"Убить дракона" - читать интересную книгу автора (Самохин Валерий Геннадьевич)

ГЛАВА ПЯТАЯ.

– Барин, мыла французские круглые доставили ямочной почтой и дюжину веничков перяных для обметания в покоях. – Ключница Аглая с силой провела ладошками по роскошному бюсту и пренебрежительно, с нескрываемым превосходством покосилась на тоненькую фигурку Юльки. – Спрашивают, что еще надобно?

– Пудра хорошего с фиалковым духом фунтов десять и фланели голубой аршин с полдюжины. – Василий Тертышный, резко затормозив каблуками, торопливо выгреб горсть медяков из кармана и высыпал в ловко подставленную ладонь. – Держи, рассчитаешься с посыльным… – и, уже убегая, на ходу крикнул: – Воды пермонтской на столы не забудь поставить и бочку полпива приготовь. Увлекаемая следом Юлька едва не растянулась от сильного рывка за руку.

Театр размещался в небольшом летнем флигеле, скрытом зеленью ухоженного сада. Подмостки поднимались всего на пару пядей от пола, но обзор был прекрасным. Зал для публики заставили легкими столиками. На сиденьях плетеных кресел лежали небольшие пуховые подушки.

Между тем начали прибывать первые гости. Легкие коляски, шурша по гравию, вкатывались во двор, и высаживали местных ценителей театрального искусства.

– Купец Сафонов, хозяин кожевенной фабрики, – снисходительно шептал помещик на ухо своей новой приме, представляя очередного гостя, и важно протягивал тонкие пальцы для пожатия.

– Уездный голова, коллежский советник Вельяминов… – голос становился трепетным, с придыханием. К этому гостю режиссер спешил на полусогнутых, расплываясь в слащавой улыбке, и широко разводя руки в стороны для объятий.

– Представитель сельского дворянства, отставной майор от артиллерии Данилов… – тон был ровным, в меру радостным, без благолепия.

Зачем он ей представлял приглашенных, Юлька не знала. И запоминать их не собиралась. Не было смысла. Кто она здесь? Дворовая девка, крепостная актриса. Забавная игрушка, не более того.

«Лучше бы я в людоедку переселилась, – с запоздалым сожалением подумала она. – Заодно и позавтракала бы». В животе заурчало.

Холопы сцены, тем временем, заканчивали последние приготовления. Подмостки украсились какими-то растениями в горшках, тяжелыми дубовыми креслами, громадными булыжниками и другими, непонятными натюрмортами. Пытаться разгадать, что символизируют эти декорации, занятием было абсолютно бесполезным. Память нового тела наотрез отказывалась пересказывать сюжет предстоящего спектакля. Зато услужливо напомнила другую постановку.

Первым опытом на этих подмостках был Уильям Шекспир. Как и всякий уважающий себя режиссер Василий Тертышный репетиции начал с финальной сцены. Кузнец Ермола, щедро обмазанный сажей (дорогой грим, выписанный с оказией из Лондона, решили приберечь для премьеры), протянул свои лопатообразные ручища к крепкой шее местной Дездемоны и громовым голосом воскликнул: «Молилась ли ты на ночь, Ефросинья?». Фроська тогда сползла под лавку, игравшую роль кровати, корчась от приступов смеха.

Когда во второй попытке кузнец, назвав ее Дезросиньей, смущенно признался, что «эти клятые немчурские имена он ни в жисть не упомнит», режиссер засел за рукопись. Сочинять сценарий новой пьесы на местный лад. С учетом имеющегося актерского материала. Так и Юльке досталась роль. Не главная и молчаливая. Без реплик.

– Юленька! – Взволнованный шепот вернул ее к реальности. – Тебе пора в гримерную. Не забыла – твой выход во втором акте?.. – Льстиво заглядывая в глаза, режиссер торжественно пообещал: – А в следующем спектакле я тебе дам главную роль.

Пятерня растопырилась лягушачьей лапкой и плавно, постепенно ускоряясь, начала движение по направлению к упругому мягкому месту. Юлька холодно взглянула на своего барина и предупреждающе цыкнула. Смущенно закряхтев, Тертышный торопливо спрятал шкодливую ручонку за спину.

Быстро переодевшись в сценическое платье, и с помощью доморощенной гримерши уложив волосы в причудливую прическу, она принялась наблюдать в щелочку кулис за разворачивающимся действием. Уже через несколько минут все стало ясно – более бездарного спектакля Юльке видеть не доводилось. Ни в одной из жизней.

Режиссером Тертышный был неплохим, можно даже сказать талантливым, но вот сценарист из него получился никудышный. Бездарный. Приторная мелодрама с унылым вялотекущим сюжетом и глупыми напыщенными репликами в устах актеров оказала на публику усыпляющее действие. Дамы лениво отгоняли вездесущих мух цветными веерами, украдкой позевывая и сонно хлопая ресничками, а их кавалеры к середине первого акта громким шепотом принялись обсуждать виды на урожай и сводки с фронтов русско-турецкой войны. Разве что свиста с галерки не наблюдалось. Надо полагать за отсутствием оной. Провал был полным.

Словно в тумане, следуя подсказкам суфлера из «ракушки», отыграв свою роль, Юлька с трудом дождалась антракта. Занавес опустился под аккомпанемент разочарованного гула. На режиссера жалко было смотреть. Он даже руки не заламывал – просто ходил по сцене с потерянным видом, шаркая ногами по дощатому настилу, натыкаясь на серые булыжники и не обращая внимания на испуганно скучившуюся в углу актерскую труппу.

– Не убивайся ты так, Василь Михалыч. – Юлька легонько щелкнула по поникшему плечу режиссера, стряхивая невидимую пылинку. – Жизнь-то на этом не кончилась.

Тертышный поднял на нее страдальческий взгляд и несчастным голосом произнес:

– Что ты понимаешь в этом? Для меня – это жизнь… – он обвел сцену дрожащей рукой. – А все что там, за кулисами… нескончаемый пресный театр с бездарными актерами.

– Возьмешь новую пьесу, прорепетируем.

– Да кто ж после такого ко мне приедет? – обреченно помотав головой, режиссер тихонько всхлипнул. – Дня не пройдет, как вся губерния смеяться будет.

Гнетущая тишина повисла над сценой. Молчали актеры, судорожно икал в кулак суфлер, лишь мухи беззаботно жужжали, да заблудившийся шмель басовито гудел с едва заметными нотками недовольства. Тоже, видать, не пришелся по нраву спектакль.

– Отпускную дашь? Вопрос прозвучал резко, как щелчок пастушьего кнута.

– Ась? – беспомощно захлопал глазами барин.

– Побожись, что дашь вольную… спасу я тебе премьеру.

Под требовательным, спокойным взглядом своей будущей примы режиссер невольно поежился.

«А вдруг не врет?» – искорка безумной надежды затлела во мраке угасающей души. – «Вдруг чудо явит неземное?». Мысли путались в голове, судорожно цепляясь за призрачный шанс.

– Все, что пожелаешь! – глотая слова, хрипло выдавил он и размашисто перекрестился: – Перед Христом-Богом клянусь!

– Ну, смотри, барин! – с сомнением протянула Юлька.

– Слово дворянина! – уже твердо ответил Тертышный. – А что ты задумала?

– Фроська! – оставив без внимания вопрос, она поманила пальчиком главную героиню провальной постановки. – Живо отыщи мне скомороший наряд… – и вполголоса добавила: – Ну, Анька, не подведи – текст за тобой. С остальным сама управлюсь.

Когда занавес поднялся перед почтенной публикой стоял самый настоящий скоморох: в широкой рубахе, таких же широких штанах, заправленных в сапоги, в залихватски сдвинутом набекрень колпаке и обаятельной улыбке до ушей. Дождавшись тишины, он негромко начал:

– В давнюю пору это было, еще до Рюриковичей…

Гости примолкли, обмениваясь недоумевающими взглядами. Невесомый шепоток удивления падающей листвой зашелестел по зрительному залу.

– Верьте аль не верьте, а жил на белом свете Федот-стрелец, удалой молодец. И призвал его к себе как-то грозный царь-батюшка.

Сняв с головы шутовской колпак, скоморох весело тряхнул головой, рассыпая по плечам черную гриву непокорных волос, и лукаво прищурил бездонно-синие глаза. Голос поменялся, став хриплым, брюзгливым.

Публика притихла. Скоморох неуловимо преображался, в мгновенье ока сменяя образ. Царь, стрелец, посол, нянька, генерал, Маруся.

Через четверть часа раздался чей-то робкий смешок. Следом еще один, такой же несмелый.

Царь

Посол

Царь

Посол

Йес!

Царь

Веера захлопнулись, давно осела пена в забытых фужерах с шампанским, яхонтовые табакерки сиротливо расточали аромат душистого табака. Взгляды примерзли к сцене.

Юлька перевела дыхание. Молодой франт с напомаженными усиками быстро вскочил с места и поднес ей хрустальный бокал с водой. Благодарно кивнув, она сделала глоток…

Из-за кулис донеслись судорожные всхлипы – то ли плач, то ли рыдания. На мгновенье, раздвинув складки тяжелой ткани, показалась взъерошенная голова Тертышного с горящим взором и блаженной улыбкой на лице…

Зал стонал. Сотрясались мелкой дрожью тугие животы, дряблые щеки и пышные груди; смех рвался наружу, слезы размывали тушь и румяны. Скоморох устало вытер лоб колпаком, и тихо произнес финальный текст:

– А Федот-стрелец ел соленый огурец. А как съел он огурец, тут и сказке конец! А что сказка дурна – то рассказчика вина. Изловить бы дурака, да отвесить тумака, ан нельзя никак – ведь рассказчик-то дурак! А у нас спокон веков нет суда на дураков!

Занавес упал одновременно с восторженными воплями и криками «бис». Шквал аплодисментов всколыхнул тюль на окнах флигеля, взметнул, заставил задрожать пламя свечей и вызвал в ответ яростный лай дворовых собак.

– Юленька! – Тертышный смотрел влюбленным взором. – Ты – богиня! Тебе немедленно надо в Петербург.

– Василь Михайлович. – Невысокий лысеющий толстячок с умными проницательными глазами колобком вкатился за кулисы, прервав излияния режиссера. – Поздравляю с премьерой. – Он крепко пожал руку хозяину. – Ты верно все сделал, прервав постановку. Не то это было, не то… А вот реприза была хороша. Очень даже хороша… – толстячок восхищенно причмокнул губами и оценивающе взглянул на Юльку.

– В том нет моей заслуги, Семен Александрович, – честно признался Тертышный. – Это все она, Юленька. Гость недоверчиво покосился на нее и неожиданно предложил:

– Продай девку, Василь Михалыч!

– Я тебе не девка! – не дав открыть рта своему барину, по слогам отчеканила прима.

– И кто же? – левая бровь скептически поползла вверх.

– Юлия Васильевна! Прошу любить и жаловать!

– Хорошо, пущай так и будет, – покладисто согласился толстячок. – Так продашь де… Юлию Васильевну?

– Ты, Семен, сам с ней решай, – твердо ответил режиссер. – Я ей вольную обещал.

– Кхе-кхе… – поперхнулся гость, замялся на мгновенье и повернулся к девушке: – Не желаете поступить на службу в частную антрепризу графа Шереметьева? Оклад оговорим особо.

– Это какой Шереметьев? – заинтересовалась Юлька, мучительно напрягая память. – Не тот, что женился на крепостной актрисе собственного театра?

– Кто женился? – удивленно выпучил глаза толстячок. – На какой актрисе? Да кто ж дозволит такое непотребство?

– Государь Александр, особым эдиктом… – машинально ответила Юлька, и запоздало прикусила язычок. Не давая времени гостю на очередной вопрос, она быстро сказала: – Хорошо, я согласна!

Спустя час крытая коляска везла ее по пыльной дороге вместе с нехитрым скарбом: застиранным до дыр запасным платьишком, стоптанными парусиновыми туфельками ,сломанной расческой из бычьего рога, да побитой молью вязаной душегрейкой. Валенки, как услужливо подсказывала коварная память, сносились еще в прошлую зиму.

Некогда богатейшая, дворянских кровей прелестная особа задорно рассмеялась, мысленно перебирая содержимое котомки. Крепостная девка Агашка – еще один талант, отысканный управляющим театра в соседнем уезде – с испугом покосилась на смуглолицую красавицу с античным профилем. Дальний путь лежал на Москву – в Кусково, родовое имение Шереметьевых.

До имения добрались к вечеру третьего дня вместе с первыми каплями теплого летнего дождя.

– Молодой граф из Лейдена на побывку прибыли!

Курчавый арапчонок ловко вскочил на подножку кареты и ослепительно улыбнулся, просунув голову в овальное окошечко. Агашка при виде черномазой физиономии тихонько взвизгнула.

– Проводи девок в людскую избу и помоги устроиться! – приказал ему управляющий, с запоздалым испугом взглянул на Юльку и, с кряхтением покинув экипаж, торопливо засеменил в сторону барского дома.

– Меня Степкой кличут, – приосанился малец, гордо задрав вверх чумазый подбородок. – А вас?

– Агашка… Юлия Васильевна… – хором представились девушки.

– Юлька, значит, – глубокомысленно подытожил арапчонок и немедля вскрикнул от боли: острые коготки безжалостно вцепились в ухо.

– Если еще раз назовешь меня так, язык отрежу!

– Отпусти, скаженная! – захныкал малец в безуспешной попытке вывернуться. – Терпежу нет!

– Ты понял меня?

– Хорошо-хорошо… – сдался Степка, растирая припухшее ухо; обиженно поджав пухлые губы, недовольно буркнул: – Поспешайте за мной, не отставайте.

Отдельные хоромы представляли собой небольшую комнатку с одним единственным окном. Справа от входа ютилась деревянная кровать с пуховой периной, слева – грубо сколоченный столик и глиняный ночной горшок. Иных предметов интерьера не наблюдалось.

– М-да… не «Астория», однако. – Юлька разочарованно оглядела жилище. – И даже не «Бристоль».

Но делать нечего, надо обустраиваться. Скинув запыленное платье, она достала из котомки помятую смену и огорченно уселась на краешек скрипнувшей кровати. Голова немыта, где искать утюг – неизвестно, когда будет баня, ей не доложились…

Ругательство, сорвавшееся с прелестных губ, относилось к концу двадцатого века. Прозвучало оно, правда, весьма неуклюже.

– Ну, Дениска! – вслух пригрозила она. – Дождешься ты у меня… Сам, небось, в кого-нибудь приличного перенесся.

Как ни странно, но она была права в своих подозрениях. Народ оджубеев считался вполне приличным племенем: в людоедстве замечен не был, и жертвы языческим богам приносил крайне редко. В отличие от некоторых других индейских племен.

Вновь облачившись в дорожное платье, Юлька принялась расчесывать непослушные волосы роговой расческой с поредевшими зубьями. Отвлек ее от этого занятия Степка, без стука ввалившийся в каморку.

– Тебя молодой граф кличут, – бесцеремонно заявил он с порога. – Ступай немедля.

– Выйди вон, постучись и спроси разрешения зайти, – едва сдерживаясь от нахлынувшего гнева, приказала девушка.

– Ты че, очумела? – недоуменно вскинулся арапчонок. – Вожжами отходят, аль в холодную посодют… Пойдем скорей, покамест барин не осерчали.

Отложив воспитание мальца на потом, Юлька двинулась следом за ним. Путь до барского дома занял не более пяти минут, но и этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы промокнуть до ниточки – ливень разыгрался не на шутку. Тропка освещалась вспышками молний, да искрами из глаз, когда очередная ветка дерева, внезапно вынырнув из наступившей тьмы, разбойничьи ударяла по лбу.

В просторной комнате было светло и тепло. Молодой граф – будущий обер-гофмаршал императора Павла I – оказался молодым круглолицым человеком с пухлыми щечками и пикантной ямочкой на волевом подбородке. С добродушной насмешкой взглянув на Юльку, он приветливо улыбнулся:

– Ну, здравствуй, красавица! Наслышан о тебе, наслышан… Семен говорил, что ты мастерица комедийные вирши слагать?

– Иногда случается, ваша светлость, – в притворном смущении потупила глаза девушка.

– А что еще умеешь? Петь, али танцевать… На каких музыкальных инструментах играть обучена?

– Да на всех… кроме флейты. В синих глазах мелькнул озорной огонек.

– Кроме флейты? – с недоверием переспросил молодой Шереметьев.

– Тяжело на ней играть, – простодушно пожаловалась Юлька. – С нее карты падают.

Секундная тишина взорвалась громовым хохотом. Эхом вторили за окном грозовые раскаты, глухо и протяжно. Дребезжащим смехом рассыпался управляющий, вытирая рукавом невольные слезы.

– А ты и впрямь затейница! – отсмеявшись, промолвил граф. – Хорошая шутка… надо запомнить… – приглашающе кивнув головой, он вновь улыбнулся: – Пойдем, сейчас проверим все твои таланты.

В соседней комнате царил полумрак. Огонь от разожженного камина играл тенями на гобеленовых стенах. В самом центре сверкало черным лаком фортепьяно. Здесь же, в уголочке, словно стараясь спрятаться, стояла Агашка.

– С тебя и начнем, – сказал Шереметьев, откидывая крышку инструмента.

Будущий директор императорских театров профессионально играл на фортепиано, скрипке, виолончели, читал партитуру и управлял оркестром. Но не это удивило Юльку. Когда ее недавняя спутница запела лирическим сопрано, искусно меняя тембр, она даже немного позавидовала. Совсем чуть-чуть… но когда граф обратился к ней с предложением сесть за фортепьяно, в душе проснулся азарт соревнования. Золотая медалистка аристократического заведения княжны Оболенской не любила проигрывать никому. И ни в чем.

– Ноты умеешь читать? – не надеясь на положительный ответ, на всякий случай спросил Шереметьев. Юлька молча кивнула. Граф удивленно хмыкнул.

– Вольфганг Амадей перед отъездом презентовал мне свое последнее творение, – все еще сомневаясь, задумчиво произнес Шереметьев и повернулся к управляющему. – Семен Александрович, голубчик, принеси-ка мне дорожный саквояж. Партитура для фортепиано в нем лежит.

– Не надо! – небрежно отмахнулась Юлька. Пальцы привычно пробежались по клавишам. – Сыграю что-нибудь по памяти. Из того же Моцарта.

В наступившей тишине полились первые аккорды еще не сочиненной великим музыкантом фантазии до-минор.

– Та-ак! – протянул молодой граф, едва угас последний звук. – Это становится уже крайне интересным… – бросив взгляд на потухший камин, он раздраженно поманил толстячка: – Семен, вели свечи разжечь!

– Сию минуту, ваша светлость.

– Хотя, постой… Мне посланник английский диковинку заморскую в подарок прислал. Только-только в Европе появилась. Сходи в светлицу, принеси. Сей момент и испытаем ее.

Пока управляющий театром исполнял указание, Юлька сосредоточенно размышляла: а не натворила ли чего лишнего? Нужно ли ей пристальное внимание на этом этапе? Так и не придя ни к какому выводу, она поднялась со стульчика. Граф возился у маленького столика, производя какие-то манипуляции.

– Что за черт? – донеслось до нее приглушенное бормотание. – Ужель негодную подсунули.

Наряжено согнутая спина его светлости распрямилась, явив взору знакомые очертания. Юлька, чьи мысли были далеко отсюда, безмятежно посоветовала:

– Надо колесико открутить. Иначе работать не будет. Граф резко развернулся, вперившись хищным взглядом.

– Ты знаешь, что это такое? Девушка беспечно повела плечиком.

– У моего батюшки даже на самых глухих заимках знали керосиновую лампу. Что здесь удивительного? Когда она, испугано ойкнув, прикрыла рот ладошкой, было уже поздно.