Едем в Анучино

Лук поджарился. Алексей разбил в банку двенадцать яиц — все, что были в шкафчике — вылил их на сковороду, перемешал и закрыл крышкой. Затем он нес сковороду через весь коридор, вдыхал сладковатый запах жареного лука, который полюбил, живя в общежитиях, и страдал: позавтракать, увы, уже не успеет — с минуты на минуту придет Наташка.

В комнате Алексей быстро нарезал хлеб, переложил его яичницей. Каждый бутерброд он завернул в отдельную бумажку. Так же завернул кольцо одесской колбасы и приступил к главному: откупорил большую бутылку «Изабеллы», перелил красное ароматное вино в плоские флаконы из-под коньяка. Коньяк был выпит раньше, недели три назад, когда Наташка сказала родителям, что едет в институтский лагерь сдавать нормы ГТО, а на самом деле они, захватив палатку, уплыли вечерним катером и сошли на первой попавшейся остановке… Они пожалели тогда флаконы и не выбросили — очень удобно, можно пить «по-пиратски», прямо из горлышка…

Подумав, он кроме снеди запихал в рюкзак еще и байковое одеяло: Наташка, как всегда, оденется «для красоты», а в походе, даже таком коротком, какой они задумали — не поход, а просто вылазка в ближайший лес — надо быть одетым по-особому. Чтобы было тепло и, главное, удобно.

Только присел, закурил, как появилась Наташка. Он поцеловал ее и удивился: губы, лицо мокрые.

— Что там — дождь?

— А ты не видишь? — Она на секунду прижалась к нему — маленькая, подвижная, в холодном коротеньком платьице.

— Лучше бы ты, тореро, надела обычный спортивный костюм. — Алексей озабоченно посмотрел в окно. Там мотались из стороны в сторону пожелтевшие верхушки худосочных рябин и кленов. В небе висели тяжелые дождевые облака.

— Ах, торо¹, — засмеялась Наташа. — Здесь нет ни столов, ни зрителей. Неужто ты и здесь будешь гоняться за мной? Не та обстановка…

Она объявилась весной. Пришла в гости в соседний отдел, где годом или полтора раньше то ли работала, то ли стажировалась — словом, крутилась. Алексей ее тогда не замечал. Не заметил и когда девчушка куда-то сгинула. Мало ли кто крутится в институте… Весной же, в один из бесчисленных перекуров, он зашел к соседям и сразу приметил знакомое лицо и даже имя вспомнил. Наташка была в вызывающе красном вельветовом костюмчике, белой кофточке с кружевами, не по сезону загорелая. Веселая, заводная… Девчонка, как он понял, рассказывала какие-то дальневосточные хохмы. Алексей вальяжно покачал головой: ай-я-яй, куда только не заносит отважных десятиклассниц. Расставив руки и мотнув головой, чуть наклонив ее, он изобразил быка, который вышел на арену и еще не решил, что ему сделать с тореро и его нахальным красным плащом. «Я узнал тебя, матадор, — как можно грознее сказал Алексей. — Иди, будем здороваться!..» Наташка под общий смех опасливо зашла за стол, затем бочком юркнула за другой. «Я тоже узнала тебя, торо, — засмеялась она. — У тебя, Алеша, выросли замечательные рога!» Последнее слово она выкрикнула с вызовом, вкладывая в «рога» особое значение, которое присутствующие тут же оценили смехом. Наташка, поняв свой успех, скользила меж столами большущей комнаты уже по всем правилам игры: останавливаясь, дразня, делая ложные выпады и движения. Время от времени выкрикивала что-нибудь ласкательно-уничижительное и задыхалась от хохота. Зрители приветствовали их «корриду» смехом и шуточками, пока Алексей, наконец, не загнал своего «матадора» между столами и шкафом. Он грозно сомкнул руки на маленьких плечах и как бы в наказание поцеловал гостью — даже не поцеловал, а влепил в пылу преследования жесткий и сильный поцелуй. Наташка испуганно обмякла в его руках. И тогда он, победно мотнув головой, вторично приник к губам «матадора», только на этот раз мягко, искательно. Гомон и смех стихли. Секунды заполняли комнату.

«Во дает! — сказала наконец Шамахова, поднимая глаза от бумаг, и деловито посоветовала: — Оставь на другой раз, Леша».

Он оторвался от этих нежданных губ и вдруг заметил, что у него дрожат руки. Алексей поспешно закурил, а Наташка, чье лицо, несмотря на всю ее браваду, ожег румянец, теперь уже по-настоящему опасливо попятилась за стол Игоря, поспешно достала зеркальце.

«Теперь ты, как честный человек, должен жениться на девочке», — заявила Шамахова, и все дружно заржали. Шамахова шумно вздохнула, будто лошадь, которая дотащила груз к месту назначения и теперь требовала если не благодарности, то хоть клок сена и глоток… Нет, не воды. Воду в подобных ситуациях она презирала.

«Ладно, — сказал Алексей и подмигнул своему коллеге-заведующему. Тот до сих пор помалкивал, не обращая внимания на возню и трепыхание в своем отделе. — Находки и потери принято обмывать. Всем оставаться на своих местах. Сейчас будет вино!»

Знал ли он тогда — находка или потеря его неожиданная «коррида»? Знает ли теперь? Да и в знании ли счастье?

Взглянув на рюкзак, Наташа поскучнела. Опять под дождь! Дожидаться троллейбуса, ехать до площади Мира, там опять дожидаться. И все для того, чтобы из одного дождя попасть в другой. Там мокрые листья и хвоя… Тяжелый песок тотчас облепит ноги…

— Я взяла куртку, — сказала Наташа, — но что-то мне эта обстановочка не нравится. Может, не поедем?

— Давай, — согласился Алексей. — А что с этим делать? — он кивнул в сторону рюкзака.

Наташа на миг задумалась. Затем улыбнулась, присела на кровать.

— Ты изобретатель? — спросила она.

— Предположим, — согласился Алексей.

— И учишься на курсах развития воображения в своем ВОИРе, — заключила Наташа. — Давай развивать воображение. Решено! Мы едем в Анучино!

— Поехали, — засмеялся Алексей и потянулся к девушке, чтобы поцеловать ее. — Дорога дальняя, не соскучимся, — туманно объяснил он.

— Противный! — Наташа оттолкнула его руки. — Никаких поездов! Перемещаемся мгновенно. Мыслелетом или нуль-транспортировкой. Как в фантастике.

Она надела куртку, распахнула обе створки окна. Холодный ветер ворвался в комнату.

— Одевайся, прибыли, — скомандовала Наташа. — И убери кровать. Что еще за кровати на лесной поляне?!

Алексей тоже надел куртку, сдвинул свою кровать поближе к соседской — Николай на выходной уехал к родителям.

— Садись на пол, — сказала Наташа, развязывая рюкзак. — Представь, что мы уже на Дальнем Востоке. В лесу, то есть в тайге. Сидим на поляне. Сейчас будем обедать.

— Завтракать, — поправил Алексей и предложил:— Поехали лучше ко мне на Волынь. Там тоже сплошные леса… Например, на озеро Свитязь. Заметь — самое большое на Украине. Там даже шторма бывают, а посредине остров…

— Нет, в Анучино! — возразила Наташа. — В совхозе некому щиты таскать.

— Какие щиты?

— Из дощечек. Их по ходу солнца переносят, в их тени растет женьшень.

И Наташа, наверное, в сотый раз стала рассказывать про сорок старух, которые выращивают в Анучино корень жизни. О самом корне, чем-то похожем на человека. И болезни у него людские. Лихорадка может прихватить: знобит его — пять листьев-пальцев коробятся… Тогда тень ему нужна, душ… А щелчок дашь — сгибается, как от боли. Опять-таки, если корень для вытяжки поместишь в маленькую банку, он не лекарство — яд пустит.

— А знаешь, чем пахнет женьшень? — спросила Наташа и тут же сама ответила, любуясь странным и тревожным смыслом слов: — Глубокой землей он пахнет. Я знаю. Целый год там прожила.

Алексей достал «флаконы», один протянул Наташе.

— Какое вкусное вино! — восторженно сказала она, отхлебнув из горлышка. — Дай же мне скорее бутерброд. И признайся: почему у тебя все так вкусно получается?!

Алексей улыбнулся. Он вспомнил, как Наташка воротила нос от запаха жареного лука, которым пропитаны, наверное, все общежития мира. И с каким удовольствием уплетала затем и его «фирменный» омлет, и картошку с салом и луком…

Ветер кинул в открытое окно прядь дождя. Алексей поплотнее застегнул куртку, для Наташи достал из рюкзака прозрачную плащ-накидку, развернул два последних бутерброда, а бумажки бросил на пол.

— Зачем ты мусоришь в нашем лесу?! — упрекнула его Наташа.

— Не бойся, я на костре сожгу, — засмеялся Алексей. Он принес из крохотной ванной комнаты тазик, собрал туда бумажки и зажег импровизированный костер. Наташа пришла в восторг.

— Ты — молоток! — сказала она. — Приамурье тебя не забудет. И вообще: нам в Анучино такие люди нужны.

— Ловлю на слове, — кивнул Алексей и пошел отпирать дверь — кто-то позвонил к ним.

В коридоре стояла худая и длинная Елизавета Максимовна, комендант общежития.

— У вас ничего не горит, Алексей Николаевич? — спросила она. Комендант последовательно высказывала ему свое уважение. Неясно, правда, было, кому оно предназначалось: лично Алексею или той серьезной организации, в которой он работал и которая занимала здесь несколько комнат, чтобы новый человек мог перебиться пару месяцев, пока получит квартиру.

— Горит, — согласился Алексей, — однако горит по всем противопожарным нормам и инструкциям, Елизавета Максимовна.

— Комендант попыталась заглянуть в комнату. Алексей решительно преградил ей путь.

— Извините, Елизавета Максимовна, — сказал он. — Я сжигаю секретные документы.

— В комнате? — пролепетала обескураженная и напуганная словом «секретные» комендант.

— А где же еще? — Алексей, стараясь оставаться серьезным, изобразил на лице удивление. — На улице никак нельзя. Посторонние лица, ветер… Документы могут разлететься…

Елизавета Максимовна поспешила отступить от двери.

— Я все понимаю, Алексей Николаевич! — она перешла на трагический форсированный шепот. — Единственное прошу — будьте аккуратней. На мне ответственность за помещение… Я вас умоляю…

— Елизавета Максимовна! — строго и укоризненно сказал Алексей. — Что за страхи? Я несу полную ответственность.

Он запер дверь и вернулся в комнату. Наташа, прикрыв рот полой куртки, давилась смехом. На глазах ее блестели слезы.

— Лесник завернул на огонек, — серьезно пояснил Алексей, протягивая руки к костру. — Просил потом залить угли…

Он вспомнил другой костер — у реки, когда они, разбив палатку, уже впотьмах начали ужинать. Подступал туман. Прибрежные кусты превратились в сгустки мрака, пропали голоса птиц и реки. Небольшой костер горел плохо, колол глаза нелепым в этот час всеобщего успокоения светом. Алексей тогда сорвал несколько пучков мокрой от росы травы, бросил в костер. Хилые язычки пламени тотчас спрятались, повалил белый дым, смешался с туманом. Еще во тьме белели их лица и руки, которые тянулись то за куском хлеба, то за огурцом, помогали одна другой, обменивались как бы случайными прикосновениями. После каждого глотка коньяку, как после вспышки света, становилось еще темней. Они невольно приглушили голоса, завернули и спрятали еду. Было странно и даже кощунственно жевать во мраке, будить тишину, которая собралась на дне августовской ночи, шуршанием бумаги или лишним движением. Зато руки их смелели с каждой минутой. Им было удивительно хорошо, потому что ночью, под открытым небом ласки естественны, как сама ночь…

Позже объявились звезды. Они с Наташей побежали к реке — раздетые, невесомо скользя в тумане, который бродил по берегу. Вода оказалась парной и чистой. Чуть плеснет случайно рука, забелеет рядом любимое лицо — и дальше, дальше, в полет без берегов и ощущения пространства, в безмолвное парение среди вод и тумана, еще более пьянящее, чем бег в ночи.

Он помнил все.

Как не отпускала их река, как он дурачился и ловил в темной воде губами серебристые льдинки звезд, как слепым котенком тыкалась ему в лицо прохладная после ночного купания маленькая грудь…

Алексей заглянул в глаза гостьи, молча нашел и поцеловал руку Наташки — с маленькими пальцами, которые она по детской привычке складывала лодочкой. Завтра работа. И послезавтра. И еще два дня. А в пятницу они отнесут в загс заявление, и не надо будет больше ездить «сдавать нормы ГТО», хотя кто знает: будут ли они еще когда летать в прибрежном тумане, незаметно переходящем в парную, почти неосязаемую воду. И зори, и вечера в их большом городе так похожи.

— Я обожгла ногу! — вдруг заявила Наташа, которая, не снимая туфель, «грела» ноги возле импровизированного костра.

Она показала на черную, уже прогоревшую бумагу в тазике, и они, не сговариваясь, рассмеялись.