"Булавинский бунт. (1707–08 гг.). Этюд из истории отношений Петра Великого к Донским казакам" - читать интересную книгу автора (Крюков Федор Дмитриевич)

I

В 1707 году от 2го числа августа командиру двух полков, стоявших в Троицкой — на Таган-Рогу, полковнику кн. Юрию Владимировичу Долгорукому прислан был из Люблина именной указ государя Петра I. Предписывалось отправиться на Дон, во «все казачьи городки для сыску беглых разного чина людей», которые из внутренних областей, со старых, насиженных мест бежали с женами и детьми на Дон, «оставя прежние свои помыслы, починя воровство и забойство».

В силу этого указа князь явился 2го сентября в Черкасск и в войсковом кругу объявил атаману Лукьяну Максимову «всему войску» о царской воле. Царская воля в то время для Дона еще не была законом, и требовала согласия войскового круга на сыск упомянутых «беглых всяких людей». Но в Черкасске круг не позволил производить сыск. В «сказке», данной князю «за рукою и за войсковою печатью»; казаки заявили: «до сего времени не было такого указа великого государя, чтобы пришлых с Руси людей не принимать, и закону о том не бывало».

Запрещение войскового круга сыскивать беглых в Черкасске не распространилось на другие казачьи станицы, или по-старинному городки. «Войсковыми письмами было предписано атаманам и казакам всех станиц, лежащих выше Черкасска по Дону и по его притокам — «быть во всем послушными к сыску и к отдаче беглых всяких чинов людей». Вместе с Долгоруким, и его офицерами в эту сыскную экспедицию командировать черкасских пять старшин: Обросима Савельева, Ефрема Петрова, Никиту Алексеева, Ивана Шапова и Григория Матвеева.

От 6го по 9ое сентября Долгорукий производил сыск в станицах Маныческой, Багаевской и Бессергеневской, лежащих по Дону, и нашел беглых всего 14 человек. В Богаевской станице кроме того отыскано было 16 женщин, мужья которых причислялись тоже к новопришлым и находились в это время вместе с донскими казаками в военном походе, в Польше. Эти женщины были под расписку переданы атаману и старожилым казакам станицы. Дойдя до Донца, Долгорукий свернул на эту реку и целый месяц производил сыск в донецких станицах. Выслано было им до трех тыс. человек.[2] Главная квартира князя была в Шульгинском городке против [нерзб] на р. Айдаре.

Здесь под 8ое октября ночью Долгорукий был убит казаком Трехизбянского городка — Кондратием Булавиным; энергичный князь Долг. был убит атаманом, а отряд его (более 1000 человек) вырезан.

Это событие было в равной степени неожиданно как для самих казаков, так и для Московского правительства. Главная казачья масса совершенно не была подготовлена к бунту, и этим обстоятельствам объясняется последующий неуспех дела, начатого Булавиным. Г. Краснов утверждает,[3] на основании прочитанных им неизданных документов из Морского Архива, что осенью 1707 года происходили волнения в Хоперских и Медведицких станицах и что там-то и решено было убить князя Юрия Долгорукова и офицеров его, а солдат принять в казачью среду; но последующие события опровергают это предположение.

Какие же были причины убийства у князя Долгорукова и последующего за этим (в 1708 году) возмущения донских казаков.

С. М. Соловьев[4] и Н. И. Костомаров[5] причину эту видят в том, что казаки оскорбились нарушением Московским правительством своих исконных казачьих прав — не выдавать бежавших на Дон — разумеется, должно было волновать казачество, вызвать в казаках озлобление. Такое нарушение было уже не первым: в 1702, в 1704 годах уже производился сыск беглых. Казаки роптали, но ограничились по этому поводу лишь перепиской с Моск. правительством.

Теперь казачья масса по вопросу о беглых и в связи с этим о старинных казацких правах явственно раздвоилась: Черкасский круг, состоящий больше из домовитых, зажиточных казаков, Москва не обозначала и жаловала более рачительных, указывала и большую долю в жалованьи царском, старался сохранить мир с царским правительством и Москвой.

Казачество — вся жизнь которого проходила в неизбежной борьбе с татарами, враждебными соседями — турками, кавказскими даже горцами, — не могло пополнятся естественным приростом, как успешно пополняются теперь. — Оно нуждалось в притоке новых сил извне, всякий поэтому бежавший не только с Руси, но и с басурманской стороны, был желанным гостем на Дону и легко входил как член в казацкую общину.

Казаки очень дорожили своим правом — давать приют всем обиженным и обездоленным в родной стороне. Люди тогда были дороги. Московскому правительству люди нужны были для рекрутчины, для податей, для подневольного труда на дворянство, на заводчиков, на высшее духовенство, на правительственные предприятия и учреждения.

Теперь казачья масса по вопросу о беглых и в связи с этим о старинных казацких правах явственно разделилась: Черкасский круг, состоявший больше из домовитых, зажиточных казаков, заинтересованных службой царскому правительству, отмеченных им, получавших при дележе царского жалованья большую сравнительно с другими долю, старался сохранить мир с царским правительством и Москвой.

Казачья беднота, расселявшаяся гл. обр. по Донцу, Медв. и Хопру, и также по Дону те, что живя по Дону выше впадения Донца, «верховые» казаки — донецкие, медведицкие и хоперские — дорожили более казацкими старинными вольностями, неприкосновенностью Старого Поля. Но центр был внизу, главное влияние на состояние дела шло из Черкасска; и одни верховые казаки не начали бы восстания, если бы сыскная экспедиция кн. Долгорукого не вынудила их к этому своими исключительными жестокостями.

Гораздо правдоподобнее объяснение А. Савельева, объяснившего убийства князя Долгорукова озлоблением казаков за те жестокости и надругательства, которые чинил над ними князь. А что Долгорукий производил насилия и жестокости при розыске беглых, об этом говорят источники двух родов. Во-первых, казачьи песни:

Старая казацкая песня, которой уже не поют в современных казармах, сохранила такую память о царском сыщике:

Спасибо-те Батюшка (царь) ты нас поил-кормил, Ты поил-кормил нас, батюшка, берег-жаловал, Ты в одном же на нас, батюшка, прогневался — Ты прислал же к нам на тихий Дон разыщика Ты разыщика прислал к нам Долгорукого. Без указа государева он разорять нас стал, Без московского курьера командировать нас стал, Стариков наших старожилов велит казнить-вешать. Молодых казаков берет он во солдаты, Молоденьких малолеточков берет он во рекруты, Молодых красных девушек берет во постелю, Он маленьких младеньцев кидает за заборы».[6] [7]

Что в горькой песне этой нет преувеличения, свидетельствуют источники другого ряда. То же самое, почти в тех же выражениях, говорится и в грамотах Кондратия Булавина, напр., в грамоте к кубанским казакам:

«Прислали они, бояря, от себя к нам на реку полковника князя Юрия Долгорукова со многими начальными людьми, для того, чтобы им, старшинам, с боярами всю реку разорить; и стали было бороды и усы брить, так и веру христианскую переменить и пустынников, которые живут в пустынях, ради имени Господня, и хотели христианскую веру ввести в еллинскую веру; и как они, князь с старшинами, для розыску и высылки русских людей поехали, по Дону и по всем рекам послали от себя начальных людей, а сам он, князь с нашими старшинами, с Ефремом Петровым с товарищи многолюдством поехали по Северному Донцу по городкам…»

1) В грамоте Булавина, посланной кубанским казакам говорится, между прочим, следующее:

«…и они, князь с старшинами, будучи в городках, многие станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали, также женска полу и девичья брали к себе для блудного помышления на постели, и часовни все со святынею выжгли».[8]

2) Писал тогда казак с Медведицы Антон Ерофеев к «дядюшке Савелию. Пахомовичу» на Кубань:

«а у нас теперь отнимают бороды и усы, также и тайные уды у жен и у детей насильно бреют».[9]

Если принять еще во внимание, что адмирал Крейс говорит о казацких женщинах — женские персоны — красавицы, благообразные, глаза темные, большие, волосы черные, нос и рот пропорциональный, очень благоприятны и вежливы к чужестранцам и вспомнить разнузданность воевод и начальных людей того времени, то причина убиения Долгорукова, высказанная г. Савельевым, будет наиболее вероятна.

О беглых не упоминается и в той грамоте, которую Кондратий Булавин разослал по казачьим городкам вслед за убиением Юрия Долгорукого. В ней говорится лишь о насилиях и посягновениях бояр и немцев на свободу жизни казаков и свободу их совести. Самая полная часть этой грамоты находится у Голикова:

«Сей бунтовщик послал по всем станицам возмутительное циркулярное письмо, чтобы «всем старшинам и Казакам «за дом пресвятой Богородицы, и за истинную Христианскую веру, и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и друг за друга, стать и умереть за одно, ибо зло на нас помышляют, жгут и казнят и злые Бояре и Немцы вводят нас в Еллинскую веру и от истинной Христианской веры отвратили; а ведаете вы, атаманы молодцы, как наши деды и отцы на сем Поле жили, прежде сего старое наше Поле крепко стояло и держалось, а те злые наши супостаты то наше старое Поле все перевели и ни во что почли; и чтоб нам его потерять и единодушно всем стать. Мне правое слово дали и думами укрепили, все Запорожские казаки и Белогородская орда, чтоб всем им с нами стать вкупе за одно. И вам бы, атаманы молодцы, о сем ведать, и куда сие наше письмо придет, то б половине остаться в куренях, а другой быть половине готовым и выступить оружейным и конным в поход; и сие письмо посылать городок от городка наскоро и днем и ночью, не мешкав, о все станицы, и на усть и вверх Бузулука и Медведицы».[10]

Но Медведицкие, Хоперские и Донские станицы совсем не отозвались, Донецкие же откликнулись очень вяло. Атаман Закатной станицы Матвей Медведев попытался было собрать казаков, но безуспешно. Момент, избранный Булавиным, был неудобен по многим причинам. Приближалось зимнее время. Казаки явно не надеялись своими силами осуществить достаточно широкие их планы, которые неизбежно вытекали из восстания (— а Булавин уже призывал к грабежу украинных городов): высказывал Булавин, и не верили ему, что придут на помощь Запорожцы, Терские казаки, Астраханцы и Белогородская орда — им было довольно и того, что уже было сделано, т. е. устранение Юрия Долгорукого и его отряда) и опасались нашествия царских войск, не решались покидать своих куреней (для грабежа Украинных городов, к чему призывал Булавин). Отважного атамана встречали по станицам с хлебом-солью — устранением Юрия Долгорукого и его отряда были все, разумеется, довольны, — угощали в станичных избах вином и медом, но о деле говорить уклонялись. Лишь атаман Боровского городка прямо высказал Б[улави]ну свои опасения:

— Заключали вы всем государством: что вам делать, если придут войска из Руси, — тогда и сами пропадете и нам пропасть будет.

Булавин на то отвечал так:

— Не бойтесь. Начал я это делать не просто; был я в Астрахани и в Запорожье и на Терках; Астраханцы и Запорожцы и Терчане все мне присягу дали, что им быть ко мне на вспоможенье в товарищи и скоро они к нам будут. А теперь пойдем ли мы по казачьим городкам и будем казаков к себе приворачивать, а которые к нам не пойдут, таких мы, назад вернувшись, будем жечь, а животы грабить; и как городки свои к себе склоним, пойдем Изюмским полком по городам до Рыбного, конями, ружьем и платьем наполнимся, а потом пойдем в Азов и Таганрог, освободим ссыльных и каторжных, которые нам будут верные товарищи, и на весну, собравшись, пойдем на Воронеж и до Москвы».[11]

Но скоро Булавину пришлось убедиться, что начатое им дело уже с первых шагов проиграно. К нему стекались на его призывные грамоты только голые, босые и безоружные «голутвенные» люди — та беспорядочная и бесшабашная толпа, на которую нельзя было с уверенностью положиться, которая слепо шла за вождем при удаче, а при неудаче оставляла его на произвол судьбы, для которой борьба за неприкосновенность старого Поля была делом второстепенным, ибо не было у нее ничего особенно дорогого и заветного, ей хотелось одного — грабить и гулять. Типичными представителями этой голытьбы был Валуйский беглец Ивашка Лоскут, гулявший по Волге, Дону и Каспию еще со Стенькою Разиным и теперь не без хвастовства говоривший о себе: «я — прямой Стенька». Он был стар годами и назывался полковником. Другими видными сподвижниками Булавина в это время были: Филат Никифоров, сын станичного атамана Староайдарской станицы, и Григорий Банников, коротояцкий подъячий.

Не получив предполагаемой помощи от казаков, Булавин не мог осуществить своих планов — пройти по Украинным городам и затем взять Азов и Таганрог. К концу месяца он должен был принять оборонительное положение — против войскового атамана Лукьяна Максимова и собранных им казаков, шедших усмирять «воров и бунтовщиков». Булавин с своим отрядом вышел на речку Айдар и остановился недалеко от Закатной станицы, у леса. К вечеру появился войсковой атаман с казаками и ударил на его отряд. Голытьба Булавина билась отчаянно, и при наступлении ночной темноты казакам войскового атамана пришлось отступить. Отрезав булавинцам дорогу к Закатному, Лукьян Максимов окружил их с трех сторон цепью частых караулов. Булавин с своими сторонниками был в безвыходном положении. Не надеясь силою пробиться через казачьи пикеты и считая свое дело окончательно погибшим, он ночью убежал из лагеря в лес, оставив на произвол судьбы свою голытьбу. За ним бежали наиболее близкие к нему и посвященные в его планы лица. Оставшаяся голытьба, узнав о бегстве своего атамана, подняла шум и тоже бросилась в разные стороны. Часть спаслась, часть попала в руки казаков, приведенных войсковым атаманом. Лукьян Максимов 12 человек из этих попавшихся отправил в Москву, 10 человек повесил и расстрелял и 100 с лишним человек наказал кнутом, отрезав, кроме того, некоторым носы.[12]