"Птица над городом. Оборотни города Москвы" - читать интересную книгу автора (Елена Клещенко)

Глава 11

Дом Ламберта был минутах в пяти ходьбы от памятника Долгорукому, а если по воздуху, так вообще рядом. Об этих домах на Тверской писали многие и в старом, и в новом веке. Сногсшибательно красивые с фасадов, где сталинская архитектура и гранитные мемориальные доски сосуществуют с пышным расцветом капитализма в виде кафе и бутиков. И те же дома, но замурзанные и провинциальные — со стороны дворика и квартирных подъездов. Минуешь монументальную арку и пропадаешь в лабиринте флигелей, корпусов и строений, где под единственном номером дома скрывается целый маленький поселок. Здесь по облупившемуся желтому брандмауэру лезет пожарная лестница, вместо аристократических лип торчат плебейские тополя, здесь гнездятся самые неожиданные арендаторы, от престижной школы иностранных языков до редакции отраслевого журнала и студии тантрического секса… если бы не план, который набросала мне предусмотрительная Наталья, отметив ламбертовский подъезд и укромное местечко, где можно обернуться, пришлось бы поплутать.

Неподалеку от подъезда (но вне зоны обзора из окон) меня ждали трое. Моих знакомцев на самом деле оказалось даже два. Серега, антиконспиративно машущий мне рукой, был в обычных своих обтерханных джинсах и куртке. Зато господин оборотень в погонах… то есть волк позорный… в общем, Валера в штатском сиял неземной красотой. Такой прикид вполне годился и для лицевой стороны дома на Тверской, в таком в любой магазин пустят, не спросив о платежеспособности: длинноносые ботинки фасона «зачем нам лыжи», светлые брюки, замшевая куртка. Серега мне радостно улыбнулся, Валерка стрельнул в мою сторону глазами. Третий, незнакомый, ростом с Валеру и еще вдвое шире в плечах, вид имел серьезный.

— День добрый, Галина. Подполковник Бурцев, Геннадий Иванович.

А-а, так вот вы какие, северные олени! В смысле, бурые медведи. Бурцева-старшего, того самого, из чьего сына Ламберт делает человека, я с Наталкиных слов представляла иначе. Он оказался вовсе не таким уж бурбоном и монстром. Военная косточка, но на вид умный и симпатичный, и глаза вполовину не такие злые, как у Пашечки. Хотя, говорят, это только кажется, что у медведей морды добрые.

— Вы папа Вадика Бурцева? — поинтересовалась я.

— Да. Он и вас уже достал? — встречный вопрос был задан виновато и в то же время гордо. Одна из сложнейших педагогических проблем: родители современных хулиганов в глубине души вовсе не стыдятся за своих чад…

— Я у них не веду, — в тон ответила я, — но наслышана.

— Предлагаю о детях побеседовать потом, — сказал Валерка. — давайте сначала с учителем разберемся.

— Да, — подхватил Бурцев. — Галина, так вы, значит, дверной замочек любой… можете?

— Могу.

— Отлично. Значит, действуем следующим образом. Входим, поднимаемся к нему. Этаж шестой. Тихонько, без резких движений, подходим. Галина, вы — вперед, по возможности напротив глазка не светитесь. Дверь направо и прямо, не ошибитесь. Открываете замки, там у него их два, на всякий случай прощупайте оба. Если сможете сделать так, чтобы не щелкнуло, будет совсем прекрасно. И сразу назад и на лестницу, в стороночку, дальше мы сами. Все понятно?

— Все понятно. А что вы с ним сделаете?

Рысь, медведь и сокол переглянулись.

— Пальцем не тронем, Галочка, — ответил за всех Валерка. — Никакого членовредительства. Только посмотрим. А там по обстоятельствам.

Дверь зарешеченного лифта лязгнула так, что вся конспирация, на мой скромный взгляд, пошла прахом. Мужчины пропустили меня вперед, но Серега придержал за плечо и, протянув руку, щелкнул выключателем. Желтенькая лампочка в темном тамбуре погасла. Ну, спасибо тебе, дорогой. Хотя в чем-то он прав, лишний свет нам ни к чему, а я в темноте вижу похуже совы, но тоже неплохо. Галки при необходимости летают над ночным городом.

Только подумав об этом, я саданулась коленом о какой-то сундук. Молча обошла его и уперлась пальцами в крашеный металл.

Глаза уже начали привыкать, я различила по отблескам и выпуклые заклепки на двери, и сварные швы на косяке. Сзади осторожно дышала «опергруппа». Ага, вот личинка замка. Я обхватила ее кончиками пальцев левой руки, как бы собираясь щепотью вытащить из двери, потом медленно раздвинула пальцы в стороны и прижала ладонь к замочной скважине. Дома по своему замку я просто хлопаю, но раз велено аккуратно… Надеюсь, у него изнутри не вставлен ключ и он не вывалится на пол с оглушительным бряканьем. Вот выскочит хозяин — только меня и видали, и ребята ничего не успеют…

Щелкнуло тихо и сдержанно, но я все равно облилась холодным потом. Второй замок, куда более затейливый, провернулся с масляным скрипом. Все, господа. Милости прошу.

Не успела я повернуться в их сторону, как они двинули в тамбур: первым Серега, за ним Валерка и Бурцев. Меня оттеснили к стенке, Бурцев свирепо замахал рукой: дескать, вали отсюда быстро, училка, кому было сказано? Я бы и рада — сражаться с одержимым делириями вервольфом мне не хотелось, но проклятый сундучище перекрыл пути к отступлению. Я осторожно влезла на него: не толкаться же с ними.

Железная дверь бесшумно открылась, сперва чуть-чуть, потом настежь. За ней оказалось темно. Не так темно, как на площадке, но и не светло, прямо скажем. Внутрь никто не входил. Бурцев и Валерка молча глядели Сереге через плечо.

Дверной проем, ведущий в комнату, был забаррикадирован. В нем виднелась глухая спина какой-то мебели — шкафа или серванта. Между баррикадой и верхним косяком оставалась щель шириной сантиметров тридцать — сорок, и за ней тоже был полумрак. Будто в комнате задернуты шторы.

Думала я недолго. То, что Валерка не летает, я знала точно, Бурцев — тоже вряд ли, а Серега-сапсан плохо видит в темноте. И к тому же не говорит в Облике.

— Я только гляну и сразу назад, — прошептала я и обернулась. Быстрее всех сообразил Валерка и чуть не загреб меня рысьим взмахом руки — но не загреб все-таки.

Да, я разумная женщина, способная трезво оценивать свои возможности. Но кроме того, я невыносимо самоуверенная стерва. И у меня отсутствует пауза между принятием решения и его исполнением. А еще я в прошлом жена бытового пьяницы.

Перелететь с сундука через просторную прихожую на шкаф — секундное дело. Потоптавшись лапами по пыльному дереву, я сунулась в комнату и гаркнула:

— Паша, не стр-реляй, это я, Галка!

И на полу увидела его. И чуть не свалилась со шкафа.

В типичной комнате сталинского дома, под лепным потолком с хрустальной люстрой, происходил типичный правильно организованный запой. Коричневая штора в бурбоновских лилиях задернута, на кресле валяются джинсы и другие предметы одежды, на паркетном полу две гири чудовищного размера штанга. (Да, если ЭТО у него падало — хорошо, что перекрытия выдержали!) Овальный стол аккуратно застелен газетами, на нем три поллитры, столько же замызганных тарелок и вскрытые банки; комнату заполняет мерзкий запах несвежего томатного соуса… Это все понятно, но сам-то, сам хозяин!..

Никогда не знаешь, чего ждать от сильно пьяного оборотня. Когда у нашего брата сдвинуты точки сборки (это выражение здесь следует употреблять в буквальном смысле), он способен обернуться чем угодно. Никаких ограничений, кроме личной фантазии и чувства юмора. Ну, и законов физики, конечно.

Пару лет назад в Ярославской области был случай: один из наших, совершенно опустившийся, обернулся драконом. Если судить по фотографиям в местной прессе, это было что-то вроде Змея Горыныча из старого детского фильма про Илью Муромца, только с одной головой. Причем он то ли нажрался до потери баланса, то ли допустил конструкционный просчет, но летать мог только вниз. Что и выяснил опытным путем, бесстрашно сиганув с балкона, как Тимур Шаов. Хорошо, что зимой в семь вечера уже темно! Не слишком много народу видело, как в переломанных кустиках палисадника ворочается и матерно взревывает поверженный динозавр, да и некоторые из тех, кто видел, списали на собственные делирии… Но трезвые и с фотоаппаратами там тоже нашлись. Кто не снял самого ящера, тот утром запечатлел разрытый снег и следы когтей по краям лежки.

Смех смехом, но присутствие таких тварей посреди большого города неуместно. А если иметь в виду, что делирии бывают крайне агрессивными и малоадекватными — еще и опасно. На самом деле в популярной и художественной литературе «оборотнями» чаще всего называют именно делириев — странные существа, похожие и непохожие на животных, полностью зависимые от своего Облика и способные загрызть насмерть хоть лучшего друга, хоть любимую девушку. Только фазы луны здесь не играют никакой роли. Важна исключительно концентрация этилового спирта в крови. И потому борьба с пьянством и алкоголизмом — краеугольный камень наших добрососедских отношений с нормалами.

Насколько делирии опасны, я знала лучше всех. Мне приходилось бегать с маленькой Машкой на руках от существа, которым нечаянно обернулся Машкин папа… Короче, я думала, что готова ко всему. Но Ламберту удалось меня поразить.

По замусоренному полу бегал зайчик. Ну, не зайчик, а довольно крупный русак. И не совсем бегал, а неторопливо перемещался, подбрасывая круп: передние лапы рысью, задние — галопом. Нормально так подскакивал, даже лапы не заплетались.

— Паша, ты заяц?! — громко вопросила я (чтобы слышали за дверью).

— Да заяц, заяц, — голоском Клары Румяновой в «Ну погоди!» ответил Ламберт. Слова он выговаривал четко, только немного медленно. — Слетай сюда, раз пришла.

Мне бы лететь обратно, к ребятам, но вместо этого я спорхнула на пол, обернулась, прошествовала к окну, нарочито стуча каблуками, и отдернула штору. Если я извлекла какие-то уроки из моего так называемого опыта, то первый из них такой: когда они в тихой фазе, жалость и мягкость неуместны, а спокойствие и уверенность в себе, наоборот, рекомендуются.

— Де-ень? — пискляво изумился заяц, щурясь и закрываясь лапками от света.

— И не первый, — отрезала я. — Наталья Пантелеевна интересуется, как твое здоровье.

Заяц отреагировал синеватой вспышкой. Я поспешно отвернулась: в пятый день запоя с него станет шляться по квартире голым. Однако на Ламберте оказались широкие штаны с веревочкой в поясе. Кроме штанов, правда, ничего.

Хозяин прошлепал босыми ногами к серванту (теперь я увидела, что перед дверью стоит чудовищный шкаф, такие, наверное, назывались «славянскими») и достал хрустальный стакан. Я тем временем озиралась. Приметила компьютер на родственном шкафу письменном столе, работающий, но с выключенным монитором, телевизор, на экран которого свисала углом трогательная вязаная салфетка, еще один вместительный шкаф у стены. Больше мебели не было, зато имелась вторая дверь в глубине — комната, значит, проходная.

А на полу, прямо на паркете, была аккуратно выведена Фигура Речи. Внаглую, даже не мелом, а чем-то черным. И, похоже, давно: линии нечеткие, затерты ногами. Поздравляю, совсем упился. А если бы соседка заглянула, эта самая Виктория? И зачем, интересно, ему сдалась Фигура Речи? Чтобы в заячьем Облике народные песни орать?

А еще лучше — в волчьем.

— Будешь? — спросил меня Ламберт.

— Пятьдесят грамм, — ответила я честно. После пережитого страха мне это определенно не повредит. Я ожидала делирия агрессивного, страшного и косматого, убивающего без предупреждения, с клыками, с острыми рогами… а тут — зайчик. Правду говорят, что чужая душа — потемки.

Пашечка вскрыл новую бутылку «Ржаной», разлил — себе побольше, мне на донышко. Надо сказать, даже в нынешнем своем недостойном состоянии голый по пояс он выглядел здорово. На треугольном скульптурном торсе красовались шрамы, несовместимые с жизнью. Особенно впечатляла округлая глянцевая блябма величиной с ладонь, расположенная точно между лопаток. Когда он повернулся ко мне со стаканчиком, я увидела и выходное отверстие — чуть пониже грудины… Ох, кажется, я разглядываю его с каким-то не деловым интересом. И шерсти, вопреки мифам о вервольфах, почти нет…

Не увлекайся, мысленно остановила я себя. Красавец-мужчина, несчастный и всеми покинутый, да еще и проткнутый осиновым колом, — все очень мило, но это же Ламберт! И вообще верность — лучшая добродетель скромной девушки, и если уж выбирать между волком и лисом… Тут он отсалютовал мне стаканом — и наваждение как рукой сняло. Этот взгляд, когда субъект пьян до остекленения, — взгляд более бараний, чем волчий, — тоже был мне отлично известен из прошлой жизни. И романтических ассоциаций не вызывал.

— У тебя что-то случилось? — спокойно спросила я, когда он сглотнул свою водку и принялся закусывать хлебом с килькой. Для столь серьезного запоя типу вроде Ламберта нужна причина. Или хотя бы повод.

Он помотал головой — то ли отрицая, то ли помогая себе кушать.

— А если не случилось, тогда в чем дело?

Какой будет ответ, я могла угадать с легкостью: «Плохо мне, мне очень плохо…»

— Плохо, — сказал Ламберт. С усилием переводя глаза, заценил уровень в бутылке и, видимо, решил пока не повышать концентрацию. — Ты, Галь, и представить не можешь. Страшные это вещи, ты таких и в кино не видела. Я… Ты скажешь, это дело прошлое. Да! Я виноват, это я с себя не снимаю. Но когда приказ, тут уже не приходится. А что потом, это твои проблемы. Если я, допустим, его придавил, — а может быть, и нет! — то это судьба. Я бы тут и не парился, если бы только в этом было дело. Но дело не только во мне. И одно дело, что тогда, а другое — что теперь…

Сначала я напряженно слушала, но в конце концов потеряла нить. Все слова по отдельности он выговаривал внятно, зато выпускал логические связки (или, наоборот, добавлял лишние?). Хотя, в общем, чего ж тут не понять и без логических связок? Афганский синдром, или как там еще это называется. Жалко человека. И вервольфа тоже. Обоих жалко. Я вспомнила, как ехидничала у него за спиной, и мне стало неловко. Все-таки в психическом устройстве среднего москвича, суперзащищенного от чужих проблем, есть какой-то дефект…

— Ты понимаешь?!

— Пытаюсь, — честно ответила я. — Паш, ты только не переживай так. Ты же сам говоришь, дело прошлое. Я тебе вот что скажу: ты теперь учитель, детей наших учишь, это самое важное, важнее ничего нет. Ты классный учитель. Я видела, как у тебя пятый класс находит собаку, это очень сильно. Паш, ты как педагог…

Кто бы мне сказал вчера, что сегодня я буду с чувством хвалить Ламберта как педагога… Однако договорить я не успела.

Оглушительно, как выстрел, стукнул о паркет отброшенный стул. Вервольф подскочил на месте, скалясь мерзко, как какой-нибудь доктор Лектер, глаза у него съехались к переносице — пока человеческие, но уже другие; человек мощно и молча вскочил на стол и прыгнул на меня, а синеватая вспышка полыхнула уже в воздухе.

Тут, по рассказам очевидцев, я завизжала. Завизжала так, что зазвенели стекла, задрожали стены и сбежались соседи, включая тех, кто был в это время на работе… словом, мои дражайшие соратники потом долго изощрялись в остроумии. Вервольфа акустическая волна не остановила, мощные лапы ударили меня в грудь, и я упала, крепко приложившись затылком. Обернуться самой мне в голову не пришло, может, и к лучшему: задавил бы, как куропатку. Зато моему воплю ответил крик сапсана, Серега оказался рядом, за спиной у волка, и тут же мохнатая серая туша и кошмарная жаркая пасть опять съежились до Ламберта, которому я немедленно залепила локтем по зубам. Пол подо мной вздрогнул от жуткого удара — вот теперь упало так упало! — и через поверженный шкаф перемахнула ощеренная рысь, а за ней полез медведь…

Как говорит мой любимый поэт — «Занавес. Обморок».

Нет, на самом деле я не потеряла сознания. Сидела на полу в тупой задумчивости, ощупывая ушибы и наблюдая, как Валера держит в заломе руку Ламберта, а Серега фиксирует вторую руку. Тот наконец перестает рваться, и Бурцев принимается его отчитывать.

— …Паш, ты рехнулся, что ли? Зачем на девушку кинулся? Баррикаду выстроил, понимаешь, тоже мне, парижская коммуна! На службу не ходишь, до делириев допился, а теперь еще и на людей кидаешься? Ты за кого нас принял, за чертей зеленых?!

Ламберт молчит. Лица его я не вижу, но понимаю, что смотрит… волком. Только тогда меня начинает трясти, хочется заплакать, но я боюсь привлекать к себе внимание, а Валера говорит: «Он не нас так дожидался». И тогда Ламберт без всякой вспышки сжимается в комок и кидается в окно, и падает, сопровождаемый звоном стекла.

Бурцев вразвалочку подходит, нагибается через подоконник.

— Котлета? — спрашивает Валерка, в его голосе мне слышится что-то вроде надежды.

— Ага, размечтался.

— Нетопырь?! — Валерка оставил мое полудохлое тело и сам посунулся к разбитому окну.

— Валер, душевно рад бы соврать… Топырь. Он, родимый. Полный комплект: чешуя, жабры, стабилизаторы на хвосте. Давно ничего подобного не видел, нынешняя молодежь так уже не пьет. Вот генерал, тот, бывало…

При упоминании стабилизаторов во мне проснулась журналистка. Пусть мне голову открутят, но я должна это видеть! Я попыталась встать, но не смогла. Ноги почему-то не держали.