ЗЛОДЕЙСТВО

В Петербурге на Путиловском заводе уволили троих рабочих. Ни за что. Не понравились мастеру — и всё тут, уволены. Буря поднялась на заводе.

— Нет у нас прав. Давайте нам права. Долой мастеров-живодёров! — требовали путиловцы.

Вспыхнула стачка. Все путиловцы, все до единого, отказались работать. Завод стал. В тот же день остановились ещё два завода. А через день бастовало уже 360 заводов и фабрик. Затихли станки. Петербург оцепенел, притаился. Все ждали, что будет.

В воскресенье 9 января 1905 года тысячи рабочих вышли на улицы.

— Идём к царю милости просить, — говорили рабочие. — Царь-батюшка, заступись за правду, не дай пропасть с голоду.

Большевики отговаривали: не ходите, не послушает вас царь.

Рабочие шли: царь не знает, как бедует народ. Узнает, так вступится. Припугнёт лихих мастеров и хозяев. А то уж совсем житья не стало рабочим.

Рабочие несли царю петицию со своими просьбами. Утром в воскресенье со всех концов Петербурга двигались, двигались к Зимнему дворцу рабочие шествия. Текли вдоль улиц, выливались на площади. Качались над головами церковные хоругви, поблёскивая золочёным шитьём. Плыли на вышитых полотенцах иконы. Шли и дети и женщины. С верой, мольбой.

Но что это? На перекрёстках построены отряды солдат. Ружья у ноги. Офицеры перед строем в белых перчатках.

В это время на Дальнем Востоке шла война. На суше и на море были жестокие бои. Почти год назад напали на Россию японцы. Русские генералы оказались совсем не готовы. Русские войска терпели изо дня в день поражения. Тысячи солдат погибали где-то далеко…

А здесь, в Питере, царские офицеры вывели солдат против своих безоружных рабочих. Расставили по всей столице. Зачем?

— Для порядку, — объяснял один рабочий, держа у груди икону пресвятой божьей матери. — Толчеи, стало быть, опасаются.

Рабочий этот вышел на улицы вместе с женой. Огромные, как чёрные ямы, глаза мрачно блестели на её истомленном лице.

— Воротилась бы домой, — поглядев на жену, сказал рабочий. — Лица нет на тебе. Ребятишки одни в каморе заперты. Не сотворили бы чего… Вернись, Татьяна, домой.

— Нет, нет! — исступлённо заговорила она. — Выйдет к народу царь, кинусь в ноги. Царь-батюшка, пожалей ребятишек! Сердце-то царское и помягчеет. У самого, чай, дети.

Каменная громада Зимнего дворца неприступно высилась в глубине площади. Сотни окон немо глядели. Снег перед дворцом был нетоптаный, белый. Плотная цепь солдат с угрюмыми лицами охраняла дворец. При виде толпы офицер поднял руку в перчатке. Ружья вскинулись к плечу.

— Братцы, не стращайте, солдатики! — закричали рабочие. — Свои ведь идём. С добрым словом к царю.

— Неужто он один в таком дворце громадном живёт? — изумлялась Татьяна, дивясь величественному, как крепость, дворцу.

— Стой! Не ходи дальше! — прокричал офицер. — Нельзя. Не сметь дальше!

Рабочие смешались. На минуту произошла заминка. Но задние, не видя солдат, напирали.

— Боже, царя храпи! — разносилось по площади.

Рабочие в передних рядах подняли белые платки и махали ими.

— Мы — мирные! Царю просьбу несём! — кричали рабочие и шли с хоругвями, иконами, белыми платками.

— Пли! — приказал офицер.

Раздался треск. Непонятный, негромкий. Вспышка. Человек двадцать из толпы рабочих рухнули наземь.

Татьяна охнула, схватилась за мужа и медленно сползла к его ногам.

— Татьяна!.. — не веря, крикнул он.

Она лежала на боку, уткнувшись в снег мёртвым лицом.

— Пли! — повторилась команда.

— Пли! Пли! Пли!

— Убили нас! — страшно охнул рабочий. Дикими глазами он глядел на жену. Обезумел. Замахнулся иконой, швырнул в солдата, кинулся пулям навстречу: — Злодеи! Проклятые… Ребятишки-то. Трое. В каморе запертые…

Люди бежали с площади. Прятались в подъездах домов. Падали замертво. Снежная площадь перед Зимним дворцом почернела от тел убитых. Выскакал конный отряд, с шашками наголо.

— Бра-атцы! Пропали! — поднялся над толпой страшный вопль.

— Проклятые, проклятые!

— Вот он, ваш царь! — яростно агитировал молодой большевик. — Вот в кого вы верили. В зверя жестокого верили!

Рабочие поняли. Царь их расстрелял. Навсегда была расстреляна народная вера в царя.

В это Кровавое воскресенье 9 января 1905 года в Петербурге было убито больше тысячи рабочих. Пять тысяч ранено.

К вечеру на петербургских улицах валились фонарные столбы, строились баррикады. Рабочие поднимали против царской власти бои.

На окраине Женевы, вблизи реки Арвы, была улица Каруж. Русские эмигранты называли её Каружкой. На Каружке преимущественно они и селились. Здесь была столовая мужа и жены Лепешинских, товарищей Владимира Ильича по сибирской ссылке. Столовую Лепешинских знали все русские эмигранты. Просторная комната на первом этаже, две витрины вместо окон. Длинные дощатые столы, очень чистые. И пианино. Это была не только столовая, а вроде бы клуб большевиков. Здесь читали лекции, играли в шахматы, обсуждали политику…

Когда телеграф принёс в Женеву весть о Кровавом воскресенье, все эмигранты без зова собрались в столовой Лепешинских. Говорили мало. Было тихо. Лица были серьёзны и строги. Большевики понимали: в России начиналось большое, небывалое.

«Домой, домой, на родину!» — думал Владимир Ильич.

Чей-то голос скорбно запел:

Все поднялись и подхватили:

У многих на глазах были слёзы.

— В России революция, — сказал Владимир Ильич.

Горячо прозвучало это великое слово. В тот же вечер Ленин написал призывную статью для газеты «Вперёд». Это была новая газета большевиков. «Искру» захватили меньшевики. А большевики теперь выпускали газету «Вперёд».

Ленин писал: