"Элитология Платона" - читать интересную книгу автора (Карабущенко Павел Леонидович)

Глава 4 Западноевропейская элитология эпохи возрождения и нового времени

XIV век вошел в историю элитологии как время господства четырех великих «платоноведов» эпохи Возрождения (Н.Кузанский, Г.Плифон, М.Фичино и Д.Пико делла Мирандола), философия которых отразила элитологические идеи Платона с поразительной ясностью и цельностью.

Одним из первых философов Возрождения, кто начал в оригинале читать Платона, был родоначальник ренессансного платонизма — крупнейший европейский мыслитель XV в. Николай Кузанский (1401-1464). Именно ему можно приписать начало возрождения платоновской элитологии в условиях европейского ренессанса. Философия избранности самого Николая Кузанского носит элитоантропологический характер и может быть сведена к следующему положению. В качестве высшего и наиболее значительного божественного творения Кузанец рассматривает природу человека, которая помещена над всеми творениями Бога. Как будто бы поставленный на определенной ступени иерархии («лишь немного пониже ангелов») человек оказывается обожествленным и уже потому внеиерархическим существом. Человек обладает потенцией стать полнотой всех всеобщих и отдельных совершенств через возведения всего «в высшую степень»[53]. Эта «полнота совершенств» и есть божественность. Она может быть свойственна лишь человеческой природе в целом, а не отдельному человеку. В отдельном человеке человеческая сущность находится «только ограниченно». Человек, поднявшийся до «соединения с максимальностью», «был бы человеком так же, как и Богом, и Богом так же, как человеком», он может мыслить только в качестве богочеловека. В нем «всеобщее ограниченное бытие всех творений» оказалось бы соединено с «абсолютным бытием всей Вселенной». Подобное соединение божественной и человеческой природы возможно лишь в «Сыне божием», богочеловеке — Христе. Если Христос рассматривается им как высшее и наиболее полное совершенство «человеческой природы», то и человек есть Бог, но Бог не в абсолютном смысле, а «развертывание» и тем самым «ограничение» божественного начала. По мнению Кузанского, уподобление человека Богу может быть осуществимо только в творческой деятельности разума, т.е. на путях познания окружающего мира.[54]

Возможность познания заложена в самой природе человеческого разума. Человеческий ум — это «благородное подобие Бога», именно в своей познавательной деятельности осуществляет свое предназначение. Подобие это заключается в том, что человек есть «творец логического бытия и искусственных форм». Если Бог «развертывает» из Себя мир, то человеческий разум развертывает из себя «предметы рассудка». Сам ум человека, по его мнению, имеет иерархическую структуру: самой низшей ступенью является ощущение; второй ступенью является воображение (imaginatio), которое служит посредствующим звеном между ощущениями и рассудком; рассудок (ratio) есть проявление активной способности человеческого разума; к постижению истины ведет высшая разумная способность человека — его разум (igtellectus), способный к интуитивному постижению. Он возвышается над рассудочной деятельностью. Если рассудок не может идти выше и дальше знания конечного мира вещей, то функция разума — высшее знание сущности вещей и явлений, познание бесконечности. Процесс познания рассматривается им как восхождение от знания конечных вещей к постижению их бесконечной сущности. Именно в этом и заключается коренное отличие элитарного сознания (как высшего интеллектуального созерцания) от сознания масс (как неполного и недостоверного чувственного и рассудочного знания). Так как процесс познания бесконечен, то и процесс совершенствования сознания в его элитарной форме есть не что иное, как постоянное возведение знания во все новые ее иерархические степени.

Своеобразной попыткой выйти за пределы христианского мировоззрения, поставить вопрос о соотношении природного и божественного начал, используя круг представлений античного языческого политеизма, явилась философская система позднего византийского неоплатоника Георгия Гемиста Плифона (Плетон) (ок.1360 — 1452). Уроженец Константинополя, принадлежавший по происхождению к высшему православному духовенству, он получил превосходное образование, испытав несомненное воздействие эллинизирующего поздневизантийского гуманизма. Свое учение Плифон изложил в большом сочинении «Законы», имевшим распространение в узком кругу посвященных. Плифон был крайним сторонником Платона и настолько буквально воспроизводил его, что нисколько не чуждался даже и языческих черт платонизма. На этой почве Плифону хотелось создать такую международную религию и философию, которые были бы выше и христианства, и язычества, и магометанства. Одной из центральных тем его философии является тема иерархии бытия, проблема нравственного совершенства человека, весьма созвучная с тем, что говорит сам Платон в своей элитологии. По мнению Плифона, обожествление человека достигается не отказом от его природы, а путем достижения нравственного совершенства, ибо жизнь человека — «прекрасное». Она осуществима в добродетельной жизни и в познавательной деятельности, в постижении природы вещей в полном осуществлении разумной способности. Сознание человека, открытое радостному постижению красоты и величия мироздания, тождественного Богу своим совершенством, позволяет ему, не отрекаясь от земного мира, не уходя в аскетическое самоуничижение, приблизиться к божественному первоначалу Вселенной и достичь высшего совершенства.[55]

В этой связи большой интерес и большое значение для элитологии Ренессанса представляет существовавшая во второй

Флорентийская Академия. В 1438 г. Плифон знакомится с правителем Флорентийской республики Козимо Медичи. Возможно, что именно под его сильным влиянием в дальнейшем (начиная с 1459 г.) во Флоренции была учреждена Платоновская академия, особенно расцветшая при внуке Козимо Медичи, Лоренцо (правил в 1469 — 1492 гг.). Платоновская академия, или, как ее называли, «Платоническая семья» (Platonica familia), во Флоренции имела свою краткую, но блестящую историю. Ее расцвет приходится на период 1470 — 1480 гг., т.е. переломные годы итальянской истории. По мнению ряда исследователей (Р.Марсель, А.Ф.Лосев), эта Академия была «очагом света», который привлекал к себе все богатство человеческого духа; это было место, куда стекались наиболее драгоценные рукописи и где встречались знаменитейшие эрудиты. Академия стала художественной мастерской, в которую каждый вносил свой талант.[56] Принцип избранности был заложен в саму методику этого союза, отчего и эта Академия тоже имела черты элитарного «общественного объединения.

Эта Академия была чем-то средним между клубом, ученым семинаром и религиозной сектой. Сюда входили: Кристофоро Ландино, Лоренцо Великолепный, Пико делла Мирандола, Франческо Каттани, Марсилио Фичини и др. Сам Фичини полусерьезно-полушутливо организовал свою жизнь по образцу платоновской — его вилла в Кареджи, подарок Козимо Медичи, была сделана подобием Платоновской академии. Академия не была официальным учреждением, юридически связанным с государством или с церковью. Это не был и какой-нибудь университет, где читались бы регулярно лекции. Это было вольное общество людей, влюбленных в философию Платона и в неоплатонизм, собравшихся из разных сословий и профессий, из разных местностей. В этом новом интеллектуальном климате были выработаны и иногда развернуты идеи, которые издавна считались основными идеями эпохи, — представление о человеке как центре мира, об органическом космосе, открытие античности как завершенной цивилизации. Постепенно круг проблем активно обсуждаемых в стенах Академии свелся к некому корпусу вопросов, в разрешении которых мы можем отчетливо усмотреть проявление влияния философии избранности самого Платона (метафизическая ценность Красоты, достоинство поэта и художника, «музыкальный» закон Вселенной, таинственная функция любви, интерес к символам и, наконец, «чувство трудной судьбы исключительной души»[57].

Земная красота, по воззрениям флорентийских неоплатоников, не может быть совершенной ввиду рассеянности животворящих лучей «божественного блага» в подлунном мире. Человек занимает в этой системе исключительное положение. Он разделяет способности своей низшей Души с бессловесными живыми существами; он разделяет свой Ум с «божественным разумом», и он не разделяет своего рассудка ни с чем во Вселенной; его рассудок принадлежит исключительно человеку, это — способность, недостижимая для животных, уступающая чистой интеллигенции Бога и ангелов, но могущая обратиться к ним. Элитоантропологизм Фичино определяет человека как качество «разумной души, причастной божественному уму и использующей тело». Это определение означает, что человек есть «связующее звено между Богом и миром». Человек выходит в высшие сферы, не отвергая низшего мира, и «может нисходить в низший мир, не оставляя высшего».[58]

Н.Макиавелли в «Истории Флоренции» назвал Марсилио Фичино «вторым отцом платоновской философии».[59] Фичино продолжает элитологию великого академика и первое,с чего мы должны будем начать анализ его философии избранности, являются категории иерархии и единства. В главном труде его жизни в трактате «Платоновское богословие о бессмертии душ» (1482) мироздание предстает как иерархически построенное единство, в котором имеется не только (обычное для неоплатонизма) нисхождение от высшего начала, Бога, к низшей ступени бытия, материи, но в котором осуществляется и внутренняя взаимосвязь всех ступеней иерархии. Опираясь на неоплатоническую традицию, Фичино рисует в «Платоновском богословии» пятиступенчатую иерархию бытия. Высшая ступень есть Бог, затем по нисходящей линии следуют «ангелы», «душа», «качество» и, наконец, «материя», или «телесная масса». Пятиступенчатая иерархия находится у него в непрерывном движении. Иерархия Фичино не есть застывшая статичная иерархия средневекового мировоззрения, динамичная иерархия единого, пронизанного светом, живого, одушевленного, прекрасного космоса. Именно душа определяет единство и взаимосвязь сверх ступеней бытия. Расположенная в центре, она «есть средняя ступень вещей и связует воедино все ступени, как высшие, так и низшие, восходя к высшим и нисходя к низшим».[60]

Пытаясь обосновать бессмертие души, Фичино постоянно подчеркивает особую, высшую природу человека. Среди прочих доказательств важное место занимает у него прославление достоинства человека как творческой личности, способной в своем творчестве уподобиться самому Богу. Фактически у Фичино звучит элитологический по своей сущности гимн человеку: «Мощь человека, — говорит он, — почти подобна божественной природе». Человек подчиняет себе стихии, он как бы исполнитель воли Бога на земле. Повелевая всем живым и неживым в природе, он «есть как бы некий бог». Совершенство его заключается не только в управлении «низшим», материальным миром — он единственный «повелевает самим собой», «управляет семьей, устраивает государство, царит над народами и повелевает всем земным кругом». Одним из важнейших признаков благородства человека является, по Фичино, его стремление к свободе: будучи «рожден царствовать, он совершенно не может терпеть рабства». Более того, способность человека к научному и философскому (т.е. исключительно элитарному) познанию, приводит Фичино к выводу об уподоблении человека своему Творцу: «Кто станет отрицать, что он обладает гением, так сказать, почти таким же, как и сам создатель небес?» Раз человек (имеется в виду человек элиты) смог проникнуть своею мыслью в тайны Вселенной и понять ее устройство, то от Бога его отделяет лишь то, что он не может пока материально воспроизвести то, что создано в природе самим Творцом.[61]

Племянник М.Боярда и один из руководителей платоновской академии во Флоренции Джованни Пико делла Мирандола (1463-1494) в своем знаменитом трактате «Речь о достоинстве человека» (1486) достаточно активно использует платоновские идеи высшего духовного совершенства. В ряде мест этого произведения идет прямая перекличка этических, политических, теологических и даже эзотерических идей Пико с Платоном.[62] Идея господства высшего, духовного начала в человеке, поднимающего его до божественных высот, была весьма последовательно и красноречиво им сформулирована и превратилась в одну из главных гуманистических идей того времени. Именно эта его проплатоновская антропология оказала большое влияние на творчество Эразма Роттердамского и его сторонников (Т.Мор, М.Лютер и др.).

И действительно, мы находим немало прямых ссылок на Платона и его учение в произведениях Эразма Роттердамского (1469-1536). Его моральная проблематика имеет в качестве теоретической базы определенный минимум антропологических представлений, почерпнутых им в платоновском «Тимее».[63] Сама этика духовного совершенства излагается Эразмом со ссылками на Платона.[64] И даже давая определение понятию «массы» («чернь»), он активно использует прежде всего авторитет Платона и Сенеки: «Я называю чернью не по положению, а по душе. Чернь — это те люди, которые в Платоновской пещере, скованные своими страстями, восхищаются пустыми изображениями вещей вместо настоящих вещей».[65] Проблему человека он трактует в духе платоновской элитологии. По его мнению, сущность чело века состоит из трех частей: дух, душа и плоть. «Дух делает нас богами, плоть — скотиной. Душа определяет людей вообще; дух — благочестивых; плоть — нечестивых; душа — ни тех, ни других. Дух стяжает небесное, плоть — сладкое, душа — необходимое. Дух возносит на небо, плоть опускает до ада, душе не приписывают ничего. Все плотское — постыдно, все духовное — совершенно, все душевное — среднее и неопределенное».[66]

Платон является несомненным авторитетом и для Пьетра Помпонацци (1462-1525). Помпонацци не только постоянно ссылается на его мнение, но и комментирует отдельные его высказывания. Больше всего итальянца привлекает в античном авторе то, что мы ранее назвали «этикой духовного совершенства». Это, пожалуй, одна из центральных тем его трактата «О бессмертии души» (1516). Исследуя природу святости, Помпонацци руководствуется исключительно платоновскими методами, позволяя себе незначительную и весьма корректную критику отдельных сомнительных мест его произведений. Итальянца интересуют примерно те же самые проблемы, которыми занимался и сам Платон. В общем и в целом Помпонацци может назвать платоником по вопросам элитологии души. Для него Платон — это врачеватель человеческих душ: «Поэтому не удивительно, что Платон превозносили и простонародье, и священники».[67] Первым, впрочем, не следует открывать все тайны философии, ибо грубость их ума не позволяет им адекватно воспринять эту божественную мудрость. Поэтому для невежественных людей Платон избирает упрощенные формы знаний и говорит (так же, как и Христос) притчами.

Отношение Томоса Мора (1477-1535) к Платону были почти патриотическими. Он не только утверждает ту же политическую аксиому о том, что править должны философы, но и копирует некоторые его социальные идеалы. В длинном перечне древних авторов, которые пользуются большим уважением в Утопии, на первом месте стоит именно Платон.[68] Мор пытается решать те же самые этические проблемы (проблема блага, добродетели и совершенства), обнаруживая при этом основательные знания Платона и Аристотеля. Об этом свидетельствует не только общность поставленных проблем и общность терминологии, но и многочисленные почти текстуальные совпадения «Утопии» с диалогами Платона «Филеб», «Государство», а также «Этикой» Аристотеля. Так же, как и в диалоге «Филеб», в «Утопии» Мора признается, что в классификации родов и видов удовольствий на первом месте стоят удовольствия духовные, и в особенности «та сладость, которую порождает созерцание истины».[69]

Основная тенденция, определяющая существо и самостоятельное значение новой, гуманистической этики, сводится к обоснованию теории нравственности исходя из самой природы человека как разумного существа, для которого естественно и нормально стремление к совершенству и счастью. «Своеобразие этой доктрины заключалось в синтезе античной этики (элементов этики Платона, Эпикура, стоиков) и очищенного от схоластического догматизма христианства».[70]

Элитологические воззрения классиков философии XVII века (Ф.Бэкона, Р.Декарта, Т.Гоббса, Б.Спинозы и Д.Локка) практически еще не изучены, поэтому нам весьма сложно давать сейчас оценку влияния на их умозаключение элитологической мысли Платона. Работы по истории их философии, вышедшие в последнее время, не уделяют должного внимания этой проблеме,[71] что создает известный вакуум в истории элитологической мысли этого периода.

Отметим лишь, что у Т.Гоббса в «Левиафане» содержится, пожалуй, единственное в своем роде утверждение, которое может быть с полным основанием отнесено к его характеристике платоновской элитологии. Гоббс признается, что он точно так же, как и Платон, занимается теоретическим построением взаимоотношения прав элиты («суверена») и обязанностей массы («подданных»). По его мнению, его моральная философия для лиц, облеченных верховной властью, должна заполнить белые пятна «элитологии» (т.е. некой «теоремы моральной философии»), изучив которую, люди смогли бы научиться правильно управлять и повиноваться, превратив тем самым «умозрительные истины в полезную практику».[72] В целом, вопрос о взаимоотношении философии государства и права Т.Гоббса и его элитологических воззрений остается открытым, точно так же, как и вопрос о влиянии на всю его философию избранности элитологии Платона.