нас до истерики.

Отсмеявшись, стали думать думу — у нас на повестке дня деятели из 'Бранденбурга' с примкнувшими к ним 'носатыми' — на лояльность грузинских воров рассчитывать не приходилось, впрочем, на лояльность местных или московских братков — тоже вряд ли. Точное количество 'носатых' и 'неносатых' Алекс сказать не мог — но только он лично видел как минимум 8 человек, а ведь кто-то мог еще находиться в доме. Плюс — половина из уцелевших немцев. Прикинули: немцев было 18, сидели в засаде, скорее всего, по 8 и 9 человек. Минус — по два пулеметчика из каждой группы, минус — остатки той половины группы, которую приласкали с 'крокодила'. Таким образом, к 'носатым' и 'неносатым' могут вернуться 6 или 7 немцев, плюс — радист. Итого — не менее 16 человек, как минимум часть из которых вооружена автоматами. Мда… Задачка.

Наши размышления были прерваны ворвавшимися в бункер Саней и Володей.

Найти Володиного деда, естественно, не удалось — впрочем, никто и не ожидал, что это получится быстро. Сам Вова помнил номер армии, в которую 'позавчера' приехал дед, но вот номера дивизии… Номера дивизии он не знал вообще. Знал только, что дивизия была пехотной, то есть стрелковой или мотострелковой. Как удалось узнать Старому у своих приятелей из госбезопасности, ситуация выглядела следующим образом: дела в Белостокском выступе обстояли лучше, чем в прошлый раз. Точнее, немцы, оставшиеся без разведки и воздушной поддержки после избиения, устроенного им белорусской ПВО, стали воевать немножко хуже — блицкрига как-то не получалось. Армии, сосредоточенные в выступе, оставшись без связи с Минском и Москвой, лишенные мудрых руководящих указаний Павлова и Генштаба, вынуждены были действовать по собственному усмотрению. Почему-то во многих случаях такие действия оказались тактически гораздо более грамотными, чем те, которые эти же части с этими же командирами совершили 'прошлый раз'. Одним словом, комитетчик, с которым беседовал Саша, записал данные Володиного деда и пообещал при первой же возможности навести о нем справки у начсанарма-10 — но только тогда, когда для этого созреют условия. На настоящий момент, к сожалению, попытки 'потомков' установить связь игнорировались 'предками' — видимо, воспринимались ими, как дешевая провокация. Что ж, приходилось довольствоваться и этим.

Когда Володя прочитал протокол допроса ефрейтора, у него возникла шальная мысль. А что, если немного изменить наш первоначальный план? Знает ли кто-то из засевших в Крысиновичах немцев о местонахождении второй группы — большой вопрос, но то, что об этом рано или поздно может узнать радист, сомнений не вызывало. Значит, что? Правильно, радиста надо брать, причем — живьем. Брать не только физически, но и под контроль. Из опыта общения с Алексом у нас сложилось впечатление, что лучшим способом взять под контроль будет оглушить его какой-нибудь технической новинкой (впрочем, для него любой образчик имеющейся на станции аппаратуры будет новинкой, за исключением, может быть, телефонов — армейские аппараты недалеко ушли от того, что было в 41-м году). Оглушить психологически, а не по голове — для этого-то армейские телефоны как раз подходили как нельзя лучше. Но вот как взять самого радиста так, чтобы он не успел даже прокукарекать, было для нас вопросом из вопросов. Имеющийся у оперов опыт выманивания клиента в подходящее для дальнейшего вязания место явно не годился, штурм с привлечением Сашиных орлов, солдат с базы, бронетехники, вертолета и прочих сенокосилок с вертикальным взлетом исключался, если, конечно, радист был нужен нам живым. То есть в принципе, вариант с ночным штурмом, конечно, возможен — но только в том случае, если мы будем четко знать, где находится радист, и будем уверены, что он при штурме не пострадает. А для этого нужно знать, где радист имеет место быть. Узнать это можно двумя способами — или захватить 'языка', или заслать в Крысинычи своего человека, причем заслать так, чтобы ни у 'носатых' с 'неносатыми', ни у немцев не возникло никаких подозрений по поводу засланца или засланцев, а лучше — сделать и то и другое, и можно без хлеба. Местным немцы, скорее всего, о полученных от нас звиздюлях ничего не расскажут — негоже подрывать авторитет органов будущей государственной власти и управления, гестапо за это по головке не погладит, а если и погладит — то горячим утюжком. Значит они и дальше будут рассказывать байки о Цанаве — если, конечно, их кто-то попросит что-то рассказать. Задавать много вопросов — тоже не будут, не то у них сейчас настроение и не то количество народа, чтобы связываться с местным криминалом, который, как и любой местный криминал, лишних вопросов не любит. Итак, нам нужен тот или те, кто не вызовет подозрений прежде всего у 'братков' — если 'гостей' нормально встретят братки, то и немцы к гостям претензий иметь не будут. Кто поздним вечером в деревне, стоящей на дороге между водоемом и цивилизацией, не вызовет подозрений? Правильно, рыбак. Или рыбаки. У которых, к примеру, сломалась машина.

Через час мозгового штурма два 'джипа', имевшихся на базе, были конфискованы у их владельцев — командира и начфина. Они, конечно, повозмущались, но после Володиного грозного 'Надо, Федя, надо' решили, что это будет их личным взносом в фонд обороны, вырвав, правда, из нас обещание вернуть тачки в целости и сохранности, или самим решать проблемы со страховой и вызовом гаишников на место ДТП, в неизбежности которого они были практически уверены. Несколько бойцов сгоняли на квартиры к офицерам и вернулись, плотно затарившись удочками, спиннингами, подсаками и резиновыми лодками. Из сложенного в кучу рыболовного барахла были отобраны самые дорогие и новые экземпляры, которые Игорек и еще трое 'урок' торжественно загрузили в 'Мицубиси Монтеро Спорт' начфина и 'Форд' командира. В 'Форд' загрузили, кроме того, несколько приспособлений для причинения ущерба жизни и здоровью граждан, неграждан и лиц без гражданства — самых модных из тех приспособлений, которые имелись в нашем распоряжении, а в 'Мицубиси' — самое приличное спиртное из того, что удалось нарыть по офицерским заначкам — в этом деле практически бесценной была помощь особиста. Не знаю, как там у него с отловом шпионов, но вот то, кто с кем пьет и где что держит из закусить и выпить, он знал преотлично. После этого опера, предварительно содрав с камуфляжей знаки различия, звездочки и эмблемы, погрузились во внедорожники, а мы — в МАЗ и БТР. Дорога до 'места поломки' заняла часа полтора — присмотрев подходящую по глубине, ширине и наполненности лужу, в нее загнали 'Форд', чуть сзади в лес заехал МАЗ, а чуть впереди — БТР. Как говорится, это — для себя, это — для любимой, это — на всякий случай, а случаи бывают разными. Выполнив все эти манипуляции, посадив вокруг лужи Саниных орлов, мы собрались у 'Мицубиси'. Там Игорек и его напарник хватанули для храбрости и запаха по глоточку виски (начфиновского, само собой) и поехали брать 'кривого'. То есть вытаскивать 'кривого', а лучше — двух — к нашему стойбищу. Врубив при этом на полную катушку диск группы 'Любэ'. Громкая музыка была одной из составных частей нашего иезуитского плана.

Когда мы рассказали приехавшим 'браткам' о том, что произошло в окружающем мире за последние пару суток, первое предположение, которое они высказали по этому поводу, нас весьма позабавило: 'ментовская подстава', как выразился в свое время праправнук Грибоедова (того самого) после того, как в питерскую больницу — небезызвестную больницу на улице Арсенальная, где он, правнук, был смотрящим, привезли из СИЗО одного народного избранника, сменившего кресло в Мариинском дворце на тюремную камеру, в связи с сугубо нетрадиционными отношениями с отдельными представителями (отнюдь не представительницами) подрастающего поколения. Кстати, в свое время этот избранник был самым молодым народным депутатом СССР — именно там его и ввели… в круг, так сказать. Ну да о чем это я? После того как "клиентам" дали послушать новостные передачи нескольких радиостанций, даже им пришлось признать, что организация такой подставы против них лишена какого бы то ни было смысла — овчинка выделки не стоит. А вот дальше началось самое интересное: хозяина дома, к нашему изумлению, больше всего удивил сам факт 'наезда' немцев — это что ж получается, те самые тощие фрау и толстые герры, которых он сцаными тряпками гонял на всех курортах, от Турции до Таиланда, решили побыковать? Они что, край поля не чувствуют? Вообще поляну не секут? Дальнейшие его комментарии состояли из того, что в стенограммах аудиозаписей, приобщаемых к материалам уголовного дела, обычно стыдливо именуется 'Нц'. Когда он выговорился, до него стало медленно доходить, что те, которые 'наехали' — это совсем не те, кого гоняют сцаными тряпками. Бурное возмущение сменилось глубокой задумчивостью. Двое высказались в том ключе, что теперь — все, северный пушной зверек. Все реальные темы прикроют, гайки закрутят, нормальным пацанам будет век воли не видать — в прямом смысле этого выражения. Да и мораторий, скорее всего, отменят. Еще один был озабочен тем, что все бабки, вложенные в товар, который ждали из Польши, ушли псу под хвост, товара нет, а конкретным людям, которые товар ждут, всякие катаклизмы — по барабану, на счетчик с полтычка поставят, а то и вообще… Еще двое молчали. Просто молчали.

— Ну а вы что молчите, как рыбы об лед?

— А что говорить-то? Надо в Москву ехать да в военкомат двигать — мы сейчас все в одной упряжке будем, и пацаны, и менты. Не верите? Ваше дело. Только у меня дед под Москвой без руки остался, пока пацаном был — много чего мне порассказывал. Это ж беспредельщики, хуже ваших тамбовских — их гасить надо, без базара…

Так. Интересно.

— Ну а ты?

— Я? Я во вторую войну Грозный брал, под Комсомолом был — мне сам бог велел. Только вот в Москву — не поеду. Здесь пойду, если возьмут. И если отпустите.

— И я тоже, — подал голос хозяин, — все одно либо сюда заберут, либо вы туда заберете, — скрещенными указательными и средними пальцами обеих рук он изобразил решетку. Только вот что с теми делать — ну, которые у нас ночуют? Они ведь из этих, точняк?

— Точняк, точняк. Только о других ваших гостях тоже подумать надо. Кто его знает, кого они сейчас, после августа, полюбят больше? Тем более что их Мишико — просто копия Адольфа.

— Да ты чо? Они его сами удушить готовы, педика! Нормальные пацаны. Да и грузин там только одни — Заза, а двое — абхаз и вообще ассириец.

Ой, млин. Где же тут переводчика с ассирийского искать, если что? Они же, как залетают, про русский язык говорят, что раньше — не знал, а теперь еще и забыл.

— Ладно. Сначала все равно надо будет брать, а потом разбираться.

— Ну, берите. Нас только не вплетайте — западло это.

— Вот уж хрен ты угадал. Ты подумай, кто немцам стволы толкнул? Ты можешь зуб дать, что они не в курсе были того, что происходит? Ты с ними все время был? Гарантируешь, что они радио в машине не слушали?

— Ну, я их спецом не пас, но думаю — вряд ли. Хотя кто их знает.

— Не брать их мы не можем — если с немцами заморочка начнется, станут уходить огородами — вылавливай их потом. Если с ними как с людьми договариваться — это их в машину вести, радио ставить да потом объясняться полчаса, а немец на стреме — не глухой, глухих в разведку не берут. Да от вас и требуется-то — показать, где их матрасы. Они в одной комнате устроились?

— Ага. Там кровать двуспальная и кресло раздвижное — мы когда уезжали, они допивали и в люлю собирались.

— Серый, ты чо — обурел вконец? Пацанов продаешь? — возмутился один из двух озабоченных миграцией полярного лиса в южном направлении.

— Не быкуй. Твой номер по жизни — шестнадцатый. Ты кто? Ты никто, звать тебя — никак, и вообще, ты — уволен, нах. Будет тут всякое мурло меня жизни учить, — хозяин, которого, кстати, звали Леней, точнее — Леонидом Григорьевичем (молод, пожалуй, для Григорьевича-то в тридцать лет отроду да в таких обстоятельствах, ну да пес с ним).

— Саня, по-моему три пары ушей в этой компании явно лишние, — Володя решил, что круг привлеченных к сотрудничеству явно пора ограничивать теми, кто сотрудничать желает.

Саня свистнул студентов, торчавших снаружи и занимавшихся подкормкой кровососущих. На троицу, не проявившую энтузиазма в деле смычки двух противоположностей, одели браслеты и уволокли в лес, в направлении БТР. Опера, кстати, БТР весьма одобрили — полезная вещь, ничуть не хуже, чем батарея в кабинете. Скобочек всяких много, есть куда хорошего человека пристегнуть.

— Делаем так, — Володя явно решил занять место дирижера в этом акте, — едем на двух машинах, нашей и одной вашей. В первой машине — вы втроем и я, во второй — убойщики и убоповцы. Прокуратуру и бэхов — не берем. Вам там ловить нечего.

— Володя, а ты не дохера на себя берешь?

— Не дохера, а в самый раз. Извини, Михалыч, количество посадочных мест ограничено, а больше машин гнать нельзя.

— Можно, легко. Тебя что останавливает? Что тех троих уродов с собой не взять? Ну так эта проблема — решаема. Мы в свое время, когда подпольные цеха водочные были, знаешь, какую шутку проделывали? 'Автор за произведением' называется. Хозяина брали и поили его же собственной продукцией до такого состояния, что он отрубался вмертвую. Несмотря на все визги о том, что ему пить Коран не позволяет. Когда просыпался — с первого в жизни сушняка был готов на все, даже телефон Корана вспомнить.

— Ты хочешь сказать…

— Ну да. Слегка переигрываем. Бухла у нас достаточно, напоить троих — хватит, еще и останется — на совесть затарились. Так что едем на четырех машинах — трех напоенных — во вторую сажаем. И прикинь, какая фишка — если часть народа уйдет с грузинами разбираться, а часть — останется бухих перетаскивать, а останется — всего лишь пятеро, то что должен будет сделать немец, который на стреме, чтобы не испортить отношения с хозяевами фазенды?

— Михалыч, тебе кто-то говорил, что ты гений? Тебе надо в нашу контору перебираться, ты ж у себя гниешь на корню.

— Вот еще. Таити, Таити. Не были мы ни в какой Таити. Нас и здесь неплохо кормят. Подъезжать будем как решили?

— Само собой. С песнями, плясками и цветомузыкой.

— А мне что делать? — Старый был совсем не прочь присоединиться к спецоперации.

— Саня, тебе — руководить вверенным личным составом и ждать нашего возвращения с таким же томлением, с каким Пенелопа ждала Одиссея, — ответил не чуждый классики Игорек.

— На том и порешим. Ну давай, Михалыч, корми учителя грибами.

Для того, чтобы вусмерть, до потери чувствительности, напоить троих отказников, нам хватило сорока минут. Первый раз в жизни видел, чтобы люди так возмущались качественными крепкими алкогольными напитками, недолго, впрочем, возмущались. Где-то минут через десять после того, как последний из них сделал последний глоток (кстати, уже абсолютно добровольно, с разглагольствованиями о том, что менты — козлы, на которые, впрочем, уже никто не обращал внимания — пусть покуражиться напоследок), клиенты созрели и были готовы к нуль-транспортировке. Нуль — потому что именно нуль они из себя и представляли, кроме неразборчивых звуков, ничего не издавали, спали, как сурки.

Одесса. Военный пенсионер Сергей Акимов

Проснулся рано, когда жена стала собираться на работу. Вчера вечером рассказала, что обменники прекратили скупать валюту, кроме российской и белорусской, зато доллары и евро продавали без ограничений, причем курс продажи упал сперва вдвое, а концу дня и втрое против позавчерашнего дня.

Включил телевизор. Передавали, который уже раз указы, о введении военного положения и мобилизации военнообязанных. На 5 канале лидеры оппозиционных партий распинались в своей любви к Украине и готовности защитить ее от подло напавших агрессоров, наперебой призывали своих сторонников оказывать сопротивление захватчикам, в то же время остерегая власти не заходить слишком далеко в сближении с Восточным братом, чтобы не потерять независимость страны. Идиоты — они что, надеются, будто страна сможет выжить одна в послевоенном мире без тесной кооперации с РФ, РБ?

Новостные программы показывали немногочисленные сводки с мест боевых действий, сопровождаемые кадрами любительских съемок на мобилки и видеокамеры. Составить из этих разрозненных сведений цельную картину у меня не получилось. Пока можно было говорить о том, что немцам (а это оказались действительно войска вермахта — были и кадры с взятыми в плен фашистскими летчиками) удалось захватить Львов, Ковель, Ужгород, Черновцы. Сообщалось о разгоне немцами Львовского областного совета и казни всех его депутатов, зверствах пришедших с фашистами и присоединившихся к ним местных украинских националистов. Чуть более широко освещалось прибытие в страну российских авиационных и воздушно-десантных частей, показывались кадры погрузки в эшелоны войск и военной техники, направляемой Россией в Украину.

В Молдове румыны взяли Кишинев и двигались в сторону Тирасполя и Бендер. Войска ПМР готовились отразить нападение. В тоже время Тирасполь обратился к жителям прилегающих украинских областей с призывом оказать помощь республике — приглашались добровольцы.

Пасынок вчера допоздна сидел во дворе с ребятами, а сегодня мне заявил, что поскольку его не призывают, то собирается поехать в Тирасполь в компании приятелей, чтобы бить румын, раз уж немцы Одессе пока не угрожают. Мои разъяснения, что игра в Контр-Страйк отнюдь не заменяет реального умения владеть оружием, и вряд ли ПМР нужны необученные солдаты, наткнулись на встречный вопрос — а как было в Отечественную, ведь приходилось и тогда бросать в бой неподготовленных?

Да, наверное, мы все же плохо знаем молодежь — под внешней апатией и развязным поведением — все те же яростные и романтические сердца. Как я ему позавидовал — самому-то уже не поехать — ни бегать толком, ни ползать уже с моим-то радикулитом не смогу. Разумеется, если враг дойдет до Одессы, то отсиживаться в подвале не останусь — на баррикаде с автоматом или пулеметом я лишним не буду.

С трудом удалось уговорить пасынка с другом подождать еще день-два — румыны — не немцы, получив отпор — остановятся, да и авиация Южного оперативного командования наверняка по ним работать будет. А если все же они понадобятся — что тут до Тирасполя ехать-то — часов шесть, так что успеют повоевать.

Опять засел за телефон.

Звоню отцу в Симферополь — вчера с ним говорили, но все-таки восемьдесят три года, сделал ли все как надо? Сделал, бодрится — мол у нас всё есть, больше волнуется за меня с внучкой и за второго сына, который в Москве — того могут призвать — полковник запаса все же. Особо страшного, конечно, ничего в этом нет — тот военный строитель, так что на фронт вряд ли попадет, но услать куда-то к морю могут. Братишка заканчивал ВВИСКУ Ленинградское по специальности строительства военно-морских баз, или как там она точно называется, не помню — прельстился морской формой, хотя прослужил весь срок в МВО и носил обычную армейскую. Но сейчас, возможно, потребуется восстанавливать разрушенные и заброшенные базы…

Снова в Крым — двоюродной сестре — что там слышно? Рассказывает со слов мужа — тот работает водителем троллейбуса на ялтинской трассе — вроде пытались бомбить Севастополь, но флот посбивал всех. В Алуште и Ялте спокойно — еще бы, там столько правительственных дач, что они наверняка ПВО прикрыты.

Глянул в окно — там внизу машины что-то рассигналились. Сосед с пятого этажа пригнал фургон и таскает какие-то коробки домой. Ну да, он же на седьмом километре торгует, а теперь про турецкий и китайский ширпотреб придется забыть надолго, если не навсегда. Да и с мясными продуктами будет тяжеловато — ни "ножек Буша", ни польского или аргентинского мяса, что на колбасы идет.

А жарко-то как! Еще и отопление работает. Нет, потрогал батарею — отключили. А солнце что-то больно высоко стоит — не подумаешь, что конец октября.

Опять телевизор…

Руководство страны проводит политические консультации с другими странами бывшего СССР — понятно, обсуждают, что делать и кто будет главный. А ведь сильнее нас никого сейчас на планете нет, даже если учитывать тот бардак, что сотворен с промышленностью… Вот политикам простор для предположений, какие амбиции могут осуществиться.

Интересно, сейчас же начнется передел власти, что у нас, что в России — те, кто держал свои деньги на Западе, их потеряли, да и Россия свой резервный фонд в штатовских банках тоже. Во! Передали распоряжение Нацбанка — приостановлена деятельность всех коммерческих банков, вклады заморожены. Банки обязаны выплачивать только пенсии и заработную плату.

Ох и не завидую я властям — столько проблем навалилось и все срочные, да еще и война…

Ну ладно, власти — властями, а народу-то что делать? Как дальше жить будем?

Звонок. Василий — бывший сослуживец. По поручению Самвела звонит. Предлагает вернуться на старую должность — молодых офицеров забирают в войска, а работу делать надо…

Горьковская область. Максим Андреев. Безработный.

Ночной секс после бани был прост, незатейлив и контрацептивен.

Ольга, как обычно, была сверху, руководя телом Максима. Он, было, попытался не надеть презерватив, однако девушка строго его предупредила:

— Рано еще.

Пришлось кончать как обычно — быстро и в резинку.

В других углах небольшой комнаты тоже стонали недолго. Не время для утех. Нужно выспаться. А секс — лишь способ разрядки нервного напряжения.

Несмотря на разрядку, Макс уснул не сразу. Волновали его три вещи.

Первое — они так и не успели заготовить годовой запас продуктов, патронов, одежды и прочих полезных вещей.

Второе — они уехали очень недалеко. А если натовцы ударят ядерным оружием по Дзержинску? Помесь радиации с химикатами может достигнуть дачного поселка в считанные минуты. Успеют ли они собраться? Не, конечно, Рустэм пояснил, что Роза Ветров в это время благоволит к выживальщикам. И отравленный воздух, после того как накроет город, скорее всего поползет на запад. Ну а вдруг? Мало ли что?

И третье… Как там мама? Нет, все это было уже обговорено десятки раз. Выжить должны сильнейшие. Пенсионерам нет места в новом мире. Да и что они могут-то? 'Одним вздохом отравленного воздуха они спасают нас!' — говорил Рустэм. 'Глоток, который не достанется нам и нашим детям!'. Он был прав. Конечно. Но душа саднила…

В Нижнем они застряли.

Часть дорог была зачем-то перекрыта БТРами. Открытые были забиты автотранспортом. Заправки работали через одну. Макс в очередной раз порадовался, что они успели запастись пятью двухсотлитровыми бочками с бензином, закопанными на Базе. Впрочем, в 'Газельке' плескалось еще топливо. В трех канистрах.

— Хаос… — мрачно сказал Рустэм, осторожно объезжая приткнувшийся к тротуарному бордюру 'Ниссан'. — Как и было все описано. Надо было ночью ехать, все-таки. Макс! Видишь, машины встали? А магазин видишь?

— Ну…

— Возьми две… Нет! Три упаковки минералки и три пива. Деньги есть?

— Ага, Командир!

— Действуй!

Макс выскочил из 'Газельки', громко хлопнув дверью. Пробежал несколько метров, громыхая 'Коркоранами'. На них пришлось кредит брать. За который он так и не расплатился еще. Ну и не расплатится теперь уже никогда. Да и пошли они все!

А в магазине… Маленький магазинчик из серии 'рядом с домом', в котором всегда продавался всегда лишь алкоголь, табак, хлеб да молоко с котлетами. А в магазине было столпотворение. Люди скупали соль, спички, макароны, рис… Брали десятками упаковок. За прилавком метался взмыленный азербайджанец и две русских девчонки с синих халатах продавщиц.

— Эээ… Девушка, мне упаковку минералочки 'Нижнеивкинской'…

— Тысяча двести! — не моргнув глазом ответила жирненькая 'девушка' лет пятидесяти.

— Сколько??

— Бутылка двести рублей!

— Ух ты ептыть! — только и смог сказать Макс.

— Берете?

— А пиво почем?

— Пива нет уже, — пожала плечами продавщица. — Вообще нет алкоголя. Разобрали еще вчера а подвоза нет.

— Давайте минералку. Сигареты есть?

— Только 'Прима'. Пятьдесят рублей пачка.

— Мля… Десять пачек.

Потом он, на всякий случай, взял еще сухариков со вкусом мяса — сто рублей за пачку. Десять упаковок.

Деньги стремительно падали в цене. По крайней мере, в этом магазине. Ну и ничего. Не страшно. Еще сутки — деньги превратятся в бумагу. Будем расплачиваться патронами, как это в 'Эпохе Мертвых' описано. Да… Все-таки панамский сиделец был прав. Или он не панамский? Да хоть гондурасский. Так что по фиг на деньги. Сдачи в триста рублей у продавщицы не было. Пришлось взять пять упаковочек 'Дирола'. А что? Пригодятся!

Пока Макс закупался — машина продвинулась метров на десять.

Рустэм тихо матерился за рулем. Паша с Машей ковырялись в нетбуке. Ольга индефферентно разглядывала пейзаж, состоявший из затонированного окна какого-то 'Лексуса', ласково поглаживая чехол 'Сайги'.

— Принес? — нервно спросил Рустэм.

— Минералку только. Пива нет. Ничего нет. Полки пустые как в СССР!

— Много ты знаешь про СССР, — хмыкнул Рустэм.

— В смысле? — не понял Макс.

— Забей! — отмахнулся Командир и, напряженно, уставился в лобовое стекло. Упревший под дождем гибддедешник махал грязным жезлом, игнорируя сигналы светофора. Когда они стояли прямо перед ним — Рустэм демонстративно достал фляжку из внутреннего кармана пятнисто-камуфляжного бушлата и хлебнул из нее. Мент только устало покосился и продолжил махать черно-белой палкой. Позавчера было бы все по-другому…

Три часа они ползли по улицам города. Три часа. Эти три часа могли стать роковыми. Где-то там, за океаном, какой-то уоррент-офицер мог легким движением пальца отправить их компанию в ядерный ад. Но, почему-то, не отправил.

Впрочем, рефлексии оставили на потом. Сейчас главное — добраться до Базы.

Когда выскочили за мост через Волгу — понеслись, что было сил у 'Газельки'.Сил у нее было немного. Зато трасса была почти пуста. Большинство машин уходило по разворотам в Заволжский район Нижнего. Странно, но встречка была забита. Люди, зачем-то, торопились в город.

— Идиоты! Вот же идиоты! — матерился Рустэм, провожая взглядом встречные легковушки и автобусы. — Они ничего не понимают. Ничего! А значит — у них нет права жить!

Соглашались с ним все молча. Он был прав. Однозначно прав. Неужели не понятно — если случается ТАКОЕ — необходимо валить из городов. Переждать первое время. А затем уже приступать к 'мародерке' и стараться выжить. Сохранить в себе потенциал человечества. А если не мы — то кто это сможет сделать? Выжить должны — сильнейшие! И умные…

Добрались они до Базы без приключений. Ну какие могут быть приключения у шестерых вооруженных людей, если они сами эти приключения не ищут? Вооружение было, конечно слабоватым — 'макарычи', 'наганычи' да прочие газовые баллончики. Однако, даже игрушечное оружие придавало уверенность. Иногда они даже специально притормаживали и вглядывались в лица тех, кто шел по встречке. Те, кто спешил в Нижний. Натыкались на каменные взгляды Команды и спешно отворачивались…

Вывод: главное, не какое оружие у тебя, а как ты его чувствуешь.

'Газель' прошла где-то с километр от поворота с шоссе. Потом завязла в грязи. Дорога и в сухое время была тут никакой, а после недавних дождей и внезапно наступившей вчера летней жары, вообще превратилась в болото. На Базу отправились Рустэм со своей Иришей. Пашка с Машкой засели по правую сторону дороги. Ольга и Макс — по левую. Конечно, гостей они не ожидали… Но вдруг? Это же Большой Песец! Нужно быть готовым ко всему.

Макс попытался развалиться на спине и уставиться в седое небо, но Ольга легким пинком заставила его занять позицию в кустах. Нет. Не сексуальную. За дорогой следить.

Занятие оказалось весьма скучным. Никто Команду не преследовал. В хаосе катастрофы они оказались никому не нужными. С одной стороны — это хорошо. А с другой — скучно. Время от времени, Макс поглядывал на запад. Если америкосы вдолбят по Нижнему и Дзержинску… мало не покажется никому. Но, почему-то, война с НАТО не переходила в фазу 'Всех убью — один останусь!'. Это обнадеживало, настораживало и несколько пугало. Нет ничего хуже неопределенности.

— Оль, как ты думаешь. Долго это все продлится? — внезапно спросил Макс.

— Нет, — качнула она головой.

— Думаешь?

— Ты не понял. 'Долго' или 'быстро' — эти понятия исчезли. 'Это' — навсегда, — она стряхнула маленькую еловую веточку с русых волос. — Мы внутри Вечности, Максик.

Он пожал плечами. Ольга, конечно, была очень красивая. Высокая, стройная, фигуристая. Волосы спадали водопадом аж до пояса. До вчерашнего дня спадали. Утром она побрила голову. Впрочем, в этом был какой-то неожиданный шарм.

Но уж слишком она умная. Кастанеда и Штайнер были ее любимыми писателями. Любимыми, настольными и напольными. Иногда даже постельными. В смысле, вместо постели — чтение и медитации над текстом.

Над парочкой, замершей в кустах можжевельника, свиристели птицы. Внезапный июнь разбудил в тварях божьих инстинкт размножения. Макс чуть подвинулся к Ольге. Приобнял ее за талию, переложив пистолет в левую руку. Она поморщилась в ответ и сбросила его руку.

— Оль… Ну, нет же никого!

— Они приходят, когда ты их не ждешь, — заученно ответила Ольга, продолжая наблюдать за дорогой.

— Да кто они-то? — вздохнул Макс и отодвинулся на свое место.

— Враги, — отрезала девушка.

— Да какие враги-то?

— Все. Кроме нас, — на мгновение обернулась она к нему. Взгляд ее прищуренных зеленых глаз гюрзой укусил Макса.

— Ааа… — вздохнул парнишка в ответ. — Ну да. Все кругом враги.

— Заткнись!

И он заткнулся. Ольга вокруг всегда видела врагов. И всегда была ко всему готова. Однажды ночью они с Максом шли через старый, давно заброшенный парк. Какой-то пьяненький мужик попросил на свое горе прикурить. Она и дала прикурить. Сначала сигаретой в скулу, затем коленом в нос и, одновременно, локтем в затылок. И кто кого провожал в тот день?

Когда он ее целовал у своего подъезда, то не удержался и спросил:

— Оль, что ты имела в виду, когда сказала про 'некоторые услуги'?

Она слегка оттолкнула его и, криво ухмыльнувшись, грубо ответила:

— Лишний х…й п…де в прибыток.

И ушла, не простившись.

С тех пор Макс старался не заводить с ней откровенные разговоры. Поэтому сейчас и заткнулся.

Заткнулся и даже чуток задремал. Но получил локтем в бок и дремать передумал. Так и лежал, вперившись взглядом в лес и с завистью прислушиваясь к хохоткам, плавно переходящим в стоны, с другой стороны дороги.

Рустэм с Иришкой прибыли на одной 'ниве'. Девка не справилась с жестким, почти танковым управлением чуда российского автопрома. Это тебе не на 'автомат-коробке' по Дзержинску кругами кататься.

Багажник забили всячиной под завязку. Затем 'газельку' вытащили с дороги и замаскировали ее поваленными елками метрах так в тридцати от колеи. После забились вшестером в тесный кузов полуджипа.

Время уже к девяти вечера приближалось. Когда они прибыли к месту базирования.

— Странно… А все еще не темнеет, — оглядел розово-голубые небеса Пашка.

— Явное нарушение пространственно-временного континуума, — ответил равнодушно Рустэм. — Потом будем разбираться. Выгружаемся!

Ну и выгрузились постепенно.

Утащили все в кладовки бункера. Потом и сами в него забрались.

Когда поужинали — холодная банка гречки с мясом на каждого, когда запили холодный жир глотком теплого чая из Машкиного термоса, когда расправили спаренные спальники по углам и улеглись в них, Рус спросил Пашку:

— Новости есть какие?

— Не. Связь так и не восстановилась. Соответственно нет и интернета. Да его еще со вчерашнего утра не было. Одна локалка только еле-еле пахала. Связь будет — сообщу.

— Понятно, — ответил Рустэм. — Всем спать. Это приказ. Подъем в шесть. Дела надо обсудить. Дневальные… Паша! Маша! Вы — первые!

— Яволь, майне фюрер! — хохотнул Пашка.

А Ольга закинула бедро на Макса. Положила ему руку на грудь и жарко задышала в ухо. Он осторожно погладил ее по руке. Далеко не женской — грубоватой, покрытой шрамами и царапинами. Она в ответ чмокнула его в щеку, покрытую пушком. И уснула.

А он уснул чуть позже. Только и успел подумать — а как там мама?

Мама же в это время ставила чайник на крохотной кухонке старой хрущевки и думала:

— Как там сыночек-то мой?

Из воспоминаний зам. начальника штаба VI АК:

'…Наш корпус вынужден был целиком повернуть 26 пд на север и закрыть фронт силами лишь 6 пд. Опасения по поводу столь рискованного маневра, которые мы испытывали, не оправдались. 6 пд продолжала наступление в обход Каунаса с юга, почти не встречая сопротивления. Большую часть времени ее части продвигались по дорогам в походных колоннах.

Значительно более серьезная обстановка сложилась для 26 пд. Передовые отряды дивизии быстро сбили ничтожные заслоны на линии соприкосновения. Настораживало, однако, что небольшие подразделения, оказавшие первое сопротивление, были буквально перенасыщены автоматическим стрелковым оружием и создавали необычайную плотность огня. По нашим войскам было произведено несколько пусков ракет из переносных пусковых установок, оказавшихся крайне неприятным оружием, доставившим нам чувствительные потери.

Примерно через час после начала боевых действий мы получили обескураживающее и прямо-таки потрясшее нас известие: один из передовых отрядов 26 пд был практически полностью уничтожен, подвергшись атаке из засады механизированной группой противника из нескольких легких танков и бронетранспортеров неизвестной конструкции. Однако, когда наш авангард достиг места боя, развернул батарею PaK 35/36 и открыл огонь, противник поспешно отступил, оставив подбитыми на поле боя легкий танк с длинноствольной автоматической пушкой и четырехосный колесный БТР с колесами необычно большого диаметра. При отступлении бронетехника противника продемонстрировала очень высокую скорость и маневренность. Авангард тоже понес немалые потери: два орудия ПТО были уничтожены ответным огнем противника, одно серьезно повреждено, а расчеты потеряли около 80 % состава, не считая серьезных потерь в пехотных подразделениях. Тем не менее, поле боя осталось за нами, и это несколько подняло боевой дух наших войск. Серьезные неприятности начались позднее.

Тем временем информация, поступающая от войск, продвигающихся по этой территории, рисовала очень странную картину. Солдаты и офицеры наблюдали множество зданий явно немецкой постройки. Характерно знакомый облик носили и проложенные здесь дороги. Но наряду с этим наблюдалась масса зданий явно иной архитектуры, и другие детали, совершенно не свойственные немецким землям. По образному выражению одного из офицеров, 'такое впечатление, что противник занял и осваивал эту территорию уже несколько десятков лет'. Но ведь еще позавчера здесь была наша земля, и развертывались наши войска! В общем, голова кругом, и не у меня одного.

К середине дня наши передовые отряды уже подошли довольно близко к Шталупёнен (Нестеров), и в этот момент главные силы 26 пд подверглись нескольким атакам с воздуха. Неожиданно для нас это была не бомбардировка, а ракетно-артиллерийский обстрел. Хотя в атаку на наши колонны заходили единичные самолеты, пущенные ими ракеты и очереди из автоматических пушек калибром явно более 20 мм причинили нам немалый ущерб. А на подходе к Шталупёнен колонну наших войск атаковала механизированная группа противника, в составе которой на этот раз было три тяжелых танка. Эти монстры имели пушку крупного калибра (заведомо больше 10 см!), с необычайно длинным стволом, напоминавшую скорее корабельное, нежели танковое орудие. Большая округлая приплюснутая башня покоилась на приземистом корпусе, опиравшемся на весьма широкие гусеницы.

Тяжелые танки противника открыли огонь с опушки леса, как только колонна наших войск оказалась для них в прямой видимости. Дистанция открытия огня составила около километра, но огонь этих монстров оказался весьма точен. На шоссе горели разбитые грузовики и несколько пушек — практически все, что оказалось в секторе обстрела этих чудовищ, было уничтожено. Лишь когда нам удалось подтянуть 105-мм гаубицы и 150-мм пушки, а во фланг тяжелым танкам русских вышли три штурмовых орудия 'Штурмгешютц', чаша весов в бою стала склоняться в нашу сторону. У одного из тяжелых танков была разбита гусеница, и он потерял подвижность. Два других танка, попав под плотный обстрел, получили повреждения, хотя и не выведшие их из строя, но заставившие ретироваться с поля боя. Однако мы потеряли все три 'Штуга' и поэтому приблизиться к подбитому танку не удалось из-за очень плотного пулеметного огня, открытого пехотным прикрытием противника.

Колонна возобновила движение и ее голова, миновав открытое пространство, втянулась в лес, прикрывший нас от крупнокалиберных пулеметов врага, которые так и не удалось привести к полному молчанию. Не успели наши грузовики проехать и двести метров по лесу, как вокруг шоссе вспухли десятки разрывов. Создавалось впечатление, что снаряды рвались даже в кронах деревьев. Как доносил один из немногих выживших унтер-офицеров, он принял бы это за короткий, но массированный минометный обстрел, если бы не знал, что в густом лесу это практически невероятно. Унтер при этом демонстрировал прискорбную для военнослужащего вермахта растерянность.

Колонна вновь была вынуждена остановиться, и опять из леса показались русские тяжелые танки. Их было всего два, и на этот раз, сделав по одному-два выстрела, они с дьявольской скоростью меняли позиции, чтобы выстрелить еще раз и снова скрыться. И все же мы нашли выход — вся имеющаяся у нас артиллерия стала давить пехотное прикрытие этих танков, и вскоре русские были принуждены к отходу, на этот раз — окончательному.

Примерно в это же время начался хотя и редкий, но регулярный и непрекращающийся обстрел из артиллерии крупного калибра двух колонн 26 пд, двигавшихся по параллельным дорогам западнее направления на Шталлупёнен. Наши потери росли. Тем не менее, это не могло остановить порыв наших солдат — передовые отряды 26 пд к 15.00 23.06.1941 уже обогнули Шталупёнен с запада, чтобы не ввязываться в уличные бои и продвигались далее в намеченном направлении. Продолжали движение и обстреливаемые колонны, выйдя в промежуток между Гумбиненом и Шталлупёненом.

К сожалению, нам так и оставались неясными численность и дислокация противостоящей группировки противника. С обоими высланными вперед самолетами-разведчиками Hs126 очень скоро была потеряна связь. Именно срыв авиаразведки привел к тому, что около 16.00 крупное соединение противника, выдвинувшись от Гумбинена по шоссе Кёнигсберг-Каунас, внезапно нанесло удар, причинивший серьезные неприятности, по левому флангу 26 пд. Использовав открытое пространство, противник обстрелял нас с дистанции более трех километров, открыв убийственный по точности огонь. Полковая и дивизионная артиллерия, пытавшаяся противодействовать этому удару, понесла тяжелые потери. Противник расстреливал наши орудия, как в тире, и лишь артиллерия, стрелявшая с закрытых позиций, имела шанс уцелеть. Но ее огонь, к сожалению, почти не давал результатов, поскольку танки и самоходные орудия противника непрерывно маневрировали.

В итоге были полностью уничтожены две артиллерийские батареи и потеряны четыре штурмовых орудия, не считая многочисленных потерь в пехоте. Попытка нанести авиационный удар по механизированной группе противника, состоявшей из тяжелых танков, самоходных орудий крупного калибра и большого числа легких танков с уже знакомым нам характерным силуэтом с сильно заостренным носом, провалилась. Девятка Ju88 натолкнулась на мощный и дьявольски меткий огонь автоматических зенитных пушек, и потеряла семь машин из девяти, так и не сумев нанести по противнику бомбовый удар.

Вынужденно притормозив движение и уплотнив боевые порядки, наши войска попали под короткий, но мощный артиллерийский налет противника. Больше всего это было похоже на действие новых шестиствольных минометов 'Небельверфер', только многократно усиленное. Наши суммарные потери были таковы, что дивизию уже можно было считать ослабленной на целый полк. Самое паршивое заключалось даже не в этом, а в заметной деморализации войск. Даже некоторые опытные офицеры испытывали смятение оттого, что противник смог практически безнаказанно расстреливать наши войска с дальних дистанций, а мы были не в состоянии противопоставить ему что-либо действенное.

Между тем русские и не думали останавливаться на достигнутом. Руководство корпусом было серьезно затруднено неудобным размещением штаба корпуса в некотором отдалении от полевого командного пункта 26 пд. Из-за потери при вчерашних налетах штабных радиостанций, мы были вынуждены были пользоваться средствами связи штаба дивизии (вчерашние потери в которых тоже были чувствительны), и гонять связных офицеров чуть ли не за километр к дивизионному узлу связи. Безрукие дивизионные радисты почему-то все никак не могли связаться со штабом ОКХ. Однако и это продлилось недолго — вечером авиация русских накрыла командный пункт 26 пд. Я стал задумываться — а, может быть, именно неудобное расположение штаба корпуса спасло нас от русских бомб? Ведь штаб дивизии погиб почти полностью вместе со своими радиостанциями…'.

Москва. Дмитрий Медведев. Президент России.

Есть такое психическое расстройство, не признанное до сих пор медицинским сообществом, но оттого не ставшее менее опасным — интернет-зависимость. Глава государства знал, что ей покорны все — от сопливого тинэйджера, самоутверждающегося если не в реальной жизни, то хотя бы в виртуальном пространстве, до пенсионера, с восторгом осваивающего захватывающие дух просторы всемирной паутины. Самого себя, что неудивительно, он зависимым от странствий по сети не считал.

Однако к исходу второго, после внезапного и до сих пор не до конца осмысленного катаклизма с переносом, дня, отлучённость от любимого способа препровождения свободного времени дала о себе знать. Настроение, и без того дурацкое после очередного, не слишком продуктивного, общения с силовиками, прекрасно справлявшимися — "Пока!" — с возникающими проблемами самостоятельно, стремительно ухудшалось.

'Ну, подписан ещё с десяток указов, согласован вопрос с разграничением полномочий чекистов и МВД на "временно занятых" территориях… Что? Без меня не справились бы или не договорились? Это вряд ли. Каждый норовит показать, что не зря казённый паёк получает. Так пусть на деле и показывают, а не на бесконечных совещаниях. Остообрыдли все. По самую маковку…"

Вялость и апатия — резкие, необъяснимые — навалились как-то сразу. На душе стало мерзко, кондиционированный воздух в комнате отдыха показался душным, насыщенным неприятными, раздражающими обоняние запахами. Чтобы хоть как-то избавиться от наваждения, президент открыл окошко браузера на экране стоявшего на отдельном столике ноутбука.

Твиттер был недоступен, "лежали" и другие социальные сети, использовавшие хостинг и серверы за пределами бывшего СССР. Новостные ленты, похожие одна на другую, опаздывали с отражением событий минимум на восемь-десять часов. Фильтр военной цензуры начал работать если не в полную силу, то очень близко к тому. Не обнаружив ничего заслуживающего внимания, глава государства уже хотел свернуть программу и выйти из сети, благо настроение хоть чуть-чуть, но стало лучше, однако ткнул по привычке в "избранное" и открыл вкладку с крупнейшим российским видеопорталом. На его каналах иногда попадались забавные мультфильмы, новая непрофессиональная музыка, да мало ли ещё что, способное слегка отвлечь от дневных забот!

В "топе дня" на первой позиции оказался ролик со странным названием "Новые освободители Европы?", размещённый буквально пару часов назад каналом радиостанции "Эхо Москвы" и уже успевший набрать несколько тысяч просмотров. — "Интересно, — подумал президент, — их же должны были закрыть, согласно сегодняшнему Указу? Или руки пока не дошли?" — Два клика "мышью", и ролик развернулся в полный экран. А на нём…

Краснолицый, явно находящийся в состоянии сильного алкогольного опьянения человек в криво застёгнутой камуфляжной куртке с погонами полковника — камера как бы ненароком задержалась на больших звёздах защитного цвета — громким голосом рассказывал, поминутно поправляя спадающую форменную кепи, о том, что он лично сотворит с прибалтами, поляками и разными прочими шведами. Речь его, малосвязная и обильно уснащённая неизобретательной нецензурной бранью, сводилась к ожидаемым многочисленным половым актам с представителями указанных национальностей, их правительствами, многочисленными родственниками и домашними животными. Ряд обещаемых действий однозначно мог быть отнесён к сексуальным извращениям, а некоторые могли повлечь за собой последствия в виде телесных повреждений различной степени тяжести…

Досмотреть до конца такую похабщину сил не хватило. Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, президент свернул окно браузера и нажал клавишу селектора внутренней связи.

— Владислав Юрьевич, вы ещё не спите? Не до шуток. Срочно зайдите ко мне. Да, и прихватите что у вас есть по "Газпром-Медиа". Похоже, они таки доигрались…