"Ледяное сердце Златовера" - читать интересную книгу автора (Ипатова Наталия Борисовна)

Глава 11. Дворец Снежной королевы

Итак, за нами осталось много миль, и путь был почти завершен. Песок серых дюн поскрипывал под сапогами, осыпаясь за нашими спинами в ямки следов, когда мы выбрались на пустынный берег зимнего океана. Теперь только он отделял нас от цели-дворца Снежной Королевы Салазани.

Трудно было бы, наверное, нарочно выбрать более отвратительную погоду для путешествия по морю. Океан беспокойно ворочался, шевеля на тяжелых водяных пластах ледяное крошево. Мне стало не по себе от одного вида такого количества холодной воды. Шел мокрый снег, и я дрожал под теплым шерстяным плащом, пока еще не промокшим, но отяжелевшим, набрякшим во влажном воздухе. Звенигор выглядел и вовсе плохо: синие губы на сером лице. Он почти по самую свою пшеничную макушку ушел в длинный черный шарф, а покрасневшие руки прятал в рукава. Мы не разговаривали, будто боялись потратить впустую крохи тепла, теряемого вместе с дыханием. Любой разговор к тому же прерывался постыдной зубовной дробью.

Все то время, пока мы шли вдоль Длинного Пляжа, я уныло размышлял над опостылевшим уже вопросом: на кой дьявол я ввязался в чужую сказку.

Впрочем, именно сейчас мое присутствие стало Звенигору необходимым. Мы собирались попасть во дворец Салазани под видом гостей ее ежегодного Бала Долгой Ночи. Она всегда отбирала приглашенных исходя из их значимости и блеска, который их личности могли бы сообщить ее торжеству. Сам Звенигор, на ее взгляд — незначительный провинциальный наследник, не имел никаких шансов прорваться во дворец, пользуясь только своим собственным именем и титулом. Во всяком случае, если ее служба безопасности чего-то стоила, его бы и на порог не пустили, тем более, что он даже не был зван. Салазани отнюдь не глупа, и надо полагать, прекрасно понимала, что в крайнем случае этот пылкий молодец способен на откровенный теракт. Звен, кстати, и не скрывал, что в случае ее неуступчивости собирается вытворить что-то в этом роде. Но спустить с лестницы меня, официального наследника Белого трона, Салазани не могла. У нее немедленно возникли бы осложнения, несоизмеримые с каким-то частным конфликтом с саламандрами. Итак, Салазани предстояло принять меня, а Звенигора — в качестве моего сопровождающего. Была, разумеется, и еще одна причина, почему я сам предпочитал находиться рядом с ним. Несмотря на то, что я сочувствовал его цели и лично к нему испытывал горячую симпатию, я считал, что просто обязан удержать его от глупостей, которые мой друг мог бы натворить сгоряча. Раз она так легко расквиталась со Златовером за какую-то грубость и непочтительное отношение, то Звен, посягая на ее право казнить и миловать по собственной прихоти, да и на саму ее жизнь, рисковал навлечь на себя и своих подданных куда более крупные неприятности, чем ускоренная смена правителей. Мне не хотелось, чтобы он сам влез в ловушку и дал предлог расправиться с собой. Я полагал, что мое присутствие на переговорах в качестве беспристрастного наблюдателя скорее расположит Снежную Королеву к диалогу. Возможно, я смог бы убедить ее, что со Златовера хватит. А кроме того, лично я никогда не испытывал к Салазани никаких злобных чувств. Она просто есть. И помимо нее на свете есть множество тварей, с которыми куда неприятнее мириться.

Я уже отчаялся найти в этих безлюдных краях любое подходящее нам плавсредство, как вдруг разглядел лодку, чернеющую на отмеченной пеной границе мокрого песка и воды. Лодочник сидел возле, неподвижный, как будто погруженный в медитацию. Когда мы подошли ближе, и он повернул голову на звук наших шагов, я сумел его рассмотреть.

Это был здоровенный костлявый детина с огромным носом и широкой щелью почти безгубого рта. Кожа его имела темный цвет, и он явно несколько дней не пользовался бритвой: на его вытянутой вперед нижней челюсти и щеках неряшливо торчала неопределенного цвета щетина. Мочки казались удлиненными, в левое ухо была вдета серебряная серьга, а голова по-пиратски повязана пестрым платком. От холода его защищала бесформенная роба, и он ухмыльнулся нам, показав длинные зубы. Небольшие светлые глаза хранили какой-то особенный угрюмый юмор.

— На бал спешите, молодые господа?

— Угадал, хозяин. Какова твоя цена за перевоз?

— У меня одна цена, — нараспев протянул он. — За душу — медная монета.

Я непроизвольно еще раз оглядел его. То ли он косил под одну крайне знаменитую личность, то ли это он и был собственной персоной.

— Мне казалось, — осторожно сказал я ему, — ты служишь в других краях. На речном перевозе.

Он снова ухмыльнулся, довольный.

— Нынче на том перевозе будет тихо, — пояснил он. — Эстер-то ведь тоже здесь. Салазани всегда нанимает меня на Бал Долгой Ночи. Она умеет пошутить.

Мы со Звенигором переглянулись.

— Не думал я, что при жизни сяду в твою лодку, — заметил я. — Однако, очевидно, что если кому и доверять в таком деле, так только тебе, бог лодочников. Держи свои монеты.

Он сгреб деньги огромной мосластой лапой и, не переставая ухмыляться, столкнул лодку на воду. Прошлепав по полосе прибоя, мы заняли свои места в утлом суденышке. Я старался не выказывать беспокойства, хотя никак не мог соразмерить сомнительную надежность этой посудины с угрожающей массой воды. Звенигор обреченно молчал, и вид у него стал еще более замученный.

— Не извольте беспокоиться, — приободрил нас перевозчик. — Старый Харон с начала времен никого еще не утопил.

Как мы плыли, про то я рассказывать не буду. Честно говоря, я просто не помню. Была вокруг нас эта сизая круговерть мокрого снега, да еще монотонное движение ленивых валов: вверх-вниз. В тумане маячила физиономия Харона с пристывшей ухмылкой. Не знаю, сколько времени продолжалось все это: мне не с чем сравнить скорость лодки, которую гнали вперед и вперед могучие, размеренные движения гребца. Мне вообще всегда казалось, что когда идет снег, время останавливается. Харон был поистине равнодушен к своим ездокам. Оно и понятно: даже если бы он возил одних царей земных, и то тех было бы достаточно, чтобы их задами до блеска отполировать эту древнюю скамью. Интересно, в какой банк он вкладывает свои медные монеты? Должно быть, он несметно богат, этот Харон, если каждая смерть с начала времен приносила ему одну медную монету. Какие проценты набежали на вклад с начала времен?

— Ну вот, — сказал он наконец, — скоро и прибудем.

Мы вгляделись в скрывающую север мглу. В ней разгоралось далекое зарево. Потом мы вынырнули из снегопада, словно из увертюры, и перед нами будто раздернулся занавес. Я затаил дыхание, и Звенигор тоже был тих, как никогда. Мы увидели дворец.

Он вырастал прямо из черных вод Северного Океана и целиком был изваян изо льда. Волны накатывали прямо на ступени белой парадной лестницы, ведущей на бесчисленные безлюдные террасы, и весь дворец казался причудливым и иррациональным, завинченным, как морская раковина. Он светился изнутри теплым бронзовым светом, смягченным и рассеянным толщей льда, уходящим в бездонное звездное небо и колыхающимся там. Он походил на полую жемчужину, внутри которой горит свеча. Это было что-то невероятное, огромное, изысканно сложное, словно не ограниченное тремя привычными измерениями, и в то же время удивительно соразмерное и пропорциональное. По сравнению с ним мой родной дом-дворец Тримальхиара — показался вдруг простым, уютным и милым, немного архаичным и провинциальным. Дворец Салазани рос по мере нашего к нему приближения, надвигался, закрывал небо, все мы погружались и растворялись в этом согревающем бронзовом сиянии, и это было как во сне.

Лодка коснулась ступеней. Харон взялся рукой за кольцо, украшенное львиной головой и вделанное в этот изысканный причал, и держал ее в равновесии, пока мы со Звенигором, пошатываясь, выбирались на ступени. Было жутковато и странно думать, что путешествие закончено, и что наша цель лежит перед нами. Звен стоял на нижней ступени и смотрел вверх, на сияющие распахнутые двери. Должно быть, духу набирался.

Харон снизу сделал нам знак рукой.

— За ту же плату, господа, я доставлю вас в обратный конец.

И мы двинулись вверх, мимо колонн, воздвигнутых по обоим краям этой титанической, казавшейся бесконечной, белоснежной лестницы, на вершине которых в плоских чашах горел огонь. Мы долго шли, и во мне что-то происходило, что-то такое, от чего перехватывало дыхание и замирало сердце. Салазани встречала нас истинной красотой.

Мы вошли под арку, взметнувшуюся в недосягаемую высь, и очутились в просторном холле-прихожей. Она, должно быть, опоясывала по периметру весь дворец, так как уходила от нас и вправо и влево, и мы не видели ей конца. Блестящий, как хороший каток, пол, гладкие стены и свод где-то очень высоко. Ветры просвистывали холл насквозь, и во всей ней стояли только мы и длинноносый карлик с тоскливыми глазами. В руках он держал метлу и с монотонностью обреченного выметал из углов наносимый сквозняками снег. Стоило ему очистить одну стену, как его уже ждала другая, и весь труд его был настолько же очевидно бесполезен, как Сизифов. Идея, примененная к местным условиям. Интересно, чем же он так провинился?

Увидев нас, он прислонил метлу к стене, отряхнулся, подошел и склонился в изысканном придворном поклоне. Мне показалось, что Звенигор растерялся. Впрочем, при всем моем воспитании и образовании я тоже не смог бы изобразить ничего подобного.

— Позвольте приветствовать вас, господа, — сказал он нам.-

Наверное, вы — наши последние гости на благословенную ночь торжества. Как прикажете о вас доложить?

— Артур Клайгель, — представился я. — Наследный принц Белого трона, с приветствием и почтением к Снежной Королеве. Мой спутник меня сопровождает.

Он вторично поклонился, теперь уже моему громкому титулу.

— Я — Йостур, — сказал он. — Я провожу вас в покои, где вы сможете привести себя в порядок, отдохнуть с дороги и воспользоваться гардеробом.

— Буду вам признателен, — церемонно ответил я, проглатывая этот весьма прозрачный намек на состояние наших костюмов. Впрочем, Салазани явно не ожидала, что гости будут собираться сюда со всех концов света, обремененные чемоданами.

— Не беспокойтесь, времени у вас достаточно.

При первой встрече я и не подозревал, насколько важным окажется для меня это знакомство. Йостур знал о дворе Салазани все, и впоследствии стал для меня важнейшим источником сведений о событиях, которым я не был непосредственным свидетелем. Благодаря ему, мне многое удалось адекватно истолковать и связать воедино. Без его помощи моя Огненная книга не была бы полна, да и сам я вряд ли разобрался бы в местных интригах. Именно ему я обязан историей фаворитства Удылгуба и описанием характера и привычек Салазани, позволившим мне более или менее достоверно реконструировать сцены, при которых я не присутствовал, и очевидцы которых не сочли нужным посвящать меня в подробности. Также он помог мне прояснить родственные связи самой Салазани.

По-моему, он обрадовался предлогу бросить метлу и повел нас по изгибистым пустынным коридорам, стены которых были сделаны из полупрозрачного перламутрового льда и по форме повторяли спиральную структуру самого дворца. Здесь было тепло — вот что странно! И свет — рассеянный, мягкий, белый — совсем не походил на свет факелов, свечей или масляных ламп. Казалось, он сочился сквозь стены, а за стенами двигались неясные тени, слышался переливчатый смех, звенели бокалы и звучали обрывки вальсов Штрауса, ноктюрнов Дебюсси и фантазий Чюрлениса. Коридоры же оставались на редкость безлюдны, и когда я спросил Йостура о причине, тот охотно ответил, что по прихоти Салазани большинство ее слуг невидимы. Бытовая суета и толчея раздражали Королеву, обладавшую общепризнанным художественным вкусом, и теперь я с большим вниманием относился к внезапно обдававшим меня порывам воздуха — знакам того, что кто-то только что пронесся мимо.

Йостур ввел нас в комнату для гостей, принял плащи и повесил их в шкаф, зажег свет в ванной, распахнул дверцы гардероба и исчез, сказав только, что бал начнется через шесть часов, и что поужинать мы можем либо в банкетном зале, где обслуживали всех проголодавшихся, либо прямо в комнате, заказав слуге все, что нам только ни заблагорассудится.

Поскольку Звенигор сразу свалился в огромное кресло, покрытое шкурой полярного медведя, и не подавал признаков жизни, я сделал заказ на обоих. Я сознавал, что до бала мы вряд ли покинем наше временное пристанище, не говоря уже о том, чтобы искать в недрах этой причудливой раковины банкетный зал, как бы велик он ни был. Нам и в самом деле требовался отдых, и покамест хотелось избежать груза новых впечатлений и приберечь силы для самого Бала. Поэтому я, распорядившись насчет ужина, отправился в ванную, и Звенигору пришлось долго ждать своей очереди.

Выбрался я оттуда уже человеком, уступил место слегка очухавшемуся саламандру, и в ожидании ужина забрался в гардероб, решив в полной мере воспользоваться гостеприимством хозяйки.

Будучи сыном своей матери, я довольно сносно разбираюсь в цветах и фасонах. Будучи также личностью весьма невзрачной на вид, я также сознаю, что из всей существующей в мире палитры мне более всего идет коричневое. Поэтому я облачился в бежевую шелковую сорочку со скромными кружевами и короткие брюки коричневого цвета из легкой шерсти. Поверх сорочки я накинул камзол, отделанный витыми шнурами цвета мокко и составлявший с брюками пару. Мой наряд довершили бежевые чулки и темные бальные туфли на квадратных каблуках, с кожаными пряжками. Надо сказать, я был очень доволен собой, а потом, когда дверь распахнулась и к нам пожаловал сервировочный столик, полный накрытых металлическими колпаками блюд, весь прочий мир также заслужил мое доброе расположение.

Пока невидимый официант накрывал на стол, я сидел в кресле и ждал Звенигора. Наконец слуга испарился, а саламандр соизволил выбраться из ванной, вместе с собою впустив в комнату целое облако влажного пара. Опять баловался крутым кипятком. Он усмехнулся, увидев, как я тут почистил перышки, и уселся к столу прямо в банном халате. Снимая крышки по одной, я ознакомил его со своим выбором.

В основном, за исключением гарниров, фруктов и вин, это были продукты моря. Салат из креветок, форель, запеченная со спаржей и ананасами, мидии и охлажденное сухое белое вино. Гроздь сладкого винограда и дыня канталуп на десерт. Королева не ограничивалась местными поставками. Впрочем, ее изумительному вину Звенигор явно предпочитал очень горячий кофе без сахара, да и вообще на всю эту роскошь он поглядывал недружелюбно. Я грешным делом заподозрил, что это он от зависти. Было что сравнить с дорогими его сердцу вулканическими пещерами. По-моему, это сравнение его ожесточило, и я все подставлял ему разные деликатесы, пытаясь привести друга в лучшее расположение духа. Что касается лично меня, я очень люблю изысканно и вкусно поесть.

Но настоящую битву мне пришлось выдержать, когда я попытался заставить его принарядиться. Максимум, на что соглашался этот невежда — почистить свои тяжелые походные сапоги, растоптанные в долгой дороге и не имевшие уже никакого вида. Я привел ему все аргументы, начиная с того, что мы находимся в гостях, и было бы непристойно и неуважительно к хозяйке нарушать установленные ею правила, и заканчивая тем, что мне неловко будет стоять с ним рядом. Когда его боевые порядки были изрядно поколеблены, я нанес сокрушительный удар и полностью разгромил его оборону, заявив, что если он не будет наряжен и причесан со всем старанием, то сразу бросится в глаза среди самой шумной и пестрой толпы, а это — последнее дело для того, кто до поры до времени желает хранить инкогнито. И он сдался.

Пока я в полном изнеможении наслаждался плодами своей победы, мой привередливый друг перерыл предоставленное нам на выбор барахло и остановился на брюках и шнурованном камзоле из черного бархата, самых простых и скромных, лишь вдоль проймы и швов тронутых ниточкой золотого шитья. К камзолу он подобрал черную же шелковую сорочку без кружев, с отложным воротничком и высокими манжетами, плотно охватывающими руку от запястья до локтя и застегивающимися на целый ряд этаких крохотных обтяжных пуговичек. Ко всему этому полагались еще щегольские, на мой взгляд, коротенькие сапожки из черной замши. Когда мой застенчивый друг завершил ритуал переодевания, затянув на талии широкий пояс с подозрительно желтой пряжкой — единственной драгоценностью этого наряда, и небрежно махнул гребнем по своим золотым кудрям, кажется, на протяжении всей процедуры ни разу не взглянув в зеркало, я понял, в чем тут соль, и тоскливо вздохнул.

Ах, друг мой, ты заслуживаешь описания влюбленной женщиной, а не моего ехидного пера! Гардероб предоставлял на выбор множество костюмов, отделанных галуном, кружевами, драгоценностями, золотым и серебряным шитьем… И только этот, выхваченный почти наугад, выбранный за кажущуюся скромность, графический и почти траурный наряд не украшал, не заставлял размышлять о роскоши, богатстве и хорошем вкусе, а подчеркивал его собственные молодость и красоту, сверкавшие, как оправленные в золото бриллианты на бархатной подложке. Даже зная наизусть всю теорию моды, Звенигор не мог бы одеться лучше. Не приведи судьба влюбиться нам в одну женщину, потому что рядом с ним меня просто никто не увидит. От дела с Железной Сворой у него был теперь маленький шрам над левой бровью, и другой — под подбородком, почти незаметный, да я знал еще, что у него рассечено плечо. Отметины эти обещали остаться на всю жизнь, но они его ничуть не портили. Узкий силуэт камзола позволял ему хвастать идеальной пропорциональностью сложения, а тени под глазами и упрямая складка рта заставляли думать, что и за душой у него что-то есть. Мне доводилось видеть, как мои сверстники, не обладающие и половиной звенигоровых достоинств, разбивали девичьи сердца словно пустые бутылки. И еще он был пронзительно, до головокружения светел. Я лично знал только одного столь же красивого мужчину: старшего друга моего детства, моего зятя, Черного принца Рэя, но тот был весь из мрака и звезд, а Зван — из пламени и солнца.

— Это все, что в моих силах, — заявил саламандр. — Надеюсь, ты удовлетворен?

Я кивнул, оставив на своей совести каверзное замечание в том смысле, что теперь совершенно непонятно, кто кого тут сопровождает.