"Охотник за бабочками" - читать интересную книгу автора (Костин Сергей)

Вступление

Челнок пришлось парковать метрах в двадцати от леса. Первоначальный план предусматривал посадку в непосредственной близости от ледяного столба. Но в отчете не упоминалась такая небольшая рельефная особенность, как болото. А так как сажать челнок ни в болото, ни на скрюченные макушки карликового леса технической конструкцией не предусматривалось, оставалось одно, пристроить ржавую железку на каменном шлепке размером два на три.

Челнок минуту неуверенно раскачивался, стараясь сохранить устойчивое положение, и только тогда, когда ему это удалось, я заглушил двигатель. Лучше сжечь лишние пол-литра горючки, чем неожиданно свалится в черную слякоть с каменного помоста по самые иллюминаторы.

Бортовая «нянька» пропищала, что посадка прошла успешно, что воздух пригоден для дыхания, тут же принялась гнусавить про природные данные, полученные с наружных датчиков. Процент полезных ископаемых такой-то, разумной жизни процент такой-то, плевать против ветра нежелательно, спать под открытым небом смертельно.

Все это я знал. Единственный отчет первых поселенцев изучен вдоль и поперек. Знаю и про холодные ночи. И про отсутствие разумных представителей флоры и фауны. Немного почвы, немного камня. Масса воды и неизвестных микробов.

Не знал я только одного. Куда делся передатчик из дежурного лагеря поселенцев? А вместе с ним и сами поселенцы. Двадцать пять голов ссыльных каторжников.

Я нахлобучил на голову бледно зеленую, проверенную временем и погодными условиями, панаму, попрыгал на месте, проверяя удобство экипировки, и открыл люк.

— Надеюсь, вы не забыли надеть шерстяные носки? — вкрадчивый голос «няньки» заставил меня остановится в позе «согнув колени для прыжка». Можно игнорировать все, но только не вопросы бортовых «нянь».

— Да. Две пары и еще запасные в рюкзаке, — они страсть как любят, когда перед ними пресмыкаются. Лучше навалять с три короба, чем потом жалеть о неправильности ответа.

— Ваш доклад занесен в бортовой журнал, — почему-то считается, что «няни» могут позаботиться о членах команды так, как никто в Галактике. По мне, так это обыкновенные соглядатаи, которые донесут на команду при первом удобном случае. И тогда вами займется Суд Галактики. Со всеми вытекающими.

— Это все?

Я редко позволяю себе злиться, но сейчас назойливость «няньки» действовала на нервы. Два месяца наедине с приставучей железкой ни для кого не пройдут даром.

«А сегодня у нас на ужин манная каша!» «А на обед тоже манная каша!» «Разве вам не нравится манная каша?» «Все ваши предки любили манную кашу». Целых три месяца. На-до-е-ло!

Великодушный щелчок за спиной подтвердил, что общение со мной закончено. Ну и, слава космическому богу. Иначе пришлось бы разнести челнок вдребезги. Лишь бы не слышать въедливого голоса с вечной «кашей». Но самое интересное! Нет никакой гарантии, что к моему возвращению челнок окажется на месте. «Нянька» может запросто смыться, чтобы доложить, кому следует, что ее наниматель высадился на незарегистрированную планету с неизвестными для нее намерениями. А не нарушает ли он Великие Законы? Стук-стук-стук!

И еще раз. Не-на-ви-жу. Тьфу. Не сглазить бы.

Время посадки выбрано правильно.

Местное светило только-только взошло над горизонтом, сопровождаемое двумя небольшими пламенными вассалами. Впереди целый день, времени полно. Можно не спешить, но и тянуть не следует. На незарегистрированных планетах могут водиться всевозможные сюрпризы. Отчет поселенцев? Разве можно ему верить?

А теперь главное.

Самое важное, при высадке на планеты земного типа, первое впечатление. А если точнее, запах. Именно он несет основную информацию. Все имеет запах. Страх, жажда крови, миролюбие, любовь. Надо только научится распознавать его, не путать с запахом трав, воды, ветра. Трава, вода, ветер только создают фон, на котором пишется вся основная картина запахов. Мазок за мазком, где-то гуще, где-то мимолетным прикосновением. Но никогда не бесследно. Можно скрывать истинные намерения, можно спрятаться за любой маской, но запах… Запах расскажет все. Без утайки.

Ерунда все это. Тягомотина. Такая, или примерно такая чушь пишется во всех известных мне справочниках для поселенцев. И только круглый идиот может верить во все это. Запах… Может еще все на вкус пробовать? Нет уж. Никаких запахов. Никакого внутреннего чутья. Верь в то, что видишь. Чувствуй то, что можно потрогать руками. Остальные пунктики — сказки для дурачков. А собственно, кому я это рассказываю?

Полотно каменной нашлепки плавно уходило в жижу. Края обросли желтым мелким грибком.

На основании даже одного этого, образованный человек сделает умные выводы. На планете спокойный климат. Наличие простейших не исключает присутствия высших. И хотя в единственном докладе поселенцев четко не упоминалось о высших формах развития, нельзя ничего исключать. Ведь кто-то пообщался с поселенцами? Ладно бы еще водой отравились, а если что серьезнее?

Сковырнув кучку грибов носком сапога, я несколько секунд ждал. Чего? Да чего угодно. Молнии с небес, разъяренных орд кочевников, прилета галактических Сил Безопасности. Я на чужой земле. Со своими порядками. Так что все возможно.

Ничего необычного. Небеса остались спокойными, кочевники мирно посапывали у своих костров, Силы Безопасности, сломя голову, носились за контрабандистами в другом конце Галактики. Все проверено. Я никогда не берусь за дело, не учтя мелочи.

Теперь карта местности. До ледяного столба около двух стандартных километров. Это и без карты видно. Глыба полированного сверкающего льда. Одинокий перст, нацеленный в небо. Причуда природы.

Метров двадцать по болоту, остальное расстояние по лесу. Само болото мало смущает, а вот передвижение по лесу воодушевляет не на все сто процентов. Практика показывает, все беды от скрюченных лесов. Там и живность, и мошкара первобытная, и прочая более развитая гадость.

На всякий случай, придерживаясь за край каменной лепешки, я спустил в болото ноги, поболтал немного в жиже, разгоняя тину, а затем погрузил вниз и само тело.

Холодная, зараза. Неприятное чувство это ощущение холода. Словно бездна заглатывает, обволакивая щупальцами. И неизвестно, есть ли у бездны конец? Или в лучшем случае дно.

Дно имелось. Причем, довольно твердое. И глубина соответствовала первоначальному цвету жижи. Это тоже приходит с опытом, определять глубину по цвету жидкости. Собственно, не жидкости, а субстанции вроде скисшего, разбавленного клубничного киселя с кусками нерастворенного крахмала. Если бы на моем месте оказался кто-то другой, он бы наверняка придумал для попахивающей жижи менее лирическое определение.

Теперь ни при каких обстоятельствах не дотрагиваться до этой самой гадости. И упаси боже пробовать на вкус. Многолетние натурные наблюдения показывают, что данная самодеятельность чревата не только для местной флоры и фауны.

Перейти двадцать метров болота много времени не занимает. Конечно, если вы торопитесь на рейсовый корабль, или, к примеру, к вам приехали долгожданные родственники, от которых вы пытаетесь смыться, тогда да, можно и поспешить. Но нет никакой надежды на успешное завершение миссии, и нет гарантии безопасности.

Все делается медленно. Не спеша. Ощупать дно на предмет твердости, переставить ногу и перенести на нее тяжесть тела. Каждый шаг, как удача. Причем, большая, о которой только стоит мечтать. Вот, помню, в прошлом году на небольшой планете лунного типа попал я в занятную переделку. Иду, это, я, значит, по краю пропасти, а навстречу…

Что-то тяжелое ткнулось в часть тела, расположенное ниже поясницы. Пришлось на время прервать воспоминания о героическом прошлом и заняться непредвиденными обстоятельствами. Не каждый день в часть тела, расположенную ниже поясницы, тыкаются неопознанные объекты.

Мгновенно остановившись, я попытался определить уровень опасности. Если сразу не оторвало кусок с той самой части тела, о которой уже несколько раз упоминалось, совершенно не значит, что можно расслабиться и двигаться дальше. Тем более, что неизвестное «кто-то», или «что-то», продолжает настойчиво тереться, ощупывая со всех сторон.

Когда «неопознанное» совершило обследование половины тела, мне стало не по себе. Одно из двух. Или оно еще не поняло, пригоден я к употреблению или нет, либо размышляет, с какой стороны приступить к инопланетному десерту.

Совершенно неожиданно неизвестное «нечто» протиснулось между ног, приподняло слегка над мутной жижей, и неторопливо понесло меня по направлению к лесу. Я даже не обрадовался столь щедрому подарку природы. Скушает на травке. Знакомое дело. Но на суше и мы герои, поэтому я вытащил из бокового кармана нож и стал терпеливо ждать окончания поездки.

Нож не понадобился. В паре метров от берега, то, что находилось внизу, подкинуло меня и швырнуло прямиков в переплетение ветвей карликового леса. Я даже не успел сказать слова благодарности. А через секунду уже жалел о том, что хотел сказать эти самые слова.

Место, куда швырнул меня неизвестный подводный друг, отличалось непомерным количеством колючек, каждая размером с хорошую иголку. Пришлось слегка повозиться и помахать руками. И, естественно, покричать. Потому, что ничто не помогает так, как хорошие крики при неожиданностях.

В конце концов, я оказался в положении «лежа на животе». Внизу поменьше иголок. В таком же положении пришлось выбираться на более чистое пространство. Несколько десятков уколов колючками пришлось списать на неприятности профессии. Лишь бы они не были отравленными.

Повалявшись минуты две, постанывая и сетуя на судьбу за неправильное обращение, я решил, что, раз меня пожалеть сейчас некому, то и непосредственной опасности от уколов иголок не существует. Обругав болотного гада нехорошими словами и швырнув в болото пару булыжников, я продолжил движение к ледяному столбу. Нельзя долго воздействовать на инопланетную природную структуру. Может быть, болотная тварь запомнит все, что я сказал и через миллионы лет смутирует в злобную, кровожадную тварь. Тогда на моей совести останется черное, несмываемое пятно.

Вот такая хреновая, но ответственная у меня работа.

Карликовый лес заметно поредел, но одновременно и подрос. Соответственно мое настроение поползло в гору. Солнышко светит. Птички не поют. Мошкары не видно. Тухлятиной пахнет. А мокрый комбинезон, облепленный жижей, не повод для грусти. Не работа, а прогулка. Причем хорошо оплачиваемая.

В следующее мгновение я бросился на землю, перекатился на другое место, вскочил на одно колено, выставив перед собой нож. Прогулки, прогулками, а чувство опасности шепнуло в ушко, что не все спокойно в местных зарослях.

Что, что, что? И, главное, где? Ага! Вот!

Взгляд остановился на нескольких белых пятнах. Именно их появление вызвало чувство опасности. Только непонятно, почему?

В нескольких шагах, усевшись на задние лапы, спокойно смотрели на меня десять белоснежных зайчиков.

Я же сказал — зай-чи-ков. Зайцев. С ушами. Раз, два, три, четыре, пять — вышли эти самые зверушки погулять. У меня пока все в порядке с дикцией и с определением предметов.

Зайчики, значит, сидят. Свесив морды набок и опустив длинные уши к пухленьким щечкам.

— Заразы, — хотел сплюнуть от досады, но передумал. Чем меньше следов, тем меньше ответственность.

Зайцы подняли по одному уху, но с места не сдвинулись.

Я решил продолжить эксперименты с голосом.

— А ну, пшли отсюда!

Ноль внимания. На некоторых планетах встречаются иногда совершенно непуганые зайцы. Но глухие еще не попадались.

Я принял нормальное, походное положение и, не торопясь, собрался отходить, не смешивая боевых рядов. Зайцы, подняв по второму уху, стали также неторопливо двигаться вслед за мной. Пару метров мне это нравилось. Смешно. Прыг-скок.

Следующие пару метров они меня раздражали. Ровная белая цепь двигалась равномерно, не сбиваясь с линии и не отрываясь друг от друга. Выпученные глаза, подрагивающие кнопки носов.

Через шесть метров я понял, что такая компания меня никак не устраивает. Но ни кидание комков земли, ни нелестные слова, не действовали на маленьких подлецов. Только странно так улыбаются. Не по хорошему.

Пришлось пойти на крайние меры.

Я попробовал забыть о них. Что могут сделать несколько безобидных пушистых зверьков с человеком?

На незнакомой планете — все. Хотя бы заманить в коварную ловушку.

Именно это они со мной и сделали.

Я как раз собирался попробовать оторваться от нежелательных сопровождающих бегом, когда из кустарника, навстречу, вывалился самый натуральный медведь.

Это не смешно. Когда одни зайцы, не так удивительно. Природа штука тонкая. Захотела зайцев, сделала зайцев. Захотела беленьких. Сделала беленьких. Но чтобы еще вдобавок к ним и медведя?! Такого не бывает. Откуда? И как это согласуется с законами генной разнообразности? Тем более что до Земли добрых три месяца лета! Это полный нонсенс, как говорят во Французской области.

Пока я обдумывал превратности эволюции здешнего мира, пришла пора медведю заметить меня. Что он и сделал с огромной радостью.

Радость заключалась в раскрытие пасти, округления глаз и вздыбливания на задние лапы.

Именно в этот миг я пожалел, что пользуюсь правилом трех «НЕ». Я не носил огнестрельного оружия. Я никогда не пользовался комбинезоном высокой защиты. Я никогда не работал с напарником, который плевать хотел на правило трех «НЕ». И еще. Я слишком верил в свой нож. Хотя, по правде говоря, знал, рано или поздно эта уверенность меня и погубит.

— Опа! — сказать что-либо путное не позволяла ситуация. Законы Великой Галактики, которые я свято чту (ха-ха!), запрещают использование бранных слов на планетах не занесенных в галактический реестр.

Медведь, поглазев на меня пару секунд, странно хрюкнул и, опустившись на мохнатый зад, принялся обрывать с деревьев листья, жадно засовывая их себе в пасть. Хруст стоял за оба медвежьих уха.

Длилось данное вегетарианство ровно столько, сколько потребовалось моим спутникам, я имею в виду зайцев, чтобы выйти на открытую местность.

При их появлении медведь как-то испуганно крякнул, вскочил, подкинул кверху зад, и ломанулся со всех лап сквозь кусты и деревья в сторону противоположную от зайцев.

Длинноухие создания, дико заорав незайцевыми голосами, рванули за медведем, попутно сбив меня с ног. И клянусь звездами, в тот момент, когда один из них по ходу дела саданул мне передней лапой по морде, я заметил, как из пасти пушистого, белого зайчика выглянули пара здоровенных клыков. И я даже не удивился, когда через пару минут услышал предсмертный крик загнанного медведя. Сознательно не упоминаю о том, что также слышал, как его свалили с лап, долго пинали и, наконец, разорвали на части.

— Медведь трупак, — предположил я очевидное тихим голосом, словно боясь, что зайцы быстро вспомнят обо мне и вернуться, — Но мне пора работать.

Рвение к работе всегда похвально. Особенно в непроверенном мире.

До ледяного столба я добрался быстро. Бегом. Чего не предусматривал первоначальный план. «А водятся у вас кровожадные белочки или хомячки? Да-а!!! Спасибо!»

Отдельно взятый во вселенной ледяной столб представлял круглую тумбу, с вертикальными стенами. Гладкими и скользкими. Как эта глыба не таяла в таком, достаточно жарком, климате, меня не интересовало. То, за что я мог получить приличную сумму брюликов, находилось там, наверху. Каких-то тридцать метров по вертикали. Забраться наверх, пара пустяков.

Именно для этого в моем рюкзачке имелось приспособление, способное забросить требуемый крюк на требуемую высоту. Приспособление, которое я сделал собственными руками. Я не доверяю современным штучкам, которые выходят из строя в самый неподходящий момент. Микросхемы в моем деле не котируются. С ними работают только новички, любители и кухарки. Я же имел честь именовать себя профессионалом.

Нет ничего милее, чем карабкаться по ледяной стене. Приятный летний ветерок, прекрасная панорама окружающего мира. Вон зайчишки обгладывают последние косточки травоядного медведя. И бегут к тому месту, где я только что находился. Наверно станут терпеливо ждать, когда я соизволю вернуться. Глупышки пушистые. Ждите. Даже я сам не знаю, как стану покидать это гостеприимное место.

А теперь то, зачем я приперся на эту планету.

Я подтянулся и высунул нос, дабы разведать обстановку.

На абсолютно плоской поверхности ледяного столба восседала в гнезде из вековых бревен векового инопланетного леса причудливое существо. Нечто среднее между большой птицей и бабочкой. Именно то, что нужно. На снимке, который мне сунули под нос перед подписанием контракта, был изображен как раз этот объект. Единственная голография единственного чудного зверя во всей Великой Галактике. А если быть более точным, бабочки.

В Галактике существуют тысячи людей, которые собирают бабочек. Бзик современности такой. Бабочек, неважно каких видов и размеров.

Толпы любителей, вооруженных лазерными сачками и суперсовременными плазменными ловушками, носятся по Галактике в поисках очередного экспоната. Для них строятся гостиницы и кемпинги. Готовятся специальные маршруты и открываются специализированные магазины. Галактика просто спятила от бабочек.

Но среди всей этой толпы выделяются те, кто не мотается по сомнительным джунглям с асфальтовым покрытием и киосками на каждом шагу. Те, кто из глубин своих кабинетных империй платит за то, чтобы заиметь один единственный экземпляр в мире. И чахнуть над ним с лупой на зависть таких же толстосумов-коллекционеров. «У меня есть, а у вас?»

А где найти «это» неповторимое и единственное? На только что открытой планете. И пока не объявлен карантин. И пока кто-то не опередил.

А кто его сможет добыть? Без лишних вопросов и с полной гарантией? Человек дела. Человек слова. Человек чести.

Таких специалистов полно, готовых бросится сломя голову в никуда. Но все дело в том, что это опять-таки любители. А в таком весьма щепетильном деле, как посещение планеты, не занесенной в реестр, ошибаться нельзя. Самое главное — не нанять любителя или профана.

Я не любитель. Я профессионал.

Очередь на три года. Деньги при передаче заказа. Никаких имен. Никаких адресов. Связь через космическую электронную почту.

Вот такие дела.

Существо, лишь отдаленно напоминающее бабочку, но по всем вторичным признакам ею являющееся, расправило гигантские крылья, и поднялась с гнезда. Встряхнулось, подняв небольшую тучу пыли, перемешанную с брызгами отогретого льда и, взбрыкнув, стало носиться по площадке, хлопая крыльями. При всей кажущейся чудовищности, оно было весьма симпатичным. Если кто-то в этом и мог сомневаться, то только не такой человек, как я. На своем веку я повидал немало экземпляров. Больших и маленьких, с двумя лапами и двадцатью. С крыльями, цвета радуга. И с черными, словно ночь.

Но признаюсь, до этого мне не приходилось видеть столь очаровательное создание. Если в огромной галактике и есть эталон красоты, то это существо, которое нарезает по ледовому полю стометровки. Красоту не портили даже полуметровые челюсти, которые нещадно хлопали и скрежетали при каждом прыжке. Красота все списывает.

Но это лирика. А факт, единственный и неповторимый, находился в гнезде. Небольшое, размером с мяч, яйцо. Яйцо, которое стоило целое состояние. Яйцо, из которого заказчик получит единственное и неповторимое. И весьма ценное.

Мои действия.

Бабочка разминает лапы. Улетать, вроде, не собирается. Но может в любой момент занять свое законное место в куче хвороста. И ждать придется неизвестно сколько. Год? Месяц? Не устраивает. Никак.

Действуем без плана.

Дождавшись, пока восхитительное создание повернется ко мне спиной, заходя на очередной круг вокруг насеста, я втащил тело на макушку столба, и рванул к предмету поиска. Предмет мирно дремал под скорлупой в родовом поместье, никак не предполагая появления посетителей. Но у всех разные судьбы. Кому высиживать яйца, кому ждать точного расписания вылупления, а кому и зарабатывать брюлики.

Наседка заметила меня слишком поздно. Вот что значит надолго отлучаться из дома. Я успел запихать теплое яйцо в контейнер и теперь, усиленно работал ногами, передвигался к краю ледяного поля. На полпути я услышал, нет, я почувствовал спиной, визг бабочки. Неприятный звук. Кусок стекла по стеклу, усиленный в сотни раз. На какой-то миг я даже потерял слух. Что совершенно не сбило меня с намеченного маршрута.

Путь к спасению близок. Добраться до веревки и повисеть на ней. Не думаю, что бабочка способна атаковать на вертикальной поверхности. А потом успокоится, поплачет немного и улетит. Практика. Снесет лет через сто еще одно яйцо и забудет обо мне навсегда.

Слыша позади себя громыхающие шаги, я приготовился к быстрому отступлению.

Но когда до веревки оставалось несколько десятков шагов, в том самом месте, где крепился крюк, показались морды кроликов. Ну не кроликов, а зайцев, какая разница. Если бы кто видел эти идиотские, ухмыляющиеся рожи, то понял, что я готов был назвать их как угодно.

Каким образом они забрались на такую верхотуру, история умалчивает. Но зайцы времени зря не теряли. В одно мгновение они перегрызли канат и приготовились встречать меня с распахнутыми пастями. Не понимаю, каким образом им удалось увеличить свои маленькие глотки до таких неимоверных размеров, но факт остается фактом, десять здоровенный пастей сверкали белыми зубами и радостно щерились. Скалолазы с длинными ушами, чтоб их.

Профессионал, это человек, который не думает слишком много о неприятностях.

Я не раздумывал. Резко тормознув, я изменил траекторию движения и сиганул с края столба вниз. Знаю, что непрофессионально. Но когда дело касается спасения жизни, не до профессионализма.

По всем приметам, я должен был разбиться. Высота, плюс почва, не приспособленная для прыжков. Причин много. Но существует везение. Сказочное везение. Я не знаю, поверит ли мне кто-нибудь и когда-нибудь, но скажу честно, приземлился я точненько на растянутую в ветках деревьев шкуру только что освежеванного медведя? Трудно? Знаю. Сложно? Естественно. Поэтому я сознательно пропускаю подробности этого невероятного эпизода.

А теперь быстренько, быстренько, быстренько… До челнока и сматываться. Никто не желает позорно погибнуть от зайцев и бабочек.

Забыть о колючих ветках, о каплях крови, остающихся на треугольных листьях цвета ночи. Неважно, герой ты или последний трус. Закон первый! Сделал дело, сматывайся, пока не прихватили за шкварник. Потому, что на этой планете ты вор, хоть и лежит в кармане лицензия на свободную деятельность. А с ворами в Галактике разговор короткий. Зубы в горло по самые десна.

И это могло произойти даже быстрее, чем ожидалось.

Со стороны только что покинутого ледяного столба послышались скрежеты и хрипы, ничем не напоминающие нежные голоса мирных зверушек. Шум погони. И приближался он быстро и неотвратимо. Зайцы, к сведению, бегают также быстро, как и лазают по ледяным стенам. Про гигантскую бабочку и говорить нечего. Пара замахов и достигнута крейсерская скорость.

Слыша неприятные звуки за спиной, в какой-то момент я пожалел о том, что подписался на этот контракт. Романтика, в черную дыру ее так. Хотя… Это единственное, чем мне нравится заниматься. Адреналин, чувство страха, предвкушение победы. И прочая дребедень. Я уже говорил. Вот так. Брюлики опять же.

Я приготовился с таким же темпом, как и бежал по лесу, перемахнуть через болото, но, едва выскочив на край леса, понял, что из данной затеи ничего не получится.

Челнока на каменном шлепке не было. Сглазил таки.

— Ах, ты зараза железная…

Удар ниже пояса. Преднамеренное убийство с использованием вверенной техники. Невыполнение какого-то там закона робототехники.

Топот и визг приближался.

Бывают минуты, когда нужно признать поражение. С каждым случается. Каждый считает себя профессионалом, лучшим в деле, но иногда ошибается. Сволочь «няня» решила, что ее время исчерпано и предпочла смыться. Бросить на произвол судьбы и этого мрачного мира? Мило. Не забыть подать жалобу в службу проката. Если удастся.

Что там про поражение? Ага. Его надо встречать лицом к лицу. В моем случае, лицом к мордам.

Я развернулся, вытащил нож. Десять не десять, но одного зайца уложу наверняка.

Компания вывалила на полянку. Сначала зайцы. Десять штук, белые, с пастями. Следом бабочка. Крылья сложены, скрежет стекла постоянный, морда во все стороны дергается. Наверно, нервный тик.

Животные затормозили, увидев меня, словно уже и не сомневаясь, никуда не денусь, родненький, тепленький. Я припомнил симпатичного медведюху, в остаточном состоянии висящим на ветках, и проглотил слюну. Плохо. Пока все плохо.

Бабочка сфокусировала на мне единственный, во лбу, глаз и заверещала скрипучим голосом песню, непонятную мне. Зайцы заохали, заволновались, повставали на задние лапы и стали тыкать в меня лапами.

Сумасшедшие зайцы попадаются в Галактике еще реже, чем глухие и непуганые.

Это длилось минут пять. Я стоял на краю болота и усиленно размышлял над неприятным положением, в которое попал. Челнока нет. Оружия нет. Есть митингующие зайцы и птица-бабочка без музыкального образования. Это означает одно — не поперло.

По истечении пяти минут зайцы прекратили выступать и, клацая клыками, поспешили ко мне навстречу. Неприятное зрелище.

— Господи, помоги, — последняя надежда профессионала.

И я даже не вздрогнул, когда по наступающей зубастой братии с неба обрушились молнии, раскидывая их в стороны, уничтожая даже место, на котором они только что находились.

Я задрал голову с желанием поблагодарить спасителя, но увидел только боевой комендантский катер галактических Сил Безопасности, отхаркивающего молнии, а рядом с ним мой челнок, смущенно выглядывающий из-за широких бортов своего старшего космического брата. Поганка железная.

— Оставайтесь на месте! — можно подумать, что я от счастья начну скакать по планете, — Через минуту мы спустим за вами шлюпку.

Ребята еще не знают, с кем общаются. Слишком уж любезны.

Шлюпка пришла даже быстрее, чем обещали. Парням не терпелось узнать, в чем дело, в этом весь секрет. Они курсируют по окраинам без всяких развлечений и подвигов. А тут попадается сумасшедший, который высадился на не запротоколированной (слово-то, какое заковыристое!) планете. Чудак? Контрабандист? Уголовник? Повеселимся?

Повторяю, не думаю, что они обрадуются, узнав, с кем имеют дело.

И они не обрадовались. Как только перегородка переходной камеры отъехала, улыбка на лицах встречающих стала медленно смещаться в сторону брезгливости.

— Как гражданин и как потерпевший я требую объявить на этой планете полный карантин, — это первое и последнее, что я мог потребовать у патрульных, — Согласно Законам и Обязанностям.

Я знал, что сейчас мой голос записывается в корабельный журнал. И знал, что моя просьба должна быть выполнена. Таков Закон Великой Галактики. И я должен был это сделать до того, как содержимое моего рюкзака станет достоянием чужих любопытных носов.

На ребят стало страшно смотреть. Их лица превратились в мешанину гадливости и презрения. Для них я не был человеком. Но оставался человеком и гражданином для корабельного Закона, который незамедлительно провозгласил на всю Великую Галактику.

— Именем Закона! На планете объявлен КАРАНТИН!

Теперь можно вздохнуть свободно. По всем писаным и неписаным правилам, все, что имелось при мне, или все, что я сумел взять с планеты до объявления карантина, принадлежало исключительно мне. И это главное.

— Документы! — один из офицеров, не глядя на меня, протянул руку.

Я усмехнулся.

Представляю, что он сейчас испытывает. Подобных уродов в галактике по пальцам пересчитать. Ни одной пластической операции. Ни одного искусственного органа. Ни одного видоизменения. Маленький рост. Тощий, с короткой прической и ЩЕТИНОЙ. Первым признаком принадлежности к классу отвергнутых.

Офицер взял карточку кончиками пальцев, поднес к глазам и вслух прочитал всем собравшимся. Тем, кто еще несколько мгновений назад готовился улыбаться, а сейчас, скривив губы, взирали на меня, как на последнее ничтожество.

— Константин Сергеев. Земля. Российская область. Полярный мегаполис. Профессиональный охотник за бабочками. Статус — урод.

Я удивляюсь, как их сразу не вырвало. Если и была в галактике профессия, более неуважаемая чем наемный охотник за бабочками, то ни я, ни патрульные ее не знали. Потому, что такую работу мог делать только последний из уродов.

— Согласно Закону мы обязаны доставить тебя (могли бы и на Вы) к месту прописки. Тебе будет выделена каюта, пища и все необходимое. Но мы требуем, чтобы на время рейса ты не выходил из каюты ни при каких обстоятельствах.

— Это почему? — нагло спросил я, с удовольствием наблюдая, как некоторые члены экипажа согнулись пополам, с трудом сдерживая рвотные спазмы. Ответ я знал заранее. Но мне было приятно спросить.

Офицер проглотил комок и, отвернув в сторону лицо, сквозь зубы процедил:

— Потому, что ты урод.

Таких, как я, называют уродами. Нас единицы. Мы отказались от прелестей, которые принесла цивилизация. Но не отказались от жизни. Наверно потому, что только мы знаем, как она прекрасна. Действительно прекрасна. И если у нас не тот цвет глаз, не шесть пальцев, а пять, если рост наш всего метр семьдесят, а не два тридцать, если вес наш семьдесят килограмм, а не двести, разве мы так уж отличаемся от остальных? Хотя… Конечно отличаемся. Ведь мы — уроды. И таких, как я, раньше сбрасывали со скал и жгли на кострах…

Я знал, что еще несколько дней меня будет преследовать этот сон. Так всегда. Слишком большая нагрузка, и организм не сразу забывает о перенесенных потерях. Иногда сны короткие и скучные. Иногда цветные и интересные. Этот, последний, нейтральный. Вроде ничего серьезного, а чуть без штанов не остался. И все из-за товара.

Я постучал ботинком по крышке контейнера.

На месте.

Заказчик обещал встретить меня на вокзале. Там же передать чек. Пожмем друг другу руки и до свидания. Каждый при своих интересах.

Нет. Жать руку мне никто не станет. Зачем льстить себе? Скорее всего, сунут в нос бумажку, не сказав ни слова, заберут контейнер и позабудут. Так происходит всякий раз. И ничего удивительно. Мало кто не побрезгует пожать руку уроду.

— Уважаемые пассажиры! — ожили встроенные в подлокотники динамики, — Наш корабль через несколько минут совершит посадку в Полярном мегаполисе. Температура под куполом центрального города плюс двадцать два. За куполом — минус тридцать. Снежный ураган и взбесившиеся олени-шатуны. Команда корабля прощается с вами и напоминает: страховка выдается родственникам при наличии останков погибших пассажиров в центральном отделении Перевозок. Предупреждаем, спасательные капсулы и гигиенические пакеты находятся под сиденьями. Да поможет нам бог!

Я ненавижу челноки. Половину этой рухляди пора списывать в металлолом. Но рухлядь продолжает усердно бороздить трассу, еженедельно пополняя список счастливчиков в очереди за страховкой. Говорят, некоторые получают. Но так как другого способа попасть на Землю попросту не существует, то выбирать не из чего. Да и где сейчас безопасно? По статистике, смертность при полетах на челноках местного обслуживания находятся где-то в середине, между умершими от упавших деревенских сосулек и утонувшими в собственных бассейнах.

А вот и небольшое развлечение за все время полета в багажном отделении.

Симпатичная стюардесса, с трудом протиснувшись сквозь шлюз, поймала свисающий с потолка микрофон и, непостижимым образом сохраняя на лице широкую улыбку, возвестила:

— Пассажиры! — делать ударение на каждой гласной их учат в школе стюардесс, — Пассажиры! Не забудьте опустить ограничители! Ручка этой штуки под правым подлокотником. А ведь иначе по стенкам размажет.

У них в школе конкурс, сто на одно. Престижно и платят неплохо. Смертность? А кого это в наше время волнует? Никого. Главное чтобы параметры были в норме и голос погромче.

Стюардесса неосторожно оступилась, тело вступило в непредвиденный резонанс с трясучкой челнока и она, мадонна в пятом поколении, всей очаровательной массой рухнула на кресло в первом ряду. Раздалось нечто похожее на хруст шейных позвонков и на одного пассажира стало меньше. Старичок ехал на матушку Землю, чтобы помереть на родине предков. Увы, не получилось. Плюс, минус тысяча километров.

Стюардесса резво подскочила, поправила скатившуюся на плечи голову старика и даже поправила ему прическу. Земные стюардессы, самые стюардессы! Самое удивительное, что рабочая улыбка так и не сошла с ее лица. Ну, может быть, только уголки губ спрятались за очаровательными розовыми щечками.

— … А если размажет по стенкам, — продолжила она, — То и не узнаете дополнение к сводке о погоде. А именно о снежном урагане. Кстати, нам только что сообщили, что он час назад сорвал с места Гренландскую область и потащил ее в неизвестном направлении. У кого пересадка в Гренландскую область? Нет! Ну и замечательно.

Стюардесса достала из места, расположенного под подбородком, белый платок и промокнула затылок. После чего, цепляясь за поручни, поплыла по салону, помогая привести ограничители в рабочее состояние. Салон наполнился металлическим лязганьем.

Ограничители, это такие титановые клетки, ограничивающие свободу передвижения во время посадки. Интересная конструкция. Если с челноком при посадке что-нибудь случается, то ограничители автоматически застопориваются. Команды челноков не любят, когда во время эвакуации кто-либо из пассажиров мешает им эвакуироваться.

Я судорожно пытался вытянуть рычаг, когда надо мной зависла стройная фигурка стюардессы.

— Что, уродец, силенок маловато?

Я повернул голову и уткнулся носом в то место, откуда леди стюардесса недавно доставала платок.

— Не балуй, уродец, — аппетитные пальчики вывернули мой нос из незаданного положения, — Тебе помочь?

Не дожидаясь согласия, стюардесса дернула за рычаг, и ограничитель с лязгом занял положенное ему место.

Красотка двинулась дальше по багажному отделению, проверяя немногочисленных счастливчиков, в большинстве своем просто отбросы общества, которым не хватает брюликов, чтобы заплатить за билет в нормальном классе.

Я протиснул голову сквозь прутья ограничителя и посмотрел вслед стюардессе.

Ничего не скажешь, хороша девчонка. Настоящий земной стандарт. Сто восемьдесят, сто пятьдесят, сто восемьдесят. И рост, как у манекенщицы, два с полтиной. Мечта космического волка.

Мне стало немного грустно. Везет же кому-то! А тут… У таких, как я, есть только три пути. Первый, работать живым экспонатом в музее истории. Значиться под табличкой «Техноандерталец. ХХ или около того век». Второй, устроится в цирк, и выступать с труппой лилипутов и уродов. Получать через день помидорами по морде и при этом счастливо улыбаться.

И третий, тот который выбрал я. Вольнонаемный охотник за бабочками. Хуже некуда.

Стюардесса почувствовала поясницей взгляд и обернулась. Причем второй подбородок повернулся гораздо позднее, чем все остальное стройное тело. Она посмотрела на меня таким взглядом, что я быстренько засунул голову обратно. Нет ничего обиднее, когда на тебя смотрят вот так. Словно в пустоту.

Ну и пусть. Пошли они все. Отдохну пару дней, найду нового толстосума и поминай, как звали. Лучше уж полгода с «нянькой», чем вот так.

Нет ничего приятнее, чем посадка тяжелого челнока. Скрип железа, крики пассажиров. Ящики, плохо закрепленные на своих местах, мотаются по багажному отделению. И иногда стюардесса, непостижимым образом увертывающаяся от летающих ящиков, радостно перекрикивает весь этот шум:

— Пакеты экономь! Капсулы не трогать! Терпите, миленькие.

Под конец челнок обрушивается всей массой на посадочное поле и удача, если шасси вышли из чрева железного монстра. Это случается редко, но, все же, случается.

Нам повезло. Челнок сумел таки высунуть пять из десяти колес, и мы достаточно мягко вспахали бетон, закончив тормозной путь практически у самого вокзала. Двигатели, издав последний, прощальный стон, замолчали, окуная находящихся в челноке пассажиров в гробовую тишину. Только редкие всхлипывания, доносящиеся откуда-то из-за переборок.

— Сели родимые. Сели, — стюардесса скинула упавший на нее металлический ящик с надписью «Глубинная буровая установка. Не кантовать» и принялась обтираться платком. Потом, сообразив, что должностные обязанности требуют от нее совершенно других действий, быстренько пробежала по багажному отделению, подсчитывая нанесенный посадкой ущерб.

— Трое мертвы, пятеро с увечьями, двое пропали без вести. Багаж цел, — радостно доложила она в микрофон.

В нем что-то пощелкало, и прохрипел ответ:

— Хорошо. Общий не донос тридцать процентов. Общий недолет — сорок два процента. Норма. Выпускай по одному и проверяй карманы.

Как я и предполагал, передача контейнера произошла быстро и непримечательно для моего личного дела. Несколько молодцов, раза в два переваливших меня в росте, окружили плотным кольцом и стали совать под нос контракт. Такой-то, такой-то, обещал то-то и то-то в самые уплотненные сроки. Никаких конкретных имен, наименований, названий мест и координат. Конкретная только сумма оплаты.

Контракт был не липовый, подпись стояла моя, сумма ранее оговоренная. Никаких проблем, ребята. А где чек? Ах, как я мог не заметить такое количество развивающихся нулей у меня под носом. Как поживает босс? Спасибо, я уверен, что не мое это собачье дело. А он ничего не говорил про премиальные? Эй, ребята!? А как же…

Ребята попрыгали в машину и улетели. А могли бы сказать, что-нибудь типа: — «Спасибо братишка за конкретную работу». Дождешься. Кстати, насчет премиальных они зря не разузнали. Контейнер без шифра не открывается. Вот такой я негодяй. Но я привык получать за шифр сумму равнозначную сумме контракта. Нет? Товар испортится, а второго такого нету. Точка.

Довольный собой и своим скверным поступком, я запихал чек в карман и, не спеша, побрел на стоянку такси.

Не надо думать, что я плохой. Я не плохой. И я не ненавижу людей. Но это именно они сделали меня таким. Злым и циничным. Может быть поступки мои смешны, но только так я могу отомстить им за то, что я такой. Не как они.

Шоферюга, изделие из пластика и биомассы, терпеливо придержало дверцу, пока я закарабкивался внутрь машины. Почему в этих такси не предусмотрены детские подножки?

— Место назначения или цель поездки? — изделие заняло свое место и подняло такси на уровень рабочего пилотажа.

— Центр. Мурманская улица. Дом Пяти Углов. Поместье. Не заблудишься? Там такой старинный…

— Можете не волноваться. В моей памяти заложены транспортные маршруты всех крупнейших мегаполисов Российской области. Доставлю быстро и без проблем.

Изделие дернуло за рычаги, и мы помчались навстречу к моему дому.

Проблемы у изделия начались на пятой минуте полета. Оно почему-то посчитало, что небольшой крюк от основной трассы, расстоянием до двухсот километров к объективным проблемам не относится. Я могу ошибаться, но, по-моему, мы даже отрезали клочок от Норвежской области. На мой вопрос: — «А мы правильно едем?», - изделие недовольно сморщилось и авторитетно заявило:

— Да перерыто все там. В объезд быстрее.

Я не стал оспаривать данное заявление. Может быть там, действительно, перерыли все трассу. Лишь бы это не отразилось на состоянии кошелька.

Однако на десятой минуте я окончательно понял, что у шоферюги основательные проблемы с навигационной настройкой. Иначе чем объяснить то, что несколько минут мы практически летели в непосредственном соприкосновении с куполом. Левая сторона такси скрежетала по оболочке, оставляя в воздухе огненный след. А в это время сам водитель, ничуть не смущаясь происходящим, рассказывал мне занятную историю о том, как на прошлой неделе столкнулся с каким-то любителем-чайником со странным именем на букву «Мы».

Впрочем, я его практически не слушал. Я давно не был на родине и сейчас просто любовался открывающимся мне видом. С одной стороны, под куполом, буйствовала заполярная зелень, залитая искусственным солнцем. Здоровенные пальмы и сосны. Спокойные озера и стада диких хомяков, разворовывающие железнодорожный состав с гуманитарным грузом зерна для Австралийской области.

А с другой стороны — ураган. Сквозь заряды бешеного снега виднелась заваленная небоскребами сугробов тундра. И ни кустика. И ни деревца. Снежная пустыня. Ан нет! Вон-вон-вон! Тот самый одинокий олень-шатун, разбрызгивая слюни, загоняет в заснеженную лощинку осоловевших от страха стаю волков. Загонит, и совершит с ними, черт знает что. Жаль, не увижу. Летим быстро.

— Прибыли, — возвестило изделие, элегантно паркуя такси у посадочной площадки моего дома, — С вас сто двадцать брюликов.

— А на счетчике только пятьдесят, — возразил я робко.

— Чаевые, — коротко, по-деловому, пояснило изделие.

Я открыл дверь и посмотрел вниз. До земли было еще как минимум метров десять. Внизу — чистый пластик.

— Так будем платить, или как? — пластиковое создание с легким треском проводки попыталось изобразить ехидную улыбку.

Я нервно кусал губы. Вот так всегда. Можно покорить пол-Галактики. Выбраться из самой невероятной переделки. А с простым таксистом влипнуть по самые уши.

— Ладно, — я обречено покивал головой, показывая, что со мной, как с личностью, покончено, — Будем платить.

Глаза изделия радостно переметнулись на вытащенный кошелек, и по заискрившим контактам я понял, что сейчас он запросит вдвое больше. Но лишь только таксист собрался открыть свою пластмассовую пасть, я совершенно неуклюже уронил кошелек и он, переворачиваясь в воздухе, шмякнулся об посадочную площадку.

— Ах, какой я неловкий! Ах, какой я рассеянный! — я, совершенно расстроенный, смотрел на свои руки, — А я хотел добавить и на кофе.

Изделие заметно расстроилось. Раз попался такой тюфяк, то надо выжимать все, что можно.

— Без проблем, — бодро произнесла обтянутая пластиком биомасса и совершила головокружительный бросок к пластиковой поверхности. Не успело такси выровняться, как я уже находился снаружи, запихивая кошелек подальше за пазуху.

— А брюлики? — изделие высунулось из такси и совершенно беззаботно ждало справедливой оплаты труда. Но таксист дурак. Высадил клиента, не взяв денег. Причем на его личной посадочной площадке.

— Дулю с машинным маслом, — прокомментировал я, собираясь уходить.

Скорее всего, у изделия был также небольшой брачок с оценкой своих пластмассовых способностей. Он вылез из машины, предварительно прихватив с собой нечто, напоминающее изогнутую палку. Металлическую такую штуковину, по первым прикидкам, весьма тяжелую.

— Ты что, урод, игрушки со мной играешь? — обидно так выругавшись, он стал приближаться, как-то неприятно постукивая этой самой гнутой железякой об ладонь. Звук был весьма специфичен.

Если каждая поганая машина, имеющая пару микросхем вместо мозгов, станет называть меня уродом!? Куда катится робототехника?

Не дожидаясь, пока изделие доберется до меня, я заорал, слегка напрягая связки:

— Служба охраны! Нападение на частную собственность. Принять меры.

Буквально после первых же слов вокруг меня и изделия образовался небольшой частокол штырей, каждый из которых заканчивался небольшим набалдашником. Несколько стандартных секунд система охраны дома внимательно изучала нас, сверяясь со своими матричными записями. Я только молил звезды, чтобы мое лицо показалось системе не слишком обветренным. Но так как данные обо мне собирались с грудного возраста, ошибиться, кто есть кто, было просто невозможно.

Изделие слишком поздно поняло, в какую переделку оно попало. Если, конечно, вообще поняло. Несколько тонких лучей, начинающихся на круглых набалдашниках, перекрестились на теле таксиста, звякнула о бетон изогнутая железяка, и мне только осталось отойти немного в сторону, чтобы пепел ненароком не попал на одежду.

Система охраны дома, выполнив поставленную перед ней задачу, исчезла.

Я постоял несколько мгновений, соображая, потом подошел к такси, оставил на сиденье небольшую пачку брюликов и привел в действие автопилот. Надеюсь, хозяин автопарка не будет иметь ничего против небольшого благотворительного взноса.

Проследив взглядом, удаляющееся такси, и убедившись, что никто не стал свидетелем не слишком правильного моего поступка, я развернулся и двинулся в сторону дома.

— Здравствуй Родина! Здравствуй Дом! Я вернулся!

Мне рассказывали, что давным-давно, когда еще не было ни самого мегаполиса, ни защитного колпака над ним, мои далекие предки жили в небольшом кирпичном домике. В этом маленьком, сложенном из крошечных камней, здании, кроме моих предков, обитали еще восемьдесят семей, тоже чьих-то предков.

Как такое было возможно, ни я, и никто другой не знали. Но, говорили знающие люди, то время было гораздо счастливее и интереснее, нежели то, в котором живем мы. Люди виделись друг с другом, когда хотели, иногда по несколько раз в месяц. Дружили и радовались каждому дню, прожитому рядом. Это было время, когда никто не обращал внимания на чужие недостатки, и никто не говорил другому, что он урод. А еще поговаривали, они даже иногда ходили друг к другу в гости, пили на дармовщинку чай и их за это никто не убивал.

Потом пришли другие времена. Построили купол, снесли дома. Многие семьи уехали или переселились. Но мои предки остались здесь и построили на месте бывших мест обитания свой родовой дом. Тот дом, в котором я провел свое детство. Тот дом, перед которым я сейчас стою.

С того места, где я находился, можно было видеть только один этаж. Остальные девять находились под землей. Мой прадед в какой-то энной степени, построивший родовой дом, не любил высокие строения. И он был весьма экстравагантным человеком. Никаких пластиков, никаких камней. Только чистое дерево. Нужно быть ближе к природе и тогда она потянется вам навстречу. Это его девиз.

И мы, его потомки, свято чтили это. Никаких перестроек первого, верхнего этажа. Никаких существенных модернизаций. Историческая ценность должна оставаться исторической ценностью. И хоть никто и никогда не увидит на нашем доме табличку, что данное сооружение охраняется Галактикой, ни один из членов нашей гордой фамилии не поднимет руку на святое.

Потоптавшись пару минут на стоянке, я решил не вызывать прислугу. Вещей немного, настроение бодрое, можно и прогуляться пару сотен метров до дома. А может быть просто приятно после долгого отсутствия пройтись по знакомым с детства местам. Через пластиковую стоянку, через пляж, где на песок накатывается теплая волна индивидуального микро моря, через парк с реликтовыми клумбами папоротника и бассейнами, в которых плещется семга и форель. Приятно вспугнуть мирно пасущихся на полянке павлинов и семейку карликовых слонов, завезенных в прошлом столетии из Африканских районов. Просто приятно. Здравствуй, Дом!

— С приездом, молодой хозяин!

— А, привет, Бемби.

Бемби, это круглая, блестящая штука, которая, чуть покачиваясь, парит у моего плеча. Дворецкий шестого поколения. Иногда в детстве я пробовал сосчитать, сколько их в доме. На второй сотне, обычно, сбивался.

— Сообщить о вашем прибытии, молодой хозяин?

— Спасибо, не стоит. Где все?

Бемби соединился с остальными дворецкими и через секунду выдал:

— Ваш отец в библиотеке изучает старинные писания, которые на прошлой неделе ему привезли археологи. Братья на западной веранде. Какие будут указания, молодой хозяин?

— Как всегда. Горячая ванна, тапочки и халат. И вот еще… Я достал из кармана чек и вставил его в щель Бемби.

— Перевести на мой счет. Двадцать процентов на пожертвования в защиту поголовья обезьян из Гваделупского национально заповедника. Налоги и прочее. Как всегда. Подзарядку себе сделай. И передай, чтобы больше меня не беспокоили.

Бемби проглотила чек, развернулась и исчезла из поля зрения. Хорошая особенность, не попадаться когда ненужно на глаза и одновременно быть всегда рядом. Шестое поколение, что тут скажешь.

С горячей ванной можно немного потерпеть. Правила приличия требовали для начала поздороваться с обитателями. Вполне возможно, что не сделай я этого сейчас, не сделаю это в течение долгих месяцев. Наш дом достаточно велик, чтобы не встречаться каждых день. Четыреста или около того комнат, это не шутка. Правда, я не понимал, для чего так много помещений. Сказать по правде, за свою жизнь я так и не осилил всех комнатушек, зальчиков, кладовок. Не говоря уже о нижних этажах, на которых располагались несколько фабрик, заводов и тепловых электростанций.

Западная веранда находилась всего в десяти минутах ходьбы. Так что первыми меня увидят братцы. И хотя большого желания попадать им на глаза не было, я не раздумывал долго. Какие ни есть, а родственнички. Причем, самые родные.

Родные родственнички расположились под раскидистыми ветками карликовых эвкалиптов и пили. Сколько я себя помню, это единственное, что они делали вместе. Обоюдное хобби, так сказать.

— Привет, братишки, — я плюхнулся в свободное кресло, сцепил пальцы и стал терпеливо ждать ответа.

Несколько слов о братьях и о семье.

Мы родились тридцать лет назад с разницей в один час. Точнее, сначала они, а уж потом, ровно через час, я. Именно эта ничтожная разница во времени оказалась решающим фактором для меня, как для исторического персонажа. Консилиум врачей, встретивших братишек, уже успел принять на грудь положенные в этих случаях премиальные, а посему никто и не пошевелился, когда на свет божий стал проситься третий отпрыск великой фамилии.

Я проорал благим, непереводимым детским криком добрых два часа, пока дворецкий сумел втолковать людям в белых халатах, в чем дело. Но время было упущено и ничего нельзя было сделать. Медицина ошибается в одном случае из миллиарда. Ничтожный шанс за всю известную практику Полярного мегаполиса. Ничтожный шанс, это я. Колоть положенные гормональные прививки поздно. Вводить генные увеличители бесполезно. Потерянный для человечества экземпляр. Лучше уничтожить, и не мучаться.

И быть мне горсткой пепла, развеянного на ураганном ветру, если бы не паПА. Осоловевший от суеты медицинского персонала, от терминов и сочувственных взглядом, он сделал шаг, за который я признателен ему и по сей день. Оставил меня в живых. Урод, не урод, но живой и родной. Таким образом, именно паПА я обязан и жизнью и всем прочим, что из нее вытекает.

Почему «паПА». Хм. Не знаю. Я всегда его так называю. ПаПА. Есть же вещи, которые не требуют объяснений. ПаПА — как раз такой случай.

До пяти лет, между мной и братьями не существовало совершенно никакой разницы. Мы вместе носились по огромному нашему дому, оглашая его дикими воплями. Вместе творили безобразия. Но почему-то, наказания за совершенные безобразия странным образом обходили меня стороной. Тогда я не придавал этому особое значение, злорадно наблюдая за поркой старших братьев, но сейчас понимаю, что меня просто жалели. Жалели уродца.

Когда я впервые понял, что я не такой, как братья? Наверно тогда, когда они первый раз отправились в школу. Веселые и довольные, что вырвались, наконец, из дома.

А я остался один. В ставшем пустым и скучном доме. Где только дворецкие иногда попадались в застланных коврами коридорах. Да паПА, у которого при встречах со мной на глазах показывались слезы. Странные, и непонятные мне.

Через год, когда братья приехали на каникулы, я впервые в жизни почувствовал страх. Потому, что не узнал их. Они стали такими… Такими… другими, что ли? Выше меня на голову. С красивыми пропорциями тела. Умные. Рассматривающие меня непонятным, странным взглядом, в котором было что-то нехорошее. Что-то, что я раньше никогда не замечал.

И тогда же, я впервые услышал это слово. «Урод».

Сейчас смешно вспоминать, но тогда это было обидно.

Я — урод. Я совершенно не похож на нормального человека. Не могу получить официальное образование. Не могу получить официальную работу. Я многое чего не могу. Только существовать.

Конечно, я замкнулся. Готов поклясться, что даже дворецкие видели меня слишком редко. Я прятался в чуланах, плакал и проклинал тот день, когда появился на свет. И вполне возможно, что закончил бы дни свои где-нибудь в психушке, если бы не паПА.

Когда мне исполнилось семь лет, а сам я был похож на затравленного щенка, вечно ищущего темную щель, он выловил меня, посадил на колени и рассказал одну очень старую историю. О человеке, которого все презирали только за то, что он умел летать. Люди презирали его за то, что не умели делать сами. За то, что он был не таким, как они. А человек… Человек продолжал летать. И радовался этому. Пока его не сбили ракетой «Земля-воздух». Коротенькая история, с не очень счастливым концом.

ПаПА рассказал мне эту историю, ссадил с колен и уже больше никогда не утешал меня. И именно тогда я сделал для себя небольшое открытие. Можно быть уродом, можно быть непохожим на всех, можно быть презираемым всеми, но быть счастливым.

На долгие десять лет моим домом стала библиотека. Не хочу стучать себя кулаками в грудь, но среди огромного количества книг, которые находятся в нашей домашней библиотеке, нет ни одной, которую я бы не прочитал. Начиная от газет вековой давности, заканчивая совершенно секретными, толстыми руководствами по управлению боевыми крейсерами Великого галактического флота.

Часто, рядом со мной находился и паПА. Один из крупнейших специалистов историков по древней Земле. Иногда мы обсуждали книги, спорили, доказывали свои истины. Иногда, просто молча переглядывались. И улыбались.

А с братьями… Братья переросли меня почти вдвое. По ширине втрое. Обрели солидные животы и должности. По уму… По уму ничего не скажу. Хотя братья не слишком приветливы со мной, не хочу говорить о них ничего плохого. Родственнички.

— Привет, говорю, — напомнил я о своем присутствии через минут десять. Напоминание сопровождалось неосторожным опрокидыванием стола со стоящим на нем спиртным.

Только после этого братья как-то странно дернулись и уставились на меня непонимающими взглядами. Когда до них, наконец, дошло, что с ними здоровается их младший, я совершенно устал и готов был уйти, не дождавшись ответа.

— А-а, — это самый старший. Веня. Вениамин Сергеев. Директор фабрики по разведению дождевых червей. Встрепенулся. Свел глаза в одной точке. Может быть, узнал.

— Приехал, урод? — средний догоняет. Жора. Георгий Сергеев. Тоже директор. Что-то связанное с поставками в столицу помета северных китов.

Меня братья редко называют по имени. Для них я всегда урод. Наверно, легче запомнить. Обычное состояние, не разговаривать со мной ни при каких обстоятельствах. Потому, что это может дурно сказаться на имидже. Имидж, это то же самое, что и одеколон, но без запаха. Раньше я думал, что братья просто брезгуют, но потом понял, здесь нечто другое. Общественное мнение. Никогда не общаться с отвергнутыми, с уродами. Но так как я член семьи, для меня небольшое исключение. Тем более, паПА настаивает. Любимчик.

— Приехал, — ответил я. Братья, единственные люди, которым я прощаю подобное обращение, — А по какому поводу праздник?

Веня, старший, перевел взгляд на бокал, зажатый в руке, помял губы и выложил повод для праздника:

— Папаня наш учудил.

Веня всегда немногословен. Поэтому его и назначили директором на фабрике по разведению дождевых червей. Каков продукт, таков и директор. Средний, Жора, оказался более разговорчивым.

— Отца видел?

— Еще нет. Я только что из порта. Так что он?

Я терпеливо подождал, пока Жорка нальет себе из бутылки, отхлебнет и оближет губы.

— Второй день сидит у себя в кабинете. К нам даже не выходит. Дворецкие говорят, что ему привезли старинный манускрипт. Толи двадцатый, толи девятнадцатый век. Рухлядь, в общем. Что-то с историей или с мифологией.

Увлечение старинными манускриптами давнее хобби паПА. Может поэтому у нас такие странные имена. ПаПА говорит, что именно так раньше называли детей. Венями, Жорами, Костями. Странное увлечение.

— Ну а причем здесь мы? — я не видел связи между манускриптами и пьянкой, — ПаПА и раньше этим занимался.

— Раньше и ты всегда был его любимчиком. А теперь, видно, и тебя достанет его дурацкий характер.

— Что-то я вас, ребята, не понимаю, — ничего не понимаю.

— Да объясни уроду все, — вставил свое слово Веня.

И в самом деле. У людей нового поколения существует непонятная привычка растягивать разговор на неопределенное время. Им то хорошо. Живешь до двухсот, можно и не спешить. А мне, уроду, до ста бы дотянуть. Тут поторопишься.

— Он нас женить хочет.

В это время я чесал правую щеку, заросшую щетиной. Услышанная новость не то, чтобы удивила, она просто не дошла до меня в изначальном ее смысле. Поэтому, я переспросил.

— Чего хочет?

Вторичный ответ убедил меня в том, что братья не бредят, не находятся в алкогольном тумане, и что у меня все в порядке со слуховым аппаратом.

— Женить?

Веня вовремя сунул в мои руки целую бутылку, которую я вылакал без остановок. Пустая емкость тут же заменилась на полную. Дыхание восстановилось не до конца, но со второй порцией я расправляться не спешил. Перед тем, как напиваться, следует убедиться в том, что над тобой не шутят.

Братишки не шутили. Весь их потерянный вид говорил о том, что они испытывают в настоящее время такое безутешное горе, что сомневаться в их искренности не приходится.

Жениться. Но при чем тут я?

— Но при чем тут я? — первый удар был отражен и теперь я, уже слегка пьяный, трезво рассуждал на заданные темы, — Мне нельзя. Закон не позволяет. Урод я. Вот вы, другое дело.

— Дурак ты, а не урод, — Вениамин шмыгнул носом, показывая, насколько он небольшого мнения о моих умственных способностях, — Если отец сказал, что женятся все, то женятся все. Или не знаешь отца?

ПаПА я знал. Из него тяжело было выжать слово, но то слово, которое он говорил, было железным. И уж если он, действительно, сказал, что женятся все, то и мне предстоит подумать над данным вопросом.

Все дело в том, что Законы Галактики напрямую не запрещали отверженным, то есть уродам, иметь семью. Единственное ограничение — кто за такого пойдет. За всю свою долгую жизнь я встретил только одну женщину моего роста. Такую же уродку, как и я. Этот день оставил в душе слишком гадливое чувство. Я испытал то, что обычно испытывают люди, сталкиваясь со мной. Чувство тошноты на две недели. И ночи, полные кошмаров. И если паПА решил подсунуть мне нечто подобное, то следует как можно быстрее сворачиваться и отправляться в очередное путешествие.

— Сбежать не удастся, — словно угадав мои мысли, сказал Жорка, — Отец отдал распоряжение всех впускать и никого не выпускать. Думаешь, почему здесь сидим? Тебя дожидаемся. Любимчика.

Необратимость будущего приблизилась слишком близко. Жениться не хотелось. Вернее, не то, чтобы не хотелось, но не на ком попало. Мне бы вот что-то вроде той стюардессочки. Той аппетитной девчонки из челнока. Тогда всеми двумя. А на карлицах, да на уродках, не согласен. Достаточно в зеркало насмотрелся.

— Надо что-то делать! — я соскочил с кресла и стал мельтешить перед братьями. Руки сцеплены за спиной, в глазах решимость сражаться до конца, на лице кислое выражение пофигизма, — А если все трое откажемся?

— Нет, ты Костя, точно дурак, — Жора тяжело вздохнул и заглянул внутрь стакана, пытаясь разглядеть в нем истину, — А что ты скажешь насчет наследства?

А вот об этом я и не подумал. Я, вообще, об этом никогда не думал. А стоило бы. Все- таки урод, а не дурак.

Состояние славной фамилии Сергеевых оценивалось в довольно кругленькую сумму брюликов. И если вопрос ставился таким образом, то в данном случае стоило несколько раз подумать, прежде чем говорить категоричное «не хочу». И хотя мой личный банковский счет и Галактическая пенсия по инвалидности не предусматривала нищенской старости, подумать о некоторой части наследства не мешало. Мало ли что?

— Передумал? — Веня насмешливо посмотрел, икнул, вздохнул и покачал головой.

— Передумал, — согласился я. И поинтересовался, — А вам то какая печаль? Все равно рано или поздно пришлось бы. Подумаешь, сложное дело. Наверняка на примете давно имеется. Проблем-то, привести, познакомить, получить поздравления и наследство.

Алкоголь уже в полную силу бушевал в голове, перекрашивая цвета жизни во все цветное.

— Но я себе тоже найду красотку. Маленькую такую. Толстенькую.

— С кривыми ножками, — подхватил Венька.

— С богатым папочкой, — не остался в долгу Жора.

Описание качеств моей будущей спутницы переросло в безудержный поток негативных описаний женщин. Как в целом, так и в частности. Когда все мы трое уже не могли остановиться от смеха и прямо таки катались по травке, над нами завис дворецкий.

— Прошу прощения, хозяева! — заверещал он тонким голосом, — У меня срочное сообщение от вашего отца.

Идиотский хохот мгновенно прекратился. Мы переглянулись. Скорее всего, до паПА дошла весть, что все три сына, наконец, собрались вместе и пора начинать торжественную встречу.

— Не нравиться мне все это, — Вениамин, кряхтя, встал на ноги и принялся устанавливать устойчивое положение тела. Это ему далось с трудом. Слишком большой вес и слишком много выпитого. Несколько раз его плавно уводило в сторону, и только стволы деревьев и спинки кресел останавливали неминуемое падение.

Средний выглядел получше. В отличие от старшего брата его не водило из стороны в сторону. Но на ногах он держался неважнецки.

— Ваш отец хочет вас видеть у себя в кабинете. Он также просил передать, что было бы лучше, если бы вы достаточно серьезно отнеслись к предстоящему разговору.

Дворецкий увернулся от запущенной в него бутылки и закончил:

— Он будет ждать вас через тридцать минут.

Если паПА просит отнестись к разговору серьезно, то лучше выглядеть прилично.

Не обращая больше внимания на мотающихся и падающих братьев, я перебежками бросился в свои комнаты. Перебежками потому, что иногда на моем пути странным образом попадались предметы, которые не должны находиться на пути свободного охотника за бабочками. Потому, что мы, свободные охотники за бабочками… Я, свободный охотник за бабочками…

Мысль возвратилась в нормальное русло только под душем. Именно здесь, под ледяными струями я окончательно понял, что любое количество спиртного принятого уродом, может оказаться смертельным.

Я посмотрел на себя в зеркало, заглянул в нестандартно голубые глаза. Улыбнулся, обнажая челюсть с одним выбитым в недалеком прошлом зубом. И решил:

— Пить? Никогда.

Этого достаточно, чтобы подняться в собственных глазах. Данного обещания мне хватит минимум на год. А там посмотрим. Человек, даже если он и урод, должен сдерживать данное себе слово.

В кабинет паПА я вошел ровно через тридцать минут. Состояние так себе. Внешний вид в пределах нормы, если к уродам применительно слово «норма». В глазах легкая дымка, но в руках дрожи нет. Стабильное и вполне рабочее состояние.

Практически одновременно в район кабинета продвинулись братья. Неимоверными стараниями хмель была выкинута из тел, и теперь мои родичи представляли не слишком дружелюбно настроенных людей. Косые взгляды, бросаемые на меня из-под бровей, подсказывали, что приближаться ближе, чем на десять шагов не рекомендуется. Все очень и очень просто. Иметь брата-урода, значит постоянно быть в напряжении перед обществом, перед Законом, перед всей Вселенной.

Я усмехнулся, и уселся в дальнее кресло. Вернее, попытался усесться, провалившись по пояс в скрипучих кожаных подушках. Братишки, отдуваясь, расположились у погашенного камина, который служил скорее украшением, нежели предметом меблировки.

Не прошло и пяти минут, в течение которых я успел вздремнуть, в кабинете появился паПА.

— Собрались?

Я встрепенулся, собираясь поздороваться, но паПА остановил меня легким движением руки.

Потом, так потом.

Слегка сутулясь, паПА прошел к своему столу, сел и стал молча нас разглядывать. Я слишком хорошо знал его, чтобы определить, что вслед за этим внимательным взглядом последует нечто серьезное. И хотя тема разговора была в общих чертах известна, ожидание было томительным. Одно дело слышать о предстоящем событии от братьев, которые могли и приврать. Совсем другое, от паПА.

— Итак… — паПА переместил свой взгляд на поверхность стола, на котором лежали ворохи бумаг, — я собрал всех вас вместе, чтобы объявить о своей последней воле.

Большие, напольные часы, стоящие за столом отца сначала тихо щелкнули, потом, наполняя кабинет густым, сочным звоном, отзвонили ровно шесть раз.

ПаПА подождал, пока звон не затихнет среди стеллажей с книгами, и продолжил:

— Как вам известно, дети мои… — один долгий взгляд на нас, на детей его, — … время движется слишком быстро. Никто не знает, что нас ждет в пути. Какие сюрпризы готовит судьба. Сегодня мы на коне, а завтра обратимся в прах.

Мы, три брата, молчали. Перебивать паПА во время его мысле изъявлений считалось неприличным.

— Дети мои, — голос его стал суров и холоден, — Дети мои! Хочу умереть я в сознании того, что дело мое находится в надежных руках.

— Отец, ты что? — не выдержал Вениамин, который на правах старшего имел право иногда перебивать отца и задавать неуместные вопросы.

ПаПА не обратил никакого внимания на старшего. ПаПА продолжал:

— Волею своею, знаниями своими, кровью своей повелеваю вам…

В этом месте он немного смешался, замолчал и стал что-то судорожно искать на письменном столе. Поиски его вскоре увенчались успехом и он осторожно вытянул из-под слоев стопки световых дисков потрепанный манускрипт в замусоленной обложке

ПаПА быстро, но достаточно осторожно, перевернул несколько листов, нашел то, что было нужно. Пошевелил молча губами, победно взглянул на нас и заговорил вновь.

— А посему, перед своей кончиной, которая может и не состоятся в самое ближайшее время, повелеваю вам…

Прокашлялся, еще раз сверился с листочками.

— … Завтра, рано утром, как только над куполом мегаполиса включат солнце, вы, дети мои, возьмете мой личный катер и отправитесь в наше родовое Лунное поместье. Там, с помощью квзартелескопа, который, как вы знаете, является одним из самых мощных в Галактике, вы выпустите по одному квазарсигналу в сторону неисследованных созвездий. После этого, в течение трех дней вы будите ждать ответа. Сообщение, которое вы пошлете, будет гласить «Возьму в жены ту, которая получит это сообщение…». К сообщению будут прилагаться ваши личные матричные данные.

Веня свалился без чувств первым. Его огромное тело медленно падало на пол, сминая все на своем пути. Но паПА это не остановило.

— Мне неважно, что она будет из себя представлять. Главное условие, она должна быть человеколюбом и хоть немного владеть интергалактическим языком. А сколько у нее рук и ног, неважно.

Жора падал не столь эффективно, но грохота от него было не меньше.

— И последнее, — продолжил паПА, — Все мое состояние достанется тому, кто найдет самую умную, самую добрую и самую…

Тут папино внимание переключилось на лежащие на полу тела. Он обвел библиотеку взглядом и, наконец, обнаружил меня, сидящим в кресле, беззаботно болтающим в воздухе ногами. Он хмыкнул, поправил очки, улыбнулся и уже нормальным голосом сказал:

— Кажется, я понимаю, почему тебя не расстраивает мое заявление.

ПаПА всегда любил меня больше всех. И он меня прекрасно понимал. Если все получится так, как сказал паПА, то лично меня ожидает только очередное приключение. Где еще в галактике можно найти отвратительнее существо, нежели я. Для братьев, да. Любое отклонение от положенных Законом параметров приводит к автоматическому лишению гражданских прав. А женитьба на инопланетянке, любой формы и любого подвида, равносильно этому отклонению.

— ПаПА, — я спрыгнул с кресла, проверил, живы ли братья и только убедившись, что они находятся без сознания, продолжил, — ПаПА, а если они, то есть, она, вообще, никакая. Дышать не может, размерами великовата и прочее?

— Я не такой жестокий, как ты думаешь, сынок, — паПА достал из стола курительную трубку и принялся набивать ее табаком, который привозили ему с Лунных плантаций. Тоже, кстати, наших, фамильных, — Я позаботился о том, чтобы не случилось никаких накладок. В Лунный комбинатор заложены только миры с совместимыми формами жизни. Не все они, правда, проверены, но согласись, что сумма в…цать миллионов брюликов стоит того, чтобы рискнуть. Надеюсь, ты не считаешь меня вышедшим из ума стариком?

Я слишком любил паПА, чтобы сказать ему то, что я думаю. Но я никогда не считал его самодуром. Тем более, что мне чертовски понравилась эта затея. Женить братьев на чем-нибудь особенном.

О себе я как-то не думал.

Весь вечер и всю ночь из комнат старших братьев доносился весьма подозрительный шум. Если бы он ограничивался звоном бутылок, я бы понял и согласился. Но громогласные всхлипывания, и, даже не побоюсь этого слова, безудержные рыдания, говорили о том, что братишки мои довольно своеобразно отмечают день своего решения обзавестись супружеской половинкой. Какой-нибудь эдакой.

Я же, в отличие от невыдержанных братьев, занимался вполне серьезным и важным делом.

Я пополнял свою коллекцию бабочек.

Не прав тот, кто считает, что охотники за бабочками полнейшие…, как бы помягче…, идиоты. Добывают в глубинах вселенной неимоверную красоту, а получают за работу, смешно сказать, почти что крохи. Это, смею заверить, полнейшая чушь. Среди самых великих и популярных охотников во всей Галактике которых я знаю (а знаю я лишь одного себя) дураков нет.

Спустившись практически на самый нижний этаж нашего огромного дома, я открыл дверь (естественно со всеми степенями защиты и секретности) в помещение (естественно засекреченное и потайное — кроме паПА), которое представляло собой огромный подземный сад (естественно со всеми вытекающими потребностями и необходимостями).

Среди самых роскошных во всей Великой Галактике деревьев, среди самых благоухающих во всей Вселенной цветов порхало мое богатство. Мои бабочки. Ровно одна тысяча шестьсот шестьдесят пять. Самых редких, самых ценных и самых… Да что там говорить! Красота-то, какая!

— Добрая ночь, хозяин, — Бемби из специальных дворецких примостился рядом с плечом, — Какие последуют распоряжения?

— Как поголовье? — поинтересовался я, осторожно усаживаясь в центре радужной полянки, устланной разноцветной травкой с полей благословенного Эльбриона. Планета такая.

— Все цветут и пахнут, — сообщил дворецкий.

Так и должно быть. На эту оранжерею угрохано столько брюликов, что страшно становится даже при мысли, что где-то вдруг что-то не сработает и все это великолепие даст дубу. Сдохнет, задрав лапы и, соответственно, крылья. Все тысяча шестьсот шестьдесят пять…, нет…, шесть экземпляров.

— Оформи новенького, — я стащил с плеча мини-контейнер, открыл его и достал яйцо.

Бемби услужливо распахнул приемное отделение и спрятал в глубине себя хрупкий экземпляр.

— После вылупления помести в загон, — теперь ввести основные характеристики нового жильца на клавиатуре дворецкого, — Степень защиты… Сделаем повышенную. Буйный очень.

Дворецкий мигнул зеленым глазом, принимая приказ, и умчался в третий сектор, где у меня жили всякого рода бабочки монстры.

А я с улыбкой представил лицо заказчика, который с нетерпением будет ждать появление на свет единственного во всей Великой Галактике экземпляра бабочки с ледяного столба.

Иногда, конечно, меня посещает мысль, что я поступаю некоторым образом нечестно, но… Кто же виноват, что во всей Вселенной всего один ледяной столб, и всего одна бабочка, которая живет на этом самом ледяном столбе. Контракт? Я его выполнил. А то, что заказчик не смог дождаться появления на свет экземпляра, не моя вина. Температуру в инкубаторе не ту поставил, поливал чаще, чем нужно. Да мало ли. Опять же, за код от контейнера не доплатил.

Кстати, яйцо, что осталось в основном контейнере, ну то, что забрали угрюмые ребята на вокзале, обыкновенное крокодилье. В киоске купил. Я ему даже крапинки красные пририсовал, чтоб, похоже, было. Поди, уже стухло. Но, с меня взятки гладки.

Я еще немного полюбовался на безмятежно порхающих бабочек, всех размеров и видов, и направился в кабинет, чтобы просмотреть последние новости и почту.

По дороге выловил одного из дворецких.

— Найдите Кузьмича и передайте, что я жду его.

Дворецкий быстренько связался с остальными, и, когда я подходил к кабинету, вышеназванный Кузьмич уже терпеливо трепыхал жиденькими крылышками у дверей.

— Приехал, родимый, — Кузьмич совершил стремительное пике, мотнулся пару раз вокруг моей головы и удачно примостился на плече, — А я уж заждался, тебя, родимый. Глаз не смыкал, все ждал, да ждал. Вот же зараза…

Кузьмич сорвался с насиженного места, рванул в сторону и пинками стал отгонять от меня толстую самку бабочку Р-584 (если проще — Желтую Глазунью с туманных болот Тирсы), которая мечтала лицезреть меня поближе. Со второй попытки Кузьмичу удалось сбить нахалку с траектории полета и она, вопя о продолжающемся произволе со стороны негодяя Кузьмича, убралась в глубину сада.

Кузьмич для порядка подрал горло о толстых и жирных задницах, которые только и делают, что жрут сочные листья, и после этого, с достоинством, приземлился обратно, на забронированное ранее плечо.

— Совсем обнаглели, — обмахиваясь собственными крыльями, пожаловался он, — Поначалу до шариков с антеннами приставали, а как поняли, что от них толку никакого, ко всем липнут.

— Если сильно доставать станут, изолируем, — пообещал я, плотно прикрывая за собой дверь и, проверяя, не залетела ли еще какая тварь… сокровище, то есть, в кабинет.

Кузьмич кивнул, полностью соглашаясь с моим приговором. Всех наглых — в полную изоляцию.

Пока я включал ящик и скачивал почту, Кузьмич проверил мои карманы, залез за пазуху, пощекотал там, пошерстил зачем-то в волосах.

— Не привез? — он завис перед самым носом и жалостливо заглянул в глаза.

— Не привез, — вздохнул я, — Не нашел. Извини.

Кузьмич опустился на край стола, свесил крылышки и загрустил.

Кузьмич не бабочка. Вернее, почти не бабочка. Любой человек, который бы его увидел, сказал бы со стопроцентной уверенностью, что данное существо есть насекомое. Но это не так. Совершенно и абсолютно не так.

Я привез Кузьмича с весьма далекой и очень маленькой планетки, которая находится на востоке Галактики. Года три назад я случайно залетел на этот кусок скалы, болтающийся неприкаянно в пустоте космоса. Атмосферы почти нет, флоры и фауны нет абсолютно. Только Кузьмич, почти дохлый, валялся в единственной мутной на всю скалу луже. Я его и подобрал.

Что там было в его прошлой жизни — не знаю. Кузьмич об этом не рассказывал, да я и не настаиваю. Знаю только, что этот парень с крыльями за спиной, остался один во всей Вселенной. Точно так же, как и я. Именно это нас и сблизило.

Скорее всего, Кузьмич относился к высокоразвитым бабочкам, которые довели свою планету до непотребного состояния. Таких случаев полно. Сначала гадят, где попало, а потом в лужах мутных прозябают.

Почему я спрятал его здесь? Хм. Да стоит Кузьмичу только показать свой носик в обществе, как на него будет тут же открыт сезон охоты.

Бабочка — раз. Мыслящая — два. Разговаривающая — три. Этого достаточно. Я не упоминаю о некоторых других особенностях Кузьмича, которым не перестаю удивляться сам до сих пор.

— Да брось ты, — я легонько толкнул Кузьмича пальцем по плечу, — Когда-нибудь я ее найду. И привезу.

Кузьмич скептически хмыкнул. Эти слова я говорил каждый раз, когда возвращался с охоты. Толку — никакого. Как не было самки, так и нет.

— Полно же самок, — грусть Кузьмича меня расстраивала, — Любого вида и возраста. Или не присмотрел за все это время?

— Да дуры они все, — махнул крылом мой друг, — Мне ж стихи хочется почитать, о звездах поговорить, о науке, а у них одно на уме. Порхать целыми днями, и пыльцу жрать, словно сто лет не кормлены.

— Это да, — согласился я. Во всей моей коллекции не было ни одного, кроме Кузьмича, конечно, экземпляра, который знал бы наизусть большую Вселенскую энциклопедию и читал на ста восьмидесяти трех галактических языках «Илиаду». Хотя, может Кузьмич и брешет о ста восьмидесяти трех.

— Тоска меня съест, — Кузьмич подвел итог началу нашей встречи, тут же забыл про все обиды, и, затарахтев матовыми пропеллерами, залетел в нагрудный карман куртки. Отсюда ему, видите ли, удобнее наблюдать за монитором.

Последние новости за три месяца моего отсутствия ничуть не изменились. Двухсотлетняя война с юго-западом продолжается с переменным успехом. Продолжительность жизни увеличивается за счет новых трансплантатов до трехсот и более. Его Святейшество Император вывихнул руку, подписывая очередной указ. Последняя экспедиция в глубочайший Космос прислало весточку по гиперсвязи, что она всех послала глубоко подальше и уже никогда не вернется.

— Стоп, стоп, стоп… — Кузьмич залягался ногами, требуя остановить мелькание кадров.

Я остановил.

… «На ежегодном конкурсе „Мисс — Великая Галактика“ корона первой королевы досталась девчонке из Ямайского автономного округа». Ничего девочка? Длина ног почти под два. Рожа правда черная, но на это сейчас мало кто обращает внимания. Тебе нравится?

— Нравится. Все что ль? — поинтересовался я. Бзик у него такой.

— Подожди. Момент, — Кузьмич торопливо записывал данные новой Мисс Великой Галактики в блокнотик. Наверняка напишет душещипательное письмо со словами пламенной любви. И наверняка припишет себе метра два с половиной. Любит он это дело.

— Ладно, — я выключил новости и перевел комбинатор в почтовый режим, — Некогда мне.

Кузьмич не обиделся. Значит, успел все записать.

В почте присутствовало три конверта.

Одно от сотрудников Гваделупского национального заповедника со словами благодарности за регулярные переводы. Приглашают посетить их парк и обещают встретить по полной программе. Не получится.

— Не получится, — сказал я вслух.

Кузьмич тут же отреагировал:

— Правильно, что не получится. Кому ты, урод, кроме меня, нужен.

У Кузьмича, если хорошенько рассмотреть его под лупой, морда почище моей будет. Нет, конечно. На морду насекомого не сильно похоже. Скорее, на человеческое размазанное. Но слова правильные говорит. Такому, как я, не сильно обрадуются.

Второе послание было от заказчика, которому я подсунул крокодилье яйцо. Тоже со словами благодарности. Так, мол, и так, спасибо дорогой друг. Пришлось взломать контейнер, в результате чего экземпляр испортился. Чего и следовало ожидать. Просит по случаю сгонять еще разок на ледяной столб и проверить, нет ли еще чего там.

Там больше ничего нет. И тема эта закрыта.

— Это снова то, о чем я подумал? — Кузьмич вопросительно подлетел к правому глазу и укоризненно посмотрел в него.

Я моргнул, не в силах скрыть свой стыд.

— Когда-нибудь они тебя прижмут, — пообещал Кузьмич, — Сколько можно обманывать порядочных людей?

Я тут же пообещал исправиться и отослать бедному заказчику самого Кузьмича, если не заткнется. Кузьмич заткнулся. Ему со мной было слишком хорошо, чтобы менять место жительства на не проверенное.

А вот третий конверт меня заинтересовал. Большая, весьма странная на вид, голографическая печать. Четыре степени защиты от несанкционированного вскрытия, без обратного адреса.

— Что говорит тебе интуиция? — свесил я голову к Кузьмичу, который никак не мог отойти от жестокости моих обещаний.

Он облетел пару раз вокруг мерцающего конверта, попробовал лягнуть его ногой, внимательно изучил печать и глубокомысленно вынес вердикт:

— Брюлики. Очень много брюликов.

Все правильно. Именно в таких вот конвертах приходят заказы, которые могут принести порядочный куш.

— Распечатать конверт, — приказал я, — Личный номер такой-то, такой-то, рабочий пароль там-то, там-то.

Что имеем.

… Дорогой друг… ля-ля-ля… знаем Вас как… ля-ля-ля… пропускаем лирику… по рекомендации… можно и без… хотим…

— … Вот, слушай, — Кузьмич застыл в сантиметрах десяти от изображения письма, превратившись во внимание, — Читаю: — «…можем предложить вам за это сумму, равную…

Кузьмич, потеряв сознание, рухнул на стол.

Я оказался покрепче. Голова, конечно, закружилась, но так, ничего.

Еще раз.

— … предложить вам за это сумму, равную двум миллионам брюликов… Двум миллионам. Двум миллионам. Двум. Кузьмич! Слышишь, двум!

— Слышу.

Кузьмич оправился от удара и теперь, чуть бормоча, внимательно вчитывался в основное содержание письма.

— … найти согласно приложенным координатам…доставить строго конфиденциально до особых распоряжений… руками не трогать… в контакт не вступать…, - перевел дух и продолжил, — … в случае невыполнения условий контракта… посадить на кол… А что это такое — „на кол“.

Этого я не знал, но догадывался, что штука весьма неприятная.

А если все обобщить, то выходило — привалила весьма денежная работа. И, судя по координатам заданного района, очень опасная работа. Нужное место находится в районе Дьявольских Дыр. Место, которое даже правительственные патрули стараются обходить стороной. Творится там всякая чертовщина. Не то, что катера пропадают, флота без следа и без единого звука.

Но, два миллиона… Есть о чем подумать.

— Тут еще фотки есть, — ткнул Кузьмич в значок вложений.

Голографии оказались совершенно странными. Черно-белые, размытые. Что изображено — непонятно. Но ясно, что страшненькое. Вроде кокона. А из него рожица торчит. Тоже страшненькая. Морщинистая. Тоненькая. Именно то, что необходимо привести. Конфиденциально. Не трогая руками и не общаясь. То, за что на кол. Прекрасная перспектива.

— Возьми меня с собой.

Я даже не узнал голоса Кузьмича. Боже мой! Сколько мольбы! Сколько неимоверной мольбы!!! И куда! В Дьявольские Дыры! Со мной!

— Не получится, Кузьмич, — я растер лицо руками, закусил губу и стал тереть щетину на подбородке, — Совсем ничего не получится. И даже объясню, почему.

Кузьмич внимательно смотрел в глаз.

— Ни одна служба проката не даст корабль, который полетит к Дьявольским Дырам. Тем более, с уродом на борту. А если, каким-то чудом, и даст, то тут же сообщит куда следует о подозрительном рейсе. Это раз. Загни свой кривой палец.

Кузьмич послушно загнул свой кривой палец на левой ноге.

— Дьявольские дыры не место для таких, как ты. Слабых и неприспособленных. Но даже если… На границе тебя завернут в титановый контейнер и оправят в Академию на исследование. Себя я тоже не исключаю. Второй палец загибай.

Загнул.

— И кто будет присматривать за бабочками? Дядя Пушкин?

Кузьмич странно так подергался, словно плечами попожимал и выложил свои контр аргументы. Начал он с конца.

— Мне твои бабочки, вот где, — „где“ у Кузьмича находилось в районе пояса, — Про дядю твоего не знаю, а Бемби на что? Как электричество жрать, так все в очередь, а как работать, так сразу Кузьмич? И последнее. Если я найду корабль, ты возьмешь меня с собой?

Тыр-дым, тыр-дым, тыр-тыр-тыр-тыр-дым.

Это я пальцами по столу. Есть о чем задуматься. Скорее всего, Кузьмич знает то, чего не знаю я. Летает по всему дому, сует свой нос, куда не следует, вынюхивает и выспрашивает. К тому же, паПА с ним на короткой ноге. Приятели. Два миллиона брюликов. Корабль. Чистый, без следов. Два миллиона. Потом сказать, что не дождался. А вдруг не врет?

— Ныть не будешь?

Кузьмич ухмыльнулся.

Этот не будет. Я как-то раз на него нечаянно сейф уронил. В сейфе до сих пор вмятина. Даже отпечатки крыльев видны. Это он с виду такой хилый. А так… Кто еще может пару тысячелетий в луже вонючей провалятся, без воздуха и жратвы, а потом быть преданным, словно… Словно… Кто ж у нас преданный то? Да никто. Вот только Кузьмич если.

— По рукам, — я подставил ладонь, и Кузьмич штопором шмякнулся об нее, отмечая заключение сделки, — Так что с кораблем?

Кузьмич потянулся, зевнул.

— Говорят, завтра на Луну, на дачку собираетесь?

— Говорят, — я не понимал, к чему клонит мой друг.

— И говорят, пулятся будете из телескопа?

— Примерно так.

— Ну… — Кузьмич вскинул брови и уставился на меня.

— Ну? — не понимал я. Бывает.

Мой собеседник вздохнул.

— А потом ваш папаша отправит вас туда, куда пульнете. Ежели ответ придет. А не придет, все равно полетите. И отправит он вас на одном из своих…

— … ко…

— … раб…

— … лей!!!

Гениально.

— Гениально, — сказал я, — Гениально. А кто направит нас на путь правильный? Наверно, какой-нибудь маленький, но очень умный герой? Тот, кто засунет куда надо, нужные кому надо, координаты чего надо?

— Много говоришь, — смутился Кузьмич, и тут же пообещал, — Я, конечно, не силен во всей этой муре, но постараюсь. Сделаю все так, что никто…

— Даже паПА…

— Даже паПА твой, естественно, не догадается. Правда, я умный?

— Без сомнения, — кивнул я.

Рано утром, как только над куполом включили искусственное солнце, как-то предписывал в своем завещании паПА, мы, трое братьев, собрались у гаража. Сказать точнее, собрался я один. Братишек доставили грузовым транспортом. Шибко нетранспортабельные. Когда их заталкивали в трюм, сильно упирались ногами, орали что-то о декларации прав на свободу и так далее. ПаПА, глубокомысленно покуривал трубку, кивал головой, со всем соглашаясь, но, тем не менее, торопил с погрузкой.

Я, как обычно, имел при себе только необходимое. Рабочее снаряжение, рабочую одежду и рабочее настроение. Надо ко всему относится философски. ПаПА сказал надо, значит — надо. Чего рассусоливать.

В нагрудном кармане комбинезона мирно посапывал после вчерашней совместной пьянки Кузьмич. Противопоказано ему спиртное. Как пару грамм шампанского выхлебает, злой становится, как собака. Вчера, кажется, покусать меня хотел. Пришлось для порядка в сейф запихать. Да, нет. Так то он порядочный. Скорее всего, из вымершего отряда интеллигентов. Они все такие, интеллигенты. Как пару капель примут, так все, герои, родину их.

Полет до лунных владений занимает немного времени. На хорошем корабле, а у ПаПА был именно хороший корабль, можно добраться за пару часов. Это если без таможен и медицинских кордонов. Но так как мы направлялись в свое собственное поместье, то никаких припонов администрация не чинила. Попробовали бы.

Семейные лунные земли занимали, практически, всю обратную сторону луны.

Как такое получилось? На этот счет в нашей семье имеется старинное предание.

Давным-давно, когда космические корабли летали по ближнему космосу, как утюги на паровом топливе, Луна, тогда еще с большой буквы, как бы принадлежала американской области. Вернее, это сейчас американской области, а тогда, давным-давно, принадлежала стране под названием на три буквы.

Улыбки неуместны. Буквы нормальные.

Так вот. Американцы, по преданию, раньше всех оприходовали лунную поверхность, подняв на ней свой флаг. Полосатый, со звездочками. Ну и жили себе спокойно, припеваючи, считая, что все в порядке.

Но на беду их, жил тогда, давным-давно, один мой предок, пра-пра черт знает какой дед. Умный мужик, с головой. Предание старинное говорит, что в один прекрасный день закралось в его светлую голову сомнение. А был ли мальчик… то есть американский флаг на Луне. Звездно-полосатый. И не мутят ли американцы водичку. Ну, принято так было выражаться в старые времена.

И что делает мой предок! Продает все, что имеет. Дом там, машину на жидком топливе, тапки последние. И на вырученные деньги, брюликов тогда еще не изобрели, сторговывает старый, отслуживший свой рабочий век корабль. Здоровенную бандуру, каких сейчас и не делают.

Заправляет полные баки керосином, или чем там тогда заправляли, нажимает на „старт“ и в течение трех месяцев благополучно летит в безвоздушном пространстве.

Прибыв на Луну, разбивает корабль при мягкой посадке всмятку, спасая только самое необходимое.

Чего уж он там делал с этим самым необходимым, история умалчивает. Известно только одно. Когда, лет через десять, ребятам из нынешней китайской области стало у себя тесновато, они решили предъявить права на Луну. Американцы, конечно в крик. Так, мол, и так, Луна давно наша, и наш звездно-полосатый давно реет на сквозном лунном ветру.

А китайцы не дураки, не поверили, подняли архивы старые и обнаружили, что американцы самые обычные лохи.

Нет, это слово не матерное. В старину так называли глупых граждан, которые не черта не смыслили в законах.

И что же обнаружили китайские ребята?

Американцы в свое время снимали фильмы, статейки печатали, во все трубы трубили, но забыли одну маленькую деталь. Спрятать подальше от глаз людских тот самый флаг, который по всем накладным должен был находиться на поверхности Луны. А не в кабинете у тогдашнего главного руководителя американской области. Президента, стало быть.

Сверили бирочки, проверили по описи, сопоставили факты.

Никакого флага на Луне нет, и быть не может, по той простой причине, что его туда никто отправлять и не собирался.

Большой был скандал. Весьма громкий. Но не в этом дело.

Когда весь мир пронюхал о такой американской подлости, все сразу смекнули, что можно задарма разжиться дармовой землицей. Ну и что, что далековато? Зато места полно, полезных ископаемых навалом, тишина и никаких комаров по осени.

Боюсь наврать, но через месяц после описываемых выше событий, сразу дюжина кораблей, с флагами разных мастей на борту, устремилось к спутнице Земли.

Американцы, конечно, ругаясь, почем свет стоит. Они одно и тоже два раза не любили делать. Китайцы, ругаясь еще больше, потому что их много было. Русские, пьяные, но уверенные в своем человеческом счастье. Японцы, улыбаясь оттого, что они японцы. Немцы, распевая народные немецкие песни об Африке. Украинцы, тихо и незаметно, потому что с салом летели. Французы, загрузив на корабль чуть ли не все население Елисеевскх полей. Испанцы, в трауре, быка последнего на празднике завалили. И прочее, прочее, прочее. Самым последним вылетел маленький кораблик королевства Монако. Но не долетел. Орлиная стая в стратосфере его сбила, за гуся приняла.

Прибывает вся эта ватага на Луну, садится, флаги судорожно распаковывают. Чуть не стреляются друг в дружку.

Выходят на поверхность, и что же они видят?

Посреди лунной поверхности, на дне самого огромного лунного кратера, валяется груда искореженного металла.

Что такое? Кто такие?

Никто не признается. Ничейный.

Ан нет!

У подножия этой самой груды стоит колпак пластиковый, пылью лунной занесенный. А над колпаком… Ах, как призрачны надежды! А над колпаком трепещется грязно-серый флаг неопределенной национальности.

Предок мой не смог придумать ничего лучшего, как прицепить на оторванную от корабля антенну дальней связи майку свою. Зеленую. С надписью " Ай (дальше сердце намалевано) ю". Наверно, по старому, по-иностранному.

Когда ошарашенные ребята из сборной Земли залезли в купол, то нашли там здравствующего моего предка.

Как жил? Так и жил. Огород железяками пахал. Хлеб растил. Козу единственную лелеял. А пил пиво. Сказано же, мужик с головой был. Знал, что на луне (уже с маленькой буквы) воды нет. Ну и взял с собой пару десятков контейнеров с баночным.

Таким образом, по всеобщему мировому решению, нашей фамилии была отписана половина поверхности луны. Почему половина? Все дело в том, что флаг неполноценным оказался. Одну половину флага, тоесть майки, предок мой на платки носовые пустил. А это не положено. За надругательство над флагом половины землицы и лишили.

Но нашей семье хватило и этого.

Вот такая коротенькая история. А то, что потом на луне нашли весьма редкие полезные ископаемые, другая история.

По дороге я немного вздремнул. Люблю поспать, когда не несу никакой ответственности. Это на работе все приходится делать самому. Сам маршрут прокладывай, сам штурвал крути, сам с корабельной нянькой об ужине договаривайся. А здесь, на семейном корабле, красота. И кофе тебе, пожалуйста. И подушечку под голову будьте любезны. Благодать.

Мне снился сон. Один из тех, что частенько приходит ко мне во времена безмятежные, ленивые. Сон о песчаной бабочке.

Звалась она более научно. "Имбрандентус могилес песчаная". Имбрандентус — потому, что страшная. Могилес — потому, что никто не мог найти. А "песчаная" и так понятно. Обитала данная разновидность на пустынной планете сплошь покрытой песком. Мелким и горячим.

За ней тогда половина галактики охотилось. Планету превратили в базарное скопище с сачками. И никто. И ни разу. Хоть бы крылышко. Хоть бы кусочек.

Мне заплатили вперед и сказали: — "Хотим". Не отказываться же от денег.

Пару дней я присматривался. Бродил по горячему песку и наблюдал, как вокруг бурлит людской водоворот. И все, заметьте все, хотят поймать одну-единственную бабочку, которую и в глаза никто не видел. Но все слышали. И, которая, по мнению специалистов, представляла огромную научную ценность. Не говоря о коллекционной.

Посмотрел я на все это безобразие и решил пойти другим, в отличие от прочих любителей, путем.

Выписал с ближайшего стационарного комплекса два десятка экскаваторов. Прикупил, естественно под вымышленной фамилией, взрывчатки. И в одну, весьма темную ночь, а ночи там совершенно темные, рванул, где положено.

Ямище получилась, что тот кратер лунный, здоровый и глубокий. Тут в дело и экскаваторы пошли. Дня два работали.

И откапали. Миниатюрное такое существо, которое от страха зарылось глубоко в песок. Я ее в руки беру, а она так доверчиво жмется и дрожит. И почему "Имбрандентус"? Даже симпатичная. Сейчас у меня живет, в индивидуальной песочнице с жестяным грибком от света.

А заказчику я жабу отдал. Сделал косметическую операцию, прилепил пару полиэтиленовых крыльев и сказал, что такое вот оно удивительное. И ничего, до сих пор на выставках показывают и призы получают. Пишут, благодарят, иногда.

А я, кстати, до сих пор числюсь в Галактическом розыске. Естественно, под вымышленной фамилией. Планета та, песчаная, после моих взрывов, да раскопок, с орбиты сдернула. Но это так, издержки профессии.

Этот сон я так и не досмотрел до конца. Кузьмич растолкал, сообщив, что мы прибыли на конечный пункт.

ПаПА не дал нам очухаться, и сразу потащил в обсерваторию. К тому самому телескопу, которому мы, братья, должны были вверить свои сердечные дела. По дороге братья пытались несколько раз свинтить в сторону и спрятаться в городе, но безуспешно. ПаПА все предусмотрел, и нас оберегали и стерегли четыре дюжины спецназовцев из сил быстрого лунного реагирования. Смешно. Какие же они быстрые, если двигаются как кенгуру, все время подпрыгивая и улетая в стороны.

Квазартелескоп был нашей семейной гордостью. Отгрохали его пару лет назад, потратив на строительство кучу брюликов. Для чего он предназначен, толком никому не известно, но техники говорят, что в ясную погоду можно даже разглядеть, какого цвета пуговицы на купальниках отдыхающих на побережье Декамерона в Близнецах.

Брешут техники. Был я на Декамероне. Там не то, что загорать, выйти на улицу невозможно. В тени восемьдесят четыре, а на свету вообще безобразие. И это по Цельсию. Определенно брешут.

Нас усадили чуть в сторонке от центрального пульта, куда уселся сам ПаПА. Вернее, усадили братьев. А меня как-то старались не замечать. Мирились от безысходности. Морщились, но мирились. Кто ж хочет работу потерять?

Я взгромоздился с ногами в кресло, подпер руками подбородок и стал наблюдать.

Излишне говорить, что Кузьмич в это время выполнял важное негосударственное задание. Я даже представил, как он сейчас, шарахаясь каждой тени, каждого шороха и скрежетания, пробирается, обливаясь холодным потом, в переплетении кабелей к резервной панели управления. Лишь бы успел. Лишь бы успел.

— Дети мои! — паПА закончил совещаться с сотрудниками и обратил внимание свое на детей его. На нас, — Дети мои! Готовы ли вы выполнить волю мою последнюю? Старческую.

За его спиной кто-то хмыкнул.

ПаПА резко обернулся, сурово взглянул на хохотунчика. И все. Смешливый стянул с себя белый берет и понуро побрел драить сортиры. ПаПа не любил, когда над его словами хихикали.

Настала наша очередь держать ответ.

— Готовы, — хор не строен, не тверд, и без особой уверенности.

— В таком случае, — продолжил паПА, — через минуту настройки будут закончены, и вы сможете выбрать свою судьбу. Где-то в просторах Галактики ждут вашего сигнала. И вы, верные сыны мои, достойные фамилии своей, сделаете сейчас самый важный в жизни шаг.

Вениамин плакал. Тихо. Почти скулил. Жорка держался получше. Уставясь в пол, грыз ногти. Я? Я ничего. Главное, чтобы Кузьмич успел.

— Веня, давай.

Старшего подвели к пульту под руки. Его большое, здоровое тело, казалось, ничего не чувствовало. Он перестал плакать. Только губы, полные и еще влажные, чуть подрагивали, выдавая то непомерное беспокойство, которое он испытывал. Почти не глядя, надеясь только на судьбу, он вытянул вперед указательный палец, и ткнул прямо в центр изображения Великой Галактики.

И тотчас же пришли в движение тысячи микросхем, тысячи механизмов квазар телескопа. Огромная энергия сжалась в маленький, почти невидимый луч света и метнулась в сторону звезд.

Бесчувственное тело валится на пол, чьи-то руки стараются поддержать его, но ничего не получается. Тело, не приходящее в сознание, оттаскивается в сторону, освобождая очередь.

Конец первого акта.

Жорку никто силком к панели не тащил. Дошел сам. Почти твердым, чеканным шагом. Только капельки пота, заметным потоком отмечающие его путь, говорили о том, что и средний немного не в себе.

Он изучал карту минут десять. Буквально лег на нее животом и пристально вглядывался в мерцающие точки, на одной из которых скрывалась его судьба. Точки были одинаковые, но, тем не менее, Жора продолжал настойчиво водить толстым пальцем от одной звезды к другой. Наконец, когда терпение паПА готово было лопнуть, Жора, счастливо улыбаясь, придерживая палец в одном ему известном месте у самого края карты, заявил:

— Здесь.

И второй луч, невероятной мощи и силы, из скатанного маленького солнца и кучи брюликов метнулся в сторону, выбранную средним братом.

Конец второго акта. Ничего интересного.

Не дожидаясь, пока меня пригласят индивидуально, я спрыгнул с кресла и засеменил к центральной доске.

— Тебя подсадить? — поинтересовался паПА с высоты своего роста и положения.

Я категорически отказался. Не хватало, чтобы меня, лучшего в своей профессии подсаживали.

Кряхтя и ругая производителей техники, я вскарабкался куда положено.

Вот она — Великая Галактика. Местами светлая — изъезженная вдоль и поперек. Местами темная — непонятная. И где-то, где-то, где-то…

Где этот зараза Кузьмич?!

— Да здесь же я, здесь.

Кузьмич, извиваясь всем телом, выполз из какой-то щели и юркнул, пока паПА не накрыл, ко мне в карман. И уже оттуда показал — все в порядке.

Я, не глядя на карту, тиснул на ней отпечаток пальца и, закончив дело, спрыгнул на пол.

ПаПА с некоторой подозрительностью смотрел на меня. Пусть смотрит. Я его прихоти выполнил. Кто виноват в том, что луч может сбитьсяя с намеченного курса и улетел черт знает в какие края. А может это судьба?

— Вот и все, — паПа хрустнул пальцами, — Спасибо за работу. Все свободны.

Отпустив персонал, он подошел к нам. Вениамин уже пришел в себя и теперь, приняв жизнь как необратимое, выглядел достаточно хорошо.

— Все прошло удачно, — сказал паПА, усаживаясь рядом с нами, — Если ничего не случится, то к вечеру вам ответят, и вы узнаете, кто они, счастливицы, получившие ваши сигналы. Костя, ты что? С тобой все в порядке?

Со мной было не все в порядке. Мой тщательно задуманный план рушился. Как я, специалист высочайшей пробы, мог пропустить этот пунктик? Сигнал важно не только послать, но не менее важно получить его обратно. А кто там, в этой чертовой вселенской дыре, куда я собирался, мне ответит? Бабочка? Очень, очень, очень смешно.

Кузьмич, почуявши неладное и, сам, сообразив, в чем дело, тихо присвистнул. Свисти, Кузьмич, свисти. Не получим обратно сигнал, выгонят нас с этого дома на помойку. ПаПА все может простить, но только не обман. Как есть на помойку.

Я помахал в воздухе рукой, показывая, что у меня все в норме. Так, закружилась от счастья голова.

— А как только ответят, — продолжил паПА, — готовьтесь лететь за суженными.

С этими словами он как-то странно рассмеялся и ушел.

Пока братья обсуждали психическое состояние паПА, я отошел в сторону, и вытащил на свет божий Кузьмича. За крылышки. Он старательно упирался, не желая вылезать из кармана, но человеческой силе противостоять не мог.

— Значит, говоришь, гениальный план? — держа его перед собой за сложенные крылья, ехидно спросил я.

Кузьмич перестал трепыхаться и удивленно уставился в глаз.

— Это я говорил "гениальный план"? Это ты говорил "гениальный план". Я тебе, как лучшему другу, как отцу родному, как богу, как высшему разуму и…

— Все заткнись, — прервал я его, — Думай лучше, что делать станем?

— А чего тут думать, — возмутился Кузьмич, — Я свое дело сделал, сигнал куда надо послал. А теперь твоя забота. Да и беда какая? Ну не придет обратно, этот поганый сигнал, что с того? Всегда сказать можно, что техника барахлит. Или, эти, как его, черные дыры помешали. Во вселенной много всякого неожиданного имеется.

Прав Кузьмич. Вывернуться всегда можно. Только как потом паПА в глаза смотреть? А с другой стороны, один раз сделал, второй чего ж не сделать. Прорвемся.

Вечер наступил подозрительно быстро. Толи паПА распорядился пораньше лунное светило отрубить, толи ожидание время так коротит, но не успел я, как следует, подготовиться к позору, как нас вновь собрали. Теперь уже у приемного экрана.

Кроме нас, четверых в комнате никого не было. Мы, три пригорюнившихся брата. И паПА. Кузьмич в счет не шел. Слишком мелкий для счета. Да и находился он здесь чисто с секретной миссией.

Когда загудел зуммер оповещения, все мы, включая и паПА, вскочили на ноги.

Голос диспетчера возвестил:

— Получено первое сообщение. Район Дальних Пошехонских Псов. Канал чист, изображение устойчивое. Периодичность постоянная. Исходный сигнал за номером два.

Жоркин, значит.

— Вывести сообщение?

— Пожалуйста.

Краем глаза я заметил, как побледнел Жорка. Дело понятное. Судьба решается.

На экране немного, минуты две, порябило, а затем, наконец, появилось нормальное изображение.

В каком-то достаточно просторном на вид помещении, предположительно, зале, за огромным столом сидело человек шесть. Именно человек, с чем можно было поздравить среднего брата. Вид у сидящих был стандартный. Рост, полнота, размер обуви. Выражение лиц — приличное.

Судя по обстановке помещения — зала, народ богатый и без комплексов. На стенах, наряду с мордами подстреленных на охоте животных, имелась парочка человеческих черепов.

В общем, во всех отношениях приятные люди.

Ребята, уловив, что связь с нами установилась в должных параметрах, встали с кресел и слегка поклонились. Культурные, значит цивилизованные. Черепа на стенках еще ни о чем не говорят.

— Мы рады приветствовать представителей далекой столицы Земли.

Мы также, дружно повскакали с мест, исполнили реверанс. Ответил за всех паПА:

— От нашего имени Земля шлет привет вам.

Далее последовал получасовый обмен любезностями. Обычная процедура. Вы ребята, замечательные. Конечно, мы тоже неплохие. Здоровья, счастья, успехов в работе. И о погоде. Тоска.

Когда сторонам надоело раскланиваться, перешли к делу.

ПаПа еще раз повторил содержание послания. Как-то странно выразился о том, что у нас имеется некий таинственный "петушок", а у "вас курочка", и вытолкал на середину Жорку. После чего еще полчаса заливался о его достоинствах, не забыв упомянуть о фамильных богатствах и положении в обществе.

Ребята с той стороны кивали и улыбались. Понравился им Жорка, спору нет.

Наконец, приступили к рассмотрению кандидатуры невесты. Вступительное слово взял, по всей видимости, ее папаша. Бородатая личность с расплющенным носом.

— Мы, Верховные Правители планеты Снурк, благодарим за оказанную нам, снурянам честь породнится с вашим родом. К великому сожалению курочек у нас нет, — паПА закашлялся, — Но есть кое-что получше.

Бородатый мужик вскочил с кресла и завизжал так, что один из репродукторов вышел из строя:

— Привести сюда наследницу королевства! Доставить немедленно! Ногами шевелить! Головы откручу!

И так далее в такой же поверхности.

ПаПА обернулся к Жорке и сквозь улыбку сказал:

— Повезло тебе с будущим тестем. Сразу видно, из вельмож.

Жорка ничего не ответил, пытаясь в это время рассмотреть появление своей будущей жены.

Пока ее доставляли до места контакта, бородач немного утихомирился, и уже вполне спокойно вернулся к теме нашей беседы.

— Красавица! Каждое утро делает зарядку. Принимает активное участие в общественной жизни своего великого народа. Учится в самом высшем учебном заведении страны. И просто душка.

Вот это самое "душка" Жорку и доконало. Он весь превратился в улыбку, почти прилип к экрану и ему теперь ничего не хотелось кроме одного. Увидеть и обалдеть от счастья.

Загремела музыка, распахнулись двери-ворота на заднем плане, и, под радостные улыбки снурчанов, появилась она.

Она была действительно такой же прекрасной, как ее описывал папаша. Достаточно стройная, достаточно упитанная, в меру подвижная.

Все. Ничего больше сказать о наследнице королевства нельзя. По той простой причине, что была она с ног до головы закована в железо.

Только две маленькие дырки в чугунном шлеме, из которых таращились на свет два вылупленных глаза.

Наследница самостоятельно передвигаться не могла. С боков ее поддерживали четыре здоровенных полуобнаженных мужика, еще двое поочередно переставляли ноги, а седьмой вертел ее головой.

— Наследница королевства и всей планеты Снурк — распрекраснейшая Джу Р Р Бенс!

При этих громогласных словах, сопровождающие будущую королеву планеты брякнулись на пол и забили поклоны.

Принцесса несколько секунд пыталась удержать равновесие, затем, что-то провизжала, и плашмя, даже не перегнувшись, рухнула на пол. Мраморный и красивый. Мордой. Лицом, то есть.

Замолкли фанфары, наступила тишина.

Положение спас бородатый мужик-папаша. Пинками он поднял прислугу, отдал пару десятков распоряжений и только после этого повернулся в нашу сторону.

— Камфуз, — пояснил он, — Им всем отрубят сегодня же голову.

Правильное решение. Цивилизованное.

Принцессу, общими усилиями поднятую с мраморного пола, подтащили к столу и усадили.

— Не правда ли, хороша? — поинтересовался ее папаша, довольно потирая руки.

— Хороша-то, хороша…, - начал было возмущаться Жорка, но его прервал паПА. Лучший специалист по общению во всей Великой Галактике.

— А не могли бы мы, уважаемые смурчане…

— Снуряне, — вежливо поправил его отец невесты визгливым окриком.

— Снуряне, — согласился паПА, — Не могли бы вы показать ее прекрасное лицо. Мы, конечно, верим, что наследница и принцесса хороша собой, но в нашем мире принято один раз увидеть, чем семь раз услышать.

Это он здорово сказал. "Лучше один раз посмотреть, чем семь раз послушать". Наверняка не сам придумал, а в своих археологических находках раскопал. Но все равно здорово. Что же скажет вторая сторона?

Вторая сторона сделала удивленные глаза, загалдели, замахали руками.

— Как можно! Позвольте! Оскорбление нации!

Бородатый их всех быстро успокоил. Мол, земляне не правы, обычаев наших не знают. Да и далеко. Сейчас не достать.

— Согласно древним обычаям Снурк, наши женщины не могут показывать никому своего тела.

— А мужу? — влез Жорка.

— И мужу, прежде всего, — бородатый выставил перед собой поднятый мизинец и наставительно продекламировал, — "А иже покаже рожу мужу, что негоже, то рожу в сажу и в стужу наружу". Методом отсечения головы у обоих супругов, — добавил он.

Но паПА не сдавался.

— И вот так она всю жизнь? — видел бы кто в этот момент лицо паПА, привыкшего к свободе.

— Именно так всю жизнь, — кивнул бородатый мужик, — И в радости и в горе. И днем и ночью. И помыться и на двор сходить.

— И как…

Бородатый быстро сообразил, о чем разговор.

— Насчет продолжения рода сомневаетесь? Никаких проблем. Имеется специальная дверца. На замке и с секретами. Только смазывать нужно не забывать. Ржавеет сильно. Ключи в комплекте в бордачке. Домкрат прилагается. Ну, так что, берете?

Жорка поначалу замахал головой. Мол, не согласен на груде металлолома жениться. Но потом подумал, вспомнил о наследстве и обречено кивнул.

— Давайте. Чего уж там.

Естественно, тут все сразу и обрадовались. С той стороны песни начали петь во славу жениха и невесты. Даже сама невеста попыталась помахать Жорке металлической рукой, но ничего у нее не вышло, а только морду своему папаше ненароком расквасила. Но на это, в пылу радости, никто внимания не обратил.

Дальше совсем неинтересно. Договорились о Жоркином прилете с подарками. О сроках. О месте проведения торжественной церемонии. И распрощались.

Как только погас экран, паПА с шумом выпустил из себя воздух и обессиленный присел в кресло.

— Повезло тебе, сын. Ох, как повезло.

— Чего ж хорошего, — заныл Жорка, все еще глядя в пустой экран, — Мне ж с ней жить, а не вам, отец. А вдруг ржаветь начнет? Как тогда перед ее родичами ответ держать.

— Дурак ты, сын, — махнул паПА рукой, — Каждый нормальный мужик только и мечтает, чтоб его жену, вот так, по самый кончик носа в кандалы. Ты посмотри, какие преимущества, — и стал загибать пальцы, — Рогов не наставит. Из дома родного ни шагу не сделает. По морде твоей, дурной, не надает. На одежду, да на стекляшки всякие затрат никаких. Знай только, почаще в маслице макай, да смотри, что б не захлебнулась. Усек?

Жорка у нас орел. Усек не сразу. А когда врубился в свое счастье, то повеселел. Ну и что ж, что непонятно какая? Зато смирная, да покладистая.

— Есть еще сообщение. Из созвездия Ложкаря. Орбитальный комплекс. Корпорация "ФАЗ А" Канал чист, изображение устойчивое. Периодичность постоянная. Исходный сигнал за номером один.

— Через две минуты соединяй, — распорядился паПА и стал быстренько приводить себя в порядок. Поправил косоворотку, стряхнул с кепки пыль, подтянул поясок. Прикрикнул на нас, — Что стоите остолопами. Хоть причешитесь. С достойными людьми общаться будем. "ФАЗ А". Слышал, слышал.

— А что слышал? — заинтересованно встрял Вениамин, старательно приглаживая волосы. Искусственные, желтые, по последнему слову моды и техники.

— А много чего, — неопределенно пояснил паПА, — Слышал, крупными деньгами ворочают. Еще слышал, пиратством в космосе промышляют. По торговым трассам засады устраивают. Сброд всякий беглый привечают. Но и на расправу скоры. Любт утюгами забивать.

Вениамин сказал задумчивое: — "Хм", - из чего стало ясно, что этот народ ему не слишком нравится.

Засветился экран. И мы, все четверо, разом отпрянули от него на безопасное расстояние.

— Здорово, мужики!

Весь экран, а в нем, слава богу, тридцать квадратных стандартов, заполняло одно лицо.

— Здорово, говорю!

Лицо явно женское. Да… Скорее всего именно женское.

— Оглохли что ли?

Голос точно женский. Хриплый, но женский.

— Эй, женихи! Я с кем разговариваю!

Лицо немного отстранилось от экрана и стало более похоже на лицо. Несомненно, перед нами стояла представительница женской половины населения. От восьмидесяти, до годков эдак ста сорока. Зрелый возраст, ничего не скажешь. Фигура от земных стандартов отличается не сильно. Конечно, не как та стюардесса, но тоже ничего. Все при себе. Вот только… Как бы помягче… Шибко страшненькая. И старенькая, даже поношенная, на вид. Но дочка у нее должна быть на загляденье. Привалило же Веньке.

— Здрасть, — наконец сообразил паПА.

— Здрасте, проснулись, родимые, — тетка совсем удалилась от экрана, уселась перед здоровым зеркалом и стала наводить красоту, не забывая общаться, — Получили на досуге вашу голофонограмму заказную. Дело хорошее. Ну, так кто ж из вас жених?

ПаПА хотел кивнуть на Вениамина, но не успел.

— Уж не ты ли, тот, который в кепке? — молвила дива, — Староват что-то. Ах, не ты! Ну и слава черной крысе. Тогда наверно ты? Улыбчивый.

Жорка, не переставая щериться, замотал головой.

— Не-а, я уже. Занят.

Тетка прекратила малеваться и уставилась на меня. Аж мурашки по коже.

— Если не ошибаюсь, то вижу среди вас урода? — лицо ее приняло брезгливое выражение, — Ты что ж это старик, жениха-урода нам подсовываешь? Думаешь, что за твои брюлики мы согласимся принять в нашу уважаемую бандитскую семью неполноценного? Да за кого ты принимаешь нас? А?

ПаПА принимал их за порядочных людей. Об этом он и поспешил сообщить тетке. А заодно и представил именно самого жениха. Тоесть Вениамина. И даже погладил его по голове, что уже не делал лет двадцать. Ошалел, стало быть.

— Ах, этот! — тетка поднялась из-за зеркала, потянула складками, захрустела задумчиво костяшками пальцев, — Этот вроде бы не урод. Пусть подойдет поближе.

Вениамин мелкими шашками затрусил к экрану, как и было велено.

Тетка долго изучала его, заставляя поворачиваться в разные стороны, открывать рот, приседать, отжиматься, читать стихи, петь песни и шевелить по возможности ушами.

— Ну, что ж, — сжала она чопорно губы, — Этот экземпляр подойдет. Мы согласны. Если не ошибаюсь, этот симпатяшка сам намерен забрать невесту?

— Хотелось бы для начала узнать…мм… некоторые подробности о самой невесте! — паПА любил нас всех и обо всех заботился одинаково. Не спихивать же, Вениамина кому не попадя.

— Смешные вы мужики, — неприятно так засмеялась тетка, — Все то вам знать надо. Ну что сказать. Баба, как баба. Три системы в руках. Ежемесячный доход… цать брюликов. Не свистите, сглазите. Что еще. Одинокая. Очень одинокая. Мужикам ведь чего надо? Брюлики. А любовь? А нежность? А цветы на могилку, тьфу-тьфу, чтоб не скоро.

Тетка немного всплакнула. Мы ее не перебивали.

Она закончила рыдать, вытерла слезы, высморкалась.

— Так что прилетайте побыстрее. Будем ждать с нетерпеньицем. Невеста хороша, словно ориехонская труба.

— И красивая, — у Вениамина дурная привычка закатывать глаза и мечтать раньше времени. Узнал бы для начала, что за труба такая.

— Знамо дело, — согласилась тетка, — Красивая. Мне мужики всегда говорили — красивая ты да одури.

У Вениамина есть еще одна дурная привычка. Если он закатывает глаза в потолок и начинает мечтать, то уже ничто не может оторвать его от этого важного и увлекательного занятия. А зря.

ПаПА не стал выводить Веньку из транса и объяснять, что тетка, это и есть та самая невеста, о которой здесь было сказано немало добрых и нежных слов. Полетит, сам разберется. Может тетка и ничего. Только с виду вредная, да страшная. Зато богатая и мужиков любит.

Поглядывая вполглаза на старшего сына, паПА визуально ударил с теткой по рукам, быстренько договорился о деталях, и прекратил связь. В этом деле развозить нечего. Что получилось, то получилось. Никто не тянул за трясущиеся Венькины пальцы тыкать именно в созвездие Ложкаря. В орбитальный комплекс корпорации "ФАЗ А". И тем более лыбиться ее хозяйке. Сам виноват.

На этот раз паПА отдувался гораздо дольше. Тяжело старику. Трех отроков женить, это вам не курганы столетние раскапывать.

Пока паПА приходил в себя, я попытался незаметно покинуть помещение. Но, к своему сожалению обнаружил, что выход блокирован превосходящими силами правопорядка, которые при моем появлении взяли меня на мушку и настоятельно посоветовали вернуться туда, откуда я только что появился. Пришлось подчиниться. Чему несказанно был рад паПА.

— Теперь дождемся твоего ответа и дело сделано.

Эх, паПА, паПА. Знал бы ты, как долго придется ждать. Кто ж ответит? Вселенная существо неодушевленное.

Я уселся в самом дальнем углу комнаты, подальше ото всех. Кузьмич мирно посапывал в кармане, подложив под голову расческу и накрывшись носовым платком. Вот уж кому печаль не печаль. Спит, и видит прекрасные сны о своей разрушенной планете.

Вениамин и Жорка развалились в креслах. Обсуждают полученные кандидатуры. И уже спорят, кому больше повезло. ПаПА у экрана. Курит и ждет сообщения для своего непутевого сына урода.

Ждали почти шесть часов. Пока я не решился рассказать паПА всю правду. И именно в тот момент, когда я поднялся, чтобы повинится, динамики всхлипнули и возвестили:

— Сообщение. Третье. Сигнал не стабилен. Район не индефецирован. Одну секунду…

В динамике замолчало.

Кузьмич, высунул заспанное лицо из кармана, посмотрел на меня:

— Ну, ни хрена себе! Ты что-нибудь понимаешь? Что за шуточки?

Ничего я не понимал. Ответа на мой сигнал просто не должно было быть. Это совершенно чужой район. И никто там жить не может. И не должен. Из соображающих, имеется ввиду. Бред какой-то.

— Дополнительные данные, — захрустели динамики, — Расшифрован район отправки. Это… Дьявольские Дыры?!

— Дьявольские Дыры? — переспросил паПА.

— Проверяем… Все правильно. Дьявольские Дыры. По всем параметрам запретный район.

ПаПА нахмурился. В его комбинации произошла неувязочка. Бедный паПА. А как все хорошо начиналось. Старших пристроили чин чином. Никаких неприятностей и неожиданностей. Все, как заложено в программе. А с младшим, со мной, то есть, все не как у людей.

— Ничего не понимаю, — сказал паПА.

— Ничего не понимаю, — пропищал Кузьмич.

— Да, ладно, паПА, — сказал я, тяжело вздохнув, и постарался придать лицу возможно более печальное выражение, — Дыра, так дыра. Может быть неплохое место.

Это я зря про неплохое место. Каждый пацан в Великой Галактике знает, что Дьявольские Дыры проклятое созвездие. Лет двести назад в ту область послали исследовательскую экспедицию. Сто пятьдесят человек отборных сорвиголов. Лучших специалистов в своем деле.

Вернулись. Причем все до одного. Но, постаревшие лет на двести. Седые, замкнутые. Ни одного слова. Только молчание и испуганные глаза.

Раз такое дело, послали разобраться флот. Не простой. Самый что ни на есть боевой. Двадцать крейсеров последней разработки.

Через пару месяцев вернулся всего один. С единственным оставшимся членом экипажа. И то мертвым.

Вот такая грустная история. Район Дьявольских дыр объявили запретным до соответствующих распоряжений. Опоясали его тройным слоем минных полей, понатыкали вокруг дозорные станции и постарались забыть о самом большом позоре за всю историю Земной империи.

ПаПА только развел руками. Он сам придумал эту историю, и сейчас, должно быть, винил себя за свои идеи.

— Не волнуйся паПА, — постарался я успокоить старика, — Может быть, действительно, там я найду то, что не смог отыскать здесь. Давай-ка лучше, посмотрим, кто там балуется.

ПаПА кивнул, соглашаясь. Он всегда соглашался со мной. Ведь он мой паПА.

Экран вспыхнул, словно разбитая радуга. Заискрил разноцветными искрами, заплясал звездным хороводом. И стал черным. Словно уснувшая вселенная.

— Что случилось? — поинтересовался паПА, — Где изображение?

И словно в ответ на его вопрос, в непроницаемой темноте сообщения загорелись два огонька.

Они моргнули, чуть притухли, и стало понятно, что на нас, из глубины вселенной смотрит кто-то или что-то.

— Мы получили ваше послание.

Голос заставил меня вздрогнуть. Собственно, это был и не голос, а шепот. Растянутый и… какой-то разъедающий душу. Неприятный, в общем, шепот. Но вздрогнул я по другой причине. По всем приметам выходило, что в самое ближайшее время мне предстоит встретиться с обладателем этого голоса. И здесь шутками не обойдешься. Сигнал посылал? Посылал. На невесту подписывался? Подписывался. Фамильное состояние душу греет? Еще как. Не хочешь слетать и посмотреть? А по морде? А межпланетная война?

— И у нас есть то, о чем вы просите.

Лично я еще ни о чем не просил. И не надо громких фраз.

— Покажите существо, которое прибудет к нам за тем, что вы просили.

Как загнул сволочь. Это я то существо? Тогда, кто же он?

ПаПА легонько пихнул меня навстречу экрана. Кажется, он сам ошалел. И было с чего. Родного, хоть и непутевого сына посылать неизвестно куда, непонятно к кому, да еще и непонятно за какой такой фифой.

— Ну я, я получу, — дался мне этот чертов заказ. Прожил бы и без двух миллионов брюликов. А теперь, что?

Горящие глаза на экране скакнули вниз и уставились на меня.

Я задрал подбородок, повернулся анфас, попрыгал, помахал руками.

— Ну, как, подхожу? — нагл, до чего же я стал нагл. Так ведь страшно, вот и наглею.

Глаза еще несколько секунд проводили досмотр, затем, толи послышалось мне, толи и в самом деле, усмехнулись и изрекли.

— Этот подойдет.

И ведь стало мне чертовски приятно, что подхожу я этим уродам. По всем пунктам и категориям. Значит не совсем пропащий. Значит еще о-го-го. Но все равно, страшно.

— За чем полечу-то? — шмыгнул я носом, — хотелось бы взглянуть на счастливицу.

Глаза снова, а может, и показалось, в очередной раз, хмыкнули.

— Посмотри…

Потом исчезли, оставив черноту. И появилась она, по всем приметам моя будущая супруга.

ПаПА согнулся пополам. Его стало плохо. Про братьев и говорить нечего. Давно валялись без памяти, только ногами дрыгали. А я, я стоял окоченевшим столбом и смотрел на нее.

Это было самое страшное существо на свете. Да и в темноте тоже. Нет, неправильно. Не страшное, а уродливо ужасное. Как… Сейчас… Как… Ну не знаю… Просто кошмар.

Но! Скажу совершенно секретную вещь. Я не упал в обморок только потому, что эта уродина являлась вылитой копией с той голографии, которая была приложена к контракту на два миллиона брюликов.

Я профессионал. Я не какой-то там заштатный любитель. И я сразу понял, что попал в десятку.

План такой. Забираем крошку без боя, неважно, бабочка она или кто, дожидаемся появления заказчика, спихиваем куколку, получаем брюлики и черт с ним, с наследством. Зато честь соблюдена, задание выполнено, а паПА скажу, что по дороге сдохла.

Тихий звук, словно колокольчики. Где-то далеко, далеко. Словно кто-то касается их осторожно, заставляя издавать небесные звуки.

— Ты понравился ей, — два горящих глаза появились снова, — И она рада видеть тебя.

А я как рад. Особенно, что нормально не разговаривает. Но с другой стороны — ведь соображает что-то. Разумная видать.

Я еще раз посмотрел на разговаривающую колокольчиками.

Определенно, она бабочка. Тут сомнений быть не может. Структура кокона указывает на то, что это не ночной халат, а самая что ни наесть настоящая органика. Разговаривает? Бабочки — как и люди, бывают глупыми и умными. Эта видать из последних. Ничего удивительного. Кузьмич — пример наглядный.

Но вот лицо… Нет, я не брезгливый, но что бы такое! Муха приплюснутая. Впрочем, что объяснять. Мне с ней не жить, мне на нее и не смотреть.

Вот глаза у нее — да. Здоровые! Красные! И не моргают. Полный набор.

— Я тоже рад, так сказать, видеть в лице этой… мм… вот… всех представителей женского населения вашей планеты.

— Она единственная.

"Я не понял!" — подумал я.

— Я не понял, — скакал я вслух, — Что значит, единственная?

Глаза как-то странно вывернулись, взглянули на страшненькую "не знаю как назвать".

— Просто единственная.

— Тогда может не надо. А? Оставьте себе. Я уж как-нибудь сам…

Два горящих пятна уставились на меня.

— Выбор сделан. Она ждет тебя. И… не надо ее обманывать.

Где-то вдалеке вновь зазвенели колокольчики. И гадом буду, но я понял, что они говорят мне. Но не скажу. Личное это.

— Ладно, — была, не была, — не обману. Прилечу, как только смогу. Готовьте посадочную полосу. С первым почтовым сразу к вам.

Глаза по-дурацки так поморгали и исчезли. А вместе с ними и существо, за которым в самое ближайшее время мне предстояло лететь.

ПаПА долго не приходил в себя, а когда, наконец, смог реально воспринимать действительность, пригорюнился. Своими собственными руками он посылал на верную смерть сына младшего, сына любимого. Я утешал его, как мог, приводя всевозможные доводы о безопасности данного мероприятия. И заодно готовя его к тому, что доставленный товар может по дороге испортиться, пропасть, и прочее.

ПаПА, добрая душа, пообещал предоставить мне самый лучший кораблю, который только найдет. Что и требовалось.

Я, конечно, был немного смущен. Гениально разработанный план то и дело давал трещины. И чутье говорило мне, что таких трещин впереди ждет очень и очень много. Да, и по правде сказать, было немного стыдно. Но всего минут пять. И то не сильно.

Сборы были недолгими. Да и что нас собирать-то? Современные корабли дальней переброски оборудованы всем, чем можно. Начиная от запасной зубной щетки со сменными электромассажерами, всевозможным оружием, и неприкосновенным запасом туалетной бумаги.

Прощание тоже не затянулось. ПаПА, сославшись на неотложные дела в Египетской области, что-то у них там разваливалось, отбыл. В напутствие только сказал:

— Вернетесь без жен, на порог не пущу. Тебя, Костя, — меня то есть, — касается в первую очередь. И не вздумай ее где-нибудь спихнуть. Я тебя знаю. В люк и концы в космос. У меня не пройдет.

Чем окончательно испортил мне настроение.

Тянуть с отлетом я не стал. Смотреть на сочувствующие лица братьев не хотелось. Да и сроки по контракту были поставлены достаточно конкретные.

Часа через четыре, задраивая люки, я уже блаженно улыбался, предвкушая небольшое и романтическое путешествие на одного. Кузьмича я нечаянно забыл кладовке, двери которой завалил шкафами и тумбочками. Никто не помешает мне как следует отоспаться. Никто не станет приставать с просьбами поболтать или поиграть в дурацкие игры.

Полчаса на предполетную проверку. Две минуты на разгон и прощай Солнечная система. Да. Вот все так просто. Раз, и за сотни тысяч стандартных земных от точки взлета. Это раньше нужно было пыхтеть полгода, пока из б.у. (бывшей в употреблении) Солнечной системы вылетишь. Сейчас все проще. Но с другой стороны пропала романтика.

До границы системы корабль прыгал в несколько этапов. Ничего интересного не происходило. Пришлось пару раз дозаправится. Кораблик хоть и прыткий, но кушал горючку, как трансконтинентальный суперлайнер класса "Japoro JET".

Куда только империя катится? Полгода назад горючка стоила шестьсот брюликов за контейнер. А сейчас! Девятьсот! С такими ценами человечество долго не протянет. На каждой космической заправке очереди по два световых года. А обслуживание. Я спрашиваю, разве такой должен быть сервис? Сам залазишь в скафандр, выходишь в открытый и заправляешь. Ну надо же! Мало того, что постоянный недолив, к этому можно привыкнуть, так ведь ветоши жмотятся дать. Не говоря уже о роботах-погрузчиках.

А потом спрашивают, кто заправки в глубоком космосе поджигает? А вот такие, как я и поджигают. Обиженные и нетерпимые к проявлению хамства.

Приятным событием оказалось появление на корабле Кузьмича, который подло выбрался из кладовки, и незаконно пробрался на борт. В свободные от прыжков минуты, и в свободные дни от поджигания заправок, мы с Кузьмичом проводили в интеллигентных беседах. Обычно он орал на меня за то, что не прихватил с собой достаточного запаса сухарей. Я же за то, что Кузьмич тайным образом пробрался на корабль.

Мало того. Чтобы уберечься от вездесущих роботов-контролеров, он спрятался в блоке управления полетом, предварительно выкинув оттуда координатный центр. Это такая штука, которая помогает не потеряться в космосе и поддерживает сеансы дальней связи. И, как следствие, пока я не разобрался в чем дело, мы проплутали в бескрайних просторах пару лишних недель.

На что умный Кузьмич мудро изрекал:

— Коротко история Вселенной сказывается, а дело долго делается.

За что непременно получал по крыльям.

Долго, не долго, но семь контейнеров с горючкой спалили, семь созвездий за спиной оставили. Но прибыли, наконец, на границу.

Великая Галактика свято оберегала покой своих границ. Если бы какой-нибудь враг неизвестный попробовал без санкции Большого парламента пересечь святая святых, то ему непременно повстречались бы на пути тридцать три боевых крейсера, с непременным флагманом впереди. Стандартная боевая команда у каждого космического блокпоста. А этих блокпостов по границе понатыкано — видимо, не видимо. Ни комета не проскочит, не метеорит не пролетит. Да и, правда, сказать, редкий астероид до середины млечного пути долетал. В раз наваляться стандартные боевые команды, словно мухи, и в клочья недруга.

Так что я всегда с уважением относился к границе.

Северный блок пост, к которому я подлетал, находился на южной стороне от западной оси мирового пространства.

На просьбу Кузьмича объяснить, как такое понимать, я не реагировал. Неучем рос, неучем и помрет. Это ж и дураку понятно. Есть ось мирового пространства. У оси есть запад. Куда ж ему деваться, западу-то? Вот так. И от запада, к южной стороне ровно восемь мегастандартов с учетом восточного направления смещения. И все.

Сам блокпост представлял металлическую болванку размерами — неважно какими, но здоровыми. Пятьсот человек персонала, сорок пристаней, неограниченный сектор обстрела и контроля.

Единственное, что меня беспокоило, как примут меня на этой металлической болванке. Хоть на моем корабле и имелись опознавательные знаки столичной планеты, но данный факт особой роли не играл. На блокпостах не слишком дружелюбно относились к столичным гостям. Называли нас землян по обидному — земелями, А если принять во внимание мой статус, то от посещения приграничного поста я не ожидал ничего хорошего.

Еще на дальних подступах к блокпосту ко мне пристроились парочка перехватчиков. По каналу ближней связи меня предупредили, чтобы я не трепыхался по сторонам, и следовал по вектору посадки. А чтобы я не передумал, перехватчики выпустили по ракете, которые бабахнули в непосредственной близости от дюз, нанеся мне тяжелые моральные потрясения, а самому кораблю незначительные повреждения в виде отвалившейся кормы.

Ребята с перехватчика выругались на всю Галактику, потом вежливо попросили извинения, ссылаясь на неточность наводки.

Я их извинения слушал в пол-уха, занимаясь спасением корабля, который, потеряв три четверти рабочего веса, кувыркался, как последний допотопный катер времен второй галактической войны.

Через пятнадцать минут, поняв, что можно попрощаться с семейной собственностью, я, ругаясь последними галактическими словами, сиганул в спасательную капсулу и отвалил в сторону от агонизирующего корабля. Это самое действо, агонизация, длилось недолго. Мы с Кузьмичом, прижавшись носами к иллюминатору, во всех красках увидели, как корабль, на котором было все мое оборудование, снаряжение, провизия и сейф с брюликами, выпустив напоследок огненный шар, растаял, рассыпавшись на атомы.

Ребята с перехватчиков любезно предложили свою помощь. И ничего не оставалось, как выпустить буксировочный трос с красными лампочками, включить аварийные огни и поплестись на привязи у двух космических красавцев.

— Космическая застава "Кактус" Земного корпуса приветствует гостей и желает им приятно провести время на блокпосту.

Посадка прошла не слишком благополучно. Во время приземления черт меня дернул поправить свое положение в пространстве посадочного ангара. Я всего лишь на секунду включил боковой дюз. Перехватчик, пыхтевший слева от меня, естественно, не ожидал такого поворота дел. Его слегка качнуло и он, попытавшись выровнять положение, со всего маху долбанулся в боковые стойки приемного отделения.

В это время я уже отстреливал трос.

Второй перехватчик, тоже не ожидавший от меня никаких противозаконных действий, получил дополнительную свободу и на всех парах, рванул вперед. Толи с тормозами у него было не все в порядке, толи парень засмотрелся на своего друга, но через пару мгновений его перехватчик врезался в заградительную стенку.

Заградительные стенки достаточно прочны, чтобы принять в свои объятия даже такой крепкий корабль, как космический перехватчик.

— Чисто сработано, — Кузьмич, с перекошенной от перегрузок рожей, одобрительно кивнул головой.

По другому не умею. Страховку за свой корабль я вряд ли получу, рылом не вышел, а моральное удовлетворение уже заработал.

Спасательная капсула несколько раз перевернулась, подпрыгивая на титановых плитах приемного отделения, затем выпустила все свои восемь якорей и, оставив на плитах глубокие борозды, затормозила.

Я прильнул к иллюминатору.

К нам уже бежали ребята из обслуги. Местные перехватчики их не волновали. На границе — как на границе. Каждый день кто-нибудь не возвращается с полетов. Тем более, что таких пилотов — асов на складе блокпоста навалом. Соберут свеженького, выдадут новый перехватчик и вперед, на службу Отечеству.

А тут гость с самой Земли. Живой. С брюликами. Можно поживиться.

С брюликами, правда, промашка. В кармане комбинезона есть кое-что из заначки на черный день, но этого не хватит, даже на завалящую космическую шлюпку. Не говоря уже о чаевых.

— Кузьмич, открывай люк.

Кузьмич взмахнул крылышками, поднатужился и сдернул с места стоп-кран.

Овальная дверь с негромким шипением отъехала в сторону, обдав нас клубами пара.

Кузьмич быстренько юркнул в положенный ему карман, от греха и глаз подальше, а я, окинув в последний раз пустую капсулу, вышел на свежий пограничный воздух.

Радостно улыбающиеся ребята из обслуги, до этого приветливо вскрывающие мою капсулу ломиками и монтировками, замерли, узнавая во мне урода, отступили на пару шагов и стали угрюмо меня разглядывать.

Здесь, на границе, люди не избалованы всякими условностями. На уродов не смотреть, с уродами не общаться, об уродах не думать.

Интересно, все-таки, взглянуть на одного из тех, о ком в Великой Галактике ходит столько ужасных легенд. И мертвечину мы едим. И хвост у нас есть. И, боже! Вы только посмотрите! Щетина! Какой кошмар. Ладно, ребята, я не против, привык. Смотрите на живое уродство, что бы потом рассказывать своим детям на ночь страшные сказки об изгоях.

На себя бы посмотрели, красавчики. Вся беда в том, что баржи со жратвой сюда из центра посылать не выгодно. Срок годности там, вкусы разные. Вот ребят и кормят одними сухарями. А чтобы зубы у обслуживающего персонала раньше времени не выпали, им всем вставляют вместо зубов десятисантиметровые титановые челюсти. Так и ходят они с опухшими животиками и с квадратными железными подбородками, которые счастливо щелкают при каждом шаге. А если вдруг на секунду задумаешься, она как со всего размаха бабах по грудной клетке! Говорят, что и ребра по неосторожности ломают.

Вот и сейчас у ребят сработал эффект невнимательности и эти самые челюсти болтались в районе пупков.

Стоять и глазеть друг на друга можно до бесконечности. Им то что! Часики тикают, зарплата капает. А у меня и так до черта времени пропало, не считая корабля.

Действовать надо решительно и без промедления. А то ведь и куколка моя заждется. Скучает, поди, там.

— Кто тут у вас самый-самый?

Звуки моего голоса подействовали на ребят несколько иначе, чем предполагалось.

Они отступили на шаг, некоторые даже подняли ломики. "А он еще и говорит?" Говорю, говорю.

Но ответа не последовало.

Мне стало надоедать. Но ничего поделать не мог. Плутать по этому огромному комплексу самостоятельно нежелательно. Так и жизнь пройдет. Найдут лет через сто засохший скрюченный трупик урода где-нибудь в машинном отделении, то-то радости будет.

Но толи за моей посадкой наблюдало начальство, толи счастье мое такое, события стали разворачиваться со стремительностью, достойной настоящих приграничных войск.

Со страшным ревом и визгом около нас затормозил внутренний кар. Из тех самых, что используется ленивым руководством для передвижения в подчиненных им помещениях.

Из распахнувшейся дверцы показалось лицо. Причем, замечу, вполне нормальное. Без всяких там крутых подбородков. Но с лысиной. Вполне стандартной земной лысиной образца прошлого века. Это было нечто новенькое. Ношение подобного украшения правительством Великой Галактики не приветствовалось. И если разрешалось, то только самым почетным гражданам, заслужившим эту честь годами беззаветной службы на благо ее величества Галактики.

— Залазь, — кивнула лысина, показывая, что садится нужно не на металлический пол, а в кар.

Они что, газет не читают? Посадить в личный транспорт урода, даже по провинциальным меркам считается полнейшим нарушением Закона. А здесь, на станции, вообще. Могут и в поселения сослать.

Но раз приглашает, значит, знает, что делает.

Сядем. Помашем на прощание ручкой ребятам с титановыми упавшими подбородками. И поздороваемся. А как же!

— Привет, лысина.

Наверно что-то не так брякнул. У меня всегда так. Сначала скажу, а потом уж соображаю, ведь не то совсем.

Лысина вздрогнула, по гладкой коже прошлись небольшие кожаные волны, и ее обладатель обернулся ко мне.

Я как раз пытался вскарабкаться обратно на сидение. Кожаные, черт, и скользкие.

— У тебя с головой все в порядке, урод? — спросила лысина.

— У меня в порядке, — улыбнулся я, нечаянно взглянув на лысину лысины.

— Господи! — протянул хозяин достопримечательности, — Родина требует героев, страна рожает дураков.

И отвернувшись, врубив тягу, рванул с места.

Я в это время как раз уже почти забрался на скользкое сиденье. Но инерция штука вредная. Я снова сполз и решил для себя, что лучше уж я постою, чем вот так позорится каждый раз на поворотах.

Минут через пятнадцать я вдруг сообразил, что мчимся мы в неизвестном направлении, мимо каких-то складов и ангаров. Почти в сплошной темноте. И даже один раз сбив членистоногого робота уборщика.

— А мы куда это?

Может лысина меня и не слышала. Рев в кабине страшный.

Я постучал по гладкой коже хозяина кара и повторил свой вопрос, но уже более громко и в минимальном расстоянии от уха.

Но ведь что странно. Обычно люди, до которых мне случалось ненароком дотрагивались, дергались словно от порядочной порции электричества, а этот, даже не вздрогнул. Но ответил. Наверно, я его достал.

— Отвали.

Вот теперь все понятно. А раньше нельзя было? По человечески.

Года два назад космический лайнер с полным выпуском земной сельхозакадемии совершал прогулочный круиз в этих местах. Заплутали, потерялись, но на счастье вырулили на погранзаставу. Может и на эту. Не знаю. При посадке корабля в приемное отделение умудрились сломать электрошвабру уборщика. Корабль, со всем содержимым, конфисковали. Команду и выпускников сельхозакадемии лишили всех гражданских прав. И отправили всей толпой в поселенцы. Осваивать совершенно безжизненную планету марсианского типа где-то в созвездии Пеликана. Померли все. Им забыли выдать скафандры, а там ни воздуха, ни ананасов.

К чему это я? Просто так. Не повезло. Может, и не стоило мне разбивать два патрульных перехватчика. Конечно не швабры, но вещи тоже ценные.

Кар затормозил на какой-то захолустной улице. Собственно, здесь везде захолустье.

Не успел стихнуть рев движка, как в распахнутые двери ломанулись пара накаченных ребят и, выкрутив руки, вытащили меня из машины. После чего прислонили к стене. Теплой и железной. Не шелохнуться.

При наборе на службу в приграничные станции ребятам специально наращивают мускулы до размеров совершенно неимоверных. Увеличивают костную массу. Искусственно поднимают зоркость, цепкость, хваткость. Но удалят половину мозга.

— Тащите его в комнату пристрастия, — изрекла лысина, вытирая лысину грязным платком.

Я попробовал возмутиться, затрепыхался, пытаясь восстановить свое гражданское право, но ребята приняли это все за шутку. Они засмеялись, перегнули меня пополам, больно, и поволокли в ту самую комнату с неприятным названием.

Комнату, обитую мягкими матрасами, с устрашающего вида дыбой, миниатюрной стеклянной газовой камерой и следами крови по всей площади помещения, включая и потолок.

— В кресло его, — лысина тут как тут.

Меня усадили в кресло. Почему-то металлическое. И почему-то с целыми снопьями проводов. Именно этими проводами меня и опутали, ко всему прикрепили на макушку обруч.

Напоминает виртуальную установку для расслабления. У меня дома такая же стоит. Ну, знаете… девчонки, скачки, гонки.

Накачанные ребята удалились. Лысина осталась. Она уселась на стул, мягкий естественно, и стала читать бумажки, чуть щурясь и шевеля губами.

— Ну что? — лысина опустила бумаги на колени, — Сам расскажешь, или с пристрастием.

И вздохнул.

Конечно, сам расскажу. Мне скрывать нечего. Только что рассказывать?

— Что рассказывать-то?

Лысина сказала:

— Угу. В игрушки играем. Ничего не знаю, ничего, никому не скажу. Совсем обнаглели.

Лысина тяжело вздохнула, смахнула капельки пота с теменной части головы и, привстав, ткнула мне в лицо одну из своих бумажек.

— А вот на это, что скажешь? Читать-то уроды умеют?

Уроды умеют не только читать, но и многое другое. Я, например, кроме прочих достоинств, умею вышивать крестиком. Одна корабельная нянька научила.

Но говорить об этом лысине, почему-то не хотелось.

Так что там нам предъявляют?

— Не свисти, урод, брюликов не будет, — остановил меня лысый.

Свисти, не свисти, а легче от этого не станет. Попал.

Такой-то, такой-то, далее моя морда в пол страницы, разыскивается родственниками. При обнаружении, доставить в целости и сохранности в земную колонию. Лично в руки. ПаПА, кому же еще! Потом особые приметы. Хотя, какие у урода приметы. Тем более особые. Он сам, как одна большая примета. Любой встречный пальцем покажет.

Значит, паПА пронюхал про мои проделки. Может быть и про заказ. И хочет видеть непутевого сына. Уши там надрать, или еще что пониже.

А может и наоборот. Разобрался, что к чему, и решил спасти сына от гибели неминучей в Дьявольских Дырах. Лучше живой, да неженатый, чем мертвый, но окольцованный. Все бы так рассуждали, как мой паПА, мир стал бы чище. К чему это я?

— Ну и что скажешь?

Лысина откровенно скучал. Одно дело арестовывать самых настоящих нарушителей границы. Монстров там разных. Чудовищ инопланетных. Со стрельбой и погонями, со сжиганием планет и небольших вселенных. А совсем другое дело схватить обычного рядового беглеца, к тому же и урода. Медалей за нас, за уродов, не вручают, в отпуск, за нас, за отверженных, на Большую Землю не отпускают.

Я молчал. Чего тут скажешь. И так все ясно. О! Кузьмич уже под мышками провода перекусывает. Дело делает. У него не зубы, а клещи. Ко мне как-то в оранжерею дикий кот прорвался. Недруги подослали. Так Кузьмич ему спинной хребет перегрыз. Титановый шарнир. Котяра от удивления еще часа два чадил микросхемами и орал благим матом от обиды.

— Ты что, издеваешься надо мной?

Это снова лысый. Дался я ему.

— Дался я вам, гражданин начальник. Клевета все это. На бумажке той. Отпустил бы ты меня, начальник. А?

Возвращаться не хотелось. Неизвестно, что еще там паПА придумал. Ему ж в голову взбредет, так он из Московского мегаполиса уродину цирковую выпишет и на ней жениться заставит. Всяко может быть. Да и два миллиона брюликов не на каждой космической трассе валяются. Поди, еще, поищи.

— Им не я нужен, — продолжал я. Лысина слушает внимательно и не перебивает, — А корабль мой. Вернее наш, фамильный.

— А в бумаге написано, что не корабль, а именно тебя доставить, — умный, гадина. Будем действовать по-другому.

Самое противное в моем положении, это играть человеческими слабостями. Но, никуда не денешься.

И вот что странно. Люди за время своего сосуществования в Великой Вселенной научились не только заменять практически все органы тела на искусственные. Не только изменять себя химически и физически. Но даже, о господи, добрались до святая святых. Мозга человеческого. Там отрежут, тут пришьют. Левое на правое, правое на левое.

Бывает, бывает. Сам одного такого видел. Самый настоящий придурок получился. Но, зато гвозди забивал, словно молния.

Опять не о том. А о чем? Вот.

Сколько бы не менялось человечество, какие бы хитрости в тело свое не пихали, но душу изменить никак не могли. Она, как была плаксивой, душа-то, так и осталась. Хоть что ты с ней делай.

И когда я попадаю в ситуации не слишком для меня приятные, я обращаюсь к душе человеческой и к ее порокам.

— Начальник, а ведь на твоей совести смерть моя будет.

Лысина даже не вздрогнул. Поначалу у всех у них так. У нормальных.

— Изведут меня, жизни лишат. И некому меня защитить будет.

— Адвоката наймешь, — лысину начинает разбирать. Ошибка первая. Проявление, каких либо, чувств к уроду не есть хорошо.

— Кто ж за меня заступится? — гнул я дальше. — Сошлют на дальнюю планету поселенцем, одного одинокого. И погибну там от клыков кровожадных.

Первая слеза сорвалась с ресниц лысого. Значит, я на правильном пути.

— А ведь я тоже счастья хочу, начальник. Простого вселенского счастья.

Лысина уже не сдерживался. Плакал откровенно. Душа то у всех одинаковая. Да и век такой. Вроде и забыли, что пожалеть кого-то можно. Ан нет. Есть еще в Великой Галактике существа, пусть даже и уродцы, которые напомнят, что человек есть не набор химических элементов, а нечто большее.

— Ладно, — утерся от слез лысина, — Никуда я тебя не отправлю. Ну их всех, с ихними приказами. Как лишнюю звезду на спину, так хреновый корень. А как предписания выполнять, так будьте любезны.

— Спасибо, начальник, — вот что значит хорошее обращение.

Лысина поднялась со своего места, освободила меня от пут, которые уже порядком погрыз верный друг Кузьмич.

— Куда ж ты теперь, уродец подашься?

Лысина, проявляя остатки жалости, погладил меня по голове. Иногда это, конечно, приятно. Но с другой стороны обидно. Принимают за мальчишку. Но, надо терпеть, чтобы не нарушить чистоту воздействия на душу.

— Дельце у меня в Дьявольских Дырах. Туда и полечу.

Слезы у Лысина вмиг просохли. Стал он серьезным и суровым.

— Что урод — вижу. А вот что дурак, только что понял. В Дыры Дьявольские ему захотелось. Уж лучше я тебя домой отправлю. Может, и не сошлют в поселенцы. А что за дело-то, в Дырах?

Иногда лучше сказать правду.

— Невеста там у меня.

Лысина хрюкнул от неожиданности.

— Невеста, говоришь? Кто за урода замуж пойдет? Врешь ты. Да и нет ничего живого там, в Дьявольских дырах.

— Не было б, не поехал, — нахмурился я, — А насчет того, кто за меня, за урода замуж пойдет, тут ты, начальник, не прав. Вот она-то, одна единственная, во всей Великой Галактике и согласилась. Иль забыл, что я тебе про наше уродское счастье говорил? Человеческое счастье?

Думал лысина достаточно долго. Подумал, повздыхал.

— Корабль твой, того… Навернулся. Каким же образом?

Вот. Момент, к которому я шел старательно и долго. Решается судьба двух миллионов брюликов.

— У вас же, на базе, этой рухляди навалом. Может, один одолжите?

Насколько я знал, на пограничных блокпостах, в целях постоянной боеготовности, на складах, действительно, хранились и перехватчики, и захватчики, и растратчики. Тысячи не тысячи, а сотен пять наверняка. И это только помимо основного боевого состава.

— Хм, — хмыкнула лысина, — Предположим, поверил я тебе. Про невесту и Дьявольские Дыры. Предположим, даже дам кораблик завалящий. И даже черт с ней с отчетностью. К тем двум перехватчикам допишу еще один. Не впервой. Но ведь и ты пойми меня, уродец. Жалко… Жалко мне тебя в Дыры отпускать. Сгинешь. Не вернешься. Хоть с невестой, хоть без.

— Без нее мне и жизнь не мила!

Это цитата. Когда-то давно у паПА в старинных манускриптах подсмотрел. Красиво, правда? Жизнь не мила! Умели раньше красивые слова говорить.

— Умеешь ты красивые слова говорить, — лысина откровенно гордился мной, — Ну раз так… Эх!

Что и требовалось доказать.

— Но с одним условием.

А на это мы не договаривались.

— Каким, таким условием? — нахмурился я. В последнее время, я что-то часто хмуриться стал.

Лысина развернула бумагу с моими особыми приметами, которую он минут десять назад скомкал, вытирая слезы.

— Вот. Условие мое. Тут написано, что горазд ты в картишки играть. А? Значит, так оно и есть. Вот мы с тобой и договоримся. Сыграем партеечку. Я на кон поставлю корабль звездный. Не супер, конечно, но туда и обратно смотаться можно.

— А я что?

Брехня все это, насчет карт. Я с паПА раза два всего играл. Один раз на то, чтобы он отпустил меня в охотники за бабочками. А второй, чтобы не слишком интересовался, что у меня за оранжерея в подземных этажах разбита.

— У меня и ставить то нечего, — развел я руками, показывая, что ведь и, правда, ничего нет.

Лысина улыбнулся. Широко и подозрительно довольно.

— А ты соглашайся, все равно у тебя другого выбора нет.

— Ну, согласен, — лететь-то надо. Не век здесь, на блок посту с лысиной разговаривать.

— А поставишь ты… Поставишь ты на кон…

Лысина метнулся вперед, стремительно выбросил руку и выхвалил у меня из-за спины Кузьмича.

Бедный Кузьмич, не ожидая такого наглого вмешательства в свою личную жизнь, стал страшно ругаться и даже попытался укусить лысину за пальцы, отчего тот повеселел еще больше.

— Я ведь так и думал, что говорящий. Сидеть урод! Сидеть! Ты свое слово сказал. Играем на твоего таракана.

Кузьмич все еще не оставлял попытки вырваться, но попробуйте получить свободу, когда вам почти что обломали крылья.

— Не таракан я! Не таракан! — орал Кузьмич. Лысина счастливо рассматривал схваченную добычу. Наверняка, еще один свихнутый на бабочках. Так и оказалось.

— У меня как раз такого в коллекции не хватает, — заявил он, — Посажу его на булавку, высушу и любоваться буду.

— Эй, начальник, — отвлек я его от мыслей о будущем, — Так дело не пойдет. Я на него играть не стану. Друг он мой. Верный и надежный. Если понимаешь, что это такое.

Лысина оторвался от Кузьмича.

— Что-то я тебя, урод, не понимаю. Тебе невеста нужна? Корабль, которого у тебя пока нет, нужен? Тебе еще и друга подари? Не пойдет. Давай, решайся на что-то одно. Я же ведь не просто так таракана твоего отбираю. Я его выиграть хочу. Или, может, цена мала? Так я еще могу и парочку ящиков с запчастями за такую редкость добавить.

— Не сметь на меня играть! Я же живой. Не позволю.

— Согласен.

Кузьмич мгновенно обмяк и заткнулся. Теперь будет обижаться недели две. Если, конечно, я его еще увижу. Но ведь принято из бед выбирать наименьшее. Вот я и выбираю. Одной души недостаточно. Ставим на кон Кузьмича. И если получиться, а должно получится, то заимеем и корабль, и друга. Как пел мне в детстве паПА — каждый хочет иметь и невесту и друга на самом лучшем в Великой Галактике корабле.

— Согласен, — повторил я, — Этот таракан, молчи Кузьмич и верь мне, против самого лучшего корабля на блокпосту и полной свободы для меня и моего друга. По рукам?

Кто бы видел, как засветился лысина. Вот оно счастье в наше время. Продувать подотчетное имущество и радоваться этому.

— А чтобы тараканчик наш не сбежал, — лысина вытащил из-под стола пластиковую коробку из-под ксерокса, — Мы его вот сюда. Чтобы никто не вынес. А то знаешь, сколько желающих? Играть станем здесь же.

Под всхлипывания Кузьмича в коробке из-под ксерокса, лысина достала из кармана свежую колоду, словно готовился, повертел у меня перед глазами. Все в порядке, без вранья. И надорвал упаковку.

И я сразу понял, что игра предстоит нечестная. Карты оказались крапленые. Даже мне, уроду, это стало видно с одного взгляда. Такими вот картами пользуются все настоящие шулера. Произведены в Ганконговском районе Китайской области Земли. Запрещены специальным постановлением правительства.

Но возмущаться нельзя. Не в том положении.

Лысый быстренько тесанул, продолжая честно глядеть в мои глаза. Кинул на стол мою долю. Карты подскочили и, разминая конечности, двинулись в мою сторону. Пока я их раскладывал по мастям, какая-то из них умудрилась укусить меня и обозвать нехорошим словом.

Карты, произведенные, как уже говорилось выше, в самом шулерском районе Земли, старались выскользнуть из моих, достаточно маленьких пальцев, и все время болтали.

— Не лапай меня, грязная скотина, я туз червленый, а не какая то шестерка сран… пиковая.

— С меня ходи! С меня ходи! — орала трефовая дама, норовя вылезть из набора.

— Не слушай эту дуру, — стараясь перекричать, благим матом заливалась ее соседка, червонная баба. Потом, надорвав голос, стала строить мне глазки и оголять плечи, шепча при этом: — "Я твоя… Возьми меня… О! Ес!".

— Бабы все дуры, — доверительно сообщил король черных мастей и послал мне воздушный поцелуй.

Семерки глупо хихикали, шептались друг с дружкой и показывали на меня пальцами.

А у лысого все карты молчали. Специалист. Сдавил их так, что они только хрипели, дергаясь и трепыхаясь.

— Значит, говоришь, начальник, честная игра? — спросил я у лысины, пытаясь согнать извивающие и вопящие карты в кучу.

Лысина неопределенно пожимал плечами, посильнее стискивая полумертвые карты, и вожделенно посматривал на коробку, где томился Кузьмич.

— Ходи, урод. Так уж и быть, твой ход первый.

Что есть игра? Жизнь Кузьмича. Что есть игра? Корабль. И мое светлое будущее.

Первым делом скинуть самых визгливых. Ту самую трефовую и червленую. Пусть в отбое выясняют отношения. Мне тут только публичного дома не хватает. А то до чего дошли. Плечи начинают оголять и всякие срамные места показывать.

Моих баб, то есть дам, лысина побил самыми маленькими козырями. Они хоть и душу почти испустили, но так и остались козырями. Как в жизни. Хоть ты и есть дохлый начальник, но никакие улыбки и голые плечи роли не играют. Трефовая и червленая начали, было, возмущаться моим бестактным поступком, но, скинутые одним движением в отбой, затихли.

Лысина избрал тактику осторожную и проверенную временем. Зная, что в руках у меня нет ни одного козыря, стервы мои побитые разболтали, стал меня заваливать. Потихонечку и со знанием. Всякую гадость недоношенную подбрасывать.

И брал. А куда денешься? Одна радость. Мелкота шелудивая, в руках моих отдышавшись, начали секреты кое-какие выдавать. Не глобальные, конечно, но достаточно интересные. Например, какого цвета исподнее у лысого. Про колоду запасную в рукаве. Про то, что перегаром от него разит и игре мешает.

Любая информация ценна. Когда-нибудь да пригодится.

На двадцатой минуте я сумел таки наскрести парочку козырей, и положить на обе лопатки двух королей, которые за это оплевали меня с головы до пят и обозвали неприличными словами. Я быстро их заткнул, припечатав к столу ударом кулака.

— Ты рукам волю то не давай, — пробурчал лысина, отдирая от поверхности стола стонущих королей.

На сороковой минуте, когда в моих руках не умещались все собранные карты, а половина из них скакала по столу без должного надзора, произошел перелом.

Я не обращал внимания, как предательские индивидуумы, делая вид, что просто прогуливаются по столу, доносят о дислокации в моих руках противнику. Я не обращал внимания, как паршивая шестерка пик, обидевшись на меня, задрав нижний угол описало карман. И я даже не среагировал на то, что бубновая девятка, та самая, которой я набил рожу за шпионаж, собрав вокруг себя сбежавшие от меня карты, показывает им за деньги похожую на меня личность в обнаженной натуре и в самых неприятных позах.

Я почувствовал, что смогу выстроить комбинацию, за которую мне не будет стыдно перед потомками.

— Шесть восьмерок и еще та, которая на краю стола загорать улеглась, — выложил я первый набор великой комбинации.

Лысина, не долго думая, швырнул семь карт, которые, не стесняясь присутствующих здесь людей, принялись пожирать мои восьмерки. По сторонам брызнула кровь и типографская краска.

— Тогда, — задумался я ненадолго, — Три валета и вот это.

Сильный ход. Профессиональный ход. Задумалась лысина. Не хрена было своих мужиков с коронами душить. Власть этого не любит. Почернели и превратились в семерки. А будь ты хоть со скипетром и с короной, но семеркой, валетов тебе поиметь не дано. Интеллигенция, она и в картах, интеллигенция. Может и на край Галактики послать.

Лысина обругала сгнивший имущий класс. Но не сдалась.

— Попробуй-ка мой набор, — сказал мой достойный соперник и выложил на стол последние пятнадцать тузов одной масти, место большинства которых было давно уже в отстойной яме.

Сказать по правде, я ожидал нечто подобного. Конечно, не все пятнадцать, но примерно. Я же видел, как к отбою, скрытно, пользуясь пресеченной местностью, приползала гулящая бубновая десятка и, словно санитарка, вытаскивала обратно всех тузов. Ползком, или перебежками, принимая меня за дурака, стаскивала побитых обратно в колоду лысого.

Пятнадцать тузов, а тем более одной масти, требуют персонального подхода. Подумай, прежде чем ходить. В колоде и козырей-то столько нет. Но то в колоде. У меня же свой, человеческий расклад.

— Ну что, нечего сказать в ответ? — Лысый ощерился в предвкушении победы и потянулся к Кузьмичу.

Я остановил его.

— Ваша карта бита, начальник, — и стал выкладывать пятнадцать козырных десяток.

Не зря, ох не зря я им сообщил, что их поганая бубновая сородич, продалась противнику за пару новых лаковых слоев. Мои десятки ложились на притихшие тузы гордо, покрывали их плотно, заставляя замолчать и не кичиться одинокими орденами на белых спинах.

— А это, — я аккуратно пристроил к плечам Лысого две обкурившиеся шестерки, — На долгую, долгую память.

Шестерки, почувствовав, что попали в самое желанное в их жизни место, стали отплясывать национальный танец Испанской области под названием "Ламбада-да, ламбада-да", потом перешли на лихое "Яблочко".

Все имеющиеся на столе карты, видя такое веселое дело, выстроились в торжественную походную колонну и, загнув в приветствии уголки, стали маршировать перед совсем обалдевшим Лысым и обидно скандировать:

— Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора.

К их хору подключился и Кузьмич, который, наверняка, их этому и научил. Кладезь ума человеческого.

Лысый молча стал сгробастывать марширующие карты. Из толпы то и дело раздавались возгласы:

— Позор империалистам. Свободу пластиковым братьям. Не задушишь эту песню, скотина, не убьешь!

Настырные погонные шестерки никак не хотели отлепляться с насиженного места и кричали, что последнего звания даже генералиссимусы не лишают.

Так или иначе, лысина запихал все карты в ту саму коробку, где до этого томился Кузьмич.

— В переплавку пойдут, — сообщил он толи мне, толи картам.

Я встал из-за стола, потянулся, разминая кости.

— Да ты не расстраивайся, командир, — я хотел похлопать Лысого по плечу, но передумал. Там еще оставались отпечатки нагадивших напоследок шестерок, — В следующий раз повезет. А что касается таракана, так ничего у тебя бы не получилось. Они, когда мертвые в прах рассыпаются. Кстати, а где мой корабль. Лучший из лучших.

Как не хотелось Лысине меня отпускать. Как не хотелось. Но ведь нельзя. Понимал это он. Ведь я, ежели останусь, всем расскажу, какие карты на плечах у него "Ламбаду-ду" отплясывали. Позор на всю блокпостовскую жизнь. Не говоря уже и о повышениях по службе. Тем более, кто погоны повесил? Урод!

— Будет тебе корабль, будет, — проворчал он, стараясь не глядеть в глаза, — Самый, что ни наесть лучший. Распоряжусь. Сейчас отправишься, или как? А может матч реванш? Нет, так нет. Но вот мой совет. Больше никогда не появляйся у меня на блокпосту. В следующий раз не пожалею.

Это верно. Не пожалеет. Через неделю обида эта вспыхнет с новой силой. Пошлет он за обидчиком весь свой патрульный флот. В самые глубины Дьявольских Дыр. Не вернется боевой флот. И тогда, этот добрый человек, пустит себе в висок пулю. А когда его найдут, вокруг него, на полу, будут лежать безжизненные шестерки, принявшие смерть вместе с хозяином.

Я встряхнул головой, прогоняя видение. Со мной такое бывает.

Я сунул руку в кулак Лысому, тот ее пожал, не побрезговав.

Нужны ли были слова благодарности. Нет, наверно. Лысине они до лампочки, а мне лишний раз рот открывать не хотелось.

С тем я и ушел от командира погранзаставы.

На выходе меня встретили два амбала, посадили в кар, довезли без всяких вопросов, до стартового канала, высадили, показали мне, где стоит обещанный корабль и уехали.

Я помахал им рукой, обернулся и посмотрел на подарок лысого начальника блокпоста.

Вот же люди. Не люди, а свиньи. Даже хуже. Вернуться, что ли, да набить ему морду? Скотине этому.

— Кузьмич, ты только глянь, что нам подсунули.

Кузьмич, напялив на нос пенсне, которое он в наглую стащил у какого-то близорукого короля, взглянул.

— Начало железного века. Не меньше. Раритет полнейший. Бронза. А может и сталь такая. Смахивает на "Зубило" с полутора тысячным движком. У них говорят, дюзовая подвеска слабовата была. А этот еще и не крашенный. Повезло нам.

То, о чем так упоительно рассказывал Кузьмич, отдаленно действительно напоминало "Зубило". Один из первых космических кораблей первой волны поселенцев. Такие штуки еще на постаментах стоят перед проходными аэрокосмических заводов. И бирочка имеется. "С этого начиналась история космоплавания".

Но больше всего корабль напоминал самый обычный хлам.

Груда железа. Ржавого. Груда аппаратуры. Списанная. Груда лошадиных сил. Что это, лошадиные силы, никто, правда, не знает. Но тоже, наверняка, бракованные.

— Другого-то нет, — Кузьмич не утешал меня. Он констатировал факт.

— Другого нет, — согласился я. И не предвидеться. Возвращаться к Лысому, значит рискнуть и будущим и Кузьмичем, — Залезем, что ли, осмотримся?

Внутри корабль производил гнетущее впечатление. Лет двести назад нанесенная краска облупилась, обнажая голое железо, которое начинало потихонечку ржаветь. Обрывки проводов свисающих с потолка, скрипящие полы. Паутина клочьями трепещется, и отовсюду странные звуки. Дежурное освещение, еле горя, освещает мрачные коридоры.

— А оно летает? — шепотом спрашивает Кузьмич.

Я пожимаю плечами. Разберемся.

Минуем заплесневелые переходы, набиваем несколько шишек в узких люках, встречаем парочку разложившихся трупов с нашивками техников. Заплутал кто-то. Находим дверь с надписью "Командирская рубка. Посторонним вход запрещен". Мы не посторонние. Мы хозяева. Новые хозяева.

Дверь, скрипнув несмазанными петлями, туго отворяется. И первым делом видим на дырявом металлическом полу разложенный звездой человеческий скелет. Порыв, пришедшего вместе с нами ветра, сдвигает череп с места, и он катится в нашу сторону, страшно щерясь.

Кузьмич с визгом прыгает мне за пазуху и дрожит. Я тоже взвизгиваю и отпинываю череп ногой. Нога застревает в распахнутой челюсти, от чего мой визг становится еще визгливее. С силой шмякаю череп о переборку. Разлетается он на мелкие куски.

И где-то в глубине ржавого нутра корабля рождается нервный смех. И затихает, разбившись о трухлявые стены бывшего первопроходца.

— Что это было? — Кузьмич высунул голову из надежного укрытия.

— А Галактика его знает, — первый страх прошел, и я взял себя в руки. За годы поисков редких экземпляров бабочек и не такое видал и слышал, — Ты, Кузьмич, лучше на это взгляни.

Там, где раньше лежал череп, прямо на полу был нарисован неизвестным нам материалом странный знак. Словно человеческий глаз, а вместо зрачка — чернота безумной пропасти.

Я присел на корточки и ткнул пальцем в этот самый зрачок. Холодом обожгло неимоверным. Мертвым холодом. И снова по кораблю пронесся тот же самый нервный смех.

— Черт, — выругался я, как мог, — Больно.

— Знамо больно, — Кузьмич следил за моими действиями издалека, — Нечего пальцы совать, куда не попадя. Досуешься однажды. Дырки не все безобидными бывают.

— Может это Лысина над нами издевается? — предположил я, баюкая онемевший и замерзший палец.

Кузьмич отрицательно покивал головой.

— Не похоже. Ты посмотри, на глазу даже пыли нет, а вокруг ее вон сколько скопилось. И следов, кроме наших, не видать. Да Лысина сюда и за пять орденов не полезет. Страх-то здесь какой.

В этом Кузьмич прав. О страхе верно заметил. Неприятно здесь. Муторно. И смех этот. Но жизнь-то продолжать надо?

— К черту глаз. Не нами нарисован, не нами и уничтожен будет.

Сильно сомневаюсь, что с этим глазом, даже если и очень постараться, можно что-либо сделать.

Я плюхнулся в кресло первого и единственного пилота, оно же место капитана, оно же место радиста. Кресло заскрипело ржавым скрипом, но не развалилось.

— Разберешься? — поинтересовался Кузьмич, устраиваясь на плечо и складывая крылышки.

Так. Что имеем? Вот эта кнопочка включает, судя по знаку, основной генератор. Жмем? Жмем. Хуже не будет. Хуже некуда.

Железо, которое раньше именовалось более гордо "Космическое железо", вздрогнуло и стало чуть заметно вибрировать. Значит все правильно. Генератор работает. А это уже половина дела.

— Света бы поболе, — поежился Кузьмич и опасливо посмотрел на оставшиеся от скелета кости.

Свет. Где кнопка? Кажется, вот эта. Вдавливаем до упора.

Рев бравого марша подкинул нас с места. Словно в каждое ухо вставили по динамику и прокручивают самую ужасную во вселенной музыку.

— Вырубай шарманку, — заорал Кузьмич, засунув кулаки в ушные раковины.

Я ткнул кулаком по панели, пытаясь на ощупь найти злосчастную кнопку. На счастье, удар достиг цели, марш заткнулся.

— Свет ищи, — трясясь, продолжал орать Кузьмич. У парня, должно быть, контузия. Ничего, такое быстро проходит.

Свет зажигался кнопкой с надписью "Свет". Надписи я поначалу не заметил. Пыли много. А со светом веселее стало. И с управлением понятней. Надписи, хоть и полу стертые, разобрать можно.

Через двадцать минут я не только знал, что это корыто способно летать на самых приблизительных скоростях, не только мог с закрытыми глазами пройтись по всем десяти отсекам, но и знал точно, лысина всучила мне самый отвратительный корабль, какой только знала история космоплавания.

Кузьмич быстренько слетал в заправочный отсек. Вернувшись, сообщил, что трупов больше нет, странных глаз тоже, с топливом лысый не обманул, полные баки, даже через край плещет.

— Сухариков нам подбросил, добрая душа, — сообщил также Кузьмич, хрупкая сухарик, от которого за версту разило каменной свежестью, — Я там в пару отсеков по пути залетел, со светом то сподручнее, везде одно и тоже. Пылища и пустота. Убирать-то кто будет?

В это время ожил передатчик.

— Эй, урод, ты меня слышишь?

— Лысина? — поинтересовался Кузьмич, засовывая в рот очередную порцию хлебного гравия.

Я ему посоветовал не переводить запас провизии, потом включил транслятор.

— Слышу вас хорошо. Слышу вас хорошо. Прием. Прием.

— Ага, — отозвалась лысина, — Значит, освоился уже. Ты там на меня не в обиде? Ну и правильно. Говоришь не корабль, а то, что у меня на плечах. Сейчас взгляну.

Из динамиков донеслось ругательство и звук чего-то упавшего на пол.

— Даже здесь воняет, — оседлав ногами изогнутую стойку микрофона, Кузьмич радостно щерился.

— В топку их! На переработку! — отдал кому-то распоряжение лысый и только потом обратился к нам снова, — Ты, урод, не прав. Зря ты так. Корабль не похож на это. Я же обещал тебе самый лучший? А офицеры слово свое держат. А что ржавый, ничего, сами в порядок и приведете. Да не на помойке я его нашел. Он сам из твоих Дьявольских Дыр и прилетел.

— Что значит "сам"? — поинтересовался я, — Прием!

— А вот это самое и значит. Полгода назад мои патрульные обнаружили на подходе к границе. Гонялись за ним долго. Докладывали, что даже стреляли в него. А ему, хоть бы что. И главное. Когда приволокли на блок пост, насильно конечно, по радио ругался по чем свет. А никого внутри не нашли. У меня там несколько человек пропало, в корабле этом странном.

— Значит, ты меня решил сюда заслать на смерть верную? Прием!

— Все-таки обижаешься. Да слышу по голосу. И снова зря. Кому как не тебе, урод, этим кораблем владеть. У меня глаз наметан. Я как тебя увидел, сразу понял. Ты и эта железяка, я хотел сказать, этот отличный корабль, созданы друг для друга. Ведь по твоим меркам скроен, под тебя, под уродца.

В этом Лысина права. Я даже поначалу на данный факт внимания и не обратил. А сейчас, да. Внутри все миниатюрное, и двери, и кресло.

— А крики, почему здесь слышаться? Прием! Прием!

Динамик некоторое время молчал.

— Он странный, этот корабль, — подал голос лысый, — В первые дни все порывался удрать от нас, пока мы его на цепи не посадили.

— Сам? Без экипажа? Прием!

— В том то и дело, урод. Это меня и беспокоило. Так что ты там поосторожней. Мои специалисты намекали на то, что с этим железом поаккуратней надо быть. Может и живой, кто его знает. Наверняка он вас сейчас и не выпустит из нутра. Вот пошли своего таракана проверить.

Кузьмич побледнел, сорвался с места и, затарахтев крыльями, со сверхзвуковой скоростью метнулся туда и обратно.

— Замуровал, сволочь, — сообщил он, — Как есть намертво.

— Вот видишь, — было слышно, как вздохнул лысый, — Теперь ты его толи хозяин, толи пленник. Разбирайся. Мы цепи уже сняли. И я там запчастей, на всякий случай, подкинул. Лети, сокол. И подальше. Не хочу я это хозяйство на блокпосту иметь. Прощай, урод. Да! Если тебе интересно, данное космическое чудовище имеет довольно странное название. Мои лингвисты так и не смогли перевести. Запоминай по буквам. "В". Точка. "О". Точка. "Л". Точка. Дальше какая-то гадость непонятная с хвостиком. "Ф". Конец названия. Заслонки я открыл.

Динамики затихли. На корабле наступила тишина, нарушаемая только внутренним гудением генератора.

— Это на древнеземном, — лучший лингвист всех времен и народов Кузьмич тер ладошкой лоб и водил носком ноги по выведенным на пыльной панели письменам, — Определенно древнеземной. И означать это может только одно. Волк. Не сойти мне с этого места.

По ржавому кораблю в очередной раз пронесся дикий смех. Но почему-то, на этот раз, он не показался мне нервным. Было в нем что-то довольное, и даже, дружелюбное. Хотя… Я могу и ошибаться.

— Взлетим, разберемся с этим, — я кивнул в сторону дверей. Смеяться на моем корабле разрешено только мне и Кузьмичу.

— Ну, — поддакнул друг, стирая с панели остатки букв.

— А что такое "волк"?

Кузьмич повертел перед своим носом руками, взмахнул пару раз крылышками.

— Кажется, жил в древности зверь такой. Волк. Да я точно и не знаю. Козлов, каких-то, любил. Девок малолетних обманывал. Вместе с бабками ихними. Что еще. Браконьерил на озерах. А, вот! Добрым молодцам, типа, помогал.

— Последнее мне нравится больше всего. Ну, волк, так волк. Давай-ка, Кузьмич, взлетать. А то нас заждались, поди. Назначаю тебя первым помощником и заместителем по техчасти. Справишься?

Этот справится.

Взлетали тяжело.

Тяга ни к черту. Поворотные механизмы юзом идут. Компрессия визжит. Клинкерсы заклинкерсивает. И Кузьмич все время, словно ни разу на аврале не взлетал, орет:

— Там паксы прорвало, все наружу.

— Ерунда! Взлетим!

— Л. Джи электроника перегорела.

— Запасная есть?

— Завода "Красный Малаховский".

— Наше что ль? Ставь, надежнее будет.

И ведь все равно взлетели. Не рассыпались. Ну, потрясло немного, побросало по сторонам. В трубе этой, взлетной, сломали что-то. Не беда. Главное, живы.

В открытом пространстве стало легче.

Я откинулся на спинку кресла, поднял руки. Пальцы не дрожат. Вот что значит выдержка.

— Смотри, — возник перед глазом радостный Кузьмич, — У меня даже крылья не дрожат. Вот что значит настоящая выдержка.

Да. У каждого народа свои понятия ценностей. Тем мы и интересны.

— Со смехом что делать станем, — поинтересовался я.

— Да не слышать, что-то, — Кузьмич оттянул правое ухо, медленно повернулся на триста шестьдесят градусов, проверяя, — Точно не слыхать. Да и какая в нем беда, то? Смеется, ну и пусть смеется. Лишь бы до нас не приставал.

Умен Кузьмич, ничего не скажешь. Но проверить не мешает.

Прихватив с собой, на всякий случай, железяку от Л.Джи электроники, я двинулся по отсекам. Кузьмич, справедливо полагая, что место командира всегда впереди, жужжал за спиной.

— Это камбуз, — сообщал он. Камбуз, та же кухня, но забитая до самого потолка сухарями.

— Это ванная комната, — помещение с питьевой водой.

— Гальюн, сортир, М.Ж., толчок, отходное место, — туалет, стало быть. И сам понял.

— Машинное отделение, — грохоту не слыхать. Скрипа и прочих посторонних шумов тоже. Это и странно и приятно.

— Багажный отсек, — с ящиками потом разберусь. Инструмент отыщу понадежней, и разберусь.

— Отсек психологической разгрузки, — небольшое пустое помещение с единственной металлической, шарообразной штуковиной на полу. Серого цвета. У штуковины ручка из такого же металла и цифра "тридцать два кы. гы". Лучше не трогать, а то рванет, не дай бог.

— А здесь спать будем. Ты в гамаке, а я на кровати, — Ишь, зяву куда загнул. Ну, уж нет. Это я на кровати, а сам путь спит, где найдет.

— Здесь скафандры, — размерчик мой. Подгонять не надо. Но дырявые.

— А здесь я и сам не знаю что.

Кузьмич развел руками, показывая, что он не обязан все знать.

Последний отсек был самый маленький. Совершенно и абсолютно пустой. Только в потолку крюк. Острый, зараза.

— Наверно, камера пыток, — предположил Кузьмич. Всяко может быть на чужом корабле.

Ничего подозрительного не обнаружив, вернулись мы в капитанскую рубку. Странный смех был списан на галлюцинацию. Так и договорились. Услышим что подозрительное, все на это дело и спихивать. А то, что сказывал Лысина про странности корабля во внимание не брать. На границе столько послужишь, и не то в голову взбредет.

После нашей небольшой экспедиции Кузьмич, сославшись на вселенскую усталость, свалил в отсек для отдыха. Наверняка, только для того, чтобы место забронировать. И, конечно, займет кровать, чтобы потом, с самыми честными глазами заявить о своем законном праве на первую лежку. Как всегда брешет. Кузьмич может годами не спать, и вселенская усталость не помеха. Ну и бог с ним. Потом разберемся насчет места. Все равно сгоню.

Пока Кузьмич валялся на кровати, вернее на том, что от нее осталось, я занимался прокладкой курса.

Достаточно сложное занятие, могу заверить. Современная техника позволяет обойтись без этого кропотливого дела. Заходишь на мостик и, позевывая, сообщаешь центральному мозгу, куда тебе надо. И все. Занимаешься, чем хочешь.

Совсем другое дело старые корабли. Каждую циферку на свое место поставь, каждую запятую туда, куда надо. Сотню, другую кнопочек и переключателей нажми. Да смотри, в строго определенном порядке. Намучаешься.

И совсем уж последнее дело корабли типа "Зубило". Хотя, я, может, и зря грешу. Может совсем другая марка. Но суть одна.

Сиди сиднем на капитанском сиденье и руководи безвылазно полетом. Никаких вам координат, никакой автоматики. Крути штурвал и лети, куда хочешь.

Штурвал влево. Корабль влево. Штурвал вправо. Корабль вправо. Штурвал на себя и вбок. Корабль послушно делает мертвую петлю с тройным пируэтом.

— Хорош баловаться! Укачивает сильно!

Это Кузьмичу не спится на новом месте. Придуряется.

— Кузьмич, хорош придуряться. Или сюда. Я тут пару штуковин занятных отыскал.

Долго ждать себя Кузьмич не заставил. Даже морда не примята. Наверняка снова сухари жрал.

— Вот смотри, — я ткнул пальцем в сторону красной рукоятки, на которой висела странного вида железяка с дужкой и с дыркой посредине, — Тут написано, что эта ерунда служит для управления корабельным огнем. Здорово! Только она не работает. Вот эта гадость мешает.

Я подергал железяку, зачем-то заглянул внутрь ее, но ничего подозрительного не обнаружил.

— Эх, серость, серость, — вздохнул Кузьмич, — Замок это. Что б такие дураки, как ты…

Кузьмич реагирует очень быстро. Гораздо быстрее, чем все известные мне виды бабочек.

— … и я, естественно, руки уберите пожалуйста, не лазали куда не надо. Открыть, что ль?

Я его вежливо попросил открыть.

Кузьмич важно пропархал до красной рукоятки, поковырялся в замке.

— Будьте любезны, — широким жестом он пригласил меня полюбоваться проделанной гигантским умом работой.

— Молоток, — похвалил я бабочку, — А теперь попробуем, что это за штука такая — "Корабельный огонь".

Схватился я за ручку. На обзорном экране появилось перекрестие. Кузьмич радостно взвизгнул. Ему нравится. Навожу перекрестие на пролетающую мимо планету. Осторожно начинаю жать курок красной ручки.

Голос сверху.

— Руки! Руки, сказал!

Какая, к чертям галактическим, красная ручка! Какие ко всем прочим ругательствам перекрестия и планеты в них. Себя бы сберечь, жизнь свою уродскую. Непутевую. Говорил мне паПа, не лезь куда не следует. И Кузьмич говорил.

— Что это было?

Он самый, имеется в виду Кузьмич, непонятным образом выкарабкался из-под меня и задал самый наипростейший на этом дурацком корабле вопрос.

Почем я знаю, что это было. Может, какая зараза инопланетная, в последнее время ее до хрена и больше развелось. А может и глюки. Это такие, тоже инопланетные твари, но более изученные наукой. Шляются где вздумается, людей пугают. Нет, на глюков непохоже. Они так громко не кричат.

— Иди, посмотри.

Как же. Пошел уже. Мне и здесь неплохо. Под панелью хоть и пыли по горло, но понадежнее, чем на открытом пространстве.

— Иди, говорю, — Кузьмич с некузьмичевской силой выпихнул меня с належанного места. Сильный зараза, когда боится. Я вон как упираюсь, а ничего поделать не могу. Придется проверить. Не съел же он меня сразу. Голос этот. Кузьмича может, и не заметил. Малой он слишком.

— Иду, иду, — привязалось насекомое. Спас на свою голову. Лежал бы да лежал в вонючей луже, не вякал, когда не следует.

На карачках подполз к дверям в командирскую рубку. Я где-то читал, что именно так должны обследовать неизвестные территории настоящие герои. Зря под дубину и нож не лезть, а осмотрительно. Именно, на карачках. Штаны постирать можно.

В капитанской рубке никого не было. И удивительного в этом тоже ничего не было. Мы ж весь кораблю облазили. Не может же голос просто так на ухо орать. Ниоткуда и мухи не берутся. Даже зеленые.

— Странно, — ниже меня вылез Кузьмич и тоже заглянул в рубку, — Я готов поклясться своей безвременно погибшей три тысячи с половиной лет бабушкой, что ничего подозрительного не вижу. А ты?

— А почему шепотом?

— Сухарей переел, — сообщил самый смелый бабочка в Галактике, — У меня есть предложение.

Вот так. Сразу предложение. Сначала под панель вперед меня, а потом предложение.

— Валяй.

— А ты, почему шепотом?

Почему, почему! Страшно, вот и шепотом.

— Пыль попала в рот.

Кузьмич поверил сразу. Он мне всегда верит. Я же его спаситель. А как же иначе? Без доверия?

Так как в пределах видимости никого и ничего страшного не намечалось, я встал с пола, спокойно отряхнул колени. Кузьмич проделал тоже самое, но более элегантно. Встряхнулся весь, подняв при этом целую тучу пыли.

— Давай свое предложение, — сказал я уже обычным голосом и слегка втиснул голову в плечи. Мало что.

— Даю, — громко ответил Кузьмич и на всякий случай, залез в мой карман, место, где он чувствовал себя наиболее спокойно.

Но и после громогласного писка Кузьмича ничего не произошло.

— Я вот что думаю, — начал Кузьмич, когда мы расположились в командирском кресле, отгородившись от злополучной красной рукоятки порядочным куском железа, который я отодрал со стены. Спокойней так, — Ты слышал голос, я слышал голос. Мы оба слышали. Значит, это нам не мерещиться. Как казалось сначала. Это справедливо и обсуждению не подлежит. Следовательно, если голос существует, нам надо найти с ним контакт. А без этого на корабле нам не жить. Друг дружку замордуем.

Справедливо. Справедливо. Надо соглашаться.

— И как ты себе это представляешь? — спросил я.

Кузьмич почесал голову, на которой топорщилось несколько волосинок. А может, их было много по его меркам, спорить не стану, не знаю.

— Ты в детстве Новый Год встречал?

— Ну, встречал.

— Давай без вот этих самых "ну". Родной язык засоряешь. А если встречал, то наверняка звал старика этого, с бородой из ваты который. Санта К. Лауса.

— Санта К. Лаус это в американских областях. А у нас Дед Мороз, борода из ваты. Он подарки нам приносит…

— Далее не важно, — остановил мои воспоминания первый помошник, — Я к чему разговор веду. Надо просто хозяина голоса позвать, и все. А теперь вспоминай и зови. Можем даже вместе.

Я напряг свой титанический ум.

— А не лучше ли просто сказать, так, мол, и так, голос, голос, люби меня, как я тебя. И все базары космические.

— Можно и так, — согласился Кузьмич, — Так даже вернее. Видишь, если захочешь, то и сам можешь соображать предложения. Давай звать.

И мы начали звать. Два одиноких, заброшенных космических скитальца, оказавшиеся один на один с неизвестностью.

Кузьмич, подтянул поясок на талии и затянул:

— Голос, выходи! Выходи, подлый…

Я вовремя зажал его в кулак и заткнул мизинцем пасть. А чтоб думал, о чем говорить. Потом показал, что он, Кузьмич, дурак полнейший. Есть такой способ.

Кузьмич поначалу сделал непонятливые глаза. Что такое, мол? Какие проблемы? Но потом понял и хлопнул ладошкой себе по губам. Соображает быстро. Я показал на себя, кивнул головой и заорал. Достаточно громко, замечу, для здравомыслящего человека.

— Эй ты, крыса корабельная! Ты думаешь, мы тебя боимся, таракана безтелого?! Да я тебя, таракана, одной левой. Одним пальцем. Одним плевком.

Кузьмич закатил глаза и рухнул в обморок. На него моя речь произвела достойное впечатление.

Я еще несколько минут разорялся. Вспоминал ругательства. Обидные прозвища. Называл голос всяческими обидными словами. Прошелся по родственникам.

Никакого эффекта. Молчит, словно рыба.

Наконец, совсем обессиленный, когда уж и пришедшему в себя Кузьмичу надоело меня слушать, я выдавил последнее, что смог придумать:

— Сам ты дерьмо, и корабль твой дерьмовый.

— А вот это ты зря.

Голос не выдержал, голос сознался, что он есть на самом деле. И он указал, какое у него самое больное место. Корабль!

— Сработало! — заорал Кузьмич и кинулся ко мне обниматься. Я то не совсем понимал его радость. Если бы я был на месте голоса, то, услышав столько про себя лестного, не простил бы этого никому, даже столь милому и симпатичному уроду, который в данную минуту обнимался с тараканом.

Примерно это и сказал голос, доносившийся, как мне показалось, со всех сторон сразу.

— Я могу и обидеться на милого и симпатичного урода и его говорящего таракана.

Я остановил Кузьмича, который приготовился с пеной на губах доказывать, что он не таракан, а самый что ни наесть настоящий думающий бабочек. Не время. Потом.

— А кто это с нами базарит? — спросил я, обращаясь в потолок.

— С тобой не базарит, а говорит космический спец корабль "ВОЛК". И совсем не четвероногое животное, как заметило тараканообразное. Вселенский Линейный Корабль. Сокращенно "ВОЛК".

— А куда буковка круглая подевалась? — до чего ж Кузьмич умен. А я и не заметил сразу.

— Да, — надо бы и мне слово веское вставить.

Голос слегка замешкался. Потом доверительно сообщил:

— Круглая буковка для красоты. А то получается нелепица какая-то. "ВЛК". Смахивает, знаете ли, на всесоюзное какое-то общество.

Кузьмич подмигнул мне и, обратившись к Голосу, спросил:

— А ведь можно сказать, что ты, предположим, "Вселенский Очень Линейный корабль"?

Голос думал долго. Очень долго. Мы устали с Кузьмичем ждать. Так и состариться можно ожидаючи.

Неожиданно произошло чудо. Именно так можно назвать то, что случилось

Освещение, горевшее до этого вполнакала, а мы то думали, что генератор барахлит, вспыхнуло ослепительным светом. Корабль дернулся, словно проснувшийся. Я даже заметил, как за иллюминаторами во все стороны разлетелась ржавчина. Каким то одним движением ветра смело с полов и с панелей пыль. Воздух наполнился весенней свежестью, и даже, казалось, а может так оно и случилось, иллюминаторы стали прозрачными, как стекло. Корабль заблестел золотом и новизной, серебром и мощью. Ну и прочими всякими не важно какими делами.

— ВСЕЛЕНСКИЙ ОЧЕНЬ ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ рад приветствовать на своем борту капитана и его первого помощника таракана Кузьмича.

— Да не таракан я! — заорал Кузьмич.

— … Что не играет никакой роли в истории Вселенной, — быстро отпарировал голос, — Тем не менее, поправка принимается.

— То-то же, — заявил Кузьмич и гордо обратился ко мне, — Что скажешь?

А я только и смог выдавить:

— Фантастика.

А ведь все благодаря Кузьмичу. Я бы так не придумал. Вот значит как. Вселенский Очень Линейный Корабль. И я его капитан. Голос сам так сказал. А он без дураков. Хоть и со странностями.

— Корабль ждет приказов нового капитана, — возвестил не менее торжественно голос.

Раз ждет, надо командовать. Главное, чтобы это не была очередная корабельная нянька с вечной манной кашей.

— Как капитан корабля, приказываю взять курс…, Кузьмич сообщи координаты, которые ты запихал в телескоп, и двигаться самым полным ходом. Если, конечно, этот корабль понимает, о чем я говорю.

— Капитан, вы останетесь довольны мной, смею заверить, — отрапортовал голос, — Это все?

— И…И собраться в кают компании для обсуждения общих вопросов и личного знакомства.

Я всегда знал, что во Вселенной есть нечто, что приносит счастье таким вот, как я, уродам. Что бы ни говорило все остальное человечество. Приваливает, иногда нам. Мне, в частности.

Вселенский Очень Линейный Корабль, попросту ВОЛК, а еще проще Волк, был изготовлен и сам не знал когда, и не знал где. Единственное, что Волк помнил точно, что он был единственным. Само развивающимся. Само ремонтирующимся. Само заправляющимся. И все остальное "само" далее по списку.

А вот не знаю как. Может и врет, проверить некому.

Давным-давно, когда и сам Волк не помнит, отправили его и еще двоих человек исследовать вселенную. Долго ли, коротко ли они летали, Волк не помнил. А может, не хотел старое ворошить. Только те двое померли смертью своей, не оставив ни завещания, ни конечной точки путешествия.

И остался бедный Волк один. Во всей Галактике. Один одинешенек. (Прям, как я). Долгие столетия летал от звезды к звезде, искал чего-то. Потом, через несколько тысячелетий, одичал. Стал на планеты бросаться, сжигать их огнем, рассеивать в пространстве на мелкие атомы. Иногда на звезды замахивался. Когда уж совсем тоскливо становилось. И тогда звезды вспыхивали и гасли. И это совершенно не значит, что Волку это было нужно. Дико было.

Прошло еще несколько тысячелетий. Волк понял, что поступает нехорошо. Не по корабельному как-то. И остепенился. А когда остепенился, стал искать новую команду. Одному то во вселенной скучновато.

Много их было, желающих. Самых разных видов и форм. Но кто-то кораблю не нравился, гадили сильно, кому-то корабль не приглянулся, ржавый и дикий, но за все это время так и не появилось у Волка настоящего капитана. Никто с душой к нему не подошел. А ведь всем известно, что даже самому Вселенскому Очень Линейному Кораблю нужна ласка и нежность.

Не скажу, что наше знакомство с кораблем протекало слишком гладко. Иногда он вспоминал свое дикое прошлое и начинал метаться среди звезд, круша все на своем пути. Иногда застывал недвижимо и никто, ни я, ни Кузьмич не могли докричаться до него.

В первом случае я брал управление корабля на себя. Штурвал в кулаки и объезжать, как дикую лошадь из Мексиканской области. Я те дам на дыбы. А добрую порцию горючки в дюзы не хочешь? Брыкаться? А мы штурвальчик да на цепь и боковые кессоны нараспашку.

Во втором случае мы с Кузьмичем начинали бегать по кораблю, и колотить чем попало по стенам. Собственно, колотил я, а Кузьмич ронял на пол все, что попадалось под руку. Вернее, под крыло.

Так или иначе, через некоторое время Волк понял, что попал в добрые руки, привел в порядок свои нервишки, залатал раздолбанные стены и стал самым настоящим Космическим Кораблем.

Вот уж тогда мы с Кузьмичем отдохнули. Я на кровати, Кузьмич на моем животе.

Летит Волк по безвоздушному пространству, истории разные нам травит. Ведь он многое чего в жизни своей повидал. И о звездах ярких рассказывал, и о планетах удивительных. Многое чего.

Один раз только накладочка вышла, когда выяснилось, что это именно он Кузьмичеву планету и… Встретились, называется, два одиночества. Кузьмич долго на Волка дулся. Но уж больно отходчивый, Кузьмич. Через пару часов обиды он прекратил обижаться и заявил, что если бы не подлец Волк, он бы никогда не увидел бы мир, и не встретил бы меня. Ну и Волка тоже. На том и помирились.

Иногда, когда Кузьмич спал, или учтиво делал вид, что спит, Корабль посвящал меня в более интересные вещи. Как, например, правильно, навести красную рукоятку на цель, и "общипать ее, словно мокрую курицу". Конец цитаты. Или, как, нажав пару тайных кнопок, включить секретную защиту и пролететь сквозь звезду. Иногда мы это и делали. Ощипывали мокрых куриц, и пролетали сквозь звезды.

Только одно не мог мне объяснить Волк, что за странный глаз нарисован на полу и почему зрачок его так пугает своей чернотой.

— Даже не знаю, откуда он, — оправдывался Корабль, — Появилось данное пятно незадолго до вашего прибытия. А что и как, нет, не знаю.

Время шло весело и беззаботно. Пока, наконец, мы не прилетели, куда и направлялись, в Дьявольские Дыры.

Выбрав из всего огромного многообразия, только одну, нужную нам Дырочку, Волк, с разрешения капитана, то есть меня, стал осторожно приближаться к небольшому звездному скоплению.

Не зря ведь пропадали здесь боевые корабли Земного Содружества, поодиночке и целым набором. И хоть Волк был не слишком высокого мнения об этих "космических корытах", я лично ждал от Дьявольской Дыры неприятностей.

А если очень ждать, то они всегда наступают, неприятности.

В тот день мы двигались, примерно, на четверть углубившись на территорию Дьявольских Дыр. Чистый горизонт, хорошая видимость. Волк дотошно исследовал каждую гуляющую комету, каждый завалящий метеорит, докладывая о спокойствии.

Кузьмич пропадал на камбузе, поглощая сухари. Волк заявил, что пока тот не схрумкает последний сухарик, кормить нас нормальной пищей не станет. А так как Кузьмич отличался не только изрядной прожорливостью, но и был весьма изысканным гурманом, то ему ничего не оставалось, как заняться опустошением камбуза от хлебного щебня.

Я, закинув ноги на пульт, ковырялся с ногтями, приводя их в надлежащий вид. Ведь, как известно из исторических источников, у настоящего космонавта должны быть чистыми не только подотчетный корабль и скафандры, но также и ногти. Опять же, все-таки скоро увижу два миллиона брюликов. Я даже придумал, под что приспособлю тот отсек с единственным крюком. Подвешу на нее уродину куколку вплоть до прибытия на место. Авось не испортиться. Передам ее кому положено, получу брюлики, а потом к паПА. Прости паПА, упустил я свое счастье. Не вели казнить, а вели миловать.

Рев сирены, сотрясший Корабль, сбросил меня на пол.

— Что? Где? Кузьмич! Волк!

Первым, на удивление, отозвался бабочек. С красной от натуги мордой он предстал перед моим глазом и, надувая щеки, принялся показывать на свою спину. Подавился сухарем, стало быть.

Не вставая с пола, я вмазал ему промеж крыльев. Из горла Кузьмича вылетел кусок сухаря в два раза больший, чем голова самого Кузьмича. Как он это делает, не представляю.

Кивнул. Сказал спасибо. И к пульту. Справки наводить.

Но теперь его опередил Волк.

— На горизонте замечены превосходящие силы противника в количестве несметном. Можно посчитать, но лень. Сирену то выключать? Все слышали? Ну, тогда выключаю.

Когда всю сознательную жизнь охотишься за бабочками, поневоле учишься встречать любые опасности как нечто, само собой разумеется. Старушка Смерть частенько встречалась на моем пути, но, видимо, даже ей, колченогой, я казался слишком уродливой добычей. Зачем косить засохшую и скрюченную траву, когда вокруг полно сочной и высокой.

К присутствию Смерти привыкаешь быстро. Кто-то сознательно прогоняет даже мысли о ней, А кто-то знает, что вот она, рядышком, танцует свой странный танец с косами. Ну и пусть танцует. Авось запляшется, устанет, да забудет, зачем приходила. А коли, вспомнит, всегда можно плюнуть ей в лицо три раза, обязательно через левое плечо, и сказать: — "Позови меня с собой". От такой сознательности возрадуется старушка и вновь в пляс до упаду.

Говорят, помогает.

— Вранье все это, — Кузьмич приплюснулся к центральному обзорному иллюминатору, — Если в корабле поджарят, то никакие танцы не помогут. А эти запросто. Вон их сколько.

Правда Кузьмичевская. Уйма их. Уйма, это ровно сто одиннадцать штук. Круглые, черные горошины, окружившие нас со всех сторон.

— Драпать надо, как есть драпать.

И здесь он прав. Но разве Кораблю докажешь, что иногда лучше показать врагу спину, нежели вывалившиеся кишки. Я еще в самом начале заикнулся, давай, мол, Волк, потихонечку совершим убегающий маневр. По культурному, и без проблем. И что же он, стервец, заявил?

— Велика Галактика, а отступать некуда. Позади ни хрена интересного. Погибнуть смертью героев, вот настоящая доблесть!

Ему-то что, железяке самовосстанавливающейся. Покряхтит пару столетий металлоломом, приведет себя в порядок и снова дурковать в одиночестве. А нам каково?

Пока вражеский флот хранил гробовое молчание, только плотней окутывал нас своими кораблями, стискивая и без того узкие клещи.

Мы сознательно не посылали никаких запросов, дабы не раскрывать, кто мы, и что мы. Корабль посоветовал. Говорит, самая, что ни наесть надежная тактика. Прикинутся метеоритом, и молчать в закрылки. Надолго ли. И хоть потушены все бортовые огни и разговоры шепотом, но и дураку, даже инопланетному, ясно, что корабль обитаем. Блестит золотом, словно весеннее дерьмо в проруби.

— Вызывают они вас, — сообщил, наконец, Волк. Как завернул! Вас. А он, стало быть, вроде и не при деле. Ничего подобного. Одна компания. И отвечать все одинаково будем.

— Зажечь кормовые, поднять опознавательные, развернуть антенны, — встречать врага, так встречать. Не таясь.

Корабль выполнил команду, как и положено. Врубил все возможное освещение. Внутри и с наружи. Развернул усики антенн, взметнул в безвоздушное космическое пространство флаг.

Флаг этот лично я сам сооружал. Понимаю ведь, что любой корабль должен иметь святыню. Ради которой и умереть, и жить можно. Соорудил его из единственного свободного на борту материала. Мешка из-под сухарей. Намалевал посередине вензель свой, в виде замысловатой буквы "С", и вперед. Хорошо получилось.

— Передатчики включить, мониторы на полную яркость, команде занять места согласному штатному расписанию.

Последний пункт приказа Кузьмич выполнять отказался. Его штатное место было в камбузе с сухарями, а ими он уже объелся.

Корабль включил прямую трансляцию, мониторы засветились, и показали тех, кто окружил наш корабль.

На экране их было трое. По внешнему виду вроде люди. Головы полностью закрыты черными черепушками с гребнями на затылках. Верхняя одежда напоминает скафандры, только побольше всяких побрякушек.

- "Еконо ми цуси"? — сказал один из них и ткнул рукой, одетой в металлическую перчатку прямо в центр экрана. В меня, то есть.

Я пожал плечами, показывая, что ни черта не понимаю.

— Еконо ми цуси? — уже более грозно повторил незнакомец. И вытащил штуку, похожую на пушку.

— Цуси ми не понимай, — ответил я, и тоже вытащил ту саму железяку, с которой гонялся за Голосом в первые дни.

Черепки заволновались, загалдели, показывая на меня пальцами. Один из них рубанул себя по шее и издал неприятный хрип.

— Это якудзяне.

Я оторвался от экрана и внимательно посмотрел на Кузьмича.

— Откуда знаешь?

— Догадываюсь.

Кузьмич перелетел с моего плеча поближе к экрану, встал перед ним, растопырив ноги и заложив руки за крылья.

— Толмачом буду. Переводчиком. Понимаю, понимаю. Я ж специалист широкого профиля.

Не зря я Кузьмича с собой взял. Который раз из беды выручает.

— Чего они талдычат?

— Ясно дело. Ты оскорбил их, и они желают видеть твою голову отделенной от шеи.

— Так и сказали? — не поверил я.

— Об этом они сейчас и судачат.

— А договориться с ними можно? Я и извинения могу попросить. Спроси, Кузьмич, а!

— Поздно. Ты обозвал их речными крысами, а это даже мне обидно.

— А что за народ такой. На людей похожи, а не люди. Горшки на голову нацепили, и думают все, зауважали их. Как говоришь, их?

— Якудзяне, — повторил Кузьмич, — Читал я про народ такой. Еще во времена Большого Объединения Земли все люди, как люди, вместе стали существовать, а этот народец, мелкий и разбойный, к слову сказать, задумал отделиться. Смылись по тихому, никто и не заметил. Или не захотели замечать. Их не больно то любили. Вредный народец. С дурными привычками. Разрисовывают себя разными драконами, да крокодилами.

Понятно. Значит, якудзяне. Такое в истории Земли случалось. Ну не хочется вместе со всеми, и все тут. Строят корабль, грузят скарб, награбленное, и уматывают к Вселенной на кулички. Находят необитаемый мир. Селятся. И поживают тихонько. До тех самых пор, пока Космические силы Земли не отыщут и не приобщат к цивилизации.

А этих, значит, не сумели.

— Говорят, что распылят нас, словно болотную пыль, — сообщил Кузьмич.

— А разве в болоте бывает пыль?

— Раз говорят, значит бывает.

Я вздохнул. Не хочется, как-то, распыляться. Только жить начал.

— Кузьмич, окликни их. Поговорить хочу.

Кузьмич охотно выполнил просьбу. Подлетел к микрофону и, что есть силы, заорал:

— Эй, якудзятые! Еконо ми цуси. Тема есть!

Якудзяне перестали спорить и с интересом уставились на меня.

— Скажи им, Кузьмич, что я дико извиняюсь за нанесенные оскорбления.

— Еконо ми цуси, якудзятые.

— А еще скажи, что бы пропустили нас по добру, по здорову, а иначе… сам придумай, что сказать.

Кузьмич кивнул.

— Еконо ми цуси! О-го-го, как ми цуси. До самой еконо ми цуси! Усекли?

Черепушки пришли в необычайное возбуждение. Стали на экран бросаться, палками железными перед ним размахивать.

— Переводи Кузьмич.

— Говорят, что простить не могут. И отпустить тоже. Кто на их территорию пришел, тот живым никогда не уходит. Говорят, чтобы сдался. Добровольно. Чтоб выходил с высоко поднятыми руками. И еще что-то про один телефонный звонок и адвоката. Дают десять минут на размышление. Думать будешь?

— Думать? Думать… Буду.

Как тут не подумать, коль сами предлагают. Может чего в светлую голову то и придет.

— Еконо ми цуси! — напоследок прокричал Кузьмич, потом развернулся к экрану спиной, приспустил штаны, нагнулся и показал якудзянам низ своего брюшка, — Традиционное якудзянское прощание, — пояснил он мне. Вот что значит много читать.

Думал я ровно половину отведенного времени. Вариантов немного. Сдаваться на милость победителя, а потом посмотреть, что будет? Может они и не такие кровожадные? Я понимаю, когда на их территорию вторгается целый космический флот, тут есть с чего осерчать. А я ведь так, букашка глупая. Залетел ненароком. Жениться надумал. На двух миллионах брюликах.

— Чего, командир буйно голову повесил, что за думу думаешь, — подал голос проснувшийся Голос. Все это время он с достоинством выполнял предписание молчать в закрылки.

— Сдаваться надо, — сообщил я, — Тут, как ни крути, а не прорвемся. А ведь совсем немного осталось.

— Капитан шутит? — удивился Волк, — У капитана старческий маразм? Это что значит? Что я, Вселенский Очень Линейный Корабль сдамся на милость каких-то там якудзян? Да за кого Капитан принимает свой корабль? А ты у меня спросил? Я ведь вроде как в команде?

— Ну и что думает по этому поводу вся остальная команда, включая первого помошника и корабль.

Кузьмич пожал крыльями и заявил, что живым не отдастся. В случае чего он может выброситься в космос и спокойненько самостоятельно смыться. До ближайшей планеты, как раз той, к которой мы направлялись, пару столетий нормального лету. Уж он то, Кузьмич не пропадет. А если у него появится свободная минута, то обязательно смотается на Большую землю и вызовет подкрепление. Но это будет минимум лет через пятьсот, и то, если крылья не устанут.

За слова свои предательские Кузьмич получил первый выговор с занесением в корабельный журнал. После взыскания он обиделся и уселся перед экраном, ждать продолжения переговоров.

Корабль, в лице Волка сурово осудил появление трусости некоторых членов экипажа и посоветовал мне, как капитану, пристальней следить за моральными настроениями внутри корабля.

— Ты по существу давай, — поторопил я его, посматривая на часы. До конца ультиматума оставалось совсем уж немного.

— А по существу скажу так, — Голос окреп, стал мужественным и твердым, — Мы тут посовещались, и я решил, сжечь наглецов со всеми потрохами и делу конец.

— Мочи не хватит, — я скептически отнесся к данному предложению. Нас мало, а их туча.

— Эх, капитан, капитан, — вздохнул Волк, — Если бы ты побольше интересовался устройством корабля, то знал бы, что эта небольшая стайка для меня, тьфу. На пару минут. Есть у меня пушечка заветная, только мне известная. Великими мужами древности придуманная. И если капитану будет угодно…

— Еще как угодно, — заорали мы с Кузьмичем в один голос.

Мы тут сединой покрываемся, а он, имея в запасе пушечку чудесную, в молчанку играет. Вот выкрутимся, обязательно ему внушение сделаю. В его же корабельный журнал.

Время ультиматума закончилось. На экране снова появились три якудзянина.

— Еконо ми цуси? — спросили они и довольно потерли черными перчатками.

— Что им сказать-то? — обернулся Кузьмич.

— А скажи этим стервятникам космическим, что мы принимаем последний смертельный бой.

— И от меня добавь, что ложили мы на них с двойным пробором, — добавил Корабельный Голос.

— Сделаем. Без проблем, — Кузьмич вернулся к толмачевской работе. Поза, как у самого настоящего дипломата, только трости не хватает, — Еконо ми цуси вот с таким двойным цуси!

Подумал, и от себя тоже приложил дополнение:

— Еконо ми цуси вот где, — и снова, как в пошлый раз, любезно попрощался с якудзянами, задрав к ним свое мохнатое брюшко.

Сильно якудзяне расстроились. Не понравилась им наша несговорчивость. Рубанули он палками металлическими по своим экранам, разбили вдребезги. А наши потухли. Нет, просто отключились. По нашим, никто не бил. Да и Волк бы не позволил корабельное имущество портить. Чинить-то ему потом.

Флот черных шариков отпрыгнул от нас немного, ощерился стволами орудий и стал стремительно приближаться.

— Капитан, — заорал Голос, — Разрешите взять управлением мною мне. Обещаю не посрамить честь обшивки.

— Кораблю взять управление Кораблем на себя, — вовремя принятое верное решение, первейший залог успеха.

— Перехожу в боевой режим, — продолжал орать Волк, закладывая уши, — Посторонним покинуть помещение, команде занять форму номер один. В кресло лезьте, придурки и пристегнитесь, говорю. Торпеды товсь! Запалы готовь! Паклю забивай!

Я судорожно пытался застегнуть ремни безопасности. Кузьмич, также судорожно, пытался помешать этому, так как не мог залезть в свой штатный карман.

— Перррвая аппаррратная?! Товсь!

Краем глаза я заметил в иллюминаторе, как из Корабля вылезает чугунная труба с прибитым на конце гвоздем.

— Цееельсь!

Труба с гвоздем покрутилась и замерла на месте.

— Перррвая аппаррратная! Гонь!

Корабль задрожал всем железом, из чугунной трубы вырвался сноп пламени, а затем из нее выкатился чугунный шар, размером с мини футбольный. Не спеша, не виляя по сторонам, он полетел по направлению к ближайшему нападающему на нас черному кораблю.

Якудзяне, почувствовав неладное, стали палить по чугунному шарику из всех видов оружия, включая и ядерное. Шарик наш, откуда только прыть взялась, стал метаться по сторонам, не позволяя липким вражеским лапам прикоснуться к себе.

Волк, тем временем, выпустил подобным образом еще одиннадцать таких же шариков и теперь комментировал происходящее:

— Второй нападающий обходит левого полузащитника. Передает пас правому. Асадулин промазывает и… ай-яй-яй, какая досада. Такая война нам не нужна. Но ничего еще не потеряно. Игру продолжает со второй линии четвертый нападающий. Передача. Прием. Подсечка!!! На мыло таких подсетчиков! На мыло! На мыло! Чего, как дураки сидите, орите тоже!

Мы с Кузьмичем ни черта не поняли, но стали исправно орать:

— На мыло! На мыло!

Корабль тем временем не успокаивался.

— Защитники пытаются поставить стенку. Поздно. Восьмой нападающий делает финт, другой, третий! Какой игрок! И вот он выходит один на один. Удар! Шпангоут! Еще удар! Второй шпангоут. Да не туда, дурында! Третий удар! Го-о-ол!

С удивлением, с нескрываемым удивлением лицезрел я, как гигантский флот якудзян, смешав ряды свои, толкаясь и разбиваясь друг об друга, бросился бежать. Стройные боевые ряды смешались, рассыпались. Эфир наполнился криками о помощи, мольбами о пощаде.

Но одного я не мог понять. Как? Секретное чугунное оружие Корабля даже не прикоснулось ни к одному из черных шаров. Они просто скакали по пространству, словно дикие кенгуру в Австралийской области. Как?

С этим вопросом мы обратились к Кораблю.

— Корабль, как вы расцениваете проведенную вами операцию? Не могли бы вы раскрыть некоторые секреты Вашей победы, мы были бы весьма благодарны за столь любезный шаг.

Пресс-служба Корабля голосом Корабля сообщила, что открывать военно-технические секреты она не вправе без особого распоряжение руководства. Но по сведениям от компетентных источников, у вражеских кораблей попросту закончились боеприпасы. И, осознав свое бедственное положение, они решили покинуть поле боя. Пресс служба корабля также выразила огромную благодарность всем тем, кто поддерживал Вселенский Очень Линейный Корабль в эти трудные для него минуты и пообещала в честь знаменательного события выплавить памятную медаль " За Дыру". С одной стороны медали будет изображен сам героический Корабль в натуральную величину, а с другой стороны — именно сквозная Дыра.

— Славная работа, — Волк издал звуки, похожие на потирание ладоней, — Сами запомнят и потомкам своим расскажут. Командир, а можно я на борту своем звезду героическую намалюю?

— Намалюй, — разрешил я, вспомнив, что такой дикий обычай имел место в далекой древности, — Но сперва направь себя по намеченному ранее маршруту. А то мы так до невесты моей не доберемся. Сколько уж плутаем.

Пока Волк малевал на себе не одну, а сто одиннадцать звезд, мы с Кузьмичем всматривались в бескрайние просторы Вселенной. Великой Вселенной. Странной Вселенной. Сколько еще вот таких удивительных Кораблей затерялись в ее глубинах. Сколько еще невероятного скрывают молчаливые звезды. Не узнать никогда. Хоть сто жизней в долг возьми. Хоть моих, хоть Кузьмича.

— Расчетное время прибытия в заранее заданные координаты пятнадцать минут, — сообщил Волк, — Визуальное наблюдение через десять минут.

Что-то сердце у меня защемило. К чему бы? Вроде не волнуюсь, не переживаю. И шестое чувство ощущения опасности молчит.

— Так вот ты какая, планета! — Кузьмич восхищенно затрепыхал крылышками.

Нашел чем восхищаться. Ничего ж не видать. Облако гигантской дымки, внутри которой скрывается неизвестно что.

— Поближе можно, — попросил я Волка.

— Можно и поближе, — ответил он и совершил стремительный маневр навстречу задымленной планете. Несколько секунд мы мчались сквозь непроницаемое молоко, вырвались из него и замерли в километрах десяти от поверхности.

— А теперь нравится?

Кузьмич шмыгнул носом. И промолчал. Сказать-то нечего. И любоваться нечем.

Планета, на которой находилось то, за что можно получить два миллиона брюликов, не внушала доверия.

Сплошные болота с кусками густой растительности. Кое-где нагромождения гор, уродливых и голых. Цвет гор, болот и растительности нестандартный. Синий.

— Никаких радиосигналов, никаких передач, никакой жизнедеятельности, — сообщил в очередной раз Голос.

— Мы не ошиблись? — перевернулся ко мне Кузьмич.

У меня тоже возникла подобная мысль. Но, вроде, все правильно. Ошибиться невозможно. Вот только кто сигнал нам посылал?

— Спускаемся на поверхность, там посмотрим.

На сей раз Волк шалить не стал, и достаточно осторожно, даже нежно опустился на луг, покрытый низкорослой травой. Заглушил двигатели и генератор. Корабль окунулся в тишину.

— Бабочек не видать, — Кузьмич внимательно вглядывался в окружающий мир, — Вроде и ветра нет, неподвижное все. И камни эти…

Камни, действительно, странные. Висят ни к чему не прикрепленные, в метре от поверхности и медленно так поворачиваются вокруг своей оси. И так до самого конца поляны. Может и живые.

— Воздух вроде нормальный, бактерий вредных, кажется, нет. Можно выходить.

Кажется. Проверять надо, когда кажется. Потом поздно будет. Недоделанный он какой-то, Корабль.

Первым выйти на поверхность согласился Кузьмич.

Потоптавшись немного у выхода, он взмахнул крыльями, чуть поднялся над трапом, повисел, покрутил головой и медленно двинулся навстречу камням.

Облетев его несколько раз, осторожно пощупав, он помахал руками. Все нормально, не кусаются.

Я напялил переговорное устройство и спрыгнул на жесткую траву.

Вроде ничего. Дышать можно. Кисловато, непривычно, но можно. А к бактериям у меня иммунитет. Я за свою жизнь столько их наглотался, что они уже и сами не понимают, что им делать противного во мне. Дохнут, едва соображают, что на всех их одного тела урода не хватит.

— Командир, там тебя, вроде таракан наш зовет.

Кузьмич ждал меня у одного из летающих камней. Размером камень оказался не слишком большим, но и не сказать, чтобы маленьким. В обхват. На ощупь самый обычный камень. Чуть теплый, шероховатый.

— Я проверил, ничего его не поддерживает, — доложил первый помощник, — Как он держится, даже не представляю. Может, внутренние гравитационные силы вошли во взаимодействие с энергетическим полем планеты и под влиянием постоянной массы резонируют с колебаниями радиационного ядра? Как думаешь?

Прямо мысли мои читает. Только поправочка одна — силы не резонируют, а дезентигрируют. Так вернее и боле научно.

Я приблизился поближе к камню и понюхал его. Воняет навозом. А на вкус?

Подцепив небольшой выступ, я попробовал отколупать кусочек странного камня.

Неожиданно, прямо перед моим, только что нюхавшим носом, распахнулась каменная дверца и оттуда на меня уставилась сморщенная рожица, которая держала перед собой миниатюрную винтовку.

— Еконо ми цуси? — грозно спросило существо, тыкая стволом прямо в мой глаз.

Я посмотрел на Кузьмича. Тот пожал крыльями. Значит, не понимает местного диалекта.

— Еконо ми цуси?! — еще более грозно вопрошал сморщенный жилец воздушного камня.

Пожмем плечами. Что еще остается делать. Ну и головой помотаем в знак того, что не понимаю.

— Еконо ми цуси, — существо задумчиво почесало за ухом, затем повернулось и в глубину камня заорало дурным голосом: — Соня! Тут какие-то инопланетяне перед домом стоят. Ты не кого не ждешь, Соня?

Кузьмич нервно засмеялся, но я показал ему, чтоб помолчал.

В дверях каменного дома показалось еще одно существо, не менее морщинистое. Оно подслеповато сощурило маленькие глазки, внимательно рассмотрело нас с Кузьмичем, потом отвесила хороший подзатыльник существу с ружьем.

— Это ж жених! Не узнал, что ль?

— Соня! Зачем же руками? И какой это жених? — первое существо опустило ружье, — Страшненький он, для жениха.

— Проверим, — Соня нырнула в глубину камня и вернулась с небольшим листком. Посмотрела на него, на меня, — Не нам с ним жить. Жених это.

Кузьмич спикировал к Соне, вырвал зеленый листок и развернул походную агитацию у меня перед глазами.

На листке этом красовалась моя физиономия, снятая в тот момент, когда я перед экраном на Луне вертелся во всех ракурсах. Внизу листка букашки букв. Мелкие, но прочитать можно.

- "Вооружен и очень опасен. Сообщить при обнаружении. Подпись. КБ Железный". Это я что ли вооружен и очень опасен?

— Соня! Инопланетянин по-нашему лопочет, — удивилось первое морщинистое существо, — Грамоте видать обучен.

Соня еще раз отвесила ему подзатыльник.

— Не обращайте на него внимания, инопланетяне добрые, — заверещала она, — Старый он, вот и болтает, что не попадя. А насчет того, что написано, так тоже не обращайте. Глупости все это.

— Глупости писать не станут, — резонно возмутился Кузьмич, — Кто такое распространяет? Мы ведь в суд можем, за нанесение морального ущерба.

— Кто, кто? — ничуть не испугалась предстоящего суда Соня, — Там же написано черным по зеленому — КБ Железный. Вот к нему все претензии. А мы народ спокойный, к нам цепляться нечего. Да вы и у народа спросите.

Я посмотрел по сторонам.

И из всех камней на нас смотрели маленькие морщинистые существа. И было их тысяча и еще тысяча тысяч. И все улыбаются.

— Обложили, — шепнул на ухо вечно осторожный Кузьмич.

— А кто такой КБ Железный, — не обращая внимания ни на Кузьмича, ни на тысячи глаз, продолжал я допытываться у Сони.

— Да кто ж его знает, — вдохнула Соня и на всякий случай шандарахнула первого морщинистого по затылку, — Прилетала штука железная, вроде вашей колымаги, разбросала эти листочки и улетела. А листочки мы собрали, в хозяйстве-то пригодится. Мягкие и большие.

— Так вы, сволочи, этими листками что делаете? — Кузьмич схватил Соню за грудки и основательно встряхнул.

— Что делаем, не твое тараканье дело, — отцепилась от него Соня.

— А откуда знаете, что жених я, — отрывая от Сони Кузьмича, спрашиваю.

— Так о данном факте все говорят, — Соня сложила руки на пузе и, уже полностью освоившись с прилетом инопланетянина, стала рассказывать: — Давеча с хутора приходили и рассказали, что ждут, мол, жениха странного, да пригожего. Что странный, вижу, а о красоте мне не судить. Стара стала. А откуда ты, мил инопланетянин? За делом прилетел, или от инопланетного дела бежишь? Я б тебя в дом пригласила, да великоват ты. А хочешь, познакомлю с соседом моим, Абрамом, он в лотерее шесть из тридцати шести новый камень благоустроенный выиграл. С канализацией и полем для гольфа.

— Стоп, — остановил я ее. Соня замолчала, продолжая беззвучно открывать рот, — И рот закрой. Скажи лучше, где хутор и живет там кто?

Голос подал морщинистый с винтовкой.

— А нам все равно, кто там живет. Нам едино. Мы люди мирные. В ваши дела инопланетные не вмешиваемся. А то, ишь чего надумали, черные прилетают, грабят. Бледненькие, как ты, прилетают, тоже грабят.

На этот раз подзатыльник был достаточно сильным, и морщинистого отбросило в темноту камня.

— Дурак, — крикнула ему вслед Соня. Потом к нам обратилась, — Кто на хуторе живет, не знаю. Не видела. Но по разговору не злые. Они по ночам приходят. А мы по ночам дверей не открываем. Нас не трогают, и то ладно. А хутор… вот по дорожке пойдете, как раз в стенку ихнею упретесь.

Я посмотрел под ноги. Дорожка, действительно, имела место быть. И не простая народная тропа, а уложенная кирпичом. Откуда взялась?

— Вот по ней, милок инопланетный, и топай. Там и невеста твоя, и родственники ее.

Сказав спасибо, я двинулся по указанному маршруту.

— Неужто я и вправду на таракана похож? — я вышагивал по зеленой тропинке, Кузьмич сидел на плече и махал рукой многочисленным жителям камней, которые приветствовали нас платками и выстрелами в воздух.

Ничего я не сказал другу. Не в моих правилах неправду говорить. Ведь я когда его в луже полумертвого нашел, тоже думал что таракан. Это уж потом разобрался что к чему. А чтобы отвлечь его от мыслей горьких, спросил:

— Что скажешь насчет подозрительного КБ Железного? Загадочный тип. Вроде раньше с ним не сталкивался.

— А, не обращай на мелочи внимания. — Кузьмич приложил ладошку ко лбу и всмотрелся в даль, — Там темнеет что-то. Стенка, должно быть, про которую Сонька глупая говорила. Ты бы, Кость, с Волком связался. Может, подстрахует на всякий случай.

И то верно.

— Командир на связи. Командир на связи. Требуется воздушная поддержка. Входим в зону риска.

В ушах заскрипело, и раздался голос Корабля.

— Запрос принял, командир. Сейчас с местными жителями закончу, и обеспечу все, что просил.

— Что значит — закончишь с местными жителями?

Корабль покряхтел, но сознался.

— Я тут платные экскурсии по себе устроил. У входного люка очередь в половину светового месяца. Местное население проявляет удивительную любознательность. Я с них в местной валюте беру. Самоцветами. По одному самоцвету с одного посетителя.

— Ты что! Офонарел! — заорал я в микрофон, — Совсем микросхемы сдвинулись. По два самоцвета бери. По два, говорю! Нет, он нас решил по миру пустить.

— Точно, — согласился Кузьмич и пообещал по прибытию на Корабль провести с ним пару лекций по финансовому ликбезу.

Стена, о которой говорила Соня из каменного жилища, и о приближении которой предупреждал зоркий Кузьмич, оказалась не совсем обычной. Словно мир обрывался в этом месте, и начиналась пустота. Чернота уходила и вправо и влево. Терялась в вышине. Волк, закончивший к тому времени культмассовые мероприятия, сообщил, что тоже видит черную стену.

— Воздушную поддержку обеспечить не в состоянии. Я в эту гадость не полезу. У меня от нее электромагнитные колики начинаются.

— Придется без него, — сплюнул Кузьмич, — Я тебя, командир, предупреждал, что рано или поздно он нас подставит. Знаешь, чем он там занимается? Самоцветы по щелям ныкает. Доли нашей лишает. Кто первый полезет? Ой!

Кто первый полезет — решать мне. А я уже решил. Кузьмич маленький, ко всему привычный. Не пропадет.

Я уселся прямо на зеленой тропинке, которая обрывалась у черной стены, стал ждать, пока вернется засланный за стенку лучший разведчик всех времен и Галактик Кузьмич. Он, правда, немного по упирался, пока я его в черноту пихал, но смирился. Сухари, в конце концов, съеденные отрабатывать надо.

Пока все складывается хорошо. До места добрались без потерь. Неприятностей практически не встречалось. Тьфу, тьфу. Если все и дальше так пойдет, то через недельку и брюлики получу.

На черной стенке образовался пузырь. Он оторвался от нее, повисел немного и лопнул. Из пузыря показался Кузьмич. Он остался висеть на месте, бултыхая крылышками, и смотрел на меня из-подо лба.

Я поднялся и подошел. Я не гордый.

— Первому помощнику доложить обстановку. И парить смирно, когда разговариваешь со старшим по званию.

На обиженных только такой тон и действует. Мы, чай, не на прогулке, а почти что в боевых условиях. И если каждый бабочек, похожий на таракана, обижаться станет, то к чертям галактическим таких соратников.

Кузьмич пару раз всхлипнул, обтер морду от слез и, вытянувшись, доложил:

— Знаешь, как там страшно! Хоть бы предупредил сначала. А то пихаться без спросу.

Я пообещал, что это в последний раз, и впредь обязался предупреждать Кузьмича перед тем, как запихнуть его куда-либо. А в конце назвал его своим самым лучшим другом.

Кузьмич воспарял духом и, окончательно успокоившись, доложил новые разведданные:

— Темно. Пролетел чуть подальше. Снова темно. Порыскал по сторонам. Без изменений. Вниз. Поверхность имеется. А когда хотел уж назад возвращаться, засветилось вдалеке что-то. Все.

— Чего ж не дождался?

— Так я ж говорю, — развел крыльями Кузьмич, — Темно. И страшно.

Жаль, фонарика не захватил. Впрочем, его на корабле и не было.

Я осторожно сунул руку в черную стенку.

Вроде все нормально. Ни холодно, ни жарко.

Набрал побольше воздуха и сделал шаг вперед. В черноту. В темень. Туда, где, по словам Кузьмича, страшно. Туда, где по всем приметам находилась моя добыча стоимостью в два миллиона брюликов.

— Кузьмич! Ты где?

И голос стал каким-то глухим. И темень, не соврал дружок, хоть глаз выколи. Нет, глаз выкалывать не дам. Это просто выражение такое.

— Здесь я, — отозвался Кузьмич. Конечно в кармане. Где ж ему быть.

— Ничего не вижу, — сообщил я, медленно ощупывая окружающую меня темноту, — У меня, наверно, глаза сейчас из орбит вылезут.

— А ты не напрягайся, — посоветовало из кармана.

Оказывается в темноте совершенно невозможно передвигаться. Хочешь шаг сделать, а кажется, что сейчас в пропасть со всеми потрохами. Если только ногой дорогу нащупать. Так можно, но только медленно.

— Кузьмич! А где твои огни. Не вижу я что-то.

В кармане заворочалось.

— По сторонам лучше смотри. Я когда их увидел, по сторонам смотрел.

Где здесь стороны-то? Я даже стенку, в мир нормальный ведущий, найти сейчас вряд ли смогу. Хотя нет. Что-то там такое есть.

— Что-то там такое есть, Кузьмич!

Огни не огни, а два маленьких пятнышка, светлых и почти слипшихся я заметил.

— Вот и топай прямо на них, — хороший совет. А куда еще тут топать.

Не обращая больше никакого внимания на предполагаемую под ногами пропасть, я засеменил к светящимся пятнышкам.

Но, показалось мне, что пятнышки сами двигались навстречу.

— Они тебе ничего не напоминают? — подал голос Кузьмич.

Напоминают, напоминают. Два горящих глаза, которые разговаривали со мной сквозь глубину Вселенной. Встречают, долгожданного.

— Ты чего? — это снова Кузьмич.

— Сами подойдут, — ответил я, — Не развалятся. А я по потемкам шляться не приучен.

Ждать пришлось недолго. Два светящихся пятна превратились сначала в два горящих уголька, а потом уж и в два красных глаза. И снова этот шепот. Неприятный такой.

— Долго же ты до нас добирался.

Нет, чтобы сначала, как нормальные люди, поздороваться.

— Далеко забрались, вот и долго, — у меня слово в кармане не залежится. Как спрашивают, так и отвечаю.

— Говори потише, а то разбудишь Его.

Начинается. Приехали.

— Слышишь, папаша. Давай вот без этого. Веди к этой, к невесте. А то мне домой уже пора. И так черт знает, сколько времени пропало. Дома заждались уж.

— Быстрый ты, однако, — прошептали глаза, — Скоро только разные фантастические истории сказываются, а настоящее дело не скоро делается. Иди за мной. Да не бойся. Никуда не свалишься.

— Я и не боюсь, — пробурчал я. Соврал, конечно.

Идти за горящими глазами одно удовольствие. Словно впереди свечку несут. Как на поминках собственных. Чтоб не сглазить. На вопросы разные глаза отвечают односложно. Подожди. Потом. Успеешь. Неразговорчивые глазки. Кузьмич из кармана всякие гадости наговаривает. Про то, что влипли по уши. Про то, что обманом заводят. Да я не слушаю. Ну нет вокруг опасности, и все тут. Уж я бы ее, опасность, вмиг почувствовал.

Долго ли шли, не знаю. В темноте теряется чувство времени. Может час, а может и трое суток. Только глаза вмиг пропали, и очутился я на краю красоты неописуемой.

Под ногами озеро глубокое плещется. На озере кувшинки плавают. Под кувшинками крокодильчики шестиногие резвятся. Березки листочками играют, а в листочках паучки с хоботами песни дрынькают. Солнышко-баранка ласково жарит. Травка под ботинками глупо хихикает. От щекотки, наверно.

А рядом старичок маленький стоит. От земли еле отрос. Голова на кривых ножках. И в шляпе до самого подбородка, только борода виднеется.

— Вот и на месте мы, — говорит говорящая голова, разводя руками, — Как тебе места наши?

— Места знатные, — отвечаю, — Только что это у вас все такое синее? Небо-то понятно. А деревья, травка почему? Да и борода у тебя, папаша, цвета странного. Морского. Как в песне. Может, слышал? В небе темно синем, синяя звезда. У-у, у-у…

— Не угодили, значит, — грустно изрек старичок.

— Да причем здесь — угодили, не угодили, — рассердился я, — Не в этом дело. Не можешь объяснить, почему все синее, не надо. Убиваться из-за такой мелочи не стану.

Кузьмич из кармана вылез и, выставив вверх одно крыло, глубокомысленно произнес:

— Форменный блюформ. Как есть блюформ. Верно я говорю, дедушка?

Говорящая голова в шляпе мгновенно согласилась. Блюформ, так блюформ. По мне все едино, лишь не отравлено.

— Нам еще пройтись надо, — из-под шляпы вылезла рука и показала направление, в котором нам предстояло еще пройтись, — Ты только не топочи, а то разбудим Его, все испортим.

— Кого "его", - ох и надоели мне все эти странности.

— Придем на место, все узнаешь, — ответила ходячая голова и, развернувшись, зашаркала по направлению к синему лесу, над которым зависла баранка синего солнца.

Проверив, на месте ли черная стена и заломив пару веточек для ориентира, я побрел вслед за шляпой, стараясь, впрочем, не сильно топать. Раз просят, значит для чего-то это надо.

Волк на все запросы не откликался. Знать чернота эта не давала. Раза три пробовал. Не получилось.

Дедушка не соврал. Идти пришлось совсем немного. По часам засекал. Часов пять, не больше. И все сквозь синеву природы. Иногда дед приказывал замереть на месте, прислушивался к чему-то, потом вздыхал облегченно и продолжал путь. Иногда он заставлял меня падать на синюю траву и ползти. Деду то все равно. Он хоть падай, хоть стой, одного росту.

Все сносил безропотно. А все потому, что где-то в районе полости грудной клетки неприятно екало, беду предвещало. Я на эти знаки внимание очень обращаю. Без них мне в моей профессии не жить. Чувствую, что где-то рядом… нет, не опасность, даже слова такого не нашлось, есть что-то. Пугающее. Вон даже дед в шляпе то и дело вздрагивает.

Посинело. Деревья стали реже и синее. Травка, та самая, которая хохотала, когда я по ней животом терся, совсем коротенькая стала. Вышли мы.

— Вот и деревня наша, — возвестила голова в шляпе и, уже никого не таясь, весело засвистело дорожную песню.

— Деревня, как деревня, — пропищал Кузьмич из кармана. Я его помял слегка, ползая, — Не вижу повода для радости.

Я тоже не видел никакого повода, кроме десятка домиков, пригнувшихся земле. Не высокие, синие, с широкими, почти плоскими крышами. Грибы на толстых, коротких ножках.

Домик каждый огорожен изгородью невысокой да редкой. За изгородью морковка синяя, да помидоры. Того же цвета. Между домов бегемотики бегают, хвостами виляют, да нас, гостей облаивают. Окна у домов маленькие, лопухами синими завешанные. А дверей почти и не видать. Дырки круглые вместо них, с прорезями для полей шляп.

К чему такое подробное описание? Да к тому. Любой человек, а тем более профессиональный охотник за бабочками, каковым я и являюсь, увидев эту, синею до тошноты, идиллию сразу скажет. Цивилизацией здесь не пахнет. А тем более присутствием в этой деревушке передатчиком дальней космической связи.

Или дед ненастоящий, или меня обманывают.

— Заходи, гостем будешь.

Шляпа старательно вытерла ноги о кусок мха перед домом, и скрылось в дверном проеме, предварительно, прижав полы шляпы, а может и уши, я не видел.

Потоптавшись пару минут на пороге и, не найдя никакого другого мудрого решения, я встал на карачки и заглянул в дом.

— Да заходи ты, — возникла передо мной шляпа, — Не мельтеши на улице. А то…

— … Его разбужу. Знаю.

— Вот, вот, — хмыкнула шляпа, — Давай, не мешкай.

Я поднатужился, вобрал живот в легкие, а легкие за печенку запихнул, и благополучно пролез внутрь помещения, которые некоторые несознательные хозяева гордо именовали домом.

Тепло и сыро было в доме. Хоть и пахло немного гнилью. Темновато слегка. Электричества ж не провели, глупые. За широким столом, по местным меркам, конечно, сидело четыре шляпы, из-под которых смотрело на меня четыре пары глаз. Лиц то не видать. Темно. А глаза светятся.

— Здрасте вам, — поздоровался я, поудобнее устраиваясь на полу в ожидании беседы если не длинной, то весьма продолжительной. У меня на такие дела нюх.

Кузьмич следом протиснулся. Ему мое тело немного помешало. Тоже поздоровался. Все как полагается.

Шляпы закивали и ответили не очень дружным хором

— Наше вам… наше вам.

Странно как-то поздоровались. Нестандартно.

Пока они кивали, успел я убранство осмотреть. На предмет наличия радиопередающих устройств и оружия. Ранее выдвинутая гипотеза о полном отсутствии вышеназванного полностью оправдалась. За исключением досок размалеванных по углам дома, ничего примечательно. Стол, о котором уже упоминалось. Кровать кособокая. Сундуки распахнутые настежь. В сундуках камни драгоценные.

— Небогато живете, — надо же было разговор как-то начать. Вот я и начал.

— Ты о невесте спроси, — Кузьмич устроился рядом с моим ухом в качестве главного советника.

Тоже верно. Шляпы могут молча сидеть неизвестно сколько долго. Они дома. А мне здесь, в синьке, валяться, резону нет. И разговор о предмете, за которым я прилетел, начнем издалека. По осторожному, да по опытному.

— Невеста где, — гаркнул Кузьмич.

А я уже и речь приготовил. О полях плодоносных, и о лесах живностных. Из книжки про природу.

Шляпа, которая меня привела, покряхтела немного, на своих соседей взглянула.

— Будет и невеста, — сказала она, — Всему свой срок. Ты, добрый молодец, для начала успокой своего таракана.

— Да не таракан я! — встрепенулся Кузьмич, но потом махнул на все крылом и заплакал. Несильно, правда, и не по-настоящему.

— Рассказ долгий будет, — продолжили светящиеся глаза, — Ты уж потерпи, добрый молодец. Мы ведь тебе не полено осиновое отдаем, а дочь нашу.

"Видел я дочь вашу, страхолюдину" — подумал я. Но ничего не сказал. Я ведь подумал только.

Рассказ их длился тоже в районе "Долго ли коротко". Как я понял, это у них временной отрезок такой, равный пяти часам тридцати минутам восемнадцати с половиной секундам.

То и дело рассказ перебивался всхлипываниями, жалостливыми причитаниями, а то и откровенным ревом. Не помогали ни мои носовые платки, ни угрозы. Что сейчас выйду из дома и начну шуметь. Тогда уж точно Его разбужу. Одно только действовало на рассказчиков. Редкие, но вовремя исполненные крики Кузьмича, который изредка выползал из неудобно расположенного кармана и орал о немедленной выдаче со всеми потрохами причитающейся нам невесты.

Можно, конечно, привести полный стенографический отчет рассказа дедушек, я специально записывал, но нужно ли?

А если коротко, то история довольно занятная. И ко мне относящаяся самым непосредственным образом.

Народ этот называл сам себя лесными гномами. И жили они на этой земле синей лет тысячу, а то может и больше. Точные цифры на стенографии моей стерлись, когда Кузьмич в них нечаянно высморкался. Жили они, поживали, добра всякого там наживали. Золотишко на местной речушке мыли, крокодилов в озере промышляли, живность носатую да певчую по лесам били. Тем и жили. С соседями не торговали. Но и не воевали ни с кем. В общем, все как у порядочных.

Но только лет двести назад, сейчас точнее скажу, вот, двести два года назад, прилетела к ним невидаль Вселенская. Страшное, да жадное. Поселилась в чаще глухой, замок отгрохало. Аж из пятисот комнат, с бассейнами, да саунами невиданными. К замку кладовые несметные пристроила, а к кладовым стражу приставила. Железную, не убойную.

Поначалу то невидаль вселенская жить не мешала. Налог из каменьев самоцветных, да золотишка намытого изрядный брала, но не наглела. А потом его жаба заела. Жаба, это когда пухнут от жадности. И стала эта невидаль вселенская девок местных воровать. А потом, и в наглую требовать.

Местные то поначалу, с дуру, сами их к замку водили. Думали, жить будут в роскоши, да в саунах невиданных купаться. А когда поняли, что зря сами водили, поздно стало. Девок-то осталось, раз-два и обчелся.

А невидаль вселенская свое просит. Смертью грозит. По домам стражу пущает.

Пробовали силой его заломить, да куда там, низкорослым. Бока невидаль вселенская им намяла, да все рога, бывшие еще в ту пору у мужиков, пообломала. А без рогов, мужик не мужик, а так. Пустяк.

С тех пор закон вышел. Раз в год, будьте любезные, особу дамского полу в замок. Пробовали прятать. В леса дальние уводить. Пронюхала про это сволочь вселенская, простите, невидаль конечно, про эти дела и стал под корень рубить. Только появятся младенцы в деревне, так она их сразу экспроприировала. Ну, крала, по нашему, по земному.

Так что за последние лет тридцать деревня вымерла почти полностью. Продолжения то нету. И почитай, как лет десять новых младенцев не появлялось.

И тут счастье в деревне приключилось, — в этом месте дедушки голоса понизили, оглядываться по сторонам принялись, — Появилась таки крошечка-зазнобушка долгожданная. Куда дели? Сказали. Как, не сказали. Секрет, великий открыли. Поведали шляпы, что единственную наследницу богатства деревенского, да продолжательницу рода некогда знатного, запрятали так, что и самим тяжело иногда находить. В старых, забытых рудниках, где каменья самоцветные добывали.

Жить бы да радоваться, ждать, когда воспрянет род древний, только невидаль вселенская неизвестно как, но пронюхала про козни против него. Вынюхивать стала, лазутчиков рассылать. Иногда и на пытки деревенских приглашала, не брезговала. Да только те приглашенные ничего не открывали, хоть и испытывали боль невыносимую.

И тогда невидаль вселенская решила сама отыскать место укромное. Рыть землю начало, горы сворачивать, реки из русла насиженного выпаривать. Того и гляди, надежду единственную найдет, да к рукам приберет.

Думали старики деревенские, вместе собирались. За думой даже в погреба лазали. Ничего не придумали. Так бы и думки все свои продумали, если бы в один прекрасный день, вернее ночь, не получили сигнал удивительный, словно дар небесный.

Мой сигнал, стало быть.

На вопрос же, как и через какой аппарат, шляпы только улыбались, да на потолок посматривали. Я тоже на тот потолок смотрел, ничего там интересного не увидел. И Кузьмич тоже.

Ну да дело не в этом.

Получили они послание, обрадовались. Спасение в этом знаке небесном увидели. Тут же и согласились. Ответ послали.

Далее следует две страницы одного хихиканья, стонов, и выкриков. Это я у них пытался узнать, каким же таким удивительным образом они с Лунной обсерваторией связывались. Кровью утирались, но не признались. Вот ведь сила воли какая.

Патом мы помирились. Свои же, как никак. Почти породненные.

И если обобщить все сто восемьдесят страниц текста стенографического, мной записано, то выходило, что я должен их последнюю надежду, самку спрятанную, увезти подальше и возродить род знатный и героический. А уж потом, лет эдак через пятьсот, вернуться обратно с семейством великим и надавать по шеям невидали вселенской. КБ Железному, одним словом. Что б знал, как девок воровать, да реки вспять поворачивать.

Вот такая грустная история.

— Вот такая грустная наша история, — закончила голова в шляпе.

Я потряс уставшей от писанины рукой, запихал стенограмму за пазуху, для потомков и для отчета.

— С этим все ясно, — чего ж тут непонятного, — Увезу я вашу спрятанную. Насчет возвращения загадывать не стану. Может, характерами не сойдемся, а может, не доживу я до срока, вами намеченного. Только ведь поторопится надо. Не ровен час, невидаль ваша продрыхается ото сна. Дух мой почует, или подлецы какие донесут. Давайте-ка отцы собираться. В пещеры тайные. За последней представительницей вашего рода.

— И наследницей, — робко добавил Кузьмич, который уже долгое время терся около сундуков с самоцветами. Парочку, кажись, спер, за щеку запихал.

Старикам что, сказано, сделано.

— Лишь бы тебе, родимый избавитель, хорошо было, — говорили они, открывая в полу лаз незаметный в пещеры потайные.

— Будет, будет, — успокаивал я их, прикидывая, на сколько пунктов смогу поднять стоимость уродины, если учесть такую богатую родословную.

Одно меня только смущало. На всем протяжении рассказа шляп, не слышал я, что бы хоть раз упоминал о бабочках. Или, в крайнем случае, о крыльях. Все о девках, да о девках.

Когда лезли по ходам подземным, я понял, что все пережитое мною ранее можно считать только сказкой.

Ходы у шляп узкие, тесные. Освещения никакого. Воздуха не хватает. Того и гляди, задохнешься. Ко всему, каменья разные в рот попадают, на зубах скрепят.

Где на карачках, а где и вовсе, ползком, то и дело утыкаясь в мягкий зад впередиидущего.

А тут еще и предупреждения всякие пугающие.

— Вот здесь яма бездонная, смотри, не промахнись.

— А здесь паутинка невидимая. Кто зацепит незнаючи, сталактитом по башке получит.

— Отворот здесь многорукавный, один в жар глубинный сворачивает, а второй в озеро отравленное впадает.

— А это ничего. Не страшно. Зверь местный да глупый территорию свою метил. Ты руки бы вытер, а то инфекцию занесешь недобрую.

Кузьмич зараза, за шиворот спрятался, да всю дорогу подземную умничал. Про мою неуемную страсть к брюликам, посредством которой тяготы такие имеем.

А меня, его слова, словно огонь, грели. Я ж просто так ни в один подвал, а тем более в ход подземный не полезу. За дарма, тоесть. Даже ради спасения целой нации.

— Ну, вот и пришли, родимый ты наш.

Пещера, куда меня затащили шляпы с ножками, выглядела как самый настоящий бункер.

Мало того, что вход в нее преграждали двойные, обитые кованым железом, двери с хитроумными запорами. Мало того, что по настоянию хозяев пришлось вытащить из карманов все металлические предметы — "Звону не оберешься от аппарата секретного". Ко всему, дорогу преграждали два здоровенных бегемота вот с такими пастями, которые грязно облаяли не только меня, но и шляп.

Пока отгоняли бегемотов, глаза привыкли к слабому освещению, которое в бункере создавали коряги светящиеся. И сердце мое заколотилось с бешеной силой.

Посередине пещеры-бункера стоял турник деревянный, а на турнике, вверх ногами, висела куколка моя. Точь-в-точь, как на фотографии. Уцепилась лапками в перекладину и покачивается медленно.

Как увидела меня, жениха своего нареченного, так глазки ее зажглись красным пламенем, а морда совсем уж страшной стала. И колокольчики по пещере звоном своим забегали. Тихие и мелодичные.

— Здоровается она с тобой, — дернул меня за рукав один из дедуль, — Радуется, что пришел. Говорит, долго ждала, все глазоньки проплакала. Видишь, сколько наплакала то?

Под турником с висящим на нем телом невесты стояло два ведра. Одно как раз под правым красным глазом. Второе, соответственно, под вторым таким же. И в каждом ведре с горкой каменьев самоцветных навалено.

— Ими, ими, любезная наша плачет. Как затоскует по судьбе своей горемычной, так и скатываются с глаз ее каменья эти.

Кузьмич прижался к моему уху и быстро прошептал:

— Забирай скорее ее, командир, а уж в Корабле мы ее заставим слезушки полить. Я уж постараюсь. Тут в ведрах их как раз на два миллиона брюликов и потянет. А постараться, так совсем богачами заделаемся.

В голове включился микрокалькулятор. Два ведра — два миллиона. Сколько ж она за год накапает? Клад, а не женщина.

Думу то думаю, а на душе неуютно как-то. Смех этот меня из равновесия выводит. Забирается в самую печенку и щекочет там, к сердцу просится.

— А чего она в слизи то? — поинтересовался я. Куколка моя и в самом деле, словно в соплях висела.

Дедушки охотно прояснили ситуацию.

— Без этой защитной оболочки невидаль вселенская, КБ Железное распроклятое, ее быстро учует. Так что ты ее не снимай, любезный, пока надежда наша в силу не войдет, из кокона своего не вылупится.

— И долго она там собирается мурыжится, сидеть, то есть? — кокон-то, еще и пованивает. А мне больно охота такую вонь на Корабль переть. Волк и обидеться может.

— А того мы не знаем, — погрустнели старички в шляпах, — Может год, может час осталось, а может, не приведи наш бог, конечно, и на всю жизнь так. Да ты не смущайся, подойди поближе. Поздоровайся. Чай, родная теперь.

Вблизи куколка представляла зрелище отнюдь не жизнерадостное. Складки кожи, покрытые вонючей слизью, уши скрюченные, щеки впалые, рот как трещина земная с зубами мелкими да гнилыми. Смотреть не на что. Глаза если только. Здоровые, да красные. А все остальное в коконе спрятано.

Я достаточно хорошо знаю строение кокона, поэтому предположил, что особой красоты там тоже не скрывается.

Об этом и сообщил старичкам.

Старички не обиделись. А даже поболе сообщили.

— Это сейчас она такая несимпатичная, а как из кокона вылезет, вообще страшненькой станет. Да ты к тому времени попривыкнешь. Знаешь, какая душа у нее широкая. Для тебя ведь, родной ты наш, душа главнее?

— Главнее конечно, — закивал я. Обрадовали, нечего сказать. Но так как мне с ней в одной кровати песен не петь, то и привередничать сильно не стоит. Что дают, то и беру. Лишь бы плакать не разучилась.

С потолка посыпались комья, перемешанные с камнями. А по земле дрожь пошла, словно затряс ее кто.

Дедушки в шляпах заметались, к потолку бороды синие задирать стали.

— Разбудили. Разбудили таки невидаль вселенскую, — запричитали они, — Сюда КБ Железный идет. Пронюхал место секретное, падла обезвоженная.

Я поймал одного из стариков, схватил за шиворот, поднял повыше и заглянул под шляпу, чтобы глаза в глаза задать вопрос меня интересующий.

Под шляпой и были что только глаза. А вот так. Пустота шляпная и глаза посередине. Но я старика не отпустил, не побрезговал. Сам такой.

— Что за тварь такая, невидаль ваша вселенская? Не он ли листовки, меня порочащие, по зеленой стороне вашей планеты разбрасывал? КБ Железным себя называл.

— Он, как есть он, — выложил правду дедушка, засучил ножками коротенькими, вырваться пытаясь.

— На что похож-то, невидаль ваша железная?

Дедушка помахал еще ножками и с укоризной сказал:

— Не об этом тебе думать сейчас надо. Спасать и себя и надежду нашу последнюю. Немного времени у тебя осталось. Невидаль вселенская три горы прогрызет, три речки пройдет и пропали вы. Нас то не тронет, для дани мы ему нужны. Тебя на консервы пустит, а надежду нашу последнюю в полон заберет.

— Да на кой она ему, такая страшненькая? — не самоцветы же метать на насесте?

— Высасывает он их, — пояснил дедушка и показал, как делает это невидаль вселенская. Засунул в рот палец и пососал его, — И тело и душу высасывает. Да отпусти ты меня. Хватай невесту и беги, пока цел.

Так я и сделал. Я всегда придерживаюсь правила. Не важно, как близко ты подошел к цели. Важно не упустить ее. И смыться в дальние края вместе с ней, с удачей и со всем причитающимся.

Подскочил я к куколке, обхватил полутораметровый мешок скользкий, поднатужился, спихнул на пол. Она голосить стала, колокольчиками заливаться, да я на это внимания не обращал. Пещера ходуном ходить стала, того гляди, кирпичом нечаянным зашибет.

Ухватился я за лапы ее перепончатые, да поволок вон. Голова в шляпе, которая меня в темноте встречала, дорогу показывала, что б не заблудился в норах многочисленных, да секретных.

Только я в ход подземный заскочил, кокон вперед головой перед собой затолкал, да Кузьмича, по ходу дела пихнул на штатное место, так и обрушился потолок в пещере. Песком да камнем, землей, да грязью водяной завалил все. Вместе с оставшимися там дедушками.

— Выберутся они, — заорала шляпа меня сопровождающая, — Не впервой им под завалами ночевать. Надежду спасай, да ногами шибче двигай. Вот сюда. Прямо по ходу подземному. Первый поворот налево пропустишь. И второй тоже. А потом направо поворачивай. Тот ход прямехонько к озеру отравленному ведет, да ты не бойся. А как наружу выберешься, в стенку черную упрешься. Мы там для тебя светляками дорогу выложили отходную. Думали, что проводим, да вот, видишь, как получается. Так что сам выбирайся. Да не забудь обещание свое верное.

Старичок замолчал, смахнул слезу скупую старческую. Вздохнул глубоко, да и улыбнулся.

— Надеемся мы на тебя, соколик. Ты уж не обижай нашу надеждушку. И вот что напоследок скажу, а ты послушай. Она хоть и страшна из себя… Да ты не кивай, по глазам твоим вижу, что другие тебе по нраву. Хоть и страшненькая, но такой, как она не было еще в мире нашем. Сам поймешь, о чем я. Ну, прощай, соколик. Пора мне братьев выручать. Иди уж.

А я и так уж на месте истоптался. Старика то, слушавши, дело не делается. Развернулся, и побежал по направлению к выходу. Куколку за ноги волоку, сподручней так, повороты считаю. Она звоном изводится, голова по тропе мотается. А мне не до звона колокольного.

Пропустил, какие надо, повороты, завернул, куда требовалось. Пришлось даже проплыть пару метров по воде испорченной, тиной перемешанной. Спешу. Потому как чувствую, гадость эта местная, КБ Железная и невидаль вселенская, догоняет. Нюх у меня на погони.

Старики не обманули. Дорожку в темноте светлякам выложили. Как по взлетной полосе пробежал, да на волю выскочил.

— Корабль где? — кричу, — Капитан на связи, блин! Неуправляемая ситуация!

Неужто покинул, неужто предал злодей? Нет нигде.

А стена черная за спиной рябью покрывается, пузырями взрывается. И дрожит пуще прежнего.

Кузьмич по сторонам мечется, Волка выглядывает. Тоже ругается. Но по своему, по непонятному.

И что-то ноги у меня подогнулись, слабость на тело навалилась. Словно сутки землю вместе с КБ Железным ковырял, да за версту оттаскивал. Опустился я на траву низкорослую, рядом с невестой уродиной, и так на все наплевать стало, что даже хорошо со мной случилось.

Тут в стороне стенка черная вдоль земли разрывается, пологом поднимается, и вытекает оттуда по частям неразборным чудо страшное, чудо противное.

А потому противное, что не поддается никакой научной классификации. Во-первых, не видел я подобной гадости никогда, а во вторых, не всю ее и видел. Поначалу глаз вылез многогранный, потом губа выпрыгнула раскатанная, а всего остального я не успел рассмотреть, потому, как отвернулся и рванул со всех ног в сторону противоположную.

Как это невесту бросил? Никто невесту не бросал. Я так рассуждаю, раз этот КБ Железный за девкой такие силы посылает, значит, ценная особь. Напомню и про каменья самоцветные, что из глаз со слез превращаются.

Собрал кожицу щетинистую на черепе и потащил за собой.

Кузьмич рядом несется, крыльями старательно работает.

— Это она стерва на нас навела, — орет, — Всю дорогу ныла, зараза. Вот по следам нас и вычислили. Ты бы поднажал командир, а то догоняют.

Что, я сам не чувствую. Спину вон как припекает от дыханья горячего. У него, у чудища у этого, реактор, что ли, вместо брюха.

Кочка под ноги попала. А может, и сам споткнулся. Мордой об землю со всего бегу. А сзади этот наваливается.

Ну, думаю, не смог ты на этот раз, друг мой, по-хорошему смыться. Придется на кулаках силой мериться.

Вскакиваю, кричу Кузьмичу, что б прикрыл, кулаки на уровень груди, ноги в землю упираю.

Смотрю, и света белого не вижу. Одна туша необъятная, да неопределенная. Где морда, где туловище, где ноги, а где лапы или руки, не разобрать. А если морды не видать, то, как ему ее набить? Вопрос философский, но злободневный. Потому как наваливается массой и нехорошее сделать пытается.

Вихрем с ног сбивает, легкие тугой массой забивает, ничего не вижу, только чувствую, болтаюсь без верха, без низу. А рядом Голос Корабельный.

— Врешь! Не возьмешь!

И мотать продолжает. Оттого и сознание ненадолго потерял.

Колокольчик звенит. Переливается. По мозгам набатом отдается. Динь-динь. Дон-дон. И чего хочет сказать, не разберешь.

— Кузьмич, — говорю, — Шарманку свою выключи.

А в голове шумит, и сама она раскалывается.

— Кузьмич на вахте, — слышу и глаза пытаюсь открыть, — И не шарманка это, а насекомое твое воет. Задолбала совсем.

— Я хоть живой?

— Живой, живой, — отвечает Голос, — Пару синяков да ссадин. Может, сотрясение мозга было.

Эк меня. Встать, что ль, попробовать. Коленки трясутся. И тело дрожит. От перевозбуждения. Такое бывает. А так, вроде, ничего. Шатает немного, но пройдет.

— Куколка где?

— Насекомое что ль? Я ж говорю, воет. Мы ее в отсек с крючком подвесили, как ты и планировал. Очень даже удобно устроилась. Правда проблема у нас появилась.

Я потрогал свернутую набок шею, облизал губы и посчитал зубы.

— Что за проблемы? Подожди. Дай в кресло сяду. Теперь рассказывай.

— А что рассказывать, — вздохнул Волк, — Ждал я вас ждал, долго ждал. Надоело слегка. Вздремнуть решил.

— Ты ж вроде железный. Спать не должен.

— Ага, — согласился Голос, — Железный. А железным, значит, отдых не положен. Я и так три тысячи лет без отпуска маюсь. Ну, сморило меня на солнышке местном. Ты дальше будешь слушать или нет?

— Буду, буду, — я устроился удобней в кресле капитана и примостил вывернутую шею на подголовник, чтобы полегче было.

— Вот я и рассказываю, — продолжил Голос, — Проснулся. Слышу, местное население из камней летающих по обшивке наяривают. И орут все разом. Я пока разобрался, что орут, минут десять прошло. А как услышал, что беда с вами приключается, так на полный форсаж и к вам. Еле успел. А где вы такого живца зацепили?

— А, — манул я рукой. Говорить, а тем более объяснять Волку подробности не хотелось. Он, впрочем, их слишком и не добивался. Своими успехами хвалился.

— Я у этого живца прямо перед носом вас выхватил. Он только пастями похлопал от ярости.

— Какой он себя то?

— А я и не видел его, — признался Корабль, — Пыль кругом, молнии с неба. Но то, что здоровый, это точно.

— Спасибо тебе, — похвалить надо обязательно, а то потом хрен когда на помощь придет.

— Спасибо, что спасибо сказал, — отозвался Волк, — А то вот делаешь добро, и никто не поблагодарит. Глядишь, и в следующий раз помогу. Если вспомню слова ласковые.

Надо заметочку сделать. "Хвалить Вселенский Очень Линейный Корабль два раза в день. А по выходным довести слова благодарности до пяти единиц". Что б не забывал.

— Я ж про проблемы начал?

— Про это тоже давай, — голова-то как раскалывается.

— А проблем наша заключается в том, что баба твоя, насекомое это, уже пятые сутки воет, не останавливается.

— Ну и что? — не понял я.

— А ничего. Ты, командир, думаешь, чем сейчас Кузьмич занимается? Не знаешь? Тогда я тебе скажу. Он корабль от слез очищает. Вот-вот. От драгоценных камней и очищает. Поначалу то интересно было. Как ни слезинка, так рубин. Как ни другая, так сапфир красоты удивительной. Про алмазы, да топазы с изумрудами и говорить нечего. Нет, янтарь не выходил. Может она что другое янтарем делает, не знаю. Кузьмич уже все мешки из-под сухарей этими каменьями затарил. На учет дело поставил. В тетрадку записывал. А как насекомое твое реветь прекращает, так он ее шилом в бок. Да не вру я. Вот те крест, если б видел.

Голос издал звук создаваемого креста.

— А когда мешки закончились, Кузьмич в кучу камни стал сгребать, — продолжил Голос, после того как я поверил в слова его, — И до тех пор, Кузьмич радовался, пока не стало ясно, что создаем мы себе лишний балласт. Я ж не баржа. На такую нагрузку не нанимался. И сейчас он этими самыми мешками, камни свои учтенные за борт кидает. За нами уже облако из них образовалось. Красота, знаешь какая! Я его от твоего имени Самоцветным Путем назвал. Нормально? А насекомое и не успокоить. Кузьмич к ней и с угрозами и с ласками пробовал. Только она его на три набата посылает. Я тоже хотел, но она еще сильней реветь стала. Так что вставай, командир, и сам разбирайся с безобразием. А то ведь кверху пузом от перегруза перевернемся.

Кряхтя и постанывая, я поплелся в отсек с куколкой.

Волк оказался прав. Превратили его, черт знает во что. Под ногами все переливается, да хрустит. Плюнуть некуда, чтобы на пятьсот тыщ брюликов не попасть.

Кузьмич весь в пене. В мешок камушки собирает и грустно так поглядывает. И молчит. Правильно делает, что молчит. Только пусть попробует пасть свою тараканью открыть, я про шило то вспомню. Не замечал я раньше за ним такого садизма. Проглядел изувера.

У дверей в отсек, с крюком вместо перекладины, я на мгновенье замер.

Динь-динь. Дон-дон. Тихо-тихо. Грустно. Аж самому заплакать захотелось.

Открываю дверь и едва успеваю отскочить от блестящей волны самоцветов. Кузьмич, видя это, ругаясь, рвет на куски мешок, пинает ногами камни и проклинает тот день, когда узнал о реальной стоимости окружающих его вещей.

Я зашел внутрь, и куколка перестала плакать. Последний алмаз упал в усеянный камнями пол, и большие глаза ее мгновенно высохли.

— Динь-динь, — тихо зазвенела она.

— Без сознания я был, поэтому и отсутствовал, — пробурчал я, оглядывая захламленное помещение.

— Динь-динь.

— Да нет, — я потрогал ссадину на щеке, — Все нормально. Пустяки. Заживет до свадьбы.

— Динь-динь-динь.

— Я ему потом все крылья пообломаю, — пообещал я.

— Динь. Динь — дон.

— Конечно, скучал. Куда ж я денусь. Вот как сознание потерял, так с того времени и скучал.

— Дон. Дон-дон.

— Нет. Теперь никуда не исчезну.

— Дон. Динь — динь-динь.

Я вытащил носовой платок, пристроил его на носу у куколки, она хрюкнула и высморкалась.

— Динь.

— Это от перемены климата. У меня тоже сопли от этого случаются. Пройдет. Ты только больше не плачь, ладно?

— Динь.

— Вот и замечательно.

За спиной раздался подозрительный шорох. Я повернулся.

Держась за металлический косяк, там стоял Кузьмич с разодранным ранее мешком, и смотрел на нас выпучив глаза.

— Командир! Ты что?

Я поднялся с камней, подбросил один из них высоко вверх, и ловко поймал обратно.

— Что, Кузьмич?

— Ну, ты это… Разговаривал с ней.

— Ну и что? — камень-изумруд стоимостью в несколько тысяч брюликов вновь взлетел к потолочным переборкам.

— Да нет. Ничего, — встряхнулся Кузьмич, — Нет. Чего. Ты же с ней так разговаривал, словно понимал, о чем она звякает.

— Ну, понимал, — камушек срикошетил о переборку и отлетел в угол отсека, — И вообще Кузьмич, подслушивать чужие разговоры нехорошо. Усвой это на будущее. А теперь вали отсюда порядок наводить. А то меня так и подмывает вспомнить некоторые обстоятельства положившие начало этому бардаку.

Кузьмич еще несколько секунд потаращил на меня глаза свои бесстыжие, потом пробурчал: — "С ума сойти можно", - и отправился выполнять поставленные перед ним задачи.

— Динь.

— Не слишком-то я и строг, — повернулся я к куколке, — Слушай, а как это у тебя получается?

— Динь-динь. Динь-динь.

— Думаешь? Может и права ты. Одно целое всегда легче понять. Ты повиси тут. А мне пора в рубку. А то без меня они там черт знает что, натворят.

— Дон-дон.

— И вернусь я, как только освобожусь.

Я помахал на прощанье рукой и вернулся в капитанский отсек. Сел в кресло и принялся выискивать по карте место нашего местоположения.

Кто-то подергал меня за рукав. Этим кто-то мог быть только Кузьмич. На Корабле больше ж никого нет. Куколка не считается. Она только висеть может.

— Могу ли я обратиться, командир?

— Обращайтесь, первый помощник, — я еще не забыл его уколы шилом.

— Вот именно как первый помощник, и как первый друг, советник и товарищ, я хочу заявить, что твое поведение, командир, весьма настораживает команду. Эти странные разговоры с бубенцами. Эта странная либеральность с носовыми платками. Команда считает, командир, что с вашей головой не все в порядке.

Пришлось оторваться от карты.

— Волк тоже так считает? — обратился я к кораблю.

— Имеет место быть некоторое сомнение, — робко ответил Голос.

— Следовательно, — заключил я, — Это бунт?

— Не надо так, — Кузьмич оторвался от рукава и переместился в область глаз. Он так всегда делает, когда хочет, чтобы его слова дошли до самой глубины моего сердца, — Мы тебе, командир, только добра желаем. Пойми нас правильно. Ты с будильником, как с женой родной лясы точишь, и лицо при этом у тебя самое одухотворенное. А ты, командир, хоть раз видел себя в зеркало, с лицом одухотворенным? Дурак дураком. Вот мы и думаем, что ты рехнулся.

Может и правда у меня того… не все в порядке? Умом могу понять, что с коконом я не мог общаться. Тем более такие слова нежные в светлой памяти не говорят. Да вроде и голова нормально работает. Что хотел, то и говорил. А то, что понимал звон ее, так это наваждение. Совсем запутался.

— Значит так, — я резко вскочил с кресла и ткнул пальцем в Кузьмича, — Как командир корабля, хотите вы этого или нет, приказываю прекратить все разговоры о коконе до особого на то распоряжения. В случае невыполнения приказа виновные будут назначены во внеочередной наряд. Вопросы есть?

Кузьмич быстро замотал головой. С этим все ясно.

— Корабль! К тебе тоже обращаюсь?

— А что сразу Корабль, — возмутился Корабль, — Как что, так сразу Корабль. Я ничего. Я совсем даже не против. Это все Кузьмич затеял. Он тебя, наверно, к курантам этим ревнует.

— Дурак, — коротко сказал Кузьмич и гордо удалился из рубки.

А я занялся картой.

Не успел я сосредоточиться, как Голос, не скрывая возбуждения, объявил:

— В двух кабельтовых парсеках по курсу флот якудзян.

Здравствуйте снова. Не ждали.

— Сирену тревожную включать, или так сойдет? — поинтересовался Голос.

— Никаких сирен, — приказал я, — Слишком много чести. Двигай прямо на них. Никуда не сворачивай, скорость не меняй. И вот еще что. Включи передатчики. И это само собой. Огни габаритные и флаг наш наружу. Что б видели, кто идет.

Якудзянский флот приближался с каждой минутой. Сначала он был похож на рассыпанные черные шарики, на боках которых отражался свет миллионов звезд. Потом шарики превратились в мячики. И уж следом в огромные боевые корабли.

— Их поболе стало, — тихо сообщил Голос, — Раза в три. Ждали, наверно. Ишь, как построились. Все для торжественного приема. Подготовить средства обороны и нападения?

— Нет.

— Как скажешь, командир. А то смотри, я враз. У меня еще парочка секретов имеется.

— Нет, — повторил я, — Курс прежний, скорость постоянная. Аппаратуру включил?

— Как было приказано. Все наготове.

— Подожди, пока не приблизимся на световую секунду, потом врубай все экраны и звук на полную громкость.

— Слушаюсь, командир.

Лоб испариной покрылся. Что-то я в последнее время волноваться по пустякам стал. Прилетим на Землю, проверюсь у врача. Если, конечно, найду желающего осмотреть урода.

— Световая секунда, командир, — гаркнул Голос, — Три, два, раз. Эфир!

Я немного выждал. Подождал, пока на дежурных мониторах отчетливо не возникнут образы якудзян. Значит, и меня хорошо видят. Пора. Полные легкие воздуха, и что есть силы в микрофон.

— Еконо ми цуси!

Секунда. Две. Три.

Ближайшие к нашему Волку корабли якудзян дернулись, словно паралитичные и торопливо отлетели в сторону. Секундой позже данный маневр повторили и остальные, образуя широкий проход до самого космического горизонта. Некоторое время якудзяне на мониторах смотрели на меня, потом как один вскинули к вискам металлические перчатки и отсалютовали.

— Еконо ми цуси.

— И вам того же, — проворчал я, правда, уже не в микрофон. Но честь отдал. Как положено по уставу. А всем известно, действуй по уставу, завоюешь честь и кучу брюликов.

Через минуту флот якудзян, напоследок выпустив из бортовых орудий салют, выстроился в походный порядок и удалился. Может искать более легкую жертву. А может, чтобы разнести по свету весть, что есть в Великой Галактике Корабль, равному которому по силе и чести нет, ни по ту, ни по эту сторону.

— Что? Где? — Кузьмич влетел в рубку и кинулся к центральному обзору, — Без меня? Без толмача? Да как же это?

— На твой век врагов у нас еще хватит, — похлопал я его по крыльям, — А этих мы, извини, без тебя победили.

— Командир, — подал голос Голос, — Позвольте на борту еще звездочек намалевать. В честь победы.

— Малюй. Хоть весь обмалюйся.

Остаток нашего путешествия до Земли протекал скучно и без особых происшествий.

Три дня за нами гналась эскадра патрульной службы. Волк решил немного развеется, а я не встревал, ему ведь тоже надо порезвиться.

В начале Волк сделал вид, что прихрамывает на левый дюз, и позволил пограничникам приблизится к себе на расстояние залпа. Но пока те радовались и докладывали вышестоящему начальству о захвате неопознанного корабля, Волк принялся выделывать такие пируэты вокруг всех тридцати трех кораблей, включая флагманский, что даже у меня, у старого космического волка, голова закружилась.

Напоследок Корабль плюнул на патрульную службу перегазовкой и умчался прочь с такой невозможной скоростью, что я задался вопросом, а достаточно ли хорошо я знаю свой корабль?

Куколка больше слез не лила. Вела себя тихо. Никому не надоедала. Кузьмич пару раз пытался завести с ней разговор, но заработал лишь звон в ушах.

А я? Я заглядывал к куколке гораздо чаще, чем следовало. И вот что странно, сколько бы я не вслушивался в ее переливчатые колокольчики, больше не понимал, о чем она хочет сказать мне. Я просто сидел около нее и слушал. "Динь-дон". Словно звезды перешептываются между собой. Непонятно перешептываются. Куколку моя непонятливость не смущала. Она только кривила свой страшненький ротик и смеялась колокольчатым звоном.

Как раз в такие минуты приходила в голову крамольная мысль. Не отдавать никому это сморщенное лицо с огромными красными глазами. Нет, в эти минуты я не думал о пополнении своей коллекции. И даже не вспоминал о драгоценных слезах. Просто мне казалось, а может, так и было на самом деле, что рядом с коконом я чувствовал себя на удивление спокойно. Так спокойно, что хоть ложись, да помирай от спокойствия.

Контракт? Это дело поправимое. Никаких бумажек я не подписывал. Деньги не получал. Будут рыпаться, отдам камешками. Благо их Кузьмич полный грузовой отсек набил. Да и найти меня не так то просто.

Доклад о выходе на околоземную орбиту застал меня как раз в отсеке с коконом. Я сидел, привалившись спиной к стене, слушал беззаботное "Динь-динь", ведь о чем-то рассказывает, и подбрасывал камешки. Для умного человека самое полезное занятие. Помогает сконцентрироваться и подумать о жизни и ее составляющих.

— Прибываем, командир, — в последнее время Волк стал немногословен. Кузьмич по секрету доложил, что Корабль боится возвращения.

— На свалку он все равно не согласится, — шептал Кузьмич, — Говорит, если почувствует, что никому уже не нужен, смоется в самую глушь Вселенной. В какой-то монастырь.

А меня, если честно, другие мысли терзали. Если я решился куколку заказчику не отдавать, то придется с ней домой лететь. А отсюда совсем уж дурные следствия вытекают. ПаПА хоть человек образованный и цивилизованный, но от слова своего не откажется. Куда летал? За невестой? Привез? А где она? Ну и что, что дурна собой. Женись, сынок.

А мне, знаете ли, не хочется. Но не идти же супротив паПА. Не поймет. И не простит.

— Так, где приземляемся? — Корабль не торопил. Корабль понимал, что я стою перед трудным выбором.

Женится. Жениться, не велика затея. Ладно, куколка сейчас в коконе. Не кантовать и не двигать. Сама шагу не сделает. Можно в комнатах дальних схоронить и не показывать никому. Если получиться. А вылезет из кокона страхолюдина оперившаяся, что тогда? Она ведь права качать начнет. Хочу там полетать, хочу здесь попархать. А свози ты меня в Карибский курорт. Или в Американскую область в Дисней парке покататься. А и того хуже, захочет в областном центре Парижском у Эйфелевой башни со мной сгалаграммироваться. Альбом семейный завести.

— Начинаю снижение, — подал голос Волк, — Требуются дополнительные координаты.

Меня и так за человека не считают, а как я с ней заявлюсь, так и вообще изгоем стану. Того и гляди, упрячут в психушку за связь с инопланетным видом. И правы будут.

Но отдавать тоже нельзя. Как я ее такую беззащитную в чужие руки отдам. Там ведь шилом дело не обойдется. На полную катушку куколку раскрутят. Опять же обещание старикам давал. Сберегу, мол, надежду вашу. А обещанья надо выполнять. — Командир?! Мне нужны координаты.

Позор или честь?

— Срочно, командир!

Честь или позор?

— Немедленно!!!

ПаПА выбрал бы честь.

— Полярный мегаполис, — выдохнул я.

Корабль даже не шелохнулся. Значит туда, зараза, и летел. Знал, что домой отправлюсь.

— Верное решение, командир.

Сам знаю. И напоминать об этом не стоит. Заварил кашу. Кто расхлебывать станет?

Кузьмич, сидевший на подлокотнике командирского кресла причмокнул и похлопал крылышками.

— Когда до слез ее доведешь, мало ли что в жизни бывает, не забудь, позови. Кому-то надо слезы собирать. Договорились?

— Договорились

И этому мой выбор нравится. Сговорились. Им-то что. К делу не причастны. А мне, может, на всю жизнь пятно позорное. — Садимся, командир!

— Поближе к дому прижмись, — попросил я. К нам иной раз репортеры с Интерсети пробираются путями разными. Не хотелось бы увидеть в завтрашних новостях самого себя в обнимку с куколкой.

— Сделаем, — ответил Голос. Помолчал немного и попросил, — Командир, могу ли я попросить об одном одолжении:

— Проси, чего уж, — я теперь на все согласен.

— Я хотел бы для всех членов республики Земля остаться просто кораблем, а не Кораблем. Такое возможно?

— Без проблем, — и правильно сделает. Мне вопросов меньше. Где достал, да сколько стоит.

На центральном обзорном показались верхушки домашних эвкалиптов. Интересно, меня ждут или нет? Сообщать о своем прибытии я посчитал лишним.

— Есть там кто внизу?

— Два космических корабля неизвестной мне марки. Уродливые и страшненькие. Будь я на месте людей, ни за что б в таких не летал. И покрашены хреново. И иллюминаторы здоровые слишком.

— Я о людях спрашиваю?

— А-а. Толпится кто-то. Мужик какой-то седой, а вокруг него несколько шариков с антеннами суетятся.

— ПаПА это. И дворецкие.

— Я так и понял, что мелюзга электронная. Мне то после посадки куда? На орбите ждать или на все четыре стороны?

Сейчас слезу пустит. Масляную.

— В ангар. Номер третий. Найдешь, не ошибешься. Приведешь себя в порядок. Если надо заправиться или еще что, механики сделают. И будь готов к новым подвигам. Чувствую, что я здесь долго не засижусь.

— Это дело, — крякнул Волк довольно, — Я хоть сейчас к новым подвигам. Осторожно. Садимся.

Корабль слегка тряхнуло.

— Это я специально, — сообщил Волк, — Чтобы подумали, что я старый и никуда не годный.

— Я уже верю, — признался я, вставая с пола. Сам виноват. Пристегиваться надо.

— Посадка произведена успешно. Корабль прощается с командой и замолкает. Приятного время провождения. Кузьмич, прекрати лапами стекло пачкать. За тобой его хрен отмоешь потом.

У трапа стоял паПА и приглаживал растрепанные ветром волосы. Как и докладывал Голос, вокруг него увивалась толпа дворецких.

— Привет паПА.

— Привет, сын.

Я молча пожал протянутую руку. Оглянулся на корабль, посмотрел на паПА.

— Прилетел вот. Как тут. Все нормально?

ПаПА усмехнулся.

— У нас то все нормально, а ты вот что-то задержался.

— Я в последнее время часто стал задерживаться, — я закусил губу, не зная, что сказать.

— Ну, ну, — неопределенно заметил паПА, — Привез? Чего молчишь?

— Привез, — не хочется отвечать, но надо.

— И где же?

— В корабле, — мотнул я головой в сторону Волка.

— Чего ж не выходит? Меня застеснялась? Или красотой своей боится солнце затмить?

Шуточки у паПА… Дурацкие. Знает ведь, что не за принцессой летал.

— Она… Она ходить не умеет.

— Инвалидка что ли?

Я вздохнул. Только вздыхать и осталось. От одного паПА столько вопросов, а впереди еще и братья будут. Вот уж кто оторвется.

— Не инвалидка.

— А ты мне не дерзи, — вскинул брови паПА, — Я тебя в детстве этому не учил, — Если не инвалидка, то почему ходить не может. Буйная? Нет. Больная? Тоже нет. Политическая заключенная? Тогда что? Ничего? Так показывай!

— Вот сам иди и посмотри.

ПаПА в сердцах плюнул на пластик и, причитая о неблагодарных детях, полез в корабль.

Не было его минут двадцать. Я аж истомился весь. Может, у него приступ сердечный случился? Вряд ли. Сердце у паПА, как и у всех стандартных, искусственное, с тройной защитой. Хотя от вида куколки и тройная защита не поможет. В раз свалит.

— Кузьмич, слетал бы, узнал, в чем дело? — заглянул я в карман.

Но помощь Кузьмича не понадобилась.

В дверях показался пятившийся спиной паПА, который, кряхтя, тащил куколку.

— Помоги, — прохрипел он, — От дети пошли. Нарожаешь, потом маешься. Да за череп ее не хватай, дурак. Она ж живая пока. Под шею, под шею бери. Осторожно! Опускай. Да помедленней. Укачало ее в хламе твоем железном.

Со стороны Корабля раздался натужный стон. Но Волк справился с собой и воздержался от комментариев.

— Куда мой корабль дел? А, не говори. Знаю. Уже доложили. Дети, дети. Эк ты ее замутовал. Ты б ее еще в холодильник подвесил. Четверть жизни прожил, а ума не нажил.

— Но паПА…

— Молчи, когда с тобой единственный отец разговаривает. Воспитал на свою голову. Дворецкий! Чего уставился. Тачку мне, живо. Да хоть садовую. Но чтобы через минуту здесь была.

— ПаПА…

— Молчи и слушай, что скажу. Отвези ее на свой этаж. В сад свой. Ей там получше станет. И воды побольше. Она говорит, что ссохлась вся. Довел, называется.

— ПаПА…

— Три часа в воде отмочишь, а потом на ветку прикрепишь. Да еды никакой не давай. Света побольше яркого. Ах ты солнышко мое, горемычное.

Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

— Ты с ней разговаривал? — наконец-то вставил я.

— Нет, — скорчил рожу паПА. Честное слово, я его таким никогда не видел, — Я с ней в жмурки играл. Ты лучше сейчас ко мне не приставай. Возбужден я слишком и могу наговорить тебе такого, что сам из дому сбежишь. Грузи на тачку. Да поосторожней, увалень. А то потеряешь свое богатство. Солнышко мое горемычное потеряешь.

Наверно, я и в самом деле урод. Ничего не понимаю.

— Подготовить самое лучшее помещение! Очистить от всех нежелательных представителей флоры и фауны! Дежурное освещение подготовить! Да шевелитесь вы!

Кузьмич мчался впереди тачки и выкрикивал приказания дворецким.

— Командир, под душ ее или как?

— Ванну. Полную. Воды. Холодной, — тяжелая тачка. Особенно, если самому переть по лифтам да коридорам.

Все должно быть сделано, как паПА велел. Куколка и в самом деле плоховато выглядит. Глазки совсем уж потухли, один намек остался. Да и звенеть перестала. Что ж она паПА наговорила, что он ее так полюбил? С первого взгляда. Теперь знать обратно дороги не будет. Надежда оставалась, что куколка ему не приглянется, да отпустит тогда он мне все обещания. Не получилось.

— Ванна готова, — доложил дворецкий, — Помещение будет подготовлено через пять минут. Какие последуют распоряжения?

— Домкрат и лебедку, — сообразил Кузьмич, — А я не знаю где достать. Ты дворецкий, ты и думай. Я те дам — уволюсь. Хорош электричество даром жрать. Иногда и поработать надо. То-то же. Командир, готова ванна. Сейчас Бемби домкрат притащат.

— Не надо домкрат, — я подкатил тачку с куколкой к краю ванны и затормозил, — Не надо. Я ее сам. Туда. Своими руками.

— Ты только ее не утопи, командир, — залетел Кузьмич сбоку, — там глубина метра три.

— За уши придерживать станем. На счет "три" спихиваем.

Кузьмич ухватился за морщинистое ухо, торчащее из кокона, поднатужился, закрутил своими пропеллерами. А я с другой стороны. Коленками помогаю.

Куколка перевалилась через край, плюхнулась в ванну, расплескав вокруг немало брызг. От такой неожиданности я зажмурился и отпустил куколкино, как уже говорилось, ухо. Кузьмич тоже не дурак. Один не стал держать махину склизкую.

Куколка, даже не пискнув, ушла на глубину.

Кузьмич перегнулся через край, даже засунул голову в воду.

— Надо было в тазике ее. А теперь без лебедки не достать, — сообщил он.

Я в это время уже скидывал штаны и стягивал ботинки. Получалось это медленно, так как снимал и скидывал я одновременно.

— Да прыгай так, — заорал Кузьмич, — Утонет ведь!

Я справился с одеждой, подскочил к краю ванны, сложил руки рыбкой и приготовился спасать утопающую.

— Погоди-ка, — остановил меня Кузьмич, — Ты глянь, что она вытворяет.

Вода в ванне убывала, испарялась прямо на глазах. Вот уже четверти ванны нет, вот и половина воды исчезла. А через две минуты и совсем пропала.

Мы с Кузьмичем переглянулись.

— Она ее выпила, — сказал я.

— Да иди ты, — ответил Кузьмич, недоверчиво вглядываясь в кокон.

— Точно говорю, выпила. А куда она, по-твоему, девалась? Ты сам посуди, сколько она тебе мешков камушками самоцветными накапала. Тут ведь никакого организма не хватит.

— А доставать мы ее будем, или пусть там валяется?

— Да надо бы, — почесал я затылок.

Я спустился по лестнице на дно бассейна.

Глаза куколки горели прежним, живым огнем.

— Динь-динь — прозвенела она.

— Не за что. Ты уж потерпи. Мы сейчас тебя поднимать станем.

— Динь.

— Так нужна лебедка, или как? — Кузьмич порхал рядом и подозрительно принюхивался, — А вонять поменьше стала, кажется?

Лебедка понадобилась. Куколка, нахлебавшись воды, куда только влезло, стала тяжелой и, практически, неподъемной. Пока мы с Кузьмичем и дворецкими опутывали ее канатами, она вращала по сторонам глаза и дребезжала, словно испортившийся квадрофон.

— Не нравится, — комментировал эти звуки Кузьмич, и посильней затягивал узлы, — А чтобы снова не свалилась и голову не повредила. Хотя, куда уж больше повреждать.

Со всей возможной осторожностью кокон был поднят, перенесен на приготовленное в оранжерее место и подвешен на толстый сук.

— Вон как заверещала, — разулыбался Кузьмич, гладя на дело рук наших, — Красиво смотрится среди цветов и зелени. Наверно у себя на родине такой красоты не видала. Все синь, да синь.

Он подлетел к самому уху куколки и заорал:

— У вас блюформ, а у нас хлороформ. Ферштейн?

Куколка дернула мешковатой головой и уронила на пол парочку алмазов.

— Ишь ты, — Кузьмич моментально запихал камушки за щеку, — Тварь дурная, а по родине страдает.

— Ты, Кузьмич, оставил бы ее в покое, — попросил я его, — Не доставай. Она от твоего шила еще не отошла, а теперь должна треп твой дурацкий слушать. Распорядись-ка лучше диван сюда мой из кабинета принести. И стол рабочий.

— Здесь жить будешь, — не спросил, а констатировал свершившийся факт бабочек.

— Здесь, — кивнул я, — Пусть оклемается. Да и мечтал я в такой красоте пожить.

Кузьмич, отдававший в это время распоряжения относительно дивана и рабочего места, оторвался от дворецких и с саркастической улыбкой произнес:

— Надеюсь, наша посетительница не входит в перечень красивых предметов в этом зоопарке?

За что получил сшибающий с крыльев удар мокрыми трусами и презрительный "Дон-дон. Дон" из кокона.

Не хочу хвастаться, но я никогда не жаловался на сон. Стандартные люди современности вставляют в мозги микрочипы, которые автоматически отключают их от действительности и переносят в прекрасный мир сновидений. Я лишен такой возможности, так что с детства привык сам справляться и с усталостью и со сновидениями.

Однако, первую ночь после возвращения домой я никак не мог заснуть. Лезет в голову всякая ерунда. Вопросы тоже странные возникают, что делать и как жить?

Вроде жил поживал, брюликов наживал. Занимался любимым делом. Бабочек ловил. Богатеев, хозяев жизни грабил. Бедным, конечно, не отдавал, Где их, бедных, в наше время найти? Себе все оставлял. Не жизнь, а полнейшая романтика. И тут раз. Сачком по голове и полная неразбериха. Нашел на свою голову бедовую экземпляр необыкновенный. И ладно бы только для оранжереи дополнительный трофей. Так нет. Все к тому идет, что придется под венец с ней идти.

Бред какой-то, — думал я. Вот завтра паПА в себя придет, и скажет. "Ну, все, побаловались, и хватит". Ищи себе нормальную. Хоть из цирка, но что б с ногами и мордой человеческой. И что? Пойду искать. В Московском мегаполисе, говорят, специальный театр есть. Там такие же уроды как я, халахупы крутят, да народ смешат. На нос красную нашлепку, на голову колпак и рот до ушей. Смешно.

Уж пусть лучше уродина, чем эта страхолюдина.

Вздохнул я.

Нет. Знаю я паПА. Не откажется от слова своего. Ишь как он ее — "солнышко". Заколдовала старика. Колдунья. И змеюка.

Далеко за полночь, когда сон совсем уж потерялся, а может, загулял с кем-то другим, более симпатичным, я хотел, было, встать со ставшей неуютной кровати и пройтись по оранжереи, навестить своих бабочек. Но тихий шелест открывающихся дверей заставил уткнуться в подушку и притвориться спящим. Кто там еще посреди ночи шляется?

Чуть слышный стрекот работающих крыльев возвестил, что к нам пожаловал Кузьмич. К нам, это ко мне и кокону, который висел посередине участка и мирно посапывал в две здоровые дырки.

Повисев около меня и убедившись, что я гостю в других странах, Кузьмич направился к куколке. Пришлось слегка вывернуть из-под одеяла голову. Интересно все-таки. Кузьмич просто так по ночам не шляется. Может, снова с шилом мысли недобрые задумал, а может и чего хуже. Он же меня любит и видит, как мучаюсь. Не приведи Вселенная, решит от этой страсти меня избавить.

Кузьмич облетел пару раз вокруг куколки, повертелся, осматриваясь вокруг. Заметил пустой картонный ящик в углу и, напрягаясь, словно грузовая космическая баржа, притащил ее поближе к висевшему на сучке кокону. Уселся на край.

— Эй, крошка! Спишь?

Куколка вздрогнула, зажгла глаза и ответила:

— Динь.

— Я тебе леденец принес.

Кузьмич залез в карман, достал маленький леденец на палочке, отряхнул от налипших крошек и протянул куколке.

Думаете, я вскочил и прекратил это безобразие? Ничуть. Хоть паПА и говорил, чтобы не кормили его "солнышко", да все приказы паПА выполнять надорваться можно. Уж лучше пусть Кузьмич дружественные мосты налаживает. Может сам на ней и женится.

Кузьмич засунул леденец в рот куколке. Та издала непонятный звонок и принялась чмокать.

— Давай, давай крошка. И не думай, что Кузьмич совсем уж парень нехороший. И обиды на меня держать не надо. Погорячился я в прошлый раз, с шилом то. Впредь этого не повторится.

— Дзинь-дзинь.

— Еще принесу. Завтра и принесу.

— Дзинь?

— Да спит он. Проверял. Умаялся он. То тебя туда-сюда таскал, то дела свои. А что, крошка, и, правда, он тебе нравиться? С первого взгляда?

Продолжительная веселая трель колокольчиков возвестила о том, что, действительно, любим, причем, с первой минуты появления на экране во время сеанса дальней связи.

Кузьмич хмыкнул.

— А вот этого я не знаю, крошка. Человеческая душа для нас, для бабочек, потемки. Иной раз смотрю на него и думаю, что вот он, весь. Как на ладошке. А в следующую минуту понимаю, что ни черта я в нем не понимаю. Вот такой он человек. Да! Это точно. С широкой душой человек. Этого не отнять. Другой бы пролетел мимо. А он, нет, проверил лужу и меня в люди вывел. Кем я был раньше? А никем, в той самой луже столетиями жил. А теперь? Теперь я друг его.

Куколка внимательно слушала этот монолог бывшего обитателя лужи, только иногда позвонила, поддакивая.

Я тоже навострил уши, так как от Кузьмича нечасто можно услышать подобные слова. Все больше пакостями занимается.

Между тем куколка дососала леденец, выплюнула палочку и в благодарно прозвенела трель.

— Ладно, — Кузьмич, кажется, засмущался, — Я как все. Не стоит благодарностей. А ты бы не могла… Ну, ты понимаешь… За леденец я должен. Они ж брюликов стоят. Пожалуйста, крошка.

То, что в следующую минуту сделала куколка, повергло меня в шок. Вернее, не то, что она сделала, а то, что сделала она по желанию подлеца Кузьмича.

Куколка сморщилась, подергала широким носом, шумно втянула в себя в воздух. И, тонко пропищав смятыми колокольчиками, высморкалась.

Кузьмич, радостно взвизгнув, бросился догонять вылетевшую из куколки здоровенную жемчужину, которая мало того, что горела, словно глаза куколки, огнем адским, так была огромна, словно мой кулак.

В тот момент, когда счастливый Кузьмич, накрыл телом своим этот круглый огонек, я решил проснуться. На это было две причины. Первая подпадала под Великие Законы Великой Галактики. Овладение чужой собственности посредством обмана. А вторая заключалась в том, что Кузьмич обворовал не только меня, но и куколку.

Я сиганул со своего места, словно кенгуру, которые вымерли лет двести назад в Австралийской области. Этим самым прыжком настиг я Кузьмича, обжал его ладонями, вместе с жемчужиной, конечно, и прижал к полу.

— Ну, вот и конец тебе пришел, — прошептал я, — Удавлю, как бабочку — капустницу.

Шутил, конечно. Кто ж такую ценность раздушит. Но Кузьмич о шутках моих не знал. Он ойкнул и испустил душераздирающий крик в защиту своей невиновности. Смысл крика заключалась в том, что его, опутав чарами колдовскими, заманила куколка, пообещав за еду человеческую одарить богатствами несметными. А он, простой бабочек Кузьмич, лишь являлся немым оружием в руках этой ведьмы с красными глазами.

В какой-то миг я даже поверил Кузьмичу. Вот за мысль о ведьме. Значит, не только мне в голову всякая чушь детская лезет? И опять, что мы знаем о куколке? Да ничего. Может она монстр почище КБ Железного! Ведь не зря ей уже и пища человеческая понадобилась. Нет. Про леденцы я зря. Ни один ребенок с леденцов злым не стал. Или стал? Отчего же мы злыми такими стали. Может и с леденцов. Человечество ест слишком много сладкого, вот и стало таким, каким стало.

Эк она мысли перебивает. На человечество спихивает. Кузьмича в сторону. Вместе с жемчужиной. Потом разберусь. За уши ее, встряхнуть. И посмотреть в глаза ее красные, ведьмовские.

— Ты что ж это, ведьма задумала?

Да я убить готов ее был. На месте. И до самого конца. Мало ли я бабочек за свой век погубил. Одной больше, одной меньше.

Но куколка только испуганно зазвенела. И задрожала вся, словно озябла. Даже жалко стало.

Околдовывает!

Я попрочнее ухватился за ее уши и даже чуть их дернул в разные стороны.

— Отвечай ведьма, почему ты с Кузьмичом снюхалась? Отчего, признавайся, другие тебя понимают? ПаПА и этот таракан несчастный.

— Не та-ра-кан! — Кузьмич стоял, уткнувшись носом в стену, и хныкал. Жемчужина валялась рядом. Но, придерживаемая ногой Кузьмича.

— Почему я тебя, уродина, не понимаю? А! Молчишь, ведьма!

Чего-то я разошелся. Ничего, мужик злится, значит, есть за что. Но и в самом то деле! ПаПА лекции с ней проводит, Кузьмич леденцами подкармливает. А я, значит, только, как сторож работаю? И еще как спасатель на половину Галактического пособия по безработице.

— Ты не понима-аешь! — Кузьмич от стенки оторвался. А жемчужину поближе подкатил.

— Что, не понимаю? — уши не отпускать, глаза позлее.

Кузьмич растер по лицу сопли.

— Не любишь ты ее, вот и не понимаешь.

Вот те раз.

Я отпустил уши куколки. Подошел к кровати. Сел. Встал. Подошел снова к куколке. Заглянул в глаза.

— Да пошлите вы все.

Развернулся и ушел. Куда? В кладовку с супернавозом для оранжереи. Спать.

Пошли они все. Это что, я ее не люблю? Да. Я ее не люблю. Да за что любить то ее? За то, что от невидали вселенской спас? Или за то, что жениться на ней обещал? Так это еще посмотреть надо. Женюсь ли. А вот этого не видали. И паПА тоже. Что он, особенный на вот это не смотреть. Я еще достаточно горжусь собой и свободой своей, чтобы жениться. Вот завтра, сяду в Корабль, и поминай, как звали. Будем с Волком по дальним Галактикам летать. Звезды и планеты сжигать. Может, разбоем тем же займусь. Не пропаду.

Под запах супернавоза я и заснул. От усталости и волнения.

Нет. Мне ничего не снилось. Почему должно что-то сниться? Разве урод не может спокойно? Без всяких снов провести хоть одну ночь?

Наутро меня разбудил дворецкий, учтиво покашляв под самым ухом.

— Хозяин! Вас хочет видеть ваш отец.

— Да. Сейчас.

Продирать глаза после сна в кладовке довольно трудно. Не сразу соображаешь, где находишься, на чем лежишь, и почему вокруг так ужасно воняет.

— Да. Спасибо. Меня одного?

— Нет, хозяин. Распоряжение поступило и к вашим братьям. Бриться будете? Утренний кофе? Свежие новости? Результаты четверть финала Большой Клюшки? Котировка акций? Сплетни бомонда? Прогнозы синоптиков? Полицейская хроника?

Молниеносным движением дворецкий был схвачен за усики антенн, и точным броском отправлен в самую гущу складированного навоза. Его, кстати, доставляли мне из Африканской области. Прямые поставки. Из первых, так сказать, рук. Дворецкий попытался выбраться, но, окончательно завязнув, выкрикнул мне в спину:

— Не желаете ли узнать о последних направлениях в моде?

Поплотнее прикрыв дверь, дабы не слушать вещание Бемби, я, предварительно, отряхнулся, повел по сторонам носом, проверяя, все ли в порядке, и отправился к паПА. Пешком. Немного развеяться не помешает. И заодно привести себя в состоянии повышенной замкнутости. Потому, что я чувствовал, что у паПА начнется светопреставление.

И не ошибся.

Едва я вошел в кабинет паПА, меня встретил смех братьев. Даю на отрыв крыло Кузьмича, разговор до моего появления шел о куколке. Старший, Венька, последний раз прыснул в кулак, потом сделал серьезную физиономию и, глядя в потолок, глубокомысленно произнес:

— Красота… Много ли мы о ней знаем? Да ничего.

Я сделал вид, что меня этот вопрос не касается, и, вскарабкавшись на подоконник, расположился там.

— Младшой, говорят, ты привез нечто необычное?

Не унимаются. А ведь у самих-то не лучше. У одного железка ржавая, а у второго стерва космическая.

— А еще говорят, что у нее за душой ни одного брюлика?

Значит, еще не пронюхали. Ну и хорошо. Надо Кузьмича предупредить, чтоб языком с дворецкими не чесал.

— Сирота.

— Без рук.

— Глупа.

— И моется часто.

Интересно, чего там паПА придумал. Не ради красного словца позвал. Или снова куда-нибудь пошлет? Скорее бы. А то ведь достанут братишки.

Дверь распахнулась, и на пороге показался сам паПА. На глазах очки, которые ему привезли с раскопок Нью-Йорка. Стекла только простые вставил. В зубах трубка. Под мышкой портфель.

— Привет бездельники. Можете не вставать. Не парламент. Вениамин, выплюнь бубль-гум изо рта, не на центральном базаре. Жора! Это мой стол и класть на него свои ноги не стоит. Костя. А подоконник не диван. Впрочем, не слазь. Еще разобьешься.

ПаПА сел за стол, положил перед собой портфель и стал вытаскивать из него свои археологические находки. Человеческий череп, на котором болталась пластиковая бирка с надписью "Бедный Ерик. Проверить". И три восклицательных знака. Следом за черепом бедного Ерика появился достаточно большой и лохматый сверток, который в развернутом состоянии оказался седой длиннющей бородой. Конец бороды был аккуратно обрезан, возможно, острым предметом. Затем паПА вытащил из портфеля невероятно старый и ржавый меч, который вдруг начал самостоятельно рассекать воздух. ПаПА его быстренько засунул в сейф от беды подальше. Затем из глубин портфеля паПА вынул обгрызенный кем-то с одного бока круглый сухарь, формой напоминающий футбольный мяч. Рядом с сухарем легла на стол бумага, на которой был изображен сам сухарь, и имелась надпись: — "Найти и обезвредить. Вооружен и очень опасен". Следом появилась весьма симпатичная шапочка красного цвета со следами выцветшей крови. Потом небольшой пропеллер с крепежными ремнями и банкой закаменевшего варенья. Клубничного, кажется.

И, наконец, покопавшись на дне портфеля, паПА вытащил старинную книгу. Обложка ее давно потеряла товарный вид, а страницы были местами дырявыми, со следами зубов.

— Вот, — паПА почти нежно положил ладони поверх книги и строго посмотрел на нас, на своих сыновей.

В прошлый раз от такой же вот старой книжонки, начались все мои беды. Значит и сегодня надо ждать.

— Дети мои, — паПА поправил очки, пыхнул трубкой и поднял вверх указательный палец, — Дети мои! Выполняя последнюю мою волю, вы все с честью справились с первой частью завещания. Или задания, как вам удобнее. Но! Состояние нашей славной фамилии недостаточно велико, чтобы разделить его на троих. И поэтому, дети мои любимые… Рты, заткнули, быстро! Спасибо, дети мои. Поэтому, я решил следующее. Согласно старинным обычаям, которые я почерпнул из этой весьма ценной и древней книги, — паПА еще раз погладил желтую бумагу, — Все мое состояние достанется тому из вас, чья невеста, как я уже говорил ранее, окажется самой умной, самой трудолюбивой и самой вообще по всем категориям. Совершенно верно, Вениамин, и самой красивой.

Я мысленно вычеркнул свою фамилию из списка.

— Чтобы сильно не задерживать вас и не тратить на вас, бездельников, своего драгоценного времени, повелеваю:

ПаПА осторожно перевернул несколько страниц.

— Вот вам мое первое задание. Да не вам лично, оболтусы, а невестам вашим. Или я непонятно говорю? Первое задание будет…

ПаПА опустил глаза и стал водить пальцем по черным доисторическим строчкам-буквам и бормотать:

— … Я б для батюшки царя, родила б…

Быстрый взгляд на меня. Шмыгает недоверчиво носом. Пропускает несколько страниц и бубнит дальше:

— … Родила пара-ру, мда, в ночь, не то сына, не то… чушь какая-то… а неведому зверушку.

ПаПА еще раз взглянул на меня, почесал кончик носа.

— Слишком непонятно и хлопотно. Не поймут. А что в первоисточнике?

Меня уже раза два прошиб холодный пот. Первый раз, когда паПА упомянул о таинстве деторождения. А второй, когда он отметил место о неведомых монстрах, называемых в старину зверушками.

ПаПА, между тем, повертел листы, посмотрел в начале и в конце, крякнул и отложил бумагу в сторону:

— К великому сожалению, я не имею возможности свериться с первоисточником по причине отсутствия такового. Время не смогло сберечь для нас, для своих потомков истины. Поэтому я стану действовать так, как велит мне совесть и разум. И знания, полученные в университете.

Это еще хуже. Когда паПА начинает выдумывать, то ничего хорошего от этого ждать не приходится.

— Хочу, чтоб каждая из ваших невест достала мне к завтрашнему утру, предположим, мм, каравай.

Мы с братьями переглянулись. Вениамин пожал плечами и спросил, пользуясь правом старшего сына:

— А что это?

ПаПА подвигал бровями, почесал еще раз кончик носа, посмотрел в книжку, ничего определенного не увидел.

— Не знаю, — признался он, — Впрочем, и знать не хочу. Мое дело завещание составить и до вас, непутевых, донести. Сказано "каравай". Значит, это и принесете. Сами разбирайтесь. Все. Аудиенция закончена. Больше не смею вас задерживать, милостивые государи.

— Ругаться то зачем? — опять же на правах старшего возмутился Вениамин и первым поплелся к выходу. Следом пристроился средний брат. Я заковылял следом.

— Стоять!

Мы остановились.

ПаПА ткнул в нас пальцем:

— И запомните. Никакой посторонней помощи. Пусть сами думают, как умеют. Разве что самую малость им поможете. А чтобы не жульничали, знаю я вас, за всем действом будут присматривать специально выделенные мной для этого дворецкие. При первом негативном докладе, виновный лишается права участвовать в дальнейшем марафоне и снимается с дистанции. А теперь, пшли вон.

Уходили мы молча, сопровождаемые молчаливыми дворецкими. Которые паПА к нам приставил для предотвращения утечки информации и возможности обмена мнениями.

Я вернулся в свой кабинет, включил комбинатор. В Галактике всегда найдется кто-то, кто знает, что такое "каравай". Пока каравай искал все возможные значения заданного слова, я думал о том, что, не сойти ли мне, как говорил паПА, с дистанции. Ну его к звездам, это наследство. На безбедную жизнь брюликов хватит, а в случае чего куколка подсобит. За хорошее мое отношение к ней, камушек подбросит. Кстати, о камушках.

— Кузьмич, хватит за спиной рожи корчить. Я все вижу. Лети-ка сюда.

Кузьмич, застигнутый на месте преступления, понуро взмахнул крылышками и приземлялся на столе прямо передо мной.

— Здесь я. Ругаться будешь?

— Может и ругаться. Ты куда с Корабля самоцветы дел?

— Так это, — Кузьмич ударил себя в брюхо кулаком, — Твоя доля в сейфе. А моя припрятана. От глаз ненадежных. Вот и весь расклад.

Простодушная физиономия Кузьмича еще не означала справедливый расклад.

— А доля Корабля?

Кузьмич поперхнулся, и я понял, что попал в саму точку расклада.

— А-а… Кораблю камушки не нужны были и он, стало быть, мне их. Презентовал за долгую и плодотворную дружбу. Да. Что-то не так, командир?

Я поставил на стол, прямо перед Кузьмичем, сжатый кулак, который оказался ему под самую макушку.

— Я тебя в луже подобрал?

Кузьмич сглотнул слюну и молча кивнул.

— Я тебя другом своим считал?

Голова Кузьмича рухнула на грудь.

— Значит так. Корабельную долю отдашь сиротам. Остальное позже проверю. И без вопросов. Это мое последнее слово.

Я отодвинул Кузьмича в сторону и стал считывать информацию, которая поступала со всех точек Великой Галактики. Информации было немного. Никто, нигде и ни при каких обстоятельствах не видел, не слышал и не знал, что обозначает слово "каравай".

После этого неприятного известия я развернул поиски в библиотеке. Перелопатил все словари, начиная с прошлого тысячелетия. Ничего. Перелистал все книги, выворачивая их наизнанку. Почти ничего. Под "почти" я подразумеваю то, что среди произведений ядерных натуралистов конца двадцать пятого века я случайно наткнулся на спрятанную в них сберегательную карточку Кузьмича. В графе семейное положение у него стояло — сирота. И я даже догадался, куда уплывет Корабельная доля самоцветов.

До самого вечера я пытался разузнать хоть что-нибудь про "каравай", но тщетно. Обессиленный и подавленный, я приплелся на свой этаж и пошел докладывать куколке, какой самоотверженный поступок ждет от нее мой паПА.

Куколка приветствовала меня тихим, но как мне показалось, радостным звоном колокольчиков.

Вот убейте меня на месте, но кажется, что еще чуть-чуть и смогу я понимать ее также хорошо, как и тогда, на корабле. Но вот этого самого "чуть-чуть" и не хватало.

Кузьмича-толмача рядом не было, наверняка прибыль подсчитывает, так что, как следует с куколкой-то и не пообщаться.

Я пристроился рядом и стал внимательно ее разглядывать.

Висит себе, висит. Никаких забот не знает. Кушать не просит. Пить не просит. Звякает себе. А о чем звякает, и не разберешь. Невеста! Вот же обозвали, называется. Да и я хорош. Во всем паПА слушать, так совсем дураком можно сделаться. Кто ж в твердом уме и в твердой памяти такую уродину невестой назовет? Это себя не уважать.

Хорошая песня. Старинная. ПаПА ее частенько поет. Вот я понимаю — старина. Все понятно, как на полочках. Вот робот, вот речка. И запчасти на месте.

— Нашел!

Кузьмич не влетел. Он ворвался, словно экваториальный вихрь в брачный сезон. Глаза сверкают, крылышки от возбуждения трепещут, а сам весь дрожит от перевозбуждения.

— Нашел, командир! Вот те Вселенная всмятку, что нашел.

Я оторвался от созерцания куколки и перевел взгляд на прыгающего от радости Кузьмича.

— Что нашел-то?

Кузьмич немного отдышался. Осмотрелся вокруг, заметил парящего в углу дворецкого, кивнул озабоченно, подлетел к моему правому уху и быстро зашептал, бросая косые взгляды на Бемби.

— Значит так, командир. По порядку. Настроение с утра у меня было паршивое…

— Короче.

Кузьмич зашипел, головой кивая на дворецкого, который уже выпустил пару дополнительных локаторов.

— Тише! Я умоляю. Тише. Информация сугубо секретная. Как говорят офицеры в американской области: — "топ ган", что в переводе с ихнего обозначает "умри, но родину не выдай".

Я вздохнул. Иногда приходится соглашаться с Кузьмичем. Соглашаться и слушать его бред.

— Так вот, командир. Настроение, как я уже говорил, поганое. Залетел в ресторан на пятом этаже, в бассейн на третий, но чувствую, тоска гложет. И тут, дай, думаю, к старику твоему слетаю. Поболтаю там, чайку попью, о бабочках потреплемся. Прилетаю. Слушай! Дверь…, - Кузьмич делает театральную многозначительную паузу, — Дверь приоткрыта. Чуть-чуть. Только мне и протиснуться. Я и не постучался. Смотрю, старик твой с лупой по столу лазает, бумажки свои перелистывает. Подожди…

Кузьмич взглянул на дворецкого и сказал обычным голосом:

— Говорят, что в центральных мастерских устроили бесплатную раздачу новых модулей памяти. И осталось их очень мало. Всем может не достаться.

Дворецкий задергался, заметался и, решив, что десять минут его отсутствия ничего не решат, умчался в центральные мастерские на раздачу модулей памяти.

— Дурные они все, — проводил его глазами Кузьмич.

— Он тебе потом все вспомнит. Так что там с паПА?

— С паПА? Со стариком твоим? Так я и говорю, бумажки читает. Я пристраиваюсь за его спиной и внимательно знакомлюсь с представленным текстом.

— Шпионишь?

— Шпионят для врагов. А я для тебя достаю ценные разведданные. Дальше рассказывать или в либералов играть станем? Так что лучше. А то — шпион. Рассказываю дальше. Один из листков сильно заинтересовал твоего старика. Он и кряхтел над ним, и вверх ногами поворачивал, и на свет рассматривал. А я, боец невидимого фронта, в это время старательно заучил наизусть все то, что находилось на бумажке.

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Самое прямое, командир. Если коротко. Речь идет о весьма старых и отдаленных временах. Очень, очень древнее время. В бумаге написано, что в то самое время, очень и очень древнее, жил мужик. Не знаю, может быть и урод. Там про это ничего нет. Дальше. И этот мужик нашел жабу. Жаба — животное. С лапами. Квакало. Жило в болотах. Гадость отвратительная. А дальше самое интересное. Мужик этот древний взял и эту самую жабу, в засос. А поцеловал, то есть. Значит, такие обстоятельства сложились.

— Ну… — я не понимал, к чему клонит Кузьмич.

— Гну, — совершенно не складно передразнил Кузьмич, — Смысл в чем? Жаба в девку превратилась. Сечешь?

— Динь! Динь! Динь! Динь!

Я внимательно посмотрел на счастливо щерящегося Кузьмича, перевел взгляд на вмиг сбесившуюся колокольчиками куколку, вздрогнул и обтер рукавом губы.

— Ты, это… Говори, да не заговаривайся. Не верю я в сказки. Чушь все это. И мужик твой древний, тоже чушь.

— Не скажи, командир. Сказки? — Кузьмич довольно подергал бровями, — Сказки, это давно забытая истина. Кто-нибудь пробовал ее целовать?

Бабочек взмахнул крыльями, подлетел к кокону и выкинул в направлении продолжающегося звона руку:

— И чего это она так визжит? А? А я знаю. Потому, что видит в словах моих смысл.

Я ухмыльнулся.

— Вот ты ее и целуй.

Улыбка сползла с лица Кузьмича. Такого шага он от меня не ожидал.

— Я? Нет, нет! Что ты! Я не могу! Исключено! Нет, нет, нет! Я же не приспособлен. Сила не та. Да и физиологически для меня это смерть.

— Ладно, Кузьмич. Утихомирься. Никто никого не собирается целовать. Вот меня в детстве, сколько не целовали, а лучше я от этого не стал. Глупости все это.

Кузьмич, быстро щелкая зубами, грыз ногти. Думает. Он всегда так делает, когда усиленно работает головой.

— Командир! Послушай, что скажет твой самый лучший друг и советник, — Кузьмич сцепил пальцы рук в замок, и вскинул их кверху, — У кого проблемы, командир? У меня? Или, может, у груши этой висячей? Нет, командир. Проблемы, и весьма большие, у тебя. Я предложил один из вариантов выхода из сложившейся ситуации. Можно, конечно, удушить нашу гостью и твою законную невесту. Можно прирезать ее. Но ведь ты, командир, этого не сделаешь. Ты охотник, а не браконьер. Ты всю сознательную жизнь гонялся за бабочками, за красотой этой. Ты рисковал жизнью ради…

Кузьмич вытащил из-за пазухи небольшой бриллиант, помахал им перед моим носом и засунул камень обратно.

— … ради брюликов. Какие низменные ценности, у тебя командир. Но, но, но! Руками не хапать! Но не в этом дело. И вот теперь тебе выпал шанс. Один единственный шанс проверить судьбу. А вдруг старые книги не врут? И та лягушка, действительно, превратилась в бабу. А? Слабо?

Сильная речь. Очень сильная речь. Молодец, ничего не скажешь. Даже куколка заткнулась.

— Она не жаба. Это раз. Это противоречит всем канонам природы. Это два. Современная наука категорически отвергает данную возможность. Три. И закон сохранения материи. Четыре. Надеюсь достаточно, чтобы понять, что из нее никогда не получится ни жаба, ни баба, ни вселенная черт знает, где кто еще.

— А вдруг, — не унимался Кузьмич, — Хоть раз в жизни ты можешь сделать дурацкий поступок и поверить в чудо.

— Я сам, как дурацкий поступок. А насчет чуда…

Интересно, а чего это я так категорично? Чудес, понятное дело, на свете не бывает, но за попытку никто денег не берет. Опять же о чуде. Наука вряд ли объяснит камни самоцветные, которые проливает куколка. И многое чего наука не объяснит. Например, того, почему я сейчас встану, закрою глаза и будь что будет.

— Ну, ну-у, ну-у-у, — увивался Кузьмич рядом маленьким дьяволенком, нашептывающим на ухо поступки неправильные.

А я, под звуки этого мерзкого понукания, подошел к куколке, обтер ее отвратительный рот платком, потом еще раз обтер, и, наконец, в третий раз не поленился и обтер.

— Ну, — гаркнул Кузьмич и с разгона пихнул меня в спину.

Я закрыл глаза, сглотнул слюну и, примерившись, ткнулся сухими губами в продезинфицированные губы куколки. Главное, что бы каких-нибудь бородавок от нее не схватить. Или еще чего похуже.

Поцелуй получился достаточно смачным и даже, не побоюсь этого, прочувственным. Куколка издала умирающий перезвон, и глаза ее потухли.

— Сдохла.

Кузьмич пнул пару раз кокон и, не дождавшись ответной реакции, вздохнул.

— А ведь могла бы жить, да жить. Камушки метать. А все почему? Все потому, что ты, командир, возжелал объять необъятное.

Я как раз прекратил отплевываться и стаскивать со своего лица прилипшую куколкину слизь.

— От этого еще никто не умирал.

Бабочек подлетел поближе ко рту куколки, прислушался к отсутствующему дыханию и констатировал:

— Определенно сдохла. Сердце, если оно у нее и было, не выдержало перенесенного позора и порвалось на мелкие куски. С обширным излиянием в мозг. Если он, конечно, тоже у нее был. Как думаешь, командир, а если ее выпотрошить, внутри найдем что-нибудь. Ты понимаешь, о чем я? Так я за ножичком смотаюсь?

— Все мало тебе, — я тоже прислушался. Дыхание отсутствовало. И сердце, прав Кузьмич, не стучит, — Жива она.

— Это почему это? — у Кузьмича всегда было не в порядке с логическим мышлением.

— А потому, что за ветку держится. Ты бы за ветку держался, если б помер?

— Это постишемический синдром, — выпендрился Кузьмич, — Я о таком в медицинской энциклопедии читал. Остаточные спазмы тела и все такое.

— То-то и дело, что все такое. Организм не человеческий, нам его не понять. Пусть повисит, может и очухается. Вдруг она в спячку впала?

Кузьмич покрутил пальцем у виска.

— Ага! В спячку. В кому. И надо было тебе к ней лезть?!

Посовещавшись немного, мы решили оставить все как есть. Пусть висит, пока не протухнет. А там видно будет, что с коконом делать.

Наступил вечер.

Кузьмич мирно посапывал в две дырки, завернувшись в мой походный носовой платок. Дремал в углу дворецкий, которому не досталось новых модулей памяти. И я, уронив голову на грудь, дремал, отрешившись от тревоги и суеты.

По поводу завтрашней доставки к паПА пресловутого "каравая" решение было давно принято. Торжественно сходим с дистанции. Без лишнего крика и шума. В связи с неполным составом команды.

Старинные часы, которые подарил мне паПА на восемнадцатилетние, мерно отсчитывали мгновения.

Кстати, я про эти мгновения стих в юношестве сочинил. Вот. "Летят, они как заряды бластера у виска. Мгновения. Мгновения. Мгновения". Сильная вещь. Там и продолжение было, но сейчас уже не помню. Что-то, про то, что эти самые заряды бластера приносят кому-то дырку, величиной с кулак, а кому-то памятные медали.

"Бум! Бум!" — отзвенели часы положенные два часа после полуночи.

"Динь, динь" — толи послышалось, толи во сне привиделось.

Я продрал глаза, растер лицо руками, прогоняя наглую дрему, посмотрел на часы, правильно ли на страже стоят.

"Динь. Дон-дон-дон-дон".

Из полутьмы на меня смотрели, не моргая, два красных глаза куколки.

Жива. Оклемалась.

Стараясь не разбудить Кузьмича, я на цыпочках подошел к кокону, и уселся возле него.

— Ну, ты и даешь? Напугала нас всех.

Куколка ничего не прозвонила. Только смотрела. Как странно видеть свое перевернутое изображение в этих огненных блюдцах.

— Я даже испугался. Честно. Вот ты сейчас смотришь на меня и думаешь, что врет все этот урод. Да? А я не вру. Знаешь… Пойми меня правильно. Я… Да и ты тоже, наверно, понимаешь, что вся эта затея с женитьбой пустая затея. Может быть на вашей планете, в вашем племени так и полагается, а у нас, у людей, все не так просто. Есть определенные условности.

Куколка заворочалась в своем коконе.

— Вот, вот, — я махнул головой на ветки, — У нас не принято висеть на деревьях. У нас, у людей, много чего не принято. Ты не обижайся. Мы, конечно, останемся друзьями, и все такое. Я буду беречь тебя, заботиться. Что нужно, то и сделаю. Но вот про женитьбу давай забудем. Понимаешь, о чем я?

Куколка вздохнула.

— Тут вздыхай, не вздыхай, а придется. И то, что мой паПА придумал, тоже не сделаем. Рассказать, что он учудил?

Красный огонь в глазах куколки на мгновение утих.

— Нас три брата. Каждый привез по…, как бы помягче…, а все-равно, по невесте. И паПА сказал, что отдаст состояние тому, чья жена окажется лучшей. Во всех отношениях. Поэтому к завтрашнему дню вы должны достать "каравай". Представляешь? Каравай. А я даже не знаю, что это такое. И никто не знает.

— Кажется, я знаю.

— Да откуда ты то можешь знать? Я все гиперссылки перевернул и ничего не…

Я наклонил голову набок, шмыгнул носом и сказал:

— А…

Куколка засмеялась. Засмеялась вполне обычным, человеческим смехом. Не похожим ни на звон колокольчиков, ни на будильник, ни на что другое. Только на самый обычный, тихий и вполне… как это говориться… одухотворенный смех.

— Да-а?! — снова сказал я и стал чесаться. Я когда сильно волнуюсь, всегда начинаю чесаться. ПаПА говорит, что это пережиток прошлого, не убитый во мне вовремя. Уж извините.

— Да, — просто ответила куколка.

— Ну, тогда… это… — я неопределенно помахал руками, оглянулся на Кузьмича, который и не думал просыпаться в столь необычайный момент, на дворецкого, который, зараза, вместо несения службы сонно свесил антенны и откровенно храпел резисторами, — … Привет. Привет, говорю.

— Привет, — снова засмеялась куколка, — Ты так это говоришь, будто не виделись мы с тобою сто лет.

Что-то я стал слишком возбужден. Дергаюсь, как при первом свидании.

— Я бы руку пожал, но… не за что, извините. То есть извини. На "ты" можно, да?

— Можно, — интересно, а она от поцелуя моего прорвалась, или как? Черт! Интересно-то как. А впрочем, ничего удивительного. Если родственнички ее, в шляпах которые, нормально разговаривали, почему я удивляюсь тому, что она способна произносить нормальную человеческую речь.

— Тебя…, - я осторожно прикоснулся к кокону пальцем. Впрочем, тут же его и отдернул. Еще цапнет, ее никто ж не знает, — Тебя, как зовут. Меня… Меня! Зовут Константин. Костя. Костик. Костюнчик. Ага? А тебя?

— Ляпуська.

Странное имя для страхолюдины. Впрочем, чего это я удивляюсь. У меня тоже имя не дай Галактике кверху пузом перевернуться. Ляпуська. Пусть будет Ляпуськой.

— И как это ты вдруг? Заговорила? Надеюсь, не мой поцелуй? Кстати, приношу извинения, если что не так.

Ляпуська в очередной раз засмеялась. А я подумал, что впервые встречаю куколку, которая слишком много смеется. И чей смех, меня абсолютно не раздражает.

— Не хочешь отвечать? И не надо. Слушай, а ведь здорово-то как! Молчала, молчала, и раз! Молвишь человеческим голосом. Чудо.

— Толи еще будет, Костюнчик.

Ишь ты. Из всех имен самое идиотское выбрала. Значит, есть чувство реальности.

— И что это значит? Ляпуська.

Сума сойти.

— Придет время, узнаещь. Ты говорил о "каравае"? Я знаю, что это. И тебе не будет стыдно перед паПА.

Да, да, да, да, да. Каравай. Было такое. А ведь ситуация меняется с каждой минутой. Это что же получается? Если раньше мы, то есть я один, имел в наличии дохлый кокон, невыполнимое задание и перспективу быть изгнанным из родового дома, то сейчас! Сейчас в наличии совершенно, без акцента, разговаривающая на русском инопланетная чужестранка, которая по устному договору является моей невестой. В наличии, также, пока, правда, не совсем ясная, перспектива выполнения первого задания паПА. Что в итоге? Нехорошие вещи в итоге.

— Ляпуська, — начал я, боясь не испугать куколку словом неосторожным, — А как насчет наших с тобой отношений? Помнишь, о чем я говорил. Ну, о человеческих нормах, правилах приличия.

Куколка помнила.

— Я постараюсь не слишком тяготить тебя.

— Этого мало.

— Я не намерена претендовать на тебя, пока ты сам этого не пожелаешь.

Хрен дождешься.

— И никакой свадьбы, даже если мы выполним все пожелания паПА…

— Нет, конечно, — куколка дернула краешками губ, по которым стала стекать липкая слизь, — Никакой свадьбы не будет. Я ж не дура, за такого страшненького и уродливого выходить.

Вот! Вот в чем суть всех самок. Будь-то человеческая женщина, или внеземная особь. О них заботишься, им носы подтираешь. И сю-сю-сю с ними, и пути-пути с ними, а они… Да пошли они все по млечному пути до самых до окраин!

— Я шучу, — куколка глупо хихикнула.

И в этом тоже они все. Как можно шутить над самым святым, что есть у человека, а потом признаваться в этом с глупой рожей.

— Шутишь? В первой или второй части?

Куколка странно так свернула глаза набок, потом закатила из наверх и только после этого ответила.

— Мы, действительно разные.

Я облегченно вздохнул.

— Но ты должен обещать мне одну вещь.

Я вздохнул уже не так облегченно.

— Я не выйду за тебя, но половина того, что ты получишь в наследство — мое. А так же и половина того, что я наплакала. И тогда я помогу тебе. Хорошее предложение, Костюнчик.

— Не называй меня так, — я думаю, — Лучше что-нибудь более нейтральное, — половина состояния. Губа не дура! — Костя, это подойдет, — Большие деньги хочет. И камушки.

— Согласен.

Куколка заворочалась, изогнулась и из-под кокона показалась маленькая уродливая ручка. Вся в соплях, извините, в слизи. И в пупырях. Неприятная ручка.

— По рукам?

Надо Кузьмичу сказать, что б камушки побыстрее сплавил. Потом ищи свищи.

— По рукам.

Я со всего размаху вдарил по ладошке куколки. Моя ладонь мгновенно оказалась стиснута с неимоверной силой, раздавлена и перемолота.

Куколка, она же особь с неприличным именем Ляпуська, притянула меня к себе поближе и, глядя своими красными блинами в мои, истекающие слезами боли глаза, тихо сказала:

— Обманешь, убью, — потом улыбнулась и добавила, — Шутка.

Утром, укрывшись с Кузьмичем в цеху по производству мороженого "Чесночек", что на третьнм этаже, мы обсуждали сложившуюся ситуацию. Непростую, надо сказать ситуацию. Потому, что в связи с предстоящими испытаниями паПА распорядился прекратить любую финансовую деятельность внутри дома во избежание махинаций и подтасовок. Поэтому наши камушки торчали у всех на виду. У всех-то ладно. У куколки, вот что главное. И никакие отметки в паспортах Кузьмических делу не помогут.

Ну да ладно, камушки. Хуже всего дело обстояло с самими соревнованиями. По агентурным данным, которые Кузьмич купил за канистру машинного масла, все шло к тому, что наши противники отстают по всем пунктам. А мы, соответственно, опережаем. Нам бы радоваться, а меня тоска гложет. Куколка ведь может свои слова насчет женитьбы и забыть. А там и полностью все состояние к рукам своим прыщавым прибрать.

Рассказывает Кузьмич.

— У старшего братца твоего в апартаментах черт знает что твориться. Сам не видел, врать не стану, а дворецкие вот что сообщили. Его мегера по этажам скачет, всем Бемби морды набила. Потому, как тоже чеки не принимают. Она штуку какую-то из своей "ФАЗ Ы" выписала. Кричит, то, что надо. Самый, что ни наесть "каравай". Оплатить не получается. Груз сейчас на околоземной орбите таможня маринует. Добро свое таможенное не дают. Говорят, что за державу Земную им обидно. Вениамин? В саду пьет и к себе на этаж показываться не желает. По непроверенным данным, заслуживающих, впрочем, особого уважения, тетка эта старая его того…

Кузьмич неприлично хихикает. Я одергиваю его крылья и прошу продолжать.

— Во-от. А по сообщению источника "игрек" следует, что Жорка, средний твой, также в весьма большом затруднении. Он как своей железяке вчера сообщил что требуется, так сразу и началось. Железяка твердо сказала "сделаю" и пошла делать. Так до сих пор и идет. Неизвестно куда и неизвестно зачем. В час по три шага. Жорка поначалу пытался ее на руках тащить. Побыстрее что бы. Слабоват оказался. А на помощь постороннюю дворецкие не соглашаются. Говорят, де юре, де факто. Против правил, стало быть. Жорка поначалу ругался сильно, а сейчас усмирел. Вместе с Вениамином сидит. Там же. В саду. А у нас как?

У нас? А у нас вот так и есть. Куколка-то наша, после содержательного разговора ночного, и меня, и Кузьмича, и даже дворецкого из павильона своего в зашей вытолкала. Даже одеяло не успел забрать. А на прощание сказала, что бы утром только приходили. За товаром готовым.

— А ты, командир, помнишь, как она? С усмешечькой такой! С издевочкой! Придете утром, говорит, а то по вечерам у мужиков и тараканов мозги ни хрена не варят. А утром, как только прояснение в мозгах наступит, так и приходите. И люди, и тараканы. Кто таракан? Я таракан? Никакого уважения. У тебя мозги-то прояснились?

Проясняться тут. В цеху по производству мороженого шумно, а в морозилке холодно. Без одеяла то. И не выспался, и не согрелся. Кузьмич хоть под мышкой моей пристроился, даже орал что жарко шибко.

— Пошли, что ли? — как кости-то болят. Больше никогда. Ни в жизнь. Не спать на полу и на сквозняке.

— Пойдем, — согласился Кузьмич.

И мы направились на свой этаж. Что бы лицезреть нечто, именуемое "караваем" и отдать утреннее уважение куколке.

Уже у выхода на этаж я почувствовал, что на моей территории творится неладное. В коридоре, прямо на гранитных плитах пола валялось несколько дворецких. Нет, не сломанных. И не валялось. Они просто лежали и не хотели двигаться. А в десяти их оптических глазах, (или глазах? Кузьмич тоже не знает, как правильно)… В глазах, повторюсь, никакого уважения к человеку. Когда я попытался растолкать одного Бемби, он послал меня подальше и заявил, что ныне вышел декрет, кто кому должен, на то поставлен крест. Вот так странно и выразился.

— Не иначе куколка наша в мозгах у них поковырялась, — высказал предположение Кузьмич. Отмечу, что в дальнейшем, он прав и оказался.

Приоткрыв двери в оранжерею, а именно в уютный садик, который был специально предназначен для куколки, мы увидели довольно странную картину. Я сказал "странную"? Я не прав. Это была самая фантастичная картина, которую я смог лицезреть в своей жизни.

Некоторую часть павильона занимало некое сферическое сооружение. Приплюснутый в полюсах шар, стенки которого сплетены из мельчайшей паутины. Может и не паутины, но лично у меня сложилось именно такое мнение. Внутри этого огромного шара все вспыхивает, грохочет, мерцает. А к шару к этому, выстроилась очередь из дворецких. Штук двадцать я насчитал. Висят в общей очереди, не рыпаются.

Да я в жизни столько много дворецких зараз не встречал. Они ж друг друга на микросхему не переносят. Взрываются моментально. А тут, как миленькие. И по одному в паутинистый кокон залетают.

А чуть в стороне, и ниже соответственно, из кокона тоже вылетают дворецкие. Но, какие-то странные. Наполовину разобранные, некоторые без локаторов и антенн. И приказы, как ни ори, выполнять отказываются.

Значит правда Кузьмичевская. Переделывает она их.

— Это ж, сколько она брюликов на металлолом пустила? — прошептал Кузьмич, который наблюдал за всем этим беспределом открыв рот.

— А помнишь, ты ее как-то шилом колол? Вот и докололся, испортил характер.

— А ты ее целовал, — не остался в долгу бабочек, — А осталась бы не целованная, так бы и звенела по утрам вместо будильника.

— А ты у нее камушки зажилить хотел. А из-за этого у кого угодно злость наступит.

— А кто с ней в корабле миловался. "Я скучаю! Я страдаю!", вот волю ей и дал.

Мы могли бы и дальше, долго и красочно обвинять друг друга в том, что произошло. И неважно, была ли в данном случае хоть чья-то вина, или нет. Главное мы имели, то, что имели. Странность в оранжерее, и мою больную, после вчерашнего пожатия, ладонь.

Мерцание и скрежет в шарике стихли, дворецкие, словно по команде разбежались в разные стороны, оставляя нас наедине с неизвестным.

— Глаза закройте, — послышался голос куколки. Язык не поворачивается назвать ее этим ужасным — "Ляпушка".

Я быстро прикрыл глаза. Кузьмич не успел. Он любопытный, хотел взглянуть на то, что его не касалось и досмотрелся.

Невыносимая, даже для моих сомкнутых глаз вспышка, и все. Кузьмич, потеряв ориентацию в пространстве, заходит в крутом штопоре и со страшным воем врезается в пол. Я слышу только характерное шмяканье, но ничем помочь не могу. Сам чуть сознание не теряю.

— Все. Открывайте. И принимайте свой "ка-ра-вай".

Я разжал глаза, открыл рот, чтобы поздороваться для начала, и так и остался с открытым ртом.

— Это что? — Кузьмич, придерживая нижние веки двумя пальцами, удивленно взирал на то, на что смотрел и я.

— Что просили, то и сделала, — ответила за меня куколка, перебрала по ветке лапками и отвернулась.

— Это каравай? — теперь Кузьмич удерживал веки четырьмя пальцами и недоуменно посматривал то на меня, то на предмет, изготовленный куколкой, — Тот самый, по образу и подобию? Чудно.

Так называемый каравай представлял собой металлическую конструкцию. В поперечнике и в высоту имел стандартный земной метр. Из граней куба выпирало и торчало то, что некогда составляло внутренности дворецких. Антенки всякие, локаторы, линзы, лампочки, датчики и прочая электроника. Весь этот склад запчастей был собран посредством заклепок, кривых сварных швов, болтов и местами скручен проволокой и перемотан изолентой.

Если это и был каравай, то это был самый необычный каравай за всю мою жизнь.

— Каравай, каравай, — донесся голос куколки, — Проверьте на работу и тащите его ко всем чертям. Я хотела сказать, к папочке на проверку. Сделала все, что смогла. И поверьте, это то, что нужно.

— Да-а?! — я всегда был немного скептиком. Внутреннее чутье охотника за бабочками подсказывало, что ничего общего с "караваем" данный неизвестный аппарат не имеет. Но так как натурального "каравая" никто не видел, то и этот агрегат можно было подсунуть паПА.

Я осторожно приблизился к ящику и прикоснулся пальцем к его — черт, обжегся — поверхности.

Аппарат резко взвыл и выплюнул из одного из своих многочисленных отверстий красную жидкость, которая попала точно мне в лицо.

Я проворно отскочил в сторону от потенциально опасного агрегата и, ругаясь, стал обтираться.

— Кузьмич! Это кетчуп! — на запах и на вкус жидкость была именно кетчупом.

Куколка извернулась и из-за плеча кокона бросила:

— Он привыкнуть к вам должен. Минуты две-три, пока не принюхается.

— Да-а?! — в очередной раз не поверил я, — А как я узнаю, что это уже привыкло? И как он работает? И почему каравай?

— Видишь, Костик, лампочка зелёная на макушке зажглась? Теперь он в рабочем состоянии. Кантуйте его.

— Работает как, скажи, душа твоя куколковая? — Кузьмич был явно чем-то недоволен. По-моему, он тоже не слишком поверил Ляпушке.

— Там инструкция на столе. В двух экземплярах. Один, для умных. А второй, для тараканов, — парировала куколка и вновь отвернулась. На сей раз надолго.

Инструкция для тараканов, к удовлетворению Кузьмича, ничуть не отличалась от инструкции для умных. Внимательно изучив первые три пункта из двух тысяч шестьсот тридцати двух, я довольно хмыкнул, и уже без всякого смущения двинул к караваю. Кузьмич пытался удержать меня, настоятельно рекомендуя прочитать раздел "Противопоказания", но я уже имел перед собою цель и не слушал старого перестраховщика.

Каравай при моем приближении заурчал более дружелюбно и заморгал всеми лампочками.

— Значит так, дружок, — то, что агрегат мыслящий, сомневаться не приходилось, — А выдай-ка ты мне, уважаемый, отбивную по-китайски с гарниром.

Каравай зачихал, запыхал, потом выплюнул из чрева своего на пол пластиковую тарелку. Следом, в нее, в тарелку, со всего размаху шлепнулся здоровенный, пышущий жаром, кусок мяса, запеченный в полосках теста и посыпанный лягушачьими лапками.

Кузьмич сказал:

— Нонсенс.

Я сказал:

— Ха!

Каравай издал бравурный марш "Утят ведут на забой".

— Дай я! Дай я! — Кузьмич попытался оттереть меня от каравая плечом. Я мирный человек. Я отодвинулся.

Кузьмич закатил глаза в потолок:

— Хочу… Хочу… Свинью, зажаренную в яблоках.

Я скептически покачал головой. Одно дело кусок мяса, и еще надо проверить, из чего он сооружен. Совсем другое — целая, прошу прощения, свинья, да еще в яблоках.

Аппарат поднатужился и со скрипом выдал нам под ноги цельную свинью, с румяными боками, с прилепленными к ней жареными яблоками.

Я скептически покачал головой. Одно дело свинью зажаренную, совсем другое дело…

— А слона он может? — заорал возбужденный Кузьмич, угадав мои мысли, — С ежиками!

Каравай секунду проурчал, а затем открыл в одной из граней дверцу широкую, из которой показался чуть обуглившийся хвостик.

Слонов в своей жизни встречал немало. Был проездом и в индийской области, и в автономных африканских округах. Насмотрелся. Но такого здорового хвоста, я не видел ни у одного слона. А ведь за спаленным обрубком должно последовать нечто большее. Не говоря уже о ежиках.

— Кузьмич!

Бабочек не откликался, а заворожено наблюдал, как из дверцы каравая протискивается в павильон, не очень и большое, кстати, нечто розовое, в мелкой щетине и до боли знакомое.

— Кузьмич!!

Он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. Не приставай, парень, когда под носом такой эксперимент. А, по моему мнению, это и не эксперимент, а самая что ни наесть натуральная попа вылезает. Причем слона, а не ежика. До ежиков еще очередь не дошла.

Терпеть такое насилие над техникой, и над моим родным домом сил больше не было. Я отстранил от переднего края Кузьмича и принялся, обжигая руки, запихивать, извините за повторение, попу обратно. Но толи сил у меня оказалось маловато, толи процесс набрал ускорение, но через минуту меня слегка прижало выползшей массой к письменному столу, который я сдуру забыл убрать из оранжереи.

Не знаю, может, и задавила бы меня слоновья туша, может быть, задохнулся я от жара великого, но на помощь ко мне пришла куколка. Она заорала на каравай, что б не выпендривался и ограничился уже произведенным. Каравай оказался послушным парнем и вытолкал из себя последнюю часть произведенного. А чтобы нам дурно не стало от жареных внутренностей несчастного слона, он прикрыл все это место сушеными ежиками. Все равно неприглядное зрелище.

— Ты, Костик, с ним поосторожней, — попросила Лапушка, — Думай, прежде чем заказывать блюда. А таракана своего дурного и близко к караваю не подпускай. Аппарат хоть и надежный, но меру не знает. С ним четко нужно — чего, сколько, в каком объеме и таре. А пока прикройте его простыночкой, что б не переохладить ненароком.

После технического совета, наслушавший от куколки достаточно наставлений, мы с Кузьмичем, не прибегая к помощи дворецких, потащили каравай на этаж паПА.

В конференц-зал подоспели как раз вовремя. ПаПА представлял конкурсантам, нам то есть, квалифицированную и компетентную комиссию, в составе которой был сам паПА и больше никого.

— Чем порадуете, сыны мои любимые? Чем душу стариковскую потешите? Вижу, постарались ваши невестушки, сделали то, что просил. Торжественную часть церемонии считаю закрытой. Приступаем к рассмотрению представленных заявок.

ПаПА достал из кармана молоток и долбанул им по круглой штуке, которая стояла на столе.

По конференц-залу пронесся звонкий "бум-м".

— Претендент первый, — торжественно объявил паПА, — Старший сын. Вениамин. Тащи свою штуку поближе и показывай.

Знать мегера Венькина дворецких уломала и сумела оплатить доставку заграничного груза. Не зря же Вениамин лыбиться, словно весенние моржи в полынье Северного океана.

Вениамин выкатил на середину зала металлический стол на колесиках. На столе лежал никелированный, с золотыми кнопочками и рычажками ящик. Венька вопросительно посмотрел на паПА, получил молчаливый кивок, бросил гордый взгляд на нас, на братьев своих, и стал рассказывать.

— Представляю последнюю, усовершенствованную модель "Каравай С". Что значит — каравай супер. Изготовлено моей невестой по собственным эскизам с использованием всех последних технологий. А действует "Каравай С" следующим образом.

Вениамин сделал величественное движение рукой, приглашая всех соприсутствовать при торжественном моменте, потом нажал золотую кнопку, и дернул за здоровенный рычаг.

"Каравай С" издал протяжный стон и из него выкатилась плюшка с повидлом.

Вениамин довольно оскалился и дернул за рычаг еще раз.

И еще одна плюшка выкатилась на поверхность стола.

Вениамин взял хлебобулочные изделия двумя пальчиками и аккуратно передал паПА. Тот повертел вышеназванные изделия в руках, понюхал, надкусил, пожевал, выплюнул и одобрительно крякнул.

— Замечательно.

Вениамин вспыхнул, словно сверхновая звезда. Но паПА поднял палец и прекратил слишком ранние радости.

— Только ответь мне, мой старший сын, почему плюшки месячной давности? А?

Вениамин поворочал челюстью, похлопал глазами, но нашелся.

— Современная технология изготовления. Последнее слово кулинарного искусства. Чтоб грызуны зубы обломали.

ПаПА крякнул, швырнул остаток ватрушки на стол.

— Принесешь потом чертежи. У меня друг детства директор фабрики по производству электрических мышеловок. Продам аппарат, деньги тебе отдам. Претендент второй. Сын мой средний, Григорий!

Жорка поправил на тройном подбородке бабочку, сделал три нестроевых шага вперед, поклонился паПА, отчего тот удивленно икнул, потом повернулся к дверям, хлопнул в ладоши и гаркнул:

— Каравай в студию! То есть, в зал!

Пара десятков роботов носильщиков быстренько разобрали дверной проем, расширили его при помощи отбойных молотков, и под протестующие крики паПА, втащили в конференц-зал здоровый прямоугольный предмет. Высота метра три, ширина и длина метра по два. Из чего сделан, непонятно. Но, судя по маслянистым капелькам на лбах у роботов, штука была достаточно тяжелая.

Когда роботы, получив чаевые в виде масленок, удалились, Жорка достал телескопическую указку и стал обрисовывать принципиальную схему представленного им аппарата.

— Свинцовая тройная защита от радиации. Вольфрамовый слой против инфекции. Марля против комаров.

— К делу ближе, — прервал его паПА.

— Ближе некуда, — чуть смутился мой средний брат, — Штука эта называется "Каравай-два С", что означает…

— Два раза супер, — подал голос Вениамин. Право старшего сына, никуда не денешься.

— Совершенно неточно, — улыбнулся в ответ Жорка, — Не два раза супер, а супер и современный. Последняя разработка Галактического военно-промышленного комплекса из материалов, которые еще только изобретаются. Техническое исполнение и декорации моей дражайшей половины.

— Угу, — кивнул паПА. Старика задело упоминание о военно-промышленном комплексе. Серьезная фирма. Дряни не делает.

— Для того, чтобы привести "Каравай-два С" в действие нужно опустить вот в эту щель… Бать, дай один брюлик.

ПаПА сделал удивленную козу (это когда подбородок и рот вниз, а глаза и брови наверх), но брюлик дал.

— Опускаем вот в эту щель, спасибо бать, брюлик и, подставив под вот этот краник стакан, — Жорка театральным жестом выудил из кармана граненый стакан, который он спер еще в раннем возрасте из личного музея паПА, — Вот этот вот замечательный стакан под вот этот вот замечательный краник. И поворачиваем его, краник конечно, восемнадцать раз вокруг своей оси строго по часовой стрелке.

Жорка открутил кран положенное количество оборотов, и в стакан несколько раз харкнуло. Как раз на полстакана.

— Лучшая в Галактике газированная вода без сиропа. На, бать, испробуй.

ПаПА осторожно взял стакан, некоторое время подозрительно изучал сам стакан и ровно столько же времени его содержимое.

— Пузырьков маловато, — задумчиво сообщил он свое мнение. На что Жорка справедливо заметил:

— От пузырьков живот пучит.

ПаПА данное объяснение полностью удовлетворило, но пить предложенную газированную воду без сиропа, он, почему-то, не стал. Может, пить не хотелось, а может, ему с пузырьками больше нравилось.

— А дальше? — потребовал паПА, ожидая продолжения.

Видя такое благожелательное к себе отношение, Жорка тут же продемонстрировал завершающую часть своего представления.

— … И закручиваем аккуратно краник против часовой стрелки на всё те же восемнадцать оборотов. Батя, дай еще брюлик, кран закрыть надо.

ПаПА, ни слова не говоря, дал еще одну монету.

Жорка кинул ее в щель автомата и старательно прикрутил кран.

— Это все? — лицо паПА было непроницаемым. Даже я так и не понял, понравился ему "Каравай — два С" или нет. Мне лично понравился. Я б с удовольствием поставил его у себя в кабинете заместо сейфа. И деньги бережет и газировку за хранение наливает.

— Все, — признался Жорка.

— Тогда перейдем к следующему претенденту. Нет, Жора. Аппарат свой не трогай. Пусть здесь стоит. Я все равно этот зал замуровывать собирался. Нечего вещь по дому без дела таскать.

После этого паПА ударил в кругляшку и объявил мой выход.

Пока я двигал каравай поближе к столу, соскребая бесценный паркет, не приспособленный для передвижения столь крупного груза, со стороны братьев раздалось несколько реплик с просьбой исключить меня из наследной гонки. Основными пунктами в их, прямо скажем грязных обвинениях, были слова о преднамеренной порче домашнего имущества и нехудожественного оформления продукта. К чести паПА, он к этим возгласам не прислушался и дал мне слово.

Я коротко обрисовал ситуацию, представил на нескольких плакатах диаграммы с техническими характеристиками, подождал пока зажгутся все зеленые лампочки, и только после этого протянул председателю комиссии экземпляр по использованию.

На вопрос, как называется представляемое мною творение, я решил не отставать от братьев:

- "Каравай С-Триста с вертикальной установкой".

Это прозвучало довольно убедительно для паПА, но не для братьев, которые тут же попросили меня расшифровать столь мудреное название. Что я и сделал под одобрительные подсказки Кузьмича, который сидел в своем любимом кармане с миниатюрным томиком словаря, так, кстати оказавшегося у него под крыльями.

— Каравай супер современный, сорокоствольный, совершенный, сертификация с составом секретной сборки, еще раз совершенный, с самым синхронным синхрофазом…

ПаПА не выдержал первым и, на примерно двухсотой характеристике, закрыл тему твердым словом "верю". Но я, все-таки добавил и про вертикальную установку. Уж больно прилично звучало.

ПаПА обошел мой каравай, пощелкал языком и задал совершенно справедливый вопрос:

— Говоришь, сделает все, что не пожелаю.

Я кивнул.

— А если я пожелаю, — хрустнул пальцами паПА, — Жареного слона с ежиками?

Кузьмич в кармане надсадно закашлял, а сам я побледнел. Хорошо, что паПА мгновенно передумал.

— Да нет. Не пойдет, — я облегченно вздохнул. Пронесло, — Знаю я один рецепт старинный. Ныне не производимый. Может?

Я сказал, что он может все. Я куколке верил. И в свой каравай верил.

ПаПА достал электронного секретаря, пощелкал клавишами, и сообщил о желании видеть перед собой блюдо с заковыристым названием "Бурж". Из рябчиков и ананасов".

Я, было, засомневался, справится ли каравай с этим странным "Буржем", но изделие куколки не думало ни секунды. Словно осознавая торжественность момента, оно выдвинуло из себя, без всяких резких движений серебряное блюдо, на который плавно опустился сначала сам рябчик, птица такая, а затем и ананасы. Композицию завершала конструкция в виде миниатюрного зонтика из тонкой золоченой фольги.

ПаПА пробубнил что-то вроде: — "Совершенство", - накинул на агрегат простынь и лично отволок его за свой письменный стол. Без всяких комментариев. После этого, совершенно счастливый, занял место председателя комиссии, ударил в круглую железяку и возвестил о закрытии первой части испытания.

— Результаты тайного голосования узнаете потом, — паПА обернулся, любовно взглянул на мерцающий зелеными лампочками каравай, — А сейчас я объявляю о начале второго этапа. Желаю, чтобы к завтрашнему утру, каждая из ваших невест подарила мне самое дорогое, что у нее есть. Возможности неограниченны. А теперь ступайте, дети мои, да помогут вам Великие законы Великой Галактики.

Я выходил последним и уже в дверях не удержался и взглянул на паПА. Он сидел на корточках у моего каравая и наблюдал, как из агрегата появляется поджаренный хвостик слона.

Через полчаса после представления у паПА, мы с Кузьмичем сидели в укромном уголке парка под раскидистыми ветвями орешника. Вернее, сидел я, а Кузьмич, как и положено настоящей бабочке, порхал прядом.

— Ее способность делать конфетки из подручного материала весьма настораживает, — Кузьмич, не забывая работать крыльями, сложил руки на груди и закинул одну ногу на другую. Весьма удобный способ отдыхать в полете, — Как можно засунуть в такую маленькую коробку такой большой ассортимент продуктов? Ладно бы там мороженное и пирожное. А то ведь слона! Нечистое это дело.

Тут я с Кузьмичем был согласен. Конечно, имеются приборы и механизмы, которые способны регенерировать из хлама разного разные продукты. Но это так, баловство по сравнению с нашим комбайном. Никакого разнообразия и красоты. Тем более что комбайн собран не из каких-то там импортных материалов из Дальних миров, а из наших, отечественных дворецких. Есть о чем подумать.

— А если она в следующий раз решить у нас во внутренностях поковыряться? Тут, командир, нужно принять решение. Или мы ее немедленно на свалку, или она нас куда-нибудь. Что скажешь, командир?

Я как раз в это время раздумывал, что сорвать с дерева, толи апельсин, толи банан. Но остановился на большом яблоке.

— У нас еще два задания впереди, — сказал я, надкусывая фрукт, — Опять же ты, Кузьмич, забываешь, что мы несем некоторую ответственность перед ее племенем. Или народом, как тебе удобно. Да и паПА потом придерется. Поступим так.

Яблоко оказалось червивым. Вылезший из него червяк пригрозил кулаком и юркнул обратно в прогрызенные ходы. Надо сказать дворецким, что б расследовали это дело.

— Поступим мы так. Пройдут все испытания, и мы ее сплавим тому парню, который ее заказал. Пока он не объявился, но, надеюсь, не заставит себя долго ждать. За брюлики, разумеется. Пусть собирает ее слезы и радуется. Кстати, что скажешь по поводу второго задания?

Кузьмич проследил, как брошенное мною яблоко с наглым червяком исчезло в кустах и, только после этого, ответил:

— А тут и думать нечего. Задание кому поручено? Куколке твоей. Вот пусть она и соображает, что у нее самого дорого. Может, выдавит из себя алмаз здоровенный. Может ее покормить чем-нибудь? Говорят, с сухарей хорошие алмазы производить можно.

Кормить куколку я категорически запретил. Она некормленая вон, какие вещи вытворяет, а что будет, если пузо ее набить? Совсем обнаглеет. Кстати, надо у нее спросить, она вообще, ест что-нибудь калорийное кроме леденцов. И ест ли вообще. Может светом питается, а может энергетикой. Вон Кузьмич в последнее время все жалуется на боли в спине. Проверим.

— Ты, Кузьмич, организуй разведку, — попросил я бабочку, — Оно вроде бы и не хорошо, но надо быть в курсе.

Кузьмич ответил, что это дело без проблем и сразу же отправился на организацию. У него общение с потенциальными доносителями дворецкими было устроено по высшему разряду. Не хочешь пошептаться? А на свалку? И на свалку не хочешь? Тогда будь любезен. И мало кто отказывался.

Посидев в одиночестве минут десять, я решил, что пора сообщить Ляпушке об очередной задумке паПА.

Куколку я нашел все в том же подвешенном состоянии. И как не надоедает все время висеть вверх ногами? Головой же можно повредиться.

— Что сказали твои родственники? — куколка попыталась улыбнуться, и от этого стала еще страшнее.

— Всем, все понравилось, — признался я, располагаясь рядом с коконом, — Но у нас еще одно дельце наклевывается.

— Не тяни, — попросила куколка.

Я и так шпарю как угорелый, а она, видишь ли — "не тяни". Скоро только челноки лунные на Землю садятся.

— К завтрашнему утру, ты должна передать паПА, через меня, естественно, самое дорогое, что у тебя есть. Подожди, я еще не все сказал. Заранее предвидя тот факт, что самое дорогое у тебя на настоящий момент это я (это не я сам придумал, ПаПА в детстве сказку такую рассказывал), то спешу огорчить. Я, в качестве подарка, своему родному паПА, не гожусь.

Куколка тяжело вздохнула. Ведь, наверняка, так и хотела сделать. И себе бесплатно, и перед паПА выпендрится. Смотрите, мол, как я вашего урода обожаю. А вот хрен инопланетный.

— И последнее. Считаю, что самым дорогим не может также считаться ни камень драгоценный, тобой через силу выплаканный, ни любое живое существо, которое обитает в этом доме. Переделанное или нет. Раз и навсегда.

Куколка вздохнула еще раз гораздо тяжелее и печально осмотрела меня сверху вниз.

Меня даже передернуло. Вовремя я сообразил сказать о невозможности использования живой материи в качестве экспонатов. Руки не руки, а точно что-нибудь у меня оторвала.

— Не знаю, как ты выкрутишься из этого положения, но паПА сказал, что возможности неограниченные.

Ляпушка молчала целых восемь секунд. Затем глаза ее здоровые засветились пурпурной яркостью и, с заметным довольством в голосе, она сообщила:

— Есть, есть у меня вещь дорогая. Никем не виданная. Нигде не засветившаяся. Так, на первый взгляд, безделушка. Увидит твой паПА чудо сказочное, чудо удивительное. Приходи, мой любезный друг, утром ранним. Все готово к утру будет.

Как она меня! Друг, понимаешь, ты мой любезный. Шпарит, словно с паПА лет десять общалась.

— А таракану своему скажи, что б не присылал ко мне лазутчиков своих, — куколка была сама невинность. Голос тихий, слова кроткие. А потом как завизжит, аж в ушах заложило, — А не то я таракана твоего…

Я уши пальцами заткнул и так и не узнал, что она сделает с Кузьмичем. Но парня надо предупредить, а то болями в спине не отделается. Кажется, можно пальцы из ушей вынимать.

— … тебе вместе с крыльями запихаю. Понял, милый друг?

Понял. Чего ж не понять. Прав Кузьмич. Как дело сделаем, я имею в виду, наследство к рукам приберем, то эту сволочь в расход. Знал бы, что такую гадину вскармливаю, заранее удавился бы.

— А теперь ступай, милый друг, — куколка перешла на более нейтральные интонации, — Утром всегда наличие кислорода в окружающей атмосфере гораздо насыщеннее, чем вечером.

Кивнул. Развернулся. Ушел. Кузьмича вылавливать.

Ночь выдалась совершенно беспокойной. На всякий случай забаррикадировав дверь в кабинет, я сидел в кресле, пил айвовый сок и много думал. Мне вообще свойственно много думать. Если бы не был бы уродом, то стал бы философом. Да я и петь умею. Да! Был бы певцом. Как этот… В древности российский соловей Кир Филов. Тот самый, которому памятник в Московском мегаполисе отгрохали. Что восемнадцать метров высотой. Изображен сидящим на коленях у какой-то тетки.

Еще я думал о том, что в комбинаторе у меня целых четыре заявки на отлов бабочек. Судя по описанию, работа не пыльная и денежная. А я, вместо того, чтобы делом заниматься, любимым делом, позволю себе отметить, должен ждать, что отмочит в очередной раз куколка по имени Ляпушка.

Кстати, о комбинаторах. Это, если попроще, ящики такие, нашпигованные различной электроникой. Раньше, в старые времена, их называли иначе. Компами, компутерами и электронно-вычислительными машинами. Потом какой-то умник сообразил совместить бытовую технику с вышеназванными наименованиями и получился комбинатор. Теперь на каждом пылесосе, на каждой стиральной машинке есть комбинатор. И удобно, далеко бегать не приходится, и выгодно с точки зрения экономии.

Лично мой комбинатор был совмещен, по настоятельной просьбе Кузьмича, с тостером. Пока я свои дела делаю, он сухарики любимые поджаривает.

Я вздохнул, оторвался от мыслей далеких и посмотрел на спящего в пепельнице Кузьмича.

Вот уж кого она достала, так достала. Вздрагивает во сне, крылышками подергивает. Знать, кошмарики сняться.

Глаза-то слипаются. Спать хочется. Не проспать бы. А чего просыпать? Все под звездами вселенной ходим. Чему быть на роду, того и не миновать…

— Вставай, командир! Вставай! Хватит щеки наминать. Новостей полон карман. Вставай же!

В глаз врезалось что-то твердое, и голос Кузьмича стал гораздо осязаемее.

Все. Просыпаюсь.

Я проснулся. Поскрипел глазами… Можно, можно так. Указательными пальцами рук тыкаете в глаза и накручиваете, что есть силы. Скрип страшный, но сон, как рукой сгоняет. Оттого и назвали этот способ "как рукой сняло".

Кузьмич нетерпеливо болтался перед лицом, сжимая кулачки на уровне груди, дрожа ими словно от лихорадки. Знать, действительно серьезные новости, раз так терзается.

— Что там еще?

— Сводки с фронта, — Кузьмич хрустнул пальцами.

— Какого еще фронта? — не понял я.

— Знамо дело, с какого. С личного. Дворецкие только, только улетели. Докладывать, или сначала харю ополоснете? Тогда докладываю:

Кузьмич опустился на подлокотник кресла, принял стойку "смирно" и отрапортовал:

— Ни один из дворецких не смог выполнить поставленные перед ними задачи. Выполнение поручения у обоих претендентов на батюшкино состояние проходит в повышенных условиях секретности. Известно только, что на имя старшего брата вашего поступила посылка, предназначенная для его избранницы. Что в посылке — неизвестно. Теперь, что касается металлолома. Я имею в виду средней невестки. На удивление никаких данных. Ночью шума не производила, по этажам не шастала. Железом не гремела. Что приготовила неизвестно.

— Понятно.

— О нашей заразе докладывать?

— Ага, — не побоялся таки. Провел рекогонсценировку. Надо бы потом, ради интереса в суреркомпе узнать, как правильнее слово это мудрое говорить. А то на людях, не дай бог, конечно, можно и опозориться.

— По нашей заразе докладывать нечего. Побоялся я.

Значит, не провел это самое мудреное слово.

Кузьмич развел крыльями. Все, мол, докладывать больше нечего. И на том спасибо.

— Пошли, — я поднялся с кресла.

— Куда это, подозрительно сощурился Кузьмич, оставаясь на месте.

— Про утро она ничего не говорила. Наоборот, сказала. Что б только утром к ней и являлись. Кстати, Кузьмич, ты не ощущаешь повышенное содержание кислорода в воздухе? Нет? Странно. Я тоже.

Отворив дверь, я осторожно выглянул в коридор. Ничего подозрительно. Взгляд по коридору в сторону оранжереи. Тоже все, как обычно.

Перебежками до оранжереи.

— Заходим?

— На счет "три", - попросил Кузьмич, явно волнуясь. Я согласился, и мы зашли только на счет "три".

Куколка находилась на своем месте. Собственно, это и так понятно. Каждый раз, когда я захожу в оранжерею, куколка всегда на своем месте. По деревьям не скачем, с ветки на ветку не перелазит. В этом отношении она спокойная.

— Привет, — надо поздороваться первым. А то потом скажет, что я ее обхожу вниманием. А мне эти ссоры не нужны.

— Привет, — эхом повторил Кузьмич, оставаясь на достаточно близком расстоянии от моего нагрудного кармана.

— Здравствуйте, милые мои.

Кузьмич от такой нежности решил все же спрятаться, и юркнул в карман.

— Заждалась я вас сегодня, соколы мои ненаглядные.

Что это она сегодня? Или характер свой самочий показывает. Мол, вот вчера я на вас с Кузьмичем зла была, а сегодня наоборот. Милее вас и нет на свете. Но нас на этом не проведешь.

— Товар где?

Рассусоливать нечего. Забрать самое дорогое и прямиком к паПА кабинет.

— Да вот же. На столе стоит. Да не лапай ты его так, соколик мой. Нежно надо. И осторожно. Да не разворачивай, пока время не наступит.

— Да? — я подозрительно уставился на небольшую коробку, обернутую блестящей фальгой, — А она, часом, не рванет?

Куколка закатила красные глаза вверх, по-нашему вниз, прошептала: — "Господи", - и отрицательно покачала тем, что выглядывало из кокона. Головой, имеется в виду.

— Не рванет, так не рванет, — согласился я и поднял коробку. Но на всякий случай прислушался. Не тикало, — Тогда мы пошли?

Куколка задерживать нас не стала. Да и мы не очень то и хотели. Боком протиснувшись в проем, я аккуратно, придерживая коленом коробку, прикрыл дверь.

— Ты потряси ее, — посоветовал Кузьмич, высунув нос из кармана.

Может еще и флюорографию ей устроить? Коробка, как коробка. Главное, не тикает.

Отсутствие тиканья никак не повлияло на дорогу до конференц-зала. Правда, когда я несколько раз споткнулся от чрезмерного напряжения, Кузьмич, следовавший за мной на расстоянии в десять метров, мгновенно падал на пол, ногами к предполагаемому взрыву, и прикрывался не только руками, но и крыльями.

Но слава вселенной, ни что не рвануло. Да я и не думал, что куколка способна на такую подлость. Брюлики-то потом, кто отдавать станет?

ПаПА дожидался нас в своем любимом кожаном кресле, за своим любимым рабочим столом. И то и другое работа двадцать первого века. Вещи старинные и ценные. Налогом не облагаются. Почему? На них же ясным русским языком написано "не кантовать". Вот и не облагаются.

ПаПА показался мне немного уставшим. Синяки синие под глазами, пиджак перепачкан, руки трясутся. Знать ночка веселой была. Я то сразу все понял. Не зря же из моего каравая кончик хобота зажаренного виднеется. ПаПА и не такое может!

Узрев нас, сыновей своих, паПА чуть приободрился и даже попытался улыбнуться. Получилось это у него достаточно неправдоподобно, но приличия были все соблюдены.

Он нехотя лупанул молотком по металлической штуке, которая согласно большому галактическому словарю называется "гонгом".

— День второй испытаний семейных объявляю открытым.

Мы с братьями похлопали. Пока хлопали, я осмотрел то, что притащили с собой мои старшие. Ничего особенного. На вид, конечно. А внутренностей не видел.

— Что ж, — папа слегка потер ладони, — Приступаем. Соискатель номер один! Вениамин. Чего стоишь? Ждем ведь.

Вениамин бодро подтянул штаны на животе и вручил паПА небольшой сверток.

ПаПА неторопливо развернул его и достал обыкновенное зеркало на ручке. Ну, может быть и не очень обыкновенное. Золотое, разукрашенное. Но, все равно, зеркало. У нас такого добра в доме хоть обглядись.

— И что мне с ним делать? — спросил паПА, глядя на Вениамина.

Тот улыбнулся, так что щеки аж на плечи свисли.

— А ты спроси у него, у зеркала — кто на свете всех милее?

— Так и спрашивать? — не поверил паПА, — У него? У зеркала?

Венька радостно кивнул.

ПаПА повертел зеркалом, повнимательнее разглядывая, потом, послушавшись совета старшего, все-таки спросил:

— Кто на свете всех милее?

И стал ждать ответной реакции, которая не заставила себя ждать.

Из боков зеркала вылезли ручки, которые, упершись в сжимающий зеркало кулак паПА, попробовали освободиться от тесных объятий. Но ничего у них не вышло. Поняв, что с паПА тягаться, себя не уважать, зеркало шумно вздохнуло, засветилось солнечными блестками и сказало:

— Ну, ты-ы, ты! Го-осподи! Кто ж еще тебя милее? И умный ты. И красивый. Прям весь такой из себя-я! Короче, папаша! Все в норме. Болезней у тебя навалом, но это от старости. С умом проблемы от того же. А так… Жизнь прекрасна, папаша. Кстати, папаш, ты помнишь ту клевую блондинку прошлым летом? Как она…

ПаПА подскочил, сунул зеркало себе под зад и сел на него. И только после этого перепустил дух.

— Хорошая вещь, Вениамин, — похвалил он старшего брата. Тот засветился, как то зеркало, — Я с ним еще поговорю на досуге. Мозги вправлю, если что. А то болтает тоже…

ПаПА крякнул, мотнул головой.

Прав паПА. Мозги кое-кому вправить совершенно необходимо. А то треплются о чем попало. Видел я ту блондинку. Ничего особенного.

— Средний мой сын, сын средний единственный, — начал было паПА церемонию, но потом махнул на все рукой и пригласил Жорку самому распоряжаться действом. Тот долго думать не стал и преподнес паПА, поклонившись перед этим, конечно, брючный костюм, который, по всей видимости, сшила его ненаглядная броненевеста.

Нормальный брючный костюм. Железный, правда. Пиджак и брюки. Сверху брюки. Снизу пиджак. Потому, что пиджак тяжелый. Брюки то полегче, понятное дело. На них железа поменьше ушло.

ПаПА внимательно осмотрел поднесенный средним сыном подарок и показал его нам. Чтоб, значит, и мы оценили.

По мне, так нормально. Заклепок, конечно, могли бы и поменьше наклепать. Да и сталь поблагороднее выбрать. Или, опять же, хромом бы все покрыли. Для приличия.

Поднатужившись, паПА напялил на себя пиджак. Завернулся на все шесть болтов, поправил воротник на петлях и крутанулся перед нами.

На спине у пиджачка красовалась выгравированная на всю ширину плеч надпись: "От родных и близких. На долгую, вечную память".

Чтобы снять пиджак, пришлось вызывать дворецких с гаража. Те с помощью ломика и атомного резака вызволили паПА из стального плена. Штаны он мерить категорически отказался, убеждая Григория, что они ему, несомненно, впору. И мять такое богатство ненужными примерками он, паПА, не собирается.

Костюмчик был отставлен в сторону, и покачивание головы паПА говорило о том, что этот подарок ему по душе.

Ну и, наконец, настала моя очередь. Мне даже самому интересно стало, что там куколка для паПА приготовила.

Но на всякий случай, по совету Кузьмича, я отдалился на безопасное расстояние от стола. Тикало, не тикало, а шорохи подозрительные я слышал.

ПаПА уже ко всему готовый, распаковал принесенную мной коробку.

Сунул туда руку.

Задумчиво посмотрел в потолок.

Хотел что-то спросить у меня. Но не спросил.

И достал из коробки тапочки.

Я и сам не понял, вначале, что это тапочки. Мохнатые такие. Черно-бело-дымчатые. Если б знал заранее, что так опозорюсь, выкинул бы коробку вместе со шлепанцами в первый попавшийся мусоропереработчик.

ПаПА ни слова не говоря, поставил тапочки перед собой на пол и стал снимать ботинки "Адидас" производства Китайской области. После подвинул тапочки поближе. Едва он сделал это, тапочки громко сказали: — "Мяу", - и принялись ласково тереться о паПА.

ОН сказал: — "Ой", - и поджал ноги.

Но тапки не унимались. Одна из них запрыгнула к паПА на колени, а вторая, вскарабкавшись, устроилась у него на плече, продолжая ненавязчиво мяукать. От такой наглости паПА поначалу опешил, но потом попривык. Даже погладил тот тапок, что сидел у него на коленях и гнул подошву.

— Они что ж, живые? — спросил он у меня. А сам пяточку тапку чешет, и носок ему теребит.

— Да-а! — уверенно сказал я, уже не вспоминая о мусоропереработчиках.

— А одеть их?

Этого я не знал. И куколка не сказала. Вроде как живых на ноги жалко. Но с другой стороны, тапки они и есть тапки. На кой еще ляд они предназначены.

— Можно и нужно, — ответил я.

ПаПА осторожно, чему-то улыбаясь, снял тапки с колена и с плеча, опустил их на пол и осторожно всунул в них ноги. Тапки моментально прекратили подавать голос и довольно замурлыкали.

Смех паПА был достаточным основанием для того, чтобы понять, кто сегодня одержал победу. Очередную победу.

— Ну что ж! Спасибо сынки мои за преподнесенные подарки ценные. Все вы меня порадовали, и сердце мое стариковское усладили. О результатах не распространяюсь. Комиссия продолжает свою работу. А посему, вот вам третье задание. Последнее.

ПаПА пригладил руками седые волосы и возвестил:

— Желаю, что б завтра вы со своими невестами прибыли ко мне на обед. Тихо! Предупреждаю, что на обед прилетит сам Министр Культуры Содружества гражданин Медведев с супругой. Да и остальных гостей будет навалом. Так что прошу не опаздывать и приходить в полном составе. И тебя это тоже касается. Всенепременнейше.

Это он мне. А ведь только рот открыл. Эх, паПА, паПА. Что ж ты так? Мог бы и без гостей обойтись. С родственниками я бы разобрался. А тут еще сам Министр Культуры. Он же, увидев куколку, меня лицензии лишит. Посмертно. И куда я тогда? В цирк?

— После обеда состоятся танцы, — продолжал паПА, словно не замечая мой взгляд, полный слез и мольбы, — После танцев в кинозале пройдет просмотр исторического боевика всех времен и народов "Семнадцать мгновений весны". Идите, дети мои, и обрадуйте ваших невест.

— Это полный абзац, — изрек Кузьмич (из книжек непутевых нахватался) и забился в глубину кармана.

Я бы сказал иначе. Намечался полный крах всей моей уродской жизни.

Как только я зашел в оранжерею, куколка моментально уловила мое дурное настроение.

— Что мой сокол загрустил? Что мое солнышко голову повесил? Или не понравился твоему старику подарок дорогой? Нигде не виданный, никем не ношеный.

Ничего я не ответил куколке. Упал в высокую траву-мураву, специально привезенную еще рассадой с вечно зеленой планеты Мура. Заложил руки за голову, закинул ногу за ногу, и стал наскуливать свою любимую песню о глупом роботе, который полоскал дефицитные детали в реченьке. Мне это всегда помогает справиться со стрессом.

Кузьмич валялся у меня на животе, подпискивал. А иногда бросал многозначительные взгляды в сторону кокона и цедил сквозь зубы слова непотребные.

Знать красивой мы были парою, что куколка долго на нас любовалась, но потом ее нервы не выдержали.

— Слабаки, вы, мальчики.

Мы с Кузьмичем даже подскочили. Я с травы, а он с моего живота.

— Кто слабаки?

— Да уж не дядя Пушкин, — сморщила носище куколка.

Кузьмич состроил недовольную физиономию и спросил:

— Слушай, командир, кто этот парень? Пушкин, я имею в виду.

Врет Кузьмич о том, что знает наизусть Большую Галактическую библиотеку. Потому, что на три тысячи восемьсот девятнадцатой страницы, параграф восьмой, двадцать вторая строчка сверху, четко сказано, кто такой Пушкин.

— Первый российский революционер. Ему в Питербуржском мегаполисе памятник поставили. Стоит он, а за пазухой гранату сжимает. Говорят, еще и стихи писал.

— Ребята! — оторвала нас от обсуждения дел литературных куколка, — Чтой-то я вас не понимаю. То вы горем непонятным убитые, то о стихах разглагольствуете. Давайте определяться и приходить к общему знаменателю.

— Давайте, — я не имел ничего против. Все равно куколке нужно сообщить о задании паПА.

— Вот и отлично, — куколка отцепила одну лапу от ветки и почесала ею вторую, — устроим военный совет. По порядку. По пунктикам. Выкладывайте.

Кузьмич хотел, было, возмутиться. По всем правилам не коконам висячим военные собрания проводить. Но я его успокоил. Неважно кто, главное результат.

— У нас на сегодняшний день одна проблема, — я насильно приплюснул Кузьмича на плечо и пригрозил пальцем, чтобы не перебивал, — С первыми заданиями ты, куколка, справилась на все сто процентов. ПаПА, по всей видимости, остался доволен. Но думать об окончательной победе еще рано. Есть третье задание. Самое, я считаю, сложное, и даже, по большому счету, совершенно невыполнимое.

— А вот это уже не вам, сосунки, решать, — куколка поворочала под коконом талией, — Старик снова чуда хочет?

— Не старик, а паПА, — напомнил я, — Будь любезна.

— ПаПА, не паПА, а что ему, хрычу старому, еще надо?

Ляпушка откровенно злилась на паПА, который донимал ее своими поручениями.

— Завтра мы должны явится с тобой на обед.

Куколка закашлялась, так что пришлось пару раз съездить по тому месту кокона, где по моим представлениям находилась спина. Место было определено изначально неправильно, и куколка после кашля стала судорожно хватать распахнутым ртом воздух. По совету Кузьмича я больше не пытался восстановить ее здоровье.

— Сдохнет, нам легче, значит так на роду написано, — справедливо шепнул на ухо Кузьмич, и принялся насвистывать хит сезона "А бабочку по крылышкам два раза бяк".

Куколка не сдохла, а довольно быстро пришла в себя.

— На обед? — переспросила она.

Я кивнул.

Она думала целых десять минут.

— Ну и в чем проблема? Возьмешь тачку, погрузишь и доставишь по месту требования.

Она дура что ли?

— Ты дура что ли? Что, значит, погрузишь и доставишь? Ты на себя хоть раз в зеркало смотрела? Да и не в этом даже дело. На обеде Министр будет присутствовать. Культуры. А он самый, что ни наесть, страстный собиратель бабочек. Я пару раз его заказы выполнял. Конфиденциально, конечно.

— И что? — куколка не обиделась на дуру, и это мне понравилось. Надо почаще ее так называть, чтобы привыкла.

— А то! Увидит он тебя такую, какая ты есть, и скажет — что это у вас за экземпляр такой? Почему в каталоги не занесен? И на каком основании вы, то есть я, его поимели?

— Добровольно… — попробовала исправить ситуацию куколка.

— Кем добровольно? — я не на шутку начинал расходиться, — У тебя даже спрашивать не станут. Меня в участок местный, тебя на экспроприацию и в лабораторию. Заспиртуют в банке для истории.

Про банку я конечно наврал. Скорее всего, министр сам ее захапает. И не посмотрит, что она, якобы, невеста человеческая. Нет таких законов в Галактике, которые разрешают такие неравные браки. Даже и с уродами.

Куколка откровенно загрустила. А я продолжил:

— Тебя в банку, а меня лишат лицензии, конфискуют всю оранжерею, вместе с Кузьмичем, — ему тоже поволноваться не мешает. А то в последнее время слишком нос задирает, — И отсылают на дальнюю планету поселенцем без права возвращения. Как вам такая перспектива?

Кузьмичу и куколке нарисованная мной перспектива не показалась слишком заманчивой.

— Тогда остается одно, — я ткнул пальцем в расплющенный нос куколке, — Ты эту затею с женитьбой придумала, тебе и выкручиваться.

Куколка отреагировала совершенно неоднозначно.

— Все мужики козлы. Не больно то я за тебя и хотела. Ты сам на себя в зеркало иногда посматривай.

— Да уж не страшнее тебя. Один шнобель чего стоит.

— Зато я поумней некоторых.

— Да у тебя мозги непонятно где.

— Стоп! — заорал Кузьмич и протиснулся между нами, — Стоп! Разойтись по своим углам. Эх, люди! Эх, куколки! Что это такое! И не стыдно вам! А?

Мне было не стыдно. Да и Ляпушке, судя по ее морде, тоже. Но лаяться мы прекратили. Хотя, признаюсь, мне даже понравилось. Как-то… по-семейному мы это дело организовали. С душой и с огоньком.

Кузьмич на правах нейтральной стороны взял управление собранием в свои маленькие, но очень крепкие крылья.

— То, что отвечать придется тебе, командир, в этом нет сомнения, — нравится мне он такой. Когда шибко умный, — А то, что выкручиваться из ситуации придется тебе, куколка, тоже без вариантов. Поэтому я предлагаю не плеваться друг в друга, тем более, что с куколкиной стороны плеваться черным жемчугом нетактично, а хорошенько подумать.

Хорошенько думали два часа. За это время с их сторон поступало немало предложений, но все они были не приняты. Кузьмич предлагал загримировать куколку под красную девушку. Отказ. Как не гримируй, а уродство наружу все равно вылезет. Предлагалось также пригласить на роль невесты незаинтересованную сторону. Мало ли девок в мегаполисе без дела шастают. Тоже не прошло. Откровенная подстава. Да и найдем ли мы такую, даже за брюлики? Я предложил смыться пока не поздно. На что Кузьмич доложил, что периметр дома распоряжением паПА закрыт и тщательно охраняется.

Уже за полночь, когда умные мысли в голову больше не приходили, а глупые сами куда-то подевались, куколка вздохнула. Тяжко так вздохнула. Словно на смерть свою смотрела и вздыхала. И говорит, глаза потупив.

— Ладно, мальчики. Возьму я грех на душу свою безгрешную. Будет вам завтра чудо. Только не спрашивайте, меня ни о чем. Не моя эта тайна.

Мы с Кузьмичем естественно сразу вопросами куколку и засыпали. Как поможешь, да как выкрутишься? А она только глаза от нас прячет, да слезы изумрудные редкие в траву-мураву роняет.

— Может, и зря я так переживаю, — говорит, — Только чувствует мое сердце куколкино, что на беду я с вами связываюсь. Ну да делать нечего.

Сказала так, и отвернулась от нас

Кузьмич почесал за крыльями рукой, махнул на кокон и сказал:

— Пойдем-ка спать, дорогой ты мой командир. Утром не вечером, позор переносить легче.

Эту ночь спали мы с Кузьмичем, как ни странно, крепко. Сны мне не снились, да и Кузьмич во сне не буйствовал.

Утром, едва продрав глаза, поплелся я в ванную комнату. Дойдя до дверей на автопилоте, я обнаружил, что ванная заперта изнутри, чего не случалось с самого моего рождения. За дверями слышался звук льющейся воды и восторженное чирикание Кузьмича.

— Кузьмич, открой двери! Какого черта?

— Я принимаю ванну, — донесся голос Кузьмича.

— Какую ванну? Я ж тебе аквариум для этого выделил.

Дверь чуть приоткрылась и в щели показалась обиженная физиономия бабочки. На голове Кузьмича красовалась красная шапочка с цветочками, а в руках он с трудом удерживал вибромочалку.

— Аквариум для меня мелковат, командир. Хотелось что-нибудь покрупнее.

Я оттеснил Кузьмича и заглянул внутрь.

Когда Кузьмич говорил о вещах более крупных, чем аквариум на двадцать стандартных ведер, он имел в виду, что и сама ванная комната для него маловата. Вода из кранов давно заполнила мое личное гигиеническое корыто и переливалась через край, образуя на полу здоровую лужу. Почему не сработала система безопасности, непонятно. Скорее всего, Кузьмич, по собственной прихоти отрубил ее на неопределенное время.

В этом импровизированном море плавали куски пены, пластмассовые лебеди и уточки.

Мне оставалось только сказать неопределенное "мда" и потребовать незамедлительно покинуть помещение всех незаконно вторгнувшихся. А чтобы было понятно к кому именно обращены мои слова, я пинком выкинул из ванной комнаты намыленного Кузьмича. В аквариуме обмоется. В том самом, в котором я развожу африканских пираний. Редкой доброты рыбки.

Через полчаса я встретил Кузьмича около оранжереи. Он недоуменно разглядывал витрину, которая была сплошь залеплена белой паутиной.

— Ни фига не видать. Опять она творит неизвестно что. Говорил я тебе, командир, говорил же.

Говорил, говорил. Кузьмич многое чего говорил. Про поцелуи дурацкие, например. Сейчас бы висела наша куколка, молчала в свой кокон, и никаких проблем.

Я осторожно постучал в двери, попробовал открыть их, но они оказались запертыми. Прям день закрытых дверей какой-то.

Кузьмич был менее галантным. Он забарабанил пяткой и заорал:

— Эй, крошка! Пришел твой папочка. Открыва-ай! Пора в филармонию. А то дверь выломаю.

— Не готова я еще, — донесся голос Куколки, — Вы уж, мальчики, без меня идите.

— А-а… Что значит идите?

— А я попозже саму приду.

Мы с Кузьмичем переглянулись. Совсем у куколки кокон поехал. Сама. Да она и шагу не сделает.

— Поверьте мне, мальчики. Все будет хорошо.

Последнюю фразу она даже пропела. Вот так: — "Все будет хорошо!!!". А я и не знал, что у нее есть музыкальные способности.

— Поверим? — Кузьмич был как никогда серьезен.

А что нам еще оставалось делать.

— Только, вы мальчики, не удивляйтесь ничему, — пропищала из-за паутины и дверей куколка, — Может и не получится у меня, а может и получится. Но, все равно, если твой старик, то есть паПА, спросит, где это я, то скажи, соколик мой ясный, вот что. Мол, припозднилась она, носик свой пудрит. И все такое. А если вдруг услышишь перекаты громовые, не пугайся. Пусть все гости пугаются, а ты нет. Ты ж у меня смеленький.

Конечно, я смеленький. А чего пугаться-то? Но переспрашивать не стал. Сама не говорит, значит и не знает.

— Двигайте ножками то, — напутствовала нас куколка.

Уже по дороге на этаж паПА, Кузьмич, озабоченно нарезая пируэты, щебетал:

— Ну, командир, я тебе сегодня не завидую. Не знаю, что она там придумала, но ничего хорошего из ее затеи не получится. Поверь мне на слово. Прожил я не одну тысячу лет, повидал многое, но такой штучки не видывал. Подведет она тебя под петлю.

— Не вешают сейчас, — буркнул я.

— Тогда под камеру электрическую. Или в поселенцы. Разницы маловато. А ты чего сегодня без смокинга? Ну и правильно. Перед кем там красоваться? Так и иди. В тапочках домашних, да пижаме полосатой.

Пристыдил. Пришлось переодеться. Не в смокинг, конечно. Не люблю я это дело. Рубашечка, там, галстук. Штиблеты лакированные. По старомодному. Мода то нынче совсем другая. Шортики коротенькие, да маячки по пунень. Чтобы было видно красоту человеческую. А мне есть что скрывать.

Кузьмич, по случаю торжеств, надраил воском крылья. Я даже разрешил побрызгаться ему своим дезодорантом. Последняя разработка химиков — запах зеленого скунса.

Еще на подходе к гостиному залу слышна была музыка. ПаПА по поводу торжеств заказал Большой симфонический оркестр Земной Армии и Флота. В полном составе, со цветомузыкой. По коридорам, у стен, стоял почетный караул с квантовыми винтовками и в начесаных мохнатых шапках ушанках. Все молодцы, как на подбор, с искусственными усами и бородами. На груди сверкали десятки медалей со значками и аксельбантами. И ремень с золоченой бляхой до самого пупа. ПаПА говорил, что именно так ходили в прошлом бойцы отрядов специального назначения, которых в целях секретности именовали отрядами "дмб". Молодцы внимательно разглядывали всех проходивших мимо, изредка отдавали честь, и стреляли, шутя, по гостям. Гости радостно улыбались и падали на пол.

По коридору сновали дворецкие, таскающие здоровые подносы с едой и питьем.

— Смотри, как папенька твой старается, — Кузьмич жадно принюхивался к пролетающим мимо подносам, — Смотри, смотри! Коньячок. Водочка кристальная. Салат "оливье" потащили. А вон грибочки маринованные.

У дверей в гостиный зал нас остановила охрана. Здоровые мускулы-переростки под два семьдесят ростом приставили меня к стене и тщательно проверили на предмет оружия. Мои попытки доказать, что я жених, а также вроде бы и хозяин дома, ни к чему не привели. Правила одни для всех. Для этих ребят что хозяин, что простой человек, что гражданин, что урод.

Отряхиваясь и поправляясь от нанесенных помятостей, я распахнул двери, и вошел в зал. Чуть сзади тарахтел Кузьмич. Обыск его обошел стороной. Только чуть по шее проехались и напомнили, что б не гадил, где попало.

Народу-то! ПаПА как-то не сообщил, что соберется половина нашего мегаполиса. Вон Ивановы с дочкой приперлись. Наверняка думают пристроить ее какому-нибудь простаку. Вряд ли. Дочка, конечно, ничего себе. Только вот после неудачной посадки лунного челнока, своего у нее осталось — всего ничего. Верхний правый клык. Все остальное искусственное.

Петровы тоже здесь. Она бывшая мисс "Чукотский почтовый ящик". Он, дипломированный хакер. Детские компы ремонтирует. И Сидоровы явились. С сынком своим. Имя ему дали смешное. Вова. Настаивают, что в честь древнего русского героя баллад, сказок и песен Вовочки.

А журналистов, зачем паПА пригласил? Сам себе позор создает.

Кузьмич спланировал на плечо, ухватился за ухо, естественно, что мое, и стал комментировать происходящее.

— Кино снимают. А тебя никто и не собирается снимать, командир. Для них ты все тот же урод. Хоть и женишься. Вот двоих вас точно снимут. И завтра в новостях покажут. Как самую уродливую парочку года. Может, медаль получим. Или премию, какую. Смотри-ка! Народу сколько. Снова в этом зале ик… извини. Я говорю, снова в этом зале нет пустого места. Кстати, командир, ты бы иногда записывал мои слова. Уж больно складно получается. Как у того революционера первого, у дяди Пушкина.

Я попросил Кузьмича заткнуться. Жужжит и жужжит. Мало того, что ухо растянул, так еще и звоном своим надоедает.

Мои старшие братья, ослепляемые светом вспышек, давали интервью паре десятков журналистов. О чем? Наверно о сущности жизни. Они любят поболтать на этот счет. При моем появлении на горизонте, Вениамин обратил внимание пишущей и показывающей братии на прибытие еще одного героя дня.

Как я и предполагал, никакого эффекта. Никто не бросился спросить меня о смысле жизни. Никто не поинтересовался, что я думаю о ходе войны на северо-восточном векторе созвездия Цимбалы. Никто даже не удосужился узнать, какое у меня сегодня настроение. Только один голограф направил объектив и сголографировал меня с Кузьмичем на плече.

— В музейную хронику, — пояснил он, — В отдел "Очевидное невероятное".

Кузьмич моментально послал его подальше на двадцати трех языках. Не знаю, понял ли голограф все двадцать три, но ретировался он достаточно быстро.

— Развелось тут… — Кузьмич цинично сплюнул на пол, но промахнулся и попал на мой рукав.

Ожил Большой симфонический оркестр Земной Армии и Флота. Протрубил ста пятьюдесятью трубами, возвещая о начале церемонии, и этим спас бабочку от справедливого наказания.

— Земляне и землянки! Жители славного Полярного мегаполиса и гости! Просим любить и жаловать! Профессор археологии и уважаемый хозяин дома, генерал в отставке, гражданин Земного Содружества Сергеев!

На трибуну, установленную в самом центре огромного зала взобрался паПА. Как и положено, в таких случаях, на нем был оранжевый смокинг, штаны по колено, рукава по локоть. На носу пенсне в золоченой оправе. Он прокашлялся, помахал руками, прося тишины и, дождавшись ее, начал говорить:

— Раз, раз, раз. Проба, проба, проба. Проверка, проверка… Спасибо всем, что прибыли. Спасибо.

ПаПА перевел дух, пережидая очередные овации.

— Сегодня для всей моей семьи торжественный день, — скупая старческая слеза сорвалась с ресницы и поползла по щеке, — Я, отец троих детей, намерен женить своих, так быстро повзрослевших, сыновей.

Вспышки голоаппаратов направленных на скромно потупившихся старших братьев. На меня, конечно, снова ноль внимания.

— Все вы прекрасно знаете, как трудно отцу решиться на этот шаг, — вторая слезинка поспешила за первой, — Но жизнь диктует свои условия. Я стар, и мне нужна надежная опора.

При чем тут женитьбы, я так и не понял. Нужна опора, позвони в службу помощи. Мы-то причем?

— И сегодня, я хочу представить вам, дорогие гости, невест моих любимых отпрысков. Позвольте сказать вам, что это весьма незаурядные личности. Каждая из них, очень яркая представительница своего народа. Со всеми плюсами, и куда уж без этого, с некоторыми минусами. Разве женщины бывают без скромных и глупых недостатков.

По залу прокатился сдержанный смех. Это значит, что паПА пошутил очень даже удачно.

— И перед тем, как начать церемонию представления, я хочу…, - паПА вытащил карманный соплеуловитель и тщательно высморкался, — Я хочу довести до вашего сведения, уважаемые гости, что все мое состояние, все мои миллионы брюликов в ценных бумагах и акциях, в зданиях и другой недвижимости, достанется только одному из сыновей.

Краем глаза я заметил, как Вениамин, потупив глаза бочком отодвинулся от Жорки. Жора тоже сделал шаг в сторону.

— Кому, спросите вы? — паПА сделал паузу и обвел глазами зал. Понятное дело, всем сразу стало интересно, кому достанется куча брюликов старого археолога и генерала в отставке, — Все мое состояние достанется тому из сыновей, чья невеста покажется мне наиболее умной, веселой и находчивой. Ну и конечно, что б все остальное было при ней. Попка там, ножки…

ПаПА глупо захихикал, заставляя меня покраснеть. Вот уж не знал, что на старости паПА сделается старым ловеласом. Да и как он может такое говорить, если прекрасно знает, что, например, у моей куколки ни ручек, ни ножек порядочных, ни тем более всего остального.

— Итак, — паПА закончил безобразничать, моментально стал серьезным, — Разрешите представить вам, уважаемые гости, моего старшего сына, которого все вы без сомнения знаете и любите, Вениамина Сергеева.

Все похлопали, поглазели на Вениамина Сергеева, который, сверкая улыбкой, раскланивался во все стороны. Радуется, старший мой. А чего не радоваться? По всем параметрам наилучший претендент на наследство.

— … Старшего сына и его невесту!!!

Большой оркестр сыграл несколько аккордов из известного шлягера "Я прилетела из созвездия Сеновала, тормозила задними дюзами"

Вениамин, опомнившись, рванул к дверям, которые уже распахивались и пропускали первую виновницу сегодняшнего сабантуйчика. Несравненную… а как ее звать-то? Брешь в системе разведки. О своих противниках нужно знать все. Или хотя бы самый минимум.

— Владелица крупнейших в созвездии Ложкаря заводов, а также владелица средств массовой Галактической информации, а также небольшого, но современного космического флота, хозяйка корпорации "ФАЗ А" гражданка Коко!

— Буржуйка недобитая, — непонятно для меня выразился Кузьмич и снова сплюнул. На сей раз более удачно.

Коко, она же владелица всего вышеперечисленного — нафига ей еще и состояние паПА? — кротко поджав ручки, плыла между длинных, накрытых снедью столов прямиком к трибуне с паПА, отвешивая по сторонам мелкие кивки. Мне даже показалось, что они слишком мелкие. И снисходительные. Даже пренебрежительные. И… А может, я завидую Вениамину? Потому что Коко была очень даже ничего. По сравнению с некоторыми, конечно.

Пурпурное платье от мраморных плит до самой нижней челюсти скрывали то, что должны были скрывать. Пышную рыжую шевелюру увенчивала здоровенная шляпа, обтыканная перьями всех цветов радуги. Под шляпой сплошная темень. И не видно, красива Коко, или только придуряется. Ведь не это главное. Главное осанка. Главное походка. Главное манеры. А этого у нее не отнять.

Коко подплыла к паПА и под звуки старинной польки проделала несколько приветственных "па" отдавая таким образом дань уважения отцу жениха.

ПаПА попытался обнять невесту старшего сына, но его попытка была пресечена шипением из-под шляпы. ПаПА больше не стал пытаться обнять невесту старшего брата.

Музыка и восторженные аплодисменты собравшихся на просмотр гостей стихли. ПаПА, как и положено, поблагодарил невесту за преподнесенные ранее подарки, еще раз отметил красоту, силу воли и жажду жизни, и отправил Коко вместе с гордым Вениамином на отведенные им места. Там их уже поджидала голографирующая братия, куча голокамер и голофонов. Завтра Венька и Коко могут проснуться знаменитостями.

А гости уже были готовы принять вторую претендентку на фамильное состояние славной фамилии. Тем более, что время поджимало и на столах стыла закуска.

— Представляю вам, уважаемые гости, сына среднего, — возвестил паПА, сделав театральный жест рукой в сторону Георгия, — Георгий Сергеев.

Жорка строевым шагом подошел к трибуне, зачем-то пожал паПА руку и направился прямиком к дверям, откуда должна была показаться его нареченная. ПаПА поспешил ее представить, благо представлять было что.

— И его невеста, прилетевшая к нам из района дальних Пошехонских Псов. Верховная наследница королевства и всей планеты Снурк распрекраснейшая Джу Р Р Бенс!!!

Очевидно, что Джу Р Р Бенс так торопилась на встречу со своим будущим мужем и тестем, что даже не смогла дождаться, когда перед ней откроются двери. Потому как эти самые двери с грохотом сорвались с петель и, подняв совсем немного пыли — дворецкие все-таки каждый день полы драят — рухнули на те самые полы, которые каждый день драят дворецкие.

Вид Джу (это я так ее для краткости) был великолепен. Она сверкала, словно золотой слиток после плавки. Всеми частями тела. Только одни глаза, цвета болотной жижи, неблагоприятно выделялись на всем этом сверкающем великолепии. Впрочем, это мало кто заметил.

Джу со всех сторон окружало штук двадцать погрузочных Бемби, которые, завывая от перегрузок, выдерживали тело Джу в состоянии вертикального равновесия. А заодно и помогали ей передвигать конечности.

Жорка, кстати, постарался на славу. Жмот жмотом, а средства на покраску выделил. Да и маслица не пожалел? Вон какие здоровенные пятна за ней остаются. Наверно по самую шею залил. Интересно, какой марки. Синтетику или простое?

Джу, с помощью дворецких, наконец, добралась до паПА и попыталась, скорее всего, по совету Жорки, пожать ему руку. А так как паПА умело укорачивался от такой, весьма сомнительной радости, то ей это не удавалось на протяжении десяти минут. Потом всем все надоело и Жора, отдавая соответствующие распоряжение дурно чадящим дворецким, повел Джу на свои места, специально усиленные местными техниками ради такого дела титановыми вставками.

Естественно, что паПА также не забыл упомянуть о подарках, о достоинствах и о жажде к жизни будущей жены среднего сына. Я этот момент пропустил, потому, что с ужасом ожидал час своего позора.

Если куколка не обманет и все же припрется, то в светских кругах произойдет такой переполох, что трудно даже представить. Я не говорю об акциях паПА, бог с ними, с акциями. Я говорю об имидже. Брюлики в нашей жизни ничто, а вот имидж… Тем более что я давно заприметил Министра Культуры содружества, который расположился на самых удобных местах со всем своим семейством.

ПаПА налил в стакан водички, долго пил, бросая на меня вопросительные взгляды. Я неопределенно пожимал плечами и тяжело вздыхал. Когда в стакане пить стало нечего, паПА медленно поставил его на трибуну, протер рукавом, посмотрел на свет, заглянул на донышко, постучал по донышку, подышал в него, понюхал из него и, устав издеваться над стаканом, вмиг постарев лет на сто одиннадцать, упавшим голосом возвестил:

— Граждане и гражданки! Мой младший сын Константин Сергеев. Прошу любить и жаловать.

Вряд ли в этой разномастной толпе имелись гости, которые не слышали бы об извечном позоре нашей семьи. То есть обо мне. Уродство в наше время штука довольно редкая. Редкая голозетенка не поместила в свое время на своих страницах голографию с моим портретом. Да и головидение старательно осветило тему с живым уродом из Полярного мегаполиса. Я еще на той рекламе "Минздрав предупреждал" заработал свои первые брюлики.

Так что все гости были готовы.

И даже не повернули в мою сторону головы. И даже не похлопали. Нет, кое-кто все же похлопал. Кузьмич, радостно завопил: — "Виват! Сергеев!", - и вдарил пару раз крыльями. Но быстро стих.

ПаПА крякнул, но продолжил:

— Третья претендентка на фамильное наследство принцесса Дьявольских Дыр Ляпушка.

Я посмотрел на паПА. С каких пор моя уродина превратилась в принцессу? Тем более, Дьявольских Дыр. И тем более, откуда паПА известно, как ее зовут? Вроде бы я не сообщал.

Но паПА, только развел руками. Мол, не дурой же ее называть. Все должно быть честь по чести.

Все присутствующие устремили взоры свои на двери, откуда по их представлениям должна была появиться "принцесса" Ляпушка. Про урода знают все, а вот взглянуть на его избранницу!? Это почище взбесившихся бурундуков в Поволжском районе будет.

Никого.

Ничего.

Абсолютно.

ПаПА пальцем поманил меня к себе и, наклонившись, зашептал в ухо.

— Где она?

Я отвернулся от паПА, потому что нечего мне было ему ответить.

— Ты не отворачивайся. Отвечай. Гости ждут. Я жду. Фамильное состояние ждет.

Это серьезно. Фамильное состояние ждать не может.

— Не придет она, — я посмотрел на паПА самыми честными глазами, которые только умел делать, — Желтуха у нее. Покрылась пятнами и заявила, что снимает свою кандидатуру на предстоящих фамильных выборах.

ПаПА только и оставалось открыть рот. А чего тут скажешь. Желтуха это вам не синдром иммунодефицита, прививками в малолетстве не лечится.

— Граждане! — привлек паПА внимание граждан и гражданок всех мастей, — Довожу до вас прискорбную весть…

Пол под ногами вздрогнул, и я почувствовал, что падаю. Мне показалось, что я от переизбытка чувств теряю сознание, но к удивлению своему заметил, что подобное происходит не только со мной. Практически все гости, включая и Джу Р Р Бенс, еще не добравшуюся до своего металлического кресла, повалились на мраморные плиты.

Следующий толчок последовал буквально через пять стандартных земных секунд. Еще более мощный. От толчка сработала охранная система, и зал наполнился надсадным ревом тревожных систем.

Кто-то пробовал подняться на ноги и помочь другим сделать это же. Кто-то в панике забился под стол, созывая охрану. Дворецкие, позабыв про подносы с едой, метались среди тел. И их тонкие пищалки сливались с криками людей.

Толчки следовали один за другим. Все смешалось. Люди, дворецкие. Одна сплошная всемирная паника. И не было никому спасения в этом хаосе.

Только гордый Кузьмич, подобный черной молнии метался среди дымящихся от перенапряжения микросхем дворецких. Он то взмывал к расписному янтарному потолку времен первой волны Большого Переселения, то падал в глубоком пике к копошащейся куче из гостей, жратвы и Бемби. И все слышали гордый и радостный его крик:

— Маму вашу! Вы у нас все, вот где!

Узнать поточнее, где находятся все, не получилось.

В воздухе, перекрывая крики, неожиданно возникла торжественная музыка.

Музыка…

Даже не музыка. Необъятнее. Словно миллиарды миллиардов колоколов и колокольчиков, переплетаясь и сталкиваясь, друг с другом, творили нечто большее, чем просто мелодию. Они творили умиротворение и жизнь. Спокойствие и вечное умиление своим существованием.

Стихли ужасные толчки, замолкли тревожные серены, люди и полу спаленные дворецкие. Осталась только эта торжественная мелодия, сотканная из воздуха и миллиардов протяжных нот.

Тут я, конечно, моментально вспомнил о предупреждении куколки. Как там она молвила? Не бояться, и знать, что все в жизни будет хорошо? Неужто ее, куклины, штучки? Если да, то можно гордиться. Не каждая дура устроит из своего прибытия землетрясение с бубенцами.

Я вскарабкался на трибуну, попутно разбив до крови колено, и, стараясь перекричать звучащую со всех сторон музыку, заорал:

— Не пугайтесь люди! Это моя невеста собственной персоной прибыла. Со всеми прибамбасами.

Может, слова мои подействовали, а может и то, что музыка колокольная смолкла, но гости перестали пугаться и принялись потихонечку подниматься с пола и занимать отведенные им места. Ожившая прислуга заметалась, приводя в порядок столы и кушанья.

Одним из первых очухался паПА, который, не потеряв ни на секунду присутствия духа, тут же скомандовал:

— Включить центральный экран зала и показать площадку прибытия.

Огромный экран, на всю стену, служащий преимущественно для показа исторических лент, вспыхнул и показал то, что от него требовалось. Площадку для прибытия транспорта гостей.

ПаПА не успел. В кадре мелькнуло нечто непонятное и воздушное, исчезло из поля зрения, оставив на обозрение только именно бетонно-пластиковую площадку со стоящим на нем весьма странным сооружением.

Сооружение это представляло красной формы аппарат, продолговатой формы. Верх железный, бок почти стеклянный. В носу аппарата несколько стеклянных глаз, больших и маленьких, по бокам небольшие ушки. Одна скромная антенна. Но самое интересное и самое удивительное то, что у необычного аппарата отсутствовали даже намеки на дюзы и сопла. Как данный аппарат передвигается, было совершенно непонятно. Ведь не на черных же резиновых амортизаторах, которые торчали из его днища. Это полный нонсенс. И тем более непонятно, что могло создать такой невообразимый шум?

ПаПА поправил пенсне, вгляделся в корабль непонятной конструкции, поморщил лоб и сказал неизвестно кому:

— Москвич двадцать один сорок один. Без всякого сомнения.

Что паПА имел в виду, так и останется неизвестным. Я спрашивать не стал, а гостям было не до этого. Все их взгляды были устремлены на двери. Мое объявление о приезде невесты, и странное действо сопровождающее это прибытие, привлекли все их внимание. Мне это, конечно, льстило. Пусть и куколка, пусть и уродина, но как дело обстряпала.

В совершеннейшей тишине, даже дворецкие замерли в воздухе, направив к дверям локаторы, послышалось легкое цоканье.

Цок. Цок. Цок.

Словно кто-то осторожно постукивал маленьким молоточком по здоровенной стальной монорельсе.

Цок. Цок. Цок.

Шеи гостей вытянулись. Локаторы дворецких развернулись.

Цок. Цок. Цок.

ПаПА судорожно облизывал губы.

Цок. Цок.

Что-то воздуха в груди стало маловато.

Цок.

Не к добру.

Цоканье замерло у самых дверей.

Тишина.

Напряжение в зале достигло апогея. Казалось, еще чуть-чуть, и весь мир взорвется от переполнившего его ожидания.

Двери тихо раскрылись.

Я сказал:

— Ой, мама.

ПаПА сказал:

— Ох,… пи-и-ип (вырезано цензурой)!

Кузьмич ничего не сказал. Кузьмич потерял сознание.

Гости, состоящие из граждан и гражданок, издали протяжный стон.

В дверях стояла…

Как прекрасны мгновения ожидания. Как ненавистны мгновения ожидания. Конечно, всем хочется побыстрей. Всем хочется сразу. А так не бывает. Нужно помучится. Поволноваться. Чтобы полностью осознать, как оно прекрасно. Мгновение.

Что там за горизонтом? Что там за дымкой времени? Что там…

Можно подумать, кому-то это интересно. Всем интересно другое. Кто стоял в дверях.

А стояла там…

Стоит ли говорить об этом? В мире столько прекрасного и необъяснимого, что совершенно не стоит удивляться более прекрасному и необъяснимому.

Кстати. Знаю одну историю. Один крупный политический чиновник вот также все тянул и тянул. За это его сняли с работы, потом поймали в темном переулке и избили до полусмерти.

Короче.

В дверях стояла моя куколка.

Почему я называю это существо, ничем не напоминающую куколку, которая осталась в оранжереи, моей куколкой? Не знаю. Это внутренняя связь. Но хватит обо мне. Лучше о той, которая пришла.

Трудно описать неописуемое. К тому же потом меня всякий может упрекнуть, что я был не прав. Кому-то может не понравиться, что я забыл упомянуть о прекрасных голубых глазах. О длинных черных ресницах. О милой улыбке и белых зубах, проглядывающих между губ. Кто-то назовет меня бездушным, потому, что я забуду сказать о золотых волосах, ниспадающих до самой… самого пояса.

А кто-то потом вспомнит, что не сказал я о нежной… белоснежной… коже. И о самом лице. Об этом самом красивом лице во всей Великой Галактике. И заметьте, не стандартном лице. У которого нет ни второго подбородка, ни пухлых щек, ни жировых отложений.

Она не была совершенством в полном смысле этого слова. Но она была прекрасна, как прекрасна бывает только мечта.

Я о многом могу забыть. И о голубом прозрачном платье, сквозь которое проступали дивные черты ее тела. И о движениях, наполненных необъяснимым величием грации. И о…

(Для более подробного описания просьба обратиться к секретным файлам национальной Земной Службы Безопасности).

Я только никогда не забуду сказать о том, что за спиной у куколки, у Ляпушки, были видны два прозрачных, миниатюрных крылышка. Которыми она медленно помахивала. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.

Я влюбился. Я влюбился с первого взгляда.

В полнейшей тишине, она обвела взглядом зал, отыскала меня, улыбнулась и протянула мне навстречу руку.

Вы думаете, я пошел к ней? Нет. Я рванул, что есть сил.

Я подбежал поближе, затормозил и вздохнул, как могут вздыхать только влюбленные.

Росту моего, телосложения моего, никаких физических изъянов, кроме крыльев, не наблюдается. Крылья отрезаем и все в полном порядке. Министру культуры говорим, что это элемент национального костюма. А на всех остальных наплевать. Одной уродкой нестандартной больше, одной меньше. Для меня она лучше всех и этого достаточно.

Я схватил в руку ладонь Ляпушки, сказал: — "Ты навек моя" — и потащил ее к паПА. Она засмеялась так нежно-нежно и, откинув в сторону свободную руку, побежала за мной.

Это были самые лучшие мгновения в моей непутевой, уродской жизни. Потому, что я видел в ее глазах нежность. Нежность и любовь.

ПаПА откровенно плакал. От счастья, от чего же еще. Ведь я нашел то, что так долго искал. И он был за меня, безусловно, рад.

— Вот, — сказал я, — Познакомьтесь. Это мой паПА.

— Я помню, — сказала она, улыбаясь паПА, — Я думала, что вы старый археолог, а вы не такой уж и старый.

ПаПА пару раз раскрыл рот, наклонился и галантно поцеловал руку бывшей куколке.

И неожиданно все встали и захлопали. Да, да, да. Захлопали. Я и сам офигел. Куда девалась их спесь? Куда девалась их природная неприязнь к уродам? Может, они увидели в Ляпушке то совершенство, к которому так долго стремились, и которого так и не смогли достичь?

ПаПА закончил хлопать ртом. Потом сказал, что знал, что все у нас будет в порядке. Пожелал побыстрей увидеть внуков.

А потом началась самая натуральная пьянка.

ПаПА по поводу большого семейного праздника вытащил из подвалов лучшее вино. Гости этому весьма обрадовались. Еще бы. На шару, как говорили наши древние предки, и уксус полезен.

Куколка, то есть теперь уже Ляпушка, сидела от меня по правую руку. Кузьмич пристроился по левую.

Новоиспеченная подружка моя ела мало, все больше по сторонам пялилась.

— А это кто, в короткой маячке?

— Жена Главного Блюстителя Законов.

— Ой! Костя! Я такую же хочу.

— Сделаем, — пообещал я, представив, как сексуально она будет выглядеть в такой одежонке. Представил, и аж обомлел. Ведь я ж жених ее. Со всеми вытекающими последствиями.

— Руку с колена убери, — глядя куда-то в сторону, нежно проворковала Ляпушка, — а то по морде получишь.

— Так уж сразу и по морде? — ощерился я, но руку не убрал. Имею на то полное жениховское право. Где хочу, там и лапаю.

Ляпушка, продолжая мило улыбаться, взяла в руку кубок стальной раритетный — маленький бочонок с ручкой на боку и с надписью "Общепит" на донышке. ПаПА с раскопок притащил. Взяла и сдавила его с легким хрустом.

Я поперхнулся. И моментально убрал свои шаловливые ручки подальше от коленок бывшей куколки. Сила есть, и красота не поможет. Значит и перспектива провести сегодня незабываемую ночь вполне расплывчатая. А жаль.

— А жаль, — шмыгнул я носом и переключился на восполнение калорий в своем измученном теле. Попросту, стал кушать.

Кузьмич, уже также откушавший три полных порции своего любимого салата "оливье", притянул к себе блюдо с запеченной в тесте форелью и философски прокомментировал: — "Фифа, какая".

— Не подавись.

Кузьмич только прищурил глаз, распахнул пошире рот и запихал в него пучок зеленого салата. Никогда не перестану удивляться, куда в него столько лезет. Наверно именно о таких внеземных созданиях говорят — маленький ротик, очень большой животик. Или примерно так.

Кузьмич оторвался от поедания (пожирания) съестных припасов, вытаращил глаза на полную орбиту и толканул меня локтем. Видя, что я слишком занят разделыванием на куски пятислойного блинчика с тройной начинкой, Кузьмич выплюнул на стол все, что не успел проглотить, взмахнул крылышками и приземлился у моего уха.

— Ты только башкой не верти, командир. А слушай, что я тебе скажу.

Я кивнул. Кузьмич так просто отрываться от пищи не станет. Значит, есть, что сказать.

— Куколка твоя распрекрасная, хоть и с крыльями, а не нравится мне. Я уже десять минут за ней наблюдаю. Да не верти головой же, сказал тебе. Клептоманка она. Точно говорю. Как есть клептоманка. Минут пять назад запихала в рукав к себе ложки золотые из французского набора. Я то сначала думал — показалось. А потом смотрю, вилки серебряные в другой рукав пихает. И вот ведь зараза, все незаметно делает. С улыбочкой. Воровка инопланетная. Не зря у них в деревне нищета полнейшая. Все перетаскали друг у друга. О! Гляди-ка. Щипчики ваши с изумрудами ныкает.

Продолжая делать вид, что тщательно пережевываю пищу, я скосил глаза на девяносто три градуса в сторону Ляпушки.

Кузьмич оказался прав. Бывшая куколка воспользовалась теплотой и уютом пригревшего ее дома, и теперь вконец распоясалась. Вслед за изумрудными щипчиками в неразмерных рукавах исчезла сахарница с сапфирами, тарелка с апельсиновой икрой и, наконец, две бутылки первоклассного девятнадцати звездного коньяка "Араратские фантазии".

Кузьмич дернул меня за мочку уха, привлекая в очередной раз внимание.

— Бардак творится, слышишь, командир. Эти две дуры, старшие невестки твои, за куколкой шпионят. Как есть говорю. Я ж глазастый, ты меня знаешь. Сейф бронированная из глаза трубу подзорную высунула, да за куколкой сечет. И все павлинихе рассказывает.

Я неопределенно хмыкнул. Ну и что?

— А то, глупый ты командир, что она не только подглядывает, что куколка твоя вытворяет, а и сама с подругой своей свеженькой то же самое проделывает.

А вот это уже перебор. Когда Ляпушка со стола тащит, это понятно. И простительно. В дом принесет, ничего не пропадет. А когда всякие там шкафы металлические добро хозяйское по рукам развозят, надо вмешиваться.

— Ой, а что это у вас такое?

За моей спиной стояла та самая дама в короткой майке, которая являлась женой Главного Блюстителя Законов. Порядком набравшись дармовой выпивки, она напрочь забыла правила и Законы Великой Галактики и нависала надо мной здоровенной тушей. Пришлось даже наклониться над столом, чтобы не оказаться придавленным ее добрыми богатствами. Тетка пыталась схватить Кузьмича за крылья, но так как движения у нее были не скоординированы, да и Кузьмич парень прыткий, занятие это не приносило должного результата.

— Какой малюсенький, — восторгалась тетка, все время промахиваясь.

Я хотел, было, позвать охрану, но Кузьмич сказал, что разберется сам. Он взмыл на уровень теткиного лица и заорал, брызжа слюной. Он это дело умеет.

— Вали отсюда… пи-и-ип! Или… пи-и-ип… в поселенцы… пи-и-ип…хочешь?

Упоминание о поселенцах отрезвило тетку. Она отдернула руку, взвизгнула, и плюнула на Кузьмича, пытаясь сбить его с полета. Естественно в Кузьмича она не попала. А я только обтерся полотенцем и ничего не сказал. С высокопоставленными женами мужей государственных лучше не связываться.

Что-то я хотел сделать. Ах, да. Пресечь на корню воровство.

Поискав глазами ближайшего дворецкого, я щелкнул пальцами, подзывая его. Но тут со своего места встал паПА, с малосольным огурчиком вместо громкоговорителя, и возвестил:

— Хочу посмотреть, как невестки мои танцуют. Какие кренделя знают. Оркестр! Музыку с третьей цифры. Дирижировать сам стану.

ПаПА прямиком, через столы, пробрался к Большому оркестру Земной Армии и Флота, отобрал у дирижера-генералиссимуса лазерную палочку и принялся размахивать ее во все стороны.

Не сразу. Но с цифры пятидесятой стало понятно, что музыканты пытаются сотворить последний хит столетия под названием "Разин Блюз". Там есть еще такие строчки: "Из-за гиперпространства на просторы великой вселенной вылетают космические крейсера командора Разина". Далее. На флагманском крейсере сам командор. На других его славная команда и награбленное имущество. Но что-то там у командора с командой не сложилось и он, по настоянию этой же самой команды, выбросил в открытый космос все награбленное имущество, среди которого были весьма интересные, с точки зрения торговли, экземпляры". Вот такой хит сезона. В ля-миноре.

Дворецкие быстренько со столов все смели, столы сами в подпол ушли, освобождая место для плясок.

Гости, похватав стулья и кресла, расселись, кто, где придется, образуя в самом центе зала свободное пространство.

Я осторожно пихнул в бок Ляпушку.

— Давай. Сбацай что-нибудь. Колоритное, народное.

— Щас! — расплылась в улыбке бывшая куколка, — Уже побежала.

Если женщина говорит "нет", то это значит, что она уже готова сказать "да". Нужно только надавить где следует.

— Как вилки с ложками тырить, так, пожалуйста, а как паПА уважить, так скромность заела?

Ляпушка смерила меня с головы до пяток пронзительным взглядом, потом выразительно посмотрела на Кузьмича, который сделал вид, что все происходящее его и не касается.

— Ладно, — дожал таки, — Уговорили, мальчики. Покажу все, что умею. Только потом без обид.

Какие уж тут обиды. Если хоть немного ногами подрыгает, то стопроцентно состояние у меня в кармане. ПаПА и так с нас глаз не сводит.

Я не удержался, и когда Ляпушка двинулась к центру зала, ущипнул ее за то, что обычно щипают женщин все воспитанные мужчины. Бывшая куколка только скрипнула зубами, на что Кузьмич философски заметил:

— А вот теперь она тебе точно по морде съездит. Как и обещала.

Может, съездит, а может, и нет, зато убедился, что все при ней. А то ж потом камфузов не оберешься.

ПаПА к этому времени уже закончил дирижерование "Разин Блюз" и перешел к медленной композиции об одинокой планете, которая плыла одна посреди звезд и искала к какому бы ей солнцу пристать. Нашла, но не смогла пристать к звезде из-за сильной гравитации. В конце концов, на одинокую планету упал метеорит и разбил вдребезги все ее поверхности и внутренности.

Ляпушка выбежала в центр свободного пространства под слова "Люли-люли, планета летала…"

Красивое зрелище, ничего не скажешь. Словно белый лебедь на пруду круги нарезает. Одинокий и прекрасный.

У меня с детских лет с лирикой все было в порядке.

Ляпушка голову чуть набок свесила, глаза грустные сделала и по кругу пошла, даже не моргая. Замерла, дождалась очередного аккорда и… тройной тулуп с места. Дальше, больше. Разбежалась чуть и ласточку изобразила с полнейшей растяжкой.

Гости от такого действа ошалели, похлопывать стали, да ногами подтаптывать.

А Ляпушка не унимается. На шпагат садится, к ноге своей прижимается. Замирает, вскакивает, да на спину падает и начинает, словно юла вертеться.

Аплодисменты не смолкают, гости с места вскакивают, чтобы получше танец увидеть.

Ляпушка на ноги поднимается, улыбкой светиться, да как рукой правой в сторону дернет! Из рукава — ложки золотые да сахарница и вывалились.

Ну, думаю, вот и конец кину. Сейчас ее под белы рученьки, да в местное отделение на пятнадцать суток мостовые пластиковые от бубльгума чистить.

А дальше совсем невероятное происходит. Ложки да сахарница, в полете еще, огнем кипучим наливаются, светом сферическим от взоров закрываются. Вспыхивают пламенем невыносимым.

Я даже зажмурился. А когда глаза продрал, смотрю, верить или не верить, а вокруг Ляпушки девять маленьких солнц хороводом кружится, а над головой у нее дырка черная миниатюрная щупальцами в такт музыке подрагивает.

Куколка бывшая не унимается. Левой рукой в сторону вскидывает. Из рукава вилки летят, а вслед им две бутылки коньяка араратского. Я уж глаза не жмурю, смотрю, чем дело кончится?

Бутылки на пол падают, разбиваются. И превращаются в озеро кроваво красное, коньяком до краев заполненное. А вилочки наши семейные, городом среди озера прикидываются. А в городе людишки маленькие шмыгают, парад показывают. С трубами, да знаменами красными, кумачовыми. Транспаранты на ветру полощутся, и даже музыка имеется. Посреди города этого трибуна каменная, одноэтажная. На ней человечек маленький кепкой размахивает, да приговаривает слова непонятные. "Да здравствуют работницы пятого цеха трикотажной фабрики! Да здравствуют повышенные совхозные удои.

Гости наши уже и хлопать не могут. Во все глаза на чудо невиданное пялятся. Поверить сами себе не могут. ПаПА даже дирижерование прекратил, а музыканты из оркестра Земной Армии и Флота в кучу сбились, да на город чудной посреди озера коньячного любуются.

Ляпушка повертелась немного под конец, в позу театральную стала и рученьки свои золотые опустила. (Это ж какие брюлики можно на таких представлениях зарабатывать?) Надо обмозговать. С Кузьмичем посоветоваться, как голубу нашу на дело это уболтать.

Не успела Ляпушка на место свое, рядом со мной усесться, платочком ситцевым обмахнуться, а на сцену две невестки старшие выскочили. ПаПА снова за палочку лазерную, оркестр снова в трубы синтезаторные да барабаны электрические.

Джу стала чечетку выбивать, как только сама стоймя держится? Коко вокруг нее ножками шаркает, руку к груди прижимает. Поплясали так, поплясали, да стали невестки старшие руками размахивать, добро годами собранное по сторонам раскидывать.

Может просчет, какой у них вышел, может, техника подвела, не знаю. Только столовые приборы, да припасы съестные как были вышеназванными, так и остались. Превращений, не поддающихся объяснению науки, не произошло. Даже хуже. Яйца перепелиные в майонезе, два брюлика за десяток, прямо в лицо паПА долетели, а нож столовый обоюдоострый с атомной наточкой, ему же промеж ног чуть все хозяйство не попортил. Благо мимо пролетел и в барабан большой оркестровый впился, приведя его в нерабочее и непотребное состояние.

Братишки мои бросились своих избранниц останавливать. Да куда там. Разошлись, словно не разу не танцевавшие. Особенно Джу металлическая. Начала ноги к потолку подкидывать, канкан показывать. Наверно и в штанины продукты прятала, а может, и просто так туда завалилось, да только полетели во все стороны устрицы с раками. Причем не вареными, а живыми. Много их было, не сосчитать. Про всех гостей не скажу, врать не стану, но некоторым точно досталось. Джу ноги то сильно подкидывала, ускорение устрицам и ракам изрядное придавала.

Первым опомнился паПА. Как и положено хозяину дома. Кликнул он охрану с пушечками и велел выкинуть… лучше процитирую: — "… (пи-и-ип) подколодных вон из дома моего. И что б впредь от этих (пи-и-ип) ни одного (пи-и-ип) болтика здесь не было". Конец цитаты. Может, и грубо паПА сказал, но я ж не могу его слова перевирать. Потом обидится, скажет, почему исковеркал речь праведную.

Пока бардак разбирали, пока новые кушанья да бутылки запотевшие на столы накрывали, времени немного прошло. ПаПА бросил на произвол судьбы Большой оркестр Земной Армии и Флота, которые с ним уже сыгрались, и даже плакали, расставаясь, подсел к нам, притащил с собой братьев старших. Чтоб обмыть, стало быть, счастливое избавление от внеземных террористок.

— Не грустите, — сказал паПА братьям старшим, — Не грустите сыны мои старшие. И на ваших этажах праздник состоится. Не чета вам эта шваль инопланетная. Невоспитанная она, да на руки липучая. Что касается инцидентов ожидаемых, то сам разберусь, мало не покажется. Юристы мои уже грамотку готовят с нотой протеста. Пусть сами контрибуцию платят за мораль ущерб и испорченный столовый сервиз. Барабан оркестровый само собой. А вам, сынки мои старшие, найдем жен получше. Пусть уж будут не богатыми, а умными, как наша Ляпушка.

Ляпушка то, предположим, не "наша", а моя. Зря, что ль, я через нее страданиям подвергался и жизнью рисковал. А она то молодец. Сидит на стуле своем, глаза в пол мраморный, плиточный уткнула и ладонь мою поглаживает. Типа, все нормально у нас, и без всяких конфронтаций и осложнений. А ведь потом и щипок мой вспомнить, и поглаживание. Ну да нам не привыкать, мы парни битые, привыкшие.

— А таракан-то твой где — паПА повертел головой хмельной, разыскивая Кузьмича.

— Он не таракан, паПА, — я укоризненно посмотрел на него, — Он самая, что ни наесть натуральная бабочка. Только мужского пола и очень одинокий.

— Да? — почему то удивился паПА, — А почему похож на таракана? Кстати…

Он переключил все свое внимание на бывшую куколку.

— Скажи-ка мне доченька, — быстро у него как все получилось, — А как же крылышки твои? Не мешают человеческому общению. Может мы их того… У меня и хирург знакомый имеется. Друг детства.

ПаПА всегда зрит в корень. Самую суть словил. Не знаю, как в остальном, а крылья-то куколкины при человеческом общении совсем неуместны. Помяться могут.

Ляпушка глазки свои застенчивые на паПА подняла и говорит голосом тихим, да ласковым.

— А вот это, старик, не твоего ума дело. Хочу с крыльями хожу. А хочу с хвостом. Что это за неравенство. Я женщина эмансипированная, самостоятельная. И что б больше разговоров таких, старик, я в этом доме не слышала.

ПаПА сказал:

— Ага.

ПаПА закусил нижнюю губу.

ПаПА задумчиво посмотрел на меня.

— А наследство мое, непосильным трудом нажитое, я разделяю все-таки между вами тремя. Между братьями родными.

Я пихнул ногой под столом ногу Ляпушки. Язык свой надо держать на месте, а не брякать им что попало. Ляпушка то и сама допетрила, что глупость сморозила, да уж поздно было. Брюлики и недвижимость распределена. И оказывается, в проигрыше остался я один. Братишки мои как были свободными, так и остались. А я, хоть и старался больше всех, получаю равную долю, да еще и куколку бывшую в придачу. И неизвестно еще, что из всего этого получится.

Куда ж Кузьмич то запропастился. Так всегда. Когда мне больше всего необходима его поддержка и его совет, он пропадает. Последний раз я его видел во время церемонии выдворения Джу Р Р Бенс и гражданки Коко из покоев отеческих. Кузьмич помогал их выталкивать. Даже, кажется, ногами помогал.

— А что сынок, когда свадебку сыграем? — паПА уже отошел от Ляпушкиного монолога и теперь старался побыстрее сбагрить и меня и мое сомнительное богатство на сторону.

— Свадебку сыграть всегда усеется, — сообщил я, вспоминая сдавленный всмятку кубок с надписью "Общепит" на донышке.

— А хоть завтра и сыграем, — весело так сказала Ляпушка и даже захлопала в ладоши от собственной сообразительности.

Я только собрался открыть рот и заявить, что категорически не согласен с этим заявление, как с непродуманным и ничем не обоснованным, но паПА уже ухватился за эту замечательную возможность.

— Завтра? С утреца? И на всю жизнь? Заметано.

Они ударили с Ляпушкой по рукам, обнялись троекратно и даже чмокнулись друг другу в щечки. Правда, паПА для этого пришлось согнуться в три погибели, да паПа к этому не привыкать. На раскопках только так ценную черепушку раздобыть и можно. Следом за паПА и братишки мои, ничуть не огорченные потерей невест, а, наоборот, весьма обрадованные, облобызали бывшую куколку.

— Совет вам, да брюликов побольше, — пожелали они.

А мне грустно так стало. Себя, конечно, грустно. Я ж не пожил, как следует. Мир не повидал. Может женитьба дело и хорошее, да только больно супруга ожидается нервная. Как что, сразу по морде. И за коленку ее не потрогай, и за места разные не похватай. А на паПА как она набросилась? Невеселая, по всему определению, жизнь меня ожидает.

Раздался треск дерева и двери, которые давеча развалила Джу Р Р Бенс, вновь сорвались с петель и рухнули на пол. В дверях висел взмыленный Кузьмич.

— Командир! Беда!

Кое-как трепеща крылышками, Кузьмич добрался до стола и без сил рухнул в только что принесенный холодец из говяжьих костей по десять брюликов за упаковку.

— Беда, командир!

Я быстренько привел его в чувство, напомнив, что его вид ни практически, ни теоретически не может испытывать усталость. А тем более быть взмыленным.

Кузьмич моментально пришел в себя, смахнул со лба кусок пены, признался, что это отстой с пива, в коридоре наливают из цистерны передвижной, и стал четко докладывать о случившейся, на его взгляд, катастрофе.

— Эти две мерзавки, прошу прощения леди за столь нелитературные выражения, — Кузьмич сделал полупоклон в сторону Ляпушки, — Так вот. Эти две мерзавки, после того, как их выпихнули за дверь, направились собирать свои вещички. Я же, почуяв неладное, и следуя данным ранее установкам, стал за ними присматривать.

Кузьмич быстрым взглядом охватил стол, заприметил бокал, полный домашнего самогона из герани, и хватанул его залпом. Потом внимательно посмотрел на окружение, братьев, паПА, меня и бывшую куколку. Слава богу, что его слова о данных ранее установках никто не расценил, как фискальство, а то бы он обиделся и заткнулся.

— Собираются они, значит, а я за ними присматриваю. Мало ли что, думаю. Они ж и козни разные причинить могут. Нет, уважаемый Вениамин. Козни это совсем не то, что вы думаете, и к вашему носу они не имеют никакого отношения.

— Продолжай же, — поторопил я его. Потому, что неожиданно почувствовал под ложечкой неприятное гудение, которое раздавалось всякий раз, когда рядом была опасность.

— Я и продолжаю, — продолжил Кузьмич, — Они то, невесты ваши, поначалу сильно убивались. Мол, невиноватые они. Не с того пример дурной брали. Все такие ласковые и пушистые. А потом, Коко которая, и говорит. А давай, говорит, отомстим этой стерве!

Ляпушка при этих словах задрала носик к потолку и плотнее сжала красные губки.

— А вторая отвечает — давай. А первая говорит — как? А вторая молвит — не знаю. А первая говорит…

ПаПА ударил по столу кулаком, так что Кузьмич подскочил на холодце из костей за десять брюликов за упаковку.

— Короче, таракан! Где они сейчас и какую такую пакость замышляют?

ПаПа, когда нужно, говорит очень убедительно.

— Я не таракан, — вежливо ответил приземлившийся обратно в холодец из костей по той же самой цене Кузьмич, — А невестки ваши сейчас в оранжерее орудуют, рвут и жгут все подряд. Начиная от домашнего имущества и заканчивая барахлом вот этой стервы, извините, Ляпушки.

Ляпушка вскакивает со своего места, вскидывает к потолку расписному рученьки белые и начинает верещать про жизнь загубленную.

— Да не ори ты так, — успокоил ее Кузьмич, — Я уже и силы правопорядка вызвал, и пожарных, и даже в местное отделение кремации позвонил, что б все готово было.

А Ляпушка не унимается. Ревом изводится, да из рук моих вырывается.

— Отпусти, — говорит, — Отпусти ты меня ирод проклятый. Или не понимаешь, что происходит?

То, что я ирод, понимаю. А то, что происходит — отказываюсь понимать.

— Как был ты дураком и уродом, — продолжает дальше разглагольствовать куколка, — Так и останешься им на всю свою сознательную жизнь. Ты думаешь, я ради тебя в коконе распроклятом два столетия томилась? Ты думаешь, ради глаз твоих идиотских в деву красную превратилась?

Я внимательно посмотрел на Ляпушку. Если так и дальше орать станет, то точно красной станет. Одно непонятно, причем здесь многолетнее ожидание в глубине моих бирюзовых глаз? Сума что ль сошла? Но послушаем, что там она еще путного скажет.

— Да они же, эти две дуры, мой кокон ножичками исполосуют. Огнем сожгут. В мусороприемнике переработают.

Тоже невелика беда. Я раз в год свои старые вещи постоянно выбрасываю. А тут совсем уж вещь никчемная. Я уж и сам кокон хотел под горшки цветочные приспособить.

— Командир.

Я взглянул на Кузьмича, который одновременно отрицательно кивал головой и пальцем. В его понимании это означало, что кто-то из нас не прав. По всему выходило, что я.

— Кокон? — внезапная догадка посетила мою светлую голову.

— Ну, конечно же, — разом вскрикнули Ляпушка и Кузьмич.

Я хлопнул себя ладонью по лбу.

Точно. Вот она причина куколкиных слез и криков. Кокон. Ведь если эти мерзавки его уничтожат, то нарушится защита установленная и тогда…

— … и тогда!!!

— Точно! — обрадовались Ляпушка и Кузьмич моей догадливости.

Мы вскочили с мест, переглянулись и бросились к выходу.

Но не успели.

Порхающие вокруг дворецкие неожиданно вспыхнули красными сигнальными лампочками, что означало присутствие в доме не званных гостей. Вооруженная охрана с криками вбежала внутрь зала, беспрерывно по кому-то стреляя. Двери автоматически захлопнулись, и солдаты стали возводить перед ними баррикады из столов и прочей мебели.

— Что? Что случилось? — кто кричал, не помню. Кажется, кричали все. И паПА, и гости, и даже дворецкие.

По неясным, отрывочным сведениям разобрались, что дом подвергся нападению. Кто нападал, зачем нападал, непонятно. Солдаты орали, что пора отступать. Что силы противника слишком превосходящие. Что они, вообще, не нанимались помирать здесь и требуют незамедлительный расчет. А когда паПА отказал им, и намекнул, что необходимо до конца выполнять условия по контракту, то солдаты насупились и сказали: — "Кто не был, тот будет. Кто был, не забудет!" И погрозили паПА кулаками.

Свет потух. Дворецкие пытались включить резервное освещение, но ничего не получилось. Зал и всё находящиеся в нем погрузилось во тьму. Я почувствовал, как Ляпушка прижалась ко мне всем телом и зашептала, обжигая ухо горячим своим дыханием.

— Еще бы немного. Еще бы чуть-чуть. Ведь последние три дня остались. Так нет. Не выдержала я, непутевая. Тебя пожалела. Последние три дня… Самые трудные. А потом бы домой. Я ведь так давно не видела своего папу.

Я гладил ее по шелковым волосам, пытаясь успокоить. Пока ничего страшного не произошло. Подумаешь, вторжение. Есть армия. Есть флот. Есть, в конце концов, Большой оркестр Земной Армии и Флота. И кто бы ни пришел не званный к нам в дом, тот получит, без всякого сомнения, по заслугам.

Примерно это я и выложил Ляпушке.

— Ты не понимаешь. Этого не остановить. Ведь это даже не невидаль вселенская. Это нечто хуже. Гораздо хуже. Ты всего не знаешь. Это ведь даже не обратный чендьж на билет. Слушай меня соколик мой, и не перебивай.

Я как-то и не пытаюсь. Перебивать-то уже и нечем. Самому страшно стало.

— Ты сейчас не противься ничему. Не вылезай на передний план и голову свою глупую не подставляй. Все равно ничего не изменишь. Одно скажу, если люба я тебе, если хочешь исполнить свое обещание, данное моим родителям, то ищи меня у КБ железного. Только сразу к нему не лети. Без толку. А отправляйся во вселенную "девять-девять-девять". Разузнай перво-наперво, как одолеть его можно. Спасешь меня, и буду я навечно твоей, вот те зуб.

Куколка бывшая точно с рельс съехала. Ахинею какую-то несет. Да во всем космосе нет такой вселенной с нумерацией "девять-девять-девять". Может с головой не все в порядке у нее? А может с детства подвержена припадкам эпилептическим. У них же там, на планете, наверняка нет обязательного медицинского страхования.

Может, я и дальше размышлял над здоровьем Ляпушки, продолжая гладить ее волосы и высмаркивать ее нос, только закончилось все быстро и разом.

В дверях рвануло. За огромными витражами окон стало нестерпимо черно. Потухли даже дворецкие. Тьма, хоть под одеяло и спать.

И вдруг в зал ворвалось что-то. Словно ураганным ветром с ног сбило. Спеленало холодом бестелесным по рукам и ногам, даже рот кляпом забило. Промчалось по залу и исчезло. Только крик последний Ляпушкин:

— … девять, девять, девять…

Когда оцепенение спало, смог глаза открыть и вздохнуть грудью полной. А когда вздохнул и открыл, то почувствовал, что в зале все изменилось. Тут и свет дежурный включили.

Посмотрел вокруг и не поверил глазам своим. Все в белом инее. Все в кристаллах ледяных. И стены, коврами обвешанные. И потолок расписной. И пол мраморный. И даже холодец из говяжьих костей по десять брюликов за упаковку.

— Ну и дела!

Кузьмич сидел на краю стола, закинув ногу на ногу и подложив кулак под подбородок. Растаявший от его тепла иней стекал редкими капельками по пластику и, срываясь, падал вниз.

— Что это было, — из-под кучи нагроможденных друг недруга тел вылез паПА.

Кузьмич пожал плечами.

— Если бы меня спросили на три века раньше, то я бы сказал, что это неопознанное природное явление. А сейчас скажу точно. Это КБ. Как есть КБ. И унесло оно нашу дорогую куколку Ляпушку в дальние страны. В неведомы галактики и невиданны звездные системы. Никто нам по шее теперь не даст, и место наше в оранжерее занимать не будет. Но касса осталась при нас. И это хорошо.

О чем говорит Кузьмич, поняли только он, да я сам.

ПаПА отряхнулся от инея, осмотрел испорченный интерьер дома и задумчиво произнес:

— Прошляпил ты свое счастье сынок. Прошляпил.

Это еще спорный вопрос. Лично я сам думал несколько иначе.

— Послушай сынок, — паПА взял меня за плечи и пристально посмотрел в глаза, — Если ты настоящий мужчина! Если ты настоящий гражданин! Если ты хочешь получить все, я повторяю, все состояние, ты должен отправиться на поиски Ляпушки.

— Я урод. Я не гражданин. И мне не нужно твое состояние.

Тяжело об этом говорить, но я во всех трех пунктах даже ни грамма не соврал. Что касается первых двух, то все и так понятно. А насчет наследства… На кой хрен оно такое нужно, если можно и жизни лишиться.

Куча сваленных гостей зашевелилась, и из-под нее выполз Вениамин.

— Братишка. Если ты уважаешь свою семью, ты должен ее найти!

— Да плевать я на всех вас хотел, — это потяжелее будет, но мне не улыбается встретиться лицом к лицу с КБ.

Из груды вылез Жора.

— Если ты любишь свою Родину, если любишь Землю, ты просто обязан вернуть ее!

— И на Родину и на Землю, тьфу, тьфу.

За такие слова, кстати, немедленно отправляют в поселенцы. А я и согласен. Уж лучше поселенцем на неизведанных планетах, чем косточками в чужой почве.

— Да, — поддакнул Кузьмич, который всегда был со мной, — Тьфу, тьфу.

Куча в последний раз развалилась, и показался лично Министр Культуры гражданин Медведев с собственной супругой и всем семейством. Они дружно набрали в легкие воздух и сказали:

— Если ты настоящий охотник за бабочками, то должен найти ее!!!

Я закрутил пальцами, пытаясь сообразить, что бы такого ответить. Кузьмич всеми силами старался помочь, но и у него ничего не приходило на ум.

Все оставшиеся при памяти гости, потирая ушибы, ткнули в меня пальцами и хором заскандировали:

— Если ты настоящий охотник за бабочками, ты должен найти ее!

А когда к ним присоединились дворецкие, Большой оркестр Земной Армии и Флота, охранники, и даже Кузьмич, пряча от меня глаза, стал подпискивать общему хору, я сдался.

— Ладно, — сказал я, — Так и быть. Найду.

Министр культуры бросился ко мне с объятиями и чуть не задавил насмерть. Под такое дело я тут же вытребовал у него при успешном завершении моего похода вечного статуса полноправного гражданина и принятия в парламенте закона обеспечивающего мою безбедную старость. Министр клятвенно побожился, что сделает все, что я прошу, лишь бы бесценный экземпляр, — в этом месте он мне заговорщицки подмигивает, — остался на Земле. Можно даже в мертвом состоянии.

Потом меня долго тискал паПА, братья, кое-кто из гостей, кто не побрезговал. Музыканты оркестра все до одного пожали мне руку и сказали, что всегда готовы принять меня в свои музыкальные ряды. Охранники в мою честь пальнули из винтовок по потолку, расписанному лучшими мастерами прошлого века, а потом стащили с голов мохнатые шапки, стали подкидывать их вверх и орать: — "Комон эврибади", — непереводимый солдатский сленг. Кузьмич шепнул, что не бросит меня никогда. А дворецкие в знак признания моих мнимых достоинств щелкнули меня слабым разрядом тока. Каждый из ста восьмидесяти пяти.

Я не стал дожидаться окончания банкета и ушел к себе. Сопровождал меня только Кузьмич. Но перед уходом я сказал паПА, что вылетаю завтра раненько утром, и что возьму с собой все необходимое из семейных кладовых нижнего уровня. ПаПА, конечно, согласился, и напомнил, чтобы я не забыл взять с собой в дорогу, по старой доброй традиции, немного дерьма.

Я не стал поправлять паПА. Обычно в дорогу берут не его, а горсть земли родной. Так написано в большой Галактической Энциклопедии. И это правильно. Представляете, если каждый оправляющийся в дальнюю дорогу возьмет с собой хоть немного дерьма? На всех не хватит.

Уже у себя на этаже, я неожиданно почувствовал, как ко мне возвращается чуть незабытое чувство охотника. Это не объяснить словами, это нужно ощутить. Азарт. Адреналин. В висках стучит.

Я быстренько принял душ и пошел в спальную комнату. После столь насыщенного дня жутко раскалывалась голова, а мне не хотелось завтра быть не в форме.

В спальной комнате я застал Кузьмича, который самым бессовестным образом забрался с ногами на мою постель, прыгал по ней и орал во все горло:

Иногда на него находит. Поэт хренов.

Спихнув Кузьмича с кровати, я залез с головой под одеяло, и подумал. Может быть, это и к лучшему? Пойти и найти ее. Может именно без этого я не смогу жить? Разве возможно забыть, как мягки ее волосы? Какое горячее у нее дыхание. И даже, как красиво, как аристократически она сморкается.

Я найду ее. Запросто. Как два закрылка облить горючкой.

Ведь я профессиональный охотник за бабочками.

Утром, ни с кем не попрощавшись, прихватив походный контейнер и Кузьмича в придаток, я пробрался к гараж, растолкал Вселенский Очень Космический Корабль и приказал начать предполетную подготовку.

Это только салаги думают, что взлететь так просто. Сел и поехал. Ничего подобного. Необходимо переделать кучу дел. Прикрепить на обзорном стекле голографию Ляпушки в лучшие минуты ее жизни. Смеющуюся, и еще счастливую. Рядом подвесить утепленную корзинку для Кузьмича. Он ей, впрочем, не пользуется, но всегда настаивает, чтобы она рядом была. Что еще. Прикрутить болтами к полу Ляпушкин каравай, который, тот же Кузьмич, без спроса, позаимствовал у паПА. Волк по этому поводу слегка обиделся. Но я справедливо полагал, что запасные системы жизнеобеспечения не помешают.

Пополнить Корабль последними сведениями из Большой Галактической энциклопедии, в частности, картами, маршрутами, новыми созвездиями и планетами. Мало ли встретиться по дороге.

Не забыть намалевать еще одну звездочку на широком борту Волка. Он сам об этом попросил. Сказал, что ему будет приятно иметь память о посещении Земли.

Перед закрытием входного люка выплюнуть на пол гаража бубльгум. Плохая, знаете ли, примета, тащить с собой в открытый космос всякую гадость. Вымыть руки с мылом и почистить зубы. И посидеть на дорожку.

Вот, пожалуй, и все приготовления.

Усевшись в командирское кресло, я открыл свеженький бортовой журнал, и написал:

- "11.03…75 гг. 04часа 32 мин. По Зем. Врем. Прощай Родина".

Ничего умного больше на ум не пришло, и, посчитав, что и этого достаточно, помахал пером, убрал бортовой журнал подальше с глаз долой. Все равно никто не станет читать то, что написал урод, а я сам и так все буду знать. А забуду, так или Корабль напомнит, или Кузьмич.

Поскучав в кресле еще тридцать минут, я не выдержал:

— Так мы взлетаем или как?

Корабль издал звук удивленно взлетающих ресниц.

— Там мы, командир, вроде только тебя и ждем! Лично я от нетерпения снова увидеть звезды аж маслом исхожу.

Это они обо мне так заботятся. Пусть, мол, командир попрощается в тишине с родным домом, вспомнит все хорошее и плохое. Что б на сердце в полете легко было. Молодцы.

— Тогда поехали.

Корабль, радостно взвизгнув, взревел топками, отличным слаломом пробрался между других кораблей и выкатил на стартовую площадку.

— Начинаю отсчет, — торжественно объявил он, — Одна тысяча девятьсот девяносто девять! Одна тысяча девятьсот девяносто восемь! Одна ты…

— А покороче? — Кузьмич опустился на мои колени и стал протискиваться за ремни безопасности. Для него, для Кузьмича, безопасность была превыше всего.

— Положено по инструкции, — доложил Корабль, но тут же смилостивился, — Можно и в обход, но как-то несолидно. Что скажешь, командир?

— Давай без солидности, — согласился я. Куда уж нам с рылами до солидности.

Корабль сказал: — "Есть", - быстренько досчитал до двух, потом до двух с половиной, потом до двух с четвертью, потом до двух с иголочкой, потом до двух с ниточкой, потом ему это дело тоже надоело, и он сказал:

— Старт.

На околосолнечной орбите, миновав Земные заставы и фильтрационные отстойники, Корабль притормозил:

— Куда дальше, командир?

Хороший вопрос требует хорошего ответа.

— А черт его знает.

Я, честно говоря, и сам не знал, что делать. Где находиться пресловутая галактика за номером "девять-девять-девять, ни мне, ни Кораблю известно не было. Никаких определенных планов также не существовало. Полагаться только на "авось" также не стоило. Нужен был план.

— Нужен план, — опередил меня Кузьмич, и вытащил из-за пазухи клочок бумажки, — Я тут набросал на досуге, пока ты, командир, во сне губами чмокал, да подушку обнимал. Вот те крест, обнимал. И бормотал еще что-то. А этого я не расслышал, извини уж. Что в плане? В плане… В плане только один пункт. Знаю я по старой памяти одно местечко заветное, вам, людям, неизвестное. Были по давней жизни связи кой-какие. Туда и полетим.

— Что за место? — слишком доверять Кузьмичевским старым знакомствам не стоит. Были бы хорошие знакомые, тысячу лет в луже на осколке не валялся. Всяко пригрели бы.

— А место это находится вот здесь, — Кузьмич подлетел к услужливо включенной Волком карте, и, поискав местечко заветное, ткнул рукой в самый юго-восточный по северо-западной вертикали край, — вот сюда нам и надо.

— Там же глухомань страшенная, — прогудел Волк, — Бывал я там. Сплошные бродячие астероиды. Так и норовят по обшивке пройтись. И здоровые, падлы. Вот такие!

По невыносимому скрежещатому звуку, я понял, что астероиды вполне здоровые.

— Вот как раз в той глухомани нам и укажут дорогу верную. Может и не прямую, не по торговым да пассажирским трассам проложенную, но укажут.

— А астероиды? — не унимался Корабль.

— Отобьешься, — махнул рукой Кузьмич, — Чай не только что со штапелей сошел.

И так как больше ничего конкретного из предложений не поступало, мы решили слетать в места, указанные Кузьмичем. А какая, впрочем, разница, куда лететь? Уж точно не в Дьявольские дыры. Сказано же ясно, разузнать для начала как КБ кровь пустить, а потом уж только лететь на всех парах к спасению и славе.

Корабль развернулся на положенное количество градусов, врубил тягу на полную катушку и помчался к месту назначения.

По дороге, а дорога была ох какая длинная, я в подробностях узнал, что кусок вселенной, куда мы направлялись, называется Дремучим Закоулком. Что земные корабли туда не летают по причине полной ненадобности. Что ближайшая населенная планета находится на черт знает, каком световом расстоянии.

Как подытожил Кузьмич:

— Бесперспективняк.

Также я узнал, что Кузьмич знает три тысячи восемьсот двадцать песен. Прослушал я из них три тысячи восемьсот девятнадцать. На последнюю не хватило терпения.

Корабль со слезами в динамиках поведал, что земные дворецкие сплошь сволочи и негодяи. Масла не доливают, а все норовят исподтишка нацарапать на обшивке выражения неподобающие. А застуканные на месте преступления пищат о презумпции невиновности и плюются в иллюминаторы серной кислотой.

Открытием стало также то, что Ляпушкин каравай в невесомости производит только толстую и жирную макаронину, и лишь по выходным выдает парочку маленьких котлеток. Мы его запихали в багажное отделение и прикрыли брезентом. Но даже в накрытом состоянии каравай кричал, что без него мы подохнем с голода, и он за это не понесет никакой моральной ответственности.

Питаться пришлось дарами Корабля. Большим разнообразием он также не отличался. Всего в его меню было пятьсот тринадцать блюд, включая полюбившиеся Кузьмичу сухарики. И на том спасибо. Да и то правильно, жиреть настоящему охотнику за бабочками нельзя.

На второй недели однообразного полета мы перессорились в пух и прах. Причина как всегда самая пустяшная. Кто будет драить сортир. Волк заявил, что ему это занятие за несколько тысяч лет и так надоело. Кузьмич заявил, что не бабочкино это дело во всяком навозе ковыряться. А я считал, что обязанности командира ни коем образом не распространятся на уборку подсобных помещений.

К концу третьей недели мы помирились и вновь стали разговаривать. Кораблю надоело слушать наше сопение, и он взял санобработку себя на себя. Лично я думаю, что это правильно. Личная гигиена, прежде всего. Зато Кузьмичу мы поручили дежурить на камбузе. Посудку одноразовую там за борт спихнуть, кофе на мостик притащить, пыль с обзорного экрана стереть.

На пятой неделе я набил Кузьмичу морду. Этот подлец по ночам воровал из моего личного сейфа (проверить на причастность к этому вандализму Корабль???) шоколад по двести брюликов за плитку, и жрал его в багажном отдалении, подкармливая каравай, чтоб слишком много не болтал.

Воровство после учиненной расправы не прекратилось, но наши отношения с Кузьмичем стали более дружественными. Потому, что я сделал для себя один правильный вывод — друзей на шоколад не меняют. Кстати, в это время в корабельном журнале появилась первая запись. Она гласила: — "После окончания миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль половины звездочек на борту и объявить ему строгий выговор за сговор с преступными элементами из числа команды".

В конце пятой недели мы, наконец, достигли намеченной точки.

Прильнув к центральному обзорному экрану носами, мы с Кузьмичем разглядывали Дремучий Закоулок. Сплошная стена астероидов. Больших и средних. Маленьких и очень маленьких. На один квадратный световой метр три миллиона сто две штуки. Данные сведения сообщил Волк и за достоверность я не ручаюсь. По моему мнению, на квадратный световой метр приходилось не менее трех миллионов ста пяти астероидов.

— Я туда не полезу? — Волк откровенно саботировал ответственное задание по розыску пропавших без вести.

— А тебя и спрашивать никто не станет, — отпарировал Кузьмич, не отрываясь от бронированного стекла экрана, — Командир скажет, полетишь.

— Я свободный корабль с чувством собственного достоинства, — гордо сообщил нам Волк, — Если говорю, что не полечу, значит, не полечу.

— Полетишь, — я дыхнул на стекло и обнаружил, что мой прижатый к экрану нос странным образом препятствует образованию запотевания над ним. Весьма интересное с научной точки зрения наблюдение.

— Но если командир скажет, что я полечу, — Корабль счел нужным переменить интонацию, — То непременно полечу.

— То-то же, — сказал я и выплюнул мятную конфету, которую мне недавно подсунул Кузьмич.

— Тогда попрошу занять места согласно штатному расписанию, — попросил корабль.

Пока он ставил дополнительную защиту, мы с Кузьмичем, как и было сказано, заняли соответствующие места. Я в командирском кресле, он у моего живота, придавленный к нему ремнями безопасности.

— Аттракцион Дремучие Горки начинается! — гаркнул Корабль, и выплюнул из задних дюз приличную порцию энергии, проверяя маневренность силовой установки.

Я бы не сказал, что данный аттракцион мне понравился. Совсем наоборот. Ничуть не понравился. Мы мотались между астероидами, словно, извините, глисты в лаборатории. Волк полностью отключил искусственную гравитацию, чтобы не отвлекаться по мелочам, а также освещение и подачу воздуха.

Расстреливая во всех направлениях самые наглые астероиды, он продирался между ними со страшными ругательствами, от которых я, если б мог, готов был заткнуть уши. Но руки мои были втиснуты в подлокотники и не могли этого сделать.

Корпус Волка странным образом изгибался, словно резиновый, стремясь увернуться от крупных кусков космической материи, но не всегда удачно. Несколько десятков раз Корабль пропускал удары, и тогда тело его сотрясалось, скрепя и воя.

Кузьмич, не переставая, визжал, и мне иногда даже было видно, как у него от перенапряжения вываливаются глазные яблоки. Неприятное, скажу я, зрелище. Впрочем, я сам пару раз стошнил, отдав все долги моему маленькому другу.

Вылетели мы на край Дремучих Горок очень даже неожиданно. Астероиды кончились также внезапно, как и начались. Позади корабля осталась сплошная стена из огрызков железа, гранита и базальта.

— Готово, командир, — Корабль включил вспомогательное оборудование и мы с Кузьмичем, наконец, смогли вздохнуть свежего воздуха.

Бабочек, вскинув перед собой руки, тут же полетел сполоснуться.

— Командир, — Корабль встряхнулся с носа до закрылков, стряхивая с себя космическую пыль, — разрешите обратиться?

Я как раз улегся на пол, чтобы придти в себя после аттракциона и не мог не разрешить Кораблю не обратиться.

— Тут такое дело, командир, — голос Волка стал нудным и плаксивым, — У меня заднюю камеру обзорную камнем расплющило.

— А причем здесь я? — на полу было хорошо, и желудок постепенно приходил в нормальное состояние.

— Так у меня на него гарантия еще пять с половиной тысяч лет. Кто возмещать будет?

Я перевернулся на спину. Если Волк заныл о возмещении, то сейчас начнет требовать звездочек. Поэтому, нужно его определить и показать себя заботливым командиром.

— Пять звездочек тебе хватит?

— Десять, — нагл. Нагл и самоуверен.

— Семь!

— Девять с половиной.

Сошлись на восьми. Неплохая плата за то, что мы остались в живых. (Не забыть по окончании миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль восьми звезд на борту за наглость и излишнюю самоуверенность. Командир. Подпись. Дата.)

Вернулся Кузьмич. Почистевший и посвежевший. Опять пользовался моим дезодорантом.

— Дальше-то куда? — Корабль откровенно скучал без движения.

— Щас, — сказал Кузьмич подлетев к обзорному экрану ткнул пальцем, — Видишь вон то темное пятно? Туда и двигай. Да не боись. Ничего там нет, кроме одинокой планеты. Она то нам и нужна.

На совершенно пустом черном космическом горизонте, без единой звезды, без единого намека на другие космические тела, чернело черное пятно. Посредине черного пятна нечеткие очертания чего-то большого. Тоже черного.

— А что это такое? — спросил я. Все-таки командир и должен знать, что впереди маячит.

— Если мне не изменяет память, — сморщился Кузьмич, — Эта планета Бабяга. Ударение на втором слоге.

— Смешное название. Особенно, если ударение на втором слоге, — интересно, откуда Кузьмич все знает? Я ведь его в совершенно другой стороне Галактики подобрал. Не один световой год отсюда.

— Ничего и не смешное, — Кузьмич примостился на приборной доске и стал натирать крылья воском, что делал он обычно только перед очень торжественными встречами, — Бабяга только сокращенное название. Как и у большинства космических тел. Тебе то, как бывалому командиру, это должно быть известно не хуже меня. А расшифровывается Бабяга просто. Даже очень просто. Большой Астрономический Беспилотный Ядерный Гипермозг Ангелов. Год выпуска неизвестен. Производители неизвестны. Посетителей не жалует. И на кой черт она здесь висит, совсем непонятно. Питается, кстати, органической пищей.

— Ну и, слава богу, — вздохнул Волк.

— Что значит, слава богу? — возмутился я, — Тут на тысячу парсеков я единственная органическая пища. Ты, Кузьмич, слишком мал для такого определения. Не дорос. И теперь мне на эту Бабягу спускаться?

— А может, и не органической, — Кузьмич сложил руки у себя на груди и принялся раскачиваться по сторонам, издеваясь.

Это дело пора кончать. И так мотаемся по черному свету без всякой определенной цели. Если суждено быть органической пищей, то так тому и быть. А издеваться над собой всяким мелким бабочкам я не позволю.

— Идем на сближение с планетой. Садимся в наиболее удобном месте…

— Там площадка есть специальная, — вставил Кузьмич.

— Садимся на специальной площадке. Быть готовым к неожиданностям. Форма одежды парадная.

Неторопливо приближался Волк к планете со смешным названием. Чем ближе, тем медленнее. И открывался перед нами вид необычный. Доселе никем не виданный и не запротоколированный.

Кубическая планета ощетинилась со всех сторон шипами острыми, размеров великих. Только на одной ее грани виднелась площадка ровная, безшипастая, а на краю площадки ворота одинокие, никем не охраняемые.

— Внимание кораблю с пятиглавыми звездами на бортах! Вы находитесь в моей территориальной зоне. Советую немедленно ее покинуть. В противном случае имею полно право уничтожить вас способом мною выбранной.

— Стоп машина! — заорал я, и Волк остановился как вкопанный. Не забыв, тем не менее, горделиво развернуться в сторону планеты золотыми звездами. Знай наших!

— Внимание кораблю с пятиглавыми звездами на бортах! Вы все еще находитесь в моей территориальной зоне. Задолбали своей непонятливостью. Я же ясно сказала, дуйте отсюда, пока лонжероны не пообломала.

Критическая ситуация. Непредсказуемая. Прямо скажем. Тащиться через всю Великую Галактику только для того, чтобы в самый ответственный момент свалить, словно последние трусы? Нехорошо.

— Включи-ка передатчик, — попросил я Корабль.

Огоньки забегали по панели управления, сообщая, что приказ выполнен. С потолка спустился микрофон. Я сжал его двумя руками, собрался с мыслями и кивнул. На панели зажглась надпись — "Тихо! Идет передача!".

— Нехорошо же ты встречаешь гостей, уважаемый Большой Астрономический Беспилотный Ядерный Гипермозг Ангелов. Мы к тебе всем сердцем, так сказать. С душой всей нашей, а ты, как последняя космическая планетутка от ворот поворот? Так дела не делаются.

Планета задумчиво перевернулась на сто восемьдесят градусов, высунула из грани телескоп и внимательно нас изучила.

— Чувствую, и сюда наглые земляне добрались. Вот же непоседы. Что на обед жрали? Не отвечайте, сама догадаюсь. Индюшку под чесноком и запивали водочкой. Верно?

Я внимательно посмотрел на Кузьмича. Он в это время как раз обтирал губы и запихивал в рот грецкий орех.

— Верно, — гаркнул я в микрофон, пообещав себе разобраться с Кузьмичем на предмет провоза на борту контрабандной водки.

— Давненько землян не встречала, — вздохнула кубическая планета, — Чтоо надо-то?

Кузьмич задрал вверх большой палец и радостно улыбнулся.

— А чего ты сразу о делах нас спрашиваешь? — разозлил меня Кузьмич до самой печенки, потому и откровенно грубил планете, — Может, хватит нас на орбите мариновать? Обеспечь нам для начала посадку мягкую, да безопасное пребывание. Покушать, если имеется, тоже бы не мешало. А то ведь устали мы до тебя добираючись. И, в конце концов, развернись по нормальному, посадочной полосой передом, а всем остальным задом.

— Как были наглыми, так и остались, — фыркнула планета, но просьбу мою выполнила и развернулась, как предписывал этикет гостеприимства, — Так и быть. Спускайтесь безбоязненно. Да шибко жестко не садитесь. Не люблю я этого.

— Это мы запросто, — влез в международные переговоры Корабль, — Мягкая посадка, мое второе имя.

А я и не знал, что у Волка есть еще и второе имя!

Как и было обещано Очень Линейным со всеми делами Кораблем, сели мы достаточно мягко. Правда, не совсем на площадку, так что пришлось Кораблю парочкой выстрелов подкорректировать местность. Но в остальном, даже пыли не подняли. А ее, по всей видимости, на кубической планете лет двести никто не убирал.

Едва замерли маршевые установки, из единственных дверей на теле планеты выполз здоровенный червяк, оказавшийся гофрированным шлангом, который с согласия Волка прицепился к нему присосками и натянулся как стрела.

— Переходной шлюз, — пояснил Голос корабля. Иногда мне кажется, что он нас за дураков принимает. Что, я сам не вижу, что переходной шлюз!

— По нему, что ль идти? — но перестраховка никому еще в жизни не вредила.

— Ага, — ответил Корабль, — Вы идите, а я отключусь на время. Проверю тут кой-какие параметры.

Знаю я его параметры. Наверняка уже распихал по карманам жучков, подслушивать будет, а в случае чего смоется быстро. Стоп. Иногда я несправедлив к нему. И зря я так про Волка. До сих пор не расстраивал.

— Можешь пока пририсовать еще парочку звезд за беспрецедентную посадку, — сообщил я радостную весть.

— Уважил, командир, век не забуду, — и тут же выключил все вспомогательное оборудование, чтоб ненароком не испортилось, а также выпустил пару щупальцев с кисточкой и трафаретом. Значит, знал, что получит очередное повышение.

До гофрированного шланга по причине отсутствия даже дежурного света, (Не забыть по окончании миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль двух звезд за пренебрежение техникой безопасности. Командир. Подпись. Дата) я добрался на ощупь. Кузьмич как мог, подсказывал, но по его подсказкам я только натыкался на острые углы и косяки.

В шланге свет был. Планета решила на нас не экономить, что говорило о ее одушевленности и порядочности.

До конца шланга пришлось добираться на карачках. Так как пол был, естественно, круглый, и ко всему еще и скользкий. Зато за переходной камерой было светло, тихо, ровно, а главное сухо. Над головой вспыхнуло табло, которое на трехстах различных языках, большинство которых мне были неизвестны, поздравило нас, гостей, с благополучным прибытием.

Я специально посмотрел на обороте. Никакой провожающей и напутствующей надписи не было. И это немного не понравилось.

С правой стороны вспыхнула стрелка, указывающая движение направления, и так как, коридор не имел никаких ответвлений и второстепенных проходов, я решил, что идти необходимо по указанному направлению. Кузьмич со мной полностью согласился.

— Классное обслуживание.

Указывающая стрелка двигалась наравне с нами, иногда меняла цвет, но в целом, не причиняла никакого беспокойства. Остановилась она у двойных дверей, сбоку у которых имелся ряд кнопок числом штук в сто и надпись: — "Срок следующей эксплутационной проверки такого-то числа. Ответственный механик тыры…пупкин". На месте числа этой самой проверки черным фломастером было нацарапано плохое слово. Кузьмич даже покраснел.

Он внимательно изучил три ряда кнопок, некоторые из которых были оплавлены под воздействием высокой температуры, часть отсутствовала, а часть просто заклеена изолентой, причем разноцветной.

— Лифт, — сообщил Кузьмич.

Вижу, что не вход на птицефабрику.

Я послюнявил палец и нажал здоровую красную кнопку, которая при вдавливании вниз на собственную высоту стала зеленой. За двойными дверями зашелестело и через секунду створки лифта, по утверждению Кузьмича, распахнулись.

Сопровождающая нас стрелка забралась внутрь и призывно заморгала, призывая следовать за ней.

Внутри мы удобно развалились в мягком кожаном диване, Кузьмич притащил из бара пару стаканов со льдом и бутылку лимонада, на этикетке которого был изображен даун мужского пола с длинным деревянным носом. Я накрутил ручку странного аппарата с огромным мегафоном и, согласуясь с доводами своего гигантского ума, переместил никелированную штучку на черную штучку, чтобы острый конец первой штучки принял упор на вторую штучку. Объясняю, как могу.

Из мегафона полилась заунывная музыка.

Кузьмич, оттопырив стакан, вытянул губы трубочкой и сообщил мне, кивая на аппарат издающий музыку:

— Бах.

— Кого? — я в это время вырезал на коже дивана надпись, которая гласила: — "Сергеев + Кузьмич = ДРУЖБА".

Кузьмич сказал неопределенное: — Не лечится.

Узнать, кого "бах", и почему его "не вылечили", я не успел. Лифтовая комната остановилась, створки разъехались, и стрелка поманила нас дальше.

На этот раз коридор, по которому нас вели, был пошире и поуютней. На стенах висели картины известных и неизвестных форм. Были тут и земные, но очень мало. Преимущественно вывешенные на волокнах грязноцветные кляксы и выпуклые мнимобарельефы. Кузьмич и тут оказался на высоте и объяснил, что это поздний стиль эпохи Угасания. Вроде ничего ребята малевали. Прям, как наш Корабль. С чувством.

— Ты с ней там поаккуратней, — посоветовал Кузьмич, имея в виду Бабягу, — Она хоть и железная, но к себе уважения требует. По ласковому, да по хорошему.

— Откуда знаешь? — не выдержал я.

— Тебе бы с мое пожить, — уклончиво ответил друг. — Да и знаю я не все. Малость самую.

Светящаяся стрелка замерла над овальными дверями, указывая, что мы пришли. Ручки на дверях не было, и я просто пнул ее ногами. Двери немного подумали, сказали, чтобы я так больше не поступал, и отъехали в сторону. Сделав вперед два шага, я спиной почувствовал, как они закрылись, и принялись заваривать сами себя электросваркой. Мне это тоже показалось довольно странным. И не слишком ли много странностей за один день? Или даже час?

Помещение, в котором нас заварили, было достаточно симпатичным и большим. Эдакая желтенькая полусфера с красными цветочками по всей площади.

— Детство играет, — шепнул на ухо Кузьмич, как всегда в случая опасности примостившийся в непосредственной близости к ближайшему карману.

Я повертел головой, рассматривая цветочки, нашел их слишком вызывающими для такого места и двинулся к центру сферы, где на ступенчатом возвышении высотой в метра два стояла деревянная табуретка. Больше в полусфере не было ничего.

Подойдя вплотную к возвышению, я хлопнул в ладоши и, негромко, крикнул:

— Эге-гей!

Вернулось эхо. Не скажу какое.

Подключился Кузьмич:

— Бабяга!!!

- "Га-га-га".

А это уже не эхо, а самый натуральный хохот. И смеялся тот, кто появился на табуретке. Вернее сказать появилась. А появилась там нормального вида старуха. А может и не старуха, а очень даже молодая женщина. Одиночество кого угодно раньше времени состарит. В руках золотой посох с набалдашником на конце. Одета, так себе. Могла бы и получше. Чай не с базара мы пришли. Длинноватый нос. Немного изогнут, но не всем же быть красивыми. Голова на шеи торчит, словно на насесте. Гордо держит, с чувством собственного достоинства. Длинное платье с рюшечками. Из-под него ноги торчат. Вернее, одна нога в сандале. А на месте второй, железный сапог хромированный на вот такой шпильке. Протез, стало быть.

— Иллюзия, — шепнул Кузьмич. — Сейчас бабкой молодящейся, а через минуту чудищем кровожадным.

Но превращаться в чудище иллюзия не спешила. Закончив смеяться, она поднесла к глазам лорнет и, подслеповато щурясь, принялась разглядывать нашу небольшую, но дружную компанию.

— Гомосапенс с тараканом, — заключила она и убрала лорнет за пазуху.

Кузьмич, помня свои же собственные слова о выдержке, широко улыбнулся и, учтиво склонил голову.

— Королевич Константин Второй и его наипервейший советник Кузьма Бенедиктович Берштерман рады приветствовать тебя! Пусть года не тебе покажутся долгими, а заботы тяжелыми. Пусть планета твоя никогда не покроется ржавчиной, и полны пусть будут твои реакторные установки.

Во шпарит Кузьмич! Как по писанному. Я бы так не в жизнь. И ловко это он про королевича придумал. И про этого… Берштермана. Бабяга видать старая, на древних традициях воспитана. Соответственно и мы должны к данным традициям подходить и статью и именем.

— Из гомосапенса королевич, как из меня китайская стюардесса. — Бабка принюхалась, водя носом по сторонам. — Воняет, как от последнего ассенизатора.

— Цветами пахнешь, — подсказал Кузьмич на ухо.

Бабка, скрипнув протезом, поднялась, кряхтя, разогнула спину, опираясь на свою палку с набалдашником.

— Попрошу за мной, — и заковыляла, прихрамывая.

— Все нормально. — Кузьмич довольно потирал руки, пока мы, не торопясь, догоняли старушенцию, довольно ходко двигающуюся к дальней стенке полусферы, — Контакт прошел нормально, мы ей понравились и ничего плохого она нам, пока, не сделает.

— Ну-ка, королевич, или как там тебя, подсоби.

Бабка указывала на дверь, вернее люк, который распахнулся в метре от пола.

Ради хорошего налаживания контакта пришлось становиться на четвереньки и ждать, пока старуха, пользуясь мной, словно ступенькой, не закинет свое тело в дырку. А Кузьмич говорил иллюзия. Иллюзия так на шею шпилькой от сапога не давит.

— Чего рот разинул? За мной двигай, — прикрикнула бывшая иллюзия.

Я двинул сначала в люк, потом прополз пару метров на животе и вылез в очередное помещение. По стенам плитка квадратная. В углу рукомойник чугунный с ведром вместо канализации. Посредине стол, напротив него стул. Вот и вся обстановка.

Бабка уже сидела за столом и внимательно изучала мои перемещения. Кузьмич скромно вился рядом.

— Садись королевич. А таракана рядом с собой держи. У меня аллергия на насекомых.

Кузьмич в очередной раз лучезарно улыбнулся.

Я опустился на трехногий, покачивающийся стул, скромно сложил на коленях руки и приготовился внимательно слушать бабку. Она, пока я устраивался, включила здоровенную лампу и направила ее свет прямо мне в морду.

— Имя?

— Чего? — не понял я.

— Имя, говорю, настоящее как? — свет лампы палил в глаза и мешал разглядывать вопросозадающую. — И не бреши, как твой таракан. Все равно узнаю, где правда, а где ложь.

— Костей и зовут, — я прикрылся рукой и сквозь щель приловчился зрить на бабку.

— На какую разведку работаешь? Пароли, координаты планетных явок, сообщники?

Я скосил глаза на единственного сообщника. На Кузьмича. У старухи явно с кибернетическими мозгами не все в норме.

— Сам по себе я, — отвечать все-таки придется. Не у себя дома, — А можно без лишних вопросов?

— Можно, — согласилась старуха, — За делом приперся, или от праздного любопытства шастаешь?

— Ты б мамаша свет выключила, — попросил я, не слишком рассчитывая на успех. Но старуха, что-то пробурчав, просьбу выполнила, — Спасибочки большое. А прилетели мы к вам, безусловно, по делу. Только это… — я вспомнил наставления Кузьмича. — А как же напоить, накормить и спать уложить?

— Может тебе еще и тайваньский массаж сделать, — захихикала бабка, постукивая палкой об пол. Кузьмич, на мой немой вопрос, пожал плечами. Что такое массаж, я и он, конечно, знали, но остальное было непонятно.

— Благодарим покорнейше за предложение, — я чуть привстал и отвесил дурацкий полупоклон. Разобрало меня что-то. — Нам ваши массажи на фиг не нужны.

— Дерзок, — старуха поскребла нос, — Дерзок и нагл. Но красив. Чертовски красив, сукин сын.

Я скромно потупился.

— Да не ты, королевич, а таракан твой. Продаешь? Дорого заплачу. Хочешь лесом деревянным, а хочешь зеленью весенней. А может, живностью хочешь. Могу стадо зайцев предложить? Таракан-то твой того стоит. Долгожитель, сразу вижу. Тебе в имуществе прибавка, и мне не скучно будет. А?

От данного предложения я, конечно, отказался. На кой ляд мне ее дерево. Про зелень и зайцев и разговору нет. Брюликов у нее, видать, сроду не водилось. А другой валюты я за Кузьмича не возьму.

— Ну и правильно, — вздохнула бабка, — Друзей не продают. Так о чем это мы?

Я не стал вспоминать ни о еде, ни о прочих благах, а сразу перешел к делу.

— Дело у меня к тебе…

— А я с тобой метеориты на Пасху в телескоп не наблюдала, — отрезала старуха и сердито ткнула посохом мне по колену. Понял, не дурак.

— К вам. К вам, безусловно. А дело нехитрое. Нужна мне вселенная за номером "девять-девять-девять". Желательно точные координаты и место…

— Молчи! Молчи, гомосапенс! — бабка замахала на меня руками и зашипела, словно змея. Про змею, это я так. Для слова красного. Нормально зашипела, как все бабки. — Смерти своей хочешь, королевич? Жить надоело?

— А в чем собственно, дело? — возмутился я.

— В чем собственно дело? — передразнила старуха. — Или не знаешь, что это за вселенная такая?

— Не знаю, бабушка, — честно признался я.

— Не бабушка я тебе! — топнула ногой старуха, — И дай бог никогда не стану. Ишь ты, искатель, какой, внучатый нашелся.

Старуха крепко после слов своих задумалась, иногда нагибаясь и скребя ногтями протез. Свербело, видать, по удаленной конечности.

— Первый раз дурака такого вижу, — вздохнула она, — Давай-ка, сделаем так. Расскажи все по порядку, не торопясь и окончания слов не глотая. Можешь и по-русски. Разберусь. Подожди губами-то шлепать. Меры принять надо.

Принятие мер заключалось в полнейшей изоляции комнаты свинцовыми пластинами. Стены, пол и потолок. Свет притушить и включить кран с водой.

— Теперь валяй, — разрешила старуха и превратилась во внимание.

Долго ли рассказывал, коротко ли, не скажу. За временем контроль не вел. Скорее всего, порядочно. Кузьмич задремал, да и бабка иногда носом своим по столу шмякалась. Но не прерывала, за что огромное ей человеческое спасибо.

Рассказал о доле своей уродской. О заказе странном. О Ляпушке все без утайки выложил. В общем, все как есть, так и рассказал. Как умел, без прикрас и без вранья.

— И высвободить мне ее нужно, хоть застрелись, — закончил я.

Бабка покусала губы, поводила посохом по полу, покачала головой.

— Ну и стрелялся бы. Любовь зла, полюбишь и козла, — непонятно к чему сказала она. — Помогу я тебе, королевич. Как есть помогу. Хватит нам здесь сидеть, да от ушей чужих прятаться. Прошу в апартаменты мои рабочие. Вот в эту дверку ступай. Да руками по дороге ничего не лапай.

Бабка странным образом исчезла, словно и не существовало ее, а в стене неожиданно появилась дверь, которой, любителем буду, раньше не было.

Засунув так и не проснувшегося Кузьмича в карман, я осторожно распахнул дверь. Коридор не коридор, а похож на туннели подземные, что в Московском мегаполисе проложены. В которых раньше поезда паровые пыхтели, а сейчас шампиньоны разводят…

По обе стороны туннеля, за экранами, да мониторами, сидели вида разного роботы, да в эти самые мониторы и экранчики, вылупив линзы, смотрели. На меня ноль внимания.

Между собой только перекрикиваются.

— В четвертом секторе буря галактическая.

— Циклон низкого ионного заряда продвигается от сто шестнадцатой, дробь, восьмой системы.

— Пыржики в этом столетии сильно плодятся.

И прочая чепуха, в которой я ничего не понял. Собственно, можно было бы об этом и не упоминать, да ну ладно.

В конце туннеля, порядком навертев шею, я обнаружил дверь, дерматином обитую, да гвоздиками обколоченную. На двери две кнопочки — красная и зеленая.

А у меня правило есть. Если есть из чего выбирать, надо выбирать и то и другое. Для начала нажал красную. Да по кочану. Какую нажал, такую нажал.

За спиной зашелестело, я обернулся и увидел, как с потолка съезжает экран белый, черным бархатом по краям отороченный. Тут же свет весь потух, роботы у своих мониторов замерли, и все на экран большой уставились.

На фоне огромной звездной простыни стояла старуха знакомая. Знакомая, да не вся. Волосы на затылке в пучок собраны, да так туго, что десны оголяются. Вся накрашена, да напудрена. Из одежды пиджак спереди оттопыренный, и юбка выше колен на двадцать стандартных земных сантиметров. Протез в полной своей красе. На лямочках ажурных.

Сложенные впереди руки взмахнулись, словно протуберанцы. Одну руку старуха медленно так вскинула к звездной простыне и заговорила:

— И о погоде! Над южной оконечностью Пивного пути как никогда разлетались незаквалификационированные астероиды. Радиоактивное облако от сверхновой в районе Больших Пиявок быстро передвигается на юго-западо-низ созвездия большой, малой и средней медведицы. В этом районе в ближайшие тысячу лет ожидаются обильные радиоактивные выделения, по большей части светящиеся. Галактическое давление в пределах нормы. Если вы хотите, чтобы ваш космический корабль служил вам долго и верно, не забудьте поставить на него супер сигнализацию "Мангуст". Эта информация дана на правах рекламы.

Старуха исчезла с экрана, и на ее месте появились преступники, которые пытались завладеть чужим космическим кораблем. При вскрытии вентиляционного люка их, а заодно и сам корабль, разнесло на мелкие молекулы. Вот и все кино.

Я на ощупь отыскал кнопки и теперь вдавил вторую.

За дверью раздалась соловьиная трель.

Я нажал кнопку еще раз. Понравилось.

— Иду, иду, — послышались шаркающие шаги. В дверях разверзлась небольшая дырочка, через которую на меня смотрел блестящий глаз. — Кто там с утра раннего шастает. Спать не дает? А! Королевич.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась бабка. В сером, потрепанном халате и домашних тапочках. Нос еще крючковее стал, а голова все более торчковее.

— Явился, не запылился, — старуха посторонилась, пропуская меня. Я напоследок нажал еще раз звонок и получил от бабки подзатыльник, — Ноги то вытирай, и руки по швам держи.

Апартаменты бабки изысканностью и простором не отличались. Комнатка три на шесть стандартных земных метра. Ящик с дверцами, ручки с облупившейся позолотой. Кровать металлическая с набалдашниками. Кактусы, еще какие-то цветы с листьями. Занавески в горошек. Стол здоровенный. Круглый, клеенкой протертой застелен. На нем стопки. И бутылка брусничной настойки, судя по этикетке.

В углу на коврике кот черный, с белым животом. Один глаз открыт, Остальные семь дремлют.

— Небогато живешь.

— А мне богатство ни к чему, — старуха взгромоздилась на стул, закинула ноги на стол, сложила руки на груди. — Да и бываю я здесь редко. Твой таракан правильно шепнул, я ж не настоящая. Субстанция энергетическая. Он про меня все правильно говорил. Да ты не бойся. Я уж, поди, лет эдак миллион не принимаю органику. Изжога, знаешь ли. Да ты себе наливочки-то плескани. Не погнушайся.

Я плесканул в обе чашки. Одну протянул старухе. Мы чокнулись. Сказали дружно: — "Будем!", и выпили.

— А теперь ближе к делу, — бабка обтерлась рукавом халата, убрала со стола обе ноги, и простую и протезную, наклонилась ко мне.

— Обмозговала я все. Кой-какую программу прокрутила. С данными глобальными сверилась. Решаемо твое дело. Решаемо. Наливай.

Мы чокнулись во второй раз. За тех, кто в космосе.

— Как я понимаю, речь пойдет о КБ Железном? И о том, как свиснуть у нее бабу твою.

— Ляпушку, — поправил я. — И не свистнуть, а взять по праву. Наливать?

— Наливай. Пусть будет "по праву". Но так просто дела не сделаешь. Чтобы бабу твою, Ляпушку, вызволить, тебе придется…

Бабка опрокинула третью без тоста. И то верно. Откуда у нее родители. Чай и не помнит, кто создал, построил.

— Кряк! Придется тебе, Костя, сразиться с ним. Да уж не на шпагах и не на пистолетах, дурак. Железо и пуля его не берут. Огонь? Огонь тоже. Он же сам, хи-хи, железный. А за что я тебя, Костик, уважаю, так это за то, что ты ЧЕЛОВЕК!

— Конкретней давай. Про КБ.

— А конкретней некуда. Я, почему тебе помогаю? Знаешь? Да нет. Я тебя и без этого уважаю. Микросхема у меня на КБ имеется. Да-а… Конкретная микросхема. Какая, не скажу. Не твоего ума, Константин батькович, дело. Обидел он меня сильно. Лет эдак триста назад. А может и две тысячи триста. Неважно. За национальную гордость и неделимость мировоззрений!

Славно пошла. Жаль, Кузьмич не может к нашему застолью присоединиться. Я его на молнию застегнул, чтобы в разговоре не мешался. Ишь, как буйствует, на волю выбраться пытается. Кстати, а бабка мировая. Душевная.

— Как найти КБ, сам знаешь. Где баба твоя, там и он проживает. А вот про вселенную с тремя девятками, не скажу. Циферки дело непостоянное. Сегодня правдивые, а завтра все солгут. Я тебе по-другому подсоблю. Ты какие песни любишь? А вот эту знаешь? Первым делом, первым делом космолеты, ну а…Не знаешь. Жалость-то, какая. Тогда слухай внимательно.

Старуха почему-то осмотрелась — не подслушивает ли кто.

— Дам я тебе провожающего. Да вон в углу валяется. Для кого кот о восьми глаз, а для тебя первейший помощник станет. Не жрет, не спит, и все знает. Я его сама собирала. Балуюсь, признаться, на досуге. Всю душу в него вложила. Зовут как? Да Хуаном и зовут. Имя, как имя. Загалактическое, импортное. Можешь попроще кликать, покороче, не обидится. Ну-ка иди сюда, тварь безмозглая!

Хуан встрепенулся, открыл остальные семь глаз, поднялся в воздух и двинулся к старухе. Это только с первого взгляда на кота похож. А на самом деле шарик мохнатый, глазами утыканный. Модернизированный дворецкий, скорее всего.

Он плюхнулся старухе на коленки и вопросительно уставился на нее. Все показывало на то, что тварь соображает.

— Вот здесь у него разъемчик имеется. Найдешь. К своему звездолету подсоединишь. Есть, есть место. Я уж сгоняла к твоему корыту, проверила. Ты, кстати, на будущее его предупреди, что б в чужих местах болты с площадки посадочной не откручивал на память. Вот. Что еще?

Старуха, накручивая глаз кота на палец, на минуту задумалась. Хуан сидел смирно и терпеливо выносил издевательство.

— Дорога трудной будет. Но, Хуанчик, не подведет. Не заблудитесь. Самое главное вот что. Победить КБ Железного не просто, но возможно. Это только кажется, что он весь такой навороченный. Главное найти его слабое место. Хуан в курсе. В трех девятках найдешь планетную систему странную. На гантелину похожую. Уроды там какие-то обитают. Извини, не про тебя речь. В этой системе разыщешь континент центральный. Где-то там, на континенте, найдешь и ответ, где скрывается ключик к смерти КБ Железного. А вот этого я не знаю. Может в ящике каком, а может и в национальном банке. Разберешься, не маленький. Вот и все.

Старуха протянула Хуана, который беспрекословно перекочевал ко мне на руки.

— Береги его, королевич. Да из виду не упускай. Может еще бутылочку?

Я отказался. Компания, она, может быть и хорошая, только я и так здесь засиделся. Пора делом заниматься.

— Нет, так нет, — не обиделась старуха, — Тогда двигай на выход. Хуан тебя и проводит.

Глазастый кот воспарил в воздух и поплыл к дверям.

— За ним и ступай. Подожди-ка. Дай-ка я тебя на дорожку перекрещу, чтоб поле твое энергетическое восстановить. Теперь ступай. Млечным путем тебе дорога.

Пока Волк набирал положенную скорость и выходил на околопланетную орбиту, я занялся Хуаном. Для скорейшего решения этой задачи пришлось выпустить из кармана Кузьмича. Кому как не ему разбираться в подобных штуковинах. Выпущенный, Кузьмич принялся сильно ругаться. Ему, видишь ли, не понравилось, что не позволил я ему участвовать в беседе. Однако, после назначения его ответственным за Хуана, Кузьмич успокоился. Ответственность всегда успокаивает.

— Ну и где у него место заветное? — Кузьмич заходил вокруг кота по третьему кругу и внимательно разглядывал мохнатое тельце. Вслед за Кузьмичом внимательно следили глаза Хуана. Семь штук. Один, все же удостоил внимания мою скромную персону.

— Я думаю, что разъем находится там, где ему и положено быть, — предположил я и указал на заднюю часть Хуана.

Кузьмич остановился напротив указанного места, ткнул пару раз пальцем в шерсть. Осторожно, а вдруг цапнет сдуру.

— Там она. Как есть там, — обрадовался он, заглядывая под густую шерсть. — Волчара, где у тебя-то разъем? Как вас связать? Навеки и бесповоротно.

Корабль, продолжая работать над навигацией, выпустил из стены тонкий, с палец толщиной кабель с магнитным замком на конце. После чего потребовал незамедлительно нарисовать на борту дополнительную звезду за нестандартное использование вверенных ему мощностей. Я разрешил. Одной звездой больше, одной меньше, кто их считает. (По окончании миссии лишить Вселенский Очень Линейный Корабль звезды в количестве одной штуки за попытку кражи болтов на посадочной площадке Бабяги.)

— Сувать, что ль? — неуверенно спросил Кузьмич, сравнивая размеры замка и заднего разъема Хуана. Кабель, действительно, казался чуть великоватым для маленького, пушистого кота.

— Валяй, — разрешил я. — Если что, вернемся, скажем, что само ликвидировался.

Кузьмич, одной рукой задрав шерсть, второй осторожно ввел кабель до момента стыковки.

— Есть! — заорал Волк, заставив вздрогнуть и меня, и Кузьмича, и даже Хуана. — Чувствую, есть связь.

Хуан, заполучив связующее звено, притих, прикрыл половину глаз, а остальными лишь изредка помаргивал, приветливо поглядывая на нас.

— Ну и что он сообщает?

— Щас, — Корабль секунд десять натужено урчал и потом выдал интересующую нас информацию: — Сообщает, что таракан ему не понравился. Пальцами тыкает больно. А ты, командир, на его взгляд смешной и беззащитный.

Кузьмич оскалил зубы, притиснулся вплотную к Хуану и, уткнувшись ему в глаз, сердито заявил, что, если каждая лохматая тряпка намерена обзывать его тараканом, то он готов применить грубую Кузьмичевскую силу, дабы доказать обратное.

Хуан торопливо заморгал, давая понять, что он не дурак и все прекрасно сечет.

— Ты его о деле спроси? — мне, кстати, тоже не понравилось мнение кота обо мне. Почему это я беззащитный? Могу и по белому пузу кулаком.

— Направление есть. Я уже, — сообщил Волк. — Только знаешь, командир, куда мы направляемся? В Тараканьскую пустошь. Извини, Кузьмич, но это официальное название.

Тараканьская пустошь не являлась местом в Галактике, куда спешили залететь на выходные дни. Если по правде, туда, вообще, никто не летал. Потому, как нечего там было делать. Огромное пространство без звезд, планет и прочей мелкоты. Насколько я помню, в начале тысячелетия в Тараканьскую пустошь была организована последняя научная экспедиция, которая доказала, что в этом районе нет даже вездесущих элементарных частиц. Скучное и бесперспективное место.

— В пустошь? — переспросил я и вопросительно уставился на Хуана. Тот быстро-быстро задергал ресничками и даже от усердия воспарил немного над панелью. — Давай в пустошь.

— Было бы сказано. — Корабль еле заметно дернулся и, скачками набирая скорость, рванул к очередной точке Великой Галактики.

Вот уж где самая настоящая скукатища. Трудно в это поверить, но когда выглядываешь в иллюминатор, в надежде полюбоваться Тараканьской пустошью, то упираешься взглядом в сплошную темноту. Не видно ничего. Даже далекие звезды, балующие своим могучим блеском всю вселенную, не могут пробиться сюда. Кузьмич на спор просидел у центрального экрана двое суток, отыскивая хоть одну блесточку, хоть маленькую вспышку, хоть крошечный огонечек. Ничего у него не вышло. И ничего он не получил, кроме хорошего щелбана по лбу. Правда, потом мне пришлось неделю палец в гипсе держать, но это уже мелочи.

От скуки и от безделья на корабле началась Зеленая Тоска. Эту болезнь обнаружили в прошлом веке наши ученые из Российской области. При Зеленой Тоске люди становятся зелеными и тоскливыми. Прячутся в темных углах и ни с кем не разговаривают.

Что до Волка, то ему мое общество не сильно то и нужно было. По его словам, он занимался модернизацией корабля, то есть себя самого, проверял запасы топлива, провизии и других, не менее важных ресурсов.

Кузьмич тоже нашел себе достойное занятие. Он привязал к глазу Хуана тонкую веревку и прогуливался с ним по кораблю, волоча бедного кота по стальной палубе. Когда Хуан пытался передвигаться более удобным ему способом, Кузьмич сурово дергал за веревку, возвращая его на место, и приговаривал:

— Ты животное, а не птица. Ползай, а летать не смей.

После чего Хуан камнем падал на пол, свешивал набок тоскливые глаза и полностью отдавался воле Кузьмича.

На исходе третьего месяца самого идиотского полета в моей жизни, когда я уже начал сомневаться в умственных критериях Хуана, я сидел подле центрального обзорного и пялился в темноту. В голове, как и в окружившей Корабль Тараканьей пустоши была пустота. Трудно найти хоть одну мысль, о которой уже не думал за долгое время пустого полета. Рядом лежал (стоял) круглый Хуан, а на горбу у него примостился Кузьмич. Корабль составлял нам компанию и тянул, еле слышно, грустную песню о капитане космического лайнера, которого многочисленные пассажиры просят не гнать на сверхсветовой корабль. Им, видите ли, некуда было спешить. Как и нам.

Первым заметил приближение хоть чего-то Кузьмич. Он у нас самый зоркий.

Что он там заметил, еще не было известно. Кузьмич протер глаза кулаками, помотал головой и, съехав по шерсти Хуана, прильнул к экрану.

— Там что-то есть.

За последний месяц я слышал эти слова раз двадцать. И от самого Кузьмича. И от Волка. Так что не обратил особого внимания. Но Кузьмич настаивал.

— Крыло даю, есть там что-то.

Я оторвался от полусонного состояния и перевел взгляд туда, куда тыкал пальцем Кузьмич.

Тут и Корабль прекратил тянуть грустную песню и достаточно бодрым голосом, в котором бурлила нескрываемая радость, возвестил:

— Прямо по курсу твердый объект неопределенной субстанции. Очень большие размеры. Даже слишком. Снижаю скорость до подлетной. Вот черт!

И в этот момент я тоже увидел объект, по словам Корабля очень больших размеров.

Прямо перед нами находилась гигантская, просто весьма гигантская плоскость. Если развести руками, то примерно такого масштаба. И очень тонкая на вид. Грубо говоря, суперлист серого полотна в пространстве.

— Это что? — обернулся Кузьмич.

Ничего не ответил я другу. Потому, как не знал. И не видел ничего подобного. И даже не слышал.

— У условного горизонта такая же плоскость, но вертикальная, — сообщил Голос. — Угол наклона к продольной оси девяносто градусом. Тютелька в тютельку. Будем у края через восемь минут.

Волк включил маневровые установки и стал осторожно приближаться к краю серой плоскости.

— Что говорит Хуан?

— Сообщает, что мы на месте. Говорит, что нет никакой опасности. А по мне, так развернуться и драпать отсюда, пока лонжероны целы.

Паникует Волк. Паникует. Да и не мудрено. Вроде ничего особенного, а боязно. Неизвестное всегда страшит. Одно дело, когда опасность вот — пред глазами. Совсем другое, когда она замаскированная.

— Минута до контакта.

Уже без всякого напряга был виден серый материал плоскости. Толщина, не больше человеческого волоса. Кто ж ее сюда запихал?

— Есть контакт.

Корабль остановился в сантиметрах десяти от серого блина размером с порядочную звездную систему. Из обшивки Волка вылезла щупальца и осторожно потянулась к плоскости. В тот момент, когда механический палец ткнулся в непонятное — вспыхнуло.

Серая плоскость замерцала мириадами огней. От края, до края. А перед нами, на далекой вертикальной стене загорелись гигантские, непонятные знаки. Числом громадным, но конечным в своей сущности.

— Вот он, ад — почти обречено выдохнул Волк. — А говорили что нет его. Врали. Все врали. Вот и верь теперь ученым.

Кузьмич был несколько другого мнения. Сощурив пристально глаза, он внимательно вглядывался в горящие знаки и судорожно тер рукой лоб.

— Это не ад, — хрустнул он пальцами ног. — Это письмена. Самые натуральные письмена.

Если Кузьмич говорит, что перед нами письмена, то так оно и есть. А если говорит, то должен перевести, что за сообщение нам включили.

Кузьмич кивнул.

— Одну минуту.

Мне нравится наблюдать за ним, когда он, вот так, не жалея ни себя, ни своего мозга, над чем-то старательно размышляет. Оба указательных пальца в носу, что б сподручней думать, на лбу капельки пота от напряжения мысли. И даже прозрачные крылья приобретают какой-то задумчивый оттенок.

— Ну что, Кузьмич? — спрашиваю. Интересно все же.

— Мне все ясно, — бабочек вынимает пальцы из носа и растирает перенапряженное лицо.

— Не тяни, Кузьмич, — прошу. Ведь знает же, зараза, что всем интересно, а тянет. Балдеет, что ль, он от этого?

— Это сообщения о наличии в настоящий момент времени направлений движения. Язык, на котором данная ересь начертана, весьма древний. Еле узнал. И подробней можно. Значит так. На сегодняшний день имеем три направления. Направо, налево, и понятное дело, прямо вверх. Если поднимемся чуть повыше, то увидим взлетные огни данного космодрома.

Волк не терял ни секунды. Он взмыл вверх и остановился в километрах ста от поверхности.

Кузьмич оказался прав. Серая до этого плоскость, освещенная беспорядочными огоньками, с высоты превратилась в самое обычное взлетное поле. Правда, очень больших размеров. Одна полоса заворачивала направо. Вторая — налево, а третья терялась где-то впереди.

— Далее в сообщении, если конечно вы доверяете моим лингвистическим способностям, нам сообщают, что не советуют соваться ни в одну, ни в другую, ни в третью сторону. Как написано, так и говорю. Объясняю.

Кузьмич торопливо зашевелил губами, в уме переводя светящийся язык на человеческий.

— С самого начала идет общее предупреждение. Цитирую: — "Остановись, всякий прилетевший сюда и подумай, нужно ли быть тебе здесь". Именно так и написано. А после этого и частные замечания. Лабуда какая-то.

Мы с Кораблем настояли на том, что бы была переведена и так называемая лабуда.

— Говориться здесь, что если мы, полные придурки и вздумаем полететь направо, то потеряем все имущество, включая и носильные вещи. Корабль само собой. Как два крыла обмахнуть.

— Не пойдет, — коротко изрек Волк, — Что дальше?

— Дальше — налево. Тут попроще. Кто рискнет в ту сторону махнуть, то всех ожидает гибель неизвестная. И корабля само собой. Как два крыла обмахнуть.

— Не пойдет, — сказали мы одновременно с Волком.

— Тогда зачитываю третий параграф. Ежели кто себя мужиком чувствует и надумает прямо махнуть, то быть и ему, и всем кто его сопровождает, женатыми. И кораблю само собой. Как два крыла понятно что, но мне это направление нравится больше всего. Голосуем. Кто "за"?

— Помолчи, Кузьмич. — Остановил я его, — Больше ничего?

— Больше ничего, — развел руками бабочек.

— Тогда объявляю о созыве внеочередного первого созыва команды корабля и самого Корабля. Думать будем.

Внеочередной первый созыв решено было провести со всеми подобающими торжествами. Кузьмич украсил командирскую рубку разноцветными флажками, вырезанными из спасательных парашютов. Корабль по такому поводу включил все бортовые и внутренние огни, а также торжественную маршевую музыку. Я, как командир корабля, составил список приглашенных, и гостей в единственном лице Хуана. Повесил над потолком красное полотнище со словами "Привет участникам первого созыва". Из закуски присутствовала стерлядь, запеченная в макаронах, маринованные яблоки с макаронами, картошка-пюре с макаронами и икра белая из макарон. А также принудительно изъятая у Кузьмича бутылка дешевого портвейна "Три космонавта" с изображением на этикетке странного вида животных с именами "Стрелка и Белка" и собственно самого Кузьмича.

Первым слово взял командир Вселенского Очень Линейного Корабля.

— Слово для вступления предоставляется мне. Добрый вечер.

Кузьмич с Кораблем дружно ответили тем же, а единственный гость первого созыва Хуан захлопал ресничками.

— На повестке дня один вопрос. По какому пути полетим, граждане и техника? Прения потом будут. Сначала я свои мысли выскажу, — я прокашлялся. — А дальнейшее наше путешествие подразумевает, что одна из предложенных нам дорог ведет наш дружный коллектив к намеченной цели. Какой, всем известно. Соответственно, две оставшихся, к той же самой цели не ведут. Хлопать не надо. Не люблю. С высоты своего жизненного опыта предлагаю, не гадать на пальцах, а опробовать все маршруты.

— Я категорически не согласен, — вскинул руку Кузьмич и повторил, — Категорически. Потерять все имущество и наш многоуважаемый корабль, куда ни шло. Заработаем еще, пока крылья есть. Общественную свадьбу всем сыграть тоже неплохо. Правда, не знаю, как это будет выглядеть с Волком. Может, припаяют сбоку корыто женского роду и весь разговор. Но вот по третьему пункту, где погибель обещают, я буду голосовать "против". Категорически против.

— Дристун. — Корабль был лаконичен.

— Еще мнения? — в чем-то Кузьмич прав. Но где гарантия того, что мы не ошибемся?

— У меня мнение, — подал голос Волк. — Мы тут с Хуаном посовещались и решили. Насчет меня не беспокойтесь. И не из таких передряг вылетал. Даже интересно, кто такой наглый да самоуверенный имущество у честного народа отбирает. Слетаем, давайте, и разберемся. А как разберемся, так вся вселенная нам в ножки и поклонится. За дело наше доброе.

— Как же, жди, поклонится, — пробурчал Кузьмич. Но его слово закончилось, и я попросил первый созыв не обращать внимания на последнюю реплику из зала.

— По второму пункту аналогично, — продолжал Волк. — Не знаю как насчет вас, белковых, а меня и автогеном не заставишь в это дело ввязываться. Тем более никто не посмеет ко мне всякие там корыта приваривать. Ни женского, ни мужского рода. А насчет смерти… Что наша жизнь? Игра. Выживем, так выживем. Помрем, так помрем. Пусть о нас песни слагают.

— Хорошо сказал, — вновь подал реплику Кузьмич, записывая слова Корабля в блокнот.

— Все?

— Все, — корабль прогремел бравурный марш, показывая, что у него, действительно, все, и он готов на любые подвиги во имя сомнительных песен, которые если и сложат, то будут петь по великой пьяни.

— Тогда разрешите подвести черту. Тремя голосами "за" и одним голосом "против"…

— А ты, командир, за меня голосами не разбрасывайся, — встрепенулся Кузьмич. — Я, может, мнение свое поменял. И поменянное мое мнение такое. Куда все, туда и я. А то ж знаю я вас, как что не так, так за борт выкинете. Обоими руками "за"!

Кузьмич вскинул вверх обе руки, и оба крыла. Попытался вскинуть ноги, но пошатнулся и только моя твердая рука спасла его от неминуемого позора на Первом Внеочередном созыве.

— … Четыре голоса "за", - подвел я итог. — Единогласно. Курс по правой полосе. А там, как получится.

Первый внеочередной созыв закончился распитием бутылки портвейна и исполнением на двух языках — земном и техническом — гимна Великой Галактики.

Спустя двое суток, когда уже на космическом горизонте появились первые признаки приближающихся звезд, произошло событие, которое я даже отметил в бортовом журнале, как необъяснимо научное.

Корабельные склянки как раз отзвякали половина пятого. Я находился в багажном отделении, проводя тщательный досмотр имеющихся ящиков. Ничего особенного. Упакованные скафандры, совершенно непонятной конструкции. Оружие, ни на первый, ни на второй взгляд не походившее на оружие. Неизвестные мне приборы и железо. Корабль незримо присутствовавший при разборках, клятвенно заверял, что все находится в превосходнейшем состоянии. Нужно только маслицем протереть, да от ржавчины отскоблить. На предложение выкинуть весь этот хлам за борт, Волк ответил категорическим отказом.

— Не тобой, командир, положено, не тобой и в расход пущено будет. Пусть хлам, пусть барахло. Но оно мне дорого как память о скитаниях.

Возразить тут нечего. Корабль прав. Я тоже неохотно расстаюсь со старыми вещами. Взять хотя бы того же Кузьмича.

— Требуется срочное присутствие командира на мостике!

— Чего это Кузьмич разоряется, — спросил я, захлопывая последний осмотренный ящик.

Волк пару секунд узнавал подробности, после чего сообщил:

— Там чушь, какая-то, за бортом. Наверно и в правду твое присутствие необходимо.

Быстрый и точный доклад. За что мне и нравился Корабль. "Чушь за бортом". Никаких проблем.

Едва я появился в дверях, как Кузьмич торопливо замахал крыльями.

— Быстрее, командир. Ты только посмотри что твориться.

За центральным обзорным экраном шел снег. Самый обычный, белый и пушистый снег. Он падал строго по вертикальной вниз, медленно и даже, как мне показалось, печально.

Я поскреб щетину, предварительно выставив вперед подбородок.

— Мы что, стоим?

По звуку, доносившемуся из динамиков, выходило, что Корабль сам находится в недоуменном состоянии.

— Да, вроде, летим, — не совсем уверенно пробормотал он.

— А скорость, какая? — продолжал допытываться я, наблюдая, как снежинки плавно опускаются на бронированное тройным слоем стекло и тают.

— Скорость, как и положено. Порядка двадцати световых. Или около того.

С почесывания подбородка я перешел к почесыванию головы.

— И атмосферы за бортом, естественно, никакой нет?

Корабль защелкал дублирующими датчиками.

— Ни одного грамма.

Странно.

— Странно, — сказал я. — Скорость бешенная, воздуха нет, а снег идет.

Минуту никто ничего не говорил. Все наблюдали за странным безатмосферным явлением.

— Может оно сознательное? — выдвинул свою версию Волк. Выдвинул робко, что говорило о том, что ему самому версия не нравится.

— Ерунда, — я постучал по стеклу, привлекая внимание севших на него снежинок. Никакого эффекта. Снег, как снег, — Аномалии есть?

— Кроме снега, ничего.

— Ерунда, — еще раз сказал я и уселся в капитанское кресло. Нужно все хорошенько обдумать.

— Глубина снежного заряда?

— Двадцать метров вокруг меня, — сообщил слегка испуганно Волк, — А можно я их сбросить попытаюсь.

Мне стало немного не по себе. Это что же получается? Нас в оборот взяли? Или предсказания сбываться начинают. Может, действительно, стоит попробовать оторваться?

Закрепившись ремнями безопасности, прижав Кузьмича к груди, я позволил Кораблю продемонстрировать несколько фигур высшего пилотажа. На удачу надежды было мало, поэтому она и не пришла. Снежинки как летели строго вниз, так и продолжали парить, не обращая внимания на пируэты могучего Корабля.

— Все, больше не могу, — затравленно прокомментировал свои потуги Волк, и заглушил двигателя.

А снег все падал и падал.

Мы потушили все огни, вырубили всю аппаратуру, даже вспомогательную, в надежде прикинуться глупым метеоритом.

А снег все падал и падал.

Мы попробовали расстрелять его из орудий Корабля. Ноль эффекта.

Мы многое чего пробовали, но все без толку. Белые хлопья, словно издеваясь над нами, летели вниз, появляясь не из чего, и улетая в никуда.

— А вы знаете, что такое снег? — спросил Кузьмич, который после двух часов безуспешных попыток оторваться от снежного заряда, прилип к экрану и заворожено вглядывался в медленное скольжение осадков.

— Кристаллизованные молекулы воды, или вроде того, — блеснул я.

— А вот и не правда, — прошептал Кузьмич.

Я пожал плечами. Кузьмич прожил больше меня, может и знает поболе. А он тем временем продолжал:

— Снег, это души всех невинно убиенных мух.

Я закашлялся.

— Сколько их несчастных от злодеев разных полегло? — голос Кузьмича стал совершенно тихим, словно и не с нами говорит, — И пауки их вяжут, и отравой разной их травят. Про мухобойки и ленты липкие не говорю. Всем известно. И умирают мухи в муках страшных. И возносятся на небеси, дабы принять прощение вечное и превратиться в создания небесные.

— Через туннель возносятся, или как?

Кузьмич посмотрел на меня с укоризной.

— Зачем язвишь, командир? Они ж тоже твари живые. Были. Раньше.

— Да я вижу. Третий час прилипли к нам, как к дерьму. А что, Кузьмич, по-твоему, тогда дождь и град?

Бабочек отвернулся к экрану и провел маленькой ладонью по запотевшему стеклу, оставляя на нем сырой след.

— Град? Плачут они, понятное дело? Как им тоскливо на небе становятся, они плакать начинают. Людей и тварей их погубивших ударами своими отмечают.

— Гадят тоесть? — уточнил я, — И живые гадили, и мертвые успокоиться не могут.

— Злой ты, Командир. От добра слезы горькие не льют. А что дождя касается, объяснять, или сам додумаешься.

Я высказал первое предположение, которое меня посетило:

— По жидкому гадят?

Кузьмич в сердцах сплюнул.

— Хоть и друг ты мне и командир… Эх! Да что там говорить.

Он окончательно расплющил лицо по стеклу, прижавшись к экрану. И, кажется, стал разговаривать со снегом. До меня доносились такие слова, как "несчастные, бедные, сиротинушки, горемычные". Мне даже показалось, что в середине тихого монолога Кузьмича промелькнуло сообщение, чтобы его "сиротинушки" не слушали какого-то там козла.

Снег за экраном неожиданно остановился, странным образом собрался у обзорного экрана, облепил его плотным слоем.

На всякий случай я медленно сполз с командирского кресла и перебрался за его спинку.

Кузьмич от такого поведения снега совсем спятил. Он гладил стекло, что-то нежно жужжал, а под конец поцеловал стекло своими маленькими губами.

Снег разом отлепился от экрана, отлетел от корабля метров на десять, превратился в белый цветок, с которого стали по одному осыпаться лепестки.

— Прощается он с нами, — тихими голосом сообщил Кузьмич, — Давайте и мы, попрощаемся.

Под вспышки бортовых огней Корабля, который морзянкой передавал космическому облаку прощальный привет, я осторожно помахал рукой, как велел Кузьмич, и проводил глазами улетающих от нас стадо диких космических снежинок. Может прав Кузьмич? В жизни и в смерти всякое бывает.

— Волк! Полная тяга! Сваливаем, пока не догнали! — заорал я, втискиваясь в кресло.

Корабль рванул с места на восьми перегрузках. Видать его самого не на шутку пробрало.

Только Кузьмич, растопырив ноги и упершись в стекло руками, продолжал стоять у центрального обзорного, вглядываясь в то место во вселенной, где исчезли сумасшедшие мухи. Снег, я хотел сказать.

По его щекам текли маленькие капельки слез, а сам он непонятно для кого бормотал:

— Курлы! Курлы…

Долго курлыкать ему не позволил Волк.

Раздалась тревожная сирена и его голос, твердый и механический, прогремел:

— Неприятности по правому борту! Система дальнего обнаружения блокирована. Двигательные установки блокированы. Блокированы? Черт, точно блокированы. Командор, фигня получается.

Командор, то есть я, уже находился на своем рабочем месте и судорожно изучал ситуацию. Паршивую, надо признаться. Корабль, хоть и бывает иногда излишне эмоционален, но в целом передает происходящее правильно. За правым бортом творилась самая настоящая фигня. А если быть точнее и свериться с Большим Галактическим словарем по космонавтике, то выходило даже не фигня, а фигнища. "Необъяснимые явления пространства, угрожающие жизни экипажа и корабля". Том второй, шестая галочка сверху.

Корабль собрал последние остатки сил и развернул себя носом к этой самой фигнище.

Несколько тысяч кораблей, самой разной конструкции, формы и назначения, застыли неподвижным плотным облаком посреди космоса. Ни одного огонька, ни одной сигнальной лампочки. Только жуткое переплетение бывших антенн и батарей. Только серый цвет времени. Застывшее безумие времени.

— Что это? — Кузьмич, как и всегда в минуты опасности перешедший на шепот, занял положенное предписанием место у кармана.

— Похоже на кладбище, — предположил я, — Мне паПА когда-то рассказывал, что такое бывает. Погибшие корабли слетаются в одно место.

— Сами? — Кузьмич сделал очень большие глаза.

— Течением, Кузьмич. Течением. Солнечный ветер. Звездные ураганы. Галактические тайфуны. Ничего страшного.

— А как же Волк?

Об этом я и не подумал.

— Кораблю доложить обстановку!

Волк прокашлялся и вкрадчиво промолвил:

— Нечего докладывать. Двигатели, как уже сообщалось, блокированы. На сто процентов. Системы ведения огня тоже. И еще у нас толчок сломался. Ничего не понимаю.

Последний пункт доклада к делу не относился. Но первые пунктики следовало изучить более тщательно.

Я попробовал пощелкать клавиатурой, подвигать рычажками, понажимать кнопки. Эффекта никакого. Словно не корабль, а плавающий в космосе старый ботинок.

— Таким образом, пока не разберемся в чем дело, покинуть район мы не сможем? — скорее спросил, нежели констатировал я.

— Точно, — коротко согласился Волк, стараясь более экономно распоряжаться оставшейся энергией.

Кузьмич рухнул на пол, застучал по нему ногами и руками и заголосил. Тоненько и жалобно.

— Говорил вам, не надо сюда соваться. А нас предупреждали.

— Разговор об имуществе шел, — поправил я Кузьмича, — А о жизнях наших не было ни слова.

Кузьмича это успокоило. Немного.

— Командор, есть две новости.

Новости были плохие и плохие. Плохая новость заключалась в том, что наш корабль стал медленно приближаться к космическому железу. Словно за веревку притягивали. Вторая плохая новость оказалась чуть похуже. Волк последний раз вспыхнул габаритами и прекратил свое существование. Мысль о старом космическом ботинке вновь пришла мне в голову.

Лишившись самого главного, Корабля, мы с Кузьмичем и Хуаном забились в командирское кресло и стали ждать. Не знаю чего. Чего-нибудь. А что мы могли сделать?

Груда железа приближалась. В какой-то момент я осознал, что все эти корабли, покрытые серостью космического пространства, как-то связаны между собой. Ни один из кораблей не болтался сам по себе. Толи канат, толи мостик, а то и целый шлюз соединял их. И все это казалось ухоженным. Только клумб не хватало. И фонтанов с писающими мальчиками.

— Командир, ты еще за борт ящики со склада не выкинул?

Я отрицательно покачал головой и застучал зубами.

— Ты тут посиди, а я на склад смотаюсь. Возьму пушку на всякий случай. Не нравится мне здесь.

Кузьмич сполз с кресла и развернулся к дверям, собираясь выполнить задуманное. Не получилось.

За вереницей событий и времени я как-то забыл о "глазе", который находился на полу в командирской рубке. Есть и ладно. Есть не просит, вреда не приносит. Но видать настало и его время.

Глаз сиял. И не просто каким-нибудь слабеньким второсортным огоньком, от которого ни холодно, ни жарко. Глаз просто исходился сиянием. Мерцал, словно миниатюрная сверхновая перед полураспадом.

— Чего это он? — Кузьмич, верный друг и соратник, тут как тут.

Я присел на корточки перед глазом.

Вот уж чего не понимаю, так для чего это здесь? Ладно бы конструктивная особенность, так ведь нет. Волк не раз говорил, что глаз, словно бородавка, появилась ниоткуда.

Самое главное в таких ситуациях, внимательно изучить подозрительный объект и узнать, как, что и для чего? Для начала можно на него плюнуть.

Я плюнул. Плевок даже не долетел до глаза, отскочил от него, словно резиновый и влетел точненько в лоб Кузьмича. Кузьмич бабочек хоть и умный, но достаточно мелкий. Одного плевка достаточно, чтобы сбить его с траектории полета и отправить в глубокий нокаут. Нокаут — это когда все слышишь и чувствуешь, а ничего сделать не можешь.

— Неплохо, — констатировал я. И встав, пнул глаз ногой. Несильно. Перестраховка никогда не помешает.

Нога, как и недавний плевок, не смогла достичь именно самого Глаза. (Самое время, называть вещи своими именами. С большой буквы.) Меня подбросило вверх, перевернуло пару раз и аккуратно опустило на титановую перегородку.

— Совсем неплохо, — подытожил я результаты опыта, вытирая рукавом кровь и сопли. Кровь свою, а сопли Кузьмича. Потому, как он обиделся и плюнул мне в глаз, когда я находился в лежачем положении.

Я вошел во вкус. Отодрав от стены компактный огнетушитель, я размахнулся, собираясь продолжить изучение Глаза. Кузьмич, осознав, что я не просто так дурью маюсь, а занимаюсь изучением не изучаемого, схватил за шквариник Хуана, поднатужился и собрался послать его точным броском в тот же Глаз.

Но в этот момент в центральный обзорный раздался ненавязчивый стук.

За десятисантиметровым бронированным стеклом, со стороны космического пространства, на нас смотрело неприятное существо.

Вру. Неприятности в существе было ненамного больше, чем в любом из нас.

Очень тощее лицо, с длинными, на полметра, усами. Мохнатые брови вразлет. Грустные глаза с трехкопеечный брюлик. И в фуфайке.

Незнакомец еще раз осторожно постучал по стеклу, похлопал себя по плечам, показывая, что ему там, кажется, немного холодно.

— Не. Ты глянь что делается! — возмутился Кузьмич, — Это что за гудзонский ястреб такой с помойки?

Скорее всего, он имел в виду зеленых человечков.

— Это глюки, — я отложил в сторону огнетушитель, отобрал у Кузьмича Хуана и повесил его на полку, где у нас обычно висели корабельные араматизаторы. Знаете, такие вонючие бумажные штуки в виде созвездий.

— Какие глюки? — Кузьмич меня не понимал. Он подлетел к центральному обзорному и вперился глазами в незнакомца, который терпеливо ждал, пока мы обратим на него основное внимание, — Какие глюки? Он же там натуральный. Как есть. Замерз бедолага.

— Там абсолютный минимум, — кровь из носа идти перестала и я, закончив запихивать в ноздри вату из аптечки, пристроился на командирское кресло, — К тому же там нет воздуха. А этот смотри, как дышит. Определенно глюк.

— У глюков усов не бывает.

Сей факт я, как-то, не учел. Поизучав незнакомца минуты две, я пришел к окончательному решению, что Кузьмич, надо отдать ему должное, прав. За центральным обзорным, в безвоздушном пространстве, в вакууме, то есть, находился кто угодно, но только не глюк.

Я постучал по стеклу, привлекая внимание усатого.

— Тебе что, псих, надо?

Псих робко улыбнулся и показал рукой на входной шлюз. На наш, разумеется.

Я осмотрелся, насколько позволял центральный обзорный, по сторонам. Картина все та же. Безжизненные туши кораблей, запустение и безмолвие. Не считая незнакомца с усами.

— Зайти хочешь? — заорал я, показывая знаками, что, мол, не желает ли он зайти внутрь?

Усы дружно закивали в ответ. Согласны, конечно, согласны!

— А может он заразный? — Кузьмич усиленно кусал нижнюю губу и делал вид, что старательно размышляет.

— А нам уже все равно, — констатировал я, — Думаю, что этот парень, кто бы он ни был, скажет нам пару интересных вещей. И про то, что стало с кораблем, и про то, как он там, в космосе, в одной фуфайке. Открывайте, второй помощник, шлюз. Встречаем гостей.

Кузьмич, ворча, что никто его пока не понижал до второго помощника, полетел вручную открывать шлюз. Я же поудобнее устроился в командирском кресле, придал лицу серьезное выражение и стал ждать.

В дверь, теперь уже капитанского отсека, постучали.

— Войдите.

В проеме показался Кузьмич. Он делал лицом страшные выражения, явно желая сказать мне что-то нехорошее. Следом за ним, в проем протиснулся незнакомец, который был не глюк, и который с усами и в фуфайке.

— Здравствуйте.

Я отложил в сторону галактический переводчик. Тысяча двести тридцать языков и наречий. И вообще, зачем я его с собой таскаю? Вот какая странная вещь получается. Ученые веками голову ломали, создавали этот наисовершеннеший прибор, а он, оказывается, никому и не нужен. В любом месте галактики, в любом уголке вселенной все инопланетные существа, непонятно как, но разговаривают на чистом русском языке. Даже самый захудалый внеземной монстрик, пять столетий от начала рода, так и норовит при первой встрече выпендрится русским матом. Откуда это все?

— Здравствуйте, начальник, — незнакомец нерешительно топтался в дверях. Парня смутил мой суровый вид.

— Здрасть, — поздоровался я.

Повисла неловкая пауза. Я, со своей стороны, справедливо ожидал, что скажет посетитель моего любимого Всепланетного Очень Линейного Корабля. А сам посетитель, задрав голову на тонкой шее, ветел головой, осматривая помещение.

Я кашлянул.

— Кхе-кхе-кхеееее, — еле перевел дыхание. Закашлялся с непривычки. Вот что значит в здоровом теле, здоровый дух. Даже кашлять, как следует, разучился.

— Будьте здоровы, — радостно задергал головой незнакомец, неприятно так пощелкивая костяшками пальцев.

— А-а-а, — Кузьмич усиленно работал маленькими кулачками, барабаня по моей спине, приводя своего командира в должный вид. Наконец, кашель прошел, я отдышался и уставился на гостя глазами, полными слез.

— Тебе что надо, землячек?

Незнакомец улыбнулся. Вытащил из кармана смятую бумажку и протянул мне.

— Кузьмич.

Кузьмич быстро обернулся и притащил бумагу.

— Ну и что это, — я вопросительно уставился на незнакомца.

Он опустил взгляд на пол, переступил с ноги на ногу и сообщил:

— Это постановление Революционного Временного Совета об изъятии на общих основаниях данного корабля. Со всеми вытекающими последствиями. Экспроприация называется.

— Да? — я посмотрел на незнакомца, на Кузьмича, потом на бумагу, — Революционный Временный Совет, конечно, серьезно, но я так думаю, что не пошли бы вы, со своим Временным Советом подальше? Кузьмич, то есть первый помощник, покажите товарищу, где у нас выходной шлюз.

— Вы бы сначала прочитали, — робко попросил усатый.

Почитать можно. Почему не почитать. Ишь ты. И пишут на русском. И печать даже поставили. Кости да череп. Человеческий, какой же еще?

"Революционный Временный Военный Совет планеты Саргос от числа такого-то постановляет. Экспроприировать летательный аппарат под названием "V.O.L.F." для нужд планеты. Экспроприацию провести без компенсации. В случае, если экипаж летательного корабля окажет сопротивление, применить силу согласно сложившейся ситуации. Председатель Временного Военного Совета — подпись неразборчиво".

— Первый помощник!

— Есть, командир! — Кузьмич вытянулся по струнке. Глаза горят, кулаки сжаты, крылышки вовсю работают.

— Гони его в три шеи.

Незнакомец в фуфайке резво отпрыгнул в сторону, вытащил из-за пазухи здоровенную, в метр длины, кость и даже замахнулся в нашу сторону.

— А вот этого не хотите? — и показал костью в направлении центрального обзорного.

За центральным обзорным, облепив его по всей площади, маячили штук сорок существ, полностью повторяющих и анатомически и биологически усатого гостя. Костяные дубинки присутствовали также.

Ситуация складывалась не в нашу, с Кузьмичем, пользу. Корабль неподвижен и молчалив. Мы окружены превосходящими силами противника. Деваться, таким образом, нам некуда.

— Бардак, — сказал я, опускаясь в кресло.

— Вы еще бардака не видели, — космический гость запихал дубину обратно в фуфайку и махнул рукой своими приятелям. Все нормально, экипаж начинает понимать, что к чему, — Да и обижаться на нас не стоит.

— Это почему же? — буркнул Кузьмич, примостившись на спинку кресла.

— Вас же предупреждали о возможности лишения собственности?

Что тут сказать? Предупреждали.

— Ну, — кивнул я.

— А вы, — продолжил незнакомец, по хозяйски ощупывая обшивку Волка, — Вы в твердом уме и памяти, с чистыми руками, горячим сердцем, ходячими ногами и волосами без перхоти все же рискнули прилететь сюда. Я ничего не путаю?

— Ну, — кивнул я. Что-то я разнукался в последнее время.

— Таким образом… А это что за кнопочка? Таким образом, прошу добровольно открыть входа выхода и сдать имущество согласно описи. Надеюсь, здесь все в порядке?

По морде, что ли, вмазать? Так ведь скандал. Ребята за центральным обзорным только и ждут этого. Черт знает, на что они способны? Корабль одолели, а нас, с Кузьмичем, и подавно.

— А если мы не согласимся? — упомянутый мной Кузьмич был холоден и равнодушно спокоен.

— Утопим сукиных сынов. А можно я за этот рычажок дерну?

Если раньше я и попадал в аналогичные ситуации, то чаще всего выходил из них победителем. Всегда находилось какое-то решение, устраивающее стороны. По правде сказать, чаще всего мою сторону. Но сейчас, именно в эту минуту, я понял, что найти выход будет нелегко. Не каждый враг сможет вот так нагло, в глаза бросить "сукин сын". Кстати, не забыть потом посмотреть, что это за тварь такая на букву "су".

— А если мы сдадимся добровольно, что тогда с нами сделают?

— Если добровольно? Не знаю. Добровольно пока никто не сдавался. Все норовят кулаками помахать, да из палок пострелять. Дурные они, все. И пример с них брать не надо. А почему на плафонах пыль? Нехорошо. Приемная смена ругаться будет. На консервы.

— Что, на консервы? — спросили мы одновременно с Кузьмичем. И даже Хуан подпрыгнул на месте, осененный страшной догадкой.

— На консервы, скорее всего, пустят. Это если добровольно. А если штурмом брать будем, так просто утопим. Как сукиных сынов. Извините, я уже это, кажется, упоминал. Вы когда последний раз полы мыли?

А консервы лучше. И Кузьмич согласен. А Хуана никто и спрашивать не будет. Завел нас сюда, душа мохнатая.

— Но если вы хотите, то можете попробовать отыграться. Ой, а часики, правда, золотые?

Я же говорил. Я же всегда говорил, что есть на белом свете правда для урода. Это только умным, да красивым всегда все на блюдечке. А нам, то есть мне, все в обход и не сразу. Я имею в виду счастье и везенье.

— Отыграться, это как? — осторожно, боясь спугнуть надежду, задал я вопрос фуфайке, которая в это время проводила инспекцию под панелью управления. Освоился, скотина инопланетная. Как у себя дома.

Фуфайка пару раз чихнула, отчитала нас, то есть экипаж летательного корабля за толстый толстый слой пыли, и задом вылезла из-под панели.

— Да вы не согласитесь. Смерть верная.

О смерти ли нам сейчас грустить.

— А поточнее?

Гость осмотрел нас, включая Хуана, критическим взглядом.

— Да и слабоваты вы. Нет. Не подойдете.

Надежда тихо оскалилась и стала удаляться.

Я подскочил с кресла, прыжком достиг фуфайки, и схватил его за грудки. Его ребята за центральным обзорным обеспокоено заколотили маслами по стеклу.

— Ты парень за нас не решай. Мы еще как подойдем. Заявляю со всей ответственностью. Хотим отыграться. Что на кону, и во что играем?

Я же крупнейший специалист во всей галактике по азартным играм. В картишки там, домино. О шашках и не говорю, с закрытыми глазами.

Фуфайка осторожно отцепил мои пальцы от своего воротника.

— Как хотите. Как хотите, говорю.

— На кону что, отвечай!

Гость отряхнулся после моих объятий, оглянулся на утихомирившихся братьев.

— Ладно. Так и быть. Хотите отыграться, отыгрывайтесь. Сами судьбу свою выбрали. С вашей стороны на кону, понятное дело, летательный аппарат. И вы сами, конечно. Жизни ваши никчемные. А с нашей… С нашей, ничего. Отыграетесь, отпустим с миром на все шесть сторон. Именем Революционного Временного Совета со всей ответственностью заявляю, да будет так. Начало игры через один час. Будьте готовы. Вас вызовут.

И исчез. Да ничего я не путаю. Был, стоял, потом — раз, и пропал. Ровно, как и те, что за центральным обзорным с костями прохлаждались.

— Ну и дела, — Кузьмич, понуро свесив крылья, смотрел на то место, где за минуту до этого стоял незнакомец в фуфайке с костяной дубиной за пазухой, — Если они вот так могут, то чего ж они с нами рассусоливали?

На этот счет у меня имелось свое мнение, но говорить Кузьмичу о нем я не стал. Зачем парня лишний раз расстраивать. Сейчас про другое думать надо.

— Кузьмич, смотайся к силовой установке. Что там с энергией. А я в грузовой отсек за оружием. Мы еще с тобой повоюем.

Грузовой отсек оказался пуст. Совершенно пуст, вот что я имею в виду. Ни ящиков с корабельным оружием, ни скафандров. Ничего.

Тут и Кузьмич подоспел. Запыхавшийся и вконец расстроенный.

— Силовые установки на полном нуле. Но это ерунда. Они всю жратву сперли. Ни крошки не оставили. Вот ведь сволочи.

Это был удар ниже пояса. Так порядочные люди не поступают. Хотя… Где я видел порядочных людей. Уж кому, как не мне, уроду по статусу этого не знать.

На капитанском мостике нас поджидал почетный караул из десяти усатых дяденек, с дубинами наперевес, в перепоясанных ярко-желтыми лентами фуфайках. Был ли среди них наш недавний гость, не знаю. Все на одно лицо.

Они весело отсалютовали костьми, и один из них, сообщил радостную и приятную новость:

— Во избежание ненужных эксцессов с вашей стороны к добропорядочному местному населению, вас будет охранять специальная гвардия. Попрошу следовать за нами в принудительном порядке для отыгрывания.

После этого парень, недолго думая, тюкнул меня по голове дубиной и я ненадолго отключился.

В темноте не очень приятно приходить в себя. Вроде бы ощущаешь себя уже полноправным членом жизни, а она не дает никаких признаков своего существования. А от этого иногда бывает страшно.

— Не ори, командир! Все одно никто не услышит.

Я прекратил орать, но от этого спокойнее на душе не стало. Остаточные явления в виде мелкой дрожи конечностей намекали на то, что с психикой в последнее время у меня не все в порядке. Да и какая там психика с такой нервной работой. Чтобы я окончательно успокоился, Кузьмич влепил мне пощечину. В его понимании пощечину, конечно. Так укус комара. Но и это помогло.

— Где мы?

— В яме какой-то, — сообщил Кузьмич, пристраиваясь на моем плече, — Второй час здесь. Как тебя оприходовали, так здесь и маемся. Хуан? Тоже здесь. Где ж ему быть то? Душевный парень, скажу. Пока ты без сознания дрых, он все норовил тебе под голову пристроится. Что б помягче, стало быть.

Я нащупал в темноте Хуана, положил на колени и стал чесать его за глазами по причине полного отсутствия ушей. Человек, хоть он и урод, должен быть благодарным. Не все же одному Вселенскому звездочки раздавать.

— Слышишь? Они там готовят что-то.

Я прислушался. Кузьмич прав. То, что я сначала принимал за шум в потревоженной дубиной голове, являлось в действительности гомоном толпы. Очень возбужденной толпы, замечу.

— Еще не известно, что это за отыгрывание.

Странный Кузьмич бабочек. Удивляюсь. Как какая ерунда творится, так у него полные штаны. А как что серьезное намечается, так само спокойствие и рассудительность. Хотя… С чем можно сравнить многосотлетнее сидение в гордом одиночестве в космической полу засохшей луже? Хуже этого, по мне, и быть не может.

— О! Слышишь, командир! Затихли что-то.

За стеной, действительно, больше не было слышно ни одного звука. Не считать же звуком хрип одинокой трубы: — "Фа-фа. Фа-фа-фа. Фа-фа-фа-фа. Фа-фа".

Над головой вспыхнул свет. Одинокий керосиновый фонарь. Яркий, зараза.

— Сейчас и за нами придут, — при свете лампы я разглядел, что один глаз Кузьмича заплыл, синим фиником, а на нижней губе виднелись следы крови. Крылья, ноги, руки и все остальное было цело.

— Они? — поинтересовался я. На всякий случай. Кузьмич и сам может сдуру на что-нибудь налететь.

— Тебя отбивал, — отмахнулся бабочек. Мол, ерунда все это. За это я Кузьмича и уважаю.

В двери тихо постучали.

— Да! — заорали мы от неожиданности, и даже Хуан подпрыгнул на месте.

Дверь немного приоткрылась и в щель втиснулась голова мужика с усами.

— Извините. Можно?

Я хмыкнул. Во, дают. А по голове, когда били, забыли спросить разрешения?

Не дожидаясь ни моего, ни Кузьмичевского ответа, ни тем более Хуана, который нормального слова то не мог сказать, мужик окончательно протиснулся внутрь нашей темненькой каморки-камеры. Огляделся, покачал головой.

— Неплохо тут у вас.

Кузьмич, на мой немой вопрос, состроил рожу как после неудачной косметической операции на нижней челюсти.

Товарищ в фуфайке еще раз обвел взглядом камеру, вздохнул и махнул (плавно и вежливо) рукой в сторону выхода.

— Все необходимое для отыгрывания подготовлено. Народ вас ждет. Народ вас любит. Народу не терпится взглянуть на действо.

— А по голове бить будите?

Мужик взглянул на меня достаточно укоризненно, что бы понять, что в данной местности удары по голове запрещены, как таковые, законом. Ну, может быть, только в строго отведенное для этого время. Например, по четным дням.

Мы вышли. Кузьмич у меня на плече. Хуан на руках.

Мужик аккуратно закрыл камеру, или что это там такое было, на засов и указал на следующую дверь.

— Вам туда. Если встретите мамзулю, то просто ложитесь на пол лицом вниз. Может и не тронет. А так, вам по коридору прямо.

И аккуратно вытолкнул нас в очередной дверной проем. Не забыв закрыть его уже за нами также на засов.

Скорее всего, это была очень и очень старая переходная камера. Слабенькие лампочки по потолку, частично перегоревшие. Ржавчина на некогда выкрашенных, но облупившихся стенах. Подобие резиновой дорожки на полу. Да! В стенах виднелись дыры с мою голову, старательно обкромсанные неизвестными челюстями.

— Мамзуля?

— По барабану.

Вот здесь Кузьмич не прав. Опасность, даже если она и мнимая, должна называть своими словами. Ребята сказали, что мамзуля, значит никаких мызыкальных инструментов.

— Сюда нам, — Кузьмич внимательно изучал металлическую дверцу. Кованую, с заклепками, — Стучи.

Я поднес согнутый указательный палец к металлу, но ничего делать не пришлось.

Дверь аккуратненько взвизгнула в сторону, нас что-то потянуло вперед и швырнуло на пол. За спиной точно также аккуратненько взвизгнуло в обратную сторону.

Трава под носом искусственная, колючая, цветом неопределенная. Пахнет сеном и еще чем-то. Хорошо в краю чужом.

Со всех сторон вдруг ухнуло и заорало. Сильно и неприятно даже.

Стараясь не сильно высовываться, я повернул голову, и уперся носом в чьи-то большие грязные ноги. Сверху ног начиналось туловище в закатанных по колено штанах цвета хаки и фуфайке. Из-за фуфайки виднелся кончик носа и два кончика усов.

Не обращая внимания на рев вокруг, я спокойно поднялся с колен, отряхнул штаны и выпрямился во весь свой небольшой, но гордый рост.

— А вот и наши претенденты! А вот и наши новые герои! А вот и наши отыгрывальщики!

"Упс!!" — это я от паПА научился. Он, всегда, когда сваливался с лестницы в библиотеке, так ругался. А еще он говорил, что это слово помогает от головной боли. Последнее, кстати, полная брехня.

Я сказал: — "упс" — и поворочал глазами по сторонам, определяя, в какую такую неприятность мы попали.

Мы стояли посередине огромного стадиона, по краям которого высились многоярусные трибуны с многочисленными зрителями в фуфайках. Свет прожекторов заливал коротко подстриженную травку. Дополнительно высоко вверху сиял искусственный блин солнца. Блин — это я не ругаюсь. Солнце, действительно, было плоским и искусственным. Народ, помимо фуфаек, имел в руках стаканы и куски черного хлеба. Все это иногда пользовалось, но в ограниченных количествах. Лимит, наверно.

На западной от меня трибуне, в отдельной ложе сидел товарищ, который помимо прочего являлся держателем медной трубы. Именно она издавала противные звуки. Ну, те! Которые "фа-фа, фа-фа-фа, фа-фа-фа-фа, фа-фа". Скорее всего, местный ритуал обращения к богам.

Стоящий рядом с нами товарищ в национальной одежде, в парадной фуфайке с отглаженным воротничком, крепко держа в мозолистых руках микрофон, орал в него то, что было отмечено чуть раньше. Про героев и прочее. Ко всему, он восторженно показывал на меня пальцем, ничуть не смущаясь, что это не совсем прилично.

— Вы только взгляните на этого гиганта! — на центральном табло стадиона нарисовалась моя испуганная физиономия, увеличенная раз в триста, — Какой типаж! Какой анфас! Какой фантастиш виз из даст! Давненько нас не баловали такими мускулистыми парнями! Что стоишь столбом. Поклонись народу.

Последняя часть сказанного предназначалась исключительно мне. Полушепотом, но с ослепительной улыбкой.

На центральном табло лицо сделалось совершенно растерянным, но поклонилось.

Звуки оваций и рев многочисленных зрителей постепенно стих. Кому охота просто так надрывать глотки и хлопать в ладоши? Не казенные. Это правильно.

Стоящий рядом в фуфайке дождался одному ему известного момента и возвестил:

— Церемонию трех тысячных двухсот шестидесяти третьих отыгрываний… — многозначительная пауза… — объявляю открытой.

Новая буря. Недолгая, впрочем. Даже я похлопал ради приличия. Как бы для себя. Между хлюпаньями также вытащил Кузьмича из кармана, в который он успел залететь в самом начале, а Хуана, наоборот, от беды подальше, засунул за пазуху.

— Национальный гимн! — в очередной раз надорвался товарищ в фуфайке.

По трибунам прошло легкое движение. Все поднялись на ноги, отложили стаканы и хлеб в сторону, засунули по указательному пальцу в правую ноздрю и запели.

Про что запели? Господи, да все национальные гимны одинаковы. Все великие, все полны решимости до самой последней капли и никто никогда не сойдет, потому, что на запасном аэродроме всегда есть. Ага! Даже два есть. Я же говорил.

Торжественная часть закончилась. Мужик в фуфайке немного замешкался, вынимая палец из носа, от усердия засунутый слишком глубоко, обратился ко мне.

— Можешь называть меня главным распорядителем. Со всеми вопросами только ко мне. Условия отыгрывания прежние. Если ты — отпускаем на все стороны. И даже добро вернем по описи. А если мы — то никакого личного счастья и будущего. На тебя ставки даже делают. Немного, но делают. Понравился ты некоторым. А то к нам все какие-то дубики пристают. А ты, вроде, парень ничего. Говорят, с северного сектора даже парочка губернаторов специально прилетели. На отыгрывания твои взглянуть.

Он еще минут десять рассказывал мне всякую ерунду. Про финансовую систему общества, про трудовые свершения, про подорожание водки на местном рынке, вселенские катаклизмы и о том, что уже два года не был в отпуске. Потом вспомнил, для чего все мы здесь сегодня собрались, и, хлопнув по лбу микрофоном, засобирался и стал уходить.

Положение спас Кузьмич. Он всегда спасает положение.

— Эй, барыга! Нам-то что делать?

Фуфайка быстро повернулся, и я понял, что у ребят прошла недоработка.

— Вам никто не объяснил?

Мы с Кузьмичем покрутили головами. Никто, ничего и никогда. И приготовились слушать дорогие объяснения.

Долгих объяснений, как и долгих проводов не бывает.

— Старт позади вас. Сначала три круга на лошади. Потом полоса препятствий, а потом, если сможете, по мячику палкой ткнете. И все. Успехов вам, товарищи. Новых свершений.

Удаляющаяся спина подтвердила окончание объяснений. Некорректно выразившись насчет недружественной мне цивилизации, я развернулся на пятках к старту, и чуть снова не выразившись некорректно насчет всего увиденного.

Перед нами, действительно, находился старт. Длинный бетонный столб, поваленный на землю. Точнее на аккуратно подстриженную траву. За столбом, в позах ускоренных электронов, в седлах застыли человек пятьдесят мужиков в фуфайках. В одной руке поводья, в другой, на веревочках, костяные маслы. Ребята замерли, привстав на стременах, и разглядывали близкую даль из-под ладоней.

В самой середине стройного ряда наездников, стояла единственная лошадь без седока. Значит, моя.

— Командир умеет скакать на лошади? Или командир думает сдаться без борьбы?

Не обращайте внимания. У Кузьмича своеобразные способы поднятия боевого духа.

Бросая на фуфайки и их дубинки осторожные взгляды, (а хрен их знает!) я протиснулся к своему скакуну, переступил через его спину и осторожненько присел.

Лошадь натужно крякнула, сказала: — "…ля!" (Не путать с ля-ля-фа!) И вывернув голову, выразительно посмотрела на меня, многозначительно покашляв.

— Маловат Буцефал, — Кузьмич скептически осмотрел лошадь, которая и правда была немного странна на первый взгляд. И на второй тоже.

Коротенькое, толстенькое бревнышко на маленьких, толстеньких ножках. Но с наглой рыжей мордой и пышным трехцветным хвостом. Если земной породе таксе набить до известной степени харю, оторвать хвост и на его место повесить трехцветный… нет, не то, что вы думаете, а веник, то получилось бы совсем похоже. Местным ребятам такой размерчик был в самый раз. Даже запас имелся для ног. А мне пришлось, пока устраивался, упираться ногами в траву. Потому, как при полном переносе моего веса на спину лошади, последняя все время крякала и говорила: — "…ля!".

Кузьмич, пока я разбирался со своим мустангом, слетал куда-то и вернулся с новостями.

— Значит так, командир. Все узнал, последней капустницей буду. Ровно три круга по стадиону. Пара ям с водой. Пара барьеров. Во время забега будут бить дубинами. Нет. Если только вырвешься вперед. Но эта квазимода первой никогда не приходила. Сведения проверенные.

Лошадь на последних словах Кузьмича повернула к нам морду и изрекла:

— На фиг надо,…ля.

Из чего я сделал вывод, что она говоряще-разумная. А если прибавить к этому способ выражения ее протеста против избыточного веса, то можно сделать вывод, что со скакуном можно договориться по-человечески.

Договориться я не успел.

Сверху нас бабахнуло пышным салютом, стадион заревел, и все мои пятьдесят соперников, крутя над головами мослы, ломанулись вперед.

Видя такое дело, я подобрал ноги, дернул за узды, пригнулся, прячась от встречного ветра и крикнул:

— Йо-хоо!!!

Лошадь осторожно нащупала передней правой ногой траву перед собой и сделала первый шаг.

— Йо-хоо!!!

Лошадь неодобрительно скосила на меня глаза, вздохнула и неторопливо потрусило по полю, аккуратно огибая плохо остриженные участки травы.

Совсем скоро я понял, что мне было бы гораздо быстрее двигаться, не имея под ногами коротенького и толстенького бревна. Я уж хотел оставить вверенную мне лошадку на поле и двигаться вперед на своих двоих, но в это время вспомнил слова паПА, который не раз говорил, что плохому наезднику всегда что-то мешает. В моем случае, этим "что-то" была не лошадь, а мои длинные ноги.

— Быстрее давай! — попросил я животное, огрев ее заднюю часть ладонью.

После подобного насилия над личностью лошадь окончательно остановилась.

— Замордовал, ля! Я те че, конек горбатый??

Это лошадь сказала. Пристально и не мигая, глядя мне в глаза. Чтобы стало стыдно.

И я решил подействовать на нее на человеческом уровне.

— Ты что от меня хочешь? — я уселся перед ее мордой на траву. Рядом примостился Кузьмич, который до этого толкал лошадь сзади.

Кобыла помолчала немного, пожевала губами, поиграла скулами.

— Пустое все это. И меня зря мучаете. Думаешь, приятно на себе такую массу тащить? И ради чего? Ради ваших надежд? Так нет надежд никаких. Я ж говорю, все пустое.

Я обнял лошадь за шею. Кузьмич стал чесать ее за ухом.

— Думаете, я, и сама не хочу хоть раз первой придти? Хочу. Но мне с этого ничего не будет. Как раз наоборот. Вас дубинами забьют. И мне достанется. А оно надо?

Кузьмич принялся расчесывать лошади хвост, а я искать в ее шерсти абстрактных вредителей насекомых.

— И даже если первой приду, а вы живы останетесь, то потом без меня уже проиграете. Там же два участка. Не знаю, не знаю. Вот вы вроде, люди порядочные, по морде кулаками сильно не бьете, а попадались и такие. Упертые. Тоже хотели отыграться. И где они? Нет уж их. Отыгрались. А ведь мне нужно только хоть немного теплоты душевной. И я бы, как в молодости. Эх, молодость…

Кузьмич доплел последнюю косичку на хвосте, а я поцеловал лошадь. В нос. Не в губы же.

Целованная минуту задумчиво разглядывала нас, постукивая по травке копытом, затем махнула ногой.

— Ладно. Прыгайте. Как говаривала моя матка, двум позорам не бывать, а с одним справимся без сопливых.

Я быстренько сиганул в седло, вцепился в поводья.

Лошадь плевком определила скорость ветра, задрала заплетенный Кузьмичем хвост, присела на задние лапы и, оттолкнувшись задними копытами, стала заводить обороты.

Крейсерскую скорость мы набрали в том момент, когда из ушей лошади повалил пар. Она старательно месила ногами, оставляя за собой два ряда выкорчеванной копытами ям. По бокам — еще две полосы. Это от моих ног. Я все время забывал их задирать, и они елозили по траве.

Набранная скорость оказалась достаточной, чтобы вскоре догнать основной состав участников. Они как шли ровным строем, с маслами над головами, так и продолжали двигаться. Наше приближение их нисколько не озадачило по той причине, что они и не могли даже подумать, что мы сумеем договориться с Инессой.

Ее так звали. Если по-русски. А по точному местному — не переводится. Это она сама по дороге рассказала. Было ей, кстати, еже двадцать годков.

— Если сейчас прорвемся, — прохрипела она, прибавляя газу, — Если не забьют дубинами, то считайте, повезло. Ой, мамочка, что сейчас будет!

Инесса как в воду глядела.

Основная группа заметила, что мы опережаем все среднестатистические показатели по скорости и наглости, достаточно поздно. Под несдержанное ржание Инессы, под осуждающее мычание зрителей и рычание собственно моих соперников, рождалась на свет новая легенда. Новая легенда о маленькой такой компании, о скромненькой такой компании, посягнувшей на незыблемые основы здешнего общества.

Ребята в фуфайках поначалу растерялись, а когда опомнились и стали махать дубинами, было поздно. Несколько достаточно ощутимых ударов по горбу роли никакой не играли. Мы вырвались вперед.

Я старательно поджимал ноги, Кузьмич радостно улюлюкал, показывая язык (а язык у него длинный) огорченным соперникам. А Инесса перла полным ходом.

Уж не помню точно, как мы преодолели несколько преград, расположенных на пути. Знаю точно только то, что Инесса, к ее искреннему огорчению, совершенно не умела плавать и мне пришлось волочь ее за хвост через яму с водой. Прыгать в высоту она также не научилась, и поэтому через высокий решетчатый забор ее мы перекидывали совместными с Кузьмичем усилиями. И так три круга.

Мужики с фуфайками первое время шли за нами довольно плотно, но потом поняли, что тягаться с нами им не по зубам и отстали на приличное расстояние, помахивая для успокоения совести дубинами. Нет, не ругались. Чего не слышал, того не слышал. Да и как услышать, если от галопа Инессы ветер в ушах.

На финишной прямой Инесса прошлась аллюром, с гордо задранной мордой и, порвав грудью белую финишную ленту, эффектно затормозила всеми четырьмя ногами, по грудь уйдя в землю.

Стадион ревел. Стадион сходил с ума. Стадион не понимал, как могло случиться, что какой-то захудалый отыгрыватель на последней грузовой кляче оказался победителем первого тура.

Хоть я и испытывал некоторое удовлетворение от проделанной работы, но еще не знал, что нас ждет впереди. Мало ли как местное население отнесется к нашей победе. Уж не по головке погладят, это точно. А когда дюжина молодцов в фуфайках стали уводить Инессу, совсем уж тошно стало. Как никак кобыла, если и пострадает, то только из-за меня.

Инесса лягалась, весело ржала и никак не давала снять с себя замотанную на шее финишную ленту. Кузьмич на морской узел затянул ей на память. Тройной. Хоть какая-то благодарность.

Так часто происходит. Нам помогают хорошие животные, а мы ничем не можем отплатить им кроме узла не шее. Хорошо хоть без булыжника.

Прощай, добрая лошадь Инесса. Мы всегда будем тебя помнить. Не всплакнуть бы.

— Готовы ко второму туру соревнований? — от созерцания удаляющегося навсегда трехцветного хвоста Инессы оторвал главный распорядитель. Он хмуро смотрел на меня и нервно теребил в руках микрофон.

— Куда бежать? — я подтянул штаны, как можно более независимо шмыгнул носом и на счет "раз-два" сделал гимнастический размах руками.

Распорядитель микрофоном показал на двух местных, которые разминались у очередной бетонной балки.

— Там все стрелками показано. Разберешься. И с ребятами поосторожней. Злые они на тебя.

— А-а…

— Таракана своего и шапку здесь оставь. Мешать будут.

Хороший совет никому еще не помешал.

Кузьмич уселся на уложенного на траву Хуана, заявив, что не слезет с этого места до моего победного прибытия. При этих словах главный распорядитель как-то странно ухмыльнулся. Но я даже не обратил на него ровно никакого внимания.

Даже если впереди нечто совсем необычное, все равно. Физическая форма у меня превосходная. Охотник за бабочками это вам не что-нибудь. А о-го-го!

— Привет мужики, — поздоровался я с мужиками, которые, даже не взглянув на меня, продолжали усиленно разогреваться. Подпрыгивая, приседая, размахивая, растирая.

Не очень то и надо.

— А чего это у вас, мужики, здесь женщин не видать? — ну не могу я молча.

В ответ, никакого ответа. Тоже ничего страшного. Может, они вообще не понимают о чем речь идет? Может у них сплошной мужикорхат. Бывают такие народы, бывают. Как размножаются? А бог их знает.

— На старт! — фуфайка с микрофоном подошел к нам, дождался пока мы встанем в позу и рубанул воздух рукой, — Марш!

За разговором об одиночестве я как-то забыл осмотреться, и пришлось делать это на ходу. Что там нам второй тур готовит? Для начала стометровка. Интересно, а почему мужики бегут по ровному, а я все больше по грязи, да по ямам с кочками? Несправедливо. Ну да где справедливости искать? Поднапрячься и поднатужится. По травке всякий может рекорд показать, а вот так, по грязи, попробуй.

Немного отстаем. Не беда. Догоним. Что там дальше? Лазание по канату. Дать бы по лицу тому, кто мне выделил эту дорожку. У людей как у людей, а у меня проволока колючая. И длина кажется поболе. Больно то как, и штаны жалко. Нашел о чем жалеть. О штанах. Главное чтобы там ничего не поколоть, а штаны новые выпишем.

Прыжки через яму с огнем. Через очень широкую яму с очень сильным огнем. Мужики почему-то в обход пошли. А мне? Нет, не гоже уроду пасовать перед опасностями. Разбег. Толчок. Прыжок. Штаны точно уже никуда не годятся. А волосы отрастут. Воняет-то как.

Ровный участок. Травка и даже местами цветочки. Мужикам легко. У них там столики стоят с водичкой и бутербродами, а у меня перед полосой табличка фанерная. Ага. Минное поле. Спасибо благодетели. Все по справедливости.

Нет ничего приятнее, чем пробежаться ранним утром по минному полю. Здесь одной хорошей физической формой и везением не обойтись. Здесь нюх нужен. Нюх сапера. В прямом смысле слова. Там, где кучки навоза, там и мины. Главное не наступить, а то потом трое суток не отмыться. А мастерство саперу приходит со временем.

Что еще ребята придумали? Вверх по лестнице? Скромно и со вкусом. Метров пятьдесят. Интересно, когда последний раз ее ремонтировали? Того и гляди, рухну вниз со всеми своими амбициями охотника за бабочками. Некоторых перекладин вообще нет. Свистнули что ли? А у соседей, как ни странно, все в порядке. Даже ограждения имеются на всякий случай.

Наконец-то! Забрался без происшествий. Только взмок сильно. Даже для охотника-профессионала, каковым я имею честь себя считать, достаточно сложное испытание. Насколько я понимаю, впереди последнее препятствие и можно смело гордиться собой. Если бы не одно обстоятельство. Мужики со всеми своими привилегиями опережают меня метров на двадцать.

Собственно, ничего необычного. Им и трибуны помогают, и дорожки получше, поухоженнее. Не то, что у меня. Мало того, что зрители, взбесившиеся, в меня швыряют фруктами похожими на сгнившие помидоры, так и трасса норовит что-нибудь противное выкинуть.

Прыжки вниз. А там финиш. А где мой парашют? Пятьдесят метров вниз головой не шутка. Без снаряжения, имею в виду тот же парашют, верная погибель. Мужики-то уже их на себя напялили, на меня ехидно так посмотрели и вниз сиганули. А я?

А я немного потоптался на месте. Вспомнил о том, что стоит на кону, и сиганул вниз ласточкой. А что мне было терять кроме своей никчемной жизни? Пять секунд страха и успокоение на всю оставшуюся жизнь.

Я не разбился. Я вообще по сути своей пока не мог погибнуть. Почему? А кто бы тогда сейчас рассказывал всю эту невероятную историю?

Главный распорядитель оказался в нужное время в нужном месте. С огромным букетом цветов для победителя.

Пока ребята на парашютах, грязно ругаясь, планировали вниз, я успел отлепится от распорядителя, привести его в чувство, поблагодарить за помощь и, схватив предназначенный мне по праву букет, добежать до финиша.

Стадион плакал. Мне было даже слышно, как на дальних трибунах проклинают все что угодно за то, что небеса послали им этого человекоподобного дьявола. Дьявол, это я. Было приятно.

Главный распорядитель окончательно очухался, доковылял со своим микрофоном до меня и возвестил на весь стадион о победе во втором туре отыгрывателя. Не скажу, что на его лице была особая радость. Впрочем, у фуфаечников всегда одно выражение лица.

— Остался третий тур, — распорядитель потирал ушибленные места, и внимательно поглядывал на центральное табло, чтобы вовремя состроить довольную мину, когда его лицо появиться перед глазами тысяч его соотечественников, — Ты слишком не радуйся, отыгрыватель. Третий тур самый сложный.

А мне было уже все равно. Третий тур, четвертый. Нельзя слишком много требовать от человека, даже если он охотник за бабочками. Силы на исходе, ноги и руки дрожат, да и уверенности поубавилось.

— Без парашюта прыгать больше не стану, — я сидел на корточках и приводил дыхательную систему в норму.

Главный распорядитель в очередной раз дернул усами.

— Никто и не заставляет. Третий тур хоть самый и сложный, да только и самый короткий. Всего-то дел, мячик кинуть. Мы уже все подготовили.

Мужик в фуфайке и с микрофоном двинулся через все поле к идеально вытоптанной забетонированной площадке достаточно приличных размеров. Пару раз до меня долетели тухлые помидоры, но я на это внимания не обратил. Остался всего последний шаг, который я должен был сделать. Хочу, не хочу. Могу, не могу.

— Вот здесь становись, — распорядитель показал мне на небольшой круг, выпачканный белой краской, — Осмотрись пока. А я твоего таракана в курс дела введу.

Если Кузьмич участвует в деле, то пятьдесят процентов успеха нам обеспечено. Свежие силы, новый взгляд на вещи. И все такое. Что там нам посоветовали? Осмотреться. Осмотримся.

Как я уже отметил, сам я находился в белом круге. Метрах в пятидесяти главный распорядитель что-то втолковывал еле различимому с такого расстояния Кузьмичу. Там тоже круг. И тоже белый. Между нашими двумя кругами узенькая белая дорожка. Сантиметров пятьдесят стандартных. Вот и весь антураж.

Распорядитель, закончив с Кузьмичем, вернулся с радостными вестями.

— Таракан твой весьма сообразительным оказался. Все на лету ловит. Ну, так ты готов? Или как?

— Не готов, — я старательно напрягал мозги, стараясь понять, в чем загвоздка третьего тура. Я стою, Кузьмич стоит, а дальше? Смысл-то в чем?

— Смысл-то в чем? — спросил я распорядителя.

— Все очень просто, — настроение у парня было просто великолепное, несмотря на то, что первые два тура фуфаечники продули под чистую, — Тебе, отыгрыватель, нужно будет только кинут мяч так, чтобы его поймал твой таракан. Поймает, свободны без всяких ограничений. А не поймает… Об этом уже не раз тебе говорилось.

— Один раз?

— Всего один.

— И чтоб таракан поймал.

— Совершенно верно.

— Да нет проблем!

Легко! Расстояние, не ахти какое. Кузьмич парень цепкий. Если не поймает в руки, то уж грудью примет наверняка. Можно навесиком бросить, чтобы уж точно его не зашибить. Смешные ребята. Мячик один раз бросить.

— Да, вот еще что, — главный распорядитель прекратил на время развлекать в микрофон почтенную публику, отставил его в сторону и обратился ко мне, — Небольшое дополнение. Но это уже, как бы к тебе не относящееся. Ты-то свой мячик кинешь, не переживай. Только еще на площадке будут находиться все, кто пожелает его отбить. Так, национальное баловство. Кто первый мяч отобьет, тот имеет полное гражданское право тебя до смерти застукать.

— Да? — наверно в это время у меня было слишком испуганно-озадаченное лицо, потому, что распорядителя даже передернуло, — А… много желающих? Я имею виду, мяч отбить?

Главный распорядитель молча показал в сторону трибун.

Сминая жидкие заграждения, ломая сидения и, затаптывая упавших, на нас неслась огромная толпа. Все в фуфайках. Все с усами. Все с огромными маслами, которыми намеревались отбивать мяч.

Через пять стандартных земных минут я был окружен орущей толпой с шевелящимися во все стороны черными учесами. Ребята заполнили площадку плотно-плотно. Только та белая полоса, между мной и Кузьмичем, было свободна. Относительно, конечно. Сотни три костяных маслов готовились сбить даже пылинку, которая ненароком вздумает опуститься с небес. Не говоря уже о мячике.

— Это не реально, — возмутился я. Я, конечно, понимал, что соревнования есть соревнования. Но в любом случае отыгрывателю, по моему мнению, должен быть всегда предоставлен хоть маленький, хоть ничтожненький шанс. А здесь…

— Не реально, — согласился главный распорядитель, который согласно статусу находился рядом со мной в белом круге, — Но такова жизнь. Таковы национальные традиции. Вот тебе мяч. Вот тебе направление. А я оставляю тебя, потому, как спешу присоединиться к отбивающим. Последние пожелания есть?

— Есть?

Я даже не знаю, что меня дернуло это сказать. Наитие какое-то. Или голос свыше.

— Давай быстренько, а то народ волноваться начинает, — попросил распорядитель, любовно поглаживая именную, с гравировками и инкрустацией дубину-кость.

— Хочу кидать своим собственным мячиком. Это возможно?

Главный распорядитель на секунду задумался.

— Возможно. Если таковой имеется.

Такое везенье в жизни бывает только раз.

— А где моя… мм… шапка. Ну, та, которая со мной была.

На лице распорядителя впервые за время нашего знакомства вылезла удивленность. Он почесал щеку, потом затылок.

— Твое право конечно, — покивал он головой, — Но ведь и шансов поменьше.

— А это уже мое дело.

Ничего не сказал распорядитель. Только протиснулся в плотную толпу и вернулся вскоре с Хуаном. И напоследок даже по плечу меня похлопал.

Пока на центральном стадионном табло показывали панораму этого самого стадиона, с воодушевленными лицами участников и переживающих, я быстренько, как мог, объяснил Хуану задачу. А поскольку сам он был также кровно заинтересован в успешном завершении операции по спасению, то быстренько все понял и захлопал всеми своими ресничками. Не дурак, соображает.

Над стадионом проревела сирена, и все мужики в фуфайках заняли игровое положение. Ноги расставлены на ширину плеч, полусогнуты. Туловище прямо. Голова чуть наклонена и повернута в мою сторону. Мосол держится перед собой легко, словно продолжение рук.

Где-то там за частоколом дубинок мелькало тело Кузьмича.

Хуан втянул в себя стебельки глаз, уложил аккуратно шерсть, подтянул грудь, живот и талию и стал похож на аккуратненький такой шарик. Не сказать, чтобы совсем уж маленький, но где-то около того. Как раз для нашего случая.

Ну что ж. Пора и дело делать.

Как бы только это правильней кинуть? Чтобы и Хуана на кости не бросить, и направление к Кузьмичу не нарушить.

— Ребята, вы готовы?

Все ребята дружно кивнули головой, стукнули пару раз маслами по бетону и заняли исходное положение.

— Ну, тогда ловите родимые.

Для надежности подогнем левую ногу, откинемся, насколько позволяет белый круг (чего это там Кузьмич пальцами промеж ног показывает, да за уши свои дергает?), развернемся туловищем и выпустим со всей неуродской силой Хуана в свой первый, несамостоятельный полет.

Ближайшие мужики с уханьем свистнули дубинками, по ходу дела кому-то расквасили нос, а кому-то проломили череп, но по Хуану в первую секунду полета никто не попал. Потому, что он и не думал лететь.

Хуан просто парил в воздухе, чуть выпустив из себя отростки глаз, внимательно просчитывая траекторию полета. Как только он заметил свободное от костей место, он сорвался с места и через мгновение оказался там. А еще через мгновение я заметил его в другом месте. Потом в третьем. И так далее.

Закусив губу до крови, я, с замиранием сердца, смотрел за зигзагообразным, скачкообразным полетом Хуана. Каждое мгновение мне казалось, что вот сейчас, вот сию минуту его накроет лавина ударов. Но когда дубинки, со свистом рассекая воздух, обрушивались на мохнатое тельце, Хуан оказывался в другом месте, старательно выпучивая глазки.

Метр за метром он пробивался к Кузьмичу. И чем ближе он был к принимающему, тем яростней была производимая на него атака. Те, кто промахнулся, стараясь все-таки взять свое, ломанулись поближе к центру событий, и возникла настоящая давка. Кости скрещивались с костями, ломались, крушили все на своем пути. И немало уже было трупов, а еще больше покалеченных и раненых.

Но ничто не могло остановить моего маленького, доблестного Хуанчика. Он появлялся и исчезал словно молния. Еще немного. Еще чуть-чуть. Три метра. Два метра. Вот уже я вижу, как Кузьмич растопырил свои ручонки и глаза, готовясь принять Хуана. Метр. Куча-мала. Давка. Уже никто не может даже и голову задрать, не говоря уже о дубинах. Последний бросок. Мужики бросаются на Хуана, как на амбразуру, грудью. Но уже ничего нельзя поделать. Потому, что Хуан аккуратненько приземляется в распростертые объятия Кузьмича, который обжимает его крепко-крепко, как может, целует, не разбираясь где перед, а где зад, и падает на бетонный пол, закрывая Хуана собственным телом. Все.

Растерянность мужиков длилась всего несколько секунд. Обнаружив, что никому так и не удалось прикоснуться к заветному мячу, все они, как один дружно плюнули на бетон, засунули за пазуху дубинки и, подтянув пояса, дружно двинулись к выходу стадиона.

Ни на меня, ни продолжающего валяться Кузьмича уже никто не обращал внимания. Я быстренько преодолел то расстояние, что разделяло меня от нашего избавителя. Хуана конечно, не Кузьмича же. Все живы и здоровы. Ни вмятин, ни царапины.

Кузьмич, приоткрыв глаза, которые он, наверняка, зажмурил от переизбытка старательности, спросил:

— Мы сделали это?

Мы сделали это, старый дружище. Сделали, да еще как. Всем мужикам на зависть. Теперь бы только они свое слово сдержали. С имуществом. Где это хренов главный распорядитель? А вот он, вспомнил о нас, о чемпионах пятилетки.

Вид у распорядителя был хуже некуда. Фуфайка съехала набок, в руках обломок кости, один глаз подбит, одно ухо отсутствует.

— Отыгрывание закончилось, — сообщил он. Как будто мы сами не догадываемся, — Согласно постановлению Революционного Временного Совета, мы возвращаем вам все ваше имущество строго по описи. На орбиту, согласно этому же постановлению, вас отбуксируют бесплатно, как первых отыгравшихся за всю историю цивилизации. При отбытии вам будут вручены памятные вымпела. Приезжайте к нам еще. Сыграем матч реванш.

От приглашения мы дружно отказались.

На корабле мы быстренько приняли все, как есть, не слишком сверяясь с описью, которую нам постоянно подсовывали под нос. И так было видно, что ребята, надо отдать им должное, практически ничего не позаимствовали. Так, если, по мелочам. Бронзовые таблички с дверей, сами двери, Кузьмичевские сухари и Кузьмичевскую спальную корзинку с центрального обзорного.

Все нормально ребята. Мы и так опаздываем. Буксируйте нас поскорее, не обращая внимания на некоторые неточности в описи. С кем не бывает.

Уже в открытом пространстве Волк пришел в себя, шепотом поинтересовался все ли в порядке и, узнав, что все, окончательно загрузил все свои системы.

Некоторое время ушло на разбор полетов. Кузьмич гневно обличал Корабль в несостоятельности и недееспособности. Его вопросы о неиссякаемой огневой мощи и супер мощнейших силовых установках повис в воздухе. Волк молчал и также молча проглатывал все обвинения в свой адрес. Правда, в самом конце все же, потребовал целых пятнадцать новых звездочек за перенесенный психологический стресс. Я сразу же разрешил. Но в бортовом журнале сделал тайную отметину. Цифру пятнадцать обвел тремя жирными кругами. Потом что-нибудь придумаем.

Молчал Волк вплоть до развилки. Видать его заело, что все события минувших дней прошли без его непосредственного участия, и едва мы остановились для последних консультаций перед новым направлением, он выступил с пространной речью, в которой говорилось, что он, Вселенский Очень Линейный Корабль испытывает вину за свою беспомощность и готов любой кровью искупить вину. А посему предлагает взять курс туда, где всем было обещано жениться.

— Хоть ржавую ванну. Хоть ржавый рукомойник. Ни от чего не откажусь, лишь бы вы мне снова поверили, — гневно осуждал себя Голос.

Посовещавшись с Кузьмичем, мы решили простить его на первый раз. Все равно нам без корабля, как бы, и делать нечего. А, посему, позабыв все обиды и упреки, я дал команду лечь на новый курс, и занялся тщательной подготовкой своего внешнего вида. Все-таки на женитьбу ехали. Кто его знает, как там все обернется.

Космос плавно ложился под тяговые дюзы Вселенского Очень Линейного Корабля, звезды освещали нам дорогу, редкие, в здешних местах кометы, приветливо махали нам огненными хвостами. Мимо проносились созвездия, целые галактики, которым не было ни числа, ни края. Вру, конечно. И число, и край, безусловно, были. Да только кто их считал, галактики-то? Кому они сердешные нужны? Со своими бы разобраться.

Всего на третий день нашего бешеного полета, когда Корабль выжимал из себя все, что мог, мы прибыли на место.

Волк заглушил двигатели, стряхнул с себя мелкой дрожью космическую пыль и сообщил:

— Прибыли, командир. Дальше некуда. Край света.

Я в это время намазывал зубной пастой магнитные кроссовки. Белое, оно как-то всегда к лицу.

Глянув в центральный обзорный, я недоверчиво поджал губы. На край света окружающая действительность не походила. Звездам не было счета, а бездне глубины.

— И звезды без счета и бездны без дна. Открылась нам бездна, звездами полна, — тут же процитировал я вслух собственные мысли, дабы они были занесены навечно в бортовой журнал. Умные мысли не так то часто приходят мне в голову. А для потомков надо же оставить что-нибудь величественное.

— Хорошо сказал, командир, — Кузьмич как-то саркастически похлопал в ладоши, а валявшийся рядышком с ним Хуан согласно поморгал ресничками. Могли бы и не говорить. Я и сам знаю, что хорошо.

— Где край света, и куда мы прибыли? — поинтересовался я, разглядывая ничем не примечательную наружность.

— Там, — коротко ответил Волк.

Вот и понимай его, как хочешь. Там. Ясно, что не здесь. Может у него, что с настройкой? У Волка, я имею в виду. Ни один нормально функционирующий космический корабль не позволит себе заявить, что во вселенной имеется край света. Дурость какая-то. Ладно, оставим про край на его совести. Меня другое интересует.

— Куда прилетели- то?

— По правому борту, командир, — тут же ответил Волк и для особо одаренных повернулся на пятнадцать градусов вправо, дабы показать, куда мы прибыли.

Таких маленьких планет я с роду не видывал. Да и не бывает таких маленьких планет. По всем законам гравитации и миронауки не положено.

— Это что, кусок астероида?

— Это самая что ни наесть планета, — уверенно сказал Волк, — Я сначала сам обалдел, но все проверил раза три. Планета, как есть. Атмосфера там, водичка есть, растительность. Да и биологические объекты имеются.

В пространстве болтался огрызок космической материи шарообразной формы, диаметром в пятьдесят стандартных метров. Четырехметровый слой атмосферы, вот вам крест галактический, окружал малютку. На полюсах, как и положено, по нашлепке льда. Словно детишки снеговика слепили, а он по причине теплой погоды раскис. По экватору тек ручей, который можно было бы во вселенских масштабах назвать рекой. На планете также присутствовали четко выраженные пустыни, лесостепь, джунгли и тундра.

Вот как раз посередине этой самой тундры виднелся дом. Вернее, дом не дом, а строение необычной формы имелось. А размером дом был самый обычный. Как раз мне впору.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — я тщательно протер кулаками глаза, — Кто еще видит то, что вижу я?

Я оглянулся на Кузьмича. Он определенно видел тоже самое. Весь его вид выражал крайнюю подозрительность и недоверие к маленькой планете.

— Замануха это, — выложил бабочек, — Причем весьма мелкая замануха.

Что такое "замануха" я догадался. А вот слово "мелкая" меня встревожило. Ведь это что получается? Нам тут обещали невест (пусть даже некоторые из нас имеют некоторые условности). А тут? Даже по скромным подсчетам, в хибаре больше трех человек не поместится. А Кузьмич? Он ведь больше нас мечтает. А Волк? Что-то я не наблюдаю тут ржавых ванн.

— Командир, — подал голос Волк, — Я тут спущусь пониже? Прям так и прыгнешь. Невысоко. Садиться-то нельзя. Сам понимаешь.

Я понимал. Во Вселенском Очень Линейном черт знает сколько тонн. Да и тяга у него, вмиг атмосферу сдует. А то, что посмотреть на планету поближе нужно, в этом я не сомневался. Зря, что ли, летели?

Признаться честно, в глубине души у меня теплилась мысль, что вот, прилетим мы в это место. Предложат мне в невесты простую русскую женщину. Полюбим мы друг друга с первого взгляда, и не надо мне будет мотаться за куколкой.

Хотя… Как там ей, куколке, сейчас приходится. А ведь надеется на меня, небось? Ждет. Все глазоньки проплакала, ожидаючи. Эх, лирика, лирика. Все бы им женщинам слезы по нам, мужчинам лить. Как не надоест?

— Расчетная высота установлена, — Волк, пока я тут думу думал, совершил ряд маневров. С пользой для нас и с полной безопасностью для расположенного под нами странного миниатюрного мира, — Активности на поверхности не наблюдается. Разве что чуть повысилась ветреность, да речка из берегов вылезла. Это мы на нее так действуем.

Это ничего. Это пройдет.

Я посмотрел в иллюминатор выходного шлюза.

Высоко, черт. Четыре метра, считай. Хорошо, хоть на мох. Все мягче.

— Ты главное воздуха побольше набери, да глаза не открывай, — посоветовал Кузьмич, который, пока я пялился на поверхность, тщательно проверял мое снаряжение, — Да и нос прикрой на всякий случай. Отморозишь.

Я послушно защемил нос пальцами. Набрал воздуха и дернул головой.

Кузьмич понимающе кивнул в ответ, дернул за рычаг.

Дверь переходной камеры с шипением захлопнулась, а выходной с таким же шипением распахнулась. Не долго думая, я сиганул вниз. Медлить нельзя. Нос носом, а уши тоже беречь надо.

Приземление прошло более чем удачно. Правда, как я и предполагал, в стратосфере немного прихватило уши, а в верхних слоях атмосферы в меня врезалась какая-то глупая птица. Чуть глаз не выколола клювом своим. Но мох тундры был мягок и упруг. Словно… С чем бы его сравнить? Мох. Ну да ладно. Обойдется.

Я задрал голову и помахал приветливо кораблю. Но потом подумал и махнул ему в сторону. Вали отсюда, небо не загораживай.

Волк согласно моргнул габаритами, Кузьмич на расстоянии пожал мне руку, и корабль величественно отвалил, красиво мерцая в ионосфере планеты. Встал на стоянку метрах в трехстах от орбиты и затих. Наверняка подсматривает и контролирует каждый мой шаг.

Я вобрал в себя носом свежий воздух тундры, скосил глаза на расположившийся в паре метров от меня экваториальный пояс, заросший лианами и парочкой эвкалиптов, и подумал. Все-таки воздух Родины лучше. Не по мне все эти пустыни и джунгли.

Остроконечная хижина располагалась метрах в десяти от меня. Вход с обратной стороны. Что ж. Нанесем вежливый визит. Интересно, а не разбудил ли их Волк своим шумом? Вынув из ушей бируши и, не заметив никакой враждебной деятельности со стороны хижины, я понял, что Волк все проделал на высшем уровне.

До хижины я пошел в окружную, держась от него на безопасном расстоянии. Миновав болотистую местность с тучей комаров, количеством в восемь…семь… три… Всё, занесены в местную красную книгу. Потом дорога прошла по чернозему, глинозему, пескозему и, по какой-то местной фудзияме, с симпатичным кусочком снега на макушке.

Я собрал этот снег, слепил снежок и осторожно кинул его в дверь хижины. Пока снежок летел, и пока обитатели хижины открывали двери, я быстренько осмотрелся. Главное не навредить местной флоре и фауне. А то потом…

Из хижины донеслось надсадное кашлянье.

Расценив это, как достаточно миролюбивое приглашение войти, я двинулся, прямиком через обширный лесной массив из трех сосен, через пару метров степного ковыля, к хижине.

— Тук, тук, тук, — стучать было не по чему, одна кожа натянутая, и я сымитировал стук посредством голоса.

— Кто там, — раздался из глубины хижины старческий надтреснутый голос.

— Это я, — ответил я, — Крас… тьфу ты, Константин Сергеев. Земное содружество, галактика такая-то, созвездие такое-то.

В хижине с минуту раздумывали, потом, видимо, решили, что я безопасен, и ответили.

— Там справа от входа веревка висит. Дерни за нее. Только не сильно дергай!

Поздно. У меня, как у профессионального охотника за бабочками мгновенная реакция. Сказали за веревку дернуть, я дернул. В результате в руках оказался оторванный с корнем грязно серый кусок с мохнатым распушением на конце. Я повертел веревку, а может и не веревку вовсе, перед глазами, затем осторожно закинул ее от греха подальше в тундру.

Потом подковырнул ножом кожу дверей, там что-то затрещало, крякнуло, и я ввалился внутрь хижины.

— Здрасте — поздоровался я, аккуратно прикрывая за собой вход.

— Здравствуй, коль не шутишь.

Свесив с широкой двуспальной кровати босые ноги, в белой ночнушке, сидел приятной наружности старичок и внимательно разглядывал меня в бинокль. Рассмотрев все, что его интересовало, он достал из-под подушки черную коробочку и стал чуть слышно в нее говорить:

— Человек. Назвался Константином. По фамилии Сергеев. Утверждает, что с Земли. Лицо наглое и хитрое. Порядковый номер такой-то. Конец записи.

Старик засунул коробочку обратно под подушку, нащупал ногами тапки, спрыгнул с кровати, покряхтел, кутаясь в махровый халат. Потом прошамкал в дальней угол хижины и, покрутив ручку старого и странного аппарата, (я такой же на Бабяге в лифте видел) поставил на черный блин штуковину. Из угла хижины полилась медленная, весьма симпатичная музыка. Скрипки, тромбоны и все такое прочее.

— Садись, путник, — старик прошел к дубовому столу, сел в скрипучее кресло и пододвинул к себе толстую замасляную книгу. Таких толстых я никогда раньше не видел. ПаПА обычно из раскопок только тощие привозит. Иногда с картинками.

— Ага, — поблагодарил я за приглашение и уселся на пол перед столом. Из мебели кроме вышеназванной двуспальной кровати, стола и стариковского в хижине больше ничего не имелось.

— Цель визита? — спросил старик, разглядывая конец гусиного пера.

— Чего? — не понял я.

Дед отвел перо в сторону, внимательно взглянул на меня и почесал под бородой.

— Цель визита, спрашиваю. Пообщаться, познакомится, пожениться. А может так, по баловству ненадолго. Женсчину, мунсчину, а может что другое? С вредными привычками или без. Как насчет из мест лишения?

— Нам бы пожениться, — скромно улыбнулся я. А у самого в сердце стучит. Ведь какой выбор старик предлагает.

Дед захлопнул книгу и аккуратно отложил ее на край стола.

— По объявлению, что ли? — поинтересовался он, сморкаясь в широкий желтый платок.

Я вспомнил объявление на трехпутье и кивнул. По объявлению.

— Если жениться, да по объявлению, да еще и с женсчиной… — он вопросительно посмотрел мне в глаза.

— С женщиной, с женщиной, — хорошо, старик, что конечную цель обозначил.

— С женсчиной, — отчетливо подчеркнул дед, — Тогда только одна кандидатура имеется.

Дел открыл ящик стола и стал разгребать имеющийся там мусор.

— Зовут совсем даже неплохо. Василиса Премудрая. Фамилия такая. Премудрая. У тебя, путник, тож не сахар. Давно уже на картотеке у меня. Засиделась бабонька. Ага. Вот. Взгляни-ка на фотохграфию.

Дед протянул через стол прямоугольник.

С пожелтевшего листка размером девять на двенадцать (глаз-алмаз) на меня взирала плоская (изображение такое) Василиса по фамилии Премудрая.

И ничего даже такая. Щеки красные, намазанные. Брови черные намазанные. Губы алые намазанные. Волосы черные, намазанные. Нос… Нет, нос вполне нормальный. С прыщиком, правда, небольшим на кончике. На голове толи устройство передающее, а может и принимающее. Толи аппарат для обучения неизвестной мне конструкции. А так… Отмыть если, то вроде бы и симпатичная.

— Нечего деваха? — дед перегнулся через стол, и сам любовался Премудрой, — Тридцать три языка знает, участок дачный в Карбоне. Повезет кому-то?

— Ничего, — согласился я, — А с головой как? Все дома?

Старик пару мгновений, стандартных конечно, смотрел на меня непонимающими глазами, потом лицо его посветлело и он хлопнул себя ладонью по лбу.

— Дома?! Дома все в порядке. Полна чаша. И золотишко. И парча. И немного кумача.

Я решил поправить деда.

— Премудрая только фамилия, или суть души?

На этот раз дед сообразил быстрее.

— Умна! Тут ничего не скажешь. Умна и работяща. Хочешь, любое животное взбесившееся на бегу остановит. А хочешь, в любую агрессивную среду за тобой пойдет. Так берешь, али как?

Второе-то мне без надобности, а вот то, как она с животными умеет, это пригодится. Я уже представил, как мы вдвоем с этой самой Премудрой бабочек на пару загоняем.

— Взять то недолго, — покивал я головой, вспомнив дотошность паПА в деле женитьбы, — Но надо бы и в живую переговорить. А то ведь на бумажке всякое можно представить. Может у нее ноги кривые, или к насекомым отвращение имеет. Где посмотреть-то?

Я поворочал по сторонам головой, но не обнаружил даже никакого намека на присутствие в хижине Василисы по фамилии Премудрая.

— Так она, вроде, того… — почесал дед затылок, — Вроде как на твоей Земле и проживала. Так и в данных своих анкетных записывала. На нее спрос знаешь, какой раньше был? И королевичи, и царевичи. И всякая дрянь подзаборная.

— Что значит, раньше? — осторожно поинтересовался я.

Скорее всего, дед понял, что сболтнул лишнее и захлопнул рол рукой. Потом начал что-то мычать, оправдываться.

А я перевернул листок с Василисой плоской. На обратной стороне виднелась надпись, полу выцветавшая, полу стертая, но еще вполне различимая. "На долгую вечную память любимому Ванюхе. Век тебя я не забуду, не забудь и ты меня. Твоя кысулечка". Под подписью стояла дата.

Я поднял глаза на старика. Он сосредоточенно ковырялся в столе, бормоча себе под нос нечто неразумное и непонятное.

— Сколько же ей сейчас лет-то?

Вопрос пришлось повторять трижды. В третий раз с применением силы.

— Да почитай третью тысячу разменяла, — ответил таки старик, поправляя махровый халат, — Но ты, путник, не сомневайся. Она еще очень даже нечего. Если жива, конечно, сердечная.

— То есть нельзя исключать, что она…

— Исключать, молодой человек… — дед задрал к потолку указательный палец, — … В наше тяжелое время ничего нельзя. Все. Некогда мне тут с тобой лясы точить. Или берешь, или нет.

— Значит, можно и не брать? — это я так, на всякий случай поинтересовался. Я ж не враг себе на такой археологии жениться. Лучше за куколкой попутешествую. И себе польза и мир посмотрю.

— Можно и не брать, — дед, показалось, даже с облегчением воспринял мое нежелание осуществить связь с гражданкой Василисой по фамилии Премудрая, — На все воля заказчика. Покупатель, как говорится, всегда прав.

Вот и хорошо. Вот и ладненько.

— А как же надпись там, — я неопределенно показал рукой направление, — Мол, если сюда полечу, так женатым быть. Обязательно, причем.

— Рекламная компания, — пояснил старик, вылезая из-за стола и протягивая мне морщинистую ладонь. Мол, закончена беседа и расходимся домой. Кстати, мог бы угостить чем. Жмот сводный.

Я протянул ему навстречу руку, но пожать стариковскую не успел. Снаружи раздался оглушительный взрыв, и хижина затряслась мелко возбужденная.

— Это мои, — пояснил я испуганному деду, — Беспокоятся за меня. Кстати, — вспомнил я, — У меня там еще двое желающих жениться имеется. Не поможешь.

Дед, было, замотал головой, но второй взрыв сделал его сговорчивей. Он мелко закивал седой головой, соглашаясь на все наши требования.

Свежий воздух после хором старика показался мне пьянящим, и как-то, даже свободным. Вот что значит остаться еще хоть ненадолго холостяком.

Старик пихнулся мне в поясницу, и я посторонился, пропуская его. Должен же он очередных женихов разглядеть.

— Это Вселенский Очень Линейный. А там, в иллюминаторе Кузьмич. Вот для этих двоих ничего нет у тебя?

Но старик меня не слушал. Широко раскрытыми глазами он взирал на две огромные воронки, которые еще дымились на месте большой плоской возвышенности и малого горного хребта. А у ног его валялась та самая птица, которая чуть не сбила меня при приземлении.

Потом старик долго ругался. Очень долго. Я не перебивал. Виноват был, потому и не перебивал. Зато узнал много интересного. Оказывается, птица эта была единственным живым существом на планете. Кроме деда конечно.

— И теперь у маня, басурмане, живности совсем не осталось, — орал дед, паля из двустволки по неловко застывшему в стратосфере Волку, — Одни насекомые мои любимые. Комарики болотные.

Я молча почесал шею, где оставил свой след последний из комариков болотных. Неприятно как-то все вышло. Не по-людски.

Старик устал. Сел на травку, подпер руками голову и стал молча и пристально смотреть вдаль. Ровно на двадцать пять метров до горизонта.

— Значит, для них ничего нет? — осторожно поинтересовался я, касаясь плеча старика.

— Я не извращенец, — буркнул дед.

Вот и ладно. Даже и хорошо. А то еще неизвестно, как бы смотрелся на общем плане Волк с приваренной к нему ванной. Чугунной, или ржавой. Без разницы. Да и к Кузьмичу я попривык. К неженатому и свободному.

— Ты, бать, сильно-то не расстраивайся, — я присел рядом со стариком, — Вселенная дала, вселенная и взяла.

— Да я и не слишком, — грустно ответил дед, — Ямки то закапаю, привык после метеоритов залетных. С птицей тоже ничего страшного. Надоела она мне. И спать мешала, и все норовила на голову нагадить. Кукукать совсем разучилась. Никчемная, в общем-то, птица. Комары, говоришь, тоже? А вот комариков жалко.

— Комары не мамонты. Расплодятся снова.

— Думаешь? — старик недоверчиво обернулся.

— Точно, — а хрен их знает? Но успокоить надо. Все ж дед.

Мы посидели немного молча. Не разговаривая. Посмотрели на небо. Полюбовались кораблем. Просто так посидели.

— А что бать, — прервал я молчание, — Третья-то дорога про что? Смерть там обещают. Или тоже рекламная компания.

Старик нахмурился. Вздохнул глубоко. Кашлянул. Сказал: — "Мда".

— Разговор, значит, серьезный. А если серьезный, то, стало быть, и долгий. А коль долгий, то называй меня, как положено.

— Дедушкой, что ли?

— Дедушки, это у вас там… А я принц. Так что, попрошу на "вы".

Настала очередь мне покашлять. От недоверия, конечно.

— Не веришь? — дед довольно пригладил на голове остатки волос, — А сам посуди. Планета, хоть и маленькая, но моя?! Согласен?

— Раз один вы здесь, то от этого никуда не деться, — согласился я.

— А раз моя, то и имею я полное право величать себя так, как захочу? Хочу принцем, буду принцем. А ты, стало быть, летчик?

— Космолетчик. Так вернее. А если уж быть более точным, то я охотник. За бабочками охотник.

— Да!? — удивился дед, — То-то я смотрю. Поначалу то думал, что ты ас, а ты вон кто!.

— Я хоть и охотник за бабочками, но не намерен терпеть в свой адрес…

— Да шучу я. Шутка такая, — старик похлопал меня по плечу, — Так ты что ж, надумал по третьей, центральной дорожке полететь? Ну и дурак. Хоть и охотник. Я, конечно, советовать тебе молодому да развитому не могу. Годы не те, чтобы советовать. А то б взял бы, да по мягкому месту…

Ну, старик дает. То по Волку что есть мочи палит, то проповеди читает.

— Гиблые там места. Гиблые. На моем веку сколько молодцев добрых там сгинули. Ко мне залетят, побеседуют про то, про се, а потом все туда. Романтика, говорили. Песня зовет. Душа. А души-то и лишись посредством своей романтики. И ты туда же.

Старик задумался. Я тоже молчал. Люди старые знают, что говорят. Может, и зря мы туда планируем. На кой черт? А куколку другим путем сыщем.

— Ладно, — неожиданно старик резко вскочил на ноги, испугал меня даже, — Помогу я тебе, добрый молодец. А вот просто так помогу. Хоть добра ты мне и не сделал, а даже, во общем зачете, и наоборот, но помогу. Никому не помогал, но знать пора пришла. Потому, как чую, что не просто так ты по миру шастаешь. Есть в тебе вот такая загогулинка какая-то крепкая. Зацепная. Вот смотри. Да запоминай. Во второй раз счастьем не одарю.

Дед схватил меня за руку и потащил в сторону от хижины. Метра через три, пройдя сосновый бор количеством "штуки две", да миновав речку в локоть шириной, вышли в пустыню.

Там старик разровнял ее, разгреб по краям для площади и стал пальцем рисовать на песке рисунок:

— Знаешь, что это? — радостно заглядывая мне в глаза, спросил он.

Я немного пошмыгал носом, походил вокруг рисунка

— У меня всего два варианта, — я был очень сообразительным охотником за бабочками, — Это, или шляпа бабская, или слон в шланге резиновом.

— Сам ты шляпа, — заорал дед, — Карта это. Секретная карта.

— А похожа на шляпу, — не сдавался я.

Старик сгоряча плюнул.

— Слушай, и не перебивай. Из пункта А в пункт В, ведет трасса. Та самая, о которой ты говоришь. Можно лететь по этому маршруту, — палец старика уткнулся в прямую линию, — Но вот здесь, — палец замер на середине основания шляпы, — Здесь смерть конкретная. Даже не спрашивай. Знать не знаю. Некому об этом рассказывать. Нет счастливчиков. А вот про эту дорожку секретную, знают немногие. Теперь и ты, в том числе. Она хоть и подлиннее будет, но безопаснее. Как двинешься от указателя, через два световых направо резко поворачивай. Не беда, что без разметки. Зато жив останешься. А сюда, парень, даже и думать не смей. Или молодость свою погубишь. Сгинешь без славы. Усек.

Усек. Я ж не совсем.

— А уж в точке конечной, Б точке, места людные, живые. Там уж спокойнее. Хотя, по правде сказать и там, черт знает что творится, но уже не так сердито.

Дед осмотрелся по сторонам и старательно стер секретную карту, встал, отряхнул от песка руки.

— А теперь пора тебе. У меня работы по вашей милости полным полно. Не переделать. Лети, соколик. Да помни науку стариковскую. Лучше по кривой с мордой красной, чем прямо с мертвой. Да не маши руками. Пусть твой дерибабель на месте висит. И так полпланеты испоганил. Лесенку за домом возьми. Как раз впору будет. Да отлетайте поосторожнее. Мне только муссонов летних не хватает с тайфунами.

Уже карабкаясь по лестнице, я обернулся к старику:

— Спасибо тебе дед за все. И не держи обиды на нас. Не со зла ведь.

— Да ладно, — усмехнулся старик, показывая ровные белые зубы, — Я хоть от скуки развлекся.

— А карта все равно на шляпу похожа.

Дед снова улыбнулся и помахал рукой.

Уже отлетая от крошечной планеты, я посмотрел вниз, и увидел, как старик остервенело, размашисто швыряя лопатой землю в воронки, что-то говорит, энергично шевеля губами. Наверняка ведь нас вспоминает. Благодарит, наверное. Ведь если бы не мы, что за жизнь у него была? Скучная и однообразная.

— Курс на распутье, — гаркнул я, — Тяга на полную, включить автопилот. Всем собраться в кают-компании для прослушивания последних новостей.

Дело было, в общем-то, ясное и без особых вопросов. Имелся маршрут, пользующийся дурной славой. Существовала также вторая, более мирная дорога. После выпавших на нашу долю злоключений лишний раз рисковать не очень-то и хотелось. Так что команда, включая и молчаливого Хуана, единогласно проголосовала за более длинный путь. А раз Хуан, главный наш проводник, согласен, то все сомнения в сторону.

Неприятности начались практически после распутья. Ровный и величественный полет Вселенского Очень Линейного Корабля через два световых превратился в самый настоящий кошмар. Необъяснимые с точки зрения материи и времени провалы в пространстве, интенсивный звездный ветер, сдувающий с намеченного маршрута. Какие то мелкие, невидимые Волком метеориты, барабанящие по обшивке и центральному обзорному. Пару раз навстречу проносились странные, не отвечающие на запросы черные трейлеролеты без опознавательных знаков и, вообще, без габаритных огней. Все это навевало неприятные мысли. И даже где-то чувство близкой опасности. Да и правду сказать, когда я, облачившись в скафандр, на часовой стоянке вылез в открытый космос, чтобы поправить правую фиксирующую камеру, сдвинутую шальным метеоритом, мне показалось, что услышал я, как где-то за спиной, завыли душераздирающим воем неведомые существа.

— Плохие места, — Кузьмич был настроения плохого и говорил хрипло, словно чувствовал что-то. Он всегда говорит хрипло перед неприятностями. Уж я то знаю.

— Нехорошие, — согласился с ним Волк, отправляя снятый мной скафандр на склад для дальнейшей обработки, — В году неважно каком, давно это было, попал я в подобное место. Трасса тоже не в душу была. Я там еще ржавую лихорадку подхватил. Насилу за пятьдесят лет оклемался. Командир, до отворота минут двадцать осталось. Я не буду напрягаться, а то проскочим впопыхах.

Я согласно кивнул. Проскакивать отворот мне тоже не хотелось. В бытность свою охотником за бабочками я научился распознавать время опасности. Точно знал, что вот сейчас, например, меня захотят попробовать на вкус. А вот здесь, например, могут опрыскать газом ядовитым. А если знаешь, вернее, чувствуешь, какая впереди опасность, то всегда можно принять меры. А вот сейчас я ничего не чувствую. Вернее не так. Я чувствую, что что-то там впереди есть. А вот что, никак не могу понять.

Конечно, можно дать команду и повернуть корабль обратно. Можно, конечно, сделав бешеный круг лет эдак в сто обогнуть этот нехороший участок вселенной. Но нужно ли это делать? Вот вопрос. И команда неправильно поймет. Смалодушничал командир? Да и я сам уважение к себе могу потерять. Где это видано, что бы профессиональный охотник за бабочками не с того ни с чего поворачивал обратно? Мало ли какие предчувствия. Смешно.

— Приближаемся к точке отворота. Состояние среды в норме. Видимость три тысячи световых. Радиационное поле в пределах нормы. Но эта ерунда впереди определенно чья-то глупая шутка. Взглянул бы, командир.

А я и так уже вглядываюсь.

Основной маршрут, обозначенный через каждые сто световых радиационными маяками, внезапно обрывался. И на этом самом обрыве висела в пространстве прямоугольная штука, вращающаяся по часовой стрелке. На каждой плоскости этой штуки была нарисована неумелыми руками стрелка, а сверху нее также коряво было выведено — "Объезд".

— Во! И знаки пошли. Или у меня в объективах мерещится.

С объективами у Волка было все в порядке. И он не ошибался. Справа от нас пролетел мимо буек с сияющей табличкой "Земляные работы". Потом пошли знаки ограничения скорости. "60" "40" "20".

— Снизить скорость до двадцати световых.

— Уже сделано, командир. Даже до пятнадцати на всякий случай скинул.

Это Волк правильно поступил. Пятнадцать оно даже как-то вернее. Особенно, если учесть, что вся эта ерунда в космосе просто бред свихнувшегося космонавта. Ну не бывает такого в открытом космосе. Я понимаю еще в мегаполисах, на космодромах. Но здесь…

— Идти самым малым до впередистоящего знака "объезд" и остановится от него в минимальной близости, — я еще не знал, что за план рождается у меня в голове, но свои слова воспринял совершенно спокойно. Если мозги предлагают что-то необычное, значит так и нужно делать.

Корабль скинул скорость до абсолютно смешной. "Смешной скоростью называют скорость космического корабля, при которой скорость идущего по кораблю пилота больше, чем скорость корабля относительно наружного объекта". Это определение я вычитал в библиотеке паПА в толстом справочнике начинающего космолетчика. Кстати, там был еще один интересный пунктик, как раз для нашего случая. А гласил этот пунктик о том, что если имеется перед носом нечто необычное, то нужно это нечто обязательно пощупать, понюхать и желательно запротоколировать.

— Нулевая скорость. Глушу двигатели.

Вселенский Очень Линейный неторопливо свел тягу на абсолютный ноль, но большой генератор не выключил. Умен. Если что произойдет, можно за десять стандартных минут разкочегарить установки и смыться на сверх световой без всяких проволочек.

— Я выхожу, — сообщил я команде приятную новость и направился к грузовому отсеку облачаться в скафандр.

Кузьмич вопросительно задрал брови, но промолчал. Он в последнее время стал слишком много молчать. После того, как я сообщил ему, что невесты для него на крошечной планете не имеется, он слегка приуныл. Все надеется, что когда-нибудь встретит во вселенной родственный себе экземпляр. Желательно женского полу.

Кто-то может спросить меня, зачем я полез в открытый? Для чего? Я отвечу. Мне не нравился звездный небосклон. Нет, на первый взгляд он был идеален. Сотня, другая неизвестных мне созвездий, винный путь, соединяющий несколько далеких галактик. Все, как и положено. Но вот что я скажу. Сердце охотника за бабочками чувствовало во всем этом фальшь. Как еще объяснить? Звезды, которые я видел перед собой, были… ненастоящими, что ли. Неживыми.

Это только новичок, впервые посетивший вселенную, распахнет свою глупую пасть на звезды, и будет вздыхать, умиленный красотой невероятной. А настоящий специалист со стажем скажет, что вон та звезда уже тысячу лет как мертва. А вон тот огонек мерцающий всего лишь обманка. Игра пространства воображаемая.

Здесь было примерно тоже самое. Вроде все на своем месте, а все неправильно. Ни одной живой звезды. И это меня слегка смущало.

Прихватив с собой ящик с инструментами, я покинул Вселенский Очень Линейный и попросил прикрыть меня огнем, если что. Волк, правда, в последний момент вспомнил, что есть у него робот исследовательский, но было уже поздно. Все самому приходится делать. Все самому.

Вертящийся знак "объезд" ничего существенного для изучения не представлял. Так, тумба вертящаяся. Большая, зараза, правда. Но так, ничего необычного. Внутри ядерный двигатель, сварное железо, местами пробитое насквозь. Хлам.

Я повертелся пару минут вокруг знака, потом понял, что сердце зовет меня дальше, к неживому звездному полотну. Интересно, кстати, почему знак этот поставили? Что за напасть случилась на трассе? Или совесть заиграла у тех, кто смерти любопытным обещал?

Пока ответов нет. Но есть весьма интересное наблюдение. Чем дальше отлетаю от "объезда" и от Корабля, тем неестественные становятся звезды. И горят они слишком ярко. И вид у них…

Седьмое чувство охотника заставило меня протянуть вперед руку. Вселенная была твердой и чуть упругой.

Кажется, я закричал. И даже врубил на полную мощность заплечные ускорители, чтобы рвануть с проклятого места. Но не смог. Передо мной было нечто, что не в силах был объяснить мой свихнувшийся мозг. Передо мной была твердая вселенная.

С корабля сыпались тревожные вопросы о моем состоянии, здоровье и последней воле. Кузьмич даже поинтересовался, упомянул ли я его в своем завещании, если таковое имеется. Я отключил связь. Не до этого.

Второе прикосновение прошло без криков и лишней истерики. Сердце, конечно, продолжало стучать как бешенное, но первое волнение исчезло. Пришел черед любопытству.

Я постучал по лампочке-звезде. Она немного подумала и лопнула яркой вспышкой.

Ну и дела. Простой охотник за бабочками взорвал звезду. Не поверят, кому расскажу.

Устроившись поудобнее, я открутил перегоревшую звезду. Самая обычная кристаллическая лампочка с ионным цоколем. Мда.

Отцепив от пояса резак, я, недолго размусоливая (лимит кислорода в баллонах еще никто не отменял) принялся проделывать во вселенной отверстие. Пять стандартных минут и готово. Я облизал обсохшие губы, пожалел, что нельзя смахнуть пот со лба и высунул голову в отверстие, прорезанное в поверхности лживой вселенной.

Далеко, далеко внизу, в молочной белизне болтался здоровенный рыбий хвост.

Я убрал голову из дырки, раскрыл инструментальный ящик, неторопливо достал разводной ключ, и со всего маху опустил его на голову. Стекло покрылось трещинами, но выдержало, а голова стала ясной, ясной.

Теперь оценим все трезвыми глазами. И мозгами, соответственно. Я вновь засунул голову во вселенную.

Рыбий хвост находился на своем месте, чуть подергиваясь и подрагивая.

Я включил передатчик и уловил последние слова Кузьмича, обращенные к Волку:

— … Отъели голову, сволочи. Мочи их прямой наводкой.

— Отставить прямую наводку, — не хватало получить заряд дробью в заднюю часть скафандра, — Я возвращаюсь. Готовьтесь немедленно покинуть эту зону.

Через пять стандартных минут я уже был на корабле. Пока Волк, следуя полученной ранее команде, разворачивался на объездную, я стаскивал скафандр и слушал причитания Кузьмича. По его словам, он страшно перепугался, когда увидел, как у меня пропала голова. Причем целых два раза. На его, и Волка, вопрос, что же произошло, я промолчал.

Имел ли я право говорить им, что видел? Имел ли я право разрушать многовековые истины мироздания? Да и поверили бы они мне? Не знаю. Скорее всего, нет. Да и я, уже будучи на корабле, с трудом верил в то, что видел.

Древние ошибались совсем немного. Не Земля покоилась на трех китах. Вся вселенная. И всего на одной рыбине.

— С тобой все в порядке? — Кузьмич обеспокоено порхал перед моим носом и тревожно заглядывал в глаза.

Я через силу улыбнулся.

— Сто процентов. Голова немного… Ну ладно. Займемся делами. Мы уже на объездной?

Кузьмич прервал меня вопросом:

— А если все нормально, то зачем же мы бежим, словно ты увидел конец света.

Бабочек даже не подозревал, на сколько его слова были близки к истине. Я не ответил.

Следующие два дня пути я валялся в кровати, отвернувшись к стенке, и думал о том, что видел. Кузьмич и Волк не беспокоили меня. После того, как я послал их подальше с многочисленными вопросами, они поняли, что я, как командир, имею право на уединение и небольшой отдых. Исключение я сделал только Хуану. Его молчаливое присутствие мгновенно успокаивало меня, когда я просыпался после коротких, кошмарных провалов.

Снилась мне гигантская рыба, которая от старости лет решила помереть, бросив на произвол судьбы то, что несла на себе неисчислимое множество времени. И бедная вселенная, лишенная опоры рассыпается на мелкие кусочки. И один из этих кусочков я сам.

По истечении третьих суток, когда я только валялся без сна, раздалась тревожная сирена, заставившая меня от неожиданности свалиться с кровати. Я больно стукнулся головой о пол, а сверху, в завершение, свалился Хуан.

— Я не разбудил вас, командир? — вкрадчиво поинтересовался Голос, — Извините. Согласен, что я порядочная сволочь, но тут, кажется, начинают появляться новые неприятности.

После того, как я узнал о самой большой неприятности, которая может произойти со всей вселенной, все другие представлялись мне пустячными мелочами. Но, тем не менее, засунув Хуана за пазуху, я поплелся в командирскую рубку. Жизнь то она продолжается.

Вселенский Очень Линейный стоял без движения. Кузьмич прилип к центральному обзорному и тихо ругался на восьми языках.

— Что у вас? — я уселся на свое место, поправил голографию куколки в лучшие дни ее существования и только после этого взглянул за центральный обзорный.

Ответил Волк.

— Дальше я не полечу.

Странно, даже Кузьмич не возмутился. Стоит себе тихонько и любуется на окрестности.

Что там у нас? А-а! Вот тебе и объездная дорога. Наврал старик про безопасность.

За центральным обзорным открывалась панорама зыбучих дыр.

Зыбучая дыра, это тоже, что черная дыра, только в больших количествах. Одна такая дырка еще нечего. Встречаются в космосе, не без этого. Но вот когда такие дырки собираются в кучи, то тут пора играть отходную. Тысячи, а может миллионы черных дыр, через которые не способен пролететь ни один из самых современных кораблей. Координатная система в таких зыбучих дырах не действует, даже обыкновенный компас, и тот отказывается работать. Только сунься, засосет в дырку и поминай, как звали.

Среди ученых, кстати, до сих пор нет единой точки зрения на сущность черных дыр. Одни утверждают, что это звезды, притягивающие к себе даже свет. Другие, что провалы в пространстве и времени, откуда нет возврата. Третьи… Да мало ли чего говорят ученые. Одно ясно, Волку дальше нельзя.

— Приехали, — Кузьмич отлип от центрального обзорного, — Завел нас Хуан. Хуже, чем в минное поле завел.

Далее Кузьмич неожиданно вспомнил хозяйку планеты Бабяга. Нехорошими словами. Потом досталось Волку, за его "идиотизм". Под конец Кузьмич прошелся по моей персоне, упомянув, по чьей милости мы мотаемся по черно свету, позабыв про блага цивилизации.

— И сидел бы я сейчас в оранжерее. Да за бабочками присматривал, — на глазах Кузьмича проступили слезы.

В космосе такое бывает. Нервный срыв. От безысходности. От пустоты. От вечного мерцания далеких звезд. И способ избавить заболевшего от срыва только один. Плюнуть на него и не обращать никакого внимания.

Что я и сделал. Отвернувшись демонстративно от готового разрыдаться Кузьмича, я посмотрел в один из объективов Волка.

— Возвращаемся что ли?

Волк закряхтел.

Уж кому-кому, а мне понятно его настроение. Быть вселенским Очень Линейным Кораблем и застопорится перед какими-то черными дырами. Вот вам и непобедимый, все проходимый.

— Пару километров световых пролечу, а дальше все. Кранты мне, — вздохнул Волк и признал собственную беспомощность, — Не приспособлен я для такого болота. Если бы хоть метки стояли, а так… Трясина, она и есть трясина.

А победа была так близка.

В полной тишине, даже Кузьмич перестал сопли подбирать, я обгрыз ногти на правой руке. И только тогда принял решение.

— Возвращаемся на Землю.

— А как же?… — Кузьмич снова приготовился увлажнить глаза.

— Расскажем правду, — невесело усмехнулся я, — Да и кто будет обвинять урода, что он не сделал того, что не сделал. Мне не привыкать. Перед паПА только немного стыдно, а так…

— А как же Ляпушка? — чуть слышно прошептал Волк. Вот уж не думал, что именно он задаст этот вопрос. Значит, пришлась и ему куколка по сердцу. Да и кому она не пришлась. Я вон, на что тварь бессердечная, и то, сердце обручем сжимает, как подумаю, что она сейчас у КБ железного мается.

— Разворачиваем, — я твердо стукнул кулаком по панели управления, — Приказы командира не обсуждаются. Да и делать нам больше нечего.

— Ты кулаками по имуществу не стучи, — неожиданно рявкнул Волк, — Добро казенное, не тобой построено. Разворачивайся… Развернуться недолго. Ответь мне, командир, все ли ты сделал как командир в данной ситуации? А?

Я прокрутил в голове последние свои действия.

— Все сделано согласно общему Космическому уставу. Даже с тобой, железяка, посоветовался.

— А ты не психуй, командир. Ой! Ну да ладно, вырвалось. Забыл ты одну вещь важную. Меня Хуан уже минут двадцать достает с просьбой выступить. Аж исходится.

Действительно, я как-то про Хуана и запамятовал. А согласно правилам, писанным и не писанным, каждый должен выразить свое мнение относительно сложившейся ситуации.

— Сейчас я только подсоединюсь. Кузьмич, ты помнишь, где у него разъем. Молодец, с первого раза. Я тут дополнительный синтезатор специально для Хуана приспособил, так что…

— Добрый день, милостивые судари и сударыни, коих я здесь не имею чести видеть.

Мы с Кузьмичем переглянулись. Это конечно прекрасно, что теперь Хуан имеет свой голос на корабле, но слушать этот гнусавый писк каждый день… Не перебор ли?

— Вы совершенно заблуждаетесь, милостивые судари, что я намерен докучать вам своим голосовым присутствием каждый день, — Хуан растопырил все свои отростки и пялился на нас, стыдливо насупившихся, во все гляделки, — Просто сейчас наступил как раз тот момент, когда я просто не могу… просто не имею на то гражданского права промолчать.

Мы с Кузьмичем в один голос заявили, что, мол, ничего, все прекрасно и просто даже здорово и все такое прочее.

— Право же, судари. Не стоит. Я и сам не тешу себя иллюзиями относительно слышимого голоса. Но ближе к делу, милостивые судари. Ближе к делу. Моя бывшая хозяйка приказала служить вам верой и правдой. Что я с удовольствием в данный момент и делаю. У меня имеется несколько нестандартное предложение по существу стоящего здесь вопроса.

— Вы слушайте, слушайте, — влез Волк, — Он дело говорит. Даром, что Хуан.

— Спасибо, любезный, — Хуан проморгался несколько раз в знак признательности, — Я знаю, как нам пролететь этот неприятный зыбучий участок.

Я в сомнении пожевал нижнюю губу. Хотя, чем черт не шутит. Я вон, тоже маленький, а тоже ничего. Иногда, даже слишком хорошо соображаю.

— Продолжай, хуанчик, продолжай, — подбодрил Хуана Волк. Ведь наверняка потом потребует пару звезд дополнительных за соавторство.

— Космический корабль, который здесь представляет наш уважаемый Вселенский Очень Линейный Корабль, действительно, не сможет самостоятельно миновать сей дрянной и поганый участок. Но если впереди него будет лететь существо, способное верно указать дорогу…

— И кто же это героическое существо? — поинтересовался я, более уважительно глядя на Хуана, нежели минуту назад, — Уж не ты ли, наш маленький отважный друг?

— Вы верно ухватили мою мысль, уважаемый кэп. Но только одному мне не справиться. Ресурс у меня маловат. Вот если бы вы, уважаемый кэп, согласились вместе со мной, в одной, так сказать, связке…

Я подошел к Хуану и крепко пожал протянутый навстречу отросток, вместе с глазом, конечно.

— Если вероятность успеха больше одного процента, я готов.

Хуан осторожно освободил отросток от моей крепкой руки:

— Вероятность успеха два с половиной процента, кэп. Можно ли принять ваши слова, как руководство к действию для всего экипажа?

Вообще-то, говоря о процентах, я имел в виду не два с половиной, а хотя бы… ну, так чтобы хоть более приемлемо было. Но с другой стороны, Хуан дело предложил. Где Волк не пролетит самостоятельно, человек, достаточно подготовленный, имеет шанс. А я, подготовленный человек? Вполне. Надоело, правда, в скафандре шастать, но цель требует того.

— Час на сборы, — я принял решение, — Во время отбытия капитана, старшим по кораблю остается Кузьмич. Связь постоянная, расстояние троса минимально возможное.

А через час, я, мокрый от перевозбуждения, закованный в скафандр высокой космической защиты, с обмотанным вокруг пояса тросом, другой конец которого был привязан морским узлом к носу Волка, петлял среди черных дыр. Хуан, выпучив все свои восемь пар глаз, плыл чуть впереди меня, изредка подплывая, чтобы подпитаться в очередной раз от переносного чемодана-аккумулятора.

Вселенский Очень Линейный осторожно двигался следом за нами на расстоянии десяти стандартных метров. Ни сантиметра в сторону от проложенного нами, с Хуанчиком, маршрута. А прокладывали мы его с весьма большим трудом.

— Два метра до тройной системы, — предупредил Хуан, и я сместился чуть в сторону, выравнивая натяжение дыр, — Стоп. Вперед двадцать метров. Стоп. Внизу справа, гуляющая дырка. Переждем. Теперь вперед. Стоп. Смещение на пятнадцать сантиметров по оси. Осторожно, кэп! Жить надоело?

Я резко метнулся в сторону от появившейся слева неизвестно откуда черной дыры.

Вот ведь напасть, какая. Стояли бы на месте, так нет, норовят поближе подобраться. Притягиваем мы их, что ли? А может, и притягиваем.

Дырки встречались самых разных размеров. И огромные, глазом не обозреть. И совсем маленькие, с голову. И каждая тянула к себе, желая, познакомится поближе с героями космоса. А герои знакомиться не хотели. Без надобности.

— Командир! — раздался в наушниках осторожный шепот Кузьмича, — Ты как?

— Нормально, не мешай. Хотя подожди. Как там Волк? Держится?

— Дрожит мелкой вибрацией. И, говорит, от страха чуть течь в баках не пускает. Вот стыдоба-то будет. Да, командир?

— Пусть хоть весь обтечется, но чтоб по сторонам, не дай бог, не рыскал. И передай ему, пусть поближе ко мне подойдет. Метра на два стандартных. Не более.

Кузьмич коротко ответил: — "Есть", и Волк, выполняя команду, подмотал на два метра трос.

Хуан отлепился от чемодана-аккумулятора, внимательно заглянул в скафандр, увидел там взмыленное лицо своего кэпа, меня, то есть, и ободрительно покачал глазами.

— Километров восемь прошли.

Я проглотил сухой комок. Всего восемь километров. А кажется, я тут полжизни шастаю. И сколько еще впереди? Кто его знает. Может километр, а может и в световые считать надо. А не хочется. Потому, как не вытянем мы столько.

Хуан еще раз помахал глазами и полетел прокладывать маршрут далее.

— Далеко не убегай, — попросил я его.

— Ничего… Ой…

В первое мгновение я ничего не понял. Вот Хуан медленно выбирает нейтральную ось, а вот здесь его уже тащит в сторону. Он визжит, напрягается, пытается вырваться от схвативших его объятий. Но с черной дырой такие дела не проходят. Не осилить так черную дыру.

— Кэп! — дикий визг Хуана перекрывает все мыслимые уровни, закладывает уши. И срывает меня с места.

Может, я делаю что-то не так? Может быть. Но я не могу его бросить на растерзание чертовой дыры. Он же не заткнется, пока не помрет окончательно.

Я перерубил трос, вскарабкался на чемодан-аккумулятор, и, оттолкнувшись, стремительно полетел за Хуаном. Краем глаза я отметил, что Волк среагировал моментально и вовремя увернулся от полетевшего на него чемоданчика.

Догнать Хуана особого труда не составило. Но когда я схватил его за тянувшиеся ко мне все восемь пар глаз, я понял, что совершил в своей жизни самую большую глупость. Потому, что теперь черная дыра притягивала к себе не только Хуана, но и меня, и мой скафандр, и слабосильные индивидуальные реактивные установки. И притягивала, довольно быстро.

Вселенский Очень Линейный Корабль исчез из поля зрения слишком быстро, чтобы надеяться на его помощь. Да и не помог бы он ничем. Затащило б вслед за нами и с концами.

— Неужто все, Хуан? — я прижал мохнатый шарик к груди, и с тоской смотрел, как навстречу несется смертельная чернота.

Хуан в ответ пискнул и прекратил визжать. Скорее всего, я его чуть не придушил. Вовремя опомнился. А так бы помер Хуан раньше времени. Минуты на три раньше, не более.

Чернь навалилась на нас, окутала, заставляя разум терять сознание. Я готовился умереть.

Пш-ш-ш…

Что-то мягкое погасило нашу скорость, перевернуло пару раз, приплюснуло к чему-то, обо что-то потерло и чем-то прикрыло. Сплошные неизвестности. А потом осторожно выплюнуло и остановило наш бег.

Перед нами был чистый Космос.

Я взвизгнул вслед за Хуаном. Радостно взвизгнул. Космоса то, что боятся? Жизнь сохранилась и ладно.

Но потом радость моя вскоре как-то поубавилась.

Место, куда нас выплюнуло, не понравилось мне с самого начала. И с конца тоже. Потому, что перед моими глазами была маленькая Солнечная система. Самая натуральная.

Впереди, километрах в двух от нас сияло Солнце. Цвета ярко красного. А вокруг него крутились все девять планет. Начиная от, и заканчивая, до.

— Смотри, кэп!

Мимо нас неторопливо проплывал мячик от пинг-понга, синий от холода и вечного желания приблизиться поближе к жаркому светилу.

— А вон Юпитер!

Точно Юпитер. Не слететь мне с этого места.

— А вот еще… Сатурн, Плутон…

В голове немного помутилось и пришлось достаточно сильно потрясти головой, чтобы придти в себя. Не хотелось бы терять сознание в столь удивительный момент.

— Полетели, — я ухватил Хуана за глаз и поплыл в сторону Земли. Я бы никогда не простил себе, если бы не посмотрел на нее поблизости.

Она была прекрасна. Со своей маленькой луной. С атмосферой, через которую проглядывали мерцающие материки с огоньками мегаполисов. С синими жилками рек и темными пятнами океанов. Обычный разрисованный воздушный шарик.

— Руками не стоит лапать, — посоветовал Хуан, заметив, что я намерен потрогать Родину, — Черт ее знает, может с катушки сойти. Она ж настоящая.

Да. Верно. Что это я? Руками? Не ребенок.

— Может, хватит любоваться?

— Подожди, Хуан. Там же мой дом. Там паПА.

— Вот сами подумай, что сейчас твой паПА думает, глядя на небо. Небось, с ума сходит.

Прав Хуан. Сто раз прав. Сам то я не подумал.

Я помахал рукой Земле и, развернувшись, поплыл обратно к тому месту, откуда мы с Хуаном свались. Пролетая мимо Плутона, я все же не удержался и погладил маленький шарик. Хотя делать, скорее всего, этого не стоило. Плутон от прикосновения дернулся, изменил траекторию полета и направился прямиком к Солнцу.

— Дурак, — коротко прокомментировал мои действия Хуан.

Может и так. Зато исполнилась вековая мечта планеты. А то все на периферии, да в стороне. Да и никчемная планета. Ее лет триста назад заразной объявили. Полный карантин. Вот пусть солнышко ее и дезинфицирует.

— Кэп! У меня две новости.

— Опять плохая и плохая? — провожая глазами быстро удаляющееся пятнышко Плутона, поинтересовался я.

— На этот раз наоборот. Хорошая и очень хорошая. Во-первых, мы не умрем. А во-вторых, что скажет уважаемый кэп вот про этот конец троса, торчащий прямо из глубин вселенной?

Трос был меченный. Мною обрезанный. Волковский. Значит, догадался, бродяга. Если выкарабкаемся, лично звезд с десяток на борту его наклепаю. За дело не жалко.

Я обвязал вокруг себя трос, сграбастал Хуана, и дернул пару раз. Трос натянулся, и нас стало быстро подниматься к сияющим звездам.

Снова шуршание, тисканье, обтирание, потом громкое едино разовое чмокание, и мы с Хуаном под моей мышкой, на бешеной скорости, вылетели из черной дыры, миновали еще пару десятков таких же дыр, и оказались прямо перед входным шлюзом Вселенского Очень Планетного Корабля покачивающегося среди нормальных звезд, нормальных галактик, нормальных созвездий и в конце концов, нормальных вселенных. Нормальные вселенные еще никто не отменял.

— Спасательная команда спасательного корабля приветствует спасенных членов экипажа, — радостно возвестил такой родной голос Волка, — Командир, я сейчас домалюю двадцатую звезду, а вы пока заходите. Там Кузьмич стол накрыл. Ничего, что я без разрешения? Звезды то?

Конец первой части. Продолжение обязательно следует.

С. Костин Мурманск 2000