"Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год" - читать интересную книгу автора (Глинка Федор)

II ОПИСАНИЕ ВОЙНЫ 1813 ГОДА ПО ИЗГНАНИИ НЕПРИЯТЕЛЯ ЗА ГРАНИЦУ

Марта 15, 1813

Я тебе еще очень мало говорил о Фрауштате, где мы стоим так долго. По-немецки Фрауштат, а по-польски Вохова, есть последний, или, как Ждуни и Равич, пограничный, город в герцогстве Варшавском. За Одером начинается Силезия. В сем польско-немецком городе видишь смешение лиц, нравов и обычаев. Противоположность заметнее в женщинах. Эта томная, бледная, но веселая, острая, легкая, шутливая, роскошная, блестящая царица на балах, повелительница в обществах, крылатая в мазурке, страстная любовница и не совсем надежная жена — это полька! А эта полная, белая, румяная, степенная, благоразумная, но не остроумная, трудолюбивая, заботливая хозяйка, верная жена, добрая мать семейства — это немка! Ее вечно видишь в домашних трудах; на балах танцует она только тихий вальс. Даже и в малых детях видна эта разница. Тотчас можно отличить польку от немки. Впрочем, здесь, как видно, доставляют детям прекрасное воспитание. Десятилетние девочки восхищают своим умом и дарованиями.

Фрауштат. Марта 18

Здесь самое лучшее время: совершенная весна. В поле так весело! Воздух так свеж, так сладок! Его глотаешь, как нектар. Пение жаворонков так и льется под небесами! Окрестности Фрауштата живописны. Открытые поля, холмы, начинающие зеленеть, гремящая Глогау, длинное протяжение синеющегося Одера, отененного лесами: все это вместе составляет прелестную картину для глаз. Здесь начинают уже копать огороды и садить цветы. Как приятно гулять по здешним полям! Чистый воздух, картинная природа, уединение — все услаждает чувства, все нежит душу, все располагает ее к дружбе, любви и добру. Но, увы! Можно ль предаваться сим нежным чувствам в то время, когда война сгущает громовые тучи и смерть машет над нами косою?

Фрауштат, Погребение у лютеран

Множество мальчиков, устроенных по два в ряд, впереди один с крестом, прочие каждый с книжкою, идут перед гробом, за которым следуют взрослые, а за ними толпа женщин. Все вместе поют. Кладбище в конце города: оно представляет вид четверосторонника, имеющего около ста саженей площади. Могилы очень часты, почти одна на другой. В старом Фрауштате[31] любили тесно друг подле друга жить и в тесном соседстве лежать на кладбище. Немцы не щадят надгробников. Вы читаете надписи на крестах, каменных досках, простых и полированных гранитах, из коих одни положены на землю, другие водружены в нее, многие вделаны в ограду. Почти каждая могила усеяна цветами и украшена портретом усопшего. Из этого можете видеть, как почтительны немцы к памяти ближних своих. Потомки, бродя по кладбищу, видят изображения предков, невольно предаются напоминаниям, мечтают и забываются… Многие эпитафии покажутся для иностранца очень странными. Например: «Здесь лежит почтенная N. N., урожденная N. N., родившаяся в таком-то году, умершая тогда-то, жена сапожника, кузнеца или портного N. N.». И над ней урна или пирамида!.. По большей части в сих надгробных славятся тихие семейственные добродетели. «Прохожий! — говорят почти все эпитафии. — Почти прах нежной матери, попечительной хозяйки и верной супруги!» Сопровождающие погребение разделяются на две части: мужчины особо от женщин. Те и другие садятся под навесами около ограды и поют погребальные песни, между тем как несколько человек опускают гроб в яму. Здесь есть надгробные камни от двухсот и более лет: они углубились в землю и заросли мохом. Дети, полные жизни и радости, беспечно бегают по вековым камням и срывают свежие цветы на костях прапрадедов. Разительное сближение жизни и смерти!..

22 марта

Мы получили повеление идти в Бунцлау, за Одер, к Саксонии. Войска двинулись, обозы потянулись. Сегодня были в последний раз в театре. По окончании оперы «Сельский праздник» вдруг появились два гения, держащие щит, в котором вкруг вензеля генерала Милорадовича изображены были победы его в Отечественной войне и нарисован меч «за спасение Букареста». Внизу пылали слова: «Честь и слава победоносному российскому авангарду и знаменитому вождю Милорадовичу!» Вслед за сим появилась молодая актриса, прочла стихи и бросила генералу вязанку цветов с сими словами: «Незабвенному Милорадовичу!» Завеса поспешно опустилась, но громкие рукоплескания долго продолжались. Прощай Фрауштат! Завтра рано отправляемся в Бунцлау. Многие из наших уже в пути. Генерал приказал мне ехать с ним.

23. Из Фрауштата через местечко Шлиссенгейм подъезжаем к Одеру и, переправясь через него, едем до Полковица, где ночуем, оттуда через Гайнау в Бунцлау.

Что это за прелестная сторона! Нет уголка, который бы не был осмотрен, обработан и украшен. Какое волшебство превратило болотистые Силезские долины в плодоносные поля, провело возвышенные насыпные дороги, обсадило их липами, тополями и даже плодовитыми деревьями; какое искусство превратило дикие леса в рощи, рощи в сады, деревни в местечки, местечки в города? Все это сделалось трудолюбием жителей и деятельностью правительства.

Подле каждого почти дома, сельского и городского, вижу виноград. Он распускает ветви свои по всей стене, подымаясь до самой кровли. Выглянешь в окно — и полные виноградные кисти просятся в рот!

Посмотри на эти высокие каменные строения, с огромными конюшнями, скотными дворами, огородами, прекрасными садиками, цветущими беседками — как думаешь, что это? — Верно, господские дома, дома князей и баронов. — Нет! Это деревня, где живут Силезские крестьяне. Дивись, но верь!

Приехав 24-го в Бунцлау, мы пробыли там шесть дней. Это старинный город, очень недурной, имеющий высокие дома и две превысокие башни. Он стоит в яме. Один из здешних плотников сделал маленький механический театр, где представляются страсти Христовы… В другом месте показывают сделанный пред сим за пятьдесят лет горшок вышиною в четыре аршина, куда входит 60 гарнцов круп. Вот редкости Бунцлавские!

Как умеют немцы всем пользоваться и угождать всем необходимым нуждам. Куда ни посмотришь, на площадях и на улицах — везде фонтаны чистой воды. В одних поят лошадей, другие доставляют городу воду, нарочно трубами проведенную.

Около всех почти огородов и садов городских проведены каналы, прегражденные заставками; каждый хозяин отворяет свои — и огород его наводняется. Здесь засуха не страшна.

Окрестности Бунцлау картинны. Множество деревень, местечек, каменных домов и несколько замков пестреют в отдаленности. Впереди Дрезденская дорога, вправо покатые поля Пруссии, а влево величественнейшая картина — исполинские горы, сливающиеся с облаками и ярко блестящие белизною снежной одежды своей.

Бунцлау, 28 марта. Пожар

В 12 часов ночи закричали немцы: «Feuer!»[32] — и все сполохнулось. Пожар был верстах в восьми за городом, Генерал захотел там быть; приказал оседлать лошадей и велел мне ехать с ним. Приезжаем и видим стены высокого дома, конюшни, скотные дворы, сараи: словом, огромное хозяйственное заведение, пылающее в огне. Чей это дом, не господский ли? — Нет! Это простого крестьянина Вильгельма Сакса. Порядок при потушении пожара удивительный. Три исправные трубы — заметьте, что это в деревне, — брызжут ручьями воду. Сражение двух стихий ужасно, но огонь должен уступить усердию искусных немцев. На пожар сбегаются только те, кому назначено, прочие в нескольких саженях от горящего дома очень покойны. Отчего же они покойны? От уверенности, что все меры к помощи и безопасности уже приняты. И сам хозяин, который всего лишился, не стонет, и семья его не плачет, не вопит. Они как будто надеются, что дом их будет фениксом и возродится из пепла. Здесь такая надежда позволительна. Здесь всякий несчастный может полагаться на помощь соседей и правительства. Соседи примут пострадавшего от пожара с семейством его в свои дома, успокоят, утешат его, сделают на первый раз денежный сбор; а правительство построит ему прекрасный дом и вознаградит большую часть убытков. Где же правительство возьмет на все это денег? — У поселян же. Каждый платит с дому известную подать, очень небольшую, из которых составляют пожарные и прочив суммы.

В Пруссии благодетельное правительство подобно в сем случае солнечным лучам, извлекающим влагу из земли для того только, чтобы после оживлять ее же благотворными дождями. Генерал приказал казакам, за нами приехавшим, помогать жителям тушить пожар, говорил много с пострадавшим Саксом, дал ему горсть червонцев — и мы уехали.

29 марта. Бунцлау

Саксония, прелестная Саксония отворяет нам врата и объятия свои. Мы идем к Эльбе. Скоро, может быть, встретимся с неприятелем и обагрим кровью расцветающие долины прекрасной земли.

Марта 31. Саксонский город Герлиц

Восхищенный прекрасным местоположением Герлица, забыл я всю усталость, проехав рысью от Бунцлау досюда 40 верст верхом в шесть часов времени. Какой прекрасный городок!.. Он уже в тех местах, которых величественные, живописные виды восхищали нас в отдаленной картине, когда мы любовались ею, гуляя по окрестностям Бунцлау. Город на высоких холмах. Светлая река Нейсе, в обработанных, как сад, берегах своих, извивается у подошвы оных. По всей крутизне берегов дома, одни над другими на уступах возвышений построенные, составляют прелестнейшую для глаз картину. Главная улица очень широка и, равно как и все прочие, вымощена камнем. Дома превысокие, в 4, 5 и 6 этажей. Почти во всех свет входит с самого верху во внутренние коридоры, как будто с неба в глубокую пещеру. Женский пол здесь прекрасен. Поселянки, с алыми повязками на голове, белизною лиц, румянцем и даже самою одеждою походят на наших приволжских красавиц. Из Бунцлау по дороге в Герлиц, виды переменяются, как Китайские тени. Сперва идешь полями, потом встречаешь леса, а влево беспрестанно видишь цепь исполинов.

В течение шести часов были мы в трех разных державах: в Силезии, Богемии и Саксонии. Прилежащая здесь часть Богемии лесиста и мало населена.

Лишь только успел я написать к тебе эти строки, как послышался на улицах страшный шум. Немцы звонили в колокола и кричали: «Feuer!» Пламя вспыхнуло в предместий, и ветер начал раздувать его; но деятельность немецкая и бывшие тут Ахтырские гусары вскоре утушили пожар. Генерал Милорадович особым приказом благодарил ахтырцев за расторопность и усердие. Между тем как Александр Первый идет потушить всеобщий пожар Европы, западными ветрами развеваемый, войска его гасят пожары городов в сел: подданные достойны государя!..

По известиям видно, что наполеонцы отступают за Эльбу. Партизаны: Давыдов, Орлов и Гейсмар оттеснили неприятеля от Дрездена, и первый из них вступил в столицу сию с своим отрядом. Французы, кажется, дышат разрушением! Изящнейшие памятники искусств и художеств, пощаженные стихиями и временем, не избегают их злости. Давуст велел подорвать прекраснейший в Европе Дрезденский мост. История напишет имя его на свинцовой скрижали подле имен Герострата и Омара.

Какое печальное известие! Говорят, что Светлейший Князь очень занемог и приостановился в Бунцлау. Но лучшие доктора при нем: известный искусством и опытностью Вилье; Гуфланд, так прекрасно писавший о возможности продолжить жизнь человеческую, в прочие. О! Да продлят врачи сии дни мудрейшего и счастливейшего полководца наших времен! Россия и войска молят о сем. Сего желает Европа; а мы будем надеяться!

1 апреля. Бауцен

«Хочешь ли увидеть большую часть Саксонии и многие поля сражений Семилетней войны у ног твоих?» — шепнуло мне любопытство при выезде из Герлида и повело на Ландскрон. Гора сия, за несколько верст прежде нами виденная, отстояла теперь от большой дороги не более версты. На самой вершине ее мелькало что-то похожее на пень или небольшой столп. Я своротил влево с дороги и поскакал к ней. Две высокие, довольно острые скалы, вверху разделившиеся, а подножием имеющие большой круглый холм, образуют гору. От нижней подошвы холма до подошвы скал ехал я полным шагом на лошади 1/4 часа, а на скалы взбирался ползком 23 минуты. Вот основания, по которым можешь вычислять высоту Ландскрона. Не забудь только, что шаг лошади и человека изменяется по мере крутизны возвышения: он несравненно менее того, который делается на ровной плоскости. Труды мои совершенно вознаградились. Как весело возвышаться! С каждым шагом вверх новью очарования!.. Отдаленности исчезают, предметы сближаются, края горизонта поднимаются как театральная завеса.

Невидимое становится видимым.

Чем выше всходим, тем более унижаются окрестности. Герлиц, расположенный на горах, казался на гладкой равнине; все прочие холмы исчезали, и обманутому взору на далекое пространство представлялось повсюду гладкое поле. Одни только исполины и снежноглавые горы не хотели уступить Ландскрону и гордо неслись к облакам. День был пасмурен; это много мешало; иначе, как говорят, можно б видеть оттуда Дрезден почти за сто верст. То, что издали казалось на горе небольшим столбом, была высокая башня, на которую взойдя по крутой лестнице, еще далее видишь. На самой вершине сей горы прекрасный колодезь чистой воды обложен диким гранитом: вот чудо природы! Одна она умеет взносить воды на вершины гор. Воздух отменно свеж и даже студен. Некогда на высоте горы сей был замок. Воинственные толпы гуситов, предводительствуемые грозным полководцем своим, владели им. Война разрушила стены замка, а время истребило и следы его! Сколько раз земля Саксонии напитывалась кровию и устилалась трупами! Древние походы Карла Великого, тридцатилетняя брань и война семилетняя с свирепством опустошали эту прекрасную землю.

Дрезденская дорога очень неширока; но везде, где грунт не песчан, вымощена камнем. Сколько трудов!

Если б какая-нибудь волшебница захотела потешить вас и выдвинуть на дорогу, по которой будете ехать, как можно более господских домов, прекрасных городков, садов, прелестных деревень, картинных видов, то все это не было бы лучше Дрезденской дороги.

Поздно вечером приехали мы в Бауцен, также очень красивый город, имеющий более 5000 жителей. Граждане встретили генерала приветствием и прекрасною музыкой. Бауцен имеет 500 человек городской гвардии.

2 апреля

Сегодня поутру является к нам городской гвардейский солдат, в зеленом мундире, и просит очень учтиво, чтобы отпустить четырех лошадей, которые привезли вчера чемоданы наши; а на место их вызывается представить нам тотчас свежих, которые уже заготовлены в городе. Было ль бы кому дело до обывательских лошадей в другой земле?

В Польше, например, об них совсем бы забыли, надобно самому кричать и требовать; а без того лошади и подводчик прежде умрут с голоду, нежели их переменят. А здесь солдаты обходят нарочно все квартиры и везде сами переменяют лошадей. Какая заботливость! Какой порядок! Нет ни ссор, ни взяток, ни притеснений. Солдат, так много заботящийся о пользе и спокойствии гражданина, заслуживает уважения, хотя б и никогда не был на поле сражения.

В Саксонии теперь нет ни короля, ни министров: они все уехали; а все и без них идет так хорошо! Во всем такой удивительный порядок! Отчего бы это? — Об этом надобно писать пространные рассуждения; главная же причина есть та, что всякий твердо знает должность свою и привык исполнять ее. Порядок в государстве то, что маятник в часах.

Климат лелеет нас. По прекрасной дороге, среди прелестных видов, под пением птиц, едем далее и далее вперед. Нас встречают, как избавителей. Входишь в дом, на квартиру, — все готово. Добрые хозяева принимают нас, как любезнейших гостей. Неотступно спрашивают: что угодно есть и пить; в котором часу прикажешь завтра будить себя; какой приготовить завтрак и на сколько особ? В комнатах все так порядочно, чисто! Прелестная хозяйская дочь играет на фортепиано, на гитаре, поет, показывает свой альбом и рисунки — и вдруг потом очутится на кухне, помогает готовить кушанье. Таковы немки! У нас это странно, но к ним очень пристало: это делает прекрасных еще прелестнее. В самом деле, в Саксонии нет почти женщины, которая не была бы прекрасна, если не лицом, то стройностью стана и множеством приятностей. Здесь пришлось к слову и нельзя не заметить, что предки наши, коренные русские, воспитывая дочерей своих в чистоте нравов и страхе божием, приучали их с молодых лет заниматься хозяйством, заведывать всем домом, избегать праздности и быть всегда в трудах. Прежде всякий надеялся найти в жене своей верную подругу, домовитую хозяйку и нежную детям мать; а теперь?..

В Бауцене течет Шпрее еще в младенчестве, ручейком; исток ее в Богемии; а в Берлине имеет она красу и величие реки. Почти во всей Саксонии на каждый квадратный миль считается по 4000 жителей; каково население!

Наши заниматели квартир уже в Дрездене. Некоторые из адъютантов едут прямо в Дрезден. Иду сейчас просить у генерала позволения ехать туда же. Хочу взглянуть на столицу Саксонии прежде, нежели придут в нее войска и суеты.

Апреля 23, поутру рано. Дрезден

«Дрезден, Дрезден хочу я видеть!» — сказал я вчера сам себе; сел на быстрого донца и помчался вместе с другими по прекрасной дороге в столицу Саксонии. Перо и кисть выпадут из рук, если станешь описывать ближайшие окрестности Дрездена. Чтоб иметь о них понятие, представь, что сам Робертсон, со всею своею фантасмагориею, летит пред тобою и раздвигает одну за другой прелестнейшие картины. Вот прекрасная роща! Вот тучная, свежая долина! Вот пространное зеркало воды, спокойно лежащее на шелковой зелени луга! Вот овраг глубокий: берега его круты и скалисты, он наполнен прекраснейшими плодовитыми деревьями. Как восхищает здесь природа своею величественною угрюмостию, священною мрачностию; но искусство закралось в ее святилище: оно провело дорожки — и они белеют; постлало цветущие ковры зелени — и они улыбаются; разбросало по речкам и ручейкам красивые мостики — и они очаровывают взор! Прибавь к этому дворцы, палаты, в древнем и новом вкусе, — и будешь иметь, хотя очень темное, понятие об окрестностях Дрездена, великолепному саду подобных. При въезде в город нет ни огромных старинных ворот, ни черных башен, ни стен, ни валов. Мы вошли в Нейштат гуляючи, как в Летний сад. Светлая луна, как будто любуясь прекрасною столицею, смотрела на нее полным лицом и щедро рассыпала серебряные лучи свои. Широкие улицы, дома, одни других прекраснее, и длинные аллеи каштановых и вишневых дерев манят нас к себе. Прелестная Эльба издали улыбается. Подходишь ближе — и слышишь шум и ропот ее: она жалуется на жестокость французов, сорвавших самые лучшие перла из ее ожерелья. Вот этот удивительный мост! Из дикого гранита, на высочайших сводах, с железною решеткою. Сколько Эльба украшает окрестности Дрездена, столько мост сей украшает Эльбу. Но время кончить: кладу перо; едем встречать войска. Прощай!

Наконец и я увижу то знаменитое собрание картин, о котором так много писали иностранные и даже русские путешественники; которое известно в Европе, славно в Германии и не напрасно обращает на себя внимание знатоков. Вхожу, изумляюсь; восхищен; рассеян… Сколько изящного! Сколько поучительного для художников! Сколько редкого для знатоков! Сколько прекрасного, поразительного для всякого, кто имеет глаза!.. Придя в себя от удивления, спешу рассматривать не по очереди, не по порядку, а просто, что больше приглянется. Вот ближе всех к нам какая-то историческая картина, завешенная куском прозрачной кисеи. Чтоб лучше рассмотреть ее, один из моих товарищей хочет вскрыть занавеску, но — она нарисована, и, право, можно обмануться: так живо!.. Это работа Конто-ди-Ротара. Он рисовал что-то историческое — не удалось, поленился поправить — и набросил занавеску. Такие картинки называются игрушками в живописи, как триолеты в стихотворстве. Но великое дарование сего живописца открывается в полном блеске — вот здесь. Хотите ли видеть новорожденного Христа, видеть умиление, с каким невинная дева Мария, чудесно ставши матерью, смотрит на божественного младенца; видеть удивленного и благоговеющего Иосифа: все это здесь в картине Конто-ди-Ротари. Вообще все превосходно; но что удивительно, неподражаемо, — это сияние светлого нового месяца. Так! Первая Луна, явившаяся по сотворению мира, конечно, не была светлее этой.

Посмотрите только, как прелестно сияет этот полумесяц с голубого эфира сквозь густую зелень листьев, из которых каждый особо различным образом посребряется! Он светит чрез лицо Иосифа, прямо на младенца. Что это за сияние! Как описать его вам? Не знаю. Стою пред картиной — восхищаюсь; ухожу — дивлюсь и сам себе не верю, точно ль видел я это на холсте.

Надобно думать, что живописец, может быть с помощию какой-нибудь благодетельной волшебницы, в прекраснейшую летнюю ночь схватил несколько самых прелестнейших лунных лучей, рассыпал их по картине и приковал к холсту: красками, право, кажется, нельзя сделать такого чуда. Это точно тихий небесный сребро-палевый свет луны. Он превосходит пылание фосфоров в темноте ночной. Смотрите сами, как он все украшает, какую прелесть прядает картине! Иосиф, у которого лучи его скользнули по лицу, становится величествен; Мария, которой они коснулись, — небесною, святою супругою божества. Младенец мог бы казаться сыном человека; но эти лучи обоготворяют его. Дитя, погруженное в столь чудесное серебряное зарево — есть божество! Оно прекраснее самих ангелов, которые, спорхнув с неба, парят и плавают над ним в лиловом отливе. Таково-то искусство освещать картины: оно есть душа их. «Кто не видал Корреджиевой „Ночи“, тот может иметь о ней понятие, смотря на эту картину». Так сказал нам один из надзирателей. Какова же должна быть «Ночь» Корреджиева?

Хотите ль видеть, как Людовик XIV езжал прогуливаться, на охоту, или, окруженный своими полководцами, министрами, придворными, великими художниками, славными авторами своего века и прекрасными женщинами, входил в покоренные им города? Взгляните только на картины Вандернейлена, который всегда сопровождал этого государя во всех его подседах. Смотрите, какое множество лиц: но каждое у своего места, каждое имеет свои собственные черты; и все так хорошо окончено, так искусно выработано!

Здесь веселая толпа фламандских крестьян; да у них какой-то праздник. Как живы, выразительны их лица! Какое простодушие! Какая беспечность! Им ни до чего дела нет. Кажется, что кубки их наполнены водою из Леты — пьют и обо всем на свете забывают! Вот тучные, зеленые луга, каких я мало видывал. Вот хоровод девиц и молодых людей; они пляшут, я это вижу; они и поют: послушаем. Но это ведь картина; голосу не может нарисовать и сам Теньер, который так превосходно рисует фламандцев.

Вот Рубенсовы картины. Вы видите лесистое местоположение, африканскую пустыню, где охотники сражаются со львами. Видите ли вы убитую львицу?.. В кровавой пасти ее молодой львенок, которого она хотела спасти. Но вот, о ужас! лев бросается из-за кустов, делает прыжок, и он уже на лошади и схватил сзади охотника, и давит, и терзает его!.. Вы хотите бежать на помощь к охотнику, но боитесь льва. — Так живо изобразил то и другое Рубенс.

Вот его же: пьяный Геркулес с вакханками. Один только Рубенс, смелою кистию своею, может написать огромного Геркулеса и заставить его балагурить с полупьяными красавицами. Смуглый козоногий Сатир, гуляющий в этой же пирушке, любуется своею кружкою и странною улыбкою смешит и собеседников и зрителей.

Вот кухня. Сам Рубенс, бледный, сухощавый, с острыми глазами, — в виде повара; а третья жена его, полная, свежая, румяная, — в виде кухарки — придает вкус блюдам, готовя их своими белыми руками.

Иногда трагики пишут мелкие стихотворения, которые нравятся какою-то особенностию. В живописи бывает то же. Рубенс, будучи посланником в Испании, вздумал нарисовать вид окрестностей Эскурияла. Но кисть его не умеет рисовать улыбающейся природы. Деревья без зелени, луга пасмурные, горы угрюмые, и туман, дымящийся в воздухе. Говорят, что эту картину рисовал Рубенс; какое ж ее достоинство? — То, что всякий испанец, видевший ее между тысячью других, восклицал: «Вот наш Эскуриял!» Так верно умел снимать Рубенс!

Но положим, что он видел Эскуриял, и потому так верно нарисовал его. Где ж, скажите, мог он видеть, как Нептун усмирял бунтующие ветры на море? Разве не срисовал ли он этого с превосходнейшего древнего живописца — Вергилия? Посмотрите, посмотрите, как страшно волнуется море! Как сердиты волны: они ревут, шумят; одни других теснят, гонят, поглощают!.. Как пышат и бесятся кони Нептуновы, запряженные в огромную морскую раковину; как крутятся вихрями пески, камни и чуды морские! Ух! Как всколыхались эти пенистые волны; кажется хотят выплеснуть и затопить нас всех. Черная пучина ярится, и корабли, урча и клокоча, со щеглой поглощает. А ветры так свистят, так дуют, что кажется, скоро сорвут и унесут картину; но Нептун здесь! Он грозно потрясает трезубцем, и свирепость укрощается, и морские красавицы оставляют подводные пещеры свои, чтоб посмотреть на свет, а тишина улыбается сквозь разодранные тучи. Воображение любуется этою бурною картиною, но жалеет, что она стеснена рамами: это то же, что прекрасный стройный мужчина одет в короткое и тесное платье. Восколебавшиеся волны, кажется, ударяют в рамы, ропщут, шумят и просят пространства, которого в картине недостает. Впрочем, она лучшая из всех Рубенсовых в этой галерее. Смелость кисти и удивительное подражание природе суть печатию творческого духа этого живописца.

Вот и Жорданса, воспитанника Рубенсова, Симеон во храме. Тотчас видно, что он не Рубенс; но какова голова у Симеона, воздевшего очи горе, как хорошо она нарисована, с каким выражением, то вряд и сам Рубенс нарисовал бы такую.

А вот опыт голландского терпения. Взглянем на эту маленькую картинку, представляющую фламандского крестьянина в его избе. Надобно только смотреть не простыми глазами, а в увеличительное стекло. Не правда ль, что это удивительно выработано?.. Вы можете перечесть, до одной, все петельки в чулках; даже видно, что они штопаны. Переведите стекло повыше на фаянсовую кружку — и подивитесь ей.

Каждый рубчик, каждый обручик в узоре, который обыкновенно бывает на пивных кружках, отделан в ней удивительно. Вот что значит быть великим в мелочах!

Портреты Ван-Дейковы удивят вас чрезвычайною выразительностию, живостью в лицах и мастерскою отделкою. Но Ван-Кейленовы не уступят им: он имел истинное в сем роде дарование.

Кто там в латах, с смуглым, сухощавым, бледным и мрачным лицом, смотрит на нас такими глазами, которые показывают большую остроту ума и великую кичливость сердца, хитрость, свирепость и жадность? Это хищник короны — Кромвель. Кажется, Ван Дейк писал его в те минуты, когда он, поправ престол королей, мечтал о покорении всей Англии.

Здесь что такое? Афинская площадь. Что за чудак на ней с нечесаными волосами, с странным лицом, одет растрепою, с дубиною в одной руке и с фонарем в другой? Это Диоген. Прямой циник! В белый день ходит со свечою и ищет, кого бы вы думали? Человека! Картина эта представляет опыт кисти Жака-Жорданса — и он прекрасен! Я вижу, как народ толпится около циника, и он в целом народе не находит человека. Подходят жрецы, судьи, философы, ораторы; он видит в них лесть, корыстолюбие, притворство, надменность, подлость, ложь — и не гасит свечи. Видит скупых богачей, богатых плутов, чиновных невежд — и не гасит свечи. Вот блестящая толпа! Подходят старейшины афинские, владеющие судьбою Афин; свеча не гаснет и для них. Но вот, наконец, скачет на бурном коне, в блестящих латах, в лавровых венках, прославленный народом, возвеличенный ораторами, победоносный герой. Ну, циник! Это ль не человек? — «Нет! Это истребитель человеков! — думает Диоген, — я вижу в нем беспокойный нрав, слепую страсть к громкой молве, стремление к честям; ухо его всегда открыто лести, сердце — честолюбию, он жаждет крови и славы: это не мой человек!» — И свеча все горит. «Не богиня ли это!» — говорит страстный любовник, указывая на свою красавицу. «Если богини могут быть ветрены, злы, лукавы и вечно притворны», — отвечает упрямец и не гасит свечи. Да погаси хоть из учтивости! Но тот, кто не хотел видеть Александра и кого сам Александр ходил посмотреть, — не знает учтивости — не гасит — и свеча горит до сих пор!

Живописец Роза, прозванный Тиволи, потому что жил долго в этом месте, насмотревшись на прелестные окрестности Рима, запечатлев в воображении все изящные виды Италии, рисовал прекрасно цветущие долины у подножия древних развалин, живописные берега морей, где солнце с высокого неба, бросая лучи свои на вечную зелень рощей итальянских, золотит плоды их; рисовал беспечных пастырей и пестрые стада. Смотря на картины его, хочется побывать в Италии!..

Вот прелестное дитя! Не ангел ли это за стеклом? — Нет, это Менгсов Амур. Какая белизна в этом милом личике! Какой румянец играет на его полных щечках! Он так нежен, как самый приятный отлив зари на листках лилия. Как прелестны эти синие васильковые жилки, искуснейшею кистию проведенные! А губы? — их описать нельзя. Они волны, мягки, свежи, как первый весенний розан. Светлые голубые глаза миловидного ребенка возведены к небу и не уступают ему в ясности. Полным беленьким пальчиком пробует он острие золотой стрелки, которуютолько что отточил на оселке, и думает, точно как говорит: «Она уж довольно остра!»

Здесь великий маршал Сакский. Лиотар изобразил его прекрасно. Читайте похвальное ему Томасово слово: смотрите на сей портрет — и знаменитый покойник оживет для вас.

Но вот другое творческое произведение сего мастера; прекрасная шоколадница! Я говорю прекрасная потому, что она так стройна, бела, румяна, так хорошо одета, так ловко подносит шоколад и имеет такие свежие карминные губы, что всякому хочется выпить шоколад и поблагодарить красавицу — поцелуем.

Отделка сей картины совершенна. Платье и фартуктак хорошо написаны, что кажется, можно их осязать.

Вот изображения во весь рост, в картинах самого большого размера, нечто благородное, нечто священное на лицах; яркие краски, искусное расположение, искусное смешение цвета с тенями: все это вместе представляет нам разные происшествия из Священного Писания. Мы видим их как наяву: хвала Павлу Веронезу.

Не оставьте без внимания и картины кузнеца Анверского. Она состоит из нескольких лиц отменно выразительных, из коих каждое имеет свои особые примечательные черты; имеет на себе печать особых свойств и делает особую честь кузнецу — живописцу. Кто ж сделал его живописцем? — Любовь! Молодой кузнец влюбляется в дочь живописца, который иначе не хочет ее выдать замуж, как за человека одного с ним ремесла. Влюбленный кузнец оставляет наковальню, хватает кисть, призывает на помощь терпение, учится, трудится, успевает и, наконец, пишет картину, которая, сделав его счастливым супругом, перешла в потомство и привлекает теперь внимание любопытных путешественников в Дрездене. Любовь, которая так много чудесит в белом свете, сделала из кузнеца живописца. Кто был влюблен, тот верует в подобные чудеса.

А здесь что за несчастный в столь ужасных муках? За какое преступление казнят его, или не страшную ли какую тайну хотят исторгнуть из глубины его сердца? Посмотрите, как мучится сей страдалец, по рукам и по ногам к столбу привязанный и поджигаемый снизу тихим огнем! Как страшно напружинились посинелые жилы его! Как выдались, как торчат кости и мускулы! Глаза несчастного закатились, пена на мертвых устах, зубы скрежещут, бледность на лице, грудь высоко вздулась. Кажется, слышишь, как лопаются жилы и трещат кости: так усильно напряжение медленно сжигаемого! В некотором отдалении нельзя поверить, чтобы это было в картине, или, по крайней мере, чтоб эта картина была не лепная: так резки и глубоки черты, так превосходна рисовка, так смела кисть, так естественны все выпуклости. Кто же великий творец сей картины? Или я худо описал ее, или тотчас должно угадать, что она Микеланджелова…

Подивитесь искусству, с каким Гвидо-Рениева кисть изобразила здесь страждущего, истомленного и терниями увенчанного Христа. Как истерзали его мучители! Он весь изранен, но кровь не течет уже более из его ран: она запеклась на них багровыми пятнами. Кажется, что он и страдать перестал, а смотрит только на небо в каком-то болезненном оцепенении. Заметьте, как кожа, от чрезвычайного расслабления, опустилась на руках его и лежит в длинных, бледных морщинах. Взгляд на этого Христа Спасителя подвигнет вас к ужасу, к жалости о нем и удивлению искусству великого художника.

Но хотите ль, наконец, видеть совершенную красоту — совершенную в полном смысле сего слова? Не ту, которая блестит в шумных кругах большого света, водит за собою толпы любовников и, гоняясь за наслаждениями, предается вихрям страстей и забав, блестя и исчезая, как светлое воздушное явление. Нет! Эта прелестная красавица убегает света, постигнув на заре жизни всю суетность его. Ни сладкий голос лести, ни пышный блеск мира, ни шум страстей не достигают глубокого ее уединения. Далеко от обольщений, приманок и сетей, живет она одна с богом, природою и собою. Какое безмятежное спокойствие запечатлено в чертах ее лица!.. Кажется, что уединение угасило в ней пламя всех страстей. Мягкие златые волосы, сплетаясь с голубым покрывалом, лежат на белой груди ее, в которой покоится ангельское сердце. Теперь, как видите, отдыхает она на мягкой мураве у чистого ручья, услаждающего слух ее стройным журчанием. Прекрасная рощица склоняет над нею свежесть теней своих: она держит книгу и прелестно читает. Она задумалась — эта задумчивость придает ей новую неизъяснимо-очаровательную красоту. Кто ж эта прелестная дочь пустыни? Это Корреджиева «Магдалина». «Но это, что вы видите здесь, самое слабое подражание; а подлинник, вместе с Корреджиевою „Ночью“, увезен от французов в Кенигштейн» — так сказал нам надзиратель. Чтоб заставить ценить подлинник сей картины, то для знатоков довольно сказать, что она Корреджиева; чтоб привести каждого, кто б он ни был, в восторг, довольно показать ее; а чтоб заставить удивляться ей и самых скупых богачей-невежд, то стоит только объявить им, что за эту очень маленькую картинку заплачено 13 000 полновесных червонцев: почти 150 000 наших рублей!

Галерея статуй в Дрездене далеко не подходит к картинной: в последней подлинники, в первой только подражания. Есть тут, правда, группа Лаокоонова и Венера Медицис, но не те, которыми восхищался Дюпати. Венера, однако ж, прелестна и не в подлиннике: здесь видим ее тень; но и тень красоты прекрасна! Какая стройность! Какая улыбка! В каком сладострастном положении она стоит!.. Осязая статую, вы можете ощупать все выпуклости, которые должны быть на теле прекрасной женщины и которых глазами никак нельзя отличить. Эта Венера, кажется, стыдится; но стыдливость ее не есть стыдливость невинной Дианы. Венера Медицейская стыдится для того, чтоб привлечь более на себя взоров; отворачивается, чтоб показаться невинною; торопится будто закрыть одну часть тела, с тем чтоб больше обнажить другую. Это хитрая прелестница, обвораживающая взоры и воспаляющая чувства.

Галерея сия, по расположению своему, не совсем выгодна, при том и статуи не содержат в чистоте: густая пыль затмевает их белизну.

Тридцать комнат наполнены оружием всех времен и всех народов, начиная от первого пистолета, изобретенного Шварцом, до оружия нашего времени. Здесь увидите вы также и конские уборы. Некоторые из них очень богаты, ибо украшены дорогими каменьями, бисером, жемчугом и проч. Всего любопытнее рыцари с их бронями. Поверите ли, что были люди, которые носили на себе латы в 150 и 200 фунтов и в пять аршин длиною перья на шишаках. Один саксонский герцог носил вседневно вместо бумажного колпака железный в 20 фунтов. Нам, питомцам неги, кажется это теперь невероятным, баснословным; но я видел в Дрезденском собрании естественных редкостей принадлежавшие драбантам[33] герцога Августа второй руки, которые путают своею величиною, — после этого начинаю верить, что можно носить на себе 200 фунтов железа. Чтоб увидеть рыцарей в полном их облачении и со всеми причудами, то войдите в ту комнату, где представлен поединок Августа I Саксонского и Альбрехта Австрийского. Оба, обремененные 200-фунтовыми бронями, пятиаршинными перьями, с трехсаженными копьями, с головы до ног в черном, выезжают на смертный бой. И сии богатыри, сии железные люди умели любить и быть нежными! Тут есть множество разновидных щитов, из которых на каждом надписи в честь любви и красоты.

Вот место, в которое вхожу с благоговением. Здесь собраны неисчислимые чудеса природы. Моря Европы, пустыня Африки, леса Америки выслали сюда все, что имели редкого. Все, что открыто великим Линнеем, описано красноречивым Бюффоном и созерцаемо было глубокомысленным Боннетом, представляется здесь глазам. В роде пернатых можете вы здесь видеть всех, начиная от прелестной крошечки колибри, которая едва ли больше пчелы, до огромного страуса, бывающего ростом выше лошади. Подле каждой птицы видите гнезда и яйца ее. В роде животных можете видеть всю цепь оных от горностая до слона. Галерея, имеющая сии драгоценности, пространна и светла. Сто огромных шкапов не вмещают еще в себе всех редкостей. Я видел здесь вторую природу во всей разнообразности и пестроте ее. Не имев более часу времени для рассматривания, осмелюсь ли описывать подробно то, на что едва взглянул мимоходом? Нет! Я намекну только о том, что более привлекло на себя общее внимание зрителей.

1) Рисованные природою цветы, деревья и целые ландшафты на камнях. Камни сии, будучи еще в мягком состоянии, получили таковые впечатления от прилепу к ним листьев и проч.

2) Отменно большой магнит.

3) Окаменелый дуб в окружности две сажени, открытый в земле близ Кемница в 1752 году. Сколько надобно было столетий для превращения в камень этого дерева!

4) Большой отломок окаменелой пальмы. Сие тем чудеснее, что пальмы вовсе не растут в Германии.

5) Крокодил (окаменелый). Найден в Штутгарде. Ужели и Германия была некогда землею пальм и крокодилов? Последний доказывает, что там, где он найден, было море. Так много есть доказательств тому, что большая часть Европы была дном океана. Было время, когда шумели моря в тех местах, где теперь блистают города и цветут долины. Едва ли самый дерзкий ум постигнет все изменения природы.

6) Четыре огромных статуи из кипарисового дерева. Прикосновение к ним сообщает благоухание рукам. Каждая стоит тысячу талеров.

7) Отаитские материи, подобные нашим кисеям, выбиты молотком из мягкого тамошнего дерева. Нужда творит чудеса!

8) Парадная лошадь Августа II, имеющая хвост длиною в 12 аршин, а гриву в 9.

9) Боа, или исполинский змей, — длиной в 19 локтей.

10) Большие коралловые деревья.

Здесь же в особой комнате с особенным любопытством рассматривали мы чудесный образец храма Соломонова, сделанный некогда в Гамбурге сенатором Шодом. Петр I измерял его своими руками и предлагал за него 60 000 рублей. Наследники Шода продали редкость сию Августу Саксонскому за 18 000 талеров. Сторона квадрата в подлинном храме имеет 800 локтей; по уменьшенному размеру образца локоть принят за вершок — и сторона его имеет 800 вершков. И это немало для образца! Все части, даже самые мелочи, отделаны с наибольшим тщанием. Здесь же можно видеть все обряды иудейские и богослужение их в пустыне, представленное в лицах. Любопытнее всего собрание всех и даже самых мелких принадлежностей иудейского Синагога. Если б когда-нибудь буря превратных случаев истребила весь сей народ, то здесь можно найти все его обряды и установления. Это стоит, однако ж, недешево, ибо за написание пяти только Моисеевых книг на пергаменте заплачено 2000 талеров.

Дрезден. 9 апреля

Все лучшие картины и драгоценнейшие редкости увезены из Дрездена в известный по неприступности своей замок Кенигштейн. Я спешу, в свободные от должности минуты, заглянуть в лучшие здешние сады. Сегодня были мы в саду и доме кабинет-министра графа Марколини. Сад этот очень приятен, потому что очень прост. В нем отличается огромный водомет[34], украшенный колоссальною группою баснословных статуй: морские кони, дельфины и проч. льют и брызжут воду реками. Такая же группа, в малом размере, сделана из фарфора в стеклянной галерее дома. Дом министра украшен также преимущественно одним вкусом и простотою; роскошь изгнана из него. Под окнами огромные клетки с серебряными и золотыми фазанами; последние, с пламенно-розовыми перьями на груди, с лазоревыми крыльями и золотыми гребнями, прелестны. В одной зале нарисованы на стенах все важнейшие случаи в жизни самого Марколини. В одном месте видишь, как он застрелил дикого кабана, уже бежавшего растерзать его. В другом представлено опасное падение его с лошади, испугавшейся дикого зверя на охоте. Далее, в горах Италии, Марколини, застигнутый разлитием вод, оставляя свои экипажи, с женою и прекрасною дочерью переправляется чрез горные потоки на мулах. Вот способ напоминать себе достопамятные случаи своей жизни.

Народ саксонский принимает русских с почтением и сердечною радостию. Многие отцы приглашают русских офицеров крестить новорожденных детей своих. Словом сказать, тут не знают как принять, почтить нас. О, добрый народ саксонский, как не сражаться за свободу твою!.. Все русское входит здесь в употребление. На многих домах надписи немецкие написаны русскими словами, а на иных и совсем по-русски, например: «Потешные палаты его королевского высочества герцога Максимилиана». Это королевский брат. Неоспоримо, что слава народа придает цену и блеск языку его. Слава сия утверждается победоносным оружием. Теперь уже всякий саксонец имеет ручной российский словарь — и скоро, скоро, может быть, — как сладко мечтать о сем! — богатый язык великого отечества нашего загремит на берегах Эльбы — и там, где победа украшает лаврами знамена народа русского, станут читать русских писателей; станут дивиться Ломоносову, восхищаться Державиным, учиться у Шишкова, пленяться Дмитриевым, любоваться Карамзиным!..

Генерал Милорадович устроил так, что авангард наш в течение трех дней разными отрядами проходил через Дрезден, дабы тем увеличить число войск в глазах жителей. Отряд графа Сент-Приеста, кавалерия и пехота, в три разные дня имели три торжественных входа в город. Сам генерал Милорадович каждый раз выезжал навстречу войскам, сопровождаемый блестящим и многочисленным конвоем. Жители бегали толпами и кричали: «Ура!» Сие троекратное прохождение войск показало авангард наш весьма многочисленным. Но в самом деле, дух, бодрость я свежесть войск не заменяют ли многочисленность?

Известный прусский генерал Блюхер, генерал Витгенштейн и все партизаны наши сосредоточиваются за Эльбою. Наш авангард займет Фрейберг и Хемниц. Наполеон уже опять при своих войсках — скоро может дойти до дела. Но покуда услышим вблизи рев смерти и свист пуль, сходим в великолепную католическую церковь послушать превосходной музыки — сегодня их страстная суббота.

Оратория была торжественна. Превосходный певец и более ста музыкантов составляли величественный оркестр. Пение удивительно, музыка прекрасна. Много было звуков знакомых, но некоторые совсем новые. Они уносили с собою дух мой к небесам, погружали ум в какую-то уныло-сладостную мечтательность и заставляли забывать все земное. Есть нечто очаровательное, нечто неизъяснимо утешительное для человека в поэзии, живописи и музыке. Поражаясь великолепным и разнообразным слиянием звуков, то треск громов, то воздыхание зефиров выражающих, я очень ясно понимаю, как Тимотей двигал чувствами завоевателя, которого не смягчали смертные стоны целых народов. Начинаю даже верить, что американский змей и африканская гиена могут умягчаться музыкою.

10 апреля. Дрезден

Все войска авангарда уже пошли к Хемницу. Генерал Милорадович и мы все спешим вслед за ними. Завтра, или через два дня, прибудет сюда сам государь с главною армиею. И Светлейший Князь, если ему сделается легче, не умедлит обрадовать народ и войско прибытием своим сюда же.

Я сейчас от генерала. У него завтракал министр Балашов. В разговорах о разных заведениях, свойствах и обычаях немцев он сделал весьма остроумное замечание о медлительности их в умственных соображениях. «Войдите в лавку к немецкому купцу, прекрасно одетому и воспитанному в каком-нибудь университете; возьмите у него разных товаров на сто талеров; велите сделать счет, и ему нужно четверть, а иногда и полчаса для вычисления: он считает и пересчитывает, тогда как русский бородач поводит перстами по счетам и в пять минут скажет вам, сколько ему следует». Нет ничего справедливее такого замечания.

Невольно отдашь справедливость и тому, кто сделал его. Всякий русский душевно порадуется, что министр его отечества с таким вниманием всматривается в нравы, обычаи, образ жизни и учреждения чуждых народов, замечая все могущее быть полезным для своего. Бог одарил русских острым умом, а Россию всеми дарами своими. Она должна быть счастлива!

14 апреля. Хемниц

Из Дрездена ехали мы чрез Герцогс-Вальд, Фрейберг, Одеран, Хемниц. Фрейберг, кроме бывшего при нем сражения в Семилетнюю войну, достопамятен еще славными рудокопами. Горное искусство доведено там до высшей степени. Профессора преподают науку о ископании руд. Из разных частей света приезжают ей учиться. Здесь целый горный народ. Шесть тысяч человек беспрестанно роются под землею. Дети наследуют отцам в их искусстве и в их болезнях, ибо всякий горный работник — бергман — в тридцать лет получает уже горную чахотку. Это доказывает, что для блага человека несравненно полезнее обрабатывать поверхность земли, нежели рыться в глубине ее!

Хемниц, прекрасный городок, славится редкими своими фабриками и красотою женщин. Здесь есть также, как в Варшаве, ванны, но с тою выгодою, что можно купаться в какой вам угодно воде: в Теплицкой, Карлсбадской, Пирмондской и проч. Сегодня сидели мы в морской ванне; завтра будем купаться в железной; а пьем всякий день Зельцерскую воду. Кто захочет, может купаться в ароматах. Но теперь не время нежиться: уже гремит труба, зовущая нас в огонь сражений. Правда, роскошные осаждатели Трои, как говорит Гомер, из купален ходили в бой, а после боя погружались в аромат ванны. Но то было время, если оно когда-нибудь было, — а теперь иное! Грязное поле, труды и непогоды: вот наша участь!

15 апреля. Хемниц

Я был в механическом мире. Что за чудеса искусства! Какое облегчение в ручных работах, какая польза для промышленности та прядильная машина, которую я сегодня видел. Огромнейшее здание, в несколько этажей, занято этою машиною. Входите и удивляетесь, видя такое множество бездушных вещей в движении. Там крутятся колеса, там обращаются валы, там стучат берда и гребни; множество ремней, как облака, волнуются вверху под потолком и помогают движению валов и колес. Сотни веретен в быстром кружении прядут очень тонко хлопчатую бумагу. Шум, треск, стук и скрип наполняют все здание. Здесь все шевелится, ходит, движется, живет; а причиною движения — большое горизонтальное колесо, весьма несильною водою, из небольшого озера вытекающею, в действие приведенное. Сие-то колесо заставляет крутиться в трех ярусах множество валов, шестерней, бесконечных винтов и тысячи веретен. Каждое отделение имеет по нескольку станов; каждый стан по нескольку десятков веретен и колесо, движущее его. Здесь весят, бьют, очищают, прядут и подводят под пробу бумагу. Прекрасное заведение, прекрасная работа; но всего прекраснее — работницы! Это прелестные молодые девушки из Хемница… Каждая из сих трудолюбивых красавиц может получать до двух талеров в неделю: в два, три года может составить себе хорошее приданое. Вот редкая выгода для нравов! Вот способ для предохранения беззащитной невинности от нищеты, влекущей к разврату. Скромная девушка работает несколько лет на фабрике, получает через то приданое, выбирает молодого человека по сердцу, выходит за него по любви и, приученная к трудам, становится попечительною хозяйкою, верною женою и доброю, заботливою матерью семейства: праздность, роскошь и рассеянность не заражают ее своими отравами. Фабрика, нами виденная, принадлежит господину Бекеру. У него же и ситцевые, которые не уступают английским, фабрики. Везде торжество промышленности, труда, искусств и художеств.

Все движется!.. Главная квартира авангарда переходит в Пенниг, три мили вправо от Хемница, конечно, для того, чтоб сосредоточиться более с Блюхером, находящимся в Альтенбурге. Французские аванпосты между реками Салою и Эльстером. Маршал Ней в Веймаре. Наполеон сам при войсках своих.

Посмотри на карту, ты увидишь, что Хемниц, Пенниг и прочие саксонские городки означены небольшими, едва приметными кружочками. Распространи их воображением своим, наполни прекрасными домами, садами, фабриками, обведи картинною цепью холмов и насели добрейшими людьми — тогда будешь иметь понятие о таких городках, из числа которых и Пенниг, где мы только ночевали.

Апреля 18. Альтенбург

Оставя в Пенниге все обозы, все тяжести, мы подвинулись еще вправо в Альтенбург с тем, чтобы, заняв близ него позицию, нажидать неприятеля. Альтенбург — пространный и великолепный город герцога Гот-Сакского. Всего примечательнее в нем огромный старинный замок на высочайшейскале, имеющий, в основании целый холм дикого гранита. В сем замке показывают, в числе прочих редкостей, окно, чрез которое украдены были малолетние Альберт и Эрнест, дети герцога. Случай этот достопамятен в саксонской истории, ибо от них произошли две наследственные линии — альбертинская и эрнестинская.

19 апреля поутру. Альтенбург

Наконец сбылись мрачные предчувствия, оправдались печальные догадки: неумолимой судьбе или непостижимому провидению угодно было лишить нас великого человека!..[36] Его уже нет!.. В Бунцлау прекратилась жизнь мужа знаменитого. Давно ли, вызванный из глубокого уединения общим голосом народа, восстал он от бездействия и ополчился великим умом своим на защиту отечества? Давно ли грады и области называли его спасителем? Матери несли младенцев, и внуки вели дедов своих, чтобы удостоиться его лицезрения? Давно ли сам государь назвал его Светлейшим и фельдмаршалом? Еще не обсохла кровь врагов, пролитая им на полях Бородинских; еще не истлели трупы, которыми устлал он великое пространство от Оки до Немана; еще блестят трофеи, им собранные, зеленеют лавры, им пожатые; еще не успела обтечь круг земной слава, вещая о нем… А его уже нет!

Что ж значит в мире сем слава? Что значит величие людей?.. Песнопевцы земли русской! Предайте потомству стоны соотчичей своих в печальных звуках ваших лир!

Около половины апреля неприятель начал показываться в больших силах близ города Наумбурга, известного в 30-летней войне, когда оружие гуситов гремело в Германии. Отряды и передовые посты его распространялись между реками Салою и Эльстером. Намерение его, устремиться на Лейпциг для расхищения славной ярмарки, час от часу становилось очевиднее; а посему и все российско-прусские войска сосредоточивались в окрестностях сего города. В это время авангард главной армии, под начальством генерала от инфантерии Милорадовича, из расположения своего при Хемнице, предпринимает косвенное движение вправо. В течение нескольких дней, следуя сему направлению и движением своим прикрывая все дороги в Дрезден, авангард рассылает вперед отряды до Цвикау, Плауена, Гофа, Лобенштейна и Геры для разведывания о неприятеле; а между тем постепенно приближаясь и Лейпцигу, занимает Пенниг, Альтенбург и Цейц, более или менее останавливаясь в каждом из сих мест.

20 апреля, в 2 часа пополудни

С первым лучом зари выступили мы из Альтенбурга в Цейц. Едва прошли милю, как услышали пушечные выстрелы. Чем далее подавались вперед, тем слышнее становились они; наконец облака дыма на краю горизонта, блеск обширного зарева и все признаки великого сражения представились глазам нашим. Там, на дороге в Наумбург, близ Люцена, где уже один раз в 1652 году решалась судьба Германии и где путешественники привыкли останавливаться над памятником великодушного Густава Адольфа, там сражались теперь за жребий всей Европы. Наполеон с великими силами ломился к сердцу Пруссии. Российско-прусские армии, под начальством графа Витгенштейна и генерала Блюхера, встретили его — и они сражаются!.. Авангард наш, с поспешностью достигнув Цейца, стал в боевом порядке на выгодных высотах вокруг оного. Жители их города и окрестных деревень идут толпами к нам в лагерь, неся добровольно вареное кушанье и вина. Солдаты паши готовы сражаться за счастие таких добрых людей и за прекрасную землю их.

В 6 часов пополудни

С высоты древнего и величественного замка в Цейце смотрели мы на сражение, кипевшее за две отсюда мили. Долго гром рокотал на одном месте. Наконец дым и выстрелы начали отдаляться — и все сердца наполнились приятнейшим предчувствием, что неприятель отступает. Генерал Милорадович во все это время не сходил с балкона, прилежно наблюдая в зрительную трубу и взглядывая на карту. Еще в первый раз в жизни смотрел он на сражение, не участвуя в нем. Несколько раз объезжал он полки, спрашивал солдат, хотят ли драться, — и всеобщий голос был: ура! готовы, вперед! Я не знаю, для чего мы остаемся праздными свидетелями общего сегодняшнего дела: 15 000 лучших солдат, восемьдесят пушек и генерал Милорадович смогли бы сделать немалый перевес. Но говорят, что неприятель отрядил сильную колонну на ту дорогу, которую мы заслонили. Последствие все объяснит. Гром пушек опять усиливается, небо дымится! Народ и войска молят бога, да благословит он оружие правых, да увенчает славою победы императора и короля.

В сию минуту получил генерал Милорадович от партизана полковника Орлова рапорт, который, стоя с отрядом своим на высотах близ деревни Вебау, видел все сражение и в коротких словах уведомлял, что неприятель, беспрестанно получавший подкрепления, принужден, однако ж, был уступить нам на целую милю пространства; но к нему подоспели еще свежие войска, и сражение воскипело с новым жаром.

12 часов ночи

На городской башне бьет полночь; но спокойствие не водворяется в город. Все тоскует и волнуется. Войска готовятся к походу. Конница гремит по мостовым, проходя через город. Пехота еще в лагере. С наступлением ночи генерал Милорадович приказал развести большие огни, дабы внушить неприятелю некоторое опасение видеть на крыле своем новое войско. С нашей стороны огни в лагере, с противной — пылающие окрестности Люцена все небо обагрили заревом. Лошади наши оседланы, мы готовы. Два часа дозволено нам сдремать; с рассветом должны быть в поле и в деле. Прощай!

22 апреля. Местечко Фробург. Рано утром

Весь вчерашний день провели мы в движении. Будучи посылаем в разные места, я проскакал более шестидесяти верст и ввечеру едва не падал с лошади, которая и сама готова была упасть. В позднюю ночь уже войска наши, сделав весьма большой переход чрез горы, ущелины и леса, прибыли наконец к Фробургу, где неприятель не мог нас ниоткуда отрезать. Авангард становится опять арьергардом, ибо армии отступают.

Генерал-адъютант князь Волконский известил генерала Милорадовича, что государь поручает ему учредить вновь партизанскую войну для действий на сообщения неприятеля в гористом пространстве от Иены до Лейпцига. С этого времени не ожидай подробных описаний, мы в арьергарде; следственно, в беспрерывных трудах и опасностях. Не сходить по целым суткам с лошадей, валяться на сырой земле, не иметь сна и хлеба — вот что нас ожидает и что нам уже не ново. Хотя Саксония и не менее прелестна, как древняя Капу; но мы не растаяли в роскоши, как Ганнибаловы воины, и с прежнею бодростию готовы терпеть и сражаться.

22 апреля, поздно. Местечко Гейлъд-Гейм

Соединенные армии отступают за Эльбу. Наполеон ведет с собою великие силы и теснит. Наша армия отступает довольно покойно: арьергард выдерживает весь натиск. Покамест отделываемся кое-как перестрелками, скоро дойдет дело до сражения. Мой друг! Самая бурная осень не так обнажает природу, как война опустошает цветущие области! Что сделалось с Саксониею? Мы не узнаем ее! Какая разительная во всем перемена! Домы пусты; лица мрачны; у нас голод, у жителей стон… Уже французы в Лейпциге!.. Опасность и тревога распространяется повсюду. Все ужасы войны постигают прекраснейшую из стран Германии. Нет больше сил писать — сон давит меня. Каждая минута дорога… Перо падает из рук, а друг твой на солому… Прощай!

23 апреля, вечер. Город Вальдгейм

Сейчас только вышли из жаркого дела. Смерть так близко прошла мимо меня!.. Чуть было не взяла с собою! Отвезши одно приказание графу Сент-Приесту, бывшему в сильной схватке с неприятелем, и получа другое, чтоб провезти несколько пушек на известное место, тихо ехал я подле оных. Недалеко случился генерал Мерлин. Некоторые товарищи мои были тут же. Неприятель открыл из лесу пальбу — и ядра запрыгали через, между и около нас. Мы ехали шагом. Я слышал шепенье множества ядер, как вдруг одно, провизжав мимо самого уха, ринулось в землю у самых ног моей лошади! Теплый дух, как будто из бани, хлынул мне в лицо, и земля, брызнувшая вверх от сильного удара, засыпала меня всего!.. Я совсем не почувствовал великой опасности до тех пор, пока не услышал со всех сторон около себя криков и восклицаний.

Товарищам показалось, что меня уже не стало! Им со стороны полет рокового ядра был виднее.

Склонясь чуть-чуть вправо, оно оторвало бы у генерала руку, а с меня снесло бы голову!.. Но, друг мой! если и сама смерть также неприметна, как приближение ее, то умереть, право, ничего не значит! Страшна смерть ожидаемая, и страх сей рождается, кажется, более от тревоги в воображении или от затмения в совести; а смерть, налетающая невзначай, должна быть очень легка! Храбрый генерал Мерлин имеет семейство, думал я после: жизнь его нужна для оного. К чему ж мою сберегло провидение? К отрадам или горестям, к бедам или утешению?.. Прольет ли в уста мои счастие хотя несколько капель радости из того сосуда, который позволяет иссушать до дна любимцам своим? Но все вопросы напрасны: завесы не вскроешь!.. Прости мне отступление; обратимся к делу. Пальба началась еще с самого утра. Неприятель стремился овладеть пространством, отделявшим нас от пруссаков, и захватить Вальдгейм, где сходятся дороги. Генерал Милорадович, быстрым распоряжением войсками, уничтожил намерения его. Отряд графа Сент-Приеста, неся неприятеля на плечах, делал все, что только могут храбрые солдаты при благоразумном начальнике. Генерал Карпенко, всегда неразлучный с передовою цепью своих стрелков, удерживал неприятеля по лесам и в тесных местах. Киевский полк, под командою неустрашимого полковника Писарева, и некоторые баталионы других гренадерских полков несколько раз пролагали себе путь штыками сквозь колонны, оспаривавшие у них дорогу. Наконец неуступчивость нашего арьергарда и удачное действие пушек полковника Нилуса остановили неприятеля версты за две от Вальдгейма. Потеря его весьма значительна, наша неприметна.

Все обозы и артиллерия тянутся за город, дабы заранее высвободиться из тесных ущелий. Прочие войска обночлежились пред городом. Ярко пылают огни на полях. Добрые саксонцы дают нам последние куски зачерствелого хлеба: голод приправляет самую скудную пищу, а удовольствие победы заставляет забыть о всем претерпенном. Что покажет завтрашний день? Отзовется ль громом сражения? Сегодня слава богу! Прощай!

24 апреля, в сумерки

Сегодня принц Евгений Виртембергский, начальствуя передовым отрядом, выдержал жаркий бой близ деревни Этсдорфа и опрокинул несравненно превосходнейшего в силах неприятеля. Принц этот, конечно, один из храбрейших и любезнейших принцев в Европе. Помня о службе и обязанностях своих, он, кажется, вовсе не помнит о сане, чине и высокой породе своей. Он умен — следственно, не горд. Часто разговаривать с солдатами, ласкать офицеров и жить у полевых огней — вот обыкновенное дело его.

24, очень поздно. Мыза близ Носсена

Неприятель остановился отсюда верст за пять. Генерал Милорадович, генерал Уваров, командующий кавалериею, английский генерал Вильсон, который ездит прогуливаться в сражения и не пропускает ни одного почти авангардного дела, все вместе заняли пространный, прекрасно убранный дом. Адъютанты всех генералов были тут же. Будучи послан далеко с приказаниями, я приехал несколько позже других. Все наши радовались светлой и покойной квартире. Одни играли на фортепианах, другие смотрели библиотеку. Я подумал было, что это дом если не князя, то, по крайней мере, какого-нибудь барона; но мне сказали, что владелец его даже не дворянин! Крайне бы удивился сему, если б это было не в Саксонии. Две прекрасные девушки, Вильгельмина и Шарлота, играли на фортепианах, пели, показывали свои рисунки, альбомы и в то же время суетились по хозяйству: сами накрывали на стол генералам, заботились о кухне и везде поспевали. Они разумели французский язык, читали лучшие книги на своем; а сверх того были так добры, так любезны, что нельзя было не восхищаться воспитанием этих недворянок! С невинною простотою спрашивали обе сестры у генералов: будет ли завтра здесь сражение? — Будет, отвечали им, и очень жаркое. — Так мы на заре убежим к нашей тетушке в горы, говорили они и просили только охранной бумаги.

25, в 8 часов утра

Уже раздалась пушечная пальба (обыкновенный, ежедневный вызов к бою), и мирные окрестности застонали. Дождь ливмя льет. Наши богатые домоседы в такую пору и на охоту не выезжают, а мы должны ехать на сражение. Бедная Вильгельмина и Шарлота, получа охранный лист, бегут в горы: так спасаются невинные горлицы от лютых ястребов! Все в доме плачут; поселяне с имуществом скрываются в леса; матери уносят детей — все спасают жизнь, а мы спешим жертвовать ею! Прощай!

25, ввечеру. Город Вильсдруф

Все платье на нас хоть выжми! Целый день были под дождем. Неприятель с самого утра начал сбивать передовые посты. Мы предполагали защищать тесные ущелья по дороге, но он не шел ими, а тянулся вправо по полям. Ему удалось поставить батарею на правом нашем крыле; орудия его были морские, и ядра хватали ужасно далеко. Мы уступали, сражаясь, до самого Вильсдруфа. Почти при начале сражения стрелки французские ворвались в ту мызу, где мы ночевали, и начали все грабить и жечь.

26 апреля. Дрезден. Вечер

Вот мы опять в Дрездене, или, лучше сказать, в Нейштате. Колонны авангарда, разными дорогами, быстро подвигались к Дрездену; неприятель преследовал слабо. День был прекрасен, солнце сияло в полном великолепии. Быстро обскакали мы Дрезден, спеша переправиться через понтонный мост, ибо большой горел. Каштановые аллеи цвели; в воздухе разливалось благоухание. Великолепный Дрезден, увенчанный цветами и зеленью садов, уподобился жертве, обреченной на заклание!

Около 2-го часа пополудни французы толпами ворвались в город и как вода разлились по улицам: прибежали к мосту и, казалось, хотели перескочить через Эльбу, чтоб грабить Нейштат, который мы охраняли. Но злость не дает крыл. Они остановились и начали стрелять. Наши егери, засевшие в развалинах моста, отвечали им, и перестрелка не умолкала. Вскоре раздался по всему Дрездену колокольный звон и возвестил прибытие Наполеона. Итак, в сию минуту владычество Александра и противника его разделяла только одна река. По ею сторону благословляли добродетельного защитника прав Европы, по ту со стоном покорялись врагу. Французские офицеры, богато одетые, расположив в разных местах музыку, прогуливались в набережном саду с дрезденскими женщинами. Они, конечно, хотели осуществить мечту о золотом веке и доказать, что тигры могут гулять с агнцами! Хотя с их и с нашей стороны стреляли только вдоль по мосту, однако пули и картечи хватало далеко через, и они свистали по улицам. С нашей стороны на конце моста возвышен был земляной траверс[37]. Пули жужжали, как пчелы, везде носилась смерть. Можно было быть убиту на гулянье, у окна, переходя из улицы в улицу, сидя в кругу мирного семейства; за столом, за стаканом мороженого…

Опасность была одинакова для обеих сторон. Многие из французских офицеров, подходившие на линию выстрелов упадали мертвые к ногам своих красавиц. Музыка мешалась с пальбою; стоны умирающих с песнями веселящихся; жизнь с смертию. Многие граждане, даже женщины и малые дети, ранены — вот в каком состоянии была прелестная столица Саксонии!.. К вечеру, когда пальба начала несколько затихать, вздумали мы взойти на мост, где так часто наслаждались весенними сумерками; но едва дошли до половины, как французы открыли по нам огонь; пули засвистали… Мы присели на каменную скамью подле сквозной железной решетки; щедрые приятели на каждого из нас троих выпустили десятка по два пуль; большею частию они летели через, иные, однако ж, попадали в решетку подле самых наших голов. Наконец смерклось, все утихло; месяц начал посребрять город, и мы пошли в свою квартиру. Однако ж и там не менее безопасны были от пуль и картечи, ибо дом, где стоял генерал Милорадович, был на самом берегу. Ему старались дать о сем заметить; но генерал, хранимый своим ангелом, надеющийся на бога, как Суворов, не знал страха и спал спокойно под тучею смертей. За великие труды, понесенные им в течение последних дней, к нему по всей справедливости можно было применить стих одного из лучших стихотворцев наших, что:

Бессонница и заботы подействовали на его здоровье. Он заболел, известил о сем Главнокомандующего графа Витгенштейна, созвал всех генералов и сдал начальство над арьергардом старшему по себе князю Горчакову. Итак, мы на несколько дней будем покойны. Ночь и безмолвие уже повсеместны, свеча догорает, полно писать, задремлем, пока еще возможно!..

27 апреля, 4 часа пополуночи

Сейчас дунул в растворенное окно свежий весенний ветерок, окурил комнату ароматами расцветающего сада, и я проснулся! Утро прекрасно; солнце только что взошло; неизъяснимая сладость распространяется в воздухе. Спят люди, спят страсти их, и перуны молчат. В ближней улице поет соловей. Смотрю в окно — вижу Эльбу спокойною и природу величественною. Боже! Как прелестно творение твое! Но для чего так мятежны люди! Отколе сие смешение добра и зла? Для чего прекрасная весна твоя вместе с розою и соловьем оживляет ядовитого змея?.. Спешу насмотреться на сии прелестные картины природы, спешу запечатлеть их в памяти и сердце моем. Душа с жадностью наслаждается ими. Никто, никто не отымет у нее сего мгновенного и единственного наслаждения.

Жизнь и деятельность пробуждаются в городе. В разных местах показываются граждане и поселяне, а французы еще спят! Но вот идет один с коротким ружьем и будит других на зеленом окопе близ моста. Они встают один за другим, хватают ружья и приветствуют утро стрельбою и кровопролитием… Вот и около пушек засуетились!.. Вот и выстрел! — другой картечью… Шумят ядра… Небеса дымятся — и бледнеет жизнь и природа!.. Вот густые облака пыли движутся по течению Эльбы: верно, французы идут туда переправляться. Пальба усилилась. Генерал Милорадович услышал — и забыл болезнь свою! Он велит седлать лошадей, и все мы едем в дело. Оно будет жарко. Прощай!

28. Деревня Вейсиз

Вчера имели мы жаркое сражение. Оно началось тем, что французы, под прикрытием сильного картечного огня с бастиона, на их стороне находившегося, нося фашины и доски к пролому большого моста, показывали вид, будто хотят переправиться в городе, и до тех пор толпились на мосту, пока несколько удачных наших выстрелов не смели их дочиста с оного. Эта переправа была ложная. В самом же деле Наполеон, подвинув армию свою за четыре версты влево, вниз по течению реки, приказал ей переправляться в глазах своих под покровительством великого множества пушек, которыми унизан был высокий в том месте берег. С нашей стороны граф Сент-Приест с отрядом оставлен в самом городе, а прочие войска небольшого арьергарда нашего поспешили сопротивляться многочисленным войскам Наполеона. Роты артиллерии Нилуса и Башмакова подоспели туда же — и сражение загорелось. Неприятель засыпал нас бомбами, гранатами и картечью. Наша артиллерия действовала искусно и удачно. Солдаты дрались с неимоверною храбростию. Оторванные руки и ноги валялись во множестве на берегу, и многие офицеры и солдаты, лишась рук и ног, не хотели выходить из огня, поощряя других примером своим. Целый день кипело сражение; Наполеон истощил все усилия, но не переправился. К вечеру бой укротился, и мы возвратились по-прежнему в Нейштат ночевать. Мы бы могли еще держаться, но в общем плане положено не удерживать, а только замедлить переправу французов. Посему-то, отступив, стоим теперь верстах в десяти от Дрездена, в деревне Вейсиг. Французы не беспокоят нас сегодня. Передовые посты молчат.

Вчера, во время самого жаркого дела, поселяне ближайших окрестностей пахали землю. Еще страннее: едучи в город с приказанием, я видел в одной аллее, очень недалеко от того места, куда падали ядра, порядочно одетого человека, спокойно читающего книгу под страшным громом сражения. Должна быть очень любопытная книга!

Оттуда ж

Несколько наших адъютантов заняли пустую избу. Все поселяне, боясь французов, скрылись в ближние горы, но узнав, что не французы, а русские к ним пришли, многие хозяева возвратились в дома, в том числе был и наш. Добрый Вильгельм принес с собою хлеба, достал спрятанное в земле масло, кофе, потчевал нас с непритворным усердием. Вчера я сам слышал, что, когда солдаты наши, утомленные сильным жаром, просили у жителей воды, добрые люди говорили им: «У нас есть еще для вас пиво; с русскими готовы делиться последним: вы наши защитники!» Вот как обходятся с нами саксонцы! Между прочими книгами в крестьянской библиотеке нашего хозяина нашли мы одну книжку под заглавием «Политические разговоры европейских государей». Она была написана немецкими стихами и в лицах. Разумеется, что Наполеон занимал здесь первое место; все государи благоговели пред великим могуществом великого народа и великой армии. Вот какими средствами действует Наполеон на души и умы всякого состояния людей. Хозяин наш прочитал нам почти всю эту книжку наизусть; однако ж он не считает Наполеона великим, а только — страшным.

29. В окрестностях Бишефс-Верды

Сегодня в час пополудни неприятель начал затрагивать наши передовые посты. Часа с два продолжалась перестрелка; потом великими силами начал он теснить отовсюду наш арьергард. Мы отступали по узкой мощеной дороге, имея справа и слева лес, холмы и болота. Артиллерия наша занимала каждую выгодную высоту, и неприятель чувствовал искусное действие ее. Вопреки всем его усилиям, он подвигался вперед только на такое пространство, какое начальник арьергарда, по довольном защищении, за благо рассуждал уступать ему. Стрелки неприятельские в великом множестве, как ртуть, растекаясь в густоте леса, обходили наши фланги и нередко заставляли даже резервы вступать в дело. Но сии храбрецы лесные останавливались при первой полянке: русский штык и поле всегда им страшны.

1 мая. ДеревняРот-Наустиц

Вчера дрались мы целый день, защищая дорогу. Истоща все усилия сбить нас с одной высоты, неприятель вздумал было обойти ее долиною. Покушение дорого ему стоило. Генерал Милорадович, показывая, будто не примечает его движения, сделал все, что нужно было. Едва спустилось несколько колонн в лощину, как вдруг, дозволя им пройти, со всех сторон открыли по ним страшную пальбу из потаенных и открытых батарей. Расстрелянные колонны, потерпев великий вред, тотчас рассыпались и побежали в леса. Неприятель, полагая, что мы будем держаться в Бишефс-Верде, пустил на нее тучу бомб и гранат — и вмиг несчастный городок превратился в огромный столп огня и дыма. Сегодня мы опять покойны. Неприятель перевязывает вчерашние раны.

Вчера неустрашимый полковник наш Сипягин, занявшись обозрением мест за городом и проезжая потом через оный, вдруг был отрезан толпою ворвавшихся со стороны французов. За ним ехал Александрийского гусарского полка поручик Пороховников и Лубянского гусарского корнет Григорьев. Две колонны пустилипо них батальный огонь: они были в дожде пуль — и остались невредимы! Это, однако ж, не редко встречается в войне.

По словам пленных, неприятель потерял очень много убитыми и ранеными в последние два дня. Слова пленных: «Против нас командуют Макдональд и вице-король Италиянский. Войска имеют они в своем авангарде сорок тысяч, да сверх того большие колонны вправо и влево».

Передовые караулы наши и отряд графа Сент-Приеста перед местечком Бишефс-Вердою, а в четырех верстах за оным и весь небольшой арьергард наш расположен при деревне Рот-Наустиц.

2 мая. Там же

Здесь жители не так смелы, как в Дрездене; все ушли в горы. Села опустели. У нас все покойно: неприятель стал воздержнее в преследовании нас и до сих пор ничего еще не предпринимает. Со времени выступления нашего из Дрездена, в целые пять дней, неприятель, невзирая на великое превосходство сил его, не мог отодвинуть нас более четырех здешних миль или двадцати восьми наших верст; следственно, мы уступали ему не более пяти верст в день… Притом, несмотря на повседневные сражения с 21 апреля и по сие время, арьергард имел самый малый урон в людях и во множестве тесных проходов по самым трудным путям не потерял ни одной повозки из своих обозов. По сему можешь судить, как искусно пользовался местоположением, как храбро сражался и с какою твердостию отражал все усилия неприятеля арьергард наш. Такой арьергард, доставляя всевозможные выгоды, время и спокойствие армии, которую он отстаивает грудью, приобретает полную благодарность и, обращая на себя внимание даже самого неприятеля, по всей справедливости заслуживает место в воинских летописях будущих времен.

2 мая. Там же

Сейчас привезли генералу Милорадовичу Высочайший Рескрипт, в котором его императорское величество за важные услуги Отечеству всемилостивейше жалует его и с будущим потомством графом Российской Империи. Рескрипт наполнен лестнейшими выражениями, какими только может великодушнейший из монархов осчастливить вернейшего из подданных. Один Суворов получал такие Рескрипты от Великой Екатерины, в блистательный век ее[38].

Итак, генерал, отличенный знаменательными заслугами, получает теперь новый блеск с новым достоинством. Весь арьергард радовался атому, как собственному благополучию. Солдаты окружали нового графа и кричали ему: ура!..

8 мая, ввечеру. Город Бауцен

В шесть часов поутру на передовой отряд наш учинено нападение. По упорной перестрелке, неприятель сильными колоннами начал обходить оба фланга его, имея, однако ж, более направления на левый. Передовой отряд, сходственно с повелением, уклонился к выгодной позиции арьергарда, где неприятель встречен перекрестными выстрелами всех наших батарей, действием которых и остановлен. Он опять было устремился на левый фланг наш к горам, но стремление его не имело никакого успеха. Генерал-майор Юзефович, с частию кавалерии, ударил в правый фланг неприятеля столь счастливо, что тотчас опрокинул его. Такой же успех имели и на правом фланге кавалерийские атаки князя Трубецкого и генерал-майора Лисаневича. Вообще вся кавалерия, под начальством генерал-адъютанта Уварова, показала в сей день, какой великий вред может претерпеть неприятель от блистательной храбрости ее в стремительных, смелых и удачных нападениях. Харьковский и Каргопольский драгунские полки наиболее отличились. Истребленные колонны и много пленных были плодами кавалерийских атак. Известный отличною своею службою генерал-майор Еммануель, действуя в сей день из-за гор в правый фланг неприятеля, взял также пятьсот пленных, сверх коих много переколото. Получа новое подкрепление, неприятель с большим стремлением начал развивать сильные колонны свои вправо и влево, угрожая опять обойти паши фланги. Уступая превосходству сил, но сражаясь, однако ж, за каждый шаг земли, арьергард медленно отступал к городу, пред которым расположился на биваках, заставив и неприятеля сделать то же. По словам пленных, в одном из их пехотных полков урон простирался до трехсот человек; вся же потеря неприятеля в сей день достигала до четырех тысяч. С нашей стороны урон не превышал двухсот пятидесяти человек. Вот выгоды оборонительного отступления: уступая пространство, сохраняешь людей. Смотря теперь на солдат наших, отличающихся не одними минутными порывами храбрости, но постоянным мужеством, твердостию духа и безропотным терпением, нельзя не признаться, что война образует войско.

В течение священной Отечественной войны и настоящего похода за границу солдаты совершенно привыкли к трудам и опасностям. Они бодры, терпя голод и нужду; в самом пылу сражения, под ядрами и гранатами, наблюдают совершенную стройность в движениях и, отступая, уверены в победе. Всего важнее то, что солдаты наши вовсе перестали бояться французов. В сражении 3 мая полковник Керн хотел было сменить цепь стрелков, бывших уже несколько часов в деле. «Не сменяйте нас! — кричали солдаты, — мы еще можем стоять до вечера, пришлите только патронов!» При многих атаках кавалерии пехота спешила бегом подкреплять ее и довершать истребление неприятельских колонн штыками. Штык и сабля теперь в совершенном согласии. Сражение 3 мая сдружило пехоту с конницею. Таким образом, опыт, пример и внушения храбрых и благоразумных начальников действуют к возвышению духа и усовершенствованию солдат. И после этого можно уже понять, отчего горсть войска, составлявшая арьергард, могла быть столь страшною для неприятельской армии. Я забыл тебе сказать, что главная армия наша давно уже стояла за Бауценом, отдыхала и укреплялась на высотах.

4 мая, 5 часов пополудни

Итак, мы опять в Бауцене, в том прекрасном Бауцене, где я имел такую покойную квартиру, такого ласкового хозяина, который разговаривал со мною о Тридцатилетней войне, о гуситах… Но вот выстрел!.. Еще другой!.. Пальба! Видно, неприятель наступает. Бросаю перо и сажусь на лошадь. Прощай!

Там же — вечером

Неприятель сделал только попытку, или, говоря военным языком, он сделал усиленное обозрение левого нашего крыла и средины. Колонны его подходили на пушечный выстрел к городу, и некоторые батареи наши действовали по ним.

5 мая. Бауцен

Чрез целый день с обеих сторон все было покойно. Примечено только в войсках неприятельских беспрестанное движение. Колонны их тянулись то вправо к Каменцу, о чем извещал партизан Давыдов, то на левый наш фланг к горам. С нашей стороны занимались устроением батарей на правой стороне города.

6 мая

Лишь только старая хозяйка наша принесла нам кофе и хотела наливать, как раздался гром пушек; окна в доме затряслись, у доброй старушки задрожали руки и кофейник выпал из них. Между тем народ суетился; конные взад и вперед скакали по улицам; мы тотчас на лошадей и за графом к батареям. Но дело кончилось ничем; неприятель выглянул и опять скрылся за гору. Движение в войсках его не прекращается; он затевает дело не на шутку. По вечерам видны большие огни и слышны музыка и песни. Соседи наши живут весело, только не слишком сыто: по словам пленных, они крайне нуждаются в хлебе и фураже. Разные сборные дружины в войске Наполеоновом крайне неохотно ходят в дело. Многие, как сказывают, сами себя ранят, чтобы иметь причину выйти из рядов. Кроаты[39] уходят целыми ротами.

7. Там же, под вечер

В четыре часа пополудни весь авангард наш стал в ружье; некоторые батареи изредка действовали, и стрелки заводили перепалку. Все сие было сделано для того только, чтоб привлечь па нас внимание неприятеля и тем способствовать генералу Барклаю-де-Толли поражать идущий на соединение к своим корпус Лористона, далеко от нас вправо. Сегодня насладился я приятнейшим зрелищем: в первый раз видел короля, которого народ любит как отца. Король Прусский еще не стар, свеж, бодр и имеет весьма приятное лицо. Рядом с нашими и своими офицерами стоял он опершись на батарею и пристально смотрел в трубу на движение неприятеля, нимало не заботясь о том, что ядра летали над самою головою его. Вот государь, о котором, пройдя всю Южную Пруссию, нигде, начиная от хижины и до палат, не слыхал я худого слова!..

8. Рано поутру

Среди беспрерывной работы в авангарде мы заросли было бородами, сейчас цирюльник-немец выбрил, остриг и причесал нас. Вдруг слышим выстрелы!.. Велим подавать лошадей. Итак, мы сегодня не нарочно подражали великому Ксенофонту, который всегда щегольски одевался перед сражением. Но может быть, дело кончится опять военным обозрением: пушечною пальбою!..

13 мая, д. Зейхау

Вот где уж отозвался я тебе! Пять дней молчал: четыре дня были мы в самых жарких сражениях. Ад, со всеми огненными бурями своими, свирепел около нас. Голод, бессонье и усталость отнимали у меня способность мыслить, не только писать. Теперь мы в тишине, в деревне, я сижу под липами у светлой воды и могу писать. Как очутились мы здесь, о том речь впереди, а теперь опишу по порядку то, что было. Нет! Не военное только обозрение, не перепалка была 8 числа у Бауцена, но самое жаркое, упорное сражение. В 9 часов утра множество колонн французских вдруг из-за горы двинулись к Бауцену: одни двинулись штурмовать город, другие обходили его. Ядра и гранаты посыпались, как самый сильный град.

Граф Милорадович имел предписание от Главнокомандующего, чтобы, не давая окружать себя в городе, оставить оный и уклониться к твердой позиции главной армии, наводя на нее неприятеля. Так было сделано пред великим сражением Бородинским. Наши и здесь вызывали французов на общее или генеральное сражение. Вскоре неприятель, овладев одною высотою на правом фланге, выставил большое число орудий и начал действовать вкось. Другие батареи открылись за городом, и выстрелы сделались перекрестными, и не было места, где бы не падали ядра, где бы не разрывало гранат. Я еще теперь не могу надивиться, как мы уцелели. Несмотря на все это, арьергард отступал медленно и в обыкновенном порядке. Около половины дня государь император сам изволил выехать и стать на одном высоком холме, чтоб быть очевидным свидетелем сражения. Между тем неприятель вывез пушки на одну высоту, которую мы ему только что уступили — и ядра начали доставать до того места, где стоял император. «Уехал ли государь?» — спросил граф. «Нет, — отвечали ему, — он стоит неподвижно под ядрами». Можно ль было допускать далее опасность? «Вперед!» — закричал граф и во всю прыть своей лошади поскакал к самым передним колоннам. Вскоре миновали мы, картечный выстрел и очутились в пулях у стрелков; и граф стал на одной черте опасности с прапорщиком. Но какое неописанное действие производит присутствие генерала! Я видел артиллерийских офицеров, у которых пыль и порох запеклись на лицах, которые едва стояли на ногах от усталости, вдруг оживотворившихся как бы новою силою и подвигавших пушки свои вперед. Я видел, как раненые возвращались назад и становились в ряды; слышал, как кричали офицеры и солдаты: «Граф велит идти вперед; посмотрите, он сам здесь! Его ли здесь место?» — говорили многие — и цепи стрелков, одни других перегоняя, крича «ура!», бежали вперед, артиллерия подкрепляла их. В эту минуту всеобщего исступления можно б было взять Бауцен штурмом, но это совсем не нужно было. Граф велел стрелкам остановиться. С длинным султаном на шляпе, окруженный конвоем, долго разъезжал он под страшным дождем пуль и картечи, и сражение кипело на одном месте. «Стойте крепко! — кричал граф солдатам. — Государь на вас смотрит!» Они стояли, и неприятель не мог выиграть ни аршина земли. Во все это время государь император не оставлял прежней высоты. Когда начали падать ядра, он приказал свите удалиться, а сам остался! Народ русский! Как содрогнутся сердца твои, когда ты узнаешь, что государь, надежда твоя, столь великим опасностям подвергает жизнь свою! Усугуби моления в жертвы твои во храмах божиих: да сохранит десница всевышнего неоцененные дни отца народа, друга человечества, освободителя царств! Около третьего или четвертого часа пополудни неприятель приостановился, и сражение начало угасать.

Вспорхнул жаворонок, вылетел из дымного облака и запел прекрасную песнь свою в высоте. За час на сем месте свистали пули. В стороне, где стоял наш лагерь, выехал крестьянин обрабатывать поле. Бедный! думал я, обманутый мгновенною тишиною, ты не знаешь, что скоро опять загремят перуны, и нива твоя потонет в крови!.. Французы в целодневном сражении обыкновенно приостанавливаются на час времени, чтоб с сугубым потом стремлением возобновить нападение. Так затихает огнедышущий вулкан, готовясь поглотить целую область!.. К вечеру большие колонны их засинелись у подошвы горы на левом нашем фланге. Намерение неприятеля было овладеть горами, с высоты которых он мог бы стрелять вдоль главной нашей позиции и сбивать целые полки. Семилетняя война, Гохкирхенское сражение и сами собою горы сии показывали, сколь они важны. Там поставлен был небольшой корпус принца Виртембергского. Но неприятель потянулся к горам, как грозная туча, с силами ужасными, и граф Милорадович должен был послать еще несколько полков в подкрепление нашим, растянув между тем по всем противолежащим холмам баталионы пехоты и эскадроны конницы. Известно, что издали каждый баталион, стоящий на гребне холма, может показаться колонною — и это называют французы: (faire paroitre les masses) выдвинуть толпы, чтоб показать, что у нас много!.. Часто мера сия останавливает неприятеля в дерзких его намерениях обходить фланги и проч. Граф Милорадович, привыкший сражаться с французами, нередко поражает их — их же оружием. В горах началось самое жаркое дело. Спустились сумерки, и мелкий огонь заблистал в них. Гром то возвышался, то сходил вниз, по мере того как неприятель занимал высоты или наши сбивали его. Наконец нашла мрачная ночь и стала между теми и другими. Сражающиеся, с обеих сторон, так близко одни от других расположились на ночлег, или, лучше сказать, от усталости попадали на землю, что одна только темнота разделяла их. Граф остановился на бивак в Лубенском, храброго генерала Мелиссина полку, которым на то время командовал полковник Давыдов. Развели огни, и мы без сил попадали около них. Кусок хлеба был тогда великою драгоценностию. Привели пленного. Граф велел мне расспросить его, и этот сержант 7-го линейного пехотного полка объявил, что в горы послано вдруг восемь больших колонн; что они впотьмах стреляли по своим; что потеряли в одном этом месте до пяти тысяч; и наконец, что Наполеон сам провожал сии колонны, разъезжая на маленькой белой лошадке в простой солдатской шинели с красным воротником. Этот же пленный уверял, что они целые восемь дней не имели хлеба (слова свои подтверждал он, с жадностью пожирая полусырые картофели, бывшие у огня); он прибавил, что войска не хотели драться; что Наполеон, распустив слух, что заключил перемирие, вывел их будто для общего смотра, обещал хлеба и вдруг, указав на Бауцен, сказал: «Возьмите его!»

9 мая было у нас общее большое сражение, о котором подробное описание будешь ты читать в газетах и потом в журнале, о действиях большой армии, когда оный будет сочинен. Я не распространяюсь даже и в описании отличных действий, покрывшего себя в сей день блистательнейшею славою, левого фланга, которым командовал граф Милорадович, ибо и об этом будет особо напечатано. Но не могу вытерпеть, чтоб не заплатить дани удивления неимоверной храбрости графа Остермана, командовавшего войсками в горах. Генерал сей, известный своею неустрашимостью, превзошел самого себя в сей день. Не выходя из опасности, забыв о смерти, ни на шаг от цепи стрелков, а часто даже опережая оную, он дорого продавал неприятелю каждую сажень земли. Будучи тяжело ранен в плечо, с пулею в теле, сражался еще три часа, пока его вывели полумертвого. Генерал-майор князь Сибирский, находясь во все время при нем, участвовал в опасностях сражения и в славе победы. В начале дела граф Милорадович, объезжая полки, говорил солдатам: «Помните, что вы сражаетесь в день Святого Николая! Сей угодник божий всегда даровал русским победы и теперь взирает на вас с небес!..» В самом деле левый фланг стоял с необыкновенного твердостию. Дело, бывшее на сем фланге, может почесться отрывком Бородинского сражения. Фланг сей, отразив все усилия неприятеля, готов был сам идти, опрокинуть его и разбить. Уже граф Милорадович заготовлял большую колонну, которую сам с бывшими тут генералами хотел вести прямо на город… Неприятель с своей стороны показывал великое искусство и точность в действиях. Многочисленные строи его сближались, разделялись или заходили один за другой, как будто движущиеся стены. В одном месте толпы сгущались, в другом редели… Казалось, что всем этим управляла какая-то невидимая рука и двигала людьми, как куклами. В самом же деле все это производилось посредством ракет. На центре подымалась ракета, на левом фланге понимали ее, отвечали таковою же и потом исполняли, что следовало: приступ, отступление и проч. Протяжение целого строя было, по крайней мере, верст на десять; следственно, сношение посредством адъютантов было бы слишком медлительно. Но ракеты служили тут воздушными маяками. Надобно признаться, что французы большие мастера драться в общем сражении, однако ж Веллингтон и Кутузов изобрели другого рода тактику, против которой они устоять не могут. Теперь нередко малая война побивает большую. На учебных маневрах только можно видеть такое стройное отступление, какое совершали войска наши в целый день, в глазах неприятеля. Так уклоняется лев от толпы охотников.

Графу Милорадовичу опять поручено было остаться в арьергарде и прикрывать отступление армий. Колонны наши пошли боковою дорогою на Лебау, чтоб выйти потом у Рейхенбаха на большую Герлицкую дорогу. Мы проходили Гохкирху, и достопамятное 1758 года сражение живо представилось воображению нашему. Другие колонны шли большою дорогою, которая прямее; их прикрывал известный генерал Раевский с гренадерами.

К ночи неприятель совсем остановился; мы от него далеко ушли. Граф Милорадович уехал к государю, который вблизи оттуда находиться изволил. Французы зажгли свои биваки и окрестные деревни. Все небо обложилось багрянцем. Пехота наша медленно тянулась; мы могли нагнать ее во всякое время; голод мучил нас; недалеко в стороне показался неразоренный господский дом, и мы вчетвером решились заехать туда попросить куска хлеба. По счастию, хозяин, добрый саксонец, имел еще кое-что более. Он дал нам бутылку вина и миску картофельного супу. Надобно не есть два дня, чтоб почувствовать, в какой цене приняли мы этот дар. Бедные лошади наши приводили нас также в жалость: двое суток они ничего не ели, кроме гнилой соломы с старых шалашей, и двое суток, день и ночь, были в езде. Сострадательный хозяин вынес им охапку сена; мы остались на час покормиться. Между тем усталость наша так была велика, что всякий, как будто от какого волшебного прикосновения, кто где сидел, так и уснул. Различные смешанные сновидения: кровь, огонь, гром пушек и поля сражений представлялись встревоженному воображению моему. Вдруг раздался треск; необыкновенный свет блеснул в глаза — и я проснулся. Вышед на крыльцо, я увидел, что ближайшая деревня загорелась, и по всем окрестностям Бауцена пламя разливалось, как море!.. Народ, выбежав из домов, стоял толпами. Мужчины с пожитками, матери с грудными детьми на руках, старцы, белеющие в сединах, и кучи малых детей в каком-то ужасном оцепенении, без воплей и без слез, смотрели на сгорающую землю и раскаленное небо. Глубокая ночь, повсеместный пожар, войска, проходящие мимо, как тени, и длинный ряд блестящих вдали штыков представляли какую-то смешанную картину ужасов.

Я пошел опять в дом разбудить товарищей, чтоб ехать; заглянул нечаянно в боковую комнату и оцепенел от удивления!.. Прекрасная, очень молодая девушка, сидя на стуле и положа обе руки и голову на стол, спала самым приятным сном. Русые волосы, рассыпанные по плечам, не закрывали белой груди, которая тихим колебанием показывала, что сон ее был покоен, как сон невинности. Щеки алели, на губах порхала улыбка. Среди ужасного пожара целой области, в виду тающих окрестностей, невинность спит покойным сном, и в минуты всеобщего разрушения чистая совесть забавляет ее веселыми мечтами!.. Бедное дитя! думал я, ты спишь на краю пропасти, не имея понятия об опасности. Невинный, кроткий агнец! Убегай скорей отсюда!.. Скоро, скоро ворвутся алчные волки — и жизнь твоя угаснет!..

В это время треск пожара раздался еще сильнее; несколько домов вдруг рухнули — и уничтожились!.. Старая женщина, испугавшись, выбежала из другой комнаты; молодая красавица проснулась. Тут увидел я ее прелестные голубые глаза; слезы сверкнули на них. Раздался голос тихий и приятный; я услышал: «Боже! как пылает отечество наше!» Так говорила молодая девушка старухе, продолжая: «Чем виновны бедные саксонцы, что король их впал в заблуждение? Министры, министры совратили его с пути истины!.. О, король наш! Несчастный король! Для чего мирное и долголетнее царствование твое оканчивается такими ужасами?.. Для чего омочил ты седые волосы свои слезами и кровию твоего народа?.. (Warum hast du deine graue Haaren mit Tranen und Blute deines Volkes benetzt?..)» Вот собственные слова девушки. Они и теперь отзываются в ушах моих. Можешь судить, в какое удивление пришел я от них тогда. До сих пор меня не видали. Но тут не вытерпел я, вошел и спросил старуху: кто эта молодая девушка, которая с таким очаровательным умом и красноречием говорила о судьбе своего отечества? «Это бедная сиротка, живущая здесь в доме и трудами рук своих получающая себе пропитание», — отвечала старуха. Лицо молодой девушки облилось румянцем скромности. «Сколько вам лет?» — спросил я. «Четырнадцать», — отвечала она. Суди же, друг мой! о воспитании прекрасного пола в Саксонии, когда четырнадцатилетняя бедная саксонка умеет говорить с таким пленительным благоразумием. Между тем товарищи мои проснулись. Мы советовали женщинам уйти скорее в горы; они хотели убраться туда на заре. Потом распростились с хозяином и под блеск зарев, пробираясь между лесистыми горами, достигли передовой колонны нашей.

10 мая

Хотя, по распоряжению Главнокомандующего, графу Милорадовичу и можно было оставаться в Лебау до половины дня и соединиться с Раевским у Рейхенбаха около вечера, но граф, рассмотрев внимательнее карту и поговорив с жителями, почувствовал, что неприятель, а особливо такой, как французы, может прервать, наверное, сообщение его с большою дорогою и отрезать его от нее. Посему, не теряя времени, повел войска, привыкшие не знать с ним усталости. Путь от места сражения при Бауцене на Лебау почти вдвое далее прямой дороги, оттуда же чрез Вюршен в Рейхенбах.

Счастливое соображение графа было спасительно для арьергарда и корпуса Раевского; неприятель точно покусился разделить их и отрезать. Наполеон, как говорят пленные, взбешен будучи столь малым успехом великого Бауценского сражения, укорял маршалов, для чего не взяли они у нас ни одного даже значка, ни одной пушки, и в горячности сказал им: «Я вам покажу, как бить русских и отнимать у них трофеи!» Сказал и повел сам отборные войска. Гвардейская кавалерия его, вовсе не участвовавшая во вчерашнем деле, пущена была вперед. Перестрелка началась с рассветом. Генерал Раевский отражал по возможности превосходные силы неприятеля; но, будучи сильно утеснен при Вейсен-Берге, ускорил несколько отступление свое, и потому не мог уже быть на одной высоте с графом Милорадовичем. Но сей между тем, сближась к пункту соединения, удалялся от опасности быть отрезанным. Ничего не зная, что делается с Раевским, арьергард наш, состоявший из корпуса принца Виртембергского и кавалерии князя Трубецкого, пришел к Рейхенбаху около полудня и начал располагаться на отдых в глубокой долине, от которой высота горы заслоняла большую дорогу. Вместе с некоторыми из наших адъютантов взъехал я на гору, чтоб взглянуть на город и дорогу — и как удивились мы, увидя так рано корпус Раевского уже подле нас! Все показывало какое-то смятение. Войска поспешно проходили. Храбрый полковник Криштафович[40], покрытый потом и пылью, ведя свой Екатерининский полк, остановился и рассказал нам, что они несут неприятеля на плечах; что генерал Раевский, со всею храбростию и благоразумием своим, едва мог избегнуть, чтоб не быть окруженным. А это что за кавалерия скачет по долине? «Это французы! — говорил он. — Они уже несколько раз старались перерезать нам дорогу». Наполеон послал эту кавалерию с повелением втесниться между двух дорог и, укрываясь под закрытием лесистых гор, пробраться к самому Рейхенбаху, чтоб захватить его прежде нас. Намерение было хитро и дерзко, но неудачно! Граф Милорадович, сведав о прибытии Раевского, дает ему знать о себе — и в минуту делает распоряжения. Кавалерийские полки наши, расположившиеся для отдыха, поспешно садятся на лошадей, кричат «ура!», скачут вперед и опрокидывают неприятеля, который увидел тогда, что и сам попал в западню! Войска становятся в ружье. Всю пехоту взводят на высоты; на выгоднейших из них ставят батареи. Неприятель остановился в самом жару своего стремления. Город Рейхенбах вовсе неудобен к защищению. Все войска переведены за оный на лучшие высоты. Корпус гренадер поставлен в резерве.

Солнце было еще высоко. Неприятель, беспрестанно показываясь в новых силах, тянул слева пехоту свою к лесам, а кавалерию вел справа по долинам. По всем обстоятельствам, ожидали великого дела и в ожидании не ошиблись. Оно началось сильным с обеих сторон действием батарей. Неприятель, сосредоточивая орудия, ставил по сорока и более пушек вместе. Бомбы вредили даже резервам нашим; гранаты и ядра осыпали высоты. Арьергард, упорно сражаясь, мало-помалу отступал, занимая каждую высоту и на каждом месте выдерживая жаркий бой. По словам пленных, три сильных корпуса, при личном присутствии самого Наполеона, дрались в сей день против нас. Но невзирая на стремительное наступление свежих войск, на жестокий огонь многочисленной артиллерии, на быстрое движение колонн, беспрестанно обходивших наши фланги, арьергард выдержал весь натиск и остановил неприятеля в шести верстах от Герлица, вопреки всем усилиям его, чтоб занять этот город. В пылу самого жаркого боя Наполеон, раздраженный неуступчивостию наших войск, спросил с сердцем у своих: «Кто командует русским арьергардом?» «Генерал граф Милорадович!» — отвечали ему. Он нахмурился и начал доказывать маршалам, что нас можно было отрезать. Но в сие самое время ядро, пущенное с батареи нашей, коснулось маршала Мармонта, вырвало живот герцогу Фриульскому (Дюроку) и зашибло до смерти одного дивизионного генерала. Так рассказывали пленные, и то самое подтвердил после французский бюллетень. С нашей стороны ранен храбрый генерал князь Сибирский. В сей достопамятный день конница наша покрылась ранами и славою. Многие отличнейшие офицеры, в виду, водили отряды свои в атаку. Ротмистр Орлов, с эскадронами разных полков, несколько раз делал смелые нападения, рубился с французскими офицерами и получил тяжелые раны. Другой брат его лишился ноги в битве Бородинской. Третий брат их — известный партизан, а четвертый, адъютант его императорского высочества Константина Павловича, находился с нами при графе во всех арьергардных делах. Все эти Орловы, с прекрасным воспитанием и дарованиями, поддерживают славу имени своего. Большое число лошадей досталось победителям, пространное поле сражения покрыто трупами и два эскадрона лучших гвардейских гусар, в богатых красных мундирах, взяты в плен. Сегодняшнее сражение, начавшееся в 6 часов утра, продолжалось почти беспрерывно до 10 вечера, следственно, 16 часов! Все мы третьего дня, вчера и сегодня были в огне, не сходя с лошадей, всякий день с лишком по 12 часов!..

Поздно уже замолкло сражение. С наступлением ночи полил дождь, и мы приехали в Герлиц. Я зашел с товарищами к прежнему хозяину, который с такой же добротою, как и прежде, принял пас к себе. С нами стал вместе Денис Васильевич Давыдов и читал нам свои стихи. Приятные звуки лиры его заставили всех, забыв усталость и шум сражений, пленяться ею.

Между тем, для избежания тесноты по узкой дороге и в улицах города, граф Милорадович приказал войскам тихо сняться и перейти на ту сторону города и реки Нейса. Впереди оставлены одни только отводные караулы и генерал Корф с легкою конницею.

11 мая

С первым лучом света выбрались мы из Герлица. С нами ехал полковник Давыдов и показывал нам подробную топографическую карту тех мест. На ней означены были все поля сражений 7-летней войны. Мы отыскивали и нашли близ Герлица ту продолговатую гору, на которой дрался генерал Винтерфельд. Путешественники отыскивают следы древних зданий и городов. Умный и чувствительный Мориц искал в Италии места жилищ Горация, Цицерона и Вергилия, а мы отыскиваем места, где лилась кровь!.. Все почти поля сражений означаются на военных и исторических картах двумя накрест положенными шпагами. Скоро, кажется, вся карта Германии испестрится такими знаками, ибо нет почти места, где бы в ней не дрались. При одном Ландсгуте, где так славно защищался несчастный Финк, стоят три знака сражений; там дрались в 1745, в 1757 и 1760 годах. Сколько крови усыряло тамошнюю землю!.. Германия есть классическая земля военных действий, так как Италия земля древностей. Читая творения славного Жомини[41] и смотря на те места, которые мы теперь проходим, можно живо воображать Семилетнюю войну — училище военных людей.

Неприятель сегодня стал наступать очень рано, но не с тем уже жаром, как накануне. Передовые посты, подкрепленные артиллериею, достаточны были к удержанию его. Около первого часа колонны французские стали обходить город вправо и занимать оный, но генерал граф Милорадович успел уже в сие время передвинуть войска фланговым маршем с Бунцлавской на Лаубанскую дорогу. Защищение большой Бунцлавской дороги предоставлено прусским войскам. Они должны идти на Бунцлау, Гайнау, Лигниц, Яуер и Стригау, а русские войска следовали кратчайшею, параллельною сей дорогою чрез Лаубан, Левен-Берг, Гольд-Берг и далее. Целию всеобщего движения и точкою соединения армий есть известная, разоренная французами крепость Швейдниц.

12 дрались мы еще в последний раз у Лаубана, а оттуда граф Милорадович, у которого глаза совсем опухли от трудов и бессонницы, поехал в Главную квартиру, где государь император весьма милостиво приглашал его провести несколько дней в покое. Начальство над арьергардом принял отличный воинскими дарованиями своими граф Пален. И вот каким образом после 20-дневного пребывания под ядрами очутились мы при Главной квартире, где все покойно и где бури передовых битв слышны только издалека. Не могу описать тебе, как приятна была та ночь, в которую я мог скинуть мундир и надеяться, что никакая тревога не прервет уже сна!..

Свист полевых птиц после свиста пуль казался райским пением. Немудрено было заболеть и графу! Он каждые сутки переменял по 6 лошадей, и каждая доходила под ним до крайней усталости. Один он, казалось, не уставал.

Не правда ли, что у нас роскошные господа и на охоту не ездят по двадцати суток сряду, а мы с лишком двадцать суток провели в сражениях!! Но малейший отдых заставляет забыть величайшие труды! Теперь, как я тебе сказал уже вначале, сижу я под цветущими липами у светлого ручья и, вынув из кармана целую Германию[42], вспоминаю по ней о прошлых тягостях и опасностях, как Улисс[43] о своем странствии по морям. Наконец и военное перо мое, при всей грубости своей, иступилось. Прощай! И не пеняй на слог: право, некогда повторять риторики и правил.

Рейхенбах. Мая 25, дни перемирия

Перемирие утверждено. Всякий спешит отдыхать после неописанных трудов сей войны. Граф уехал в Теплиц. Государь пожаловал ему на дорогу 1000 червонных. Начальник штаба полковник Сипягин отправляется туда же. Наши все кто куда — кто в Альт-Вассер, кто в Ландек, иные в окрестные деревни дышать свежим воздухом и любоваться картинными видами гор.

Я сижу в тесном Рейхенбахе и роюсь в пыльных бумагах. Мне поручено составить описание действий авангардных и арьергардных войск в прошедшей и нынешней войне. Проводя дни в беспрерывных трудах, хожу и я по вечерам за город восхищаться величественною природою. Спешу также пользоваться близким соседством, в котором теперь случай поместил на время людей различных чинами, состоянием, дарованиями и свойствами. Мы все здесь — один подле другого. Нередко бываю у почтенного Егора Борисовича Фукса и, беседуя с ним, живо воображаю величайшего из героев. Вижу Суворова на высотах Альпийских, в борьбе с бурными стихиями, с врагами Отечества и с страстьми собственных врагов своих. Видаюсь с земляком нашим А. В. Энгл.г. рт.м.[44]. Я почитаю этого человека за то, что он, имея все средства покоиться на розах и приобретя полное на то право с лишением одной ноги, продолжает, однако ж, служить неутомимо и ревностно. Но чаще всего делю уединение мое с человеком, которого приязнь, к неописанному удовольствию моему, недавно только приобрел. Я уже писал тебе о нем. Ты легко угадаешь, что я хочу сказать об Александре Ивановиче Данилевском. В таких молодых летах, как он, нельзя соединять вместе более ума, опытности, учености и любезности.

Он разумеет почти все европейские языки и почти всю Европу объехал с замечанием. Но чаще всего говорим мы с ним об Италии. И все то, что изображала кисть Розы-Тиволи, перо блестящего Дюпати и славного Морица, нахожу я в живописных и умных его рассказах. Кажется, полетел бы знакомиться с италиянскою природою в цветущих садах ее долин, на берегах величественных озер и на хребтах поднебесных гор ее. С каким восторгом обозрел бы я древние области, прославленные историками и стихотворцами!.. Но мне ль, рыцарю пустого кошелька, мечтать о сем! Где способы, где средства? Недаром некоторые живописцы изображают бедность в виде крылатого человека с гирями на ногах! Вместе с Александром Ивановичем Данилевским живут Щ. рб.н.н.[45], служащие при генерале К. Ф. Толе. Это умные, любезные молодые люди. Здесь нашлись и кадеты, наши милые, добрые товарищи и прекрасные офицеры: почтенный Алек. Григ. Краснокутский, исправляющий важную должность при графе М. И. Платове, Н. В. Сазонов, братья Граббе и проч… и проч… С нетерпением ожидаю сюда прибытия Д. И. Ахшарумова[46], его дружба еще более украсит мое уединение. Покамест прощай! Не пеняй на нескладный слог.

Мая 30. Город Нимч

Я был сегодня на прощальном обеде и прощался с почтенным человеком. Генерал Фукс отъезжает в Санкт-Петербург. Чиновники, служившие под начальством его, осыпанные его ласками и получившие чрез посредство его знаки отличий, смолвились сердцами провожать отъезжающего несколько миль и угостить его на дороге обедом. Что может быть приятнее, как видеть начальника, приемлющего дань сердечной благодарности от подчиненных своих[47]? По приглашению добрых приятелей я был свидетелем сегодня такого зрелища. Я видел слезы благодетеля и облагодетельствованных: слезы удовольствия и благодарности. Счастлив тот начальник, который при отъезде своем не видит ни длинных лиц, ни нахмуренных бровей; его спутник — благословение осчастливленных им! Но много ль найдется таких? Распростясь с почтенным Егором Борисовичем, я уговорился с другими взобраться на Цобтен, которого вершина, вон там, чуть-чуть не касается облаков.

Побуду там и опишу тебе гору эту.

Цобтен

Угадай, откуда, с какого места прусской Силезии вижу я необозримую долину до самого Бреславля и за Бреславль, к Одеру и за Одер. Вижу тысячи деревень, множество городов, крепостей, местечек, башен, церквей и палат. Вижу величественный Одер и светлую Нейсе. В отдаленной картине вижу Варту, Глац и горы, межующие Силезию от Моравии. С другой стороны, к западу, вижу волнистую цепь возвышений, начинающуюся холмами, которые, становясь выше и выше, достигают наконец степени высочайших, называемых Исполинами гор. Самая отдаленная и высоко за облака унесшая верх свой есть снежная гора. Догадываешься ли, что я стою на Цобте. Так, Цобтен есть одна из высочайших гор, между Бреславлем, Швейдпицем и Рейхенбахом. В нескольких словах расскажу тебе нашу поездку на сию гору. Мы поехали из Нимча, чрез Иорданс-Мюле, в маленький бедный городок Цобт, где обыкновенно путешественники берут проводников. Тот, которого мы взяли, повел нас самою отлогою и покойнейшею дорогою, по которой совершаются крестные ходы два раза в год. Вся эта дорога разделена на 12 притин. В них расставлены иконы, страсти Христовы изображающие. Каждый из богомольцев перед каждою из сих икон становится на колена, читает три раза «Отче наш» и потом уже идет далее. Французы, в бытность свою в сих местах, поступали совсем иначе: они били камнями и стреляли из ружей в эти образа. Большая часть из них и теперь еще стоят расстрелянными, доказывая нечестие врагов веры и возбуждая против них справедливое негодование в набожном народе. Впрочем, всходя на Цобтен, нельзя не отдохнуть, по крайней мере, 12 раз. В продолжение пути проводник рассказывает истории, или, лучше сказать, басни, о сей горе. Но всего лучше во время роздыха любоваться видами. Посмотришь к Бреславлю — он весь как на ладони; смотришь на Швейдпиц — и восхищаешься разнообразностию его окрестностей; взглянешь на Исполинские горы — и содрогнешься пред величеством дикой природы. Три горы: Штульберг, Мительберг и Энгельберг кажутся снизу равны Цобтену, а с нее представляются ничтожными холмиками. Жаль очень, что во всех местах сплетение дерев не позволяет наслаждаться прелестными картинами природы. Надобно, чтобы вкус, вооруженный секирою, прошел по Цобтену и открыл лучшие виды. Во многих местах густота дерев окружает вас темнотою ночи, вы идете ощупью и вдруг нечаянно вправо или влево, сквозь раздвинутые ветви видите океан сине-лазуревого света! Взойдя наверх, мы подумали, что уже достигли неба. Великое пространство земли, подобно обширной картине, с реками, ручьями, озерами, лесами, городами и селами распахнулось пред нами. Как все кажется мало, когда смотришь с высоты! Замки казались хижинами; палаты — карточными домиками; а люди — муравьями! И сам Рейхенбах казался тогда точкою!.. Мы видели Гольд-Берг, Неймарк, Лигниц, Яуер и прочие за демаркационною линиею французами занимаемые города. Но французов не видать было, ни их генералов, ни их фельдмаршалов, ни всех их великих людей! Цобтен не превышает еще облаков, а люди уже так малы с него кажутся! Каковы же должны они казаться жителям неба?.. Эти бурные движения народов, их ссоры, кровопролитные брани; это борение вооруженных страстей не должно ли казаться небожителям движением, подобным тому, которое мы видим в муравейнике или столпе комаров?.. Что ж после этого весь гром подлунной славы, все великие дела тех, которые прочут себя только для здешнего мира; что сам Наполеон!.. Теперь верю, что жители высоких гор должны иметь мысли и понятия возвышенные. Пустынник на вершине Цобта легко может позабыть все земное. Страсти бушуют у ног его. Спокойствие сияет над ним в лазури небес. Чтоб быть счастливым, должно воображать, что стоишь на Цобтене, и видеть вещи таковыми, как они с высоты его кажутся. Тогда ни знатность, ни величие, ни блеск украшений не возбудят в сердце твоем бури, называемой завистью. Ты будешь доволен внутренним чувством, что разгадал загадку земного величия мечтаний, надежд и счастия людского. Чтоб наслаждаться чистым воздухом, должно всходить на высокие горы; чтоб вырваться из вредного тумана страстей, предрассудков и заблуждений, должно привыкнуть возвышаться духом. Стоя на Цобте, невольно предаешься мечтаниям о древних переворотах мира. Сии необозримые долины, которые по справедливости можно назвать сухими морями, напоминают о том мрачном периоде времен, когда большая часть Германии была морем, и Цобтен, сохранивший и поныне наименование великой скалы, может быть, плавал в пучинах. Где слышен был вечный свист вихрей — там раздается теперь пение птиц; где свирепствовали бурные волны — там пасутся стада! Вот как все изменяется! Тацит представляет нам Германию, покрытую дремучими лесами и болотами, а нынешнего времени историк назовет ее цветущим садом, но, увы! орошенным кровию! Что сказать исторического о Цобте? В XII столетии некто датчанин Петр Пфласт получил гору сию в подарок от герцога Бреславского, построил на ней замок и жил со своею женою. По-видимому, был он великий любитель природы и картинных видов. После смерти замок его достался монахам, которые, не стерня зимней стужи, переселились к подошве горы, в селение Гуркау. Замок опустел. Хищные рыцари засели в нем и производили долгое время набеги на окрестности, пока наконец Бреславские и Швейдницкие жители, соединись вместе, осадили гору, взяли замок приступом и превратили его в развалины. Теперь едва-едва приметны следы сих развалин. За 200 пред сим лет один аббат поставил на самой высоте церковь, которая и теперь существует, несмотря на то что высота Цобта достойна быть украшена гораздо красивейшим зданием. Но вершину сию украшают облака, вокруг нее ходящие, и зарницы с молниями, в них играющие. В древнейшие времена на Цобте был языческий храм и гора сия называлась тогда Субботка. В 1335 году Польша уступила Силезию королям Богемии. От них вместе с их собственною землею перешла она к австрийцам, а от сих последних досталась Фридриху и была причиною Семилетней войны. По мере как мы сходили вниз, Штульберг, Мительберг и Энгельберг, смиренно лежавшие у ног наших, возвышались более и более. Наконец, когда мы очутились совсем внизу, они по-прежнему заслонили от нас Цобтен и казались равными ему. Не так ли и в обществе людей мелкие страсти заслоняют великие добродетели? Не так ли ничтожные способности затеняют высокие дарования?

1 июля. Альт-Вассер

Вчера вздумали мы побывать под землею. Здесь, в Альт-Вассере, можно это сделать, ибо тут копают так называемые горные и земляные уголья. Мы садимся в лодку и вплываем в отверзтый свод, сквозь дикий камень прорубленный и в подземелье ведущий. Проводник наш вместо весел действует руками, упираясь о стены, и лодка бежит. Мы прощаемся с светом, постепенно от нас отстающим, и видим мрак, бегущий к нам навстречу. Взятые с нами ночники и свечи слегка только разгоняют темноту. Видим красноцветную воду — она купоросная. Невысокий и не более 4 аршин в широту имеющий свод похож на наши Киевские пещеры. Плывем версту, плывем другую, все под землею!.. Там и там встречаются горные люди с краснопламенными факелами. Одни провозят лодки, нагруженные углем, другие вырубают уголь из земли. Везде скрипят веревки, гремят цепи, движется механика. Вот один черный человек вертит колесо, другой врубается в черную стену. Внутреннее устроение в сих подземельях точно как в рудокопнях — те же и трудности. Для чего ж, когда и кем сделан этот подземный свод? Один немецкий граф за 25 лет пред сим, возвратясь из Англии, привез с собою план и тайну для устроения сих подземных сообщений, которые делают гораздо успешнейшими горные работы. Прежде и теперь в том месте, где достают уголь посредством машин прямо из-под земли на поверхность, всякий работник, при всех усилиях, может выставить не более сорока мер в день, тогда как посредством сего канала каждый вывозит до 160 мер — это вчетверо!.. Целые горы угля лежат на поверхности подле ям. Безлесная Германия все расхватывает и пожигает. Разумеется, что это приносит несметный доход владельцу; а что получают бедные работники: по два злота в сутки! Однако ж бергманы[48] и сами довольны, и целые семейства охотно посвящают себя этой трудной работе, сопровождаемой всегда болезненною старостию. Часто случается, что брат, дядя и отец задавлены глыбами или умерли от горной чахотки, а сын идет по их же следам — таковы люди!..

Трудно описать чувство, произведенное в нас появлением света, когда мы опять к отверстию приближались. Он очаровал, восхитил и усладил нас. Издали представился он нам в виде серебряной луны, которой длинные лучи глубоко в подземелье проникали. С приближением нашим лучи сокращались, а круг света, возрастая, уподоблялся солнцу. Как приятно увидеть свет после тьмы и сквозь тьму — это вовсе необыкновенный свет! Такого нигде не увидишь, кроме картин Корреджио и Конто-ди-Ротари. Невольник, выходящий из темницы, может только иметь понятие о таком свете.

2 июля. Алът-Вассер

С величайшим трудом, взбираясь вверх более двух верст, достиг я вершины горы, где стоял главный маяк против Альт-Вассера. Какой обширный горизонт!.. Цепи тор, снежные вершины, Яуер, Швейдниц, даже Бреславль среди необозримых равнин своих — все видно! Всхожу наверх — горы унижаются предо мною; схожу наниз — они растут, высятся и, кажется, хвастают своею высотою. Не так ли царедворец, карабкаясь из мрачной ничтожности на высоту честей, видит, как упрямые вельможи и вся окрестная знать унижается его возвышением? Одно слово — гордый временщик быстро скользит с вершины вниз и в падении своем видит, что все перерастает, все становится выше его; даже и те, которых он не примечал у подножия своего, гордятся, высясь над его головою!..

7 июля. Фюрштенштейн и Фюрштенбург

В пяти верстах от Альт-Вассера, с версту от большой Швейдницкой дороги, можно и должно видеть древний замок Фюрштенштейн. Посмотрев на здание замка и на местоположение его, вы не долго будете в нерешимости, чему отдать преимущество: тотчас последнее предпочтете первому. Какие виды! Какая природа!.. За несколько десятков лет пред сим надменное искусство, со всеми приманками, затеями и вычурами своими, явилось было здесь, чтоб, под видом украшения, перестроить и перерядить по-своему при роду. Но природа громко возопила против сего. Явно возроптали столетние дубы, увидев уничижительные орудия готовые отсекать их древние ветви; сетовали густые рощи и скорбели из черных пропастей до светлого неба достигающие скалы. «Мы возросли свидетелями беспримерного величия ее, мы покоили под тению своею людей, с которыми ныне никто не посмеет сравниться ни в крепости сил, ни в твердости духа, ни в чистоте нравов и обычаев, людей, которые не имели даже понятия о том, что значит таять в роскоши и можно ль быть рабом, будучи германцем! Мы не хотим надеть на себя позлащенных цепей искусства, чтоб пленять взоры питомцев неги. Нет! Лучше пусть огни небесные пожгут нас, или бури разрушения искоренят!» Тут нечего было делать. Искусство уступило природе. Оно предложило ей только услуги свои тем, чтоб дать средство любопытному путешественнику удивляться диким красотам ее. Например: искусство сделало несколько тысяч ступеней, чтоб ходить по крутизне скал; провело множество дорожек сквозь частые перелески; настроило мостиков; расчистило полянки; рассеяло по местам цветы и насадило плодоносные деревья среди вековых елей и дубов. Оно коснулось огромных скал — и загремели ключи и брызнули водопады… Вот что сделало здесь искусство. Оно только раскрыло природу. Посмотревши на огромный новый замок, имеющий 365 окон, вы увидите насупротив развалины Фюрштенбурга и непременно захотите побывать на том месте, где люди жили за 500 пред сим лет. С лестницы на лестницу, с уступа на уступ, среди плодоносных дерев, множества цветов, мимо оранжерей спускаетесь вы ниже и ниже, и места становятся мрачнее и дичее. Во глубине рва переходите ревущий ручей, а змеистые дорожки ведут вас на противулежащую крутизну. Вы видите скалу, висящую над вами… Несколько минут, и вы уже на ней! То проходите вы около самой бездны, то уходите от нее вверх; то, между тем как цветы улыбаются вокруг вас, нависшие громады скал хмурятся и грозят рассыпаться над главою вашею… Но я чувствую, что рассказ мой совсем холоден, не живописен, не похож на то, что я видел и хотел выразить. Для чего я не волшебник? Для чего не могу схватить и бросить на холст сих горных ручьев, чтобы можно было видеть, как быстро они текут, как растут от дождей; как сердятся от препятствий; как сражаются с камнями: то с стоном пробираясь под разрушенную скалу, то с шумом и пеной летят через нее!.. Для чего я не могу нарисовать всех прелестных видов Фюрштенштейна? Чтоб замок казался под облаками, тогда как я стою в глубоком рве, которого каждая отлогость есть сад. Или чтоб сей новый замок очутился у ног моих и заплатил бы за труд взбираться на старый Фюрштенбург. Пройдя рощи, переправясь через ручьи, следуя по дорожкам то вверх, то вниз, то сквозь отверстия, пробитые в скалах, вы наконец достигнете своей цели в приятной усталости. Взойдем чрез сей подъемный мост в этот древний готический замок. Издали мы полагали его необитаемым и крайне удивились, увидя противное. Престарелый смотритель предлагает нам показать весь замок — пойдем за ним. Вот зала, гостиная, ряд комнат в точном вкусе XII века. Все уборы того времени: обои, кресла, люстры — из оленьего рога; по углам большие серебряные подсвечники. Вот присутственная зала. Стол, покрытый красным сукном, и 12 кресел показывают нам место, где некогда рыцари совершали страшный суд истины. Взойдите по двум крутым лестницам вверх башни: там любопытство ваше будет рассматривать и дивиться хотя небольшому, но редкому собранию оружия. Древние луки, пищали, ружья и пистолеты без кремней, трением огонь производящие, все рыцарские доспехи, а более всего в 100 и 200 фунтов латы удивят вас. Были же люди, которые носили их! Углубляясь в рассматривание сих остатков древности, невольно переносишься мыслию ко временам рыцарства. Воображение рисует картины домашней жизни сих необыкновенных людей… В холодный осенний вечер, когда ветры свистели в скалах и целые леса шатались над пропастями, когда буря, восставшая от севера, чрез необозримые леса и пустыни древней Германии протекшая, свирепым дыханием своим, казалось, сдувала солнце с горизонта, гася свет лучей его и распуская по небу черные тучи, гостеприимный замок рыцаря представлял надежнейшее убежище от бурь. Заглянем в него. Множество свеч теплются в высоких серебряных подсвечниках, огни пылают в каминах, и древний рыцарь, которого голова поседела под тяжким шлемом, в кругу семейства своего, цветущего здоровьем и красотою, не чувствует непогоды. Вдруг слышится звук рога. Из сторожевой башни дают знать о прибытии рыцаря-гостя. С громом опускается подъемный мост и — входит странник. Все узнают рыцаря, живущего за сто верст — это почиталось тогда недальним соседством. Приветливость встречает его. Он снимает черный шлем, верхние латы во сто фунтов и садится в кругу веселого семейства. Белогрудая дочь рыцаря, цветущая свежестию и красотой, подносит ему сок винограда, на южных долинах растущего, или потчует пенистым медом, которого соты в пустотах древних дубов и в ущелиях скал дикими пчелами приготовляются; а рыцарь между тем рассказывает о дремучих лесах, чрез которые проезжал, о свирепых реках, которые переплывал, о лютых зверях, с которыми сражался. Он рассказывает о замках хищных рыцарей, о юных красавицах, которых молодость и красота увядает в заключении. Съезжаются другие рыцари, заседают в судилище, рассуждают о добродетелях рыцарей, избирают молодого витязя к освобождению страждущей красоты. Другому поручают прервать неволю великодушного защитника невинности, томящегося в подземном заключении. Или все вместе назначают в забаву себе охоту на дикого зверя, распространившего ужас среди окрестных поселян. Скачут по безднам и оврагам чрез горы и поля. Вой псов сливается с воем ветров, и отзывами стонут леса. Но если иноплеменник дерзал угрожать свободе отечества, если гремела труба военная, то в то же мгновение тысячи рыцарей, на бодрых копях своих, составляли величественные строи. Грозно звучали их копья и брони, и прелестно волновались радужноцветные перья на шлемах. Так жили сии древние сыны Германии, защитники невинности, добродетели и красоты. Фюрштенбург существует уже 500 лет. Время и война обратили его в развалины, по теперешний граф *** вновь отделал верхнее жилье. Мы, однако ж, видели подлинные остатки пятивекового здания, сходя под самые нижние своды. Тут можно видеть в саду и террасу, где некогда, может быть, сражались рыцари и где за 13 пред сим лет прелестная Луиза, королева Прусская, присутствовала на карусели, представлявшей подражание древним забавам рыцарей. И теперь еще видны места, где сидела королева с знатнейшими женщинами своего двора. Окрестности Фюрштенштейна прекрасны. Взгляд на долину близ Фрейбурга восхитителен. Взоры теряются в необозримости сей прелестнейшей долины; множество ручьев, домиков и целые рощи плодовитых дерев испещряют ее.

Город Нейроде

Из Рейхенбаха в Нейроде дорога чрез горы. Между деревнями Штейн-Кунцендорфом и Гаусдорфом должно проходить по узкой и каменистой дороге высочайшую гору. Но подоблачные здешние горы отменно живописны, обработаны и населены. Нейроде приятный, чистый городок, и как ни мал, но все лучше больших польских городов. Тут есть прекрасные суконные фабрики.

Здесь опять надобно дивиться искусному обхождению горных жителей с водами. Версты за две не доезжая Нейроде, слышите вы подле дороги шум и журчание, но не видите воды: это подземный ручей. Он имеет причину прятаться, ибо едва только покажется на свет, как жители хватают его, обуздывают насыпью по берегам, замыкают в латоки и водят туда и сюда по пространству двух или трех верст. В средине города видите вы большую мельницу, на три постава день и ночь действующую. На какой она реке? спросите вы, и вас не поймут. Ибо здесь мельницы не на реках, а на ручейках. Тот самый ручей, который попался мельникам в руки еще за городом, проведен ими сюда по латокам. Будучи возвышен на две и больше сажени от горизонта, он движет собою всю огромность мельницы. Но ручей сей полезен не одним мельникам. Боковыми латоками отводят воды его на огороды, сукновальни, сукноделъни и красильные фабрики. Если б дети богатых наших, господ ездили путешествовать единственно для пользы себе и своему отечеству, то, вместо того чтоб ринуться в блеск и разврат Парижа, они заезжали б в эти горы. Здесь научились бы они, что можно сделать прилежанием и трудом. Здесь увидели бы, как один рабочий ручеек может быть полезнее больших рек, праздно в дачах их протекающих. Здесь увидели бы они, как всякое почти семейство имеет свою фабрику. Отец с сыном сидят за станом и ткут по осьми аршин в день сукна. Мать прядет шерсть на ручной прядильной машине, две малолетних дочери обрабатывают шерсть. У них есть все потребные снадобья для обрабатывания, чески и очищения шерсти — вот и все!.. Купцы здешние весьма благородны в обращении. Они имеют свой театр. На площади прекрасный фонтан, куда в ясные летние вечера сходятся брать воду и беседовать молодые девушки из всего почти города после дневных своих трудов на сукнодельнях. В горах воздух и нравы чище, нежели в долинах. Но это все не Саксония!..

Рекрутский набор в Силезии

«Что это за торжество?» — спросил я у поселян, проезжая мимо одного дома, подле которого развевались знамена, украшенные разноцветными лентами, и в котором веселились. «Из этого дому берут в рекруты», — сказали мне. Вот как здесь это дело делается: набиратели приходят в дом к хозяину и объявляют, что сыну его по очереди достается идти на службу государю, на защиту отечества. Обрадованный отец выставляет лучшее вино на стол, и все празднуют избрание молодого человека в защитники отечества.

Таким образом, здесь все вооружаются. Я видел молодых людей, от 15 до 20 лет, весело играющих новым оружием своим. Я видел в Нейроде целую седоглавую колонну — 900 инвалидов, служивших еще с Великим Фридрихом, несмотря на бремя ран и лет, подняли теперь древнее оружие свое.

Так стремятся пруссаки защищать свое правительство!.. И как не защищать этого кроткого, на мудрости и точности основанного правительства? Представьте, что здесь не имеют даже понятия о взятках и о том, как можно разживаться должностию и как кривить весы правосудия за деньги!.. Несмотря на все мятежи военные, здешнее правительство исправнее и правильнее в домашних делах своих, нежели мои французские часы в ходе.

8 июля

Перемирие отсрочено до августа. Воспользуемся сим и съездим еще раз в Альт-Вассер, только чрез горы: дорога по полям скучна. Едем — Швейдниц остается у нас вправо. Мы сворачиваем в горы. С первого взгляда они кажутся совсем пусты: гранитные скалы и высокие сосны, торчащие на них, придают всему дикий и мрачный вид. Но как удивишься, увидя среди сих скал и лесов, во глубине диких оврагов, прелестнейшую обитаемость. Деревни здесь очень часты. Каждая из них, по причине узкого пространства в тесноте гор, бывает от одной до двух верст длиною, и все они вместе составляют почти беспрерывную цепь селитьбы. Вот мы въезжаем в одну горную деревню. Глубокий овраг, так сказать, насыпан прекраснейшими домиками. Некоторые из них как будто утонули в зелени кустов, одни только раскрашенные кровли мелькают. Другие разбросаны по скалам; иные под навесом оных; а большею частию расположены они по обоим скатам оврага на берегах ручья, который при малейшем дожде становится рекою. Множество красивых мостиков перегибаются с скалы на скалу, с берега на берег. Горные ключи журчат и брызжут из-под скал, голубые волны ручьев прыгают по камням — и все это вместе составляет полную картину лучшего английского сада. Чем далее в горы, тем они выше: с обеих сторон видишь горы на горах, леса, нависшие над лесами. Сердитые воды с шумом перебегают дорогу. Пещеры зияют из-под скал. Вейстриц есть, может быть, прекраснейший на горных ручьев: как быстро течение, как чиста лазурь волн его! Это точно Оссияновский ручей!

Кстати о здешних ручьях. Здесь каждая речка приносит удивительную пользу. Немцы дружны с гидравликою. Речка, протекающая близ селения, становится совершенно рабою жителей его. Ее сворачивают с природного течения и разделяют на множество ручьев, которые всякий употребляет по надобностям и произволу своему. Иной ведет свой ручей через огороды и, отпирая заставки, наводняет их. Другой пускает воды на поля. Разные ручьи вертят колеса разных машин и мельниц и, окропив сады, нивы, луга, наполнив все домашние фонтаны, вырываются наконец из селения; но удержаны будучи большою плотиною, образуют озеро и ворочают огромные колеса мельницы, пильни, сукновальни или бумажной фабрики. Большая река в другом Крае не приносит столько пользы, как здесь безыменный ручей: вот польза искусств и трудолюбия!

Рейхенбах, июля 25

Исполняю просьбу твою. Вот несколько образчиков слога и содержания того занятия, над которым трудился я почти во все время перемирия. Целое покажется в свое время, теперь взгляни покамест на части. Я выбрал нарочно такие места, которые, изображая разные обстоятельства Отечественной войны, могут быть занимательны и понятны для всех и для каждого в кругу своем. На слог не пеняй! Ему ли цвести в военных записках при знойном дыхании войны!.. Препровождаемые тебе выписки могут послужить немалым объяснением и для всех прежних моих описаний.

Отступление армий наших продолжалось далее и далее. Все пространство между Вязьмой и Гжатском отдано неприятелю, который час от часу становился дерзостнее и наступал сильнее. Все окрестное дворянство, оставляя поместья свои, удалялось большею частью в замосковные губернии. Великолепные дома стояли пусты, и самые поселяне, покидая в жертву неприятеля мирные хижины, в которых родились, и драгоценнейшее наследие предков, нивы, обогащенные обильной жатвой, удалялись с семействами своими от мест их родины. Многие из сих прямо русских поселян сделали себя в полной мере достойными благодарности Отечества. Целые селения, укрываясь в густоту лесов и превратив серп и косу в оборонительные оружия, без искусства, единым мужеством отражали наглые нападения врагов. Ужас предшествовал неприятелю; опустошение сопровождало его. Каждая ночь освещалась ужасными заревами пожаров: неприятель истреблял все мечом и огнем. С горьким, неизъяснимым чувством прискорбия солдаты наши видели землю русскую, объятую пламенем; видели храмы божий разрушаемые, иконы и алтари обесчещенные и веру отцов своих поруганную. С горестью видели они себя принужденными уступать хищному неприятелю села, города и целые области. Они разделили скорбь, повсюду распространявшуюся; они видели и слезы сограждан своих, и слышали обеты и моления их к богу, управляющему судьбою браней. Обе армии одушевлены, преисполнены были единым желанием — желанием стать твердою ногою на одном месте и, выдержав решительный бой, умереть или спасти Отечество. Есть случаи, в которых люди охотно жертвуют своею жизнью! Жертва эта тем важнее и благороднее, чем более клонится к пользе и спасению сограждан. Так и во время отступления армии каждый воин желал лучше умереть, нежели заслужить укорительное нарекание потомства.

С 25 на 26 августа 1812 года ночь, предшествовавшая великому сражению, проведена была совершенно различно в наших и неприятельских армиях. Солдаты наши, спокойные в совести, уверенные в помощи бога, защитника правых: одни — после жаркого вчерашнего боя, другие — от дневных трудов спокойно отдыхали при потухающих огнях. Глубокое безмолвие ночи, по всему протяжению стана русского, ничем не прерывалось, кроме протяжного отзыва часовых и глухого стука работающих на окопах.

Напротив того: ярко пылали удвоенные огни в стане неприятелей; музыка, пение, трубные гласы и крики наполняли отзывами окрестности. Через целую ночь продолжалось у них движение. Известно, что в сию ночь Наполеон, император французов, осматривая все свое войско, объявлял иному, что намерен дать решительное сражение, и говорил речи, в которых обещал мир и отдохновение в Москве, преисполненной забав и роскоши. Армия Наполеона, составленная из различных народов, разных обычаями, наречием, нравами и верой, завлеченных в дальние пределы чуждых стран не для защиты отечества, не для возвращения свободы, но единственно по ослеплению через хитрости честолюбивого вождя, — такая армия имела нужду в убеждениях. Должно было льстить страстям и потакать распутству, Наполеон не щадил ни вина, ни улещений. Обещанием победы и неизсчетных выгод оной умел он очаровывать многочисленное воинство свое и поощрить его к отчаянному нападению.

Между тем главная армия находилась уже в ближайших окрестностях Москвы. В виду сей древней столицы собран военный совет, в котором присутствовал сам Светлейший Князь со многими другими генералами для совещания о участи ее. Возможность не соответствовала пламенному желанию русских сохранить мать и красу городов своего Отечества; ибо столь огромный город, как Москва, не имеющий ни укреплений, ни выгодных мест для боя, почти совершенно неудобен к защищению; всякий ему подобный город легко может быть обойден и отрезан от сообщений вместе с армией, которая вздумала бы защищаться в нем. А важнее всего то, что в случае отступления войск во время бою они легко бы могли разойтись по всем тем разным дорогам, на пересечении которых стоит Москва, тогда как единственное средство в то время, для надлежащей обороны, было совокупление оных вместе. Вот причины, которые с первого раза могут представиться всякому рассуждающему о сдаче Москвы; причины же, принятые в совете, о которых, конечно упомянуто будет в истории Отечественной войны, суть бессомненно несравненно сих важнее.

Впрочем, Москва, опустелая, мрачная, унылая, не была уже тем блестящим, многолюдным, великолепным городом, которым привыкла славиться Россия. Все вельможи, все богатые люди выехали в дальние губернии; большая часть сокровищ увезена. Оставшееся купечество и толпа народу готовы были еще защищать священные стены древних зданий, храмы божий и гробы царей российских; но, видя отступающую армию, оставляя все, следовали за оною. Многие показали такие примеры пренебрежения собственных выгод и преданности к общей пользе, которые удивляли нас только в истории. Сии усердные сыны Отечества сожигали собственные дома свои, дабы не дать в них гнездиться злодеям.

Между тем наступал решительный час, в который сия российская столица, в течение двух столетий не только в стенах, но даже и в окрестностях своих не видавшая врагов иноплеменных, должна была перейти в чужое владение. Неизменна воля свыше управляющего царствами и народами. В пламенном, сердечном уповании на сего правителя судеб россияне с мужественной твердостью уступили первейший из городов своих, желая сею частною жертвою искупить целое Отечество. Около вечера неприятель, вступая с большою осторожностью и на каждом шагу останавливаясь, начал распространяться по улицам и занимать город.

Светлейший Князь, оставляя Петербургскую и прочие дороги, которые из разных застав Москвы ведут в разные концы России, избрал среднюю между ими — Рязанскую. Полководец не столь искусный, вероятно, устремился бы защищать и оспаривать у неприятеля дорогу Петербургскую, открыв через то набегам его все прочие области России, из которых армия пользовалась всеми жизненными средствами и получала подкрепления; но Кутузов, как вождь, летами и опытами умудренный, сделал движение, совершенно тогдашним обстоятельствам приличное. Ибо если бы неприятель и вздумал идти на Петербург, то вся армия, ступая шаг вправо, стала бы у него в тылу; а движением влево (разумеется, когда войска стоят лицом к Москве) войска наши могли совершенно заслонить от всех покушений неприятеля изобильнейшие губернии России.

Последствие, исполненное счастливейших для нас успехов, оправдало во всех отношениях сие искусное движение, которое, будучи спасительно для жителей, вышедших из Москвы, прикрывало также и все государственные и частные сокровища, по той дороге отправленные.

5 сентября. Уже два дня владеет неприятель столицею. Армия наша кажется ему отступающей по Рязанской дороге, ведущей за Оку, Волгу и далее в беспредельность России.

Дорога С.-Петербургская обороняется отрядом барона Винценгероде; Владимирская — частию отступающих по ней войск; Можайская совершенно во власти неприятеля; Тульская и обе Калужские открыты ему.

Теперь увидим, на что решится Наполеон и что предпримет Кутузов. Чтоб судить о последствиях, должно определить главную причину действия. Для сего представляют два предположения: пришел ли Наполеон в Россию с тем, чтобы завоевать и покорить ее; или не с тем ли пришел он, чтобы, наполнив Европу громом сей единственной войны, опламеня ею многие области России и захватя, наконец, самую столицу, предписать выгоднейший для себя мир, не простираясь далее в завоеваниях?

Известия о состоянии армии неприятельской, уверения пленных и все прочие соображения оправдывали совершенно последнее из сих двух предположений. Наполеон оставался в Москве — и Москва, обагренная кровью, наполненная злодеяниями, неистовством и грабежами его войск, исчезла в глазах его, как великолепный призрак среди неугасимых пожаров. Что же предпринимает в это время Кутузов? Все то, что глубокая проницательность, долговременная опытность и хитрость воинская внушить полководцу могут.

Он спешит передвинуть войска на Тульскую и Калужскую дороги, дабы прикрыть сии города, как врата обильнейших областей России, из которых в то время двинулись навстречу армии большие обозы с продовольствием и много старых и вновь набранных войск.

23 сентября армия, совершив благополучно все движения свои, достигнув цели, преднамеренной искусным вождем, остановилась за рекой Нарою при селе Тарутине, принадлежащем Анне Никитишне Нарышкиной.

Армия, расположенная лицом к Москве, по обеим сторонам большой дороги на правом берегу реки, имела все выгоды пространного стана; и сие есть одно из преимуществ местоположения Тарутинского перед Бородинским, в котором войска крайне стеснены были.

Крутые берега Нары, которая здесь почти такова же, как река Москва у Бородина, доставляли в некоторых местах природную оборону; а весь стан укреплен был искусством превосходным образом. Нара, текущая от Можайской через старую и новую Калужские дороги, близ Серпухова впадает в Оку. Если б вместо речки Нары была тут другая в широте и глубине река, то воинский стан при Тарутине мог бы почесться неприступным. Однако ж все меры для соделания его таковым были приняты. Все пространство на правом крыле армии до самой Оки, пересекающей Тульскую, Каширскую и Рязанскую дороги, оберегаемо было цепью легких отрядов; ополчения всех губерний, лежащих между Волгой и Окой, выдвинуты на правый берег сей последней и расставлены в ближайшем расстоянии от реки, составляя сторожевую линию от Серпухова к Кашире, оттуда к Коломне и далее к Рязани. Извещательные стражи и маяки, по берегу устроенные, готовы были тотчас развестить по всему пространству о появлении неприятеля в каком-нибудь одном месте.

Сих предосторожностей слишком довольно было для правого крыла; ибо нельзя было ожидать, чтоб неприятель сделал теперь то, чего он с самого Немана еще не делал, то есть чтоб решился обходить нас справа: он потерялся бы тогда в неизмеримости русской земли, которую русские готовы были превратить в пустыню до самой Волги для того только, чтобы сделать ее гробом враждебных тысяч. Итак, оставалось заботиться о левом крыле. Взглянем на оное. Село Тарутино почти на одной черте с Боровским на новой Калужской дороге и с Георгиевским, что на дороге Медынской. Извещательные отряды должны были тотчас дать знать при появлении неприятеля в сих местах; и коль скоро открылось бы покушение его прорваться в Калугу, то фельдмаршал удобно мог передвинуть косвенным путем все войска влево и силам неприятельским противопоставить свои.

В таком-то положении были русские при Тарутине. Армия, отовсюду обеспеченная, под щитом благоразумия, наслаждалась столь нужным и полезным для нее отдохновением, укрепляясь самым бездействием своим и становясь час от часу могущественнее и страшнее без пролития крови, без боя и сражений.

Около сего времени возникла другого рода война, весьма полезная для нас и крайне вредная для неприятеля.

Здесь говорится о малой войне, или действиях наездников.

Сии наездники (партизаны), начальствуя летучими отрядами, из разных войск составленными, имеют все способы переноситься с места на место, нападать внезапно и действовать то совокупно, то порознь вдруг с разных сторон или пересекая черту сообщений.

Они же могут доставлять армии подробнейшие сведения о всех скрытых и явных движениях неприятеля. Сей род малой войны, доставляя случай молодым людям поверять опытом приобретенные ими познания и открывая воинские способности их, образует отличных офицеров. Во время пребывания армии в Тарутине она имела два отделённых отряда; 1) генерала Винценгероде, действовавший по С.-Петербургской, Ярославской, Дмитровской и Владимирской дорогам; разъезды сего отряда двигались: около Можайска, Рузы, Волоколамска и Воскресенска, 2) генерал-майора Дорохова, взяв приступом укрепления Вереи, действовал к Можайской дороге перерез опои. Генералу Шепелеву поручено было, составив особый отряд, прикрывать Брянск от нападения неприятеля, начинавшего уже показываться в Рославле. Известнейшими наездниками в то время были: 1) подполковник Денис Давыдов: он давно уже жил в весьма удачно действовал между Гжатском и Вязьмою; 2) Сеславин около Боровска; 3) князь Вадбольский у Вереи; 4) князь Кудашев между Серпуховской и Коломенской дорогами; 5) Фигнер, прославившийся своей отважностью, появлялся в ближайших окрестностях Москвы, проходя неоднократно даже тесное пространство между армией французской и передовой ее стражей. Вообще всем отрядам сим предписано было держаться реки Нары. Впрочем, множество повсюду рассеянных казачьих разъездов, хотя проселками, избирали каждый для себя направления, обстоятельствам приличные.

Таким образом, со всех сторон окруженный пламенем и войсками, гордый завоеватель Москвы увидел себя вдруг осажденным в развалинах ее.

И между тем как французские ведомости, наполняя Европу шумом и молвой о непобедимой армии своей, возвещали повсюду, что гром пушек французских уже слышен в пределах Азии; что войска России истреблены мечом, а народы ее поражены грозным именем Наполеона, сей самый Наполеон и страшные легионы его должны были терпеть все нужды, все ужасы строжайшей осады и простой хлеб считать выше всех драгоценностей, во множестве ими награбленных. Напрасно разные полки по разным дорогам из Москвы высылаемы были искать не побед, не лавров, но пропитания. Все они, встречая повсюду вооруженных крестьян, пики донцов и штыки русских солдат, принуждены были с горестным стоном возвращаться назад и ожидать решения судьбы своей на тлеющем пепле столицы.

Но совсем противное сему было в Тарутине. Войска наши, огражденные окопами, видя себя усиленными через ежедневно прибывающие подкрепления и чувствуя успокоение после продолжительного отдыха, час от часу становились бодрее и довольнее положением своим. Какое-то тайное предчувствие, уверяя всех и каждого, что Россия не увидит неприятеля за Нарою, возрождало прелестнейшие надежды о свободе Отечества. Радость заступила место грусти; веселые песни раздавались в полках. Вскоре открылись обильные рынки. Окрестные поселяне во множестве привозили хлеб, овощи и плоды; маркитанты торговали винами и прочими припасами; солдаты и казаки продавали лошадей и множество дорогих вещей, отнятых у неприятеля. Простые соломенные шалаши час от часу становились обширнее, покойнее. Некоторые из них имели в себе даже камины и все прочие выгоды комнат. Словом, укрепленные высоты Тарутина среди веселых отзывов музыки и пения, освещенные необозримыми рядами вечерних огней, представляли вид не простого воинского стана, но некоего великолепного города.

Как жестоко обманулся честолюбивейший из полководцев в дерзких мечтаниях своих! Ему казалось, что он все предусмотрел, все предуготовил к успеху исполинского предприятия своего.

Уже язык французский слышен стал во всех пределах и во всех состояниях России; уже вместе с ним водворились повсюду обычаи и нравы французские, вредной роскошью и развратом сопровождаемые. Французы взяли полный верх над умами; для них отворялись палаты и сердца дворянства.

Французам вверено было драгоценнейшее сокровище в государстве — воспитание юношества. И французы, обращая все сие во зло для нас, извлекали из всего возможнейшую пользу для себя. Наполеон не прежде решился идти в Россию, пока не имел там тысячи глаз, вместо него смотревших; тысячи уст, наполнявших ее молвой о славе, непобедимости и мудрости его; тысячи ушей, подслушивавших за него в палатах, дворцах, в домашних разговорах, в кругах семейственных и на площадях народных.

Таким-то образом, подрывая коренные свойства народа, заражая нравы, ослепляя умы, соблазняя сердца лестью и золотом, одерживал он заранее победы в сей тайной, но всех других опаснейшей войне.

Одно только обстоятельство, сделавшееся впоследствии черезвычайно важным, упущено было им из вида. Легкомыслие скрытых врагов отечества нашего с древнего времени взирало с презрением на состояние земледельцев или крестьян, составляющих самую большую часть народа России. Французы думали, что люди эти, будто бы удрученные ярмом рабства, при первой возможности готовы будут восстать против всех законных властей и что пламя бунта столь же легко разольется по России, как пламя сжигаемых ими селений и городов.

Но сии-то люди, казавшиеся им ничтожными в скромной простоте своей, явили себя истинными героями сего времени. Вера, верность и любовь к родине составили многочисленные ополчения и вооружили их непреодолимой твердостью. Нет ничего полезнее для государства и ничего ужаснее для врагов его, как восстание целого народа.

Французы пренебрегали дух народный, в бездействии дремавший. Но пробуждение его было пробуждением уснувшего льва. Одни и те же причины в то же самое время производили одинакие действия в России и в Испании. Наблюдатель превратностей в судьбе царств и народов с любопытством будет смотреть на сию эпоху времени, ибо прежде воевал Наполеон только с государствами, теперь народы вступили за государей. Он воюет с народами и чувствует уже тяготу этой священной войны, в которой миллионы готовы пролить свою кровь для спасения свободы, алтарей, престолов и древних своих прав. Но обратимся к Тарутину. Уже наступил октябрь месяц, а погода была еще ясная и дни довольно теплые. Скоро, однако ж, скоро все должно перемениться; и что будет с завоевателями России, когда они узнают суровость ее зимы? Скоро нестерпимый холод разольется в воздухе; скоро завоют осенние ветры, надвинут темные тучи, земля покроется снегами, и лютые морозы русские ополчатся на землю свою…

В сие время, между прочими ополчениями, прибыли в Тарутино 20 казачьих донских полков. Войска эти составлены были из престарелых казаков, выслуживших уже срочное время, и молодых людей, еще не достигших зрелости лет. Они двинулись с берегов Тихого Дона по предварительному зову своего атамана и внезапным прибытием много обрадовали самого Светлейшего Князя, который о воззвании ничего дотоле не ведал. Приятно было видеть ополчения сил, в рядах которых бодрые юноши являлись между воинами, заслугами, ранами и сединами украшенными. Отцы встречали тут детей, и даже внуки находили дедов. Целые семейства переселились с Дона на поле брани. Прибытие их сделалось тотчас известным и страшным неприятелю. Армия французская увидела себя, так сказать, осыпанной многочисленными роями конницы, которая, с быстротою ветра носясь вокруг ее, смерть и страх повсюду рассеивала.

Войска наши неослабно преследовали неприятеля, забирая на биваках его множество повозок, награбленными корыстьми навьюченных. Несколько церквей, бывших в руках неприятеля, представляли разительный вид поруганной святыни. Престолы были разрушены, иконы ниспровергнуты, в алтарях спали солдаты, а на помосте храмов стояли лошади, наполняя ржанием своим те священные стеньг, в которых раздавалось дотоле одно благоговейное пение в честь божеству. Лики святых употреблены на построение шалашей.

Ужасно опустелые места, где гнездились сии поборники злочестия, представляли самую мрачную картину опозоренного человечества и все ужасы дикой пещеры разбойников.

В одном месте лежали груды тлеющих трупов французских, погребения не удостоенных, в другом разбросанные церковные утвари, изломанные оклады с образов; далее скелеты издохших лошадей, которых мясо съедалось голодными завоевателями. Предметы, пышную роскошь и крайнюю бедность представляющие, вместе тут глазам являлись. Целые головы сахару, вина и прочие лакомства брошены были подле жареного конского мяса и пареной ржи. Богатые одежды, зеркала, бронзы, обрызганные кровью, члены человеческие валялись вместе с членами убитых скотов.

Множество больных, всякого призрения лишенных, разбросанные по полям, бледные, обезображенные, умирали в мучительных терзаниях совести, наполняя воздух стоном и проклятиями.

Между сими несчастными жертвами честолюбия было много женщин и малых детей.

Невинные младенцы, не находя пищи в груди мертвых матерей своих, с жалостным воплем умирали на охладевших телах.

Итак, укрепленные высоты Тарутина остались необагренными кровью! Да пребудут до позднейших времен сип твердыни, заслонившие сердце России, знаменитым памятником ее спасения и вместе священнейшим мавзолеем для всех, великий подвиг сей совершавших!.. Да не коснется их разрушение от руки человеков, доколе тяжелые стоны лет и столетий, медленно переходящих в вечность, не изгладят их. Когда мирный землепашец поздних времен, возделывая нивы на тихих берегах Нары, с благоговейным содроганием взирать будет на сии громады древних лет: пусть каждый просвещенный отец семейства с восторгом указывает их питомцам своим; пусть, раскрыв книгу бытописаний, напоминает им о днях мрака, бурь и треволнений, когда дым, пламень и кровь покрывали землю русскую, когда скорбь, рыдания и смерть были общим, круговым горем. Пусть напоминает им о днях неслыханных битв, повсеместных ополчений и великих пожертвований. Пусть, с сердечным умилением, указывает опять эти же высоты, как места священные, где занялась первая заря свободы плененного отечества, где первый луч надежды, посланник небес, осветил сердца вернейших сынов России; где первое «ура!» известило бегство неприятелей и первая улыбка радости блеснула на лице полков. Пусть, наконец, представит им, сколь велик бог, спаситель земли нашей, сколь тверд был государь ее, сколь мужествен народ, сколь мудры полководцы и сколь храбры войска, истребившие неисчислимых врагов!..

Малый Ярославец, занятый войсками генерала Милорадовича, представил глазам их позорище, еще ужаснейшее того, которое видимо было на биваках французских после сражения 6-го числа.

Улицы, кровью политые, усеяны обезображенными трупами. Сотни французских раненых, умерших и умирающих, раздавлены и по членам раздроблены проездом собственных их пушек. Все церкви ограблены и поруганы. На одной из них читали надпись: «Конюшня генерала Гильемино».

Быстрота и неутомимость необходимы были для достижения неприятеля. Для сего должно было забыть о пище, отдыхе и сне.

Генерал Милорадович, разъезжая перед войсками, ободрял их примером и речами, напоминая всем и каждому прежние походы с Суворовым, трудные пути Альпийских гор, поощряя через то преодолевать всякое препятствие, забывать всякую нужду, помня только о единой славе и свободе отечества. Такие увещания не были напрасны; солдаты с удовольствием внимали им — и темные осенние ночи, влажные студеные туманы, скользкие проселочные дороги, томительный голод и большие переходы не могли остановить рвение войск, кипевших желанием настичь бегущего врага. Солдаты наши дышали мщением; но мщение становится страстью благородной и похвальной, когда оно имеет целью обиды отечества. Притом и сладкая надежда о скором возвращении прежней славы немало подкрепляла передовые войска среди неописанных трудов их.

Уже город Вязьма в виду; неприятель беспрестанно тесним и поражаем на пространстве 15 верст. Кровопролитное сражение решается в пользу нашу. Победа явно к нам благосклонна… Пушки наши во множестве гремят. Войска наполняют воздух восклицаниями «ypa!» — и толпы неприятеля бегут… Но день меркнет, и темная осенняя ночь готова скрыть бегущих.

Победители сетуют, для чего нет власти, могущей сказать солнцу: постой! Но краткость времени замедляется быстротой: 11 и 26 отделение войск под начальством генерал-майора Паскевича и Чоглокова вместе с Белозерским полком, сомкнув строя свои, стремятся выбить запершегося в городе неприятеля. Перновский пехотный полк, впереди всех стоявший, с распущенными знаменами и барабанным боем первый врывается в город, очистив по трупам неприятельским путь другим. С другой стороны генерал Милорадович сам с некоторыми генералами вводит все полки конницы в объятый пламенем город Вязьму.

Неприятель стреляет еще из домов; разбросанные бомбы и гранаты с громом разряжаются в пожаре; горящие здания упадают, пылающие бревна с треском катятся по улицам; но ничто не сильно остановить ревности войск и мужества начальников.

Неприятель прогнан — и еще один отечественный город, в котором имел он твердое намерение держаться и который в неистовстве своем стремился обратить в пепел, вырван из хищных его рук.

6 ноября поутру получает генерал Милорадович известие, что маршал Ней с 30 000, закрывая отступление французской армии из Смоленска к Красному, показался перед сим последним городом. Желая нанести чувствительнейший удар неприятелю, его высокопревосходительство не удовольствовался беспокоить его только со стороны, но отрезал ему совершенно путь, став твердой ногой на дороге и расположа войска по обеим сторонам оной. Войска генерал-лейтенанта Раевского стали по правую сторону; князя Голицына — по левую; князя Долгорукого 2-го на самой дороге; генерал-лейтенант Уваров начальствовал конницею, устроенной за пехотой. Глубокий ров простирался перед всей нашей линией. Генерал-майор барон Корф с кавалерийским корпусом сильно беспокоил неприятеля с тыла.

Таково было положение маршала Нея. Может быть, в первый еще раз в жизни своей, исполненный громкой воинской славы, видел он себя в столь тесных обстоятельствах. Тут не было средины. Должно положить оружие и лавры многих лет к ногам победителей или найти славную смерть в отчаянном сражении. Нетрудно угадать, что маршал Ней решается на последнее. Построя в густые колонны многочисленное войско свое, он поощряет его примером и речью. «Неприятели, — говорит он, — теснят нас с тылу; Наполеон ожидает впереди. Сии толпы русских, дерзающие представиться глазам вашим, тотчас рассеются, исчезнут, побегут, коль скоро вы решитесь ударить на них с мужеством, французам свойственным. Не взирайте на гром неприятельских пушек: они страшны только для малодушных, Победим русских их же орудием — штыками. Друзья, я вижу мановение победоносной длани императора нашего, зовущего нас на соединение с ним. Французы! Смерть и плен позади вас; Наполеон и слава впереди; маршал Ней с вами; вперед!!!»

Генерал же Милорадович, покрывший уже себя блистательнейшею славою в течение трех предшествовавших дней, в самое это время среди смерти и ужасов сражения спокойно занимался обозрением мест и, проезжая мимо полков, по обыкновению своему, ласково с солдатами разговаривал. Войска кричали ему «ура!»…

Генерал, твердо уверенный в победе, благодарил полки за приветствие, тем из них, которые наиболее отличили себя славными подвигами, дарил заранее выступавшие из лесов колонны неприятельские. Такие подарки принимаемы были с новым восторгом и новыми восклицаниями «ура!». Твердая уверенность вождя в победе мгновенно сообщалась войску; оно кипело мужеством и ожидало только знака к нападению. Все это происходило под страшным громом наших пушек, при взаимном действии неприятельских, в лесах укрытых.

Между тем и маршал Ней войска свои, речью его ободренные, течением теснимые и пробиться надеждой подкрепленные, при громком барабанном бое и веющих знаменах, ведет четырьмя большими колоннами с артиллерией во главе оных, невзирая на убийственный огонь всех пушек наших. В грозном виде выступили из густоты тумана войска неприятельские. С приближением их пальба умолкает. Глубокая тишина распространяется по всем линиям, все безмолвствует, ожидая решительного конца. Конец сей должен был доказать, чья пехота первая в свете: французская ли, победами многих лет прославленная и в тот час отчаянием и храбрейшим из полководцев своих предводимая, или российская, столь мужественно ему противуставшая. Генерал от инфантерии Милорадович поручает храброму генералу Паскевичу с 26-й дивизией привлечь колеблющуюся победу к знаменам нашим и решить столь важный спор о преимуществе пехоты. Тотчас неустрашимые войска сего генерала, быстро двинувшись навстречу идущим без выстрела, ударяют в штыки. Победоносное «ура!» гремит в туманах; и прежде нежели отзыв губительного для неприятеля восклицания сего успел наполнить собой все окрестности и возвестить прочим войскам торжество наше, колонны неприятельские были уже поражены, гонимы и в бегстве истребляемы.

Из 4 больших колонн одна на месте положена. Прочие покусились было снова устраиваться за своими пушками; но лейб-гвардии Уланский полк бросился на них, взял пушки со всеми артиллеристами и всю оставшуюся толпу рассеял и побил.

В сие же время приказал генерал Милорадович и князю Голицыну ударить на правое неприятеля крыло; но едва успел он подвинуться вперед, как встретил уже идущие на него новые французские колонны. Павловский гренадерский полк бросается в штыки, бьет и обращает их назад, дивизионный генерал Ланшантен, стараясь остановить бегущих, ранен и взят в плен. Генерал Разу убит. Тут бегство неприятеля становится общим. Но, не видя в оном спасения, 12 000 кладут оружие; а сам маршал Ней, с слабыми только остатками переправясь через Днепр, укрывается от преследования повсюду разосланных за ним отрядов.

Потеря неприятеля в сии дни: убитыми 15 000; в плен взятыми: генералов 2, штаб- и обер-офицеров 285, рядовых 22 000, пушек 56 и черезмерное количество всякого обоза.

Общий беспорядок и уныние в бегущих остатках французской армии суть важнейшим последствием сих побед.

Тотчас по одержании оных известный статский советник Фукс писал к его императорскому высочеству Константину Павловичу следующее:

С самого вступления войск в древние пределы Польши Светлейший Князь в особенном приказе объявил армиям волю государя, чтобы солдаты наши, укротя дух мщения и забыв все прежние обиды, обходились с жителями с свойственным русским великодушием.

Здесь-то изящнейшие качества монарха России явились в полном блеске своем. Напрасно виновные жители Литвы, совестию тревожимые, трепетали в мечтаниях, ужасом порожденных, что мщение предходить будет русским полкам; что разрушение от меча и огня запечатлеет следы победителей и что кровь преступников польется в стране их… Великодушные ополчения российские, победою предводимые, спокойно вступили в пределы Польши. И как удивился бурею мятежа восколебанный народ сей, увидя домы свои целыми, права не уничтоженными, к законам почтение, а храмам благоговение оказываемое. Словом, везде, где только развевались знамена русские, тишина и утешение водворялись.

Ничто так не полезно на военном поприще, как награждение заслуг. Честь составляет главнейшую пружину в монархическом правлении; а посему и знаки ее должны быть непременною наградою достоинства. Офицер, проведший несколько месяцев сряду в открытом поле, среди непостоянства стихий, на снегах, в непогодах осенних и в лютой зимней стуже, участник во многих сражениях, покрытый ранами, с сердечным удовольствием приемлет знаки монаршей милости. Сии награды приносят с собою целение его ранам, утешение томному духу и прежнее стремление к подвигам. Он возвращается на родину, в новый блеск, грудь его украшающий, рождает улыбку радости на лице престарелого отца, извлекает слезы благодарности из очей нежной матери и часто для всего семейства бывает предметом приятнейших разговоров о славе отечественного оружия; о стране и времени, где увенчивалось оно свежими лаврами; о имени и достоинстве вождя, под предводительством и чрез посредство которого сии знаки отличия им заслужены и получены.

23 октября, передовые войска двинулись вперед для преследования неприятеля по большой Смоленской дороге. Остатки разбитого накануне войска представляли ужаснейший вид страждущего человечества. На грудах убитых и умерших лежали кучи умирающих. Стон и отчаяние были повсеместны. Тысячи издохших лошадей валялись по дороге, служа скудною пищею, если не от оружия и голода, то от стужи вокруг них издыхающим.

Всего ужаснее бесчувствие и самого отчаяния жесточайшее, поразившее сих несчастливцев. Великое множество их, вовсе полумертвых, шатаясь толпами или бродя поодиночке, лишены были всех чувств и всякого понятия. Они ничего не говорили, ни на что не отвечали; глотали лошадиное мясо или грызли тела умерших товарищей своих. Каждый огонек служил приманкою. Выползая из кустов и оврагов, они толпились около него, сидели в оцепенении, не заботясь о поддержании ни себя, ни огня — и жизнь их угасала вместе с пламенем, доставлявшим им минутную теплоту.

Много женщин и малых детей, сосавших кровь вместо молока, умирали одинаковою с прочими смертию. Наполеон ввел в Россию целый вооруженный народ.

Бросим еще в последний раз взор на толпы сих несчастливцев, воспитанных под ясным небом южной Франции или роскошной Италии и ныне разбросанных по снегам русского Севера. Невозможно изобрести достаточных выражений для изображения ужасного состояния сих злополучных жертв честолюбия.

Презренные и брошенные надменным вождем своим в странах, столь удаленных от их отечества, в климате, для них убийственном, между людьми, их ненавидящими, обремененные усталостию, изнуренные голодом, в крови и в ранах, везде шатаются они как тени. Леса, большие дороги и остатки сожженных ими селений наполнены сими бродящими мертвецами. Те, которые еще не вовсе лишились сил, собираются вокруг раскладенных огней и с жадностию терзают мясо издохших лошадей. Другие, обремененные ранами, укрываясь от стужи, ползают по раскаленному пеплу сожженных домов, обжигают нагое тело свое, а нередко и совсем сгорают, бросаясь в огонь в исступлении ума.

Многих видели пожирающих товарищей своих и оспаривающих друг у друга их обгорелые трупы. Вообще все сии разноплеменные толпы кажутся совершенно лишенными ума: вероятно, что чрезмерная усталость и отчаяние повреждают рассудок их. Я описал здесь положение тех только, которых не считаем мы военнопленными; ибо они, и в будучи взяты в бою с оружием, сами собою рассыпаются повсюду, отставши от армии своей, которая и вся, по словам очевидцев, совершенно походит на огромную толпу изнуренных и полунагих нищих.

Р. S. Вдобавок к этим статьям посылаю тебе еще истолкование того, о чем ты так часто у меня спрашивал. В этом отрывке, в виде разговора, ты найдешь объяснение о фланговых и косвенных маршах.

Больше писать некогда: работы много! Прощай!

В.[49] Что значит фланговый марш?

О.[50] Фланговый марш значит боковое движение, то есть движение войск не прямым, а боковым путем, труднейшим, но кратчайшим.

В. Для чего такое движение предпринимается?

О. Для того, чтоб опередить неприятеля или, по крайней мере, стать у него во фланге (с крыла).

В. Когда наиболее употребляется оно?

О. При преследовании неприятеля.

В. Почему стараются стать у неприятеля сбоку? Стало это выгоднее?

О. Несравненно выгоднее, нежели теснить его с тылу, ибо тыл свой прикрывает он обыкновенно арьергардом, который всегда настороже. Напротив, обойдя неприятеля сбоку, можно напасть на армию неожиданно, истребляя обозы, тянущиеся обыкновенно в средине войск; можно отрезать у него арьергард, и вообще выгодно такое нападение потому, что неприятель поражается внезапностию и страх увеличивает число нападающих врасплох.

В. Какое отличительное достоинство флангового марша?

О. Тайна. Отряд, идущий фланговым маршем, должен следовать за неприятелем невидимкою. Иначе неприятель, почуяв сбоку у себя такой отряд, может взять меры; может устроить особый летучий отряд для прикрытия своего фланга — и тогда дело испорчено!

В. Где удобнее производить фланговые марши?

О. В земле ровной, плоской; где мало гор и рек, а много лесов удобнопроходимых.

В. Стало, Россия к этому способна?

О. Более, нежели другие земли.

В. Чем более нанесено вреда неприятелю в Отечественной 1812 года войне?

О. Фланговыми маршами.

В. Кто первый употребил фланговый марш?

О. Кутузов. Он повел сперва армию по Рязанской дороге и вдруг, склонением вправо, очутился на Калужской и заслонил всею армиею врата Малороссии. Он поступил в сем случае, как искусный шпажный боец, легко уклоняющийся от смертоносного удара противника.

В. Кто потом употребил фланговый марш?

О. Генерал Милорадович, который из села Георгиевска, что на Медынской дороге, скрытым фланговым маршем достиг дороги Можайской и близ Вязьмы разбил большое неприятельское войско, напав на него нечаянно с флангу в то время, когда оно, отступая, тянулось по большой дороге Смоленской.

В. Какие потом деланы были фланговые марши?

О. Кутузов вознамерился опередить неприятеля и повел армию от Вязьмы прямо на Ельню. Но сие движение сделано только для того, чтоб войска имели лучшее продовольствие в неразоренной стороне; а впрочем, армия была от неприятеля далеко и в бой с ним не вступала.

В. Кто ж был в это время сберегателем армии, совершая трудный и искусный фланговый марш между неприятелем и ею от Дорогобужа влево, мимо Смоленска прямо к Красному?

О. Авангард.

В. Какие были успехи этого марша?

О. Величайшие. Генерал Милорадович 3, 4 и 5 ноября, нападая сбоку, разбивал неприятельские корпуса; а 6-го, став поперек дороги, истребил арьергард французской армии, тридцатитысячный корпус Нея.

NB. После деланы были еще разные фланговые марши в обход неприятеля справа и слева большой дороги до Борисова и Вильны; но они не так важны, как прежние.