"Колонна Борга" - читать интересную книгу автора (Берн Алекс фон)

Глава 23

Первое следствие вести о смерти фюрера, разнесенной Линге по верхнему бункеру: все дружно закурили. Смерть фюрера открыла дорогу к спасению, и падение дисциплины среди оставшихся без работы охранников фюрера приостановилось, что несказанно обрадовало Раттенхубера.

Раттенхубер и Борман занялись организацией «похорон» фюрера. Из гаража рейхсканцелярии еще накануне по распоряжению Бормана в угольный подвал доставили несколько канистр с бензином, и теперь настало время использовать их содержимое. Трупы уложили в воронку недалеко от запасного выхода, облили бензином и подожгли. В импровизированных похоронах участвовали Шедле, Кемпка, Гюнше, Линге и еще двое человек из охраны, которых прислал в помощь Раттенхубер, проворчав: «Фюрер оставил нас одних, а теперь еще надо его труп тащить наверх».

Шарфюрер Тарнов пришел к повару рейхсканцелярии Ланге за пищей для щенков и сказал ему:

— Фюрер умер.

Ланге ошеломленно сел на стул и тупо спросил:

— Что же теперь мы будем делать?

— Я буду кормить щенков, — ответил Торнов и ушел.

Какой вопрос, такой ответ.

Занимаясь «похоронами», Борман решил занять и Геббельса, чтобы тот не путался под ногами и подбросил ему коварную мысль: начать переговоры с русскими о перемирии и условиях капитуляции. Фюрера больше нет, и почему бы русским не начать переговоры с теми, кто теперь представляет новое руководство рейха? Геббельс живо ухватился за эту идею и оживленно обсуждал ее с Кребсом как специалистом по России. С целью обсуждения организации переговоров с русскими и был вызван в бункер генерал Вейдлинг.

Вейдлинг целый час преодолевал расстояние чуть больше километра от своего командного пункта до рейхсканцелярии. Когда он в начале седьмого вечера вошел в бункер, то был огорошен известием о самоубийстве Гитлера и воспринял это как дезертирство командира с поля боя. Впрочем, он не дал воли чувствам, а лишь спросил:

— Нет ли у кого сигареты? Ведь теперь здесь можно курить.

Геббельс угостил всех присутствующих английскими сигаретами и предложил обсудить детали переговоров о капитуляции. Вейдлинг обратился к Кребсу:

— Верите ли вы, что русские пойдут на перемирие? Завтра или послезавтра Берлин все равно падет в руки русских, как спелое яблоко. По моему мнению, русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию.

Кребс промолчал, но Геббельс дал свободу фантазии:

— Предатель Гиммлер безуспешно пытался вести переговоры с англичанами и американцами. Русские тоже охотнее согласятся вести переговоры с легальным правительством, чем с предателем. Возможно, нам удастся заключить с русскими особый мир. Все зависит от того, как скоро сформируется легализованное правительство, а для этого нам необходимо перемирие.

Борман молчал: ему было важно увидеть смерть Геббельса и выиграть время для организации бегства. Геббельс отчаянной попыткой переговоров сам загонял себя в тупик, а организацией побега занимался Краузе. Поэтому ему теперь оставалось только ждать и молчать.

В 13 часов 1 мая Кребс вернулся в рейхсканцелярию и сообщил: русские отклонили предложение о перемирии и требуют безоговорочной капитуляции.

Вейдлинг получил разрешение Геббельса и Бормана на прорыв, но счел, что изменившаяся обстановка не позволяет даже мечтать о прорыве, и в ночь с 1 на 2 мая капитулировал вместе с теми частями, с которыми еще имел связь.

1 мая около 9 часов вечера зубной врач рейхсминистра пропаганды СС-штурмбаннфюрер Кунц уступил настойчивым просьбам четы Геббельсов и сделал шестерым детям инъекции морфия. Когда дети уснули, Магда Геббельс вложила каждому ребенку в рот ампулу с цианидом и раздавила ее уже испытанным Хаазе и Штумпфеггером способом. Самой старшей девочке исполнилось 12 лет, самой младшей не было и четырех.

СС-бригаденфюрер Монке назначил для своей боевой группы время начала прорыва из окружения на 21 час 1 мая. Он разделил свои войска на семь групп. Вместе с ними могли попытаться уйти все, кто еще оставался в рейхсканцелярии.

Наступил час бегства.

Не все обитатели рейхсканцелярии присоединились к Монке в его отчаянной попытке прорыва. Геббельс с женой покончили с собой в саду рейхсканцелярии, и адъютант Геббельса Швагерман, выполняя последнюю волю шефа, в спешке попытался сжечь их тела. Трупы лишь слегка обгорели, но Швагерману уже не хватало времени: нужно было заботиться о своем собственном спасении.

Бургдорф, Кребс и Шедле застрелились в бункере. Оставшиеся охранники начали переодеваться в гражданское и разбегаться кто куда еще 30 апреля. Те, кто остался в бункере, пытались заглушить спиртным страх перед пленом и возможной смертью. Ужасное будущее и беспробудное пьянство, а также чрезмерная скученность сделали их абсолютно бесчувственными: несколько охранников в ночь с 1 на 2 мая сбросили тела мертвых детей Геббельса на пол и прилегли вздремнуть на освободившихся постелях.

Маршрут групп прорыва был примерно одинаков, и обитатели бункера присоединились к первым трем группам, собиравшимся идти на север в одном и том же направлении, но в разное время. Фактически, прорыв осуществлялся наобум, поскольку Монке не знал даже расположения наступающих советских войск, а единственной действующей линией связи была лишь та, которая связывала штаб Монке со штабом генерала Вейдлинга, находившимся менее чем в полутора километрах от рейхсканцелярии. Монке определил общее направление движения на северо-запад, поставил задачу нащупывать слабые звенья в кольце окружения и прорываться самостоятельно.

СС-бригаденфюрер Монке лично возглавил первую группу, идущую на прорыв, во главе второй встал Раттенхубер, а третьей командовал помощник Бормана Науман. Большинство нацистских чиновников уже избавились от партийной формы, некоторые надели форму поверх гражданской одежды. Кое-кто был пьян в стельку, многие тащили с собой большие тюки с имуществом.

Монке решил, насколько это будет возможно, идти по тоннелям метро. Русские солдаты предпочитали передвигаться по улицам, а если плотный огонь делал это невозможным, то они проходили по подвалам, пробивая стены подвальных помещений соседних домов. Там, где и это было невозможно, русские подводили тяжелые орудия на прямую наводку и разносили укрепленные и упорно обороняемые здания в щебень. Но в тоннели метро они пока заходить не рисковали, опасаясь ловушек и внезапного затопления. Монке решил этим воспользоваться при разработке общего плана прорыва.

Самым опасным участком движения представлялся путь из бункера до ближайшей станции метро «Кайзерхоф»: надо было пройти сотню метров по занятой советскими войсками территории. Группа Монке преодолевала этот участок перебежками по четыре человека.

Дальше Монке намеревался двигаться по тоннелю метро до следующей станции «Штадтмитте», затем дойти до станции «Фридрихштрассе» и дальше пройти по тоннелю под рекой Шпрее в сторону Веддинга, чтобы соединиться с войсками генерала Баренфенгера у башни зенитной артиллерии и попытаться вместе с ними вырваться из города.

Пока Монке просчитывал шансы на успех, Краузе уже находился на станции «Фридрихштрассе». Туда он прибыл еще в семь часов вечера вместе с двумя гестаповцами: Росснером и Шергом. До пяти часов они находились в подвале дома на Германгерингштрассе. Около пяти часов к ним явился связной от Бормана и сообщил: «План таков: выдвижение групп в сторону Фридрихштрассе на Веддинг по тоннелям метро настолько, насколько возможно. Первая группа выходит в 21 час».

Краузе молча выслушал связного, кивнул ему, и тот поспешно покинул подвал.

— Господа, нам пора! — обратился он к гестаповцам. Те раскрыли приготовленные чемоданчики и молча принялись переодеваться в униформу рабочих метро. Когда они выбрались во двор, то внезапно наткнулись на группу эсэсовцев под предводительством юного СС-унтерштурмфюрера.

— Стоять! — крикнул юнец, размахивая пистолетом.

— Мы рабочие метро, господин офицер! — миролюбиво сообщил Краузе. — Нам приказано срочно прибыть на станцию «Фридрихштрассе», там что-то случилось с тоннельными воротами.

— Вот как? — ухмыльнулся юнец, обдавая Краузе коньячным перегаром. — А у нас тоже приказ: вешать дезертиров. Я их сегодня уже немало перевешал и вот что я вам скажу: сдается мне, что вы — наши клиенты. Как вон тот!

И унтерштурмфюрер показал на лежавшего во дворе мужчину в солдатских штанах и штатском пиджаке. На груди у него лежала картонка с надписью: «Я предал фюрера».

— Жаль, веревки закончились, — посетовал унтерштурмфюрер.

— Нет, господин офицер, — настаивал на своем Краузе. — Мы рабочие и…

— А в чемоданах что? — спросил недоверчивый унтерштурмфюрер.

— Инструмент, завтрак и спецовки, — невозмутимо ответил Краузе.

— Давайте сюда чемоданы, — приказал унтерштурмфюрер, и сопровождавшие его пятеро таких же юных эсэсовцев навели на Краузе и его людей стволы автоматов. Краузе покорно положил чемодан на землю и отступил назад.

— А вам нужно отдельное приглашение? — осведомился охотник за дезертирами у Росснера и Шерга. Те тоже положили чемоданы на землю. И вдруг раздались выстрелы. Краузе даже не понял вначале, что это стреляют гестаповцы из неожиданно появившихся в их руках пистолетов. За несколько секунд все было кончено: эсэсовцы, так и не успев сделать ни одного выстрела, валялись на засыпанной битым кирпичом земле. Двое еще были живы, и Росснер добил их выстрелами из пистолета.

— Охотнички! — проворчал он, пряча пистолеты под тужурку… — Видели? У них под формой гражданская одежда!

Краузе склонился над унтерштурмфюрером и увидел, что у того под кителем действительно были одеты гражданская рубашка и шерстяной пуловер.

— Отличная работа, господа! — одобрительно сказал он гестаповцам.

— Большая практика, — ухмыльнулся Шерг.

На станции «Штадтмитте» Краузе разыскал пожилого рабочего, ветерана служб подземных коммуникаций Хонемана.

— Я — Краузе. Вы уже получили мою посылку? — осведомился он.

— Да, господин Краузе, — радостно ответил Хонеман. — Это здорово поможет моей семье.

— Отлично! Тогда приступим к делу! — удовлетворенно предложил Краузе.

Группа Монке здорово поредела на станции «Кайзерхоф». Платформа кишела людьми, и многие побоялись углубляться в тоннели: вдруг в метро пустят воду и тогда тоннели превратятся в смертельную ловушку. Поэтому до станции «Штадтмитте» добралось лишь человек пятнадцать. Там было больше порядка, чем на «Кайзерхоф»: возможно, потому что на «Штадтмитте» расположился командный пункт командира дивизии СС «Нордланд» бригаденфюрера Крукенберга, отступившего сюда под натиском русских с Унтер-ден-Линден.

Переговорив с Крукенбергом, Монке договорился, что он разведает возможность пробиться в Веддинг и постарается уведомить об этом штаб Крукенберга. Сильно сократившаяся группа отправилась по тоннелям дальше, не задерживаясь на станции «Фридрихштрассе». Но они не прошли и ста метров от «Фридрихштрассе», как наткнулись на неожиданное препятствие: огромную стальную водонепроницаемую перегородку, запиравшую тоннель под Шпрее. Двое сторожей объявили, что в соответствии с уставом 1923 года перегородка должна быть заперта в ночное время сразу после прохождения последнего поезда. И продемонстрировали потрясенному Монке экземпляр устава.

Монке почувствовал, как в нем закипает ярость. Уже минимум неделю здесь не проходил ни один поезд! А эти идиоты… Монке выхватил пистолет и приказал немедленно открыть перегородку. В этот момент один из сторожей подошел к Монке и шепнул ему на ухо:

— Позвольте вас на два слова, господин бригаденфюрер.

Он отвел Монке в сторону и спокойно сказал:

— По ту сторону перегородки находится еще один сторож. И еще там сложено около тонны взрывчатки. Если вы нас пристрелите и откроете перегородку, то тоннель взлетит на воздух, и сюда хлынут воды реки. Вы поняли мысль? Теперь можете стрелять.

Монке посмотрел в глаза сторожу и понял, что тот не шутит. И еще ему показалось, что он уже где-то видел этого сторожа. Да и второго тоже. Причем совсем недавно… Но вспоминать было некогда. Монке собрал людей и увел их обратно на станцию «Фридрихштрассе», чтобы попытаться пройти на ту сторону реки по мосту Вейдендамм. Однако мост оказался блокирован танками, пытавшимися под ураганным огнем русских пробраться на другой берег, и группа Монке перебралась через Шпрее по мосткам, где были проложены рельсы. Наконец, они добрались до Шифбауэрдамм — района, населенного в основном рабочими-судоремонтниками, — где около двух часов ночи остановились передохнуть в заброшенном подвале. В группе Монке к этому времени осталось 12 человек.

Двигаться дальше на север по Фридрихштрассе было невозможно, и Монке повел остатки группы по руинам полностью разрушенной Альбрехтштрассе. Они шли, то углубляясь в подвалы полуобвалившихся домов, то пробираясь гуськом по тропинке между развалин. Добравшись до клиники «Шарите», Монке узнал, что русские уже проходили здесь, но район пока относительно свободен.

По Инвалиденштрассе группа выбралась на Шоссештрассе возле Музея естествознания и, двигаясь на север, добралась, наконец, до зенитной башни в Веддинге. Здесь изумленный Монке увидел совершенно фантастическую для изнемогавших в боях защитников Берлина картину: вокруг башни стояли танки, бронемашины, орудия и солдаты, еще не участвовавшие в сражении за Берлин.

Как выяснилось, 23 апреля фюрер назначил генерал-майора Баренфенгера комендантом Берлина. Пробыл он в этой должности всего одиннадцать часов, но сохранил непоколебимую уверенность, что теперь он подчиняется только личным приказам фюрера. Поскольку фюрер вскоре забыл о существовании Баренфенгера, а спустя еще пару дней связаться с бункером рейхсканцелярии стало весьма затруднительно, то войска Баренфенгера оставались в полной сохранности, невзирая на идущие совсем рядом ожесточенные бои. В то время, когда против советских танков бросали плохо вооруженных мальчишек и стариков из фольксштурма, а солдаты сотнями гибли в руинах под огнем тяжелой артиллерии, в Веддинге била баклуши прекрасно вооруженная воинская часть! Впрочем, должно же кому-то везти…

К утру в Веддинг пробились Крукенберг с остатками своей дивизии «Нордланд» и примкнувшими к ней разрозненными группами беглецов, в том числе и из рейхсканцелярии. Крукенберг все-таки сумел прорваться через мост со своими танками.

В 10 часов утра 2 мая до Веддинга дошел приказ генерала Вейдлинга о капитуляции. Крукенберг и Баренфенгер приказали своим людям вывести из строя танки и орудия, взорвать все гранаты и снаряды, после чего отступили на территорию пивоваренного завода «Шюльттейз Патценхофер», где и сдались в плен русским.

Кто-то из тех беглецов из рейхсканцелярии, которые прорвались через Шпрее вместе с танками Крукенберга, сказал Монке, что многие из рейхсканцелярии погибли в районе моста, в том числе и Борман. Но Монке это ничуть не взволновало. Он лишь вспомнил нелепую сцену со сторожами в тоннеле метро и подумал, что наверняка пробился бы из окружения, если бы не эти неизвестно кем поставленные ребята в форме транспортных рабочих.

Когда группа Монке скрылась в темноте, сторож повернулся к напарнику и сказал:

— Сегодня у нас положительно день побед! Не правда ли, Росснер?

— Рано радоваться, господин Краузе, — ответил Росснер. — Я слышал случайно от этих неудачников, что вторую группу ведет обергруппенфюрер Раттенхубер. Он может оказаться решительнее, чем Монке!

Но группа Раттенхубера так и не появилась в тоннеле. Точно так же, как и третья группа, прошедшая мимо левого поворота на полпути от станции «Фридрихштрассе» и в итоге выбравшаяся на поверхность на станции «Штадтмитте». Но в третьей группе уже не было Бормана, чего никто не заметил, а кто если и заметил, то не придал значения, поскольку все были слишком озабочены личным спасением. Монке предполагал, что группы будут двигаться с интервалом не менее ста метров, но группы в процессе движения сближались на расстояние прямой видимости. Отставшие от одной группы примыкали к другой, а оторвавшиеся от своей догоняли идущую впереди и продолжали путь вместе с ней.

Борман и Штумпфеггер не пропустили левый поворот и вдвоем подошли к перегородке.

— Я начал бояться, что вы уже не придете, — с облегчением выдохнул Краузе, открывая перегородку. Стальные ворота откатились в сторону. За перегородкой стоял Шерг. Никакой взрывчатки, конечно, не было.

— Оставить перегородку открытой? — спросил Шерг у Краузе.

— Естественно! — ответил Краузе. — Она уже сыграла свою роль.

Через пару часов этим путем прошел оторвавшийся от своей группы и пробиравшийся в одиночку шарфюрер Миш. Никаких сторожей возле открытой настежь перегородки не было и в помине, и Миш не подозревал, с какими трудностями столкнулся на этом самом месте часом раньше Монке.

Борман и его спутники вылезли на поверхность в районе станции Лертер. Краузе сказал Штумпфеггеру:

— Здесь нам надо разделиться. Мы будем выходить по двое. Первыми пойдут Росснер и Шерг, затем вы и вот этот господин.

И он указал на унылого изможденного человека среднего роста в мешковато сидевшем мятом костюме.

— Последними пойдем я и рейхсляйтер Борман. Вопросы есть?

— А дальше? Что мы будем делать дальше? — спросил Штумпфеггер.

— Сдадимся в плен русским, — ехидно ответил Краузе. Он еще что-то хотел добавить, но его перебил Борман, раздраженно сказавший Штумпфеггеру:

— Людвиг, не валяйте дурака! Мы уже почти у цели!

Штумпфеггер замолчал и наблюдал, как Росснер и Шерг пересекают улицу, освещенную всполохами пожаров.

— Теперь ваша очередь, — сказал Краузе.

Штумпфеггер и его спутник осторожно продвигались к полуразрушенному дому, в котором скрылись гестаповцы.

— Вы работали в партийной канцелярии? — спросил Штумпфеггер. — Я вас не помню.

— Нет, я еще недавно сидел в концлагере, — ответил его спутник. — Меня привезли в какой-то дом с садом и прудом, а пару дней я провел в подвале. Я не берлинец и плохо ориентируюсь в городе.

— Хм… — призадумался Штумпфеггер. — Как вас зовут, дружище?

— Шафер, Макс Шафер, — последовал ответ. — А вас?

Неизвестно, ответил бы Штумпфеггер на вопрос или нет, но он все равно не успел бы это сделать: рядом простучала автоматная очередь, и Шафер упал на асфальт. Штумпфеггер с неожиданной прытью метнулся в сторону, но его долговязая фигура представляла собой отличную мишень, и следующая очередь настигла его.

Росснер бросил автомат и сказал:

— Ну что, пошли?

— Да, пора, — ответил Шерг.

— Как думаешь, у нас есть шанс добраться до Швейцарии? — озабоченно спросил Росснер.

— Сначала надо выбраться из Берлина, — процедил Шерг. — А потом добраться до Баварии. И найти в пограничном городке СС-оберфюрера Герлиака. Ты его хорошо помнишь?

— Не очень. Его привез из Баварии Гейдрих, хотя сам Герлиак не баварец, это точно. Впрочем, в лицо я его помню.

— Ну, это самое главное.

И два гестаповца в штатском тенями заскользили по Инвалиденштрассе.

— Куда дальше? — спросил Борман.

— Дальше мы продолжим дорогу под землей, господин Шафер, — ответил Краузе. — Вы запомнили, что вы теперь господин Макс Шафер?

— Запомнил, запомнил! — раздраженно ответил Борман.

— Ну и хорошо! — удовлетворенно констатировал Краузе и крикнул:

— Хонеман!

Из-за поворота тоннеля показался свет фонарика и появился Хонеман.

— Куда дальше? — спросил Краузе.

— Вот сюда, — и Хонеман открыл решетку в узкий тоннель. — Через него мы попадем в старую канализационную систему под Моабитом. Дорога неблизкая, но более безопасный путь сейчас трудно найти.

— Мы всецело полагаемся на вас, Хонеман, — весело ответил Краузе.

Борман вздохнул: он не привык столько ходить пешком.

— Как жаль, черт возьми, что не удалось воспользоваться «Дегеном»! — раздосадованно воскликнул он.

— Еще бы! — согласился Краузе. — И мы никогда не узнаем, что там произошло.

— Интересно, Шонеберг успел ликвидировать Борга и объект вместе с самолетом? Если Борг, Шонеберг и «Деген» попадут в руки американцев или русских, это будет очень плохо, — продолжал переживать Борман.

— Господи, о чем вы думаете?! — вздохнул Краузе. — Да нам бы самим не попасть в руки к русским! А вы все еще озабочены секретами Третьего рейха. Позволю себе вам напомнить, что Третий рейх только что прекратил свое существование, — если вы этого еще не заметили.

Борман никак не отреагировал на ехидное замечание Краузе: сейчас не время тратить силы на словесные препирательства.

Борман переживал напрасно: Цольмер неуклонно продолжал следовать плану, от которого уже давно отказались сами авторы. Оно и понятно: его никто не мог предупредить об изменившихся обстоятельствах.

Цольмер собирался выступить на Фридрихсбрюк не позднее утра 1-го мая, но Шубах оказал ему неожиданное сопротивление. Он напомнил командиру боевой группы, что тот обещал получить разрешение штаба группы армий «Центр» на проведение локальной наступательной операции в районе Фридрихсбрюка.

— Раз противник появился в районе Фридрихсбрюка, и Рендулич, зная это, не принимает никаких мер, это означает только одно: он не в состоянии держать фронт. Американцы просто обойдут Линц главными силами и ударят из Австрии через Фридрихсбрюк на Будвайз. Дальше им открыта дорога на Прагу, и они практически молниеносно рассекут все находящиеся в Богемии и Моравии наши войска, после чего их будет несравненно легче уничтожить. Восточную группировку разгромят русские, а западную — американцы. Поэтому наша задача — держать дорогу Фридрихсбрюк — Будвайз любой ценой — имеет огромное значение для судьбы всей группы армий «Центр». Как только фельдмаршал Шёрнер узнает о том, что мы самовольно начали движение к Фридрихсбрюку, он немедленно объявит нас дезертирами со всеми вытекающими последствиями. Я лично, как начальник штаба боевой группы «Цольмер», не готов нести ответственность за столь рискованное решение.

Цольмера неприятно поразила логика Шубаха. Неужели Шёрнер может истолковать его движение на Фридрихсбрюк как оставление фронта и попытку самовольной сдачи в плен врагу?! Похоже, что так…

Цольмер раздраженно ударил кулаком по столу и приказал:

— Немедленно соедините меня со штабом Шёрнера.

Однако из штаба последовало недвусмысленное подтверждение прежнего приказа: держать дорогу Фридрихсбрюк—Будвайз любой ценой. Любое самовольное оставление позиций, — в том числе командировки в тыл без вызова из штаба группы армий, — будут расцениваться как попытки дезертирства с неизбежным расстрелом на месте.

Однако нелепо было бы думать, что после такого подзатыльника Цольмер приуныл и отказался от попыток выполнения «приказа фюрера». Господина Уныние Цольмер не знал: их никто не познакомил. И он не мог представить себе веских оснований для невыполнения приказа фюрера: даже смерть не может являться убедительной причиной.

— Скажите, Шубах, а какая позиция является более предпочтительной для обороны: наша нынешняя или в Фридрихсбрюке? — неожиданно спросил Цольмер.

— Разумеется, Фридрихбрюк более предпочтителен, — нехотя ответил Шубах и тут же напомнил:

— Но в Фридрихсбрюке находится батальон британских коммандос.

— Вот что, Шубах, вы подготовьте для штаба Шёрнера обоснование… исходя из предпочтительности позиции, — словно не слыша возражений, приказал Цольмер. — А там посмотрим.

Шубах пожал плечами. Его обоснование ничего не изменит. Но Шубах ошибался. На следующий день изменилось все.

Вечером того же дня гамбургское радио под величественные звуки 7-й симфонии Брукнера сообщило: «Наш вождь Адольф Гитлер, до последнего дыхания боровшийся с большевизмом, сегодня днем пал за Германию на своем боевом посту в рейхсканцелярии». Менее чем через час объявленный преемником фюрера адмирал Дёниц официально объявил о смерти Гитлера. Дежуривший в штабе у радиостанции шарфюрер Кунце прошептал: «Слава Богу!» — и поспешил на доклад к Шубаху.

— Фюрер умер! — сказал Шубах Цольмеру. — Теперь вам незачем так стремиться в Фридрихсбрюк.

Потрясенный Цольмер некоторое время молчал, потом ответил с поразившей Шубаха твердостью в голосе:

— Какое это имеет значение? Фюрер умер, но его приказы не могут умереть.

И тут же деловито осведомился:

— Вы подготовили обоснование о необходимости атаки на Фридрихсбрюк?

Спустя час обоснование легло на стол генерал-фельдмаршала Шёрнера. Шёрнер был занят: он составлял призыв к войскам. С документом из Будвайза он ознакомился только днем 2 мая, и к этому времени обстановка настолько изменилась, что Шёрнер прочитал предложение штаба группы «Цольмер» с большим интересом.

Обстановка менялась с калейдоскопической быстротой. В 10 часов утра комендант обороны Берлина Вейдлинг отдал приказ о капитуляции берлинского гарнизона. Сам Вейдлинг еще в 6 часов утра сдался в плен вместе со своим штабом.

Для группы армий «Центр» положение стало отчаянным. После взятия Берлина русские немедленно принялись перебрасывать танковые армии на юг. Большинство солдат и офицеров группы армий «Центр» боялись оказаться отрезанными от Германии, а смерть фюрера многие восприняли как реальный конец войне. Случаи дезертирства стремительно перерастали в неуправляемое бегство на Запад. Шёрнер был вынужден отдать приказ о начале планомерного отступления от линии Брно — Моравска Острава, чтобы придать хоть какую-то упорядоченность отходу войск к занятым американцами территориям. Рассекающий удар противника со стороны Будвайза на Прагу положил бы конец существованию группы армий «Центр», поэтому предложение Цольмера об атаке на Фридрихсбрюк оказалось как нельзя кстати. Пока группа «Цольмера» будет сдерживать противника под Фридрихсбрюком, Шёрнеру удастся выиграть пять—семь дней, необходимые для более или менее организованного отхода на Запад его войск.

Тем временем Цольмер прочитал присланный в штаб призыв Шёрнера и даже искренне прослезился над последним абзацем: «Героическая смерть нашего фюрера является наилучшим примером для каждого из нас. Пусть каждый своими делами докажет, что он может выдержать экзамен перед своим фюрером, павшим в бою. Хайль Адольф Гитлер!»

Когда появился Шубах и с мрачным видом передал Цольмеру телеграмму с приказом Шёрнера об атаке Фридрихсбрюка, Цольмер превратился в вулкан энергии:

— Вот! Шубах, вот! А вы сомневались, что приказ будет! Шёрнер — несгибаемый человек! Вот его призыв, почитайте. И немедленно доведите его до личного состава! Впрочем, нет… сначала подготовьте приказ. Приказ и призыв будут зачитаны завтра одновременно и воодушевят даже маловеров и павших духом! Хайль Гитлер!

На рассвете 3 мая боевая группа ваффен-СС «Цольмер» начала выдвижение к городу Фридрихсбрюк.

К рассвету 2 мая Хонеман вывел Бормана и Краузе к Шиффартсканалу.

— Как договаривались, господин Краузе, — сказал Хонеман. Краузе сунул ему в руку небольшой сверток, и Хонеман исчез, словно его и не было.

— Что теперь? — спросил Борман.

— Теперь надо перебраться на ту сторону канала. Это надо сделать до рассвета.

Они перебрались на противоположную сторону канала и пошли по набережной Нордуфер. Там они остановились отдохнуть в пустом складе, в котором нашли убежище иностранные рабочие, в большинстве своем французы.

— Здесь тихо, — сказал Борман. — Мы уже в тылу у русских?

— Да. Утром мы двинемся в путь вслед за этими французами. Наша цель уже близка. Маленький домик на берегу Хафеля.

— А эти французы… они нас не сдадут русским? — занервничал Борман.

— Нет, если вы не вздумаете досаждать им рассказами о последних часах жизни фюрера. Вон там, в углу — группа немецких беженцев, и их никто не трогает. Расслабьтесь и вздремните.

Утром они вышли и побрели по Нордуфер дальше на запад вместе с беженцами и репатриантами. Иногда попадались русские солдаты, которые хохотали и кричали: «Гитлер капут!». Французы радостно махали им в ответ; немецкие беженцы понуро брели, не реагируя на окружающую действительность; двое пожилых усталых мужчин в пыльной измятой одежде не привлекали ничье внимание.

К полудню они добрались до берега Хафеля. На плоту — видимо, оставленном на берегу русскими солдатами, — перебрались в Нойштадт и вскоре, донельзя усталые, постучались в домик с развевавшимся над входом флагом Красного Креста.

Дверь открыла хозяйка дома, фрекен Меландер. Она знала Краузе в лицо и молча пропустила их в дом. Пожилая строгая дама отправила гостей в ванную комнату, где недавно протопленный титан был полон горячей воды. Умытые и переодетые беглецы сели обедать в гостиной, довольно тесной для собравшихся здесь двух десятков человек. Обед состоял из негустого, но довольно вкусного супа и восхитительной жареной картошки с консервированным тунцом. В заключение трапезы подали жидкий, но действительно настоящий кофе.

После обеда Краузе провел небольшое совещание.

— Господа! — сказал он. — Я рад вам сообщить, что ненавистный для всех нас, бывших узников концлагерей, нацистский режим окончательно пал. Теперь мы свободны!

Аплодисментов не последовало. Вместо этого высокий худой человек с нервным лицом, чуть заикаясь, проговорил:

— Сегодня утром тут уже были русские. Они проверили наши документы, но не исключено, что они придут еще раз. Ушли наци, пришли большевики… Не получится ли так, что мы сменим немецкие концлагеря на сибирские рудники? Ведь, насколько я понял, никто из присутствующих не может похвастать пролетарским происхождением.

Краузе вспомнил: это Франц Фидлер, бывший владелец мебельной фабрики и нескольких лесопилок; сидел в Дахау с 1943 года за «пораженчество», выразившееся в пересказе передачи Би-Би-Си своему компаньону: компаньон, как видно, решил вести дела в одиночку.

Краузе улыбнулся и ответил:

— Уважаемый господин Фидлер! Я не думаю, что русские немедленно примутся рьяно вылавливать представителей буржуазии и использовать их для освоения необъятных просторов Сибири: для этого у них достаточно крепких немецких крестьянских парней, которых фюрер эшелонами гнал в Россию. Сейчас русским важно выловить попрятавшихся нацистов: недоумок Геббельс так напугал их «вервольфами», что каждого члена НСДАП ожидают очень нерадостные дни. Кроме того, мы находимся под защитой Шведского Красного Креста, на наши имена выписаны шведские паспорта. Единственная неприятность в том, что они будут немедленно аннулированы по прибытии в Швецию. Но ведь и ехать туда не обязательно! Нам нужно поскорее перебраться в американскую или британскую зону оккупации, и этот вопрос сейчас решает наш бесценный граф Оксенборг. Поэтому будем надеяться на лучшее и не тратить силы на бесполезные дискуссии. Я прав?

Присутствующие без особого энтузиазма согласились с Краузе.

— Тогда я с вашего позволения отправлюсь спать, — сообщил Краузе, с трудом сдерживая зевоту. — Нам с господином Шафером пришлось пробираться сюда из Шарлоттенбурга через Моабит. Можете представить, что мы пережили! Господин Шафер до сих пор не может оправиться от пережитого.

Борман выглядел не лучшим образом и его лишенный проблесков мысли взгляд служил лучшим подтверждением вышесказанного.

На следующий день Краузе отправился в город, отсутствовал несколько часов и вернулся довольный донельзя.

— Что вы молча сияете, как рожденственская елка? Выкладывайте, что разузнали? — нетерпеливо набросился на него Борман, когда они уединились на кухне.

— Я пробился на прием к русскому коменданту Берлина, объяснил ему ситуацию и получил гарантии его личного содействия нашему скорейшему перемещению в британскую зону оккупации с целью дальнейшей отправки в Швецию, — важно поведал Краузе.

Он налил себе чашку кофе и назидательно добавил:

— Вам не следует разговаривать, дружище! Я всем сказал, что вы были контужены в Шарлоттенбурге взрывом снаряда и до сих пор не в себе, а вы щебечете как сорока.

Борман мрачно посмотрел на него и вышел с кухни. Но через минуту он вбежал с распахнутыми от ужаса глазами.

— Там… там! — восклицал он, тыча пальцем в окно.

— Да что такое? — с досадой осведомился Краузе. — Вы повстречали покойного фюрера?

— Там у входа русский солдат с автоматом! — выпалил Борман.

— Ах, да… я забыл вам сказать, — рассеяно отозвался Краузе. — Я попросил коменданта выставить охрану возле дома, чтобы нас не беспокоили мародеры. И он любезно пошел нам навстречу! Он очень приятный человек, этот русский генерал.

Краузе допил кофе и решительно сказал:

— Слушайте, вы слишком много говорите для контуженного! Отправляйтесь в нашу комнату и мучайтесь приступами головной боли, как и положено контуженному.

Борман, тяжело сопя, удалился. Переживания последних дней и долгий путь по объятому огнем Берлину существенно отразились на его здоровье: он здорово осунулся, похудел и вполне соответствовал образу контуженного узника нацизма. Вряд ли кто узнал бы в нем прежнего заносчивого рейхсляйтера.

На следующий день в доме появился русский капитан из Смерша. Он придирчиво допросил каждого из проживавших в доме, тщательно записав их показания. Борман к этому времени уже хорошо выучил биографию господина Шафера и вполне вошел в образ контуженного. Впрочем, настроен капитан был вполне мирно: он просто делал свою работу. Капитан сообщил, что вопрос об их переезде в британскую зону решается. Командование уже связалось со штабом генерала Эйзенхауэра и получило подтверждение о готовности принять группу репатриантов.

Через два дня к дому подъехал грузовик, в который погрузили репатриантов. Грузовик сопровождал «опель-капитан», в котором ехал русский полковник. Он сообщил, что ему поручено сопровождать их до границы советской оккупационной зоны и любезно предложил места в легковушке фрекен Меландер и Краузе. Краузе усмехнулся, наблюдая с мягкого сиденья «опеля», как Борман неуклюже залезал в кузов грузовика и устраивался на жесткой деревянной скамье.

На границе их встретил сам Оксенборг, сердечно обнявший Краузе. Оттуда они отправились в Брауншвейг, где Оксенборг на импровизированной пресс-конференции поведал нескольким журналистам о чудесном спасении узников нацистских концлагерей и его личном в этом участии. Впрочем, никакого ажиотажа это событие не вызвало, и Борману даже удалось не попасть в кадр, когда один из журналистов сделал несколько снимков. После конференции Краузе уединился с Оксенборгом, чтобы обсудить дальнейшие действия.

— Мой дорогой Краузе, — сказал Оксенборг. — Ваша миссия закончилась, и я хочу вас поблагодарить за ваше участие в судьбах несчастных страдальцев и за незаурядное мужество, которое вы продемонстрировали в ходе этого беспримерного дела. Не скрою, что и мне было нелегко: пришлось преодолеть немало бюрократических препон, а это иногда тяжелее, чем прорывать вражескую оборону. Но теперь все закончилось. Ваши немецкие друзья находятся на освобожденной территории, и здесь им ничего не угрожает. На днях британские власти им выдадут новые документы и помогут устроиться. А вас я попрошу собрать их шведские паспорта для аннулирования.

— Дорогой граф, — озабоченно произнес Краузе. — Я бы хотел обратить ваше внимание на то, что состояние здоровья некоторых из бывших узников внушает серьезное беспокойство. Мне хотелось бы, чтобы им была оказана необходимая помощь. Кроме того, есть два человека, которых я настоятельно просил бы отправить для тщательного лечения в Швецию. Это господин Пихлер, которому не помешает квалифицированная психиатрическая помощь и господин Шафер, который был контужен во время путешествия по сражающемуся Берлину. В любом случае уже сама по себе смена обстановки окажет на них благотворное воздействие.

— Этот ваш Пухлер… он не буйный? — с подозрением осведомился Оксенборг.

— Пихлер… Нет, ну что вы, граф! Он просто пребывает в подавленном состоянии, граничащим со ступором. — поспешил заверить Краузе.

— Хорошо, — согласился Оксенборг. — На днях я вылетаю в Стокгольм британским транспортным самолетом. Этим же самолетом полетят семьи шведских дипломатов. Я думаю, что для вас и для ваших подопечных в салоне найдутся места.

Через два дня Борман, Краузе и несчастный Пихлер сидели в салоне «дакоты», взявшей курс на Швецию. Борман явно успокоился, увидев проплывавшие под ними воды Балтики. Заметив это, сидевший рядом Краузе шепнул ему на ухо:

— Вы помните, что обещанный вами миллион долларов уже должен быть переведен на счета указанных мною фирм?

— Раз обещал, значит, уже переведен, — раздраженно отозвался Борман. — Вы что, не доверяете мне?

— Меня успокаивает ваша уверенность, — с иронией ответил Краузе. — Но все дело в том, что в аэропорту меня будет ждать мой доверенный человек. Он покажет мне выписки счетов, и если что-то не так, то мне придется вас тут же сдать шведской полиции.

— Это шантаж? — возмущенно прошипел Борман.

— Что вы?! Это предупреждение, — жестко ответил Краузе. — Я спас вас не из чувства человеколюбия, а ради денег. Этот миллион — компенсация за утраченное мною имущество и годы, проведенные в концентрационном лагере. Кроме того, второй миллион вы должны перевести на мои счета, когда мы прибудем в Стокгольм. Это и есть, собственно, цена вашей жизни.

— Но вы понимаете, что второй миллион не перевести за один день? — спросил Борман.

— Разумеется, — согласился Краузе. — Вы поживете вместе со мной на квартире под охраной, пока деньги не будут переведены.

— Но для этого я должен связаться с моими людьми в Стокгольме.

— Из аэропорта мы сразу поедем в гостиницу, где на имя Шафера уже заказан номер. Оттуда и свяжетесь.

До посадки Борман больше не проронил ни слова.

В аэропорту Пихлера ожидала машина с врачом, чтобы отвезти страдальца в лечебницу. Краузе и Бормана поджидал солидно одетый мужчина, представившийся как адвокат Нильсон. Он пожал руку Краузе и вручил ему бумажный конверт. Краузе распечатал конверт, достал оттуда несколько листков бумаги и с довольной улыбкой сказал Борману:

— Все в порядке.

Адвокат взял такси, и через полчаса машина остановилась возле гостиницы почти в центре Стокгольма.

— Располагайтесь в номере, а я с господином Нильсоном проеду к нему в контору. Мелкие формальности, час или два от силы.

Борман из номера тут же позвонил по телефону и, услышав знакомый голос, облегченно вздохнул. Он сообщил своему собеседнику название гостиницы и номер, добавив в конце:

— Номер я делю со своим спутником. Он появится через час или два. Это и есть тот человек, относительно которого я давал особые распоряжения.

Через полчаса к гостинице, где остановился Борман, подкатила неприметная машина. Сидевший рядом с шофером человек посмотрел на часы, достал из кармана плаща пистолет и привычным движением передернул затвор.

А еще через полчаса в номере Бормана раздался звонок. Борман снял трубку, и услышал голос Краузе:

— Вы уже приняли ванну? Как я вам завидую! Хочу вам сообщить, что у меня изменились планы. Я — в аэропорту и через пять минут улетаю в Англию по неотложным делам.

— Разве вы не хотите лично убедиться в переводе второй части суммы? Я могу заплатить вам и наличными, — предпринял попытку Борман.

— Не мучайтесь, дружище! — рассмеялся Краузе. — Я же сказал, что вторая часть суммы — эта определенная мною цена вашей жизни. Так вот: я думаю, что ваша жизнь не стоит и пфеннига. Так же, как и ваше слово.

— Вы отказываетесь от миллиона долларов? — не сдержал удивления Борман. Он, разумеется, ничего не собирался платить Краузе, и именно поэтому под окнами гостиницы в машине сидел человек с пистолетом. Но Борман никак не мог уразуметь, как это деловой человек может отказаться от миллиона долларов.

— Я вспомнил свою покойную маму, которая всегда говорила: жадность — мать всех пороков, — ответил Краузе. — Прощайте, мой коричневый друг!

В трубке раздались гудки.

— Мерзавец! — отбросил трубку Борман и отправился принимать горячую ванну и успокаивать нервы. Ему еще предстоял долгий путь в южном направлении.