ОТ АВТОРА

Впервые на Чукотку я попал в 1924 году. С тех пор на протяжении более четверти века я поддерживаю связь с этим краем. За это время на Чукотской земле, среди чукотского народа, я прожил восемь лет. Последний раз мне пришлось посетить Чукотку в 1951 году. Трудно было узнать этот край — такие там произошли изменения. За двадцать лет, прошедшие с тех пор, как мы открывали там первую школу-интернат, Чукотка приняла совершенно другой облик.

Там, где среди камней, запорошенных снегом, с трудом пробиралась собачья упряжка, — стройными рядами, образуя улицы, стояли двухэтажные дома, освещенные электричеством; там, где мы на своих спинах (тогда практиковались на Севере авралы всего экипажа и пассажиров) таскали мешки с углем, разгружая бункер парохода, стояли механизированные причалы с электрифицированными кранами и транспортерами; если раньше мы приплывали сюда на грузовых пароходах и примерно в течение месяца пути жили на нарах трюмов и твиндэков, то теперь за восемь дней нас доставил сюда рейсовый великолепный пассажирский экспресс со всеми удобствами.

И когда в тумане наш пароход пришвартовался к причалу, нас встретил автомобиль, разбивая туман светом фар. Здесь уже были гостиница, ресторан, почта, банк и другие советские учреждения.

Мои попутчики, прибывшие сюда впервые, ехали на машине в гостиницу и относились к этому как к должному. Между тем меня все это поражало и радовало. Я восторгался и домами, причалами, и автомашинами, бегающими по Чукотской земле, и гостиницей.

Это особенно радовало потому, что я видел Чукотку в развитии, мог сравнить ее нынешнее с прошлым. Радовало то, что советские люди смогли утеплить холодную чукотскую землю, сделать ее такой же удобной, как земли умеренного климата.

Я привык за свои прежние зимовки, как раньше мы называли жизнь и работу здесь, мириться с несколько замедленным темпом жизни. Край, именовавшийся проезжими корреспондентами «собачьим царством» (единственным средством связи были собаки), теперь исчез. Здесь летали самолеты, как по нормально действующей воздушной магистрали. Если раньше нам на зимовку привозили комплекты центральных газет один раз в год, то теперь газеты из Москвы поступали сюда на пятый день, а иногда и на третий. Оторванность от Большой Земли исчезла, и люди, населяющие Чукотку, стали жить в едином темпе со всем многонациональным советским народом. На Чукотке издавалось уже около двадцати газет.

В хорошем номере гостиницы, где было тепло, светло и уютно, я сел в удобное кресло и невольно предался воспоминаниям.

1926 год. Я брожу по Чукотской земле в качестве руководителя статистико-экономической экспедиции. За зиму этого года, на собаках, на оленях, я проехал более двенадцати тысяч километров. Часто в пути заставала пурга. Собак нашей упряжки не видно. Нарта движется в пурге как будто сама, подгоняемая ветром. Мы едем молча, и только плечом я ощущаю спину своего каюра[2]. Настроение неважное. Хочется поскорей доехать до жилья, попасть в тепло. По рассказам каюра, в этом месте скалистый отвесный берег высотой метров четыреста.

Все чаще и чаще каюр останавливает упряжку и, бросив нас, то есть меня и собак, уходит проверить «дорогу». Он выбрасывает тормоз на длинной веревке вперед и идет за ним. Если веревка не вырывается из рук, каюр идет дальше и вновь забрасывает тормоз. А когда веревка вырывается — ясно, что в нескольких шагах обрыв.

На вершине скал иногда наметается снежный карниз, и горе путнику, если его собаки по неопытности своего хозяина попадают сюда: снег обрушивается, и нарта с седоками летит вниз. Часто в таких случаях снежная лавина хоронит и людей и собак. В таких местах лучше останавливаться до окончания пурги на ночевку.

— Пожалуй, ночевать надо! — кричит каюр. Он кричит громко, чтобы перекричать пургу.

И среди безграничного простора тундры мы останавливаемся на ночлег. На первых порах тебя охватывает жуть. В самом деле: какая тут ночевка, в этой белой и безжизненной пустыне? И все же под свист и вой бушующей пурги мы с трудом устанавливаем палатку. Мое положение сходно с положением щенка, которого выбрасывают на середину глубокой реки, чтобы он научился плавать. Вот и я барахтаюсь в этом бушующем снежном океане. Ветер, а вернее шквал, вырывает из рук полотнище палатки, и мы, как утопающие, хватаемся за концы ее, торопливо втыкаем в твердый снег колышки, укрепляем веревками. Наконец палатка готова. С какой радостью мы забираемся в этот полотняный домик! Мы чувствуем себя самыми счастливыми, так как укрылись и от ветра и от снега. На полу у нас оленьи шкуры, меховые спальные мешки. Появляется сундучок с продовольствием, горит стеариновая свеча, весело шумит примус. В углу лежит мочевой пузырь моржа, в котором мы возим керосин. Этот «бидон» не разобьется на ухабах, не даст течи.

Вскоре появляется горячая пища, чай, и мы с каюром поистине блаженствуем.

А пурга бушует, палатка хлещет полотнищами, как барабан.

С нами вожак и часть собак. Они лежат у входа и, сверкая глазами, слизывают и скусывают зубами с лап снег и наледь. Другие собаки — за палаткой, их давно уже занесла пурга.

Нередко пурга дует несколько дней подряд. Но время у нас не пропадает. Каюр учит меня чукотскому языку, я его — русскому. Он рассказывает мне о быте и нравах своего народа, я ему — о России. В общем, нам хорошо. Здесь даже можно вести дневник.

Но… сидя в удобном кресле, я думаю: а все же в чукотской гостинице лучше ночевать, чем в белой пустыне.

Завтра на самолете я окажусь в течение нескольких часов в другом конце Чукотки, за тысячу километров отсюда, и не нужно будет мерзнуть полмесяца, покрывая то же расстояние на собаках. Да и местные жители давно предпочитают самолет.

Здесь, на аэродроме, я встретил вылезшего из самолета моего старого приятеля чукчу Гивэв, который прилетел в банк. Гивэв — председатель колхоза, завтра он летит в окружной центр Анадырь на слет колхозников-зверобоев и оленеводов.

Из окна гостиницы я вижу всю бухту. Справа большой склон горы, еще покрытый снегом. Светлосиний серебристый перелив снега играет на солнце. Многочисленные гудки пароходов, ледоколов оглашают полярный воздух. Эти мощные корабли поддерживают навигацию почти круглый год. Я вспомнил свое первое путешествие на Чукотку, когда сюда приходил только один пароход в год!

И здесь, на этих далеких берегах, идет социалистическое строительство, и здесь, на этой холодной земле, советская власть строит ранее вымиравшему народу культурную и зажиточную жизнь.

Я вспоминаю своего приятеля Ульвургына. Он помогал нам организовать первую школу-интернат, с ним мы много ездили по Чукотской земле.

Огромная страна эта Чукотка! Мыс Дежнева — самая северо-восточная оконечность Азиатского материка. Гранитная скала. Отсюда мы с Ульвургыном в ясный, солнечный весенний день рассматривали горы Аляски.

Здесь узкий Берингов пролив отделяет Чукотку от Аляски, открытой, так же как и мыс Дежнева, русскими землепроходцами, храбрыми мореходами, которые в поисках новых земель еще в те времена доходили до Калифорнийских гор.

В самой узкой части пролива находятся в непосредственной близости друг от друга два скалистых острова: Большой Диомид, принадлежащий СССР, и американский — Малый Диомид.

Мне вспоминается, как Ульвургын, стоя на скале, показывал рукой на эти острова и говорил:

— Когда замерзнет море между островами, можно за полчаса доехать на собаках с нашего острова до американского Диомида.

Здесь как бы соприкасаются две огромные страны — СССР и США, два света — Старый и Новый, два мира — новый и старый, две системы — социализм и капитализм, простой казак Семен Дежнев и именитый принц Уэльский, чьим именем, совсем не по заслугам, назван открытый русскими мореплавателями мыс на Аляске.

Мои воспоминания о прошлом Чукотки неожиданно были прерваны стуком в дверь. В комнату вошла группа молодых чукчей в пиджачных костюмах и старик в оленьей кухлянке.

Лицо старика показалось мне знакомым, но припомнить его я не смог. Старик заметил это и сказал:

— Я сосед Ульвургына. Помнишь, моя яранга стояла рядом с его. Тмой меня зовут. Мой сын учился еще у тебя.

— Как же, помню, помню! — нарочито приподнято, как старому знакомому, сказал я.

— Только погиб мой парень на охоте. Провалился под лед, простудился сильно и умер. А вот они живут… Вместе с моим парнем учились.

Эти бывшие ученики нашей школы теперь работали в порту: Алихан, наш маленький лингвист, был наборщиком в местной газете; Локе — старшина портового катера; один — бухгалтер банка, другой — гидролог местной полярной станции. Все они стали уже возмужавшими людьми, у каждого своя семья. Жили они в портовых квартирах.

Они сидели полукругом, курили папиросы и рассказывали о других своих одноклассниках, которые работали учителями, председателями колхозов, в торговых организациях.

— А Таграй где? — спросил я.

— Таграй погиб, — сказал Алихан. — Был летчиком штурмовой авиации. Погиб в боях за родину, возвращаясь с боевого задания на горящем самолете. Сам я этот материал набирал — статья была у нас в газете. Набираю, а слезы у меня так и льются. Жалко! Хороший парень был. Я ведь с ним летал два раза.

— Только Таграй погиб?

— Нет, еще художник Вуквов из Уэлена. Он погиб на посту командира-артиллериста. Способный художник. Его работы были в Париже на выставке.

Как раньше мы не могли найти на Чукотке грамотного человека, так теперь, по рассказам моих гостей, на всем побережье не было ни одного неграмотного подростка. В округе работало много средних школ, педагогическое училище. Юноши и девушки, получив среднее образование, уезжают в высшие учебные заведения Петропавловска-на-Камчатке, Николаевска-на-Амуре, Владивостока, краевого центра Хабаровска, Москвы. Около трехсот студентов-северников учится в настоящее время в Ленинградском университете имени Жданова и в педагогическом институте имени Герцена. Растут кадры квалифицированных специалистов — детей чукотского народа.

Уже и теперь более половины всего педагогического персонала в чукотских школах — коренные жители Чукотки.

Для народов Севера долго существовало специализированное учебное заведение — Ленинградский институт народов Севера.

Сейчас положение с народным образованием в крае настолько изменилось, что нет никакой необходимости в специальных институтах.

Окончившие вузы уже работают на местах. Так, чукча Николай Никитин — ответственный редактор окружной газеты, Николай Гиутегин, окончивший в прошлом году институт имени Герцена, работает в окружном центре Анадырь заместителем редактора газеты «Советская Чукотка» и ответственным редактором «Блокнота агитатора». Многого достигли и другие.

Студент Ленинградского университета Рытхэу[3], уроженец селения Уэлен с мыса Дежнева, является первым чукотским писателем. Он сотрудничает в периодической печати, выпустил книжку в библиотеке «Огонек» и книгу «Люди нашего берега» в издательстве «Молодая гвардия».

Рост этого юноши прошел на моих глазах. Давно еще, в одну из первых моих поездок на Чукотку, я как-то проходил в полярную лунную ночь по чукотскому поселку. Луна светила ярко, стоял полный штиль. Я шел и прислушивался к отдаленному дыханию моря. Здесь же, поблизости, все было сковано льдом. Мое внимание вдруг привлек мальчик, бегавший вокруг яранги. Он был совершенно голый и поэтому бегал довольно быстро. Мальчик сделал несколько кругов и юркнул в ярангу. Меня это заинтересовало, и я пошел вслед за ним. Он сидел на оленьих шкурах и весело растирал свои ноги.

Я спросил, что бы это могло значить?

— Видишь ли, — сказал отец-охотник, — я проснулся и не знал: придется мне идти на охоту или нет. Если идти, то надо закусывать поплотней. А какая на улице погода, я не знаю. Вот он и бегал разглядывать обстановку. А то, что он голый, не страшно — пусть привыкает к холоду.

Молодой «метеоролог» интенсивно продолжал себя растирать и посмеивался, прислушиваясь к нашему разговору.

Потом я видел этого мальчика в начальной школе, затем в средней и, наконец, встретил его в Ленинграде. Он готовился получить диплом Ленинградского университета, он стал писателем.

На Чукотке выросли города, промышленные центры, рыбозаводы, промкомбинаты, костерезные мастерские. Многие жители, хотя далеко еще не все, перешли из яранг в домики с естественным освещением.

Исчезают обычаи удушения стариков, многоженства, исчезают суеверия и шаманизм.

В 1932 году был образован национальный Чукотский округ с пятью районами. Местное население политически и культурно выросло настолько, что самостоятельно руководит всей общественной, хозяйственной и культурной жизнью своих районов, своего округа. Окружным исполнительным комитетом Совета депутатов трудящихся руководит коренной житель Чукотки товарищ Отке. В свое время он получил образование в Ленинграде. Товарищ Отке дважды избирался депутатом в Верховный Совет СССР от Чукотского национального округа.

Под руководством Коммунистической партии и Советского правительства народы Чукотки идут по пути своего хозяйственного и культурного развития.

Выступая на сессии окружного совета в Анадыре, депутат-оленевод — чукча Тальвавтын сказал, выразив мнение своего народа:

— Я прожил на свете много лет. Мне кажется так: над всей нашей прошлой жизнью как будто лежал большой пласт снега и льда, как лежит он сейчас над охотниками по ту сторону пролива, на Аляске. А вот нам, чукчам нашего берега, партия коммунистов помогла выбраться из-под холодного пласта наверх, на солнце. И теперь ни лед, ни снег не мешают нам глядеть далеко вперед. Мы живем совсем новой, интересной, осмысленной жизнью, а будет она, наверно, еще лучше и интересней. Такие мои стариковские думы. Это я знаю хорошо, потому что глаза у меня есть. Вот они.

Тихон Семушкин

Москва

Февраль 1954 г.