"В чужой стране" - читать интересную книгу автора (Вольф Абрам Яковлевич)

Лесные жители

Они идут сутки, вторые, третьи, четвертые, пятые. И без того ветхая, рваная одежда превратилась в лохмотья. Кроме картошки, которую они съедают полусырой, у них ничего нет. У Зуева совсем развалились башмаки. Он их бросил, идёт босиком. На его ноги страшно смотреть — они все в ссадинах и ранах, кровоточат.

Надежда встретить в лесу своих не оправдалась. Единственный выход — зайти в ближнюю деревню, раздобыть еды и узнать, где Опутро. Если они шли правильно, не сбились с пути, то Опутро должна быть недалеко. Неужели за пять ночей они не прошли тридцати пяти километров?

На шестые сутки Шукшин и Зуев вышли к деревне. Она стояла в нескольких стах метрах от леса, по обеим сторонам широкого асфальтированного шоссе.

В огородах и садах работали крестьяне. Доносился стук молотилки, на пруду около огородов громко крякали, хлопали крыльями большие белые утки. Слышались голоса детей. И аккуратные кирпичные домики, видневшиеся среди деревьев, и ровный стук молотилки, и этот пруд с застоявшейся зеленой водой, усыпанный белым пухом, — все казалось таким покойным, мирным. Но этот покой мог быть обманчивым? По деревням шныряют гестаповцы, и среди фермеров немало членов фашистской Черной бригады, агентов гестапо.

Поглядев издали на деревню, Шукшин сказал:

— Нет, сейчас входить нельзя. Подождем вечера. Вечером легче скрыться.

— А я бы пошел. Сил больше нету… — проговорил Зуев, но послушно опустился на траву.

Они лежат на опушке, под сосной, низко опустившей свои тяжелые ветви. На разные голоса заливаются лесные пичужки, жужжат шмели, стрекочут кузнечики. Ветерок доносит из садов тонкий аромат поспевающих яблок, меда. «Совсем как у нас дома…» — думает Шукшин и с тоской смотрит на солнце, которое никак не хочет клониться к горизонту.

Если бы удалось заснуть! Но голод не дает забыться. Под ложечкой, у самого сердца, нестерпимая ноющая боль.

— Римский император Марк Аврелий — он был философом — говорил, что боль есть только живое представление о боли. Откинь это представление, перестань жаловаться, и боль исчезнет… — Шукшин морщится, трет ладонью под ложечкой. — Интересно, был ли хоть раз этот Аврелий голодным…

Зуев не отвечает. Закрыл глаза, не шевелится. Лицо худое, изможденное, торчат одни острые, обтянутые коричневой кожей скулы. Кто поверит, что этому человеку еще нет тридцати лет. Лежит старик…

— Сколько теперь времени? — задумчиво говорит Шукшин.

— Наверное, уже часа четыре.

Зуев открывает глаза, приподнимает голову, долго смотрит в сторону деревни.

— Хлебом печеным пахнет… — ноздри его тонкого носа раздуваются, он громко глотает слюну.

— Слушай, Александр, ты заметил, какие у них поля? — снова заговаривает Шукшин. — Будто лоскутное одеяло. У нас мать, бывало, все такие шила — пестрота одна…

— Заметил… все ноги об эту проволоку искровенил! Если дома рассказать, что поле проволокой огораживают, — не поверят. Все на клеточки разгорожено. Тут, поди, и корову выгнать некуда. — Зуев умолкает, лежит неподвижно, закрыв глаза. Кажется, уснул. Но после долгого молчания продолжает: — А у нас земли-то… Боже ты мой! — Он поворачивается к Шукшину. — Как хлеба в степи поднимутся — ну просто море. А здесь и машину некуда пустить. Только повернешься — проволока соседа…

— Вот домой вернешься, расскажешь об этом на политзанятиях; конкретный пример преимущества колхозного строя…

— Нет, мне уже больше политзанятий не проводить! — Зуев вздохнул. — Не доверят… Да и сам бы отказался. Какое право я имею учить красноармейцев? Я им говорил, что советские воины в плен не попадают. А сам вот попал. Живым… Не хватило воли себя кончить. Не поднялась рука.

— Убить себя легче, чем перенести все, что мы перенесли. У меня товарищ был, майор один. Он говорил: плен еще не все, не конец. У тебя нет оружия, так остались мужество, руки. Мы еще будем бить врага. Будем! А мертвые врага не бьют…

Солнце склонилось к горизонту, село за дальним лесом. На землю легла вечерняя тень.

По улице лениво пробрело небольшое стадо коров. Галопом на гнедом коне проскакал мальчуган. Потом на велосипедах проехали крестьяне, вернувшиеся с работы. Следом за ними прогромыхала повозка. И сразу все стихло, улица опустела.

— Идем! Пора! — проговорил Шукшин.

Дом, к которому они решили идти, стоял на отшибе, на краю деревни, тылом к лесу. Около огорода, примыкавшего к дому, они остановились, огляделись. Людей не было видно. Шукшин подал знак Зуеву оставаться на месте, а сам, раздвинув проволоку, пролез в огород и направился во двор.

На открытой широкой веранде играли две девочки в розовых платьицах, белокурые, чистенькие. Рядом в палисаднике сидел мужчина, должно быть хозяин, читал газету. Под навесом молодая дородная женщина в белой косынке доила корову.

Первыми увидели Шукшина девочки. Бросив игрушки, они испуганно прижались к двери, вытаращили глазенки. Женщина перестала доить корову, но не двигалась с места, недоуменно глядела на пришельца — оборванного, обросшего, с ввалившимися глазами.

Из палисадника навстречу Шукшину неторопливо вышел хозяин. Он был молод. Расстегнутый пиджак плотно облегал широкие плечи. На темной жилетке поблескивала массивная золотая цепочка.

— Русишь? Плен? — спросил он, показывая рукой на восток. — Хэт камп ис дар, дар!..

Шукшин замотал головой. Нет, лагерь ему не нужен!

— Брот… хлеб… Эссен, эссен… — Он поднял с земли корку хлеба, показал хозяину. — Брот, эссен!

Хозяин, не спуская глаз с Шукшина, что-то крикнул жене. Она вскочила и, держась стороной, прошмыгнула к воротам.

«Фашист, черный» — понял Шукшин. Он смерил хозяина ненавидящим взглядом и ушел.

Обойдя деревню лесом, Шукшин и Зуев вышли к мельнице. Сразу за мельницей виднелся небольшой кирпичный домик. Около крыльца пожилой крестьянин снимал с велосипеда мешок картошки. Крестьянин, должно быть, проделал большой путь, маленькое морщинистое лицо его, с белыми, обвислыми усами, было покрыто, пылью. Увидев странно одетых людей, он положил мешок на землю и пошел им навстречу.

— Мы русские, — сказал Шукшин, — нам надо помочь. Понимаете, мы русские военнопленные, — стал объяснять он старику, произнося слово по-фламандски, два по-русски.

— Русски… Русишь? О, камерад, камерад! — усталое лицо крестьянина выразило одновременно и радость, и растерянность. — О, камерад! — Он начал обшаривать свои карманы.

— Возьмите! — Крестьянин протянул сигарету Шукшину. — Хлеба нет…

— Где Опутра? Нам надо найти Опутру.

— Опутерен? Нет… — крестьянин, секунду подумав, показал рукой куда-то за мельницу. — Нерутерен, Нерутерен!

— Наши, русские, тут есть? — спросил Зуев. — Русских не видал?

Старик отрицательно покачал головой.

— А, может, партизан знаешь? Партизан? Нам надо найти партизан, ты понял? — растолковывал Зуев, используя весь свой запас немецких и фламандских слов.

— Партизаны? О, партизаны! — старик закивал головой и начал что-то горячо, торопливо объяснять. Глаза его, маленькие, выцветшие, оживились. Он показывал рукой то на лес, то на мельницу, то на село, оставшееся позади. Но русские никак не могли понять, что он им толкует. Убедившись, что его не понимают, старик огорченно почмокал губами. Потом, что-то сообразив, он подал знак идти за ним, отвел их в сторону, дальше от дороги.

— Ждите здесь. Есть камерад. Я приведу!

Оставив русских, старик быстро зашагал по дороге в сторону мельницы. Зуев, поглядев ему вслед, проговорил:

— А если он немцев приведет? Или «черных»?

— Не похоже… На всякий случай отойдем к тем кустам. Мы их увидим первыми.

Старик вернулся, когда уже стемнело. Рядом с ним шел очень высокий человек — старик едва доставал ему до плеча.

— Камерад, камерад! — негромко позвал старик.

Шукшин и Зуев вышли из кустов.

Здоровяк оказался совсем молодым, безусым парнем. В руках у него была большая бутыль с молоком и буханка хлеба.

Они сели у кустов. Шукшин стал расспрашивать парня, нет ли тут поблизости русских, бежавших из лагерей.

— Двое, — Шукшин показал на пальцах. — Двое: Григорий, Петр…

— Питер?.. О, Питер, Питер! — парень обрадованно закивал головой. — Есть, есть! Питер! — Он вскочил на ноги, махнул рукой, приглашая идти за ним, и быстро зашагал по тропинке влево.

Через полчаса пути парень остановился.

— Камерад, вахт… хир… вахт, вахт!

— Ждать тут? Ясно.

Парень пошел вперед, старик остался с русскими. Ждать пришлось долго. Было около полуночи, когда послышался хруст веток, приглушенные голоса.

— Кто идет? — окликнул Шукшин, невольно схватившись за нож и прижимаясь к дереву.

— Свои! — донесся из темноты знакомый голос. Шукшин кинулся вперед. Навстречу ему шли трое.

— Костя!..

— Петя! Маринов! Наконец-то!..

Они бросились друг другу в объятия.

Бельгийцы ушли, сказав, что придут утром. Русские сели под соснами, и Маринов с Новоженовым стали рассказывать. Живут они в четырех километрах отсюда, в землянке. Лес небольшой, но укрыться можно. С другими русскими, бежавшими из лагерей, связь установить пока не удалось, а с местными партизанами контакт налажен. Молодой парень, что принес еду — его зовут Мартин, — партизан, старший группы. Старика они не знают. Мартин сказал, что он патриот, состоит в Белой бригаде и ему доверяют.

— Партизаны очень осторожны, — сказал Маринов. — Действовать тут трудно. Как я понял, крупных операций они не проводят, работают одиночками. Подкараулил гитлеровца, шлепнул и скрылся… Нас они в свои дела не посвящают. Им кажется, что в здешних условиях мы не сможем драться. Прямо об этом не говорят, но я это чувствую.

— Не хотят подвергать нас риску, — проговорил Новоженов. — Я это так понимаю, Константин Дмитриевич. И оружия они дать не могут…

— Возможно, что и так, — согласился Маринов. — Мартин обещал свести меня с комендантом района. Он о нас знает. Посмотрим, что этот скажет. Говорят, комендант у них геройский.

Шукшин задумался. После долгого молчания, поглаживая ладонью лоб, сказал:

— Надо собрать людей — это главное. Соберем людей, тогда сразу все решится. Бельгийцы должны убедиться, что мы представляем серьезную силу. Тогда разговор будет другой.

— Ну, как там в лагере, как ребята? — спросил Новоженов.

За разговором они не заметили, как прошла ночь. Небо над лесом посветлело.

— Пошли в хату, — сказал Маринов, поднимаясь. — Утро уже.

Часа через полтора, перейдя глубокую впадину, они поднялись на взгорье, поросшее молодыми соснами.

— Вот мы и дома. Тут наша землянка, — сказал Маринов. Прошу входить!

Шукшин и Зуев огляделись. Никакой землянки не было видно. Под соснами, которые стояли тут не густо, росла ярко-зеленая, кустистая трава. Ее длинные стебли так переплелись, что образовался сплошной ковер, закрывавший всю землю и мягко пружинивший под ногами.

— Что, не найдете? — весело сказал Новоженов. — Лесная жизнь научит… — Он ухватился за траву обеими руками, приподнял крепко сплетенные стебли. Под травой образовалось свободное пространство. — Ползите за мной! — Новоженов нырнул под траву.

Землянка, вырытая под травой, оказалась довольно просторной и обжитой. Нары закрыты одеялами, на столе керосиновая лампа, на стене полка с посудой, вешалка.

— Смотри-ка ты, настоящий дворец! — удивленно проговорил Зуев. — Молодцы, ребята!

— Иначе нельзя. Нам тут жить не один день, — серьезно ответил Маринов.

Скоро пришел Мартин, принес жареной рыбы, хлеба, сыра. Пока русские завтракали, он молча сидел на нарах, с любопытством разглядывая новых лесных жителей. Потом наклонился к Новоженову, негромко спросил по-фламандски, показывая глазами на Шукшина:

— Офицер?

— Офицер, офицер! Грос офицер! — ответил Новоженов.

— Хорошо! Какой чин?

— Подполковник. Полком командовал.

Мартин не понял.

— Ну, полковник, понимаешь, полковник?

Мартин молчал.

— Генерал — знаешь? Генерал?

— Генерал?! — Мартин изумленно посмотрел на Шукшина, поднялся. — О, генерал!

— Немного меньше. Полковник… — все еще пытался объяснить Новоженов, но Мартин уже не слушал его. Он заторопился, сказал, что его ждут в деревне.

— Я приду скоро. С товарищем…

Появился он на другой день, в полдень. С ним пришел рослый, щегольски одетый парень с трубкой в зубах. На нем был дорогой серый костюм, мягкая светлая шляпа, низко надвинутая на брови. Темные глаза смотрели твердо и смело, и все лицо его, красивое, смуглое, со шрамом у подбородка, выражало волю, крепкий характер.

Он подошел к русским, сидевшим под деревьями, небрежно кинул в траву нарядную шляпу и широко улыбнулся.

— Здравствуйте, друзья. Я Жульян. Жульян Макенбек! Как вы тут поживаете? Что поделываете? — Парень по-свойски уселся рядом с русскими.

Шукшин вопросительно и вместе с тем настороженно взглянул на Маринова. Жульян заметил этот взгляд, дружески подмигнул Шукшину:

— Я партизан. У меня есть паспорт! — Жульян откинул полу пиджака и вытащил из-за пояса большой пятнадцатизарядный пистолет. — Вот мой документ! — Жульян подбросил пистолет на ладони и громко рассмеялся.

— Документ солидный! — проговорил Новоженов, с завистью поглядывая на пистолет.

— Вы старший, командир? — спросил Жульяна Маринов.

— Старший. Комендант. — Жульян сунул пистолет за пояс и, обломив ветку, очертил ею большой круг. Ткнул веткой в центр круга, проговорил — Мазайк. Город Мазайк! — Убедившись, что его поняли, он повел веткой по кругу — Опитер, Опутерен, Нерутерен, Опповен, Ротэм, Эллен… Я комендант района. Главный!

— Ясно! — ответил Маринов и показал рукой на Шукшина: — А это наш главный.

Жульян, взглянув на Шукшина, удовлетворенно кивнул головой и принялся набивать табаком трубку.

— Что русские собираются делать, какие у них планы?

— Мы собираемся бить врага, — ответил Шукшин. — Мы бежали из лагерей для того, чтобы помочь вам бить фашистов. Нас сейчас мало, но будет больше. Мы хотим драться против общего врага вместе с вами.

— Будем вместе! Будем бить бошей вместе! — горячо проговорил Жульян и протянул Шукшину руку. — Русские — смелые парни… Сталинград! О!..

— Из лагерей ушло много русских. Их надо найти, собрать, — сказал Шукшин. — Вы поможете их найти?

— Поможем! Мы их знаем.

— А как у вас с оружием? — осторожно спросил Шукшин.

— С оружием плохо, камерад.

— Меня зовут Константином. Констан по вашему.

— Плохо, Констан! — Жульян озабоченно потер щеку и неожиданно улыбнулся. — Ничего, у бошей много оружия. Возьмем, друг!

— Возьмем! — ответил Шукшин, восхищенно глядя на Жульяна. Этот парень нравился ему все больше.

На другой день Жульян приехал в лес вместе со своим помощником и другом Трисом, маленьким, толстым и на вид добродушным человеком. К багажникам их велосипедов были привязаны большие свертки. В свертках оказались костюмы для Шукшина и Зуева, шляпа, кепка, две рубашки, галстуки и прочие принадлежности туалета, вплоть до запонок.

Вручая Шукшину шляпу, Жульян пошутил:

— Вы будете настоящий бельгийский фермер, бауэр. Только надо живот иметь. У богатого бауэра большой живот.

Костюмы пришлись впору. Новоженов, похаживая вокруг Шукшина и Зуева, приговаривал:

— Гляди-ка ты, прямо джентльмены. Жалко, бельгийская королева в Англию уехала, а то бы прямым ходом в гости… На худой конец к коменданту лагеря визит нанести можно. Вот было бы дело!

— Погоди, придет время! — ответил Зуев, повязывая галстук. — Теперь только ботинки раздобыть — и порядок, можно работать!

— Ботинки потом, товарищ из Мазайка привезет, — сказал Жульян.

Шукшин спросил коменданта, не видел ли он кого-нибудь из русских. Жульян ответил, что завтра отправится их искать, объедет всех русских, которые живут в его районе.

— Вы сможете передать им мое письмо?

— Пишите! — Жульян достал блокнот и карандаш.

Шукшин опустился на траву, подумав, написал крупными буквами:

— Русский отряд — это хорошо! — одобрительно сказал Жульян. — Я понимаю… Хорошо! — Он снял шляпу, спрятал письмо под подкладку и стал собираться в дорогу.

Проводив бельгийцев, русские спустились в землянку.

— Ребята, видать, толковые, — проговорил Шукшин, закуривая. — Они нам помогут сколотить отряд.

— Считай, что он уже есть, — ответил Маринов. — Людей мы соберем быстро.

Жульян приехал через три дня. Положив велосипед на траву, он устало отер платком запыленное лицо, снял шляпу и извлек из нее пачку разноцветных бумажек. Это были записки, переданные русскими. Один написал на газете, другой — на обрывке какого-то плаката, третий — на коробке из-под сигарет…

Шукшин взял записки. Маринов, Зуев, Новоженова обступили его, всем не терпелось узнать их содержание.

— «Для того и бежал, чтобы драться, — начал читать вслух Шукшин — Со мной трое. Марченко…»

— Марченко! Яков Марченко! — воскликнул Новоженов. — Быстро же он добрался… А это от кого? Базунов…

— Он, мать честна! — обрадованно проговорил Зуев. — Я его еще там, в Германии, знал. — Поговорка у него такая — мать честна…

— Постой, Зуев, никак не разберу…

Прочитать очередную записку было делом нелегким. Шукшин с трудом разобрал каракули: «Я живу ниче, хоша и один. В отряд итти желам. Пропишите свой адрис. Митрий».

— Сурьезный, видать, мужчина! — расхохотался Новоженов. — Адрес прописать требует!.. Лесной проспект, тридцатая сосна, звонить четыре раза…

— Да уж не наш ли это Митя, рыжий? — проговорил Зуев, беря у Шукшина записку. — Помните, в третьем бараке увалень такой был, дурачком все прикидывался? Хитрый мужик, хоть с виду лопух лопухом…

Было решено, что сегодня же ночью Шукшин и Жульян пойдут по лесам, чтобы встретиться с русскими.

— Познакомьте меня с обстановкой, — попросил Шукшин. — Какие предприятия расположены в окрестности, где проходят железные дороги, где стоят немецкие части, много ли тут «черных»?

Жульян рассказал, что они находятся в северо-восточной части провинции Лимбург, недалеко от голландской границы. Ближняя железная дорога километрах в шести. Поблизости больших заводов нет. Только шахты. Немецких войск много на побережье, особенно в Антверпене. Крупные части стоят в Лувене, Хасселте, Мазайке, Брее. Сюда, в Бельгию, перебрасываются остатки войск, разбитых на советско-германском фронте. Они тут переформировываются, несут охранную службу. Потом их снова отправляют на Восток. «Черных», фашистов, в районе Мазайка больше, чем в других местах: тут немало выходцев из Германии, богатых фермеров, которые сотрудничают с немцами. Но зато в Лимбурге есть леса, здесь легче скрываться. Население хорошо поддерживает партизан. Сопротивление врагу после Сталинграда усилилось.

Внимательно выслушав Жульяна, Шукшин сказал:

— Мы рассчитываем, что вы поможете нам хорошо разведать район, изучить местность. Мы должны знать в деревнях людей — «белых» и «черных». Каждая наша группа должна быть связана с вашими партизанами, которые находятся в ее районе.

— Я смотрю, вы не собираетесь сидеть без дела! — Жульян с уважением посмотрел на Шукшина. — Все сделаем, Констан. Будем жить, как братья!

— Вот это хорошо! — ответил Шукшин. — Нам нада начинать. Скорее начинать!

Как только стемнело, Жульян и Шукшин отправились в путь. К полуночи они вышли к узкой балке, заросшей кустарником.

— Здесь, — сказал Жульян и громко свистнул. Словно эхо, долетел ответный свист.

Жульян уселся на траву. Шукшин остался стоять ца тропинке, настороженно вслушиваясь в ночную тишину.

Неожиданно рядом с ним появился человек. Шукшин невольно вздрогнул.

— Кто?

Человек бросился к нему, схватил за руку.

— Мать честна, Шукшин! Константин Дмитриевич, неужто вы?

— Базунов? Здравствуй, Борис! Ну, веди в свой дворец.

В землянке, кроме Базунова, жило еще двое, оба с шахты Айсден.

— Всего я собрал восемь человек. Люди с разных шахт, — рассказывал Базунов. — Живем по три человека. Держаться кучкой опасно. Да и с продовольствием так легче. Нам с одной деревни харч дают, а остальным с соседней. Это товарищ Жульян о нас позаботился! — Базунов дружески улыбнулся Жульяну. — Сперва бельгийцы сюда в лес приходили, а теперь мы сами к деревне выходим. Провизию оставляют в условленном месте. Бывает, что и горячий обед приносят. В кастрюлях… Ну, друзья, придвигайтесь. Поужинаем, чем бог послал!

Жульян от еды отказался. Докурив трубку, растянулся на полу во весь свой богатырский рост и сразу уснул.

Базунов рассказал, что уже неплохо изучил окрестности и завел дружбу не только с партизанами, но и с членами Белой бригады.

— Как они действуют? — спросил Шукшин.

— Террором. Охотятся больше за гестаповцами. Как я понял, у них существуют боевые пятерки. Член пятерки, кроме своего старшего, никого не знает. Старший комендант имеет дело только с подчиненным ему комендантом, рядовые его не знают. Дисциплина у них — будь здоров! Не выполнил приказа — смерть. Потери несут большие. Почти один к одному. Немца убьет и сам гибнет…

— Да, такая тактика нам не подходит, — раздумчиво проговорил Шукшин. — Не кусаться, а бить надо!

— Верно, Константин Дмитриевич! Эх, достать бы нам оружие! Мы бы показали, мать честна… Ребята они хорошие, а опыта, хватки той нету!

— Ты не ходил с ними на операции?

— Один раз ходил. Офицера шлепнули, из гестапо. Но все это не то, Константин Дмитриевич, не то! А за настоящее дело браться не с чем. На девятерых один обрез…

— Оружия нам никто не даст. Возьмем у врага. С сегодняшнего дня ваша девятка — взвод. Первый взвод отряда. Командир — младший лейтенант Базунов…

— Слушаюсь! — Базунов поднялся, лицо стало строгим.

— Взвод строится так: три человека — боевая группа, со старшим во главе. Две тройки — отделение. Взвод будет иметь не больше двадцати человек, иначе он будет сильно разбросан.

— Правильно, — согласился Базунов. — Наш лес как раз для такого взвода…

— Потом, когда соберется больше людей, мы создадим еще полуотряды. Главным образом будем действовать небольшими группами. По крайней мере, первое время. А потом обстановка покажет. Старшими групп ставь крепких людей, способных действовать самостоятельно. И вот еще что, Борис. Парень ты горячий, гляди не зарывайся. Без бельгийцев, одним, на операиии ходить не разрешаю. Жульян даст команду своим… Ну, нам отправляться надо. — Шукшин посмотрел на крепко спавшего Жульяна. — Жалко будить, уже которую ночь без сна, да ничего не поделаешь…

На рассвете они перебрались через канал и вошли в лес, где скрывался Марченко.

Яков Марченко так обрадовался Шукшину, что на глазах выступили слезы.

— Вот… вырвались… на воле… встретились… — от волнения матрос не мог говорить.

— Ты на другой день бежал? Видзинский вывел?

— На другой… А Братка опять схватили…

— Братка? — Шукшин побледнел. — Боже ты мой!.. Теперь ему уже не вырваться.

— В лесу взяли, во время облавы. В ту ночь, когда вы бежали, его в лагерь привезли. В тюрьму бросили. Живой или нет — не знаю.

В землянке воцарилось молчание. Шукшин шумно вздохнул.

— Да, Браток… — Он достал сигареты, закурил. — Ну, рассказывай, как ты тут устроился.

— Место мне знакомое, Константин Дмитриевич, обжился сразу. Вот ребят нашел, — матрос показал головой на трех парней, сидевших на полу, на сосновых ветках. — В лесу встретились.

— Значит, Марченко, так, — сказал Шукшин. — Вас тут четверо, в соседнем лесу еще четверо есть. Вот тебе взвод. Второй взвод первого отряда. Командиром взвода назначаю тебя. Думаю, что справишься.

Марченко молча кивнул головой.

— Связь со мной пока будешь держать через бельгийцев. Жульян скажет, кто будет связным.

— Ясно. Я, товарищ подполковник, по одному делу посоветоваться хотел. В соседней деревне гестаповский начальник живет. Житья от него народу нету. Изверг, какого свет не видал. Мы решили его прикончить. Оружие у нас есть. Вот, взяли вчера, — Марченко извлек из-под веток карабин. — У леса одного схватили. Сам в руки дался.

— Вы этого гада прикончите, а немцы полсела потом расстреляют!.. Что ты скажешь, Жульян? — Шукшин повернулся к Макенбеку, молча курившему трубку.

— Надо убить, правильно, — согласился Жульян.

— А бельгийцам ничего не сделают?

— В деревне нельзя, нет! На дороге поймать надо. Он по деревням ездит… Мои ребята помогут, Констан.

— Вот это дело! — обрадованно сказал Марченко. — Мы его в два счета кокнем! И оружие заберем… Оружие для нас сейчас — первое дело.

— Точно, — кивнул головой Шукшин. — Первое дело — оружие. Своим людям ты так и скажи, Марченко: каждый обязан достать себе оружие.

Вернувшись через два дня в свою землянку, Шукшин узнал, что пришло еще трое русских, и среди них «Митрий». Это оказался тот самый Митя рыжий, которого они видели в лагере. Он убежал первым, прожил в лесу уже полгода и выглядел так, словно только что приехал с курорта.

— Видать, тебе тут не худо жилось, парень, а? — спросил Шукшин, с улыбкой поглядывая на краснощекого здоровяка.

— Ниче, камрады меня не обижают, — серьезно ответил Митя. — Хлеба дают, картошки, сала. Ниче, справный стал…

Шукшин поговорил с новичками и сказал Новоженову:

— Что же, Петр, принимай товарищей под свое начальство. Формируй взвод. Третий взвод… Жить будешь с ними.

— Мы отрыли землянку в километре отсюда. Там в лощине такая чаща, что не продерешься.

Шукшин рассказал о встрече с Базуновым и Марченко.

— И нам без дела сидеть нечего, — недовольным голосом сказал Зуев. — Не для того бежали, чтобы отсиживаться!

— Нет, Александр, отсиживаться мы не будем. Только оглядеться надо… Завтра придет сюда один бельгиец, Жеф. Жульян его выделил для связи с нами. Он будет постоянно здесь. Я видел его. Парень опытный, солдатом был. Он познакомит с местностью, сведет с надежными людьми. Завтра с ним пойдете. Ты, Маринов и Новоженов. Хорошенько изучите район железной дороги, найдите скрытые подходы к ней, присмотритесь, где лучше рвать линию.

— А взрывчатка будет? — спросил Зуев.

— Динамита пока нет, но Жульян достанет. Между прочим, я когда партизанил в Сибири, так мы разрушали дорогу и без взрывчатки. Метод самый простой… — Он вытащил из кармана нож, прочертил на земляном полу две длинные линии, затем нанес короткие поперечные линии. — Вот вам полотно дороги. Берем, к примеру, эту шпалу и с левой стороны делаем под ней подкоп. Только поглубже, ясно? Теперь делаем подкоп под второй шпалой, только уже не с левой, а с правой стороны. А третью шпалу опять подкапываем с этого конца, с левой стороны. В общем, шахматным порядком… Почему так делается подкоп? А вот смотрите, что получается. Паровоз надавил на этот рельс — просело слева, надавил на другой рельс — просело справа. И пошел он плясать! Паровоз своей тяжестью сам разваливает полотно. Поняли?

— Толково! — восхищенно сказал Новоженов. — Это мы испробуем…

— Разведаем хорошо район и начнем. Сейчас, товарищи, главное — разведка, изучение обстановки, людей, налаживание связей. — Шукшин прикурил от лампы, стоявшей на нарах, убавил фитиль. Помолчав, проговорил — Да, без хорошей разведки мы пропадем. Тщательная разведка и дисциплина. Строжайшая дисциплина!

Рано утром Мартин провел Жефа. Шел сильный дождь, оба они промокли до нитки. Ввалившись в землянку, Жеф весело поздоровался с русскими и с шуточками начал скидывать мокрую одежду. С его приходом в землянке сразу стало шумно, тесно и как будто светлее.

Оставшись в одних трусах, он уселся и пошлепал себя по широкой мускулистой груди.

— Жеф больной… совсем больной! — Бельгиец хитровато подмигнул Шукшину: — Папир кранк — на бумаге больной…

Он объяснил, что числится шофером на соседней шахте, но по месяцу там не бывает: болеет. Если верить документам, которые ему выдали врачи, то этому крепышу осталось жить три дня…

Жеф (настоящее имя его Иозеф Курчис) не захотел ждать наступления ночи. В средине дня, как только прошел дождь, он надел еще влажный, топорщившийся костюм и велел партизанам собираться в дорогу.

— Не лучше ли вам отправиться вечером? — сказал Шукшин.

— Ничего не случится, командир, я знаю, как надо ходить!

Партизаны, отправившиеся с Жефом, вернулись поздно ночью, уже перед рассветом, одни. Они валились с ног от усталости, но были радостно возбуждены.

— Ну как? — нетерпеливо спросил Шукшин, когда они спустились в землянку.

— Порядок, — ответил Новоженов. — С этим Жефом не пропадешь. Отчаянный парень. Я ему только намекнул насчет шпал, а он сразу ухватился. Чин чином подкоп сделали, в точности, как вы объясняли. Жеф еще сообразил ямы травой заложить, а сверху песочком. В трех шагах…

— Кто вам разрешил? — сердито оборвал Шукшин, глядя в упор на Новоженова.

— Не утерпели, товарищ командир… А потом Жеф сказал… Давай, говорит, навернем… — Новоженов виновато опустил голову.

— Чтобы этого больше не было! Понятно?

— Зря ругаешь, Костя! — резко бросил Маринов. — Боевую инициативу положено поддерживать!

— Это не боевая инициатива, а неоправданный риск! — так же резко ответил Шукшин. — Идти на такое дело без подготовки, не зная местности — преступление.

Под вечер явился Жеф. Увидев Шукшина и Маринова, сидевших недалеко от землянки, он приветливо махнул им шляпой:

— Камерад, есть подарок… Жульян послал хороший подарок!

Жеф уселся рядом с Мариновым, снял с плеча туго набитую кожаную сумку и, расстегнув ее, извлек тяжелый, поблескивающий от жирной смазки пистолет, весело поглядел на Маринова, на Шукшина.

— Хорошая машина, а? Бери, командир, тебе! А это — ребятам… — Жеф вытащил из-за пояса четыре гранаты с длинными деревянными ручками и, бережно положив на траву, повернулся к Шукшину: — Констан, твои парни — смелые партизаны. Я видел, как летел под откос состав с углем. О, это получилось неплохо… Русские парни умеют работать!

Маринов взял гранату, взвесил в руке.

— Это нам за работу дали, Костя. А ты ругался… Ребята пришли окрыленные — первая удача, а ты с руганью… Как мы могли отказаться, если предложил это дело Жеф?

Шукшин промолчал, недовольно насупил брови. А про себя подумал: «Зря я обидел ребят, прав Маринов».

Как только бельгиец ушел, командир отряда отправился в землянку Новоженова.

Партизаны ужинали, полулежа на широких нарах. В большой белой миске дымилась картошка, горкой лежали огурцы, помидоры, яблоки.

— Ого, богато живете! — сказал Шукшин, усаживаясь на чурку.

— Присоединяйтесь к нам, товарищ подполковник, — пригласил Новоженов.

— Спасибо. — Шукшин вынул из-за пояса пистолет и протянул Новоженову.

— Возьми, Петр, это твой.

Новоженов изумленно посмотрел на пистолет, на Шукшина.

— Бери, бери. Это тебе за работу… Жеф сейчас приходил. Говорит, что состав с углем под откос ушел… Вот и есть у нас оружие. Начинать есть с чем!..

Маринов, Зуев, Новоженов и Жеф уничтожили на шоссе близ Опповена двух солдат немецкой полевой жандармерии, конвоировавших арестованного бельгийца. На другой день эта же группа захватила немецкого унтер-офицера, ехавшего на мотоцикле с документами в Лувен, в управление лагерями.

На машинах нагрянул отряд немцев, в ближних деревнях начались облавы, обыски, но никаких следов партизан обнаружить не удалось.

Спустя несколько дней, когда все успокоилось, взвод Новоженова устроил засаду на проселочной дороге, напал на фашистских «заготовителей», везших на пяти подводах отобранные у крестьян продукты. Во взводе теперь было два карабина, четыре пистолета и винтовка.

Взвод Базунова тоже действовал успешно, а вот Марченко не везло. В его районе, на ближних лесных дорогах, гитлеровцы не встречались. Они проезжали только по главному шоссе и большими группами, на машинах.

Марченко, посоветовавшись с помощником Жульяна Трисом, который часто наведывался к матросу, решил выдвинуться поближе к Мазайку. Солдаты и офицеры охранных батальонов, расквартированных в городе, часто заглядывали в соседние деревни.

Трис раздобыл для Марченко велосипед, и они отправились в дальний путь, на разведку.

Отъехав километров пятнадцать, партизаны остановились вблизи большой, богатой усадьбы, стоявшей отдельно от деревни, у самого леса.

— Хозяин мне знаком. Он богат, но с партизанами в дружбе. Сын его в отряде, в Арденнах… Ты подожди тут, а я к нему зайду. Есть дело.

Трис вернулся скоро и встревоженно сказал:

— У него в доме немецкий лейтенант.

— Один?

— Один.

— Пошли!

Перемахнув через забор, они прошли через сад к крыльцу и неторопливо вошли в дом.

В большой столовой были только двое — хозяин и гитлеровец. Хозяин прохаживался по комнате, а офицер сидел за столом, развалившись в кресле и вытянув длинные тонкие ноги в щегольских сапогах. Мундир его был расстегнут, на соседнем кресле лежал ремень с пистолетом.

Марченко снял шляпу, поздоровался. Он неплохо говорил по-фламандски. Хозяин, увидев незнакомого человека, остановился, всмотрелся в него.

— Вы ко мне?

— Нет, у меня дело к господину лейтенанту. — Марченко решительно направился к офицеру. Короткое, точно рассчитанное движение, и пистолет в его руках.

— Встать! За мной!

Оторопевший гитлеровец поднялся, глаза испуганно заметались.

— Шнэль! — Марченко схватил офицера за плечо, толкнул к двери. Гитлеровца расстреляли в лесу, бросили труп в озеро.

Разведав новый район, Марченко выдвинул сюда свою группу и провел несколько операций. Гитлеровские солдаты исчезали бесследно. Марченко действовал настолько искусно, что у немцев не возникало никаких подозрений. Бесследно исчезнувших солдат объявляли дезертирами.

Через месяц у всех, кто пришел в отряд первым, уже было оружие. Исключение составлял один Митя. «Митрию» решительно не везло. Новоженов часто брал его на операции, но пока этот увалень повернется, сообразит, как лучше наскочить на гитлеровца, другие партизаны уже скрутят его. По приказу командира отряда оружие передавалось тому, кто добыл его в схватке или проявил при выполнении задания особую решительность и отвагу.

Новоженов часто поругивал его за неповоротливость.

— Ты же не в шахте, Митя, тут работать надо! — сердито выговаривал командир взвода. — Как хочешь, друг, а оружие чтобы было!

— Не везет мне, товарищ командир. Невезучий я, ядрена палка, — отвечал Митя, виновато моргая рыжими ресницами.

— Невезучий… Да разве партизан так может говорить, а? Взять оружие — значит взять. Ты об этом только и должен думать. Ночи не спать, об этом думать! Уразумел?

Митя вздыхает, почесывает свою широченную сутуловатую спину.

— Уразумел…

— Уразумел… Привык тут бродяжничать! Думаешь, если в лесу гауптвахты нету, так шаляй-валяй можно? Я тебя без губы уму-разуму научу. У меня, друг, не задержится!

На другой день Новоженов спрашивал:

— Ну что, думаешь?

— Думаю. Всю ночь ноне не спал, товарищ сержант, ажио в голове гудет. Вот те крест!..

— Придумал?

— Вроде бы как придумал.

— Выкладывай! — Новоженов садится на траву, закуривает. Митя продолжает стоять, переминается с ноги на ногу.

— Яшка Марченко, я слыхал, в Мазайк ходил. Фрицев там шатается до черта. Я тоже туды подамся. Мне бы только повстречать. Я в силе, товарищ сержант!

— В силе… Сущий ты младенец, Митя! Слушай, что я тебе скажу. Хорошенько слушай…

— Слушаю! — Митя уставился немигающими глазами на Новоженова.

— Село Эллен знаешь?

— Знаем. Я здеся все облазил… Я не слоняюсь абы как, я гляжу…

— Глядишь? Ну, это хорошо. Нашему брату, партизану, в оба глядеть надо, все примечать, — примирительно проговорил Новоженов. — Так вот, слушай. В этом селе бургомистр сволочь из сволочей. Фашистская шкура, одним словом. А пистолет у него… — Новоженов прищелкнул языком. — Мечта! Два автомата отдал бы за такую машинку.

— Ух ты, ядрена палка! — Митя не спускает глаз с Новоженова.

— Бельгийцы этому предателю смертный приговор вынесли. Выследи гада и хлопни. Считай, что пистолет твой. Живет бургомистр в усадьбе, за деревней. Смотри, в деревню не заходи!

— Понимаем…

Целую неделю Митя охотился за фашистом, но так и не взял его. Мите положительно не везло! Он ждал бургомистра на одной дороге, а тот, как нарочно, поехал по другой. На второй день Митя залег у той дороги, где бургомистр ехал вчера, так нет же — проклятый фашист опять отправился другой дорогой. На седьмой день Митя решился на отчаянный шаг — забрался к бургомистру в сад. «Ну, теперь ужо ты от меня не уйдешь, скотина!» — со злостью думал Митя, сидя в кустах малины. Но фашист в этот день совсем домой не явился. Прямо из управления уехал в город.

Митя приуныл. Хоть на глаза партизанам не показывайся. Каждый норовит посмеяться над ним. Даже Маринов, человек строгий, и тот не удержался, сказал со смехом:

— Ты, Митя, как неудачливый ухажер. Знаешь, частушка такая есть: понапрасну, парень, ходишь, понапрасну ножки бьешь…

— А я виноватый, что его хвороба носит? Я сюды, а он туды…

— Сюды, туды! — сердито передразнил Новоженов. — Виновата лошадь, что телега не смазана. Эх, ты, Митрий… Горе мне одно с тобой!

Как-то среди дня в лес пришел Жеф и сообщил, что в Нерутру на трех подводах приехали гитлеровцы — шесть солдат и унтер-офицер. Рыскают по домам, ищут партизан, оружие, а заодно забирают продовольствие.

Шукшин решил сделать засаду на дороге, по которой должны были возвращаться немцы. Дорога на большом участке шла лесом. Незаметно выдвинуться к ней и выбрать подходящее место для засады было делом несложным.

Партизаны — их было десять человек — залегли по обеим сторонам дороги, в густом кустарнике. Впереди, метрах в тридцати от основной группы, расположились Зуев и Новоженов. Расчет был простой: как только гитлеровцы приблизятся, Новоженов кинет гранату. Фашисты бросятся назад, и тут по ним ударит основная группа…

Гитлеровцы не спешили выезжать из деревни. Солнце уже село за лесом и в неподвижном теплом вечернем воздухе стали сгущаться сумерки, когда на дороге показались повозки. Сытые лошади бежали ленивой трусцой. Солдаты лежали и сидели на мешках. Кто-то из них негромко напевал.

Новоженов и Зуев, затаившись, с нетерпением ждут, когда гитлеровцы приблизятся. Но вот уже видны лоснящиеся крупы коней, длинная зеленая повозка. Новоженов, бросил гранату. Она взорвалась под телегой, не задев ни солдат, ни лошадей. Испуганные кони бешено рванули, понесли. Другие повозки с громом покатились за ними. Партизаны открыли огонь, но было уже поздно. Они просчитались: гитлеровцы бросились вперед, а не назад… И тут партизаны услышали дикий, отчаянный крик:

— Держи! Держи!

По дороге, размахивая руками и истошно крича, бежал Митя. Можно было подумать, что гитлеровцы ограбили Митю и увозят его добро…

— Держи! Держи!

Повозки и Митя скрылись за поворотом.

Новоженов не успел опомниться, как неожиданно справа показалась машина с немецкими автоматчиками. Оставалось только одно — быстро отойти в лес.

Домой партизаны вернулись мрачные, удрученные неудачей. Ужинать никто не стал. Молча, не глядя друг на друга, разбрелись по землянкам.

Больше всех переживал Новоженов. Всю ночь ворочался с боку на бок, сокрушенно думал: «Эх, растяпы, растяпы… Разве так надо было делать засаду? И Митю потеряли! Митя, Митя…»

Новоженов поднялся, как только рассвело. Он должен был вместе с Шукшиным отправиться за канал, к Марченко. «И как я в глаза командиру посмотрю… Ни слова вчера не сказал. Лучше бы уж выругал!»

Выйдя из землянки, Новоженов оторопело остановился. На стволе поваленной сосны сидел Митя и чинил пиджак. Рядом на траве лежала новенькая винтовка.

— Митрий! Чертяка ты рыжий! — радостно закричал Новоженов. — Где же ты пропадал, увалень проклятый?

— Вчерась еще возвернулся, к ночи.

— Куда вернулся? Сюда?

— А куды ж еще-то? Дом наш далеко. На Байкале живем. Гляди-ка, ядрена палка, что эти чертовы фрицы сделали! — Митя поднял свой серый, довольно потрепанный пиджак, в двух местах пробитый пулями. — Вещь еще гожая, можно сказать новая, а они дыр понаделали, стервы…

— Ты мне мозги не вкручивай. Я тебя спрашиваю: где ты был? Почему ты мне не доложил о своем прибытии?

— Я же говорю, что тута был. В траве ночевал. — Митя надел пиджак, обиженно вздохнул. — Опять бы ребята смеяться начали, ежели пошел в землянку…

— Это ты зря, Митя. Ребята по-дружески с тобой, а ты… — Новоженов взял винтовку, передернул затвор. — Добрая винтовка! Как же ты ее взял?

— Она мне, ядрена палка, сама в руки далась, — заулыбался Митя. — Телегу-то как о сосну навернет: одна колесо сюды, другое туды… Фрицы, значит, кто куды, а винтовки в кусты полетели. Я бы и вторую взял, вот те крест, да малость не поспел. Автоматчики, паскуды, налетели. Кой-как убег…

Эту историю партизаны не могли без смеха вспоминать. Но с тех пор отношение, к Мите изменилось. Он добыл оружие, стал полноправным бойцом партизанского отряда.

Шукшин и Новоженов пришли в лес к Марченко. Матрос, увидев их на тропе, обрадованно кинулся навстречу.

— Знаете, кто пришел? Михаил Модлинский!

— Браток?! Да где же он? — Шукшин, нетерпеливо отстранив Марченко, пошел вперед.

— Здесь я, Константин Дмитриевич! — Браток, лежавший у дерева, с трудом приподнялся. Шукшин взглянул на него и вздрогнул. Все лицо Братка было покрыто багровыми шрамами, в коротко остриженных жестких волосах блестела седина.

— Все-таки пришел… На карачках… Спасибо вот другу, вывел! — Браток взглянул на высоченного парня, стоявшего в стороне.

«Везет нам на богатырей. Один к одному!»— подумал Шукшин, разглядывая парня.

— Ты из нашего лагеря? Я тебя там не видел…

— Не видели, — коротко кивнул парень. — Я всего десять дней был в лагере. Лагерь для меня место неподходящее!

— О, вот ты какой! — улыбнулся Шукшин. — Ну, давай познакомимся. Я подполковник Шукшин, командир отряда.

— Матрос Сергей Белинский! — Парень протянул огромную ручищу.

Он рассказал о себе: до войны плавал на торговых судах машинистом. Бывал во многих странах, был и тут, в Бельгии, — привозили лес для бельгийских шахт. Дрался в Севастополе, в морской пехоте. Взяли в плен раненым.

— У самой воды они меня взяли, в Камышовой бухте. Я видел, как они кинулись ко мне, а подняться не мог… — закончил он короткий рассказ, и лицо его стало угрюмым.

— Камышовая бухта… — шумно вздохнул Браток. — Увижу ли ее?

— Поправишься, Браток, поправишься, — сказал Марченко, ласково обняв друга за плечи. — Мы с тобой живучие. Меня тоже порядком помяли… Тут сосны, море близко. Слышишь, как морем пахнет? Я его за сто верст чую.

Шукшин сел на траву, расспросил партизан о делах. На счету взвода Марченко было уже четыре значительных операции, почти все партизаны раздобыли оружие.

«Теперь можно начинать, — подумал Шукшин, выслушав Марченко. — Да, пора браться за настоящие дела…»