"Колонна Борга" - читать интересную книгу автора (Берн Алекс фон)

Глава 18

Прекрасным весенним воскресным утром 22 апреля жители городка Чески Градец наконец поверили в то, что они теперь действительно жители города Чески Градец, а не Фридрихсбрюка. Солнце щедрым светом согрело доверчиво протянутые к нему покрытые почками ветви деревьев; выстуженные за зиму древние каменные стены жадно впитывали тепло; внезапно появившиеся птицы устроили радостную перекличку, а в сердцах людей глубоко запрятанная искорка надежды вспыхнула ярким пламенем радости. Свобода! Мы снова свободны!

С ратуши исчезло полотнище со свастикой, и появился триколор Чехословацкой республики. На стене висело поздравление градоначальника жителям города по поводу долгожданного освобождения от немецко-фашистской оккупации. Под поздравлением стояла подпись: Машек.

В трактире сияющий Потучек торжественно водрузил на прежнее место убереженный от реквизиции радиоприемник, и теперь в трактире всегда было оживленно: люди жадно слушали радио. Потучек вывесил карту, на которой скрупулезно отмечал продвижение союзных армий. Перемещая очередной флажок, он с удовольствием комментировал: «А теперь вот эту задницу поцелуйте, господин Гитлер!»

Рогов и Грег помимо постов на въездах в город ввели еще два совместных патруля. Первый же патруль Рогов за небрежное несение службы отправил на гауптвахту: горожане затащили освободителей в трактир и так щедро угостили их пивом и сливовицей, что патруль так и не смог приступить к патрулированию, да к тому же едва нашел дорогу к форту. Рогов лично пришел в трактир и попросил Потучека больше не допускать подобного. Однако и он был вынужден выпить рюмку сливовицы за Чехословацкую республику. Потом еще одну: за маршала Сталина. И — чтобы не было обидно Грегу — за генерала Эйзенхауэра.

Придя в форт, Рогов открыл дверь гауптвахты и сказал печальным сидельцам:

— Хватит тут прохлаждаться. Марш на кухню, картошку чистить. А потом снова в патруль. И чтоб — никаких!

В канцелярии за телефонным аппаратом, — на случай звонка из Будейовиц, — под бдительным присмотром Остапчука дежурил Кунце.

— Товарищ капитан! За время дежурства никаких происшествий не случилось. Связи с Будейовицами нет: похоже, что обрыв линии, — доложил Остапчук.

Рогов велел Кунце идти отдыхать, а Остапчуку — проверить посты. Оставшись один, он включил радиоприемник, выслушал очередные сводки Совинформбюро и Би-Би-Си, затем развернул карту и погрузился в размышления. За этим занятием его и застал Грег.

— Не нравится мне все это, — поделился мрачными мыслями Рогов. — Связи с Будейовицами нет. Если линия действительно повреждена, то немцы должны ее восстановить. Если они уже знают о нашем появлении, то мы должны их ждать со стороны Будейовиц. Значит, надо заминировать дорогу.

— На складе нет мин, — напомнил Грег. — Там вообще нет ничего, кроме гранат и патронов. Мост тоже не заминирован, поскольку всю взрывчатку в свое время зачем-то изъял местный начальник гестапо. Похоже, тут вообще никто не собирался воевать. Я приказал еще раз проверить склад, но… Может быть, снять часть мин с минных заграждений вокруг города? Странное дело: город почти по всему периметру обнесен колючей проволокой, а за проволокой во многих местах установлены противопехотные мины. Схемы минирования нет, и вообще непонятна логика того, кто эти мины ставил.

— Такие мины от танков не спасут, — возразил Рогов. — Да и откуда нам ожидать нападения? Вот, смотри, ситуация такая: наши сейчас чуть западнее Вены и Брно. Пока наши не возьмут Берлин, никаких активных наступательных действий в Чехии ждать не приходится. Американцы вроде вошли в Чехию, но где они? Во всяком случае, Пльзень пока у немцев. Похоже, Эйзенхауэр решил вначале очистить от немецких войск всю Баварию и Верхнюю Австрию.

— Да, я слышал, что немцы в Верхней Австрии и в Южной Баварии построили мощные укрепления, — сказал Грег. — Вроде там, в горах есть резиденция Гитлера и вокруг этого района немцы выстроили целую линию обороны, «Национальную цитадель», или, как ее еще называют, «Альпийский редут». Возможно, что Эйзенхауэр хочет побыстрее захватить эту цитадель, чтобы не дать немцам возможности оттянуть туда войска из Германии и Чехии.

— Если это так, — невесело ответил Рогов, — то мы оказываемся практически в центре района, в который советские и американские войска придут в последнюю очередь. И когда начнутся заключительные бои, немцы обязательно здесь появятся. Даже отступающая разбитая вдрызг танковая дивизия с десятком исправных танков и тремя-четырьмя сотнями уцелевшего личного состава оставит от нас мокрое место. Но и уходить отсюда смерти подобно! Куда? Кругом немцы!

— Значит, будем ждать, — предложил Грег. — Следить за обстановкой. Как только наши появятся хотя бы милях в тридцати от нас — двинемся навстречу. А пока остается только ждать.

— Да уж… — невесело резюмировал Рогов.

Эйзенхауэра действительно очень беспокоила поступавшая в его штаб информация о «Национальной цитадели».

Еще 11 марта 1945 года союзная разведка докладывала командованию: «Похоже, что оборонительная политика противника направлена на защиту Альпийской зоны… Аэросъемка выявила как минимум 20 мест, где ведутся какие-то подземные работы (равно как и массу пещер, оборудованных для нужд врага), в основном в районе Фельдкирха, Кюфтштайна, Берхтесгадена и Толлинга. Наземные источники докладывают, что здесь созданы подземные склады и убежища. Существование нескольких подземных фабрик также подтверждается. Также на фотографиях видны новые бараки и поселки, особенно в районе Инсбрука, Ландека и Бергхофа. Так что донесения о подготовке немцев к партизанской войне не лишены оснований».

Слухи о подпольной армии подогревались геббельсовской пропагандой. А что же было в реальности? В реальности Гиммлер действительно осенью 1944 года приказал бывшему высшему руководителю СС и полиции на Украине СС-обергруппенфюреру Прютцману создать организацию «Вервольф» для ведения подпольной борьбы. Прютцман располагал огромным опытом борьбы с партизанами и хорошо знал принципы организации подполья. Поэтому Эйзенхауэр отнесся к созданию «Вервольфа» с предельным вниманием. По его данным, в рамках «Вервольфа» прошло подготовку не менее 5 тысяч человек и именно «вервольфы» несли ответственность за убийство в марте 1945 года Франца Оппенхофа, назначенного оккупационным командованием обер-бургомистром Ахена, а также за множество мелких диверсий и актов саботажа.

Кроме того, в начале апреля в Альпийский редут прибыл командный штаб «Фриденталь», организованный на базе истребительного соединения СС «Митте». Возглавил штаб широко известный спаситель Муссолини, СС-оберштурмбаннфюрер Отто Скорцени. Штаб приступил к формированию ядра сил обороны нацистской горной цитадели — охранного корпуса «Альпенланд». Этот факт Эйзенхауэр не мог игнорировать: командир отборного гиммлеровского спецназа прибыл в Альпы явно не для отдыха.

Штаб 7-й армии утверждал, что по данным из «надежных источников», Гиммлер приказал в Альпийской крепости все подготовить к приему 100 тысяч человек и что в этот район уже направлены поезда с новейшими типами пушек и оборудованием для авиастроительных заводов. А со временем в районе Альпийской крепости планируется разместить до 200 тысяч фанатиков из элитных частей СС, готовых сражаться до последнего вздоха.

На основании этих донесений в штабе Эйзенхауэра в Реймсе составили карту, где пометкой «Нацредут» была охвачена территория в 30 тысяч квадратных километров Баварии, Австрии и даже Северной Италии. Войска генерала Брэдли должны были рассечь Германию на две части, чтобы не допустить отступления немецких войск в Альпы и подавить остатки сопротивления в горах.

А как же дело обстояло в действительности?

На самом деле Альпийский редут был всего лишь бессистемным скопищем хранилищ, куда по приказам Гиммлера свозились ценности и документы, которые он не смог переправить в более безопасные места. Что касается Скорцени, то он добросовестно приступил к строительству укрепрайона, но искренне недоумевал: почему сюда не подвозят необходимые запасы оружия, боеприпасов и продовольствия? «Возможно, кто-то рассчитывает, что мы начнем сеять пшеницу и возводить оружейные заводы, но не поздно ли этим заниматься?» — горько иронизировал Скорцени.

Тем не менее в существовании укрепленного района в Альпах союзники на тот момент не сомневались.

— Ладно, что будет, то будет, — решительно заявил Грег. — Не пойму только… Что тебя еще мучает?

— Задание, — ответил Рогов. — Я обязан доставить к нашим Борга и документацию. Но, похоже, придется пробиваться к вашим. Значит, задание я не выполню. Что я могу сделать? Спасти своих людей. И я их спасу. Сколько еще будут сопротивляться немцы? Неделю… максимум, три. Я не допущу, чтобы они погибли вот так, в этой мышеловке, в последние дни войны.

— Но если ты не привезешь к своим Борга и документацию… Что тогда? — спросил Грег.

— Трибунал, — коротко ответил Рогов.

— Трибунал? — нахмурился Грег. — Это плохо!

— Спорить не стану! — невесело усмехнулся Рогов.

— Давай сделаем так, — предложил Грег. — Тут, в оружейном складе, два помещения, разделенные стальной дверью. Одно — почти свободное: там хранились мины и взрывчатка. Давай перенесем ящики с документацией туда. Я видел там десяток мешков с цементом, — мы снимем дверь, забетонируем вход, Я увезу Борга и сдам нашим. А ты потом расскажешь своим, где документация. Как такой вариант?

Рогов усмехнулся и хлопнул по плечу Грега.

— Я смотрю, что ты мастер компромисса. Ладно! Только командование, — и твое, и мое, — ничего не должно знать о нашей договоренности.

— Я документацию в глаза не видел, — заверил Грег.

— А я ее нашел в замке, — подмигнул Рогов. — Надо полагать, эсэсовская охрана спрятала.

— Что будем делать с пленными? — спросил Грег.

— Отправим их в Адлерштайн, чтобы глаза тут не мозолили. А охрану… Пусть местные подпольщики их там охраняют. Договорись с этим… многоликим шпионом. А я его видеть не могу, подлеца!

Грег разыскал Кралика в трактире. Он сидел за столиком с тремя мужчинами разного возраста и молодым парнишкой. Кралик выслушал Грега и кивнул на свою компанию:

— Это и есть мои орлы. Понятна-задача, ребята? Давайте, собирайтесь быстренько, — и в форт, в распоряжение господина капитана.

— А я? — заволновался парнишка. Грег посмотрел на него: да он совсем еще мальчишка, лет четырнадцати, не больше.

— И ты, Янек, — улыбнулся Кралик. — Я не думаю, чтобы пленным захотелось бежать и еще немного повоевать за фюрера. Так что с ними справишься и ты. Но будь настороже — мало ли что.

Когда Грег выходил из трактира, к нему подошла госпожа Мюллерова и, нервно сжимая ручку небольшой плетеной корзинки, смущенно сказала по-немецки:

— Господин капитан, у меня к вам просьба… будьте так добры, передайте это господину Шольцу. Ему нельзя питаться в сухомятку, а то обострится гастрит… Очень прошу вас!

— Шольцу? Немецкому командиру? — удивился Грег.

— Да, ему… — покраснела госпожа Мюллерова. — И… заходите к нам, у нас хорошая кухня! И не беспокойтесь о деньгах, для вас будет все бесплатно. И если вашим солдатам понадобится горячая пища…

— Право, не стоит, фрау, — смутился в свою очередь Грег. — У нас есть горячая пища… Все есть. Спасибо!

— Все равно заходите, я вам буду рада… как и все, — настаивала госпожа Мюллерова. — Понимаете… с вашим приходом для нас закончилась война.

— Спасибо, обязательно загляну, — пообещал Грег.

Пленные немцы построились во дворе форта. Рогов выдал чешским подпольщикам автоматы и объяснил задачу: отвести немцев в замок Адлерштайн; следить, чтобы пленные не разбежались; вести наблюдение за дорогой. При появлении немцев со стороны Австрии — немедленно отправить в город посыльного на велосипеде и предупредить десантников о приближении врага. Остальным сидеть в замке и не высовываться. Если немцы попытаются захватить замок, то немедленно уходить через подземный ход.

— А пленные? — спросил подпольщик Ваничек, которого Рогов назначил старшим.

— Да черт с ними! — махнул рукой Рогов. — Оружия у них все равно нет. Не расстреливать же их, в конце концов.

— А я бы расстрелял! — решительно заявил Янек.

Рогов взъерошил ему ладонью волосы и негромко сказал:

— Теперь ты — солдат освободительной армии. А солдатам запрещено расстреливать пленных. И… постарайся выжить сам, братишка! Война почти закончилась, а у тебя вся жизнь впереди. Понял?

Янек кивнул и крепче сжал автомат.

— Шольц! Вы ведете колонну! — приказал Рогов. — Имейте в виду, что чешские товарищи будут стрелять в случае любой попытки побега, а также, если им покажется, что имеет место такая попытка. Поэтому рекомендую их не провоцировать. Понятно?

— Да, господин капитан! — подтвердил Шольц и, понизив голос, спросил, — можно обратиться… с личной просьбой?

— Можно. В чем дело?

— Тут, в городе, — начал сбивчиво объяснять Шольц. — Мне надо… есть человек, с которым… ну, мне нужно с ним попрощаться.

— У него там женщина, — вмешался Грег. — Хозяйка трактира. Пусть сходит, я прослежу за ним.

Рогов посмотрел сначала на Грега, потом на затаившего дыхание Шольца и скупо улыбнулся:

— Ладно. Под твою ответственность.

Рогов повернулся к строю:

— Хагенкройц! Ведите колонну!

Когда колонна пленных в сопровождении вооруженных подпольщиков покинула форт, Шольц растроганно сказал Грегу:

— Я ваш должник! Вы не представляете, как это важно для меня! И для Анны. Спасибо! С меня — роскошный ужин.

Грег с минуту поколебался. Потом спросил:

— А если… ужин на двоих?

— Хоть на десятерых! — горячо воскликнул Шольц.

— Ждите меня здесь, — решился Грег. И он направился в комнату, выделенную Боргу. Здоровье профессора уже существенно улучшилось, однако Катя продолжала присматривать за Боргом по приказу Рогова. Общество молодой девушки и угомонившийся кишечник вернули профессору традиционное для коренного берлинца чувство юмора.

— Добрый вечер, господин капитан! Вы наконец решили меня расстрелять? — приветствовал Грега профессор. — Или город отбили подразделения СС, и вы пришли просить, чтобы старый добряк СС-бригаденфюрер за вас заступился?

— Я гляжу, вам полегчало: вы больше не похожи на смертельно больного злого бегемота, — не остался в долгу Грег. — Должен вас огорчить, профессор: город по-прежнему в наших руках, а я пришел похитить вашего ангела-хранителя.

И Грег обратился к Кате:

— Катя, я приглашаю вас отужинать в самом лучшем ресторане этого замечательного города.

Катя зарделась от неожиданного предложения.

— Да, но… как же…

— Как же профессор? Профессор, неужели вы будете возражать? — обратился Грег к Боргу.

— Нет, нет! Ну что вы! — воскликнул Борг. — Ступайте, фройляйн, с этим прекрасным молодым человеком и не беспокойтесь ни о чем. Желаю вам отлично провести вечер!

— Нет, вы не поняли, — в смущении запротестовала Катя. — Мне просто не разрешит командир!

— Командира я беру на себя! — самоуверенно заявил Грег. — Идемте!

Он взял Катю под руку и повел ее в канцелярию.

— Товарищ капитан! — обратился Грег к сидящему в задумчивости над картой Рогову. — Прошу вас отпустить со мной в город сержанта Иванову. Обещаю вернуть ее целой и невредимой.

Рогов нахмурился и явно хотел сказать что-то резкое и нелицеприятное. Но тут он встретился взглядом с глазами Кати и, вздохнув, ответил:

— Сержант Иванова! Вы поступаете в распоряжение капитана Берноффа до 24.00.

Грег подхватил Катю под руку, и они вышли во двор, где вдоль стены нетерпеливо вышагивал заждавшийся Шольц. Увидев Катю, он расплылся в улыбке и приложил руку к фуражке.

— Добрый вечер, фройляйн!

Они направились в город. На мосту Катя внезапно остановилась и воскликнула:

— Смотрите! Как красиво! Правда?

Солнце уходило за горы, окрашивая нежными цветами заката оживающие леса на склонах и золотя рябь на реке, поднятую легким вечерним ветерком. Стройный силуэт церкви в лучах заходящего солнца приобрел особую четкость уносящихся вверх, к темно-синему небу, совершенных форм. Противовесом на другом конце площади возвышалось массивное здание ратуши. Немного портила вид странная набережная, уродливой бетонной опухолью выступавшая из берега. Она начиналась метрах в пятидесяти от моста, выходя из берега и врезаясь в плавное течение реки куском овала и также уходя в берег на окраине города. По краю набережной возвышались бетонные столбы с колючей проволокой.

— А что это за странное сооружение? — спросила Катя у Шольца, указывая на обтянутый колючей проволокой бетонный выступ.

— Местные жители называют это Schwalbeufer, — пояснил Шольц.

— Набережная ласточки? — удивилась Катя. — Какое лирическое название у такого некрасивого сооружения!

— Ласточки тут не причем, — рассмеялся Шольц. — Это странное сооружение построили саперы по указанию начальника местного гестапо. А его фамилия — Швальбе.

— Надо же! — покачала головой Катя. — Увековечил себя… таким вот образом.

— А зачем он это построил? — спросил Грег.

— Не знаю, — пожал плечами Шольц. — Это секретно. Это знают только Швальбе и его начальство в Берлине.

В трактире было малолюдно. Гостей встретила сияющая Анна. Одарив Грега благодарным взглядом, она усадила гостей в уютном уголке, где два столика были накрыты праздничными скатертями.

Анна что-то сказала на ухо Кате: та засмущалась, отрицательно помотала головой, но Анна мягко продолжала настаивать. Затем она обратилась к Грегу:

— Я похищаю вашу даму. Пусть мужчины пока выпьют пива, а у нас есть свои женские дела.

— Куда это они? — с беспокойством спросил Грег, глядя вслед поднимающимся по лестнице женщинам.

— Анна знает, что делает, — успокоил его Шольц. — Она удивительная, очень умная и добрая женщина. Если бы вы знали, как я благодарен Господу за то, что он ниспослал нам встречу!

Шольц замолчал и с рассеянной улыбкой принялся поглаживать скатерть: он явно ушел мыслями далеко отсюда.

— Потучек, выпейте с нами пива! — пригласил Грег.

Потучек принес три кружки пива, уселся рядом с Грегом и сказал:

— Если бы еще на прошлой неделе мне сказали, что я буду пить пиво в компании с американским и немецким офицерами, я бы не поверил. А теперь… Война закончилась! И пусть она больше никогда не повторится.

— А что вы будете делать после войны, Шольц? — спросил Грег.

— То же, что делал и до войны, — ответил Шольц. — Учить детей. Я учил детей любить Отечество, но сейчас думаю, что не научил их главному — просто любить. Любить этот мир и всех людей, которые живут в этом мире.

— Это что же? Значит, и Гитлера тоже любить? — сурово осведомился Потучек.

— Фюрер тоже когда-то был маленький мальчик и тоже ходил в школу. И если бы его научили любить людей, ничего этого не было бы, — с жаром произнес Шольц. — Когда каждый осознает, что в любом человеке живет искра Божья и загасить ее, — значит надругаться над творением Божьим, — тогда наступит вечный мир и всеобщая любовь. Наступит всеобщее Счастье, ибо Счастье и есть Мир и Любовь.

— С такими взглядами в священники надо было идти, а не в СС, — съехидничал Потучек.

Шольц нахмурился, опустил голову, потом сказал:

— Меня призвали в ваффен-СС в 1944 году… Я люблю детей, ходил с ними в походы, я понимал их! А потом на меня надели эту форму, отправили на краткосрочные курсы и послали командовать ротой в дивизии «Гитлерюгенд». Большинство моих солдат были вчерашними учениками. Я видел в них своих учеников: вот Ганс, он боится темноты, потому что его отец часто возвращался домой поздно ночью пьяный и колотил своих домашних; вот Иоганн, он хороший мальчик, но туго соображает, потому что его мать сильно голодала, когда носила его под сердцем и нужно постараться, чтобы на экзамене ему достались вопросы попроще, иначе его признают неполноценным и… А вот умница Герберт, он все схватывал на лету и хотел стать ученым… Сколько их прошло через мои руки! А теперь я должен отправлять их на смерть. Я решил, что в первой же атаке сам пущу себе пулю в лоб, лишь бы не видеть, как умирают мои мальчики!

Шольц замолчал и посмотрел в упор на Грега.

— Вы думаете, что это слабость?

— Нет, это растерянность, — ответил Грег. — И я желаю вам найти себя в мирной жизни. Куда вы поедете, когда вас освободят из плена?

— Мы с Анной обвенчаемся и поедем к моей маме, — оживился Шольц. — Я очень надеюсь, что Господь ниспошлет нам с Анной детей. Я знаю, что в ее возрасте это сложно, но я надеюсь… и мы будем молить Господа об этом! Ну а если… Главное, что мы с Анной нашли друг друга в этом мире. Я снова буду учить детей, а Анна будет помогать маме по хозяйству. А этот трактир мы оставим Потучеку.

— Ни к чему это, — возразил Потучек. — Ну, какой из меня хозяин? Так что, если вы с госпожой Мюллеровой решите вернуться в наш город, то милости просим! А за домом я присмотрю, не сомневайтесь.

Потом зашел разговор о том, когда закончится война. Потучек был уверен, что война продлится не больше недели, а Грег полагал, что не менее трех. Шольц лишь пожимал плечами: для него война уже закончилась.

Тем временем посетители поняли, что в трактире намечается междусобойчик, и потихоньку деликатно разошлись. За беседой и пивом мужчины не заметили, как пролетел почти час.

— Ну что, заждались нас? — раздался голос Анны. Женщины по лестнице спустились в зал. Мужчины с радостным изумлением смотрели на Катю. Катя преобразилась неузнаваемо. Волосы, которые она так тщательно прятала под пилоткой, теперь золотистым потоком ниспадали на плечи. Платье нежно-голубого шелка, — в тон цвету ее глаз, — облегало стройную фигуру, а глаза, казалось, сияли от радости и надежды.

Странно, но Грег совсем не помнил, что он ел и пил в этот вечер. Он помнил только бесконечный вальс, когда он видел только глаза Кати; чувствовал только прикосновение ее рук и ощущение теплоты ее тела, уносящие его из этого мира в другой, в котором никому не удается остаться, но всегда хочется вернуться.

Они ушли около десяти. Потучек ушел еще раньше, а Анна и Шольц проводили Грега и Катю до дверей. Анна, невзирая на робкие возражения, заботливо накинула на плечи Кати теплый жакет.

— Ваш мундир, фройляйн, я принесу утром, — пообещал галантный Шольц.

Уличные фонари не горели: то ли электроэнергию экономили, то ли ждали отмены введенного еще немцами затемнения. Впрочем, фонари и не были нужны в эту ночь: почти полная луна ярко освещала путь.

— Я хочу посмотреть на город в лунном свете, — сказала Катя. — Наверное, лучше это сделать оттуда, с моста. Но время до полуночи еще есть. Пройдемся? А вы расскажете мне о себе. Хорошо?

Они направились к мосту. Ботинки Грега на резиновой подошве ступали почти бесшумно, и лишь цоканье катиных каблучков отдавалось эхом в темноте узких улочек. Грег поведал свою короткую биографию, а Катя рассказала о себе. Катина биография оказалась еще короче: студентка второго курса иняза, отец — офицер Красной армии, погиб еще в финскую войну.

— Мама заболела, у нее часто было плохо с сердцем. Поэтому мы остались в Москве, а не эвакуировались. Москву бомбили, и я дежурила на крыше, чтобы тушить зажигательные бомбы. Мама очень переживала за меня. После первого же налета, когда я пришла домой… она уже умерла. Потом я работала переводчиком, потом… в общем, в итоге я оказалась в разведке. Вот уже год и три месяца в разведке, семь рейдов за линию фронта… этот — восьмой.

— А у меня этот — первый, — признался Грег. — А Рогов? Сколько он совершил рейдов в тыл врага?

— Разумеется, больше, чем я, но сколько именно — я не знаю. Он никогда не говорит об этом.

Мимо прошел патруль. Патрульный скользнул по лицам Грега и Кати лучом фонарика, отдал честь и пошел дальше по улице.

— Вы не замерзли? — спросил Грег и осторожно взял в руки катину ладонь. Он ощутил, как она на мгновение благодарно сжала его пальцы. Грег почувствовал ее близкое дыхание и коснулся своими губами катиных губ. Она откликнулась на поцелуй.

Они долго стояли посреди безлюдной улицы в свете почти полной луны и целовались. Когда Грег наконец взглянул на часы, то с изумлением обнаружил, что уже без пятнадцати двенадцать.

— Надо идти, — с сожалением сказал Грег, — а то Рогов меня расстреляет.

— А меня посадит на гауптвахту до конца войны, — со смехом отозвалась Катя и вздохнула. — Да, ты прав. Уже пора.

Прежде, чем направиться к форту, они еще постояли несколько минут на мосту, глядя на залитый лунным серебром спящий город.

У ворот форта Катя с грустью сказала:

— Вот и полночь… Сейчас принцесса снова превратится в Золушку.

Словно подтверждая ее слова, с ратуши донесся бой часов. Грег обнял Катю, провел по ее волосам ладонью.

— А вот и нет, — возразил он. — Принцесса останется принцессой. Это новая сказка!

Катя уже давно скрылась за дверями приземистого казарменного корпуса, а Грег все стоял и смотрел на луну. Ему было сказочно хорошо.

— У вас ничего не будет, — раздался за его спиной голос Рогова. — У вас с Катей ничего не может быть.

— Мы любим друг друга! — с вызовом ответил Грег.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Рогов. Он достал папиросу, закурил, глубоко затянулся и повторил:

— Ты не понимаешь. Она — комсомолка, а ты — сын врага народа, белогвардейца. Война закончится, и она уедет в Советский Союз, а ты — в Америку.

— Мы любим друг друга, — упрямо повторил Грег. — Я поеду с ней в Советский Союз. При чем тут мой отец? Это он сражался с большевиками, а я вместе с большевиками сражаюсь против нацистов. Это же совсем другое дело!

— Вот что я тебе скажу, — жестко проговорил Рогов. — Мои родители и сестренка погибли в ленинградскую блокаду. У меня никого нет в этом мире, а Катя для меня — как сестра. И она — мой боевой товарищ. Из-за тебя может пострадать и она. Оставь ее, если ты действительно ее любишь.

— Она может пострадать из-за меня?! — поразился Грег. — Неужели так может быть? В таком случае, я увезу ее к себе, в Америку.

— Замолчи! Одной этой фразой ты можешь отправить ее в лагеря лет на десять, — повысил голос Рогов. — Будем считать, что я этого не слышал. Все! Я тебя предупредил.

Рогов швырнул окурок на плац и ушел в казарму. Грег остался на плацу в глубоком раздумье. Согласится Катя уехать с ним? Впрочем, он завтра же поговорит с ней об этом. Только бы завтра в город не нагрянули немцы! Интересно, когда они появятся? И появятся ли вообще?

Цольмер собирал войска для решительного удара по Фридрихсбрюку. С этой целью он уже сутки осаждал приемную командующего группой армий «Юг» генерал-полковника Лотара фон Рендулич.

И тут внезапно для него пришла срочная телеграмма из Берлина. Ее содержание могло шокировать любого: «Линц, СС-бригаденфюреру Цольмеру. По получении телеграммы немедленно убыть в Бергхоф, арестовать рейхсмаршала Геринга как изменника и передать его под охрану командирам дислоцированных в районе Берхтесгадена частей СС. Об исполнении доложить немедленно. По поручению фюрера рейхсляйтер Борман».

Телеграмма могла шокировать кого угодно, — только не Цольмера. А что такого? Ну, рейхсмаршал оказался предателем, — ну что тут странного? А десять лет назад предателем оказался Рем со своими штурмовиками, и его расстреляли, — обычное дело! А чем Геринг лучше? Цольмер немедленно посадил своих людей в грузовики и утром 24 апреля уже прибыл в Берхтесгаден.

В действительности Геринг вовсе не собирался предавать фюрера: в основе дела лежало обычное недоразумение.

После провала так и не состоявшегося наступления Штайнера фюрер продемонстрировал очередную вспышку ярости, обвинив в предательстве армию, СС и всех немцев вообще. Он кричал, что наступил конец; что все рушится; что он лично возглавит оборону Берлина, а в последний момент застрелится. Присутствовавшие на совещании генералы Кребс и Кристиан были просто шокированы, однако Йодль сохранил спокойствие и потом объяснил коллегам, что он все это уже слышал двое суток назад. Затем Кейтель и Йодль уединились с фюрером, и тот им предложил: «принять бразды правления вместе с Герингом». Йодль усомнился, что войска будут сражаться за Геринга, и Гитлер с горечью заметил: «Что значит сражаться? Сколько еще сражений осталось? Войска больше не сражаются, противотанковые заграждения в Берлине открыты, их больше никто не защищает. А когда дело дойдет до переговоров, рейхсмаршал будет полезней меня».

Йодль предложил отвести армию Венка с позиций на Эльбе для обороны Берлина: Йодль читал план «Иклипс» и знал, что американцы не будут форсировать Эльбу. Гитлер оживился: ему подбросили новую игрушку. И он приказал Кейтелю ехать в штаб Венка.

В тот же день представитель Геринга генерал Коллер увиделся с Йодлем, который подробно изложил содержание беседы с фюрером. Коллер немедленно связался по телефону с Оберзальцбергом и передал Герингу потрясающую новость: фюрер решил умереть в Берлине и поручить ведение переговоров о перемирии рейхсмаршалу. Геринг вызвал Коллера в Оберзальцберг, и тот утром 23 апреля уже был в доме Геринга. Геринг чувствовал ловушку, но ситуация была патовой, и Геринг с горечью сказал Коллеру: «Борман — мой смертельный враг. Он только и ждет, чтобы я подставился. Если я начну действовать, он назовет меня предателем. Если не начну — обвинит меня в бездействии в самый тяжелый час!» Однако Ламмерс убедил его, что свобода действий фюрера ограничена, поскольку тот остался в окруженном Берлине. Следовательно, декрет от 29 июня 1941 года, который прямо предусматривал именно случай «ограничения свободы действий» фюрера, вступил в силу и наделил всей полнотой власти рейхсмаршала Геринга как преемника фюрера. Геринг решился и продиктовал телеграмму: «Мой фюрер! Ввиду вашего решения оставаться на своем посту в берлинской твердыне, согласны ли вы, чтобы я немедленно принял общее руководство рейхом при полной свободе действий в стране и за ее пределами в качестве вашего заместителя в соответствии с вашим указом от 29 июня 1941 года? Если до 22 часов сегодня ответа не последует, я буду считать, что вы утратили свободу действий и что возникли условия для вступления в силу вашего указа, чтобы начать действовать в высших интересах нашего народа и отечества. Вы знаете, какие чувства я испытываю к вам в этот тяжкий час в моей жизни, я просто не способен найти слова, чтобы их выразить. Пусть Бог хранит вас и позволит, несмотря ни на что, прибыть сюда так скоро, как это будет возможно. Преданный вам Герман Геринг».

— Хм… как аккуратно и обтекаемо составлено… Не зацепишься! — прокомментировал Краузе телеграмму.

— Бросьте! — усмехнулся Борман, размахивая телеграммой, как флагом. — Важно не ЧТО доложить, а КАК доложить! Можете считать Геринга ферзем, сброшенным с шахматной доски.

Однако погруженный в апатию фюрер никак не отреагировал на послание Геринга. Но Борман не сдавался. Он, как фокусник из рукава, извлек телеграмму Геринга Риббентропу, в которой рейхсмаршал всего лишь излагал министру иностранных дел содержание телеграммы фюреру. Но важно, КАК доложить…

— Геринг затеял измену! Вот… Он уже посылает телеграммы членам правительства и извещает их о своем намерении на основании будто бы имеющихся у него полномочий уже сегодня в полночь занять ваше место, мой фюрер!

На этот раз Гитлера удалось расшевелить: рассвирепев, он лишил Геринга права преемственности и обвинил его в предательстве национал-социализма и фюрера. В заключение фюрер добавил, что воздержится от каких-либо дальнейших мер, если Геринг уйдет в отставку со всех постов по состоянию здоровья. Разошедшийся фюрер при многочисленных (к радости Бормана) свидетелях кричал: «Я давно знал, что Геринг совершенно разложился! Он развалил люфтваффе! Он открыто брал взятки! Это по его вине в нашем государстве расцвела коррупция! И, ко всему прочему, он уже долгие годы не может обойтись без морфия!»

Однако вспышка быстро прошла, и Гитлер, упав в кресло, пробормотал потухшим голосом:

— А-а, мне все равно… Пусть Геринг ведет переговоры о капитуляции. Так как война проиграна, не имеет значения, кто именно этим займется.

Как это не имеет значения?! Для Бормана очень даже имеет значение! И хотя Геринг направил фюреру аннулирующую его заявление телеграмму и попросил освободить его от всех постов по состоянию здоровья, Борман послал приказ командирам расквартированных в окрестностях Берхтесгадена частей СС Франку и фон Бредову арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. Дабы пресечь возможные колебания офицеров, Борман закончил приказ фразой: «Вы отвечаете за его исполнение собственными жизнями». Поразмыслив, он решил, что и этого не достаточно, и отправил верному Цольмеру приказ: лично произвести арест Геринга.

Вот так Цольмер 24 апреля вместо того, чтобы атаковать противника в Фридрихсбрюке, оказался снова в Берхтесгадене. Когда он прибыл туда, эсэсовцы под командой Ганса Франка уже окружили резиденцию рейхсмаршала. Цольмер важно прошествовал в дом Геринга и объявил рейхсмаршалу о его аресте.

Геринг был потрясен. Он попытался успокоить жену:

— Завтра все прояснится, это просто недоразумение. Можешь ли ты представить хоть на мгновение, чтобы Адольф Гитлер меня сегодня арестовал, меня, кто шел с ним и был рядом, несмотря ни на что, на протяжении двадцати трех лет? Это просто немыслимо!

Убедившись, что Геринг находится под надежной охраной, Цольмер предупредил опального рейхсмаршала: часовым отдан приказ стрелять без предупреждения в случае попытки побега, а также если Геринг попытается с кем-нибудь связаться, включая его жену и дочь.

После чего Цольмер доложил об аресте рейхсмаршала в Берлин и с чистой совестью убыл снова в Линц, оставив арестанта в его роскошной камере на попечение Франка. Надо сказать, что Цольмер убрался из Оберзальцберга очень вовремя. 25 апреля в 10 часов утра британские бомбардировщики старательно проутюжили окрестности гитлеровской резиденции. Высокогорная резиденция Гитлера «Адлерхорст» не пострадала, но все постройки Оберзальцберга, в том числе и «Бергхоф» превратились в руины. Дом Геринга тоже сильно пострадал, но сам Геринг благополучно пересидел бомбежку вместе с семьей в бомбоубежище, косясь на автоматы эсэсовцев и предаваясь невеселым мыслям о бренности всего земного.